Рассказы

Вдохновение

Для знаменитого Фаусто, великого поэта, то время оказалось роковым. Из-за ряда обстоятельств, которые упорно совпадали самым невероятным образом, все пошло не так, как надо, ничего не получалось, все чахло, не успев прорости, земля будто стала бесплодной. Его тело не постарело, но душа начала увядать, как будто осенней порой, с нее падали лепестки желтых высохших грустных иллюзий. Он начал рвать отношения с женщиной, которую не любил, это превратилось в сентиментальную комедию и тянулось вечной скукой, было все словно невыносимой усталостью актера, который играл неприятную ему роль, который начал забывать, то, что знал, в драме, в которой не было ни интереса, ни литературного вкуса.

И все же, когда женщины смотрели на него с таким безразличием, это изменило его далеко не в лучшую сторону, сделало едким, это заставляло его произносить колкости, которые затем повторялись в салонах, Фаусто же чувствовал, что это порок и болезнь его души, раздраженная, терзающая его, он остался все же, не желая в том признаться, собою недоволен, он опускал глаза, полные прозаического и вульгарного скептицизма, обрамленного тягостным убеждением в том, что разум его более не обратится к созданию произведений искусства, а сердце его более не породит чувства.

Да, Фаусто казалось, что он не был больше поэтом. Как у мистиков бывают часы холода, когда они способны усомниться в собственной вере, у художников бывают моменты, когда они падают, устав, думая, что они бессильны, парализованы, мертвы.

Заточив себя в кабинете, Фаусто взывал к музе, но тщетно сияла лампа, огонь камин, источая аромат гиацинтов и фиалок, шелковые шторы шелестели: вероломная не являлась на свидание, и Фаусто, подпирая лоб, горящий в лихорадке, ладонью руки, жест, хорошо знакомый тем, кто в одиночестве сражался с мятежным ангелом, ни в малейшей степени не ощущал прелести утра, видел одни черные розы, песок, раскаленный под солнцем пустыни.

В такие моменты агонии совесть упрекала его в том, что упадок его как артиста произошел из-за человеческого равнодушия, что поэзия является не из пустоши, а из оазиса, что если он не сможет снова вдохновиться, он также и не сможет поставить рядом и две строчки, как будто запрягая пару белоснежных диких коз в золотую упряжку.

Женщины, над которыми он посмеялся и которых он бросил, были, безусловно, недостойны его любви, но и также он, Фаусто, поэт, мечтатель, птица, не сделал ничего, чтобы они вдохновили его или хотя бы поняли его. А ведь пустыней были не души людей вокруг него, пустыней была его собственная душа. Если предлагается только раскаленная равнина и скалистая пустошь, неудивительно, что путник там не остановится отдохнуть, поспать в долгую сиесту так, как спят в тени зеленых пальм рядом у прохладного колодца.

Как-то раз, прогуливаясь одним сентябрьским вечером, пешком, бесцельно, в один из своих дежурных обходов, Фаусто на краю двора, окруженного досками, увидел группу людей, которые разглядывали с живым интересом что-то, что лежало на земле. Они склонили головы и выбегали из круга с возгласами жалости и восхищения. Фаусто следовало бы пройти не вмешиваясь, но неопределенное чувство жестокого любопытства затянуло его в толпу. Он считал, что реальность есть мать поэзии, и простой инцидент может иногда разжечь искру. Не без огромных усилий он добился своего и, стоя в первом ряду, он мог увидеть, что поразило простонародье.

На траве вялой и чахлой, только ее едва ли может породить глинистая почва, лежала молодая женщина удивительной красоты. Ее черты лица окутали смертельная бледность, таинственное достоинство и спокойствие ее сделали подобной мраморной статуе, легкая лазурь ее арабских глаз не умаляла их сладость. Вокруг лица развевались волосы, оно покоилось на них, как на бархатной подушке, из приоткрытого рта виднелись жемчужные зубы между бесцветными чистыми губами. На ее теле не виднелось ни единой раны, ее одежда была в полном порядке. Она лежала на боку. Шерстяная веревка, привязанная к ее поясу, была также привязана к поясу безобразного и грубоватого молодого человека, также мертвого, от выстрела, пуля, попав ему в ухо, раздробила череп. Несомненно, в агонии двух влюбленных ремень должен был ослабеть, поэтому женщина повернулась налево, а мужчина — направо, как будто пытаясь отдалиться от своего товарища в смерти.

