Рассказы из Диких Полей

ЯЦЕК КОМУДА

РАССКАЗЫ ИЗ ДИКИХ ПОЛЕЙ

Jacek Komuda "Opowieści z Dzikich Pól"

Fabryka słów 2009

Перевод: Марченко Владимир Борисович, 2022

XVII век. Украинские степи – там великое прошлое объединяется с кровавым прошлым, мужество с жестокостью, ностальгические воспоминания жителей крессов с чудовищным счетом, выставляемым обоими народами… Это увлекательный образ пограничья Речи Посполитой – героического и авантюрного, дикого, жаждущего крови, мести и власти, мудрого и не раздумывающего… Речи Посполитой, неумолимо клонящейся к упадку.

Трембовля¹ переживала самую настоящую осаду. Вот только под стенами могучей твердыни не стояли турки, татары или казаки.. Стояли первые дни декабря, первый снег уже выбелил степи, а ведь зимой, когда в крымских улусах наступал голод, на Руси можно было ожидать татар. Потому в Трембовле собиралось все кварцяное² войско и реестровые казаки. И, как оно частенько бывало, за войском тянулись бесчисленные толпы всяческой бездельной черни – начиная с мошенников и фокусников, и заканчивая гулящими девками, перегонщиками скота и бродячими торговцами. Все корчмы, как в городе, так и в предместьях крепости, были заполнены людьми. Постоялые дворы получше, что на рынке, разделили между собой паны товарищи³ из гусарских и казацких хоругвей, в худших стояли казаки и всяческие бездельники, идущие за войском.

Одним словом, кавалер Бертран де Кюсси мог только плевать себе в свою жесткую, покрытую воском бородку, что так долго тянул с приездом в Трембовлю. Нигде не мог он найти себе ночлега. В домах мещан стояло войско, в подворотнях ночевали нищие и проститутки. Даже все конюшни были забиты лошадьми. К шинкам и постоялым дворам товарищей француз даже не пробовал приблизиться. Ведь товарищи из это смешной для него польской кавалерии по всей Речи Посполитой славились как ужасные гуляки и пьяницы, а уж искать с ними ссоры было последним, что мог бы сделать месье Бертран.

Сумрак спадал быстро. Сверху падал мелкий снежок, из шинков доносились отзвуки песен и крики пьяных шляхтичей. Де Кюсси, который присел возле колодца на рынке, сплюнул прямо в грязь, когда услышал звуки пьяной забавы. Ему уже осточертела эта проклятая страна где-то на самом краю света, куда Макар телят не гонял, а в корчмах даже не было отдельных комнат для гостей. В этой самой Речи Посполитой он пребывал уже с полгода, но уже успел отбить всяческую охоту к полякам. Будучи светским и уважаемым французским дворянином, он испытывал глубочайшее презрение к вечно пьяным польским шляхтичам, рядящимся в цветастые турецкие одежды и шали. Даже в самых кошмарных снах де Кюсси не представлял, что может существовать столь – sacrebleu! – дикая и варварская страна как Речь Посполитая. Король здесь не правил, налогов никто не платил, в корчме можно было запросто получить саблей по голове или чеканом по темечку. Польская шляхта выпивала просто убийственные количества медов, вина и водки, постоянно заводя скандалы и драки. Так что даже в самой Варшаве, под боком короля один панок мог безнаказанно порубить другого да еще и хвастаться этим по шинкам. Варвары! А какие странные царили здесь свободы! Даже отлить здесь нельзя было спокойно. Всего пару месяцев назад, когда де Кюсси пробовал успокоить малую потребность в галерее Вавеля, какие-то гайдуки отмолотили его рукоятками обушков⁴. А ведь французы всегда мочились на ступенях Лувра, и ни у кого не было по этому поводу претензий.

И подумать только, что эта дикая – де Кюсси уже не находил соответственных слов - варварская шляхта называла себя потомками сарматов и считала себя самыми благородными и самыми счастливыми людьми на свете. И даже утверждала, что, якобы, на востоке находятся страны, еще более дикие, чем Речь Посполитая. Но таких де Кюсси уже не был в состоянии даже представить.

Делалось все холоднее. Француз поднялся и, чтобы разогреться, взял за узду коня, после чего прошел в первую попавшуюся улочку. Время от времени он проходил мимо крупных корчем с соломенными крышами, из-под которых доносилось пьяное пение, а иногда – бряцание сабель и ржание лошадей, а еще: звон кубков, разбивающихся на подбритых башках этой одичалой, вечно пьяной шляхты. Проклятая страна, проклятый холод. Здесь не было никаких поэтов, никаких благородных сердец, красивых обычаев, дворцов или имений. Сплошная шваль, варвары. Поляки – народ необразованный и вечно пьяный. И подумать только, эти сарматы даже париков не носили.

Размышляя подобным образом, де Кюсси спустился в самый низ улочки и прошел в открытые ворота. И тут же пожалел об этом. Было уже поздно, и стерегущие проход гайдуки сразу же захлопнули за ним тяжелые створки. Дворянин крикнул им, чтобы те подождали, но слуги явно не услышали его крика. Так что Бертран не мог возвратиться на рынок, где дуло не так, как здесь, под стенами. И как тут не ругаться!

Он огляделся по сторонам. Все дома были темными, все окна закрыты ставнями, улочка была совершенно пустая. Но, погодите-ка – где-то вдалеке, на самом конце блеснул какой-то огонек. Ну да, де Кюсси четко видел небольшое, желтое световое пятно. Француз направился в ту сторону, раздумывая над тем, что же могло там находиться. Шинок или корчма? Начал падать все более густой снег, белые хлопья покрыли шляпу и плащ Бертрана. Было все холоднее, де Кюсси дышал на замерзшие руки и изо всех сил топал ногами, пытаясь хоть немного разогреться. Добравшись до света, он уже готов был извлечь рапиру, лишь бы пробиться к теплу. Он добрался до конца улочки и тут замер.

Стоял он перед большой корчмой, покрытой соломенной, как казалось, достигающей самого неба крышей. Слабый, красноватый отблеск проходил из-под неплотно закрытой ставни. Де Кюсси почувствовал себя не в своей тарелке. Из вех шинков города доносились отзвуки веселой пирушки – и только этот был тихим и темным. Что-то здесь было не в порядке. Бертран задрал голову, но не сумел прочесть названия корчмы; он увидел лишь пук соломы и едва видимого дракона, нарисованного на трухлявых досках. А потом он ударил кулаком в большие, набитые кованными гвоздями двери. Ответа не было. Тогда де Кюсси нажал на дверную ручку, и тут могучая дверь начала подаваться вовнутрь. Из темных внутренностей трактира пришла волна тепла.

Бертран провел коня через порог и пошел дальше. Основное помещение постоялого двора, ярко освещенное сотнями свечей, было, похоже, пустым. В одном его конце, где находились стойла для лошадей, стоял только один жеребец, громадный вороной скакун, беспокойно крутящийся на привязи. Поскольку челяди нигде не было видно, де Кюсси расседлал своего коня и завел его в свободное стойло. После чего быстро направился в сторону огромного очага, на котором горели дубовые колоды и толстые смолистые стволы. С облегчением присел он возле камина и протянул руки к огню; затем сбросил плащ, снял шляпу.

- А мил'с'дарь что здесь делает?

Де Кюсси вскочил на ноги. Рука инстинктивно схватила рукоять рапиры. Откуда-то, похоже, из какого-то угла помещения вышел высокий шляхтич с высоко подбритым затылком. Бертран поглядел в его темные глаза с красноватым отблеском, и хотел было что-то сказать, но не мог. Он чувствовал себя так, словно совершенно разучился говорить.

- Вижу, что мил'с'дарь – немчура! Это ты плохо попал, эта корчма занята, чужаков нам здесь не нужно.

- Я… я – шевалье Бертран де Кюсси, - с трудом промямлил дворянин. – Я француз, путешественник…

- Француз?! – высокий темноволосый шляхтич не спускал глаз с фигуры Бертрана. – Или шпион Габсбургов?

- Клянусь честью, месье, - запротестовал де Кюсси. – Я служу королю Людовику, а не нашим общим врагам!

- Людовику, - усмехнулся шляхтич. – И все равно, пан немчура, это ты плохо попал. Сегодня в эту корчму важные гости съедутся, все мои приятели. – Так что пока согрейся, а потом – в седло, жопу в руки и валяй на тракт.

- Похоже, гостеприимство врожденным свойством поляков не является. Мил'с'дарь выгоняет меня на снег и мороз…

- И что это за гость, который за спиной хозяина оскорбляет,- буркнул тот, поглядывая на Бертрана из-под прищуренных век. – Что, пан Бертран, плохо тебе было В Речи Посполитой? При дворе король тебя принимал, каждый шляхтич убежище предоставлял, а ты сам, как их благодаришь за это? В своих писаниях обливаешь Речь Посполитую грязью?

Де Кюсси побледнел. Инстинктивно он положил руку на висящую на правом боку сумку. Внутри лежали свернутые бумаги с его записками к Описанию Королевства Польского и Литвы, которое в будущем году должна была напечатать королевская типография в Париже. Вот только творение еще не было завершено, поэтому: откуда этот тип знал о записках?

- Так что, пан-брат, извини, но остаться здесь ты не можешь, - буркнул незнакомец. – ои приятели чужаков не любят. А если останешься, то за голову твою не ручаюсь…

Тут дверь с треском распахнулась. Дуновение ледяного ветра занесло в корчму снежный туман, в котором маячили какие-то фигуры.

- Черт подери! – прошипел высокий шляхтич. – Поздно уже. Садись, - бросил он в сторону француза. – И молчи.

Де Бюсси послушно съежился на лавке, но через минутку осторожно выглянул из-за бочонков и горшков. Что же в этой корчме творилось на самом деле? Кем могли быть таинственные гости этого пана-брата? Де Кюсси вспомнил, что шляхтич так и не назвал своего имени. Так что же тут творилось? Возможно, рождался какой-то заговор, бунт или рокош⁵?

В помещение поочередно вошли несколько мужчин. Казаки придерживали оседланных лошадей, впереди всех быстро шел какой-то невысокий старичок с длинной седой бородой, в высокой собольей шапке, украшенной пером цапли. Старец странным образом прихрамывал, и только лишь когда он вошел в круг света, Бертран заметил, что у него нет одной ноги, которую заменял деревянный чурбак.

- Приветствую, приветствую вас, пан Мурашко, - воскликнул тем временем высокий темноволосый шляхтич и пал в объятия старика. – Это же кучу лет не виделись! А это что, хрен подери, с костылем сталось? В каком-то борделе в капкане прихлопнули?

- Подборский изменник из фальконета⁶ меня подстрелил! – выкрикнул старик. – Наехал я на того сучьего сына, после того, как он луг дедовский у меня захватил. И подстрелили меня сразу же после того, как я ему амбары и гумна подпалил! Ничего, я ему еще покажу, он меня еще попомнит!

- Присаживайтесь, присаживайтесь, пан Мурашко. – Эй, жид⁷, - крикнул темноволосый. – Мед неси! И мигом, а не то бороду рвать станем!

Вблизи, при свечах, пан Муращко выглядел гораздо более представительно, чем в скупом свете факела. Пускай и пожилой, но выглядел он свежим и здоровым, на нем был черно-золотой жупан и обшитая мехом делия⁸. Прихрамывая, он приблизился к столу и вот тут увидел приютившегося на краешке француза.

- А это что еще за чудо! – воскликнул он. – Немчура! Немчура в нашей корчме?!

- Это кавалер де Кюсси. Из Франций сюда приехал, чтобы Речь Посполитую описать.

- Речь Посполитую? Ты только, шот⁹, хорошо про шляхту пиши. Потому что, ежли чего плохого прочитаю, то, Богом клянусь, отрублю тебе твою башку крашеную, как Мурашко прозываюсь. – Старик приблизился к Бертрану и протянул руку. – А я – Серафин Мурашко, герба Кисель, немчура. Не знаю, правда, дошла ли моя слава до Парижа. А знаешь ли ты, пан-брат, такого толстого маркиза де Монтеспиона? Не знаешь? Ха, и наверняка ведь не знаешь, потому что я, когда в молодости в лисовчиках¹⁰ служил, башку ему отрубил под Эппингеном, когда мы Лотарингию занимали. Ну, и чего сидишь так шот? Нашего польского языка не знаешь? Так компаньон мой по кубку, ученый проповедник Войчех Деболенцкий говорил, что даже в небе по-польски говорят, а сам Адам тоже поляком был.

Худой еврей спешно присеменил к столу, неся бутыль золотистого напитка. Разлил мед по стаканчикам. Все чокнулись, выпили. Мед был крепкий, пряный, разогревающий. Ну что же, даже де Кюсси признавал, что различные виды пива и меда были в Речи Посполитой единственной достойной внимания вещью.

Какое-то время все сидели молча. За окнами и в дымоходе выл ветер, метель сыпала снегом в ставни, а от печи расходилось приятное тепло. Мед-липец был крепким, у Бертрана де Кюсси быстро зашумело в голове.

- Твое здоровье, пан Мурашко! – воскликнул высокий шляхтич. Бертран невольно пожелал уклониться от исполнения следующего тоста. Мурашко заметил это.

- Что? Не выпьешь с нами?! – выкрикнул он. – Пей до дна! Пей до дна! Наш мед лучше этих ваших королевских ссак. Здоровье пана Боруцкого!

- Здоровье! Здоровье!

Снова выпили. Де Кюсси почувствовал, что голова быстро кружится. Все уселись.

- Начинай тогда первым, пан Боруцкий,- сказал Мурашко.

Высокий, темноволосый шляхтич подкрутил ус.

- И о чем бы вы хотели услыхать, пан Серафин? О девках? О сражениях? Про оружное исполнение прав?

- Обо всем. А еще про выпивку и шляхетскую честь.

- Про честь. Послушай тогда, пан Мурашко. Другие еще не прибыли, и я тогда расскажу тебе правдивую историю, случившуюся годы и годы тому назад.

Де Кюсси подставил уши. И как раз тогда темноволосый шляхтич начал рассказывать.

рассказ первый

ЧЕРНЫЙ ГЕРБ НОВИНА

Заблудился. В конце концов, пришлось признать это самому себе. Падал дождь, а лес казался повсюду таким же самым – везде мрачные, истекающие каплями воды деревья, и нигде не было видно ему конца. Под спутанными ветвями становилось все темнее, наступали понурые, осенние сумерки; глинистую тропку, по которой он ехал, покрывали желтые листья.

Проклятое невезенье преследовало Куницкого с самого начала путешествия. Поначалу, сразу же за Каменцом, сломались оба колеса повозки, потом пали два коня, и теперь, когда он оставил челядь и нагруженный добычей воз в Баре, просто-напросто заблудился в мрачных лесах над Бугом.

