Рассказы

Грызунок

Валька стоял на самом носу теплохода, когда на излучине реки показалась Сосновка. Еще издали он увидел на пустом причале тетю Груню. Она, в белой косынке, в длинном темном платье с цветастым передником, прикрыв ладонью глаза, смотрела на теплоход. Валька, словно ветряк крыльями, замахал руками. Тетя Груня увидела, забегала вдруг по краю причала, будто выискивая место поудобней, чтобы прыгнуть в воду и плыть навстречу.

Через несколько минут Валька уже сбегал по жидким сходням на причал из десятка досок. Тетя Груня подбежала, обняла его.

— Большой, совсем большой… — говорила она, торопливо вытирая глаза кончиком косынки. — Довелось бы встретить где на улице — не признала бы. Совсем мужик. А глаза капля в каплю мамины… Ну, айда, айда, голубенок, до дому.

Они шли нешироким проулком, полого поднимающимся к центру села, Валька с любопытством вертел головой — все было непривычно и интересно: и огромные огороды, и плетеные из веток заборы, и колодцы с длинными шестами — журавлями, и низенькие закопченные баньки, которые дружно дымились по случаю субботы.

Прямо на дороге бились крыльями, купаясь в горячей пыли, куры. Валька чуть ли не наступал на них, а они хоть бы что: даже не поднимались, только косили глазами да предостерегающе кыркали, широко разевая клювы. Навстречу брел тупомордый ушастый телок. Увидел Вальку, остановился, широко расставив ноги и торчком подняв уши. Валька даже забоялся: не бодаться ли вздумал? Однако телок равнодушно проводил его взглядом и лениво побрел дальше.

Всюду тихо и до странности безлюдно. На главной улице тоже. Даже автомашин нет. Идет Валька, удивляется: словно в другую страну попал.

— А вот и наша изба, — говорит тетя Груня и показывает на зеленую крышу.

Ни самого дома, ни двора не видно — загораживает высокий плотный забор, выкрашенный той же зеленью.

Дядя Тима что-то строгал под навесом у сарая. Оглянулся на стук калитки, заулыбался, пошел навстречу Вальке, широко растопырив руки, будто боясь, что Валька проскочит мимо.

— Ну, здравствуй, племяш, здравствуй! Приехал, значит? Ну-ну…

У дяди Тимы отвислый живот, подхваченный снизу узким ремешком, и тонкий голос, такой же, как у тети Груни. Валька встречался с дядей Тимой один только раз: год назад дядя приезжал к ним в город. Тогда он привез много гостинцев: меду, сушеных грибов, кедровых орехов, а папе — черные лохматые унты. Валька и об орехах забыл, когда увидел эти унты, загоревал даже: себе бы такие! Надеть бы ушанку, свою меховую куртку на молниях, унты да пройтись по городу! Никакой мороз не прошибет, да и вид что надо. Как геолог или зимовщик какой!

Выждал Валька удобный момент, попросил дядю Тиму:

— Сшейте мне тоже унты, а?

Дядя Тима тонко засмеялся, взъерошил Валькин чубчик:

— Что, хороши? Понравились? То-то… Ладно, Валенсин, постараюсь. У меня уже одна шкурка припасена, авось и другую добуду. А ты вот что: приезжай-ка к нам на лето. Отдохнешь, а заодно и унты с тобой стачаем.

Дядя Тима почему-то называл Вальку Валенсином, и это здорово не нравилось Вальке, прямо-таки оскорбляло и злило. А тут и «Валенсина» никакого не заметил.

— Спасибо, дядь Тима. Приеду…

Приглашения дяди Тимы Валька не забывал ни на день, а про унты и подавно. Они так и стояли в глазах, широконосые, на толстой подошве, с ремешками и блестящими пряжками…

И вот он приехал.

Валька чуть ли не с ходу хотел было заговорить с дядей Тимой об унтах, да постеснялся: вдруг подумает, что он из-за них, из-за этих унтов, специально приехал. Сказал только:

— Хорошо у вас тут…

Тетя Груня обрадовалась этим Валькиным словам, как подарку:

— Так, милый, так. Чисто рай земной — живи да радуйся.

Дядя Тима подтвердил:

— Хорошо. А ежели еще и с умом жить — совсем ладно. — Обернулся к тете Груне. — Давай-ка, мать, накрывай на стол, гость-то наш, поди, проголодался за дорогу.

