Рассказы о Кирове

М. К. Ветошкин В ТОМСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ РСДРП

Сергей Миронович Киров сыграл огромную роль в истории томской организации нашей партии, где он получил первую большевистскую выучку и закалку и где он вел непримиримую борьбу с оппортунизмом. Если Омск дал нашей партии преданнейшего большевика Валериана Владимировича Куйбышева, то подпольный Томск воспитал пламенного борца рабочего класса Сергея Мироновича Кирова. Оба они вышли из сибирского подполья, оба получили здесь первую партийную выучку и закалку и впоследствии, выйдя на всероссийский простор, стали руководящими работниками победоносной партии пролетариата.

Сергей Миронович Киров начал свою партийную работу в сибирском подполье. В августе 1904 года, восемнадцатилетним юношей, приехал он в Томск, чтобы поступить в местный технологический институт. Здесь у Кирова был знакомый студент, Иван Никонов, который обещал ему помочь устроиться в институт.

Томск, однако, весьма неприветливо встретил будущего трибуна великой пролетарской революции. Средств у Сергея Мироновича не было, и надо было прежде всего подумать о куске хлеба, а потом уже об учебе. Пришлось ради заработка поступить чертежником при томской городской управе. Дальше надо было позаботиться о подготовке к экзаменам в технологический институт. С этой целью Киров поступил на общеобразовательные курсы, которые посещались тогда и передовыми рабочими Томска, в том числе печатниками Рябовым и Иосифом Кононовым, состоявшими одновременно в подпольном социал-демократическом кружке Крамольникова. Киров завязал знакомство, а впоследствии и близко сдружился с печатником И. Кононовым, через которого вскоре вошел в кружок Крамольникова. С этого началась партийная работа С. М. Кирова.

Здесь надо сказать, что собой представлял тогда в Томске упомянутый мною кружок Крамольникова. Григорий Крамольников бежал в августе 1904 года из нарымской ссылки, будучи тогда убежденным искровцем и последователем большинства II съезда партии. Обосновавшись в Томске, Крамольников организовал по поручению местного комитета большевиков кружок повышенного типа для подготовки наиболее надежных и ответственных пропагандистов и агитаторов партии. В этот кружок входили рабочие-печатники: Иосиф Кононов, брат его Егор Кононов, Николай и Анатолий Дробышевы, Григорий Левин, Колико и другие. Вскоре в этот кружок был по рекомендации Иосифа Кононова введен и Киров. Кружок занимался изучением «Что делать?» Ленина и был строго выдержан в искровском духе…

Крамольников, будучи уже в то время опытным пропагандистом, давал основательную ленинскую подготовку своим слушателям. Среди членов его кружка самым способным и активным оказался Сергей Костриков (Киров), который вскоре перешел в под комитетскую группу, руководимую также Крамольниковым.

Подкомитетские группы (или просто подкомитеты, как их еще иногда называли) представляли у нас, в Сибири, ответственные пропагандистские коллегии при комитетах партии. В состав Томского подкомитета в конце 1904 года входили: С. М. Киров, М. А. Попов, Н. Дробышев, Маслов (был в 1906 году членом комитета Сибирского союза от большевиков и делегатом на Лондонском съезде партии), Н. Н. Суслов (работал в 1905 году в большевистской организации в Чите) и другие.

Кружок Крамольникова с отъездом последнего в январе 1905 года в Красноярск, а затем в Самару распался, а все члены кружка целиком ушли в активную партийную работу. Сергей Миронович Киров скоро занял руководящее место в подкомитете как наиболее вдумчивый и ортодоксальный марксист-ленинец. Ему принадлежала мысль о сближении устной и письменной агитации путем предварительного обсуждения прокламаций и листовок комитета в кружках, на массовках и летучках. В 1905 году, в разгар массовой партийной работы, этот прием, позаимствованный у томичей, широко применялся уже во всех большевистских сибирских организациях.

Сергей Миронович предъявлял чрезвычайно большие требования к себе как пропагандисту, он тщательно готовился к каждому своему выступлению. С первых же шагов своей партийной жизни Киров со всей серьезностью относился к боевым и организационно-техническим задачам партии. Не случайно он близко сошелся с томским большевиком А. М. Смирновым.