Постепенно дождь перестал падать, сорвался легкий ветер. Он громко шелестел втыями, сотрясая с них тучи серебристых капель. Деревья по обеим сторонам дорожки вдруг расступились, открывая небольшую полянку, поросшую кустами с багряными листьями. Прямо посредине пустого пространства стояла старая хижина – похоже, какая-то разваленная корчма. Много подобных строений осталось в тех сторонах со времен последнего татарского наезда. Привлекательным все это никак не выглядело, но Ян двинулся к развалине. Что ни говори, но дае в такой древней халупе на голову не лило.

Внезапно в одном из оконных проемов мелькнул темный силуэт. Куницкий инстинктивно прижал голову к конской шее. А потом увидел вспышку, услышал грохот выстрела; пуля свистнула высоко над головой. Шляхтич ни на мгновение не стал сомневаться. Если бы просто отскочил, то, прежде чем успел бы добраться до ближайших деревьев, притаившийся в корчме противник имел бы возможность всадить в него, как минимум, одну пулю. Потому, вместо того, чтобы убегать, Куницкий соскочил с коня, припал к стене и вытянул саблю.

Во внутренностях развалины царила абсолютная тишина. Ян придвинулся к двери. Он увидел погруженные в полутьме большие сени с гнилым полом. Медленно, прижав спину к стенке, Куницкий вошел вовнутрь. В помещение он заглянул с левой стороны. Большая комната с печью – похоже, кухня. Он вошел туда и обвел ее внимательным взглядом. Разваленная лавка, остатки волосяных покрытий, несколько старых мисок и щербатый котелок. Печь была еще теплой. Выходит, кто-то здесь находился!

Куницкий повернулся, услышав за собой скрип половых досок. И вот тогда-то из левой двери выскочил высокий, худощавый мужчина в дели и меховой шапке колпаком и рубанул Куницкого саблей. Они сошлись раз, второй, третий, отскочили… Шляхтич пригляделся к лицу нападавшего. Замер. Потом тот поглядел на него. Опустил оружие.

- Куницкий? – спросил он. – Ян Куницкий. И что мил'с'дарь тут делает?

- А что должен был делать? С войны возвратился. Ну а ты, мил'с'дарь, похоже, умом тронулся…

Куницкий без труда узнал стоявшего перед ним мужчину. То был Яцек Остржицкий, сосед из родимых сторон, из-под Брацлава.

- Ты меня не узнал? Да, я не был дома уже два года, но не мог же так сильно измениться:

- Так мил'с'дарь вернулся? Уже вернулся?

- Война закончилась. Не думал я, что на Брацлавщине меня приветствует пуля из бандолета¹¹. Я же, вроде как, на разбойника не похож?

- Да нет… - Остржицкий смешался. – Садись, мил'с'дарь. – Он указал на лавку. – Я тебя не узнал.

- Сейчас поговорим, - буркнул Куницкий. – Но вначале мне надо привести коня.

Он выбрался из дома и отыскал на поляне своего жеребца. Чтобы завести его в полуразваленный сарай и расседлать, понадобилось несколько минут. Когда Куницкий вернулся в помещение, Остржицкий заслонил окно старой, превратившейся в тряпку ферязью¹².

- В ваши руки, - сказал он, подавая кожаную баклагу. – Твое здоровье, пан Куницкий.

Шляхтич с удовольствием сделал большой глоток водки. Остржицкий быстро вытащил хлеб и вяленое мясо и положил их на лавке возле Куницкого.

- Все, что имею, - сказал он, садясь напротив. – Знаешь, мил'с'дарь, тяжелые времена настали. Много чего у нас поменялось.

- А как там моя жена?

Остржицкий вздрогнул. Куницкий это заметил. Они сидели молча. Ян подбросил дров в огонь, багряный отсвет несколько осветил помещение.

- Твоя жена здорова, пан Куницкий.

- Это хорошо. Ну а ты, мил'с'дарь, что тут делаешь?

- Да так… как бы живу я тут.

- То есть как это?! – воскликнул Куницкий. – Как это: "как бы живу я тут"? В этой развалине? А твое поместье? Отцовское наследие? Что случилось? Татары спалили? Если так, то моя супруга всегда предоставила бы тебе кров.

- Татары? – бледно усмехнулся Отржицкий – Хуже, чем татары. Говоря проще: нет у меня уже ни поместья, ни состояния. У меня их отобрали, вот и все.

- Да как это: отобрали? По какому праву?

- И по-правому и по-левому, как оно говорится. С саблей в одной и с иском в другой руке.

- Но кто, о Господи? Мил'с'дарь с кем-то судился?

- Суд был, - горько усмехнулся Яцек. – И я его даже выиграл. Тем не менее, сложно устроять перед тремя сотнями казаков, когда у тебя всего лишь дюжина слуг.

- Так что же случилось?

- У нас тут новый староста. У тех мосьцицьких владений, которые когда-то присвоил его милость пан Януш Сененьский, теперь новый хозяин. И поосторожнее, мил'с'дарь, с этим человеком. Да и не тебе одному беречься следует. Наверное, все мы очнулись слишком поздно?…

- Выходит, это мосьцицький староста отобрал у вас отцовское наследие?

- Мы с ним ссорились. Немного судились. Все-таки, осторожней с ним! Может, я и преувеличиваю, но это авантюрист, каких мало…

- Ну, думаю же, что не другой Лащ¹³ или Стадницкий.

- Стадницкий… Это мил'с'дарь прямо в цель попал. Потому что, он и есть Стадницкий. Сын старого Ланцутского Дьявола¹⁴. Того самого, которому слуги лежайского старосты более двадцати лет назад голову отрубили.

- То есть как это? – Куницкий внимательно поглядел на собеседника, - один из Дьяволят? Не может быть…

- А оно так…

Снаружи вновь полил дождь. Куницкий четко слышал, как холодные капли шумят на гнилой крыше. Его охватили недобрые мысли. Если на Брацлавщине устроился сын старого Станислава Стадницкого, это могло обещать только неприятности. Стадницкого, зыгвульского старосту, небез причины называли Дьяволом. Никогда он никого не боялся, ну а к закону вообще никакого уважения не имел. Хотя и проживал он довольно далеко отсюда, в русском воеводстве, даже здесь, на Украине, под Брацлавом повсюду помнили его кровавые расправы, насилия, беззакония и чуть ли не гражданскую войну с лежайским старостой – Лукашем Опалиньским, завершившуюся бесславной смертью негодяя. Никто уже и вспомнить не мог, сколько инфамий и баниций¹⁵ ему было присуждено, поскольку все старались о нем поскорее забыть. От старого Стадницкого остались лишь людские слезы, память о закопанных где-то в горах сокровищах и… его собственные сыновья, которых не без причины называли Дьяволятами… И вот теперь один из них устроился в округе.

- Быть может, тебя, мил'с'дарь, он оставит в покое, - сказал Остржицкий. – Что ни говори, а воин ты опытный. Извини, что я в тебя стрелял. Думал, что это кто-то из казаков моцицкого старосты. Он мог бы меня здесь искать.

Яцек с беспокойством огляделся. Взгляд его был перепуганный. Когда он так вот беспокойно вертелся, то выглядел как загнанный зверь.

- А чтоб его громом ясным! Ну а протестацию мил'с'дарь на него подавал? Ты же можешь обратиться даже и к Трибуналу в Люблине!

- Прости, Ян, только это уже мое дело… Уж лучше потерять деревню, но сохранить жизнь…

- Да что ты такое говоришь? С ума сошел? Это тебе Украина, а не какое-нибудь Подлясье. Хочешь, соберем казаков и отомстим за все твои обиды. А наши соседи? У знакомых помощи спрашивал?

- Не могу.

- Не можешь… Вижу, что тот Стадницкий по стопам отца пошел. А как его имя?

- Тоже Станислав, как и Дьявол. Он же родной брат Владислава и Зигмунда. Ты ведь прекрасно знаешь, как те кончили… - Остржицкий потянулся к баклаге с водкой. Куницкий заметил на верху его ладони странный знак: полукруглая петля выступом вниз и воткнутый в нее меч. Отметина была черной, словно огнем выжженной. Что-то это ему напомнило. Новина. Герб Новина, выжженный на коже.

- Странно, что ты не желаешь искать справедливости, - буркнул Ян. – Но заставлять я тебя не стану. Быть может, и правда, нет в тебе смелости свое требовать.

- Хватит уже об этом. - Остржицкий отвел руку с баклажкой. – Мне пора ехать. Здоровье вашей милости!

- Ехать? Куда?

- На Буг. Тут оно вроде и безопасно, но все-таки…

- В такую погоду? Ты, мил'с'дарь, умом не тронулся?

- Я правду говорю, и ничто меня не остановит. – Остржицкий поднялся. – Только, мил'с'дарь, никому не говори, что встретился здесь со мной.

- А не было бы лучше, если бы ты поехал со мной?

- Мне бы и хотелось, только не могу. Ну, мил'с'дарь, бывай!

- Так что здесь, собственно, творится?!

Остржицкий направился к двери. Куницкий провел его до самого порога. Пан Яцек быстро оседлал своего коня, затем вскочил в седло и направился прямо перед собой.

- Бывай, мил'с'дарь! – крикнул он. – Завтра утром езжай по этой тропке, пока не выедешь на тракт. И осторожнее!

- Как мне кажется, ты поступаешь очень глупо! – крикнул ему вослед Куницкий.

Тот не ответил, исчез в полумраке. А дождь разошелся не на шутку. Ливень стучал в соломенную крышу хижины. Было почти что темно. Куницкий долго глядел во мак. В конце концов, вернулся в чуть более теплое помещение, подбросил дров в печку и лег поближе к огню. Но уснул только лишь под утро.

Утро следующего дня было туманным. Когда Куницкий отъезжал от старой корчмы, между стволами сосен и елей лениво ползли липкие, сырые испарения. В утренней тишине всадник спустился по узенькой тропке с холма, пока, наконец, не заехал на тракт. А там уже пошел рысью.

Все в его родной округе поменялось к худшему, раз кого-то такого как Остржицкий можно было безнаказанно лишить имущества. Понятное дело, здесь была Украйна, но здесь, в брацлавском повете все знали один другого и, насколько мог вспомнить Куницкий, подобного никогда не бывало. Естественно, и здесь случались ссоры и драки, а шляхта вела споры за луга и леса, но никто и никогда не осмелился бы отобрать у другого пана-брата его наследства. Впрочем, все должны были держаться вместе. Ведь брацлавское воеводство пересекал Черный Тракт, по которому в самое сердце Речи Посполитой хаживало немало турецких чамбулов, а после их прохода оставалась только лишь небо и земля.

Внезапно, когда Куницкий выехал из-за одного из поворотов, он заметил на тракте группу из более, чем десятка всадников. Среди них, прежде всего, были казаки, но и несколько шляхтичей, среди которых ехал высокий дворянин с черными, густыми бровями. Одет он был в богатый, изукрашенный узорами жупан и малиновый кунтуш, перевязанный поясом, стоящий, на первый взгляд, доброй пары сотен злотых.

- А ты кто? – враждебным тоном крикнул Куницкому один из панов-братьев: высокий, смуглый, с лицом, украшенным парой шрамов, оставшихся после сабельных ударов.

Куницкий придержал своего коня.

- Я – Ян Куницкий, - сказал он.

Поглядел на шляхтича в кунтуше, на его лицо – спокойное и красивое, но в то же самое время напряженное, совершенно, словно бы его хозяин мог весьма легко менять настроения: от смеха и до яростной жестокости.

Незнакомец тоже придержал рвущегося вперед коня и внимательно осмотрел Яна, но совершенно так, словно бы шляхтич, глядящий на хама-селюка.

- Ян Куницкий? Тот самый, что служил под Смоленском?

- Тот самый. А кто вы, мил'с'дарь?

Незнакомец не отвечал. Зрачки его были бледными, словно пустыми, глаза совершенно без какого-либо выражения. Ян инстинктивно чувствовал в нем враждебность к собственной особе. А потом тот хлестнул коня арканом и помчался словно ветер, ну а за ним поскакали его сопровождающие. Возле Куницкого остался только лишь тот шляхтич, который и окликнул его издалека.

- А знаешь, мил'с'дарь, с кем имел честь? – спросил он. – А это сам ясновельможный мошцицкий староста Станислав Стадницкий. И он был зол на тебя.

- Зол? Это отчего же?

Но тот не ответил. Издевательски усмехнулся, повернулся и отбыл. Куницкий долго глядел ему вслед. И только потом до него дошло, что староста подъехал со стороны его деревни…

На крыльце дворища никого не было. Когда Ян отметил это, то обеспокоился. Ведь он же писал, когда станет возвращаться. С самого начала, чуть ли не с того момента, когда отправлялся из лагеря под Смоленском, представлял, что Анна встретит его посреди двора.

Только лишь через какое-то время молодой слуга, тот самый которые перед тем отпирал ворота, взял у него поводья коня. Этот слуга своего господина не узнал. Похоже, что при дворе начал служить уже после отъезда Куницкого на войну.

Когда Ян поднялся на крыльцо, ему пришлось долго валить кулаком по знакомым, набитым коваными гвоздями дверям. Наконец те открылись, на пороге встал мощный, высокий слуга в жупане. Выглядел он грозно, но когда Куницкий вгляделся в его лицо, вздрогнул. То было лицо ребенка. Большого ребенка с телом взрослого мужчины. Этого слугу Ян тоже не вспоминал.

- Пани Куницкая дома?

Тот кивнул, отступил в сторону и жестом пригласил шляхтича пройти дальше. Позванивая шпорами, Куницкий прошел в большую, обширную прихожую. И сразу же вспомнил это место. Он помнил его запах, прохладу и полумрак. Ян отметил, что слуга тщательно закрыл двери на засов. Раньше такого не делали. Когда они вошли в комнату, Куницкий сделал глубокий вдох. Он повел взглядом по висящим на стенах обвешанных оружием коврикам и по портретам. Сердце застучало сильнее. Он был дома. Дома. Наконец-то дома. После двух лет…

Слуга жестом указал ему на кресло и вышел. Шляхтич сбросил на софу делию и отстегнутую от портупеи саблю. Осмотрелся по уютному интерьеру. Интересно, где же Анна. Он быстро встал и направился в соседнюю комнату. Нужно было узнать, почему она не вышла к нему.

Соседняя комната была пуста, поэтому Ян направился к двери, ведущей в альков. Та была слегка приоткрыта, и он услышал доносящийся изнутри тихий всхлип. Куницкий глянул в щелку, после чего камень спал у него с сердца.

За небольшим столиком сидела его жена. Он четко видел ее бледное лицо, большие черные и блестящие глаза, огненно-рыжие волосы, спадающие на спину в сплетенных прядях толстой, тяжелой косы. Она была красива. Об этом Ян прекрасно знал. В какой-то степени, это было причиной для гордости. Но сейчас она выглядела еще лучше. Сердце Куницкого забилось сильнее. В ладони Анна держала небольшую миниатюру. Женщина вглядывалась в нее, время от времени из ее губ доносился тихий вздох, а может и всхлипывание. Через какое-то время Анна повернула голову к двери. Куницкий глядел на изображение, и тут до него дошло, что это его собственный портрет. Все сомнения развеялись в тот же самый миг…

Неожиданно кто-то схвати его за горло. Сзади, сильно. Шляхтич отшатнулся, грохнулся спиной в стену. Ян схватил противника за плечо и повернулся. За ним стоял тот самый громадный, недоразвитый вьюнош, который перед тем открывал ему двери…

- А ну-ка отпусти, - прохрипел Ян.