Тетя Груня принялась хлопотать.

Блины со сметаной, пироги с грибами, глазунья с румяными пластами сала, варенец, топленое молоко с коричневой пенкой толщиной чуть ли не в палец… Валька едва-едва выбрался из-за стола — так наелся. Полежал на траве под черемухой, отдышался малость и пошел шастать по двору да огороду.

Огород ему здорово понравился. Всего полно: и огурцы, и помидоры, и горох, и даже бобы. Это рядом с домом, а дальше растянулись грядки с луком, морковью, редиской, за ними — целое поле картофеля. В низине, в конце огорода, росла капуста, брюква, а по тыну густо плелась тыква. Как уж ни был сыт Валька, а не удержался — съел морковку и набил полон карман стручками гороха. Так, на всякий случай.

Не меньше огорода понравился Вальке и двор с его сараем, загончиками, клетушками, кладовками. Но самым интересным оказался чердак. Чего там только не хранилось! Всевозможные ящички и жестяные банки с гвоздями, шурупами, болтами и гайками, какие-то железяки и инструменты, сковороды, чугунки, ведра и даже детский велосипед, хотя, Валька знал, у дяди Тимы и тети Груни никогда не было детей.

Пока Валька перебирал да рассматривал все это добро — вспотел, вымарался в пыли и ржавчине: на чердаке было жарко и душно. Когда он собрался уже спускаться, увидел в дальнем углу подвешенный к стропилине сверток. Развернул тряпку, ахнул — шкура! Сразу вспомнились слова дяди Тимы, сказанные там, дома: «Одна шкурка уже припасена». Вот она! Значит, будут унты. Правда, не такие, как у папы, не черные — рыжие. Да разве в этом дело? Пусть любые.

Вальке стало еще веселее и радостней.

Вечером теткин двор ожил: забекал, захрюкал, замекал. У длинных мелких корытец копошилась целая стая уток; в загоне, как голодные тигры, метались три огромные свиньи с длинными хищными рылами; в закутке, в дальнем углу двора, сбившись в кучу, стояли овцы и, словно передразнивая друг друга, противно бекали на разные голоса. В стайке мычала корова, носился, вскидывая задние ноги, мордастый бычок, и всюду сновали смелые до наглости куры.

Посмотрел Валька на эту шумную, беспокойную ораву, качнул головой:

— И все это ваше?

Дяде Тиме, видать, понравилось Валькино удивление, засмеялся тонко:

— А что? Весело, а? Знай разворачивайся, пить-есть готовь.

— Да, — проговорил Валька, — живьем сожрут. Вон, не свиньи — настоящие зверюги. Зачем вам столько всего?

— Вот тебе на! — воскликнул дядя Тима. — Чего придумал! Жить, Валенсин, жить. Чтобы не лезть людям в глаза, как вон Еремеевы али соседка наша Савельиха. Чуть что — дай мучки совочек, одолжи сальца на заправку, али того хуже: дай ей десятку, а то всю четвертную, вишь — поиздержалась…

Глаза у дяди Тимы стали злыми, губы тонкими. Вдруг, ни с того ни с сего, он закричал визгливо, будто это Валька виноват:

— А ты живи по своим возможностям! Не трать больше, чем у тебя есть, вот и не будешь попрошайничать! Да…

Дядя Тима примолк, тяжело дыша, потом произнес уже спокойно:

— А мы не бегаем по людям, нет! Привычки такой не имеем. И все потому, что труда не боимся, сил своих не жалеем. Уяснил, Валенсин, что к чему, а?

Подошла тетя Груня, сказала, что баня истопилась и давно пора мыться.

Валька вошел в тесноватую и задымленную баньку и задохнулся: воздух был сух и горяч. Опустился на низенькую скамейку и тяжело задышал, по-рыбьи открыв рот. А дядя Тима хоть бы что, наоборот — крякал от удовольствия.

Он налил в шайку воды, прихватил веник и полез на полок.

— Возьми-ка, Валенсин, ковш да брызни на каменку.

Валька набрал воды, плеснул на раскаленные камни. Пар ударил, как взрыв, обжигая лицо, грудь, глотку. Валька взвизгнул и отпрянул к стене. Невидимый в пару дядя Тима рассмеялся:

— Давай еще, Валенсин, еще. Лей, не бойся. Да лезь ко мне, похлещемся веничком.

Однако Валька, согнувшись в три погибели, зажав рот и нос ладонью, рванулся в предбанник. Только там он, ошалевший от жары, перевел дыхание.