Смирнов придавал чрезвычайно большое значение технической организации подготовки вооруженного восстания. Он был инициатором создания боевой дружины при Томском комитете партии еще в 1903 году. В архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК партии сохранился устав этой организации, разработанный Смирновым и датированный июлем 1903 года…

В 1905 году Киров сам был организатором и активным участником боевой дружины Томского комитета.

18 января 1905 года Киров принимает активное участие в знаменитой томской демонстрации, которая была обстреляна полицией. Киров шел в первых рядах демонстрации, рядом с другом своим — печатником Иосифом Кононовым, который нес знамя комитета. Кононов был убит наповал полицейской пулей, а Киров случайно уцелел.

Вот как описывалась эта вооруженная демонстрация, организованная Томским комитетом нашей партии в знак протеста против расстрела рабочих 9 января в Питере, в большевистском заграничном органе «Вперед» № 12 от 29 марта 1905 года:

«Кроме Егора Кононова (ошибочно вместо Иосифа назван брат его Егор. — М. В.), убит был мальчик 13 лет. Раненых и изувеченных около 200 человек, арестовано 120 человек. Кононова хоронили через несколько дней. В гробу он лежал в красной рубашке, в венке была красная лента. Речей не было, полиция вела себя сдержанно, в университете и технологическом институте были сходки. Решено было прекратить занятия до осени. В университете, кроме того, решено было содействовать Сибирскому союзу в устройстве забастовки по линии Сибирской железной дороги, чтобы тем положить конец войне…»

На другой день после этого расстрела в прокламации, посвященной убитому Кононову и изданной Томским комитетом под заглавием «В венок убитому товарищу», С. М. Киров вместе со своими товарищами по подкомитету писал:

«Он умер, как подобает умереть всякому рядовому той великой армии, которая называется всемирным пролетариатом. Он пал, как готов пасть каждый из нас за рабочее дело. Он пал со знаменем в руках, под сенью которого рабочий класс несет обновление всему миру…»

Эти слова чрезвычайно характерны для всего революционного облика Кирова. Он был прирожденным бойцом пролетариата, не знавшим страха и до конца преданным делу своего класса. Уже с первых шагов своей партийной работы Киров обнаруживает темперамент и зоркость будущего трибуна революции.

«Кровь лилась в Петербурге, Москве, Риге, — читаем мы в той же прокламации, принадлежащей перу Кирова, — кровь пролилась в Томске, кровь еще будет литься. Рабочий класс знает это. Он знает, что нигде в мире свобода ему не давалась сама, а везде она была добыта им кровью и жертвами. Тюрьмы и виселицы не запугают рабочий класс, штыки и пули не остановят революционного движения пролетариата…»

Это пишет молодой пролетарский юноша. Какая же для этого нужна была тогда сила убеждения и вера в победу своего класса! Кирову свойствен был величайший пафос революции. Написанная им вместе с другими членами подкомитета прокламация на смерть Кононова заканчивалась словами революционного поэта:

Томская вооруженная демонстрация 18 января 1905 года явилась в жизни Сергея Мироновича Кирова тем боевым крещением, которое определило его дальнейший жизненный путь. Он бросил мечты о технологическом институте и навсегда, бесповоротно ушел в революцию, став партийным профессионалом.

Приехав в конце апреля 1905 года в Томск в качестве партийного профессионала, я застал там С. М. Кирова уже на ответственнейшей секретной работе: он заведовал подпольной типографией, или, как тогда у нас говорили, «техникой». Надо сказать, что на заведование «техникой» ставились только самые надежные и проверенные товарищи, обычно входившие в состав комитета. «Техника» по условиям того времени была сердцем всей агитационной партийной работы. В условиях постоянных полицейских преследований, будучи лишенными возможности выступать на широких собраниях, мы могли вести устную агитацию и пропаганду только в небольших нелегальных кружках и на узких сравнительно массовках и летучках. Для воздействия же на широкие массы у партии оставалась одна лишь возможность — подпольная печать. Понятно, что это наиболее острое оружие нашей партии в борьбе с царским самодержавием было под постоянным прицелом царских охранников и жандармов. Они выслеживали и вылавливали подпольные типографии всеми путями и способами. Условия работы в нелегальных типографиях были исключительно тяжелыми. Товарищам, которые работали в типографии или держали с ней связь, по соображениям конспирации воспрещалось заводить какие-либо знакомства, ходить в гости, вести переписку и т. п.