Левой рукой он ухватил плечо противника, подтолкнул, а когда слуга навалился на Куницкого, шляхтич рванул его назад. Оба с шумом упали. Ладонь недоросля стиснулась на горле Яна, сдавила, запихнула назад в горло вырывающийся крик.

- Успокойся, Мыцко! Оставь! – раздался знакомый голос.

Куницкий почувствовал, что пальцы подростка расслабились. Он медленно поднялся на ноги. Мыцко отполз от него.

Анна стояла в дверях и глядела на него пугающим, безумным взглядом. Женщина сделала шаг в сторону Яна, потом другой.

- Ты вернулся, вернулся… - прошептала она и упала в объятия мужа.

Ян крепко обнял ее. Так они стояли довольно долгое время, тесно объединившись, словно бы творя единое тело. Куницкий чувствовал близость ее бархатной кожи, груди, плеч, ее губы рядом со своими. Он уже ничего не подозревал. Знал, попросту знал, что Анна его ждала.

- Почему ты не писал пан муж? – спросила женщина сквозь слезы. – За ти два года я ничего не знала о тебе. Даже, когда вернешься…

- Как это? Я же выслал к тебе трех нарочных с письмами. Ты их не читала?

- До меня никто не добрался.

Шляхтич задумался. Староста, которого встретил на дороге… Подозрения вновь вернулись…

- Прости Мыцко, - сказала Анна. – Здесь он с недавнего времени. Говорить не может. Я забрала его к нам с большой дороги. Он сильно пострадал от черни. У него разум ребенка. Теб он не признал. Мыцко, - произнесла она сквозь слезы. Это твой господин.

Куницкий оглянулся. Подросток съежился в углу, он плакал, закрывая лицо руками. Крупный, крепкий парень выглядел столь жалко, столь отчаянно, что сердце Яна наполнилось жалостью. Он не мог сердиться на него… Шляхтич подошел к слуге, положил ему руку на плече.

- Ну, не бойся, - произнес он. – Я прощаю тебя. Я ведь знаю, что ты и не мог меня узнать. Ты охранял мою супругу. Поднимись.

Мыцко медленно поднялся на ноги. В его глазах шляхтич увидел благодарность. Но когда тот поднял руки к лицу, чтобы оттереть слезы, Куницкий заметил на одной из них странное знамение – черная, полукруглая петля, повернутая изгибом вниз, и воткнутый в нее вертикально меч. Это был герб Новина… Точно такой же знак он видел на ладони пана-брата Яцека Остржицкого.

- Все как-нибудь уложится, - со всхлипом произнесла Анна.

Жена крепко прижималась к супругу. Уж слишком крепко, как для встречи после столь долгой разлуки. Женщина была перепугана, Ян это чувствовал. Что-то случилось не так.

Той ночью они были вместе, где долго и страстно находили друг друга в огромном ложе. В конце концов, отрабатывать нужно было долго. Ян уже совершенно обессилел, зато Анна чуть ли не с ума сошла. Никогда она не делала этого так. Отдалась ему вся, почти как два года назад, во время первой свадебной ночи. Все это время она стискивала мужа ногами, целовала и кусала чуть ли не до крови. Мягкая и нежная перед тем, в любви она сделалась похожей на волчицу. Ян почти что не узнавал ее. Ну словно бы это была совершенно иная женщина. Это была не та самая Анна, на которой он женился. А самое худшим было то, что он не знал – что же ее столь изменило.

- Хорошо, что ты вернулся, - под конец прошептала она. – Боже мой, что бы я без тебя делала.

- Знаю, - тихо сказал Куницкий. – Но все время ты держалась, словно в крепости. Мыцко меня чуть не задушил.

- Я была вынуждена, - прошептала Анна.

- Быть может, ты боишься, - сказал Ян. – Здесь много чего поменялось. Я слышал, что Стадницкий теперь староста над мошцицкими владениями. Я повстречался с ним на дороге.

Он почувствовал, как все тело нервно задрожало.

- А ты знаешь, откуда он ехал? – спросил Куницкий громче, чем следовало. – Мне показалось, что от нас…

Анна беспомощно опустилась в кровать. А потом заплакала. Все это было невыносимо. Ян видел, как слезы чуть ли н тонким ручьем текут из ее глаз. Он молчал… Еще не верил в то, о чем подозревал с самого начала – будто бы между старостой и его супругой что-то было…

- Он… он бывал у меня, - простонала женщина. – Много раз был у меня, пес проклятый. Сразу же, как только пронюхал, что ты отбыл на войну. Но между нами ничего не случилось. Он меня желает… Хочет, чтобы я ему отдалась. Но я ждала, тебя ждала! – отчаянно прокричала Анна. – Поверь мне, умоляю. Поверь!

Ян обнял ее, прижал к груди. Женщина прижалась к нему всем телом. Куницкий верил ей, он не знал, почему, но верил. А может… хотел верить.

- Никогда я ему не поддалась, - произнесла Анна. – Он же приставал непрерывно. Спаси меня! Он желает овладеть мной. И никогда от своих намерений не отступит.

- Вот же сукин сын! – прошипел Куницкий. – Не бойся! И пускай не думает, будто бы здесь встанет его нога! Если только приедет, как Бог мил – изрублю его!

- Это дьявол в людском обличье, - прошептала Анна. – Сын Стандницкого. Денег у него куры не клюют… Говорят, будто бы он нашел сокровища своего отца в Ланцуте. Он… похоже, что он желает стать удельным князем в Брацлавщине. И ни перед чем не отступит. Чего только он здесь не творил… Остржицкого выгнал из его владений. У Мелециньского отобрал королевские пожалования… И это еще даже не все…

- У Мелециньского забрал королевские пожалования?! А что же на это шляхта?

- А кто ему возразит? В своем замке в Журавицах он держит казаков и других негодяев. Это страшный человек. Знаешь ли ты, почему до сих пор в городе никто не подал протии него хотя бы одну протестацию? Потому что, если Стадницкий желает на кого-нибудь наехать, то он так обставляет Брацлав постами, что никто проехать не может. Все его боятся.

- Если он хоть раз сюда придет, разрешу все дело саблей. Я шляхтич, так что разрешу.

- Откуда тебе известно, что ты шляхтич? Выкрикнула Анна.

А потом свалилась на Яна и, словно безумная, начала целовать его лицо и руки. При этом она душераздирающе рыдала.

- Не понимаю, о чем ты говоришь.

- Он похолопил нас!

Ян застыл.

- Как это – похолопил? – спросил он. – Меня, Яна Куницкого герба Авданец, польского шляхтича с рождения? Как это? Да что ты говоришь?

- Я не знала, что делать, - со слезами сказала Анна. – Когда я ему отказала, Стадницкий всем сообщил, будто бы нашел где-то, в каких-то старинных бумагах, будто бы ты родом не из шляхты. А потом на сеймике, не знаю почему, нам присудили конфискацию. Мы уже не шляхта.

- И ты не написала об этом? Как ты могла? Неужто ты с ума сошла?

- Писала. Беспрерывно писала. А он перехватил все письма…

- Выходит, приговор уже вышел, - Ян сорвался с кровати. – Где он у тебя? Впрочем, это неважно. Я напишу апелляцию в люблинский трибунал. Но погоди… Когда это было?

- Уже месяц тому назад.

- А почему он сразу не исполнил приговор?

- Стадницкий дал… - со слезами сообщила Анна, - время на раздумья до конца месяца. Он сказал… сказал, что если я ему отдамся, он не будет требовать исполнения приговора…

- Это четыре дня. Мало. Что-то нужно сделать…

- Бежим!

- Куда? Ладно, еще посмотрим.

- Что посмотрим?! Я не хочу! – рыдала Анна. – Спасай меня…

Ян обнял ее, прижал к себе. Женщина снова расплакалась. Ян обнял ее, словно ребенка.

- Я ему не дамся, - сказал Куницкий. – Не знает он, с кем сцепился. У меня еще есть друзья. Все будет хорошо. Самое главное, что мы вместе.

- Пан староста!

Станислав Стадницкий приостановился на крыльце корчмы. Глянул на того, кто его позвал. То был Ян Куницкий, который вышел из конюшни. Один. Один из сопровождающих старосту - высокий, рослый казак без глаза заступил шляхтичу дорогу.

- Ну, и шо ты?

- Хочу поговорить с его милостью Стадницким.

Староста скривился.

- Что ж, мил'с'дарь, говори, - сказал он.

- В четыре глаза.

Староста поглядел на своих сопровождающих. Если бы он только пожелал, они разнесли бы этого на клочья. Потом усмехнулся. Спустился со ступеней и направился за угол корчмы. Куницкий пошел за ним. А там поглядел Стадницкому прямо в глаза.

- За что? – спросил.

Староста все так же пренебрежительно усмехался.

- Пан Куницкий, да кто ты, собственно, такой? Кто, если желаешь со мной меряться? Я – Станислав Стадницкий. Я из старинного семейства. А ты?! Мог бы служить у меня конюхом. Твои отцы моим подавали стремя, а бывало, что и шею под сапог подставляли, когда те на коня садились… А свою жену ты сразу после свадьбы оставил. На войну отправился – на два года. Так, пан Куницкий. Ты мне просто мешаешь.

- На дороге к моей жене? Дерись со мной, пан Стадницкий!

Староста тихо рассмеялся и поглядел сверху на Куницкого. Ему это удалось легко – он был выше противника.

- Что, с хлопом должен драться? Не будь глупцом. Я даже сердиться на тебя не желаю. Зачем? Живи со мной в согласии, и не пожалеешь. Убеди дурру-жену, чтобы пришла ко мне. Для нее это ведь не в новинку. Мать и бабки валялись по господским постелям, так что и дочка может…

Куницкий положил ладонь на рукоять сабли. Он молчал. Стадницкий пригляделся к его потемневшему от гнева лицу. Ян сумел как-то сдержать себя.

- У тебя четыре дня, чтобы привести ее ко мне, - буркнул староста со злорадной усмешечкой. – Если не сделаешь, приведу приговор в исполнение.

- Ага! Вон оно как… - прошептал Куницкий. – Моей жены желаешь. Только я свободный шляхтич. Точно так же и Анна. Ты можешь взять ее силой, но никогда не будешь обладать ее сердцем. Не будешь иметь того, что имел я, и имею каждую ночь.

Он попал в самую цель. На лице Стадницкого проявился гнев. Староста положил ладонь на рукояти сабли.

- Обнажи оружие, мил'с'дарь, - предложил Куницкий. – Закончим с этим как шляхтичи. Выходи против меня здесь же, на углу корчмы. Поглядим, кто победит. Ну, попробуй. Я – солдат старый. Бывал и под Смоленском, и в Инфлянтах¹⁶. Ты, в свою очередь, наверняка имел хороших наставников. Посмотрим, кто из нас лучше.

- Не стану я сражаться с кем-то, таким как ты,- с натянутой усмешкой сказал Стадницкий. – За то, что ты сказал, я мог бы приказать отстегать тебя батогами. У тебя четыре дня, чтобы убедить свою жену. И чего это вы, мелкопоместные, уж такие упрямые. Это кто бы в какой-нибудь другой стране видел, что бы некто, столь низкого состояния, как ты, смел прыгать так высоко! Морду в дерьмо, хам! Проси милости на коленях!

Стадницкий отступил за угол корчмы. Куницкий шел за ним. Он бы и догнал противника, но именно в этот момент из-за угла появилось несколько сопровождающих магната.

- Ну, ты уже достаточно наговорился с паном старостой, - сказал один из них, высокий, в татарской мисюрке. Он оглянулся на Стадницкого, как будто бы ожидая приказа, что сделать с Куницким, но тот отвернулся, насупил брови и направился в сторону конюшни, из которой как раз выводили лошадей. Когда он уже уселся в седле, то жестом головы указал на Куницкого одному из своих людей.

- Займись ним, - произнес он. Тот кивнул, а староста ударил коня шпорами. – Ах ты, сучий сын! – процедил он сквозь зубы. - Я еще покажу тебе.

Старая корчма "Под Золотым Драконом", в которую вошел Куницкий, нисколько не изменилась. Этот был та же самый почтенный постоялый двор на тракте из Брацлава в Каменец, деревянный, с потолком из почерневших балок. Близились сумерки, поэтому в помещении царил сумрак. Наружи было холодно – зато здесь тепло, а поскольку в корчме пребывало много гостей, атмосфера сделалась даже вполне себе приятной.

- Да они изменники, сучьи сыны, ослы, а не послы¹⁷! – чуть ли не кричал из угла какой-то изрядно выпивший шляхтич, когда Куницкий протискивался через толпу панов-братьев. Его повсюду узнавали и со всех сторон поздравляли. – Чоповое! Чоповое¹⁸ наложили! Я понимаю, что шлхта должна платить на армию и с головы, и с пахоты! Но чтоб с горелки, это уже самая настоящая тирания!

- И знаете тогда, мил'с'дари, - говорил другой, подняв к губам кубок с медом, - выскочили мы из корчмы, и за сабли. А те вчетвером прямо на меня. Так я первого, как рубанул по башке, что у него кости наверх и вылезли, второму пузо от фляков¹⁹ подчистил, так все остальные ноги в руки и бежать…

Человек, к которому пришел Куницкий, ожидал в самом темном углу, у самого окна. То был могучий мужчина с сожженным солнцем лицом. Куницкий считал его своим самым лучшим приятелем. Он любил этого человека не только за постоянно хорошее настроение, но еще за откровенность и открытость. Марчин Мелециньский еще и страстным любителем прекрасного пола, но того, что он про него говорил, не вынесло бы никакое женское ухо. Возможно, именно поэтому он не женился. Тем не менее, по причине своей красоты он вечно пользовался успехом у прекрасной половины человечества. Это бл человек, не пропускающий ни одной юбки: ни девичьей, ни вдовьей, ни замужней. Не презирал он и селянок – потому-то его деревня была самой населенной в округе.

- О, ты уже тут! – произнес он, увидев Куницкого, и схватился на ноги. – Боже мой, это же сколько времени мы не виделись! Приветствую!

Они крепко обнялись. Мелециньский разлил водку по кружкам.

- За нашу встречу и за твое счастливое возвращение!

Они выпили. Водка была хорошая, гданьская. Уселись.

- Ну, и чего оно слыхать? – спросил пан Марчин. – Москву крепко били?

- Это да, - буркнул Ян. – Только про войну в другой раз поговорим. Видишь ли, у меня сейчас серьезные хлопоты.

- Хлопоты? Наверняка с женщиной. И лучше всего вообще не морочить этим головы. Чочет она или не хочет немного пошалить, но потом камень на шею и в воду, как говорят казаки. Я именно так делаю и не жалуюсь. Никто мне рогов не наставляет. Женщины хороши только для постели.