Нет, пропади она пропадом, такая баня! Пусть другие, если хотят, истязают себя, а ему, Вальке, для мытья и купаний воды в реке хватит.

Спать Валька лег на сеновале — едва упросил тетю Груню постелить там.

Хорошо! Сено свежее, хрусткое, запах — голова кружится. Сквозь щелку в крыше видна звездочка. Смотрит она на Вальку и чуть приметно мигает. Тишина, прохлада… Ах, славно, что он приехал в Сосновку! Завтра надо обязательно познакомиться с ребятами, да в лес по грибы и ягоды, а то, быть может, в чернь, как здесь называют тайгу.

И с дядей Тимой надо поговорить: пусть побыстрее шьет унты…

Проснулся Валька, а солнце уже высоко. Спустился по лесенке, выбежал во двор — пусто: вся «живность», как говорит дядя Тима, уже разбрелась кто куда. В доме тоже никого. Глянул на стол — записка.

«Валя, детенок, мы ушли на покос. Еда под полотенцем. К вечеру придем. Целую, тетя Груня».

А ниже приписка корявыми буквами:

«Валенсин! Натаскай в бочку из колодца воды. Бочка у сарая. Полную. Уяснил?»

Валька попил молока с пирогом, вышел посмотреть, где бочка, где колодец.

Бочка была большая, потом он высчитал — на тридцать шесть ведер. Колодец находился за избой, в огороде, к нему вела узенькая, утоптанная тропка. Валька заглянул в колодец: неглубокий; постоял, подумал и решил, что времени впереди много, к вечеру успеет натаскать воды.

Прихватив в карман кусок пирога, Валька пошел на улицу. Там, как и вчера, было почти безлюдно: лишь кое-где бегали малыши, да у ворот соседнего дома сидел на скамейке длинноусый корявый дед. Увидел Вальку, остановил сурово:

— Ты чей? Я, кажись, таких еще не видел.

Валька ответил нехотя:

— В гости приехал. К Худояковым.

— А-а, к Грызункам…

Валька обиделся:

— К каким-таким грызункам? Тетя Груня — мамина сестра.

Дед усмехнулся и подобрел:

— Это по-уличному их так кличут… Да ты не обижайся. Вон у меня тоже прозвище есть — Тёрка. Не понимаешь? Видишь, лицо в корявинах? Вот и Терка.

Валька засмеялся: ну чудаки! Взрослые люди, а как маленькие, дают друг другу прозвища!

— А почему они Грызунки?

Дед пожал прямым костлявым плечом.

— Не я давал кличку. Авось, сам узнаешь… Надолго в гости-то?

— На месяц. Только почему-то у вас тут народу мало. Одна малышня.

— Сенокос, паря. Ден через пять все соберутся.

Валька расстроился: пять дней одному — с ума сойдешь от скуки. Эх, не вовремя приехал. Что делать одному столько дней? Только время бить. Лучше бы дядя Тима взял с собой на покос — все веселей.

— Дедушка, а покосы у вас далеко?

— Далече. За вторым лесом. Попервости и заблудиться можно… А ты, паря, вон на горку взберись, ежли скушно, на Раздумье. Видишь эвон, в конце улицы? Красиво там.

— Горка Раздумье? Почему?

— Сказывают, что давным-давно, когда пришли сюда первые поселенцы, здесь, на этой горке-то, они решали, где ставить село. Вот потому и Раздумье.

Через полчаса Валька уже взахлеб глотал речной ветер на самом гребне холма. Обернулся — и чуть не слетел с кручи: возле стояла большая рыжая собака с белым пятном на груди и, свесив широкий розовый язык, склонив чуть набок голову, внимательно смотрела на него. Валька, ни жив ни мертв, тоже уставился на собаку, лихорадочно соображая, что делать. А что сделаешь, когда в руках даже паршивой палки нет, а позади обрыв и река? Шевельнул Валька деревянными губами, выдавил чужим, противным голосом:

— Ну, чего смотришь? Не узнаешь, да? Я — свой. Понимаешь — свой.

Собака облизнулась, переступила с ноги на ногу и снова уставилась на Вальку. Валька чуть осмелел.

— Ну, вот видишь, я не трогаю тебя, не бью, и проваливай отсюда. Мотай, мотай, а то возьму да разозлюсь. Плохо будет. Ну?!