Эти товарищи обычно жили, как отшельники, чтобы не привлечь к себе чем-нибудь внимание жандармов и полиции. Отсюда и пошло распространенное в нелегальной среде выражение «сидеть в технике» (то есть работать в подпольной типографии), что означало, в сущности, быть добровольным узником. К этому надо добавить еще крайне изнурительную постоянную нервную настороженность тех, кто «сидел в технике» или держал связь с ней. При всей осторожности и конспирации все же каждую ночь можно было ждать жандармов или полицию. А провал «техники» часто означал временный провал почти всей партийной работы. Понятно, какая ответственность ложилась при этом на товарища, который заведовал подпольной типографией.

Сергей Миронович Киров прекрасно справлялся с порученными ему обязанностями по руководству «техникой» Томского комитета. Он показал себя на этой работе выдержанным конспиратором и великолепным организатором. Наша томская «техника» под руководством С. М. Кирова провела в 1905 году колоссальную работу, выпустив десятки прокламаций на злободневные политические темы. Прокламации о всеобщей политической стачке, о войне с Японией, о вооруженном восстании и т. п. расходились по всей Сибири, проникали в солдатские эшелоны и доходили до фронта, на далекие поля Маньчжурии. Печатная агитация Сибирского союза в 1905 году своими успехами во многом обязана организаторским способностям Сергея Мироновича Кирова.

После летней конференции Сибирского союза в 1905 году, закончившейся победой меньшевиков, перед большевиками на очередь дня встала задача активизировать борьбу с меньшевиками и гнилым примиренчеством среди части большевиков. Большевистское руководство решило тогда перераспределить силы Сибири. Баранский взял на себя Красноярск, Иркутск и общее руководство большевистской работой в Сибири; Киров, как наиболее влиятельный среди томичей, остался в томском районе; автор этих строк был направлен на подкрепление в Читу, а другие товарищи разъехались по периферийным группам.

Осенью 1905 года Киров вошел от большевиков в Томский комитет и повел деятельную агитацию за всеобщую стачку и вооруженное восстание. Для закрепления большевистского влияния на периферии Киров руководил одновременно тайгинской рабочей группой и часто наведывался на Анжерские угольные копи. С лета 1906 года у него начался период тюрем и подпольной работы то в Европейской России, то опять в Сибири, то на севере, то на юге.

Сергей Миронович высоко ценил подпольную революционную выучку. Вспоминая о ней, он говорил на пленуме Ленинградского областного комитета и горкома ВКП (б) 10 октября 1934 года:

«Ведь мы, люди старшего поколения, мы живем, я прямо должен сказать, пускай меня поправят люди моего возраста, — мы живем на 90 % багажом, который мы получили в старые, подпольные времена. И тут правильно говорят: не только книжки, а каждый лишний год тюрьмы давал очень много — там подумаешь, пофилософствуешь, все обсудишь 20 раз, и когда принимаешь какую-нибудь партийную присягу, то знаешь, к чему это обязывает, что это значит…»

Тот, кто прошел подпольную школу, хорошо знает, что это было именно так. Но Кирову чуждо было зазнайство, он не переставал учиться до последнего дня своей жизни и сам был блестящим пропагандистом марксистско-ленинской теории.

Сергей Миронович Киров был одним из немногих членов томской организации, который давал решительный отпор меньшевикам и троцкистам во главе с Гутовским. Вернувшись в 1905 году из-за границы уже членом меньшевистского ЦК (организационной комиссии, избранной на женевской меньшевистской конференции), Гутовский засыпал Томск меньшевистской литературой и развил бешеную подрывную работу, собрав вокруг себя в Томске наиболее заядлых меньшевиков со всей Сибири. Большевистская литература из-за Гутовского в Томск почти не доходила.