- Интересно, а той, которую бы по-настоящему полюбил, тоже так сказал бы?

- Ясное дело, что не сказал бы. Я всегда каждой их них говорю так: мил'с'дарыня, ваши грудки словно скачущие серны, личико твое – словно весеннее утро, а мысли твои пронзают меня на вылет будто саблей. Вот это они любят. А особенно: слушать, какие они умные. Быть может, потому, что на самом деле все они дуры.

- А правда ли то, - спросил Ян, совершенно не слушая товарища, - что Стадницкий отобрал у тебя два королевских пожалования?

Марчин опустил голову, одним глотком опустошил кружку.

- Отобрал, - тихо сказал он. – Это так, забрал. Только чего об этом говорить. У него было четыре сотни человек, а у меня семеро слуг и двое почетовых. Всех мне перебил. Я защищался –он спалил мне двор. Его казаки вытащили меня под виселицу. Помню все то и во сне, и наяву. Он подъехал, приложил мне к голове пистоль и сказал, что если я выступлю против него, он прикажет повесить меня, как собаку! Это страшный человек.

- И ты ничего не сделал?

- С ума сошел? Это же Станислав Стадницкий, сын тоже Станислава, старосты жигвульского. Сын отца стоит. Считает, будто бы все ему дозволено. Польский закон – он словно паутина: паук пробьется, а вся вина на мухе. Я за поединок в тюрьму бы отправился, а он шляхтича может кнутом до крови избить, и ему ничего не сделают. Я знаю, что произошло, когда тебя не было. Весь повет об этом гудит.

Ян молчал. Он чувствовал, что ему делается жарко.

- Я хотел помочь твоей жене. Но, ты же сам знаешь: она меня не любит. Ненавидит. Я не мог…

Куницкий разлил остаток водки. Медленно выпил свою.

- А ты знаешь, что он выиграл сомнение в шляхетстве. Моем шляхетстве.

- Знаю.

Марчин не поднимал глаз.

- И ты не помог моей жене, хотя я тебя об этом просил.

- Не мог.

-Не мог… Приговор засадил нам сеймик в Брацлаве… Но ведь там были не одни только клиенты Стадницкого…

- Все его боятся…

- Староста желает моей Анны. И дал ей срок до конца сентября. А потом приведет приговор в исполнение. Я хотел бы… Просить у тебя помощи.

- Беги. Советую тебе: беги!

- Ты с ума сошел? Нет! – с яростью выкрикнул Куницкий. – Закон на моей стороне! Я не банита, не инфамис. И буду защищаться. Вернулся домой после двух лет войны. И мне это надоело. Помоги мне.

- Как я могу это сделать? С ума сошел? Хочешь драться со Стадницким? У нас же нет никаких шансов.

- Но разве ты не понимаешь, что староста может в любой момент сделать то же самое с тобой. Мы должны сражаться. Законом и саблей! Не боишься, что Стадницкий отберет у тебя все оставшиеся владения?

- Ничего он мне не сделает.

- Откуда такая уверенность?

- Потому что я кое-что сделал… - Мелециньский опустил глаза. Складывалось впечатление, будто бы он произнес лишнее слово. – У меня и родичи, и семья. Они не допустят…

- Какая еще семья? У тебя ведь только дядя в Мазовии. Сам же говорил, что всякий мазур слепым рождается, но как только видеть начнет, всех обманет.

- Богатый то пан, у него несколько деревень…

- Ага, и он держит их под соломой. Ты меня от дела не уводи. Помоги мне!

- Беги! Я дам тебе денег, коня, снаряжу на дорогу… Беги, брат, прошу тебя!

- От чего же это я бежать должен!? – воскликнул Куницкий. – Я ничего плохого не сделал.

- Как хочешь…

Марчин схватил бутыль и разлил водку по кружкам. Вообще-то похож он был на хорошенько пьяного. Куницкий пригляделся к его руке и замер. На тыльной стороне ладони было видно черное, словно бы выжженное железом знамение. Герб Новина. Он видел его уже в третий раз. Боже, что же оно означало? Новина не была гербом кого-либо из Стадницких. Чей же тогда? И в чем тут вообще было дело?

- Что это за знак? – спросил Ян, указывая на пятно.

Марчин повел головой за его взглядом, после чего молниеносно спрятал руку под столом.

- Обжегся, - ответил он. – Чуть ли не в детстве.

- Точно?

- Да.

- Вижу, что зря я сюда приходил. И вообще, нам нечего сказать друг другу!

- Беги! – прошептал Марчин. – Умоляю тебя…

- Я соберу шляхту. И как-нибудь справлюсь со Стадницким.

- Соберешь, как же… Я уже вижу…

Ян поднялся с места, огляделся по корчме.

- Милостивые судари! – выкрикнул он. – Прошу вас подойти сюда, если меня знаете. Пожалуйста. Идите-ка сюда на минутку.

Никто не пошевелился. Все лишь выжидающе глядели.

- Водку ставлю!

Несколько шляхтичей тут же поднялись со своих мест. Подошли поближе. Все они были знакомцами Куницкого.

- Низко кланяюсь, мил'с'дари, - сказал от. – Выпейте за наше здоровее. Слышал я, у вас хлопоты с мошчицким старостой.

- У кого их только нет, - сказал Кшиштоф Халецкий.

- И мил'с'даря хлопоты побольше, чем наши, - буркнул Стефан Липиньский.

- Да. Здоровье мил'с'дарей.

- Здоровье!

- Милостивые господа, - сказал Куницкий, когда уже все выпили. – Вы знаете меня уже давно. И плохим человеком я, похоже, не был. Не судился с вами, ни на кого не нападал. И вот теперь прошу: помогите. Проклятый Стадницкий подал против меня иск о незаконном шляхетстве. Но ведь это же чушь. Вы знали еще моего отца, выпивали с ним, и жили хорошо. К тому же, это ведь и в ваших интересах. Стадницкий может добраться до вас в любой момент. Я прошу у вас поддержки. Если мы выступим вместе, ничто нас не сломит. Помогите! Молю вас, встаньте на мою защиту.

Наступила тишина. Шляхтичи опустили головы. Куницкий почувствовал, что все у него ушло из рук. Внутри себя он чувствовал только лишь глухую тишину и пустоту. Пустоту настолько громадную, что ему хотелось кричать.

- Пан Кшиштоф, - обратился он к Халецкому, - ваша милость знает меня уже много лет. Христом Спасителем нашим заклинаю, помоги мне!

Тот молчал. В помещении повеяло страхом.

- А может, мил'с'дарь, вы, - сказал Ян Липиньскому, - вы же были военным.

Липиньский опустил голову.

- У меня жена и четверо деток, - ответил он. – Если бы не это, если бы я был помоложе, то пошел бы с вами. Но вот так вот – не могу.

- А может ты, мил'с'дарь, - обратился Куницкий к старому Борженцкому. Тот отрицательно покачал головой.

Ян метался по комнате. Все от него отодвигались, отворачивали головы, избегали прямого взгляда. И хорошо, потому что Куницкому хотелось плюнуть им в лицо. Сделалось очень тихо.

- Уезжай отсюда, - тихо сказал Липиньский.

- Да знаете ли вы, что творите?! – крикнул Ян. – Стадницкий похолопит меня, но на этом ведь не остановится. Потом возьмется и за вас! Уничтожит, погубит, захапает ваши владения! Неужто вы этого не понимаете?

- Нас он не тронет, - очень медленно произнес Халецкий.

- Отчего же?

Все молчали. А потом Куницкого охватила нервная дрожь. На ладони Халецкого увидел он черный знак, представляющий герб Новина… Похоже, такой имелся у каждого, у всех, кого он мог видеть. А если даже и не видел, то был убежден, что они ним отмечены.

- Подлецы все вы, - сказал Ян. – Только я отсюда не уеду. Вы еще попомните меня, сволочи! – выкрикнул он и выскочил из корчмы, треснув дверью.

Выйдя из корчмы, Куницкий направился в конюшню. Шел он медленно, сломавшийся, разодранный болью. Это конец, конец, думал он. Все потеряно…

Он нигде не видел конюха, потому быстро нашел взглядом своего коня. Тот стоял в одной из загородок, спокойно поедая овес. Взволнованный шляхтич направился в сторону более светлого фрагмента стены, где лежали седла. Идя между переборками, за которыми стояли лошади, Куницкий видел на стене собственную бесформенную тень. Он быстро нашел свою сбрую, и хотел уж было взять ее, но тут какое-то шестое чувство заставило его присесть и втиснуть голову в плечи.

Что-то просвистело над ним и вонзилось в стенку. Словно молния, Куницкий отскочил в сторону и развернулся, спрятавшись за деревянной переборкой, отделявшей его от ближайшей лошади. То, что торчало в стенке и до сих пор дрожало, было большим турецким кинжалом. Кто-то метнул его, целясь в спину Куницкого.

В конюшне царила тишина. Ян знал, чтобы метнуть кинжал на такое расстояние, противник должен был войти вовнутрь. Сам он отреагировал быстро, так что у его врага не было времени на то, чтобы покинуть помещение. Куницкий медленно и осторожно потянулся к левому боку. Пальцы нащупали хорошо известную рукоять сабли. Ян вытащил ее из ножен. Он уже знал, что противник находился здесь, в конюшне, и прятался среди лошадей. Вот только где конкретно? Между Куницким и дверью по стенам тянулись два ряда стойл. Некоторые были заняты верховыми животными. Никакая из лошадей не проявляла признаков беспокойства, так может тот укрылся в пустой перегородке. Тогда в которой?

Куницкий внимательно осмотрел оба ряда стойл. Было темно, так что видел он только их очертания и нечеткие силуэты лошадей. Шляхтич двинулся к выходу, внимательно присматриваясь. В каком-то из ближайших стойл враг спрятаться не мог, в противном случае, Куницкий услышал бы шуршание соломы. Но и в тех, что находились возле выходной двери, тоже не мог - слишком далеко. То есть, оставались лишь средние. Ян еще более внимательно пригляделся к ним. Четыре… только лишь четыре стойла. Одно отпадало, туда сложили сено. В противоположном стоял какой-то конь. Оставалось два. Всего два… В котором тогда? В одном был навоз, второе стойло казалось пустым…

Шляхтич выскочил на средину конюшни. Н не поглядел туда, куда собирался – повернулся к той переборке, в которую складировали навоз. Из темных внутренностей на него выпал темный, размазанный силуэт.

Первый удар принял на блокировку. После следующего почувствовал, что имеет дело с опасным противником. Куницкий отступил, засыпал противника градом ударов, после чего неожиданно замахнулся саблей и рубанул наискось, перебросив оружие в левую руку. Противник присел на пятки, ударил прямо по ногам. Куницкий подпрыгнул. Противник насел на него, ударил сначала низким ударом, направленным в нижнюю часть живота, а потом прямым, замахом с плеча. Ян легко парировал его. Сам же провел короткий укол, провернулся будто молния и ударил противника по ногам. Тот отбил удар, нацелился сбоку, а потом сверху. Куницкий в последний момент сумел заслониться клинком, который держал вертикально. Он надеялся, что шум кого-нибудь да привлечет из корчмы. Пока же приходилось драться. Враг уже почувствовал в нем достойного себя противника. Он не атаковал, притормозил. Куницкий его поведению не удивлялся. Они дрались, как равный с равным, но Ян понимал, что поначалу его недооценили. А потом, сам не зная зачем, он схватил воротник своей делии, сорвал ее с себя и накинул на вооруженную руку противника. Тот запутался в складках ткани и, прежде чем сумел высвободить руку, Куницкий нанес ему рубящий удар в голову самым концом сабли.

Бой был закончен. Противник упал ничком на землю. Он еще жил. Конец клинка сдвинулся по черепу. Тяжело дыша, Куницкий обыскал мужчину. Только ничего не нашел. В свете луны присмотрелся к лицу, только то ничего ему не сказало. Но когда на руке врага отыскал два перстня, сразу же все сделалось ясно. Первый перстень был с гербом Любич, а вот на втором Ян распознал Шреняву – герб Стадницких. Куницкий оставил бандита лежать на навозе и быстро оседлал коня. Подарочек пана старосты, подумал он. Ничего, еще поблагодарю за него. Еще будет время…

- Что станем делать?

Куницкий беспомощно оглядел стены алькова. В конце концов, нежно обнял жену и прижал к себе. Так они и сидели какое-то время в молчании.

- Спасай меня, - прошептала Анна. – Не желаю я попасть в руки Стадницкого.

- Я защищу тебя.

- Нет! – воскликнула жена. – Все это мне надоело! Давай убежим отсюда, куда-нибудь далеко, где не будет ни Стадницкого, ни тех сволочей, которые нас окружают. Когда ты был им нужен, когда помогал им в их ссорах и стычках, то они выпивали с тобой, а вот когда в них нуждаешься ты, никто из них за тебя не заступится.

Ян быстро поднялся, прошелся по комнате и встал перед Анной, положив руку на сабле.

- Нет! – сказал. – Никогда. Закон я не преступил. Погляди, - прибавил он и указал на старинное оружие, висящее на стенке, на турецкие ковры, очертил рукой круг. – Все это мой двор, моя земля. Мой отец все это выдрал у лесов и степи. Это мое наследство. И я никогда его не брошу. Уж лучше погибнуть! И я буду драться!!! Я шляхтич, и у меня имеется своя честь!

Анна молчала. А потом медленно сползла на пол. Ян не стал поднимать ее, вышел в большую комнату. Неспешно прошелся вдоль ряда старинных портретов в почерневших рамах. На какое-то время ему показалось, будто бы предки водят за ним мертвыми, но, тем не менее, глядящими вроде как живыми глазами. Я вас не подведу, подумал Куницкий. Он сунул руку за пояс и тогда почувствовал там что-то небольшое, но угловатое. Ян ухватил это и вытащил какую-то завернутую в пергамент вещь. То был перстень, железная печатка. Куницкий поглядел на неровные линии букв на пергаменте.

"Дорогой Ян! По-другому я никак не мог тебе помочь. Возьми этот перстень. Потри его сильно, когда рядом с тобой никого не будет. Это твоя последняя надежда. Преданный слуга Вашей Милости". Подписи не было.

Ян замер. Ему вспомнилась корчма. Если кто и подбросил ему перстень, то мог сделать это только там. Но вот кто? Это мог сделать, похоже, один только Марчин.

Он внимательно осмотрел перстень и почувствовал, как кровь ударила ему в голову. На верху был выгравирован герб Новина. Точно такой же, какой он видел на руке Остржицкого, своего не сполна ума слуги, на запястье Марчина Мелециньского и у многих других. Что это могло означать? В чем здесь вообще было дело? Кто мог так заклеймить шляхту? С какой целью? В одном только он был уверен – наверняка это сделал не Стадницкий. Если бы было так, он обязательно воспользовался бы собственным гербом.