Валька, собрав все мужество, отчаянно шагнул вперед. Собака отскочила, снова склонила голову набок и, показалось, хитро подмигнула ему. Валька сделал еще шаг, собака опять отбежала. Валька повеселел.

— Эх ты, рыжий, напугал меня, а сам, поди, только лаять можешь? Да? Разве такие морды у злых бывают?.. Ты добряк, да? Или прикидываешься?

Собака дружелюбно вильнула хвостом, Валька совсем успокоился.

— Конечно, добряк! Ну, тогда иди ко мне. Иди, иди, не бойся.

Собака в самом деле подошла, встала вдруг на задние лапы, а передние положила Вальке на плечи и лизнула его прямо в глаз. Валька от умиления обнял лохматую башку, прижался к ней щекой и произнес растроганно:

— Ух ты, мой умница. Ух ты, красивенький. Чей ты, такой славненький песик? Как тебя звать?

Собака еще раз ухитрилась лизнуть Вальку, теперь уже в нос и, вырвавшись из его объятий, как пружина, отскочила в сторону. Пока Валька соображал, что это значит, она неожиданно бросилась на него и передними лапами в грудь сбила на траву. Валька растерялся:

— Ты что?! Ты что — сдурела?!

Валька хотел было подняться, но собака снова налетела на него и прижала к земле. Валька увидел вдруг над собой шальные, веселые коричневые глаза, засмеялся, обхватил ее и завалил рядом с собой.

— Вот тебе! Что, думала — у меня силы никакой? Да? Погоди, сейчас узнаешь… Сейчас вот ухвачу получше…

И пошла потеха! С шумом, хохотом и лаем. Собака ловко вывертывалась из рук, отскакивала, потом снова налетала. Валька едва успевал отбиваться. Она хватала его за рубаху, за штаны, валяла по траве, а он хохотал и никак не мог изловить ее.

В самый разгар возни, откуда ни возьмись, появился худой невысокий мужчина в очках и соломенной шляпе. В руках у него была толстая суковатая палка. Лицо мужчины показалось Вальке хмурым, недружелюбным. Собака сразу же, оставив Вальку, встала у его ноги, виновато помахивая хвостом. Валька тоже чувствовал себя неважно. Взлохмаченный, запыхавшийся, он быстро встал на ноги. «Сейчас заругается», — подумал он, настороженно уставясь на мужчину.

Но тот заулыбался Вальке, как самому хорошему знакомому.

— Наконец-то, первый гость появился! Я уж заволновался: что такое, думаю, за два дня ни одного хлопца, ни одного помощника?

Валька недоуменно пожал плечами и промолчал. Мужчина подозрительно оглядел Вальку.

— Что, за зиму успели разлюбить археологию?

— Я ничего не знаю, — сказал Валька. — Я только вчера приехал. Из города.

Мужчина обрадовался.

— Тогда другое дело… Ну, что ж, давай знакомиться: Игорь Сергеевич. А ты? Валька? Ясно. Так и запишем — Валя. А где же местные ребята? Почему до сих пор не показываются?

— Все на покосе. Дней через пять только соберутся. Игорь Сергеевич заметно огорчился.

— Ах, вот что… Жаль, очень жаль. Ну да ладно, пять дней — срок невелик. Подождем. Верно?

Он присел на траву, вынул из кармана короткую, сильно необожженную трубку и закурил, густо выпуская дым. Валька тоже сел, поглядывая то на Игоря Сергеевича, то на его веселую собаку, которая лежала в сторонке и хитро щурилась на Вальку.

Игорь Сергеевич оказался добрым и общительным. Он — археолог и за свою жизнь уже немало пооткрыл и раскопал разных могильников и городищ, нашел там и передал в музеи много украшений, оружия, посуды и даже целые скелеты древних людей.

В прошлое лето он вел раскопки здесь, на Раздумье, с небольшой группой студентов. Раздумье, по предположению Игоря Сергеевича, очень интересное место: тут под слоем земли находятся остатки древнего поселения, и раскопки должны принести важные открытия. Правда, в минувший год не удалось добыть ничего особенного, но на этот раз Игорь Сергеевич и его студенты, которые вот-вот приедут сюда, крепко верят в успех.