При этих условиях для борьбы с меньшевистским засильем надо было прежде всего правильно информировать партийных массовиков о разногласиях в партии. С этой целью Киров организовал кружок по изучению разногласий и книги Ленина «Что делать?», теоретические положения которой легли в основу идеологии большевистской партии.

С другой стороны, после того как большевистские руководители Сибирского союза по окончании конференции разъехались из Томска, было очевидно, что при создавшемся соотношении фракционных сил местным большевикам стало целесообразнее перенести центр тяжести своей революционной пропагандистской работы из Томска в рабочие районы (станция Тайга, Анжерские копи). Вокруг молодого Кирова в самом Томске группировались главным образом товарищи, работавшие в боевой дружине при Томском комитете (братья Дробышевы, Ведерников, Иванов по кличке «Канительщик», А. М. Смирнов, М. А. Попов, Иннокентий Писарев и др.).

Соотношение сил двух фракций в объединенной томской организации во второй половине 1905 года может характеризовать тот факт, что на июньских выборах комитета в него прошли от большевиков только двое — С. М. Киров и М. А. Попов (на одиннадцать членов комитета). В то же время в подкомитете из тридцати членов было всего шесть большевиков. Таким образом, в результате подрывной работы В. А. Гутовского меньшевики оказались в большинстве как в комитете, так и в подкомитете.

Большевики под руководством Кирова вели в Томске упорную борьбу с меньшевиками, несмотря на крупный перевес пропагандистских сил на стороне меньшевиков, образовавшийся во второй половине 1905 года в результате отъезда из Томска большевиков-профессионалов Сибирского союза.

В то время как меньшевистское большинство Томского комитета возилось с нелепой затеей выборов «революционного самоуправления», томские большевики под руководством С. М. Кирова, не теряя времени, укрепляли боевую дружину, запасались оружием и вооружали рабочих. Вскоре после захвата меньшевиками томской организации С. М. Киров, ставший уже партийным профессионалом, переносит центр тяжести своей пропагандистской работы из интеллигентского Томска на станцию Тайга, где организует крепкую большевистскую группу среди рабочих местного железнодорожного депо. Таким образом, в противовес томскому засилью меньшевиков под боком у Томского комитета создается большевистский центр местной работы.

На станции Тайга Сергей Миронович начал работу в середине июня 1905 года. На открытии памятника Кононову он познакомился с делегацией тайгинских рабочих. Один из тайгинских делегатов обратился тогда к комитету с просьбой послать людей к ним в Тайгу для организации массовок. За это дело взялся Киров, который привлек для работы еще двух большевиков, Попова и Писарева, и энергично принялся за организацию большевистской группы в Тайге. Эта группа состояла почти исключительно из рабочих депо, руководила в октябре всеобщей забастовкой, проводила конфискацию оружия у железнодорожных жандармов и управляла в октябрьские дни движением пассажирских и товарных поездов.

Надо еще сказать, что влияние томских меньшевиков даже и в тот период, когда они имели большинство в комитете, не выходило за пределы самого Томска. Почти вся периферия Томского комитета находилась в руках большевиков. Кроме тайгинской группы большевистскими были социал-демократические организации Новониколаевска (Новосибирск), Барнаула. Делегаты этих организаций участвовали на Западносибирской конференции большевиков.

Да и в самом Томске положение меньшевиков было настолько непрочным, что стоило оттуда уехать в конце 1905 года таким видным лидерам меньшевизма, как B. А. Гутовский и А. Ф. Сухоруков, и руководство в комитете вновь перешло в руки большевиков. В мае 1906 года томские большевики под руководством и по инициативе C. М. Кирова организовали большую и прекрасно оборудованную подпольную типографию.

План Кирова заключался в том, чтобы под домом вырыть подземелье в двадцать метров длины, шесть метров ширины и пять глубины, оборудовать надлежащим образом это «подполье» и поместить в нем типографию. Намеченные Кировым большие земляные работы были выполнены и «подполье» приготовлено для установки в нем большой типографии Сибирского союза и Томского комитета. Киров должен был уже поехать в Петербург за оборудованием для типографии, но жандармы дознались, что Томский комитет вновь хочет обзавестись типографией, и накануне отъезда Кирова в Петербург арестовали его вместе с другими участниками этого предприятия. 16 февраля 1907 года Киров был приговорен томским окружным судом как член Томского комитета РСДРП к заключению в крепости на три года.