Куницкий поглядел на знак. О телу прошла дрожь. Гербом Новина печаталось много родов. К примеру: Гулевичи, Кендзержавские, Кшижтопорские, Боруцкие. Кто и зачем пользовался этим знаком? И почему клеймил им людей. Ага, так это было клеймо. А клеймили, обычно, или навечно проклятых грешников, или же хлопов. Но вот какой шляхтич согласился бы на потерю собственной вольности? Во имя чего? У Куницкого уже не было сил рассуждать об этом. Он сильно потер перстень, поднялся и отправился спать в другой альков.

…Он мчался на коне через лес. Ночь была темной и холодной. Деревья – огромные, голые, скрюченные – пролетали мимо него в потоках мертвенного, лунного света. Конь Яна уже устал. У него не было сил, только шляхтич подгонял его, заставляя лететь вскачь. Окружающий бор был каким-то мрачным. Безлистые, спутанные ветви, вытянувшиеся над дорогой, были похожи на костлявые руки с когтями на концах пальцев. Руки, которые могли схватить неосторожного смельчака.

Внезапно лес закончился. Куницкий выехал на обширную поляну.

На ней стоял шляхетский двор – крупный, могучий, что твоя крепость, но освещенный огнями. Уже издали Ян услышал звуки веселья – возгласы и выстрелы из пистолей. Подъезд был заставлен лошадями, повозками и колясками, возле которых пили разодетые в разноцветные униформы гайдуки. Куницкий не обратил на них внимания. Он подъехал под высокое, со шпилями крыльцо, украшенное гербом Новина, и соскочил с коня. На ступенях его уже ожидал могучий шляхтич в малиновом кунтуше, который был перевязан широким, покрытым узорами поясе, подпирающийся в бока ну что твой, самое малое, воевода. Его подбритые волосы кже были покрыты сединой. На какой-то миг Яну показалось, что взгляд стоявшего на крыльце просверлил его насквозь, добравшись до самой глубины души – он видел все, что только хотел увидеть На лице мужчины можно было прочитать гордость, достоинство – некая сила и могущество, которых, наверняка, не было ни у какого из магнатов, ни у какого из Замойских или Ходкевичей, даже ни у одного из русских князей.

- Наконец-то, наконец-то, мил'с'дарь! – воскликнул незнакомец, увидев Яна. – Давно я уже тебя поджидаю. Приветствую, приветствую. Прошу пройти дальше.

Куницкий позволил взять себя под руку. Шляхтич завел его в дом. А здесь веселье шло на полную катушку. На стоящих под стеной лавках сидела масса людей. Одетые в черное слуги постоянно подливали в кубки водку, вино, мед и пиво, хотя на столах стояли не начатые кувшины и бочонки. Часть гостей танцевала мазурку; музыканты старались изо всех сил. Некоторые, уже совсем пьяные, валялись под столами, зато все остальные гуляли, пили и веселились. Потных, мокрых девиц передавали из рук в руки, обливали водкой. Куницкий пригляделся к одной из них - девонька была худощавая и ангельски красивая, гибкая и изящная. Хотя и лежала она, полуголая, в объятиях какого-то мужчины, в ее движениях не было ничего из похоти трактирной девки, которую имел, кто только хотел. Черноволосая, с дьявольским огоньком в глазах – было в ней нечто чистое, нечто девственное, даже тогда, когда увидав проходившего Куницкого, она показала ему длинный красный язык.

Ян присмотрелся к гостям. Некоторых даже распознавал. Возле одно устроился сам Самуэль Зборовский, известный гуляка и банита, не живущий уже лет с пятьдесят, которому отрубили голову по приказу канцлера Замойского, что в свое время, еще при Стефане Батории²⁰, вызвало много шума в Речи Посполитой. Рядом с ним увидел он не столь богатых, зато опасных братьев Рытаровских из Руси, которых два года назад казнили на рынке во Львове. За другим столом Куницкий заметил Константы Комарницкого, известного разбойника. Здесь же сидели все известные инфамисы, баниты, воры, гуляки и забияки. Причем, господа богатые сидели рядом с худородными. Миколай Зебржидовский, воевода краковский, первый сенатор Речи Посполитой, присяжный враг короля и мятежник, который умер где-то в 1620 году, пил с братьями Росиньскими из Телешницы, мелкими загоновыми шляхетками²¹, занимавшимися разбоем на дорогах. В конце концов, все шляхтичи были равны друг другу. Это равенство что-то припоминало. Вот что? Только мысли заняло совсем другое дело. Здесь было даже довольно приятно. У Яна было неодолимое впечатление, что если бы было можно – он остался бы в этой компании подольше. Он не знал, откуда такое впечатление взялось. Быть может, из того, что – в отличие от него самого – все находились в превосходном настроении. И Яну даже не хотелось верить, будто бы где-то могли жить столь же веселые люди.

- Ага, пошел жених в первую брачную ночь спать, - увлеченно рассказывал толстый шляхтич с бельмом на глазу, - и не застав действительности такой, какой он ожидал, сел он на кровати и озабоченно так говорит: "А я ожидал, что с девственницей спать стану". А жена ему, раз пощечину и отвечает: "А ты что, сам Иисус Христос, чтобы на девственнице возлежать?".

Ян невольно усмехнулся. Хозяин провел его наверх. Здесь было тихо и темно. Незнакомец провел Куницкого в небольшую комнату без окон и посадил гостя в кресле возле небольшого, покрытого кожей стола. Сам уселся напротив.

- Нам необходимо спокойно поговорить, - сказал шляхтич. – Долго ожидал я вашу милость, но, в конце концов, вы попали сюда. Я рад.

- И кто же вы, мил'с'дарь?

- О, я еще ваших предков знал! Хороший род. Под Псковом шел с ними плечом к плечу. Ну да меньше об этом. Ты позвал меня на помощь. Знаю, что у тебя неприятности с мошцицким старостой. Он желает тебя похолопить. А ведь я могу тебе помочь.

- Даже и не знаю, как вашей милости благодарить, - сказал Ян.

- А и не надо. Ты тоже кое-что сделаешь для меня.

- Что?

- Подпишешь.

Незнакомец вытащил откуда-то из-за пазухи толстый, свернутый в рулон пергамент и положил его на столе. Куницкий взял его в руку и чуть не вскрикнул, потому что свиток был горячий, палил, словно раскаленное железо. Ян прочитал его, но ничего не мог понять.

- Что это такое?

- Обязательство. Я помогу тебе, но ты, взамен, дашь мне кое-что свое.

- Что именно?

- Свою душу!

- Господи Иисусе! – испуганно воскликнул Куницкий. Он отодвинулся и бросил перегамент на стол. – Ты кто такой?! – тревожно выдавил он из себя.

- Я – Борута²² из Ленчицы герба Новина,- ответил тот, поднимаясь.

Он стоял, держа руки в бока, будто воевода, и глядел на Куницкого сверху, но без презрения. В своей гордыне и величии он выглядел так, как не представил бы себя никто из польских магнатов. Куницкий чувствовал, что даже наиболее гордый из Радзивиллов мог бы поучиться величию от этого шляхтича.

- Никогда я этого не подпишу! – воскликнул Ян. – Во имя Отца и Сына – уйди!

- Меня зовут Борутой, - медленно произнес тот, - но я шляхтич, точно так же, как и ты, пан-брат. И я обращаюсь к тебе, как шляхтич. Прими от меня помощь.

- Я предпочту, чтобы меня похолопили, чем быть навеки пропащим!

- Но, прежде чем ты познаешь спасение, пройдешь через преисподнюю. Нет, даже не ты. Тебя староста просто повесит. А вот твоя жена будет страдать как невольница и рожать незаконнорожденных детей Стадницкому…

- Оборонюсь! Бог мне в этом поможет!

- Перед Стадницким не оборонишься. А Бог… Он даст тебе только надежду. Старосту же осудит только после смерти, но не вмешается, когда то будет насиловать твою жизнь. Он, - Борута усмехнулся в ус, - он никогда не вмешивается. Сотворил вас, осудил на смерть, но оставил одних, без надежды. Обдумай это. Подумай хотя бы о своей жене. Как же она будет страдать. Пожертвуй собой мне во имя собственной любви.

Куницкий замер. Перед его глазами встала фигура Анны. Он и сам не понял, когда опустился на колени и оперся лбом о столик.

- Убью и Анну, и себя.

- И никогда уже ее не увидишь. Самоубийство – это смертный грех.

Куницкий молчал, не зная, что сказать.

- А я ведь вовсе не чужой человек, - сказал Борута. – Я – польский шляхтич. И поверь мне, мил'с'дарь, обращаюсь к тебе как приятель. Спасайся. Стань моим клиентом. Ты был слугой Бога, но то не пришел к тебе на помощь. А я другой. Даю тебе nobile verbum²³, что не допущу, чтобы с тобой случилось сто-то злое. Подпиши, - прошептал он и втиснул в ладонь Яна маленькое железное стило…

Куницкий не знал, что с ним творится. В голове он чувствовал совершенное замешательство и полнейшую пустоту. Это ради нее, ради нее, - беззвучно шептал он, - она ведь такая невинная… Я обязан ее спасать. Ян уколол себя в плечо. Кровь стекла, медленно заполнила стило. Он поднес его к листу пергамента и замер.

- Нет! – выкрикнул Куницкий. – Не сделаю я этого! Я не верю тебе!

- Хорошо, - спокойно ответил на это Борута. – Так что погибай. Только не надейся, что кто-то тебе поможет. Ты остался один. Все твои знакомые отдались на мои услуги. Ты же видел мои отметины на их руках. Твой самый лучший приятель – мой человек. Остался один ты. В одиночку против старосты и всех остальных. Чего ты желаешь защищать? Собственную совесть. Да, она пригодится, когда ты будешь болтаться на виселице, а Стадницкий доберется до твоей жены!

- О Боже! - тихо прошептал шляхтич. – Выходит, те знаки, те клейма – это твой герб? Не может быть! Это как же, все продали тебе души?

- Все. Ты – последний. Подпиши это. Тебе уже нечего терять. И так ведь погибнешь. Ведь староста прикажет тебя повесить.

- У меня имеется еще кое-что, - тихо заявил Куницкий, - моя гордость и честь. Я не банита. Не отдам я тебе душу, но не думай, что это от страха. Я не трус. А ты иди прочь!

- Хорошо, - сказал тот.

Он вытянул руку в сторону Яна, и вдруг весь мир вокруг Куницкого исчез, словно лопнувший мыльный пузырь.

Когда он пришел в себя, то обнаружил себя лежащим в алькове. Похоже, что во время сна он упал, потому что тело болело так, словно бы его всего поколотили палками. В голове еще были воспоминания недавнего сна, а может и реальности. То, что он видел, было уж слишком реальным для сонных кошмаров.

Он глянул на свою руку и убедился в том, что перстень с гербом Новина, который вчера вечером вынул из-за пояса, исчез. Искать он его не стал. Вышел из алькова, быстро разбудил челядь. Сам при этом чувствовал себя потрясенным и не собранным. Поглядев в зеркало, понял, что его лицо стало белым, будто мел.

- Коня! – крикнул он перепуганным слугам. – И быстро, сучьи дети!

Когда же ему того подали, он вскочил в седло и помчался прямо перед собой.

Костел, в который вошел Ян, был пуст. Сентябрьский день был напитан прохладой, а на небе с утра переваливались клубы черно-синих туч.. Прошло какое-то время, прежде чем он перекрестился и прошел дальше. К алтарю он подполз на коленях и погрузился в молитве. То есть, он хотел молиться, только слова убегали куда-то с уст, и вместо того, чтобы читать молитву, Куницкий понял, что про себя яростно просит у Господа спасти его.

- Помоги мне, Господи, - без слов прошептал он. – Смилуйся. Укажи мне дорогу. Скажи, что следует мне сделать. Спаси меня и мою жену.

Он начал беззвучно молиться. Это приносило ему какое-то облегчение. Ян подумал, что следовало прийти сюда сразу же. На него сошло успокоение. Впервые за несколько дней он почувствовал, что мысли его перестала травить горячка. Неожиданно все начало казаться ясным, простым и понятным. Все вовсе не должно было быть столь паршивым. Куницкий думал, надеялся на то, нет, у него была уверенность, что Господь встанет – что Он на его стороне. Он стоит, поскольку никогда не мог бы допустить, чтобы кому-либо устроили подобную подлость.

Неожиданно Ян услышал шаги. Хотя он и был погружен в молитве, повернул голову. Из тени выступил молодой ксёндз. Не мешая Куницкому, он опустился рядом с ним на колени, но вопросительно глянул. Ян склонил голову.

- Да будет восхвален Иисус Христос, - прошептал он.

- Во веки веков. Аминь.

- Я знал, что ты здесь самого утра, сын мой, - сказал священник. – У тебя какие-то неприятности? Могу ли я чем-нибудь помочь тебе?

- Я… - прошептал Куницкий, - прошу совета, поддержки и отпущения грехов.

- Тогда идем.

Ксендз поднялся и направился в сторону исповедальни. Шляхтич пошел за ним и опустился на колени на деревянной ступеньке.

- Слушаю тебя, сын мой.

- У меня имеется враг. Он похолопил меня. Он желает моей жены. Он дал мне время до конца сентября… Это через два дня. Если моя Анна не поддастся ему до того времени, он исполнит приговор суда. Пожалуйста… Я прошу о помощи. Что мне делать? Я никак не могу защититься от него.

- Верь Господу, и он тебя не опустит, и будет с тобой до конца.

- Я верю, но вот достоин ли я, чтобы он ко мне пришел? Я не поддамся, не уступлю насилию, хотя у меня имеется и другой выход. Вот только делаю ли я хорошо? Именно этого я и не знаю.

- А ты честный человек?

- Честный… По крайней мере, мне так кажется…

- Если так, то тебе нечего бояться. Поступай так, как приказывает тебе совесть. Если ты праведен и честен, Господь будет с тобой и спасет тебя. По крайней мере, подарит надежду…

- Надежду?... Да, именно в этом я и нуждался. Но правда такова… Не защищусь я от старосты… Я один - одинешек. Мне нужно чего-нибудь больше, чем только надежда…

- Если ты поступаешь праведно, если ты хороший человек, то поддержку получишь. Иди, помолись. Наш Господь наверняка тебя выслушает. Верь в него. Молись и жди.

- Вот если бы я получил какой-нибудь знак…

- Ты же не хочешь поддаваться. Ты уверен, что правота на твоей стороне… Это и есть глаз Божий. Он поддерживает тебя. Это и есть знак. Он в тебе.

Куницкий замер, опустил голову. И почувствовал в себе тепло. Почти что горячо. И он уже знал… Ян облегченно вздохнул. Он был прав в том, что не сошел с пути.

- Благодарю вас, святой отец, - тихо прошептал он, а затем на коленях отполз от исповедальни.

Тот решающий вечер был спокойным. Последний день сентября казался последним днем уходящей прекрасной золотой осени. Солнце светило до самого заката, на небе не было видно ни единой тучки. Не дул и ветер, а после заката с лугов, полей и болот вокруг принадлежащего Куницкому Вилькова поднялись густые, но и летучие белые туманы испарений. Они окутали всю округу словно плотный плащ. Куницкий до самого последнего момента глядел на них. А потом отправил всех слуг по ломам и ожидал. Он сидел в гостевой комнате дворища, приготовленный ко всему. На эту ночь он надел свой самый красивый кунтуш, а к поясу прикрепил старую добрую баторовку²⁴ в инкрустированных драгоценными камнями ножнах. Ждал. Перед тем тщательно закрыл на засовы все двери, забил окна, а на столе рядом с собой положил пару заряженных пистолей.