Валька слушал Игоря Сергеевича, что называется, открыв рот. Он никак не мог представить и поверить, что здесь, под ним, под густой зеленой травой, когда-то жили люди, даже, может быть, охотились на мамонтов. Больше того, там, на глубине, лежит целое поселение. Нет, в это трудно поверить. Валька сильно стукнул кулаком по земле, зачем-то прислушался, потом, вздохнув, сказал:

— Не может быть…

Игорь Сергеевич засмеялся, взъерошил Валькины волосы.

— Увидишь.

Он встал, выбил трубку. Глянул на собаку, и та мгновенно вскочила, завиляв хвостом. Валька спросил:

— А как ее звать?

— Собачка.

Валька хмыкнул:

— Знаю, что собачка. Имя-то у нее есть?

— Есть: Собачка.

Валька засмеялся:

— Ну и придумали же! Разве это имя? Взяли бы, например, и назвали меня: Человек!

Игорь Сергеевич ответил серьезно:

— Это бы красиво — Человек. Вон, дескать, Человек идет, а? Хорошо. Только, пожалуй, трудно заработать такое имя. — Потрепал Собачку за уши. — Первый раз взял ее с собой, пусть отдохнет от города, узнает, что мир — это не только дома и улицы… Ты не очень занят?

— Нет, а что?

— Хочешь с нами? Вон к тем холмикам? Это — могильники. Мне надо кое-что посмотреть, прикинуть.

Валька обрадовался.

— Хочу. Вы их тоже раскапывать будете?

— Если успеем. А нет — на следующий год.

Чуть ли не до вечера пробродил Валька с Игорем Сергеевичем и Собачкой, слушал рассказы археолога о знаменитых находках в древнейших захоронениях, о жизни людей, которых уже нет тысячи лет.

Солнце давно опустилось за высокие сосны на другом берегу реки, от воды уже потянуло прохладой, а Вальке никак не хотелось расставаться со своими новыми друзьями. Да вдруг вспомнил, что не выполнил наказ дяди Тимы, не натаскал воды в бочку, и заторопился домой.

— Можно, я к вам завтра еще приду?

Игорь Сергеевич даже руками развел:

— Что за вопрос! Конечно же. Рад буду.

— А вы где живете?

— В березнячке. Видишь, вон палатка белеет? Там.

Дядя Тима был не то чем-то сильно взволнован, не то разгневан.

Глянул на Вальку, сказал хмуро:

— Нехорошо, Валенсин: я понадеялся на тебя, а ты — вишь… Скотина не поена…

Валька виновато произнес:

— Забыл, дядь Тима… Да вы не беспокойтесь, я сейчас, я мигом…

— Ну, ну, давай. Это я для порядку. У нас так заведено: сказано — сделано. Уяснил?

— Уяснил, дядь Тима, уяснил, — на ходу выкрикнул Валька, хватаясь за ведро. — Я быстро.

На крылечко вышла тетя Груня.

— Поел бы сначала, Валя!..

Валька лишь рукой махнул: потом.

Было уже темно, когда он вылил в бочку последнее, тридцать шестое ведро. Разогнулся устало, вытер со лба пот, прислушался: на улице ругались. Выглянул: дядя Тима с соседкой Савельихой.

— Уймись, говорю, дура, уймись, — шипел дядя Тима. — А то не погляжу, что баба, — душу вытряхну… Ишь, выдумала что: ее деляна! Моя она, поняла? Три года, как моя. Из-за доброты своей не косил там раньше. Нужды не было. Нынче — хватит. Понравилось чужим-то пользоваться?

Савельиха даже поперхнулась:

— Это я-то чужим пользуюсь? Я?! Да ты не про себя ли говоришь, окаянный? Ведь все село знает, каков ты есть… Грызун ты, Грызун проклятый!

Валька видел, как дядя Тима раза два намахнулся на Савельиху, но ударить не решился, только провыл, словно от боли:

— У-у, вражина вяленая!..

Валька тихо отошел от калитки, полез на сеновал. Вся радость, которая держалась в нем весь день, исчезла. На сердце стало тяжело, будто он совершил какой-то непростительный проступок. Ругань на улице продолжалась. Только сейчас уже о каких-то дровах, которые кто-то наготовил в лесу, а дядя Тима увез к себе. Вскоре к их голосам прибавилось еще два или три, и поднялся такой тарарам — настоящий базар.

Валька прикрыл ухо подушкой и принялся вспоминать о Собачке, об Игоре Сергеевиче, его рассказы. Неужели и ему, Вальке, привалит счастье участвовать в раскопках и увидеть собственными глазами глубоко под землей следы древнего человека!..

