Авдотья доживала последние дни. Это знали все, только не говорили ей. Но и сама догадывалась — трудно думать иначе на девятом десятке лет, да при таком плохом здоровье, как в это лето.
Старуха почти не вставала с постели, а если и случалось такое, то передвигалась с помощью дочки Катерины или шла сама медленно, осторожно, держась руками за переборки. Сильно болело в груди, и каждый день фельдшер из медпункта Галина Сергеевна, приходя к бабке, делала ей обезбаливающие уколы.
В хорошую погоду Авдотью выносили на улицу и укладывали на раскладушке под старой черемухой, посаженной в тот далекий, но памятный год, когда ее, молодую Дуняшу, вводил хозяйкой в новую избу красивый и сильный Степан-кузнец.
Дом стоял на невысоком берегу Кокшеньги у старой мельницы, которая давно не работала и тоже доживала свой век. Жила Авдотья с Екатериной вдвоем. Но каждое лето к ним приезжал в отпуск из Москвы младший сын Катерины Михаил с женой и маленьким Бориской. Нынче они опять гостили здесь.
Был нежаркий день начала июня, когда старая Авдотья заняла свое место под черемухой. Михаил еще рано утром ушел с удочкой вниз по Кокшеньге. Катерина со снохой Людмилой хлопотала в огороде. Только трехлетний Бориска, вообразив себя шофером, играл с игрушечным самосвалом. О многом за эти дни передумала Авдотья, многое вспомнила. Рада была она, что ее долгая жизнь прожита не зря. Все дети давным-давно выросли, и не ее вина, что не все они сейчас рядом с ней. Счастлива и от того, что дожила до правнуков — третьего их со Степаном колена: Шурка… Танюшка… Бориска…
«Бориска?…» Авдотья повернула голову и посмотрела туда, где играл маленький правнук. Но там его не было. На песке только самосвал лежал вверх колесами. Авдотья посмотрела в другую сторону, но и там не увидела Бориски. Она забеспокоилась, приподнялась с подушек и ужаснулась: малыш играл в воде.
Она знала: у самого берега мелко, но в десяти шагах был глубокий обрыв — «илькина ямка» как исстари называли это место.
— Катерина, Людмила. Бориска-то в воде. Не утонул бы…
Никто не ответил.
— Люди… — изо всех сил закричала Авдотья. Но это ей только казалось, что она кричала. Сдавленный хриплый голос не слышал никто.
А Бориска, брызгаясь водой, уходил все дальше и дальше в реку.
С большим трудом Авдотья встала с постели и схватилась за ствол черемухи. Рядом с деревом — палисад. Держась за колья, старуха добралась до его края. Больше опоры не было.
Тогда Авдотья опустилась на землю и поползла.
— Бориско… Боренька… Дитятко, родной мой, иди ко мне, внучек. Ой, Господи, — кричала, плача, Авдотья.
Малыш ее не слышал. Он шлепал по воде ручёнками, поднимал веер брызг, в которых радугой отражалось солнце, и это его забавляло. Бориска смеялся, что-то радостно кричал, совсем не подозревая об опасности. И все дальше уходил от берега. Еще шаг, еще… И вдруг громкий протяжный крик резанул над рекой воздух. Это из груди Авдотьи вырвался отчаянный вопль. Она рывком вскочила на ноги и бросилась в реку. Авдотья бежала по мелководью, спотыкалась и падала, но каждый раз она снова поднималась и устремлялась к Бориске.
А тот, услышав крик, обернулся, да так и застыл, испуганно глядя на бежавшую к нему бабушку с искаженным болью лицом, покрытым мокрыми прядями.
Авдотья схватила Бориску. С ребенком на руках старуха кинулась обратно, но до берега не дошла. Она упала, успев только выбросить на мокрый песок правнука.
На крики и плач Бориски сбежались люди. Бездыханное тело старой Авдотьи лежало в воде. На песке возле седой головы старухи плакал спасенный Бориска. Его все еще крепко держали пальцы прабабки Авдотьи.