Несмотря на все, этого момента он боялся. Правильно ли он поступил, либо же то, что продиктовала ему собственная гордость, его честь были всего лишь безумием? Он знал, что никто, абсолютно никто ему не поможет. Нужно было бежать.

И все же – тогда бы он предал самого себя. Помимо того, Куницкий надеялся на то, будто бы что-то изменится… И у него эта надежда должна была иметься. А что ему еще оставалось? Его родителей не было в живых. Не было у него и родственников, той последней, величайшей поддержки, которую мог иметь польский шляхтич. Отца и мать Анны давным-давно убили татары. Если бы сбежал – ему пришлось бы просто бродить по дорогам. А такой судьбы Яну не хотелось, в особенности – для Анны. Уж лучше была бы смерть. А помимо всего прочего, ему по-настоящему хотелось защищаться. Нет, не поддамся, постоянно размышлял Куницкий, у меня осталась честь, и вот ее необходимо защищать…

Скрипнула дверь. Ян повернулся и увидел в двери Анну. Она печально глядела на мужа. Но внешне выглядела превосходно. Женщина была красивой. В свете стоявших на столе свечей Куницкий видел ее черно-золотое платье, обшитое серебром. Пальцами она крутила длинную рыжую косу.

- Зачем ты вышла из сарая?

- Все это ничего не даст, - тихо ответила та. Легко, словно весенний ветерок, приблизилась она к Яну, после чего упала на колени и обняла ноги мужа, прижалась к крепкому мужскому бедру.

- Ты не хотела спрятаться? – печально произнес Куницкий.

- А какой в этом смысл? Я и так должна… В такие минуты я обязана быть с тобой.

- Знаю, - прошептал Ян. Он погладил ее волосы, затем взял ее голову в ладони и поглядел на лицо вблизи.

- Не пойду я живой старосте в руки. Уж лучше убью себя

Ян глядел как Анна взяла со стола самый небольшой пистоль, как проверила, взведен ли замок. Прижала оружие к груди, а он прильнул своими губами к ее. Сделалось тихо. А потом где-то в глубине дома раздался треск разбиваемого дерева и звон стекла. Куницкий отодвинул Анну в сторону.

На подъезде раздался стук копыт, ржание лошадей, смешанные со словами команд и звоном стали. Пришло наихудшее. Ян стиснул ладонь на рукоятке пистоля.

- Эй, Куницкий, ты там?! – донеслось снаружи. – Открывай, хам мы приехали исполнять приговор!

Ян молчал. Его противник, похоже, и не ожидал, что его впустят, потому что шляхтич неожиданно услышал шорох близящихся шагов. По периметру дома грохнуло несколько выстрелов, после чего что-то с ужасной силой ударило в дверь: раз, другой, третий. Анна, дрожа, прильнула к спине мужа. Куницкий встал прямо напротив двери, ведущей в сени. Он услышал треск, с которым не выдержала двойная дверь, после того – топот множества ног. Куницкий выпалил в образовавшуюся щель. Оттуда раздались стоны, ругательства, кто-то свалился на пол. Куницкий выпалил из второго пистоля, после чего схватился за саблю. И тут в один миг в комнату ввалилось несколько слуг, одетых в цвета Стадницких. Первый удар Ян принял на клинок, следующего удара избежал, быстро присев, одним резким ударом отрубил державшую саблю руку, потом перебросил оружие в левую руку и вонзил ее до самой крестовины в тело очередного противника.

А потом на Яна навалилась вся толпа, и его тут же прижали к стене. Куницкий двоился и троился. Его охватили бешеная ярость, ненависть, гнев и безумие. В душе неожиданно с громадной силой взорвалось то, что дремало там уже издавна. Его удары стали скоростными, неожиданными, сильными, их невозможно было предугадать – как сама смерть. Ян вычерчивал саблей круги, выбивал оружие из рук противников, отбивал удары – но никаких шансов у него не было. В самом начале он рубанул одного из казаков в висок; потом, быстрым, словно сама мысль, ударом убил второго, ранил в бок третьего и выбил оружие из рук какому-то слуге магната.

- Живьем, живьем брать! – раздались окрики из-за спин нападающих. Те кучей направились к стене. В конце концов, Куницкого прижали к ней, обезоружили, вырвав саблю из рук. Ян бросался, словно раненный зверь, но потом под массой тел просто пропал. Анна, которую отпихнули в сторону, приложила ствол пистоля-круцицы себе к груди. Слишком поздно! Стоявший рядом низовой казак плашмя ударил ее по руке клинком своей сабли. Женщина вскрикнула и выпустила пистоль из руки. Тогда схватили и ее. Анна не защищалась. Она словно бы наполовину уже умерла.

- А давайте-ка их сюда!

Слуги быстро притащили большую деревянную доску с отверстиями, после чего вставили в эти отверстия кисти рук и шею Куницкого, после чего доску заперли на замок. После этого в комнату вошел высокий, крепко сложенный шляхтич, лицо которого было отмечено косым шрамом. С бесстыдной усмешкой он подошел к Анне, разорвал на ней платье и грубо облапал ее груди и промежность. Женщина рванулась в руках держащих ее людей и плюнула тому в лицо. Но шляхтич даже не обратил на это внимания. Глаза Куницкого зашлись багровым туманом.

- Вы еще заплатите за это нападение! – рыкнул он.

Незнакомец осклабился.

- Кто заплатит? – спросил он. – Ты ведь уже не шляхтич. А всякий хам подлежит суду своего пана. Твоим паном теперь является наш староста. И он сделает с тобой все, что ему вздумается.

Повисла тишина. Прибывший дал знак, и слуги содрали с Куницкого малиновый кунтуш. Незнакомец стащил с пальца пленника серебряный шляхетский перстень, бросил его на пол и с безразличием притоптал его подкованным сапогом.

- Ты уже не шляхтич, - повторил он. – Забрать его. Ее посадить в чулан и следить. Действуйте!

Приказы были исполнены быстро. Слуги выволокли Куницкого наружу. Когда он исчезал в двери, краем глаза еще уловил последний, отчаянный взгляд Анны. У Яна потемнело в глазах.

Неожиданно из темноты выскочил могучий мужчина с лицом ребенка. Куницкий узнал в нем Мыцко. Слуга ударил кулаком по голове одного из казаков, которые следили за Яном, и тот свалился с ног. Мыцко хотел броситься к Куницкому, но все прибывшие набросились на него, сбила с ног и прижала к земле. Один из людей старосты, уже сидящий на коне, подъехал к месту драки, схватил кнут м ударил: раз, другой, третий. И бил до тех пор, пока окровавленное тело у ног его коня не перестало шевелиться. А потом подогнал Куницкого пинком.

- Забрать его! – И быстро, возвращаемся в Мошциск!

А Стадницкого Ян даже и не увидел. В замке в Мошциске его бросили в подвал, не снимая колодок. Куницкий сидел в молчании, в вонючем полумраке и размышлял. Все его тело болело, из ран, нанесенных ему слугами старосты, до сих пор сочилась кровь, только он не обращал на это внимания. Страдания души рвали его тело на клочья, а эти клочья – на еще меньшие кусочки. То же самое было и с жизнью. Все закончилось, все пропало. Анна теперь была в руках старосты. Когда Ян подумал об этом, ему хотелось выть от отчаяния. Говоря по правде, ему, похоже, ничего другого и не осталось. Но даже и сейчас он не жалел о своем выборе. Он сделал, что мог. Не поддался Стадницкому. И знал, что никогда не поддастся… Вот только с другой стороны было еще кое-что. Анна… Осознание того, что прямо сейчас она могла находиться в объятиях того… врага, доводило Куницкого до сумасшествия. Ну что же, он мог только поклясться отомстить старосте, что, впрочем, он и так уже сделал. Ничего другого. Только это.

Куницкий не знал, как долго пребывает в этой мрачной яме. Прошло очень много времени, прежде чем мрак начал уступать место чуть более светлой серости, а сквозь узенькое окошко наверху начал поступать чуть более прохладный воздух, предвещающий рассвет. Только сейчас Ян понял, как сильно ему хочется есть и пить. Уже ранее он увидел в углу камеры деревянное ведро, в котором было немного воды. Ян подполз к нему, а поскольку шея и руки все так же были закованы в колодках, ему пришлось погрузить в ведре голову. Деревянные колодки сжимали его голову и руки словно клещи. Там, где они держали, плоть опухла, а с ладоней сочилась кровь. Ян уже собрался было отползти в сторону, как глянул на дно ведра и застыл на месте. Вода странным образом вспухла, беспокойно забулькала. Куницкий сумел опереть колодку на краю и глянул вниз. На возбужденной поверхности, вместо его отражения, сформировалось знакомое изображение: серьезное, гордое лицо с подбритыми волосами и буйными, ниспадающими вниз узами. Это был Борута. Тот самый, из сна. Ян сразу же узнал его.

- Так ты жив, - сказал дьявол, как бы не веря собственным глазам. – Жив, мил'с'дарь. И вот видишь, что случилось. А ведь я мог тебя спасти.

Куницкий отрицательно покачал головой.

- Я и в самом деле не знаю, почему длиннополые учат вас, чтобы мне не верить, - сказал Борута. – А я ведь шляхтич. У меня своя честь имеется. И данного мною слова не нарушаю.

- Врешь.

- В общем, моей помощи ты не желаешь? А я могу тебя спасти. Так как, соглашаешься на мои условия?

Куницкий молчал. У него уже не было сил. Все вокруг, казалось, подшептывало ему, чтобы он соглашался. До него и самого уже почти начало доходить, что никакого другого выхода у него нет, вот только кое-что, бывшее еще более могучим, вызвало, что он снова отрицательно покачал головой.

- Никогда! Если это наказание за мои грехи, то я его приму!

- На что ты еще рассчитываешь? На своего Бога?

- Не знаю. Но, возможно, он меня еще спасет.

- До сих пор он этого не сделал. А староста, тем временем, уже овладеет твоей женой.

Куницкий прикусил губы чуть ли не до крови. Все завертелось округ него в сумасшедшем танце. Он молчал.

- Так как? Подумай.

- Никогда! – яростно вскричал Ян. – Никогда!

- Точно? Я тебя ценю. Ты у нас человек чести…

Вновь сделалось тихо. Куницкий стукнул головой о стену: раз, другой, третий. Он почти что не чувствовал тупой боли.

- Спаси, спаси меня, Господи, - прошептал Куницкий. – Я так сильно нуждаюсь в тебе. Укрепи меня, Боже, окажи мне помощь…

В тот же самый миг раздался скрип открываемой двери. Ян поднял голову. На пороге стояло несколько казаков с факелами. Ян поглядел на их мешковатые шаровары, на бритые головы и блестящие оселедцы.

- Пошли, - услышал Куницкий.

Они подошли к шляхтичу, придержали; один из них надел ему на шею железный обруч на цепи, схватил ее конец и пошел первым, остальные вели пленника между собой. Покинули камеру, прошли через длинный, прямой коридор. Потом вышли во внутренний двор. Куницкий замер, потому что, когда они все так шли, перед глазами мелькнула фигура старосты, но и еще кого-то. Ян дернулся и попытался приглядеться, только гайдуки грубо подтолкнули его вперед. Куницкий молчал, вот только что-то поразило его словно молния. Тем кем-то, кого он увидел рядом со Стадницким, был ксендз. Тот самый ксендз, с которым он разговаривал два дня назад… Он попросту стоял и весело разговаривал со старостой; складывалось впечатление, будто бы они были знакомы друг с другом множество лет…

Эх ты, глупец, почему ты не подписал договор! – завыло что-то в самой глубине души Куницкого. Но он, приложив усилия, подавил этот голос. Ян знал, что не мог принять условий Боруты. Никто, будучи в здравом уме, так не поступил бы.

Кто-то из казаков привел лошадей. Он же посадил Куницкого в седло, после чего спутал ему ноги под животом коня. Все тронулись в сторону ворот. Никто не произнес ни слова.

Он пил уже второй день. Только никак не удавалось опьянеть столь сильно, чтобы обо всем забыть и свалиться под стол. Наоборот, чем больше вина он в себя заливал, тем сильнее доходило до его сознания то, что он сделал. Сейчас он сидел сам, в самом темном углу старого трактира в Брацлаве. Компании он не искал, уже дважды отгонял от себя гулящих девок, выглядели они даже ничего, только их присутствие было самым последним, в чем нуждался сейчас. Потому продолжал пить. Золото еще имелось.

Вот же я сукин сын, в конце концов подумал Марчин Мелециньский. Ну да, в этом необходимо признаться самому себе. Оставил Куницкого в беде… Приятеля бросил. И почему? И как же я мог сотворить что-то такое?

Он не знал, что сейчас следовало ему сделать. Не знал: куда идти, в какую сторону обратиться. Чем дольше он пил, тем сильнее был уверен в одном. Нужно было ехать в Вильково. Вот только вся штука была в том, что он боялся это сделать, боялся поглядеть Куницкому в глаза.

Неожиданно дверь открылась. В помещение вступила могучая фигура в ярко-красной делии. Марчин глянул на нее и еще сильнее съежился. Прибывший шел прямо на него. Наконец остановился, встал над ним: громадный, могущественный и гордый, и наконец произнес:

- Вставай-ка, мил'с'дарь! Ты мне нужен. Сейчас исполнишь наш договор до йоты!

Мелециньский поднялся с места и пошел за Борутой.

Утро было холодным и туманным. С самого рассвета сеялся мелкий дождик. Очертания далеких крутых склонов терялись в испарениях, небо же выглядело печальным и понурым. С деревьев слетали напитавшиеся водой золотые листья. Казаки ехали не спеша, направляясь к северу, в сторону Буга.

- Что вы хотите со мной сделать? – в конце концов спросил шляхтич.

Никто ему не ответил. Слуги старосты лишь более внимательно поглядели на него. Куницкий почувствовал дрожь во всем теле. Как раз теперь Стадницкий мог сделать с ним все, чего только хотел. Неужели сейчас его везли на смерть? Ян замер. Сердце металось в груди обезумевшей птицей. Куницкий отметал мысли о неизбежном, только те возвращались с еще большей силой. Пришлось им поддаться, и он начал вполголоса читать молитву. На лицах казаков Ян увидал презрительные насмешки.

Боже, спаси меня, подумал он. Умоляю. Позволь мне жить. Я так нужен Анне…

Куницкий замер. Они доехали до реки, выехав из лесу на крутой берег, обрывисто спадающий до самой вспененной, быстро текущей воды. Но направились не к реке, а к высокому, высохшему дубу. Куницкий с трудом сглотнул слюну. Он уже знал, что будет дальше. Он дернулся, но безрезультатно. Словно сквозь туман видел он, как один из казаков забросил на ветку толстую веревку, а потом сделал на ее конце петлю. Двое остальных спешились и перерезали путы на ногах Куницкого.