Внизу вдруг послышался тихий и грустный голос тети Груни.

— Валя, ты не спишь? Иди поешь, милый…

Валька не откликнулся: пусть тетя думает, что он спит. Есть давно расхотелось, да и спускаться с сеновала желания не было. Тетя еще раз окликнула Вальку, протяжно вздохнула и ушла. А он повернулся на другой бок, чтобы малость подумать, помечтать, и заснул незаметно.

На другой день, до обеда, Валька помогал дяде Тиме пилить дрова, колоть и складывать их в длинные поленницы за сараем. Дров было много, хватило бы, пожалуй, на три зимы, но дядя Тима мотал головой:

— Маловато… Кубометров бы еще пяток-десяток… Не помешали бы… Запас, он карман не отягчает. Верно говорю, а?

Дядя Тима гоношился, бодрый, веселый, говорливый. Вчерашнего скандала будто и не было вовсе.

— Сенца вот наскребем и тогда — приходи зима, не страшно. Тогда: живи — не тужи. Верно говорю, Валенсин?

— Верно, — сказал Валька и неожиданно для самого себя спросил: — А унты, дядь Тима, мне сошьете?

Дядя Тима вдруг заливисто захохотал, крепко ударив себя ладонями по вислому животу.

— Не забыл, а?! — удивленно выкрикивал он. — Ну, память! Это — по мне. Правильно, Валенсин, так и надо. Коли обещано — не упускай. Из зубов вырви, но возьми… Стачаю, племяш, обязательно стачаю. Вот управимся малость по хозяйству и — возьмусь.

И снова засмеялся, хлопнув Вальку по плечу.

— Молодцом, племяш!..

После обеда дядя Тима собрался на покос, куда еще до солнца ушла тетя Груня.

— А ты давай хозяйствуй да про бочку не забывай. — Подмигнул Вальке. — Долг, он платежом красен. Уяснил?

На этот раз Валька не стал откладывать дело на «потом». Как только дядя Тима вышел за калитку, он взялся за ведра, а уже через час-полтора бодро шагал к Раздумью. Едва он выбрался из кустов на поляну, где стояла палатка, навстречу вымчалась Собачка. Валька обрадовался ей, как лучшему другу, схватил, обнял и даже поцеловал в холодный нос. Собачка тоже, видно, была рада: скакала вокруг Вальки, ласково покусывала его руки и снова пыталась свалить на землю. Но Валька был настороже и ловко увертывался от Собачки.

Наконец, утомившись от возни и солнца, Валька сам бросился на траву, подтащил к себе за лапу Собачку.

— Ну, что язык вывалила? Умаялась? Ложись вот рядом, отдохнем.

Собачка легла и, как она это здорово умела, хитро прищурилась на Вальку.

— Ишь ты какая. Может, ты и разговаривать умеешь, а? Ну-ка скажи: Валька. Что скалишься? Повторяй: здравствуй, Валька…

— Здравствуй, Валька, — раздалось над самым ухом.

Валька вздрогнул, оглянулся — над ним Игорь Сергеевич, в белой сетчатой майке, с полотенцем через плечо и мыльницей в руке.

— Боюсь, за трудное дело взялся — учить Собачку разговаривать.

Валька смущенно заулыбался.

— Да я так, понарошке…

— А я думал, что по правде, — засмеялся Игорь Сергеевич. — Пойдем-ка лучше искупаемся.

Они спустились к реке, выбрали удобное место. Валька на ходу сбросил рубашку, брюки и бухнулся в воду. Пока вынырнул, пока отдышался, глядь — рядом Собачка, закричал радостно:

— Ух ты! Молодец, смелая. Сразу в воду полезла. Игорь Сергеевич стоял по колена в воде, намыливал мочалку.

— Что же ей воды бояться, если у нее профессия такая — спасать утопающих?

Валька перестал работать руками.

— Да ну?!

— Точно. Она уже спасла одну девочку.

— Да ну?!! Сама?

— Сама.

— Как? Расскажите.

— Да что рассказывать… Сделай вид, что тонешь — увидишь.

Валька не раздумывая взмахнул руками, завопил: «Спасите!», упал ничком на воду и пустил пузыри. Он еще не успел выдохнуть весь воздух, как Собачка, стремительно подплыв, крепко ухватила зубами его за плавки и потащила к берегу. Валька беспомощно забарахтался и вначале даже попытался высвободиться, потому что не очень-то удобно было болтаться вниз головой, однако ничего не вышло, пока он не очутился на берегу.

