Рассказы о Чарлзе Дарвине

Ключ к тайне

Дарвин прижал тёплую мордочку пинчера к лицу. Полли пришла в полный восторг: её хозяин вернулся домой после месячного отсутствия. Вне себя от радости, она лизнула его прямо в губы, а он заговорил с ней нежным и ласковым голосом:

— Ты скучала без меня?! Я полечился немного на водах, дружок. Хорошо ли ты вела себя, моя маленькая милая Полли? — И собачонка на своём собачьем языке ответила:

— Я очень соскучилась. Всё было благополучно, только я нечаянно попортила две грядки с примулами, за что мне попало от Френсиса. — Она спрыгнула на землю, завертелась, заметалась до того, что стала задыхаться.

— Мы пройдём к голубям, Полли!

У Дарвина отличная коллекция голубей. Он бросил хлебные крошки, и голуби мигом слетели к его ногам. Хороши зобастые! С каким важным видом они несут на высоких ногах длинное туловище, постоянно раздувая зоб. Забавная птица и на голубя совсем не похожа! А вот птица с хвостом в виде пышного опахала; её тело красуется как бы на фоне яркого веера.

Учёный задумчиво смотрел на птиц: любопытная порода — с капюшоном из перьев на голове. А эта, у которой огромная голова того и гляди перевесит туловище!

Среди мягкого воркованья голубей выделялся чей-то резкий голос.

«Тоже голубь, а голос совсем не похож на голубиное „гуль-гуль“, — подумал Дарвин. — Как все породы отличаются друг от друга и от дикого голубя. Вот и он прилетел за угощением!»

Белая полоса на спине, двойная чёрная каёмка на крыльях, чёрный кончик и белая оторочка у хвостовых перьев сразу выдавали обыкновенного сизого голубя.

— Ну и к чему вам, доктор Дарвин, этот простой голубь? — недоуменно спросил его как-то слуга. — У вас такие великолепные породы!

— А этот простой-то самый великолепный, самый почтенный. Родоначальник!

Слуга ушёл, в душе удивляясь на хозяина. Конечно, доктор редкой доброты человек. Это вся деревня знает. Кто помог организовать «Клуб друзей», где так приятно посидеть вечерком? — Доктор Дарвин. Кто ведёт все денежные отчёты этого клуба? — Доктор Дарвин. А если какая беда случится, к кому придёт каждый из деревенских жителей? — Опять сюда же, к Дарвину. Только у него странные занятия! Книги пишет, это хорошо. Но вот голубей разводить, снимать с них шкурки, перья, считать косточки, взвешивать да измерять — чудно! А зачем простых-то голубей развёл вместе с хорошими? Скрещивает то одних, то других? Мальчишки ему всякую всячину тащат. Ящериц, змей, дохлых птенцов, — за всё благодарит!

Откровенно говоря, Дарвину надоела вся эта голубиная премудрость. Шутка сказать, при плохом здоровье, не позволяющем подолгу сидеть за столом, он сделал сотни взвешиваний, измерений и подсчётов. На его столе множество листков бумаги, покрытых рядами цифр. Вот измерения костей голубя турмана, того самого, что забавно кувыркается в воздухе подряд несколько раз. А это — данные о скелете почтового голубя. Столбики цифр на других клочках, вырванных из детской тетради, относятся ещё к нескольким породам. Здесь и подсчёты числа перьев в хвосте и описание их окраски, и разные выписки из книг, и письма.

Почему рядом с письмом одного известного египтолога лежат выписки из древних римских книг? Или описание двора Акбар-Хана, властителя Индии конца XVI — начала XVII века? Всё это справки о давности происхождения голубиных пород. Египтолог пишет Дарвину, что в кухонном счёте фараона, жившего более пяти тысяч лет назад, уже упоминались домашние голуби. Древние римляне разводили несколько голубиных пород, а Акбар-Хан до того любил голубей, что всюду появлялся в сопровождении двадцатитысячной пернатой свиты.

Породы голубей появились очень давно, и они совсем не похожи друг на друга. Кто же предок этих пород? Принято было считать, что турман произошёл от дикого турмана, зобастый взял начало от своего самостоятельного вида и так далее.

«Нет, все домашние голуби берут начало от одного дикого вида, от сизого голубя. Всё-таки, несмотря на все различия между сизым голубем и домашними, можно уловить сходство между ними, особенно если сравнивать их птенцов». И учёному пришла в голову мысль скрестить сизого голубя с домашними, чтобы посмотреть, какое будет потомство в первом, во втором и третьем поколении. Вот это потомство и живёт в голубятне Дарвина — типичные сизые голуби.

«Мой оправдательный документ», — называет их учёный. Дело в том, что он пришёл к убеждению, что все породы домашнего скота и сорта культурных растений произошли от одного или очень немногих диких видов. И опыт с голубями это отлично доказывал.

Как-то вечером Дарвин сидел у себя в кабинете:

— Совершенно верно, теперь их больше четырёхсот сортов. Модный цветок! — Дарвин рассматривал новый полученный им каталог декоративных растений. Известная в Англии садовая фирма усиленно рекомендовала анютины глазки. За последние тридцать лет они вошли в моду.

— А гиацинт явно сходит со сцены! Несомненно, за сто лет число его сортов убавилось вдвое. Было около двух тысяч, а теперь нет и тысячи!

В 1596 году с Востока привезли четыре сорта гиацинтов. Его тонкий аромат и изящный вид очень понравились англичанам, и новые сорта стали появляться десятками и сотнями. А потом пришли другие «любимцы-растения», и внимание к гиацинту упало.