- Что вы хотите делать? Подождите еще! – испуганно вскрикнул шляхтич.

- Нащо? – спросил один из казаков. – Будэ так, як староста казав.

- Подождите же! Подождите!

Никто ему не ответил. Яна подвели под импровизированную виселицу. Куницкий начал тяжело дышать, всем его телом охватила дрожь. Нет, все это не могло кончиться вот так. Не могло. Ведь он же должен был спасать Анну.

- Подождите! – громко заявил он. – Водка у кого-нибудь из вас имеется?

Казаки переглянулись. Ну что же, в этом никто отказать не мог. Казак на коне подъехал поближе и поднес баклажку к потрескавшимся губам Куницкого. Ян пил долго, чуть ли не до дна, захлебываясь и отфыркиваясь. В конце концов, казак оторвал баклажку от его рта.

- Хватит, - буркнул. – Там и мне должно что-то остаться. Ладно, с жизнью попрощался? Поручил душеньку Богу?

- Погодите… Еще нет…

Тот лишь покачал головой с усмешкой. Ян задрожал. Все он видел, будто в тумане, весь мир как будто бы отплывал от него. Глядел, и ничего не видел; был здесь, но только лишь чувствовал, как его подводили под дерево, а один из гайдуков накинул ему петлю на шею. Куницкий уже знал, как все произойдет – в старом, польском стиле: надели петлю, а потом погонят коня, на котором он сидит…

Боже, спаси меня, печально подумал шляхтич. Ну почему ты столь несправдлив? Все это не должно закончиться так, как сейчас. Почему ты хочешь, чтобы моя жена жила в позоре и унижении? Почему ты ничего не делаешь? Я тебе верил, а ты меня так подвел…

- Оставьте этого человека!

Гайдуки замерли. Куницкий обернулся. За ним стояло трое всадников: Яцек Остржицкий, Марчин Мелециньский и немой слуга Анны – Мыцко. Плечом к плечу. В тусклом рассветном освещении блестели извлеченные из ножен сабли.

- Отпустите его!

Казаки замялись. А потом схватились за оружие. Глупцы! Противники налетели на них словно вихрь. Двое запорожцев даже не успело вскочить на лошадей. Остржицкий рубанул одного из них в грудь; второй отскочил, только разогнавшийся конь Мыцко ударил его на скаку грудью, и казак с воплем исчез под копытами. Двое оставшихся бросились: один на Мелециньского, а второй к Куницкому. Этот закрутил арканом, чтобы ударом выгнать коня из-под ног шляхтича, только Мыцко был быстрее. Он подскакал к нему и замахнулся саблей. Казак заорал, а отрубленная рука упала на землю, пятная траву кровью.

Последний из слуг старосты завернул коня и бросился бежать. Мелециньский опустил саблю на перевези и схватил кроцицу. Целился недолго, пуля попала в самый центр спины. Казак взмахнул руками и салился с седла; его же конь заржал и поскакал вперед, волоча зацепившееся в стременах тело.

Куницкий склонился в седле. Он упал бы, если бы товарищи не подскочили к нему с обеих сторон, ссадили на землю, придержали. Мыцко с бешенством в глазах схватил деревянные колодки и в порыве ярости с нечеловеческой силой разломал петлю, снял с шеи своего хозяина цепь, после чего с плачем бросился к ногам Яна. Куницкий упал в объятия Мелециньского и Остржицкого. Он не плакал, только слезы, не спрашивая, стекали из-под век.

- Ты жив, жив, жив! – шептал Марчин, - прости меня… Я предал тебя, бросил…

- Нет… Спас. Сейчас ты меня спас…

- Это не мы, - отозвался Остржицкий. – Это наш господин. Погляди, он едет к нам.

Куницкий поглядел в ту сторону. Из леса выехала небольшая группа всадников. Скакали они быстро, весело крича, а во главе их на громадном вороном жеребце ехал могучий шляхтич в малиновой делии и кунтуше. То был Борута… Он подъехал к Куницкому.

- Ты жив, - сказал дьявол, - и будешь жить, потому что я так постановил. Я обязан был спасти тебя…

Куницкий молчал. Тот дал знак рукой, и к Яну подошло двое слуг. Они содрали с Яна пропитанные потом, окровавленные и грязные лохмотья. Какое-то мгновение Куницкий стал перед Борутой в чем мать родила, после чего слуги надели на него шелковую сорочку, шаровары, на ноги натянули мягкие сафьяновые сапоги. Сверху надели дорогой жупан и превосходный, позолоченный кунтуш из дамаска. Затем на голову наложили колпак из рысьего меха с усыпанным бриллиантами подвесом и закрепили на поясе длинную зигмунтовку²⁵. Кто-то из всадников привел вороного коня-андалузца с седлом, украшенным золотом и серебром. Куницкий сел на коня. Осмотрелся, узнал в окружавших его мужчинах чуть ли не всех шляхтичей из округи. Всех тех, у кого на руке имелся знак Новины.

- Где моя жена? – спросил он у Боруты.

- В Вилькове.

- Тогда за мной! – воскликнул Ян.

Когда староста вошел в комнату, его встретило молчание. Анна полулежала на ложе, прижимая к груди разорванное платье. На старосту она глянула с враждебностью. Тот понимал, что ей было за что на него сердиться, но, говоря по правде, его это никак не волновало. Стадницкий подошел к ней, словно бы желая, чтобы женщина восхитилась его богатыми жупаном и шапкой. Усмехнулся.

- Ненавижу тебя!

Стадницкий даже не дрогнул. Он встал перед женщиной руки в бока.

- А мне казалось, что еще полгода назад ты не была слишком далека от того, чтобы сказать, будто бы любишь меня…

- Врешь! – тихо произнесла Анна и закрыла лицо руками, - это был момент слабости. Но никогда я не допускала тебя близко к себе. Даже поцеловать не разрешала. Ты приезжал ко мне по собственной воле. Я этого не желала. Ненавижу тебя! Между нами ничего не было! Абсолютно ничего! Ты же обманывал себя, будто бы когда-нибудь я допущу до того, чтобы ты лег рядом со мной. Я люблю только лишь своего мужа. А ты пробуждаешь во мне лишь отвращение. Прочь!

Стадницкий склонился над Анной, коснулся ее обнаженного плеча. Женщина отпрянула.

- Ты такая красивая, - тихо произнес он.

Даже теперь, особенно теперь, он не мог устоять перед красотой Анны. Он страшно желал эту женщину. Хотел иметь ее. И он почти что любил ее… Анна распалила страсть в нем, в нем, Станиславе Стадницком, сыне еще более знаменитого Станислава, прозванного Ланцутским Дьяволом… И подумать только, что она, которая могла бы стать украшением даже королевского дворца, жила с обыкновеннейшим, загоновым шляхеткой, сидящим на одной деревеньке…

- Никогда ты не будешь владеть мной! – отчаянно воскликнула Анна. – Никогда! Я люблю только своего мужа! Ты можешь взять меня силой. Но иметь будешь только тело. Душа принадлежит ему!

- Неужели? Прохрипел Стадницкий ей прямо в лицо. – Неужели тебе не важна его жизнь? Он в моих руках. Ну а сама ты теперь, кто такая? Моя холопка! А я – твой пан. И ты сделаешь то, что я скажу. А если не сделаешь, Куницкий умрет! Ты этого хочешь?

Анна молчала. В ее глазах заблестели слезы. Но ей удалось взять себя в руки, так как Анне не хотелось унижаться перед этим человеком. Стадницкий крепко схватил ее и толкнул на кровать, дернул за верхнюю часть разорванного платья, открыв ей грудь.

- Хочешь идти против меня? – спросил он, багровый от злости. – Помнишь, что я сказал?

Женщина не отвечала. Староста подтолкнул ее, перевернул, она же выгнулась как лук, стараясь быть как можно подальше от него. Стадницкий грубо схватил ее за волосы и приблизил ее губы к своим. Он начал сильно гладить ее по плечам, груди, бедрам, потом по бедрам, а под конец сунул руку между ее ног. Он прекрасно понимал, что Анна его не желает, но это лишь побудило его к еще большему неистовству и безумию. Он хотел овладеть этой женщиной; ему хотелось, чтобы она вилась от боли в его руках. И он не обращал внимания на то, что творилось вокруг него. Ему вроде как показалось, что за окном раздался конский топот. Но перед тем он раздвинул ноги Анны, завернул нижнюю юбку…

- Господин, - донеслось вдруг из соседнего помещения. – Господин!

- Что случилось?! – с бешенством крикнул Стадницкий.

Голос из соседнего помещения принадлежал его наиболее доверенному клиенту.

- Посланец из Мошциска прискакал! Замок горит!

Стадницкий резко вскочил. Он отпихнул Анну и направился к двери. Староста был зол на то, что ему помешали перед самым важным мгновением. Быстро отодвинул засов и вскочил в большую комнату. Прежде, чем до него дошло, что с ним происходит, его схватило несколько рук, стиснули, словно клещи, вывернули плечи назад. В помещении было полно народу. Только все это были не его слуги. Те стояли под стенами, а за ними присматривали шляхтичи с ружьями в руках. Остальные стоял и смотрели. Стадницкий распознал среди них кого-то из живущих в округе шляхтичей. Неожиданно его затрясло. Он был в их руках.

- Добрый вечер, пан староста, - произнес некто, вышедший из толпы. Стадницкий узнал его. То был Ян Куницкий, одетый в великолепный кунтуш с золотыми нитями, с саблей на боку.. – Я в подходящее время пришел? Надеюсь, что не помешал?

Раздался тихий всхлип. Еще мгновение, и Анна уже была в объятиях Куницкого. Староста и не заметил, когда та выбежала из соседней комнаты. Сейчас же она плакала, положив голову на грудь мужа. Тот погладил ее волосы, обнял и крепко прижал к себе. Странно, но в этот самый миг о жене он не думал.

- Ты вовремя прибыл, - прошептала Анна. – Ты живой, живой, живой… Он ничего не успел со мной сделать. Убей его! Убей этого проклятого пса!

- Похоже, это просто необходимо сделать, - произнес Остржицкий. Что-то мне кажется, это наилучший совет. Так что, мил'с'дарь Стадницкий, просим пройти на виселицу. Просторно будет, как у Его Королевского Величества во дворце, разве только что холодновато. Дует сегодня.

Шляхтичи тихим гудением выразили общее согласие с этим. Один Ян повернулся к Боруте.

- Делай с ним, что пожелаешь, - сказал дьявол.

Ян деликатно, но решительно, отодвинул Анну в сторону, затем расстегнул и сбросил с плеч делию. Потом вытащил саблю из ножен стоящего рядом Мелециньского. Клинок блеснул голубым. Держа оружие параллельно полу, Куницкий направился к Стадницкому. . Староста побледнел, задрожал, его лоб моментально покрылся капельками пота. Только его страх не доставил Яну удовлетворения. Его враг был перед ним. Он мог, если бы только пожелал, сделать с ним все…

- Не убивай, - еле слышно попросил староста. – Не…

- Пустите его!

Шляхтичи, удерживающие старосту, странно поглядели на Яна, но послушали. Куницкий бросил саблю под ноги Стадницкого.

- Ты мне кое-чего должен – произнес он. – Надеюсь, ты еще не забыл, как пользоваться этим.

Станислав склонился. Медленно, осторожно. Куницкий видел, как у него на любу запульсировала едва видимая, светло-голубая жилка. Староста боялся. Ян практически чувствовал тянущуюся от того отвратительную, чудовищную вонь страха.

Стадницкий поднял саблю. Нацелил удар… Куницкий парировал его и лениво, как бы нехотя, указал собственный удар. Староста отбил его, вкладывая в это, похоже, все собственное фехтовальное умение, а ведь это был простенький, легонький режущий удар. Сам ударил сбоку; Куницкий отступил, и сабля рассекла пустое место.

Староста завернул клинком под левой рукой и вывел следующий режущий удар – тоже отбитый. Ян начал разогреваться. Быстро реализовал укол, потом удар сверху и провел защиту от вражеского удара. Староста вновь рубанул наискось, Ян быстро повернул саблю лещвием наискось вниз, вывернув локоть в сторону левой руки, и выполнил быстрое, полукруглое движение над головой. Стадницкий вскрикнул, чуть не выпуская сабли. Он с трудом отбил рубящий удар Яна и атаковал с полуоборота. Не попал. В бешенстве попытался еще раз. Куницкого это даже развеселило. Он желал, чтобы староста разозлился, чтобы бросился на него, будто дикий зверь. Но тот тоже умел взять себя в руки. Несмотря ни на что, похоже, он понимал, что решается вопрос о его жизни.

Дрались они уже долго, все глаза следили за ними с напряженным вниманием. Но практически все здесь, если не считать нескольких слуг старосты, были союзниками Яна. Это придавало ему отваги. Рубящие удары шляхтича становились все более неожиданными и скорыми, они окружали противника мерцающим кругом… А потом староста заметил мгновение невнимания и ударил туда, куда Ян практически и не ожидал. Промахнулся… Каким-то, явно дьявольским чудом, Ян увернулся от его сабли и сам ударил сверху. Стадницкий потерял равновесие и упал, выпустив из рук саблю. Шляхтич приставил к его горлу кончик лезвия.

- Убей! – как один выкрикнули присутствующие.

Куницкий глянул на старосту.

- Нет! – тихо произнес Ян.

Все замолчали. Куницкий отступил от противника. Он вложил саблю в ножны и прижал к себе Анну. Глянул на лицо Боруты и увидел на нем, возможно, и не восхищение, но уважение и понимание.

Стадницкий медленно поднимался. От него отступали, словно от зачумленного, поворачивались к нему спиной. Когда он глянул на своих слуг, те даже головы не повернули. Он стоял и молчал.

- Отпустите его!

Приказ был излишним. Старосты никто не желал и коснуться. Ян покинул объятия Анны и направился к Боруте, и вот тут-то Стадницкий сделал единственное, резкое движение. Все буквально вздрогнули, когда он вырвал пистоль из-за пояса ближе всего стоящего шляхтича. Он даже не целился, зная, куда надо стрелять. Староста потянул за спусковой крючок, нацелившись в Анну.

Куницкий вскрикнул Он бросился к жене, но в то же самое мгновение Мелециньский схватил женщину за плечо и заслонил собственным телом. Пуля попала ему прямо в грудь. Марчин медленно сполз на пол. Анна склонилась над ним и закричала. Слезы катились из ее глаз.

Куницкий припал к ним. Марчин еще был жив. Полусознательно он поглядел на Яна, на его лице появилось некое подобие улыбки.

- Я предал тебя, - прошептал он, вместе со словами на его губы выступала кровавая пена, - прости меня. Я поступил недостойно друга. И никогда себе этого не простил…

- Да я тебе все давным-давно простил. Боже, только не умирай. Не покидай меня!