На смену Кирову в апреле 1907 года в Томский комитет вошел другой выдающийся большевик Сибирского союза — В. В. Куйбышев, воспитанник Омского комитета партии.

Первое заключение Кирову пришлось отбыть полностью в томской тюрьме, так как организовать побег не удалось. Киров вышел из тюрьмы только в июне 1908 года, отбыв 1 год 11 месяцев в крепости (как несовершеннолетнему срок заключения Кирову был сокращен). Он не терял даром время в тюрьме, употребив его на учебу. Отбывая заключение в крепости, Киров жадно поглощал книги, готовя себя для будущей большой революционной работы. Он вышел из тюрьмы образованным марксистом-ленинцем.

Едва оказавшись на воле, Киров снова ринулся на работу в подполье. На этот раз он не мог уже оставаться в Томске, где за ним следила полиция. После выхода из тюрьмы Сергей Миронович переезжает в Иркутск, где восстанавливает разбитую арестами местную социал-демократическую организацию и ведет борьбу с меньшевиками.

В мае 1909 года ему пришлось покинуть Сибирь в связи с тем, что томские жандармы, случайно открыв организованную Кировым в 1906 году нелегальную типографию Томского комитета, бросились на поиски организаторов этой типографии — Сергея Кострикова и его товарищей. С. М. Киров поспешил после этого скрыться и перебрался на партийную работу во Владикавказ. На этом не порывается, однако, у Кирова связь с Сибирью. Томские жандармы настойчиво продолжают поиски организатора подпольной типографии. После двух лет розысков им удается напасть на след С. М. Кирова во Владикавказе, и в августе 1911 года он был вновь арестован по делу томской типографии и отправлен этапным порядком в Томск.

Сергею Мироновичу снова пришлось оказаться узником томского исправительного арестантского отделения № 1, но на этот раз он скоро отделался от тюрьмы. Томские жандармы не сумели на суде доказать виновность Кирова, и он был оправдан «за отсутствием улик». С. М. Киров после суда вернулся снова во Владикавказ, где и застала его Февральская революция.

На Северном Кавказе Сергей Миронович широко использовал свой подпольный опыт работы в Сибири. Сибирский период партийной работы С. М. Кирова явился для него хорошей революционной школой, в которой он получил теоретическую и практическую выучку. В необычайно сложных и тяжелых условиях политической работы на Северном Кавказе молодой воспитанник Сибирского союза блестяще выдержал экзамен, и именно там развернулся его большой талант народного трибуна и партийного организатора.

Б. З. Шумяцкий «И ЗДОРОВО ЖЕ У НАС БУДЕТ!»

В 1905–1909 годы, в далекие годы, овеянные дымкой революционной романтики, я имел счастье встречаться с молодым Кировым. В Сереже Кострикове тех лет только выковывался вождь революции.

Он был душою томских большевиков того периода. Он организовал боевую дружину и вел ее в бой как руководитель и рядовой боец. Это он формулировал боевые задачи томских рабочих и руководил многочисленными забастовками и демонстрациями, которые предшествовали бурным октябрьским дням 1905 года в Томске.

Январская забастовка печатников типографии Маку-шипа, демонстрация в день похорон знаменосца томских революционных рабочих Иосифа Кононова, создание революционного лектория на томских общеобразовательных курсах, организация героической самообороны в дни октябрьского погрома, устроенного томскими черносотенцами, — все это неразрывно связано с именем Сергея Кострикова.

Я впервые встретился с Сергеем Мироновичем осенью 1905 года, но еще до этой личной встречи я знал Кострикова по восторженным рассказам о его революционных делах. Товарищи рассказывали об экспроприации печатного станка, о спасении Сергеем знамени томской демонстрации, о его организаторских и редакторских способностях.

Я не знаю, кто был автором знаменитой прокламации большевистского Сибирского социал-демократического союза «Сорок человек — восемь лошадей», но Сережа Костриков, несомненно, принимал участие в ее составлении и редактировании.