Перед Дарвином лежат целые кипы журналов по садоводству и огородничеству, груды прейскурантов и каталогов. По ним он проследил, что породы и сорта постепенно улучшаются, становятся всё более разнообразными и всё больше отвечают интересам человека. Взять к примеру крыжовник. Ягоды более старых сортов — мелкие, а у недавно появившихся сортов отличаются крупными размерами. А животноводство! С одной овцы, например, получают шерсти столько, сколько в прошлом столетии нельзя было иметь от десяти овец.

Дарвин откинулся на спинку кресла и закрыл утомлённые глаза… Хорошо было бы почаще посещать водолечебное заведение. Воды помогают, но так жаль времени на лечение.

«Я прочёл груды книг по земледелию и садоводству, но главное, надо добывать факты и факты». — Это был вывод, которым он обычно заключал свою работу…

Все эти годы он добывал факты неутомимо и последовательно, всюду, где представлялась возможность… Книги… Они не всё могут сказать. Многое он узнал у сельских хозяев, практиков.

Что делает садовник, желающий получить новый сорт анютиных глазок, лилий, роз или других растений? Он внимательно разглядывает цветки и находит среди них такие, которые больше нравятся ему по запаху, форме или числу лепестков, может быть, по окраске. Только их семена он отбирает, сохраняет и сеет на особой грядке. На следующий год он поступит таким же образом, потом ещё раз и ещё. Через несколько лет у него будет новый сорт.

А разве не то же самое делает животновод? Ему нужны овцы с длинной и тонкой шерстью. Его зоркий глаз тотчас заметит в стаде лучших по качеству шерсти овец; их отбирают и оставляют на племя. Так поступит он во второй, третий раз и через несколько поколений получит новую породу овец. Нужны овцы с хорошей овчиной — животновод отбирает овец по этому признаку из поколения в поколение.

Недавно Дарвин был на одной сельскохозяйственной выставке. Посещения таких выставок всегда доставляли ему большое удовольствие. Какие свиньи, коровы, овцы, куры! Он очень любил беседовать с хозяевами: какова родословная животных, сколько они дают молока, шерсти, как ухаживают за ними.

— Как получаете вы хорошие породы собак? — спросил он одного помещика, у которого была замечательная псарня.

— Оставляю немногих, а остальных убиваю! — ответил тот.

Этот ответ поразил Дарвина своей беспощадностью и в то же время правдивостью. Действительно, суть отбора в том и заключается: лучших оставить для размножения, а негодных истреблять. В Англии когда-то все лошади, не достигающие известного роста, уничтожались — был такой закон. Вместе с тем запрещалось вывозить племенных животных…

В дверь постучали. Миссис Дарвин пришла пригласить его послушать чтение нового романа.

— А ты посмотрела, какой у него конец? Если герои остаются несчастными, то я попросил бы лучше выбрать другую книгу, — серьёзно сказал Дарвин.

— Вполне хороший финал: всё устраивается к общему удовольствию, несмотря на всякие злодейства и козни. — Миссис Дарвин подбирала романы с благополучной развязкой.

— Ты знаешь, я вообще издал бы закон против романов с несчастливым окончанием, — пошутил он, усаживаясь у камина.

Чтение началось, но Дарвин думал о своём:

«Ключ к тайне происхождения новых видов заключается в отборе. Это несомненно. Отбор — всемогущее начало в руках человека. Часто человек и не замечал, что, оставляя на племя только лучших животных, он вёл таким образом отбор. Он делал это из поколения в поколение, а в конце концов получалась новая порода. Всё дело, — думал Дарвин, — в отборе, искусственном отборе, который человек ведёт с незапамятных времён… Уход, воспитание важны в свою очередь… но главное — отбор…»

Миссис Дарвин прочитала целую главу, начала вторую: её тонкие пальцы перевёртывали страницу за страницей. Книга оказалась интересной, с героями происходили удивительные приключения. А перед Дарвином вставали другие картины, картины его юности… Кембридж… его наставник, мистер Шоу, с которым он часто бывал на скачках в Ньюмаркете, этом городе лошадей, где самое красивое здание отведено под жокей-клуб.

Ещё тогда, студентом, он узнал, что жеребёнок от самых лучших родителей обязательно проходит школу. Сначала молодую лошадь учат мелкому галопу, потом быстрому бегу. Кормят лошадь соразмерно с её работой. За каждой лошадью смотрит отдельный конюх. Ежедневно он чистит её, делает массаж, растирает губками, покрывает то полотняным, то суконным покрывалом.

А в результате — какие чудные лошади! Вот летят они, прославленные английские скакуны. Мускулы у них крепки, как сталь, тело стройное.

Скаковых лошадей в Англии очень любят и уже давно занимаются их разведением. Из поколения в поколение они становились всё лучше и лучше и даже превзошли своих предков — арабскую и турецкую лошадь: стали выше, длиннее, легче и в то же время сильнее. Да, вот что значит отбор.

Это и надо будет основательно подчеркнуть!

— Что ты сказал, дорогой? — спросила удивлённая жена.

— Прости, пожалуйста, это я так, не придавай значения, — виновато улыбнулся Дарвин. Она чуть заметно вздохнула: его ум никогда не перестаёт работать. Вообще он слишком много трудится!

— Ни о чём больше не думаю, только слушаю, только слушаю, моя дорогая Эмма!