Марчин снова усмехнулся. Он обратил глаза к Анне. Та плакала. Слабеющей рукой он коснулся ее груди, нежно продвинул ниже, по бедру, до ягодицы. Там и задержал.

- А у твоей супруги все-таки красивая попка, - с трудом прошептал он. – За нее стоило умереть…

После этого глаза его закрылись, его голова бессильно упала на плечо Анны.

Куницкий не поднялся над телом мертвого приятеля. Он стоял на коленях, сломленный болью и отчаянием. У него не было уже сил. Ян глянул на Стадницкого. Староста трясся всем телом.

- Заберите этого пса отсюда! – с яростью в голосе произнес Ян. – Делайте с ним, что хотите, только не убивайте сразу…

Того сразу же поволокли к дверям. Уже через мгновение во дворе раздались страшные крики и удаляющийся топот копыт. Куницкий знал, что сделали со старостой: привязали голого лицом к конскому хвосту и погнали жеребца через чащобу. Ему самому все было безразлично. Перед Куницким встал Борута.

- Почему ты меня спас?

- Потому что в тебе имеется честь. Скажу правду: не мог я глядеть на то, как ты умираешь. Твоя смерть была бы совершенно ненужной. Зачем ты должен был бы потерян для этого мира? Ну, зачем? Разве тут рождается много таких, как ты? И ты ничего мне не должен. Я ничего от тебя не хочу.

- Знаю. Но самое паршивое здесь вот что. Никогда до меня не дойдет: поступил ли ты так по приказу Бога, который таким вот образом хотел меня спасти, или же по собственной, непринужденной воле. Ты же не скажешь мне этого, правда?

- Не скажу.

Куницкий задумался, вспоминая то, что видел в доме Боруты. Там… после смерти он мог встретить Марчина.

- Это ты освободил меня, не он… Дай-ка мне то, что у тебя за пазухой…

Борута вздрогнул. В его глазах блеснуло изумление. Но он вытащил толстый, свернутый пергамент и железный стилус. Куницкий взял его, взвесил в руке и, не читая, полоснул себя по предплечью и подписал договор. Кровью. Не раздумывая.

- Ты понимаешь, что сделал?

- Понимаю. Что будет со мной после смерти?

- Преисподняя – место страшно нудное. К счастью, ты пьешь. Непьющих мы просто не принимаем. После смерти будем целую вечность гулять по трактирам, шинкам и корчмам той Речи Посполитой, которая существует на той стороне, понятное дело, в прекрасной компании. О мой Сатана, кого же там только нет. А он… - Борута поглядел на тело Марчина. Встретитесь уже через пару дней…

- Знаю.

- Только не заливай в себя слишком много водки, как Твардовский²⁶. Тот, как перепил, так попал на Луну и не может найти обратной дороги. Дай мне руку.

Куницкий протянул правую ладонь. Борута приложил к ней свой перстень. Ян подумал, что будет больно, но нет, ничего подобного. Зато, когда тот отпустил его руку, на гладкой коже отпечатался черный знак герба Новина. Ян повернулся. Вроде как, он должен был печалиться, но не мог. Шляхтич обнял Анну.

- Ну вот, я вернулся домой.

- Хорошая история, - произнес Мурашко, когда темноволосый мелкий шляхтич уже завершил свой рассказ. – Только вот постельных игрушек в ней маловато. А ведь такое каждый любит. В молодые годы большой я был распутник, как мил'с'дарь пан Марчин из рассказа твоего. У меня в Тышменице много маленьких Мурашков среди хлопов растет. Да и так сыновей у меня с десяток. Все выросли – что твои дубы. Вот правда, горелки слишком много дудлят, так что приходится за всем приглядывать.

- Твое здоровье, да мне в рожу! – бросил темноволосый и поднес ко рту стеклянную кружку с медом. – Ну что, пан Мурашко, пью за то, чтобы изменника Подборского ты до последнего судами разорил.!

Одним духом он заглотал содержимое, после чего одним движением разбил кружку о свою подбритую голову. Глаза темноволосого быстро нашли Бертрана.

- Пей, француз, до дна! – воскликнул он. – Знай польскую шляхту! Пей, лягушатник, узнаешь вкус шляхетского меда!

- Помни, франца²⁷, сарматское гостеприимство, - заговорил с другой стороны Мурашко. – Чтобы потом не рассказывал, что польские шляхтичи тебя трезвым домой пустили!

Де Кюсси тщательно пригляделся к громадной стеклянной кружке. На глаз в ней вмещалось, самое малое, с полкварты²⁸ меда. Он даже задрожал, когда до него дошло, сколько он потребил этого напитка. После чего поднес кружку к губам и начал пить. Он не допил и до половины, как пришлось оторвать кружку от уст и передохнуть. Муращко и второй – Бертран уже и забыл, как звучало имя темноволосого – громко загоготали. Мурашко кивнул корчмарю.

- Эх, братик, а ведь не допил! – воскликнул старик. – Ну-ка, жид, подлей французу дополна! Знай, франца, щедрость польскую. До дна, мил'с'дари, до дна!

Де Кюсси снова погрузил усы в мед. Он уже не сильно и мог больше пить, поскольку опасался, что через какое-то время свалится под стол, к радости обоих дебоширов. Но, к его счастью, дверь корчмы неожиданно распахнулась, и оба собутыльника Бертрана повернули головы в сторону входа. Это дало время месье де Кюсси на то, чтобы отставить кружку, передохнуть и даже вылить остаток меда под стол.

Тем временем, в корчму верхом въехал какой-то шляхтич. Француз внимательно поглядел на него. Вновьприбывший был еще довольно молодой, красивый лицом. Совершенно не смущаясь, он въехал на коне прямо на средину помещения. А потом соскочил прямиком в объятия Мурашко и второго шляхтича, фамилии которого де Кюсси так и не мог припомнить.

- Пану Дыдыньскому честь и слава! – воскликнул Мурашко, вздымая кувшин с медом. - Выпьем побыстрее, чтоб жилось повеселее!

- Здоровье деда Мурашко! – воскликнул в ответ пан Дыдыньский, - величайшего гуляки киевского воеводства.

- Здоровье! Здоровье!

- Ну, говоря по правде, самый славный и знаменитый в нашем воеводстве – это не я, - заявил Мурашко, когда уже все уселись за столом. – Шельмовством все же уступаю пану Лашу, который из судебных приговоров сделал себе подкладочку на делию, только представьте себе, мил'с'дари. Двести шестьдесят три баниции и сорок восемь инфамий! Вот это вам шельма!

- Да, мил'с'дари, познакомьтесь, - обратился к недавно прибывшему крупный шляхтич. – Это пан де Кюсси, француз, который приехал сюда, чтобы присмотреться к обычаям польским. Пан шевалье, познакомься, мил'с'дарь, с Яцеком Дыдыньским, первой саблей саноцкого воеводства!

- К вашим услугам, - сказал шляхтич, пожимая руку французу. Бертран заметил, что у того на боку висит тяжелая гусарская сабля в затасканных черных ножнах. Подобного рода оружие носили в этой стране только величайшие забияки и гуляки. А де Кюсси уже научился уважать польскую саблю, почувствовав ее на собственной шкуре в одной мазовецкой корчме.

- И что нам расскажешь, мил'с'дарь Дыдыньский? – спросил высокий и хмурыйшляхтич.

- А что бы вы желали услышать?

- О тои, как вы Москву добывали!!! – выкрикнул Мурашко – и как бояр за бороды к конским хвостам вязали.

- Тогда налейте мне меду, - буркнул Дыдыньский. - - Ладно, судари мои, расскажу я вам одну странную историю, только не надейтесь, что она будет о победе. Рассказ невеселый, но, думаю, он вас порадует…

рассказ второй

ВЕТО

- Вето. Не позволяю. Отойдите от могилы!

Все замерли. Хотя уже и смеркалось, Кшиштоф четко видел их лица – мрачные, со свешивающимися вниз неухоженными усами. Выглядели они словно мертвяки – исхудавшие, с видением голода, отпечатанным на щеках. Походили они на скелеты с церковных росписей. Только лишь горящие глаза выделялись на их трупных лицах.

Медленно, как во сне, повернулись они к Кшиштофу. Поначалу заметили его стройную фигуру, внезапно выросшую в тени колючих кустов у кладбищенской стены, а только потом остановили взгляды на блестящих круцицах в руках мужчины.

Один из них сдвинул назад старую, вылинявшую, дырявую шапку.

- Чего хочешь, курвин сын?

- Чтобы вы отошли от могилы, - спокойным голосом прозвучал ответ. – Пиздуйте отсюда!

- Сам пиздуй, - рявкнул кто-то из толпы. – Ты чего имеешь в виду. Мы ничего плохого не делаем!

- А вот это? – жестом головы Кшиштоф указал на лежащие у могильной ямы кирки. – Что это должно значить?

Те ничего не отвечали, не шевелились, но Кшиштоф знал, что каждый из них задумывается над тем, сумел бы напасть на него, прежде чем пистоли выстрелят. Шансов у них не было бы, вот только голод всегда затмевал здравый смысл.

- Мы дадим тебе немного, - буркнул кто-то из тех и указал на могилу.

- Выматывайтесь!

- Половину.

- Не хочу, - тихо сказал он. – Считаю до пяти.

- Так ведь там лежит московский. Не наш.

- Ну так и что?

- Тебе не хочется жрать? Того, что получишь, на неделю хватит.

- Один!

Пошевелились. Но , как он опасался, на него не бросились.

- Я его знаю,- буркнул один из кучи. – Это Кшиштоф Вилямовский… Из Равы Мазовецкой. Мил'с'дарь пан наместник казацкой хоругви Самуэля Дуниковского.

- Ну так и что?

- Два!

- А то, что перестреляет нас, как уток. И глазом не моргнет. Он же псих. Иезуитская болтовня выела ему голову. Вроде как и солдат, а есть товарищам не дает.

- Три!

Кшиштоф старался, чтобы его голос был жестким и безжалостным. Только ему не слишком это удавалось.

- Идем на него? – прохрипел третий из кучи, самый дикий, одетый в грязный и рваный жупан. Кусты за спиной наместника зашелестели, и из них выскочил Кацпер с ружьем.

- Я уже говорил, чтобы вы убирались отсюда!

- Ладно, буркнул кто-то. – Но мы еще встретимся. Мил'с'дарь Вилямовский, похоже, пан не желает долго жить?

- Вы сапежинские²⁹? Нет, от рук бураков я не погибну.

- Не говори "гоп", рыло мазурское. Ты поему хочешь нас удерживать?

- Да разве вы в Господа не верите? Господи Иисусе, есть вещи, которых нельзя делать. Никогда, ни в коем случае.

- Тебя ведь никто не заставляет это жрать. Если хочешь, можешь сдыхать от голода. Но почему нам не даешь есть?

- Потому что я шляхтич. А это к чему-то обязывает.

- Через пару недель будешь отдавать гербовой перстень за кусочек конины ил за вареную крысу, - мрачно сказал тот же, что и раньше. – Только никто от тебя не купит.

- Молчи! Ведь не для того мы отправились на войну, чтобы есть трупы. Четыре!

Тот, в рваном жупане, сцепился с Кшиштофом взглядом. Так они стояли какое-то время, после чего сапежинец выругался, повернулся и направился за ограду кладбища. Его два приятеля: высокий, в мисюрке, и с чеканом в руке, и низкий, худой, с перевешенной через плечо рапирой, поспешили за ним. Вилямовский глядел в их сторону, пока троица не скрылась в полутьме. Только сейчас до него дошло, насколько сильно овладела им холодная дрожь. Он боялся. И следовало это признать перед самим собой. А действительно ли я прав?, - подумал Кшиштоф. – Следует ли это делать? И так уже все мы прокляты… Но, может… Он надеялся, что сделанным минуту назад он подложил еще один кирпичик к спасению. К искуплению того, что занозой торчало где-то глубоко в его душе.

- А чтоб его! – выкрикнул он с яростью и стукнул кулаком по размокшей от дождей земле могилы. Сил у него уже не осталось. Все на этой войне выглядело не так, как он себе представлял. Все было другим. Наместник медленно поднялся, отвернулся от могильного холма.

- Иди на квартиру, - сказал он Кацперу. – В сундуке у меня в комнате есть пара сухарей.

Его почетовый³⁰ кивнул. Кшиштоф еще подождал, когда тот исчезнет в темноте, а потом направился к воротам. Снова вернулись головокружения. И он знал, что те означали. Вот уже пять дней у него во рту не было ни маковой росинки. Говоря попросту – он был голоден.

Улицы Китай-города – последнего, помимо Кремля, района Москвы, который еще оставался в польских руках, были совершенно пустыми. Впрочем - а кто должен был по ним ходить? Горожане прятались по домам, а польский гарнизон Кремля давно уже страдал от голода. На улицах царила тишина. Только лишь где-то далеко, на гигантских стенах охрана обменивалась негромкими сигналами. Печальные голоса труб под мрачнеющим осенним небом звучали жалостно.

Москва всегда изумляла Кшиштофа. Понятное дело, тогда, когда он не был голоден. Изумляла своим внешним видом, а поражала своей громадой. Даже сейчас, хотя на улицах было темно, он мог рассматривать огромные деревянные дома, огражденные солидными деревянными заборами; каменные боярские хоромы, огороженные от улицы палисадами из почерневших древесных стволов, и церкви – громадные, выстреливающие в небо тысячами колоколен и куполов, увенчанных целым лесом покривившихся православных крестов. Москва была польской. Она была твердыней и в то же самое время ловушкой, поскольку за стенами Китай-города и Кремля стояли войска Минина и князя Дмитрия Пожарского, которые невозможно было сосчитать, словно волки они ожидали момента, когда смогут погрузить клыки в телах ляхов. Тех самых поляков, которые до сих пор безнаказанно их громили в хвост и в гриву.

Крик, неожиданно донесшийся из боковой улочки, вызвал, что Вилямовский вздрогнул и схватился за рукоять сабли. Окрики повторились, сейчас уже намного слабее, а потом вообще затихли. Кшиштоф подумал недолго – затем вырвал саблю из ножен и завернул в ту узенькую улочку. Он даже начал бежать, насколько у него было сил. В переходе между двумя деревянными стенами домов было так темно, что конца закоулка не было видно.

Он заметил их раньше, чем они его. Два человека в жупанах, которые обычно носили венгерские гайдуки, прижимали к земле дергающуюся фигуру. По длинным светлым волосам Кшиштоф понял, что это женщина. Валявшаяся неподалеку факел давал немного света.

Гайдуки были настолько поглощены насилием, что схватились на ноги лишь тогда, когда поляк был в нескольких шагах от них. Странно, что у них еще имелись на все это силы. Первый сорвался будто молния и наскочил на Вилямовского с саблей, а второй оттянул дергавшуюся женщину назад. Кшиштофу удалось атаковать первым. Он отбил удар слева и перешел в наступление. Гайдук уклонился, ударил плоско, низко, практически присев, а Вилямовский ушел в защиту лезвием, которое держал вертикально. А после того, как молния, рубанул сверху. Удар упал на голову противника. Гайдук вскрикнул и упал на землю.