Через далекую Сибирь, к полям Маньчжурии, тянулись в те дни эшелоны царского воинства. Прокламация сибирских большевиков имела большой успех не только среди этих солдат, не только среди сибирских рабочих, — она с огромной быстротой разошлась по всей стране:

«Вокзал, свистит паровоз, грохочут вагоны. Жандармы и офицеры с силой отрывают жен от мужей. Женщины плачут, голосят. У бородатых людей и у тех текут слезы. Несчастных людей вталкивают в вагоны, и поезд отходит. Женщины пытаются цепляться за буфера, без памяти падают на платформу. Поезд уходит, а их отрывают. За платья женщин, плача, цепляются дети. Война — так царь захотел.

Сорок человек — восемь лошадей.

Тихо и уныло в деревне, кормильцев угнали, работы стоят. Кто справится с пашней? Из-за заброшенного поля, из-за околицы грозно выглядывает голод. Плачут дети. Печь не топлена. На последний гривен-пик жена нанимает писаря написать письмо. Но красные вагоны далеко угнали хозяина, и, пока идет письмо, тело его, наверное, успеет уже сгнить в чужом, далеком краю. Жди, жена. Ожидайте, дети. Война — так царь захотел…

Сорок человек — восемь лошадей».

Прокламация эта, часть которой мы сейчас привели, была замечательным документом в свое время, была образцом той простоты и вместе с тем глубокой принципиальности, с какой уже в те далекие годы вели революционную борьбу сибирские большевики.

Осенью 1905 года автор этих строк приехал к Сергею Кострикову в Томск и привез так называемую красноярскую программу железнодорожного союза. В те годы существовало несколько союзных уставов. В Иркутске эсерами и меньшевиками был выдвинут цеховой принцип объединения. Мы противопоставили этому принципу создание отраслевых союзов. Устав союза надо было согласовать с сибирским социал-демократическим центром, и над выработкой различных профессиональных уставов и программ много работал в то время Сергей Миронович.

Мы встретились с ним на квартире у доктора Грацианова, и сразу же после первых слов меня охватило ощущение, что мы с ним друзья и близкие люди.

В тот вечер Сергей Костриков должен был отвести меня, не знакомого с городом, на ночлег к одному из революционных товарищей.

Надо было идти на Исток (так называлось предместье города, расположенное за ручьем). Однако в квартире, которая предназначалась для ночлега, на сказанный мною пароль ответили недоумением, и мне пришлось вернуться к Сергею Кострикову, ожидавшему меня на улице.

— Ну что ж, — сказал Костриков, — завтра выясним, в чем тут дело, а сейчас пойдем искать другое место.

Мы пошли через весь город мимо низеньких деревянных домиков, закрытых, как крепости, заборами с огромными воротами. Во многих домах за воротами бегали цепные псы. На улицах было пустынно, и псы лаем провожали одиночных прохожих.

Мы шли и перебрасывались отрывочными фразами. В одном из домов сквозь ставни чей-то голос напевал сибирскую песню: «Эх, темная ноченька, мне не спится, сам не знаю почему».

Сергей Миронович остановился. Мы с удовольствием слушали глубокий грудной голос неизвестного певца. И когда песня окончилась и мы зашагали дальше, Сергей Миронович сам запел ту же песню о темной ноченьке. Голос у него был приятный, но в отличие от незнакомого певца пел он эту песню в очень бодром темпе.

Отвечая каким-то своим мыслям, Сергей Миронович сказал мне:

— Эх, и здорово же у нас будет!

— Когда? — спросил я, думая о другом.

— А после революции, — просто и уверенно ответил Костриков, словно он уже видел своими глазами эту чудесную жизнь, словно слушал собственное свое выступление через двадцать восемь лет на XVII съезде партии о хорошей жизни, о том, как хочется жить.

Г. Д. Потепин НА ДЕМОНСТРАЦИИ

В конце 1904 года, когда я начал свою партийную деятельность в городе Томске, мне было восемнадцать лет, и я работал тогда в Управлении Сибирской железной дороги, а вечерами учился на общеобразовательных курсах при политехническом институте.

На этих курсах училось много передовой рабочей молодежи, стремившейся получить среднее образование. Там я встретился и познакомился с Сережей Костриковым (Сергеем Мироновичем Кировым).

Знакомство с С. