Рассказы

Страшная история

Я и сама теперь удивляюсь, что так долго ничего не подозревала. Но ужасная истина попросту не пришла мне в голову.

Он был суперсовременный, безукоризненный. До такой степени, что мне следовало бы догадаться значительно раньше.

Когда мы впервые встретились, его лицо самым безупречным образом выражало любовь с первого взгляда: глаза грустные, нос подрагивающий, рот где-то на полдороге между нахальством и лиричностью. Я всегда относилась к тому типу женщин, на которых подобные симптомы действуют моментально. Поэтому и у меня сразу же погрустнели глаза, задрожал нос, а рот оказался на упомянутой выше половине дороги.

Он начал говорить мне о бессмысленности, я отвечала ему о безнадежности, он говорил мне о том, что мир куда-то катится, а я ему об отчуждённости, и вот так, слово за слово, мы и нашли общий язык. Тем более что я жила одна.

Когда утром я проснулась, то предалась своему излюбленному занятию: беспристрастному рассматриванию спящего рядом мужчины. Я надела очки, чтобы видеть его лицо в деталях. Оно было безупречным. В меру гладким, в меру помятым. Морщин ровно столько, чтобы не казаться глуповатым, щетины ровно столько, чтобы выглядеть интимно. Нос властный, уголки губ трогательные. Никакого храпа, никакого полуоткрытого рта. Идеальное лицо. И как же это я тогда не насторожилась…

Он проснулся и заявил, что никогда ещё не чувствовал себя так одиноко, как со мною. Он безошибочно находил нужные слова в нужное время.

Наша любовь была пламенно суперсовременной. За время нашей совместной жизни он 912 раз сказал мне, что не выносит разговоров на личные темы, 1268 раз — что ненавидит, когда его о чём-либо просят, заставляют что-либо делать, в чём-либо убеждают или о чём-нибудь спрашивают, и 304 раза — что он мечтает о том, чтобы наконец-то от меня избавиться, но лишь затем, чтобы почувствовать тогда: только я одна и была ему нужна в этой жизни.

Он соблюдал все правила безупречной современности. Он был одержим наихудшими комплексами и одновременно — манией величия. Ироничный в нежности наедине, растроганный на концерте неабстрактной музыки. Самый счастливый, когда он чувствовал себя несчастным, и близкий к самоубийству, если всё складывалось отлично. Супергиперсовременный. Образцовый. Вы справедливо удивляетесь, что я так долго могла быть слепой…

Лишь некоторое время спустя меня насторожило одно обстоятельство. При всей своей безукоризненности он был лишён очень важного достоинства: в нём всё было предсказуемо. Чего от него ожидать — это было известно заранее. У него были безошибочно противоположные реакции. От своей непременной, согласно самой последней моде, сверхсовременности он не отступил ни на минуту. У меня зародилось ужасное подозрение. И я решила его спровоцировать.

— Скажи, что любишь меня, — шепнула я, прижимаясь к нему.

Он был безошибочен. Он резко отодвинулся и буркнул:

— Ты способна испортить самое хорошее настроение.

— Почему ты такой бесчеловечный?! — воскликнула я совершенно нормально, сквозь нормальные слёзы, словно какая-нибудь ретроградка начала пятидесятых годов.

Он посмотрел на меня с удивлением.

— Ты что, в самом деле не знала, почему? Я ведь машина, «Мыслящий робот РМ 902». Я могу всё, но только не требуй от меня того, чтобы я был человечным. Мы, машины, по развитию стоим выше людей и очень довольны этим и горды. А я, к тому же, ещё и очень удачный образец.

Ничего нет удивительного в том, что когда я — после такого-то опыта! — познакомилась с тобой, то вначале была немного настороженной. Но вскоре я совершенно успокоилась.

Нет, ты не безошибочный. О, уж чего нет — того нет! Ты весь состоишь из сплошных ошибок.

Ты суперсовременный лишь тогда, когда это выгодно тебе, а в остальных же случаях ты предпочитаешь быть суперстаромодным.

У тебя прыщи на лице, и ты храпишь, словно недорезанный поросёнок. А уж если говорить о твоей непредсказуемости… в этом отношении ты удовлетворяешь меня по гроб жизни. Какая машина была бы способна так разнообразно мучить, как ты? Какая машина была бы способна, этак ненароком, перебрасывать меня из жары в холод, из «люблю» в «не могу тебя видеть», из уходов в возвращения, из «быть» в «не быть»?

Но вот, наконец, когда ты перешёл даже свои границы, у меня вырвалось:

— Почему ты такой бесчеловечный?!

И одновременно меня пронзила страшная мысль: а что если ты тоже машина, но только неудачная?