— Вот это да! — изумленно воскликнул Валька, переведя дыхание. — Вот это проперла! Сроду не думал.

Игорь Сергеевич довольно улыбался и ласково гладил уставшую Собачку.

Потом все трое грелись на раскаленном песке, и Игорь Сергеевич рассказывал про свою любимую археологию, про то, где и как начнет раскопки.

— Завтра прибудут мои хлопцы… Эх, хорошо: палатки, костры, песни, шутки… Парни двужильные. Работать с ними — радость. Приходи, познакомишься, помогать будешь. Нам трудолюбивые руки позарез нужны.

— А глубоко оно лежит, это, как его, городище?

— Не очень: метр-полтора.

— Ого, все равно глубоко. Там что: прямо целые дома стоят?

Игорь Сергеевич качнул головой, усмехнулся:

— Не спеши узнать наперед — все сам увидишь… Эх, жарища!.. Сейчас бы кваску. Холодненького, а?..

Валька вскочил.

— Давайте я принесу? У тети квас — прямо зубы ломит. Всегда на льду. И вкусный — не напьешься.

Игорь Сергеевич вдруг засмущался, покраснел даже.

— Что ты, Валя!.. Не надо. Я ведь просто так, без умысла…

Валька просительно сложил руки на груди.

— Я мигом, Игорь Сергеевич. Вместе с Собачкой, а? Хорошо?

И, не дожидаясь ответа, как был в плавках, так и сорвался с места, на ходу позвал Собачку. А она обрадовалась, пустилась вперед, то обгоняя Вальку, то прыгая рядом с ним.

Валька застал тетю Груню и дядю Тиму дома. Они только что вернулись с покоса и были усталые и пыльные. Валька спросил у тети бидончик квасу, рассказал для кого.

Она сразу засуетилась:

— Сейчас, милый… Сейчас наготовлю, голубенок.

А дядя Тима нахмурился, произнес недовольно:

— Ишь ты — благодетель… Много их всяких бродит здесь, на каждого не напасешься. На дармовщину, оно у всех рот шире ворот…

Валька исподлобья глянул на дядю Тиму, сказал глухо:

— Игорь Сергеевич не «всякий»… А если вам жалко квасу — не надо.

Лицо у дяди Тимы медленно побагровело. Он хотел было что-то сказать, да вдруг увидел Собачку, которая в это время вбежала во двор. Глаза у него удивленно расширились.

— Это чья такая?! Откуда?

Валька, переборов обиду, ответил:

— Игоря Сергеевича. Собачкой зовут.

— Собачкой? А ну иди сюда, Собачка, иди, не бойся, не укушу.

Собачка приветливо завиляла хвостом и подошла. Дядя Тима запустил короткие, толстые пальцы в густую рыжую шерсть, зацокал языком.

— Хороша! Ах, хороша! Шерстища-то какая: ищи — не найдешь.

Валька просиял: будто его похвалили.

— Песик что надо. Утопающих спасает. Игорь Сергеевич рассказывал, что уже одну девчонку из реки вытащил. Тонула она.

Дядя Тима продолжал гладить и мять Собачку.

— Ну и шерстища! Высший сорт. Вот бы раздобыть такую, а?

Валька вздохнул только: где возьмешь? Купить? Дорого, наверно… Денег, поди, и за год не наэкономишь. А иметь такую собаку разве откажется кто? Это просто счастье.

Пришла тетя, принесла запотевший бидон с квасом. Валька взял его, собираясь идти. Однако дядя Тима остановил:

— Погоди, я сейчас… — И заторопился в избу.

Через минуту он вышел, неся большую миску, полную супа с ломтями хлеба.

— Как же такую гостью да не покормить, а? Нехорошо, нехорошо… Ну, иди сюда, как тебя там… Собачка?

Собачка не отличалась особенной гордостью и приняла угощение. Она ела не жадно, но быстро, с аппетитом.

Валька присел рядом и с удовольствием наблюдал, как пустеет миска. Наконец, Собачка облизнулась, глянула на Вальку.

— Ну что, наелась? Подай дяде Тиме лапу.

Собачка подала. Дядя Тима тонко засмеялся.

— Ишь ты — ученая. Приходи еще в гости.

Валька подхватил бидончик.

— Ну, я побегу, дядь Тима. Я быстро.