Со смешанным чувством досады и жалости каменщики, прачки, стражники комментировали трагическое событие. Назвали это двойным самоубийством, задуманным заранее, в молодом простолюдине даже опознали официанта из таверны неподалеку.

Его противостояние родителям и ее вредные привычки стали тому причиной. Она не могла бросить его. У нее самой же, женщины страстной, родилась страшная мысль, воспринятая с восторгом человеком жестоким и недалеким. Умереть, пойти в объятиях друг друга туда, где пребывает Господь, не расставаться никогда, несмотря ни на что, пожениться в гробу.

Без промедления приобрел он револьвер, после того, как они утром позавтракали в таверне, двое влюбленных собрались в дальнее странствие, сначала обернув ремень юноши вокруг пояса обоих, она с благороднейшим доверием подставила ему левую грудь, не чувствуя на сердце ствол оружия, ее губы изогнулись в улыбке, которая до сих пор сохранилась, эта улыбка, когда жемчужные зубы сверкали между чистых и бесцветных губ!

Ночь, когда Фаусто вернулся домой, его охватил особенный жар, который он до того не знал, хотя он привык пробовать все, что для него было новое, то были чувства, доселе незнакомые. Такое нервное возбуждение, как отмечал он, указывало, подобно стрелкам часов, этапы моральной жизни. Крайний восторг и ужасное горе, где нельзя было найти утешение — их появление было для Фаусто абсолютно одинаковым — он испытывал странное волнение, боли в сердце, которое начинало биться чаще, спокойствие и расслабление вплоть до обморока. В ночные часы, раскинувшись в своей постели, он считал их, его мысли не покидал образ мертвой девушки, возвращался он, чтобы посмотреть на двор, зеваки стояли кругом, там были двое, трагические влюбленные, которые предприняли путешествие туда, откуда не возвращаются, в нем кипела смесь рифм, он фонтанировал обрывочными строфами, его окутывал океан звонких стихотворений, его трепещущее сердце поднималось к его мозгу, а потом опускалось, как мощный поток, к его руке, сгорая от нетерпения, стремясь схватить перо.

Реже всего Фаусто представлял себе, как он вмешивается в план слепой судьбы. Прекрасная девушка, в левую грудь которой уже попала пуля, не была влюблена в варвара, пьяницу и плебея, грязного развратника, который лежал рядом, который привязал ее к своему поясу, прежде чем даровать ей смерть. Но нет, возлюбленным этой женщины, которая желала умереть, до того, как ее убили, которая вдыхала воздух своими девственными устами, был Фаусто, поэт, она, наконец, нашла свой идеал, встретившись с ним, она предпочла покинуть Землю, оставив печать неповторимой страсти.

Кто бы сомневался в том, что только Фаусто, который был способен понять значение такого возвышенного действия, заслуживал того, чтобы быть его вдохновителем? Исправляя нелепые факты, игнорируя напрасное явление реальности, Фаусто избрал для себя пылающий цвет любви, посаженный на пустыре мадридского двора. Он был спутником мертвой девушки, которая улыбалась, он был тем, кто прислонил пистолет к груди бесстрашной героини; то было не только затишье перед смертью, но и очарование ею, а она соединяет навсегда, и тем, кто ею очарован, невозможно разлучиться…. И это предположение так сильно поразило его, что Фаусто бросил листы бумаги, включил свет и принялся писать…

Таким было начало стихотворения «Вместе», одного из знамений славы Фаусто, которое обеспечили ему известность у потомков, потому что «Вместе» (так говорят критики) — это настоящее чудо истинного чувства, и чувствуется, что оно написано подлинными слезами поэта, которые вызваны непритворными радостью и горем, тому, что он не выдумал, ибо такое вообразить невозможно.