— И то, поторопись, Валенсин. Огородишко полить надо. Уяснил?

Валька не задержался и до самого вечера поливал грядки. Устал изрядно, однако настроение было хорошее.

Да и разве оно могло быть плохим? Завтра приедут студенты Игоря Сергеевича. Это — раз. Послезавтра раскопки — два. А три — дядя Тима снял с Валькиных ног мерки и скоро примется за унты.

В эту ночь Валька спал беспокойно: боялся прозевать теплоход со студентами. И все-таки прозевал, и по самой обидной причине — проспал. Когда он прибежал на Раздумье, в березняке белела уже не одна палатка, а целых шесть. Всюду сновали загорелые усатые и бородатые парни в разноцветных плавках.

Валька стоял в сторонке, смотрел на них, и обида поднималась в нем: никто сегодня не встречает Вальку — ни Собачка, ни Игорь Сергеевич. Им сразу стало не до него, сразу забыли. Валька уже хотел было повернуться и уйти, но его окликнул коричневатый, заросший дикой бородой парень.

— Что стоишь сиротой? Подходи, гостем будешь, кунаком.

Валька подошел.

— Мне бы Игоря Сергеевича.

— Что, на работу пришел наниматься?

Валька хмыкнул.

— Зачем наниматься? Я и так буду помогать вам.

Бородатый заулыбался широко и приветливо:

— Молодец! Значит — наш парень. Принимаем. Только бороду придется отпустить. Без бороды или усов — никак.

Валька повеселел, засмеялся.

— Я из шубы наклею…

Теперь парень захохотал:

— Все! Договорились, кунак. А Игорь Сергеевич вон, у третьей палатки. Ящик распаковывает. Валька бегом к нему:

— Здравствуйте, Игорь Сергеевич!

Игорь Сергеевич обернулся, обрадовался.

— Валя?! Наконец-то. Собачка не с тобой?

— Не-ет!.. А что?

Игорь Сергеевич потускнел, нахмурился.

— Пропала Собачка…

Валька выкрикнул растерянно:

— Как пропала? Когда?

— Не знаю. С вечера со мной была… Я надеялся, что она у тебя. Наверное, в лесу рысь задрала…

Валька стоял опустив голову. Хорошее настроение будто ветром сдуло. На глаза вот-вот навернутся слезы. Еле выдавил:

— Я пойду… Поищу… Может, заблудилась… Я сейчас…

Долго бродил он по лесу, тоскливо и безнадежно зовя Собачку, устал, исцарапался. Чуть было не заблудился. Наконец, измучившись, пошел домой.

Дядя Тима копошился в сарае. Увидел Вальку, крикнул весело:

— Ты чего такой кислый? Проголодался, поди? А ну, айда ко мне, обрадую.

Валька подошел нехотя. Дядя Тима ткнул пальцем в угол сарая.

— Гляди-ка что. Добыл все-таки. Для тебя.

Валька вскинул глаза и замер: на жердине, растянутая, висела сырая, местами окровавленная рыжая шкура со знакомым белым пятном…

— Собачка?! — сиплым, перехваченным голосом выкрикнул он.

Дядя Тима довольно хохотнул.

— Была. Теперь шкура на унты. Высший сорт. Что, обалдел? Рад? То-то. Только ты, Валенсин, того… молчок… Никому ни слова. Мало ли где может пропасть собака, а у тебя — унты! Уяснил?

Валька будто проснулся. Бледный, с круглыми, почерневшими глазами, он вдруг закричал хрипло и страшно:

— За что?! За что убил?! А?! За что?! Грызунок ты! Грызун! — И кинулся на дядю Тиму.

Тот сильной оплеухой выбросил Вальку из сарая. Валька упал, поднялся и с каким-то не то стоном, не то воем бросился со двора…

Дядя Тима закричал:

— Ты куда? Куда? Вернись, дурак лопоухий! Для тебя старался. Вернись, говорю!..

…Ночь Валька провел в палатке Игоря Сергеевича. Не спал. Плакал, подрагивая, словно в ознобе. Игорь Сергеевич обнимал Валькины худые, острые плечи, тихо и ласково успокаивал, как мог. Однако Валька так и не сомкнул глаз. А утром, не заходя в село, он первым теплоходом уехал домой.

На пустом причале одиноко стоял осунувшийся, грустный Игорь Сергеевич и медленно махал Вальке рукой.

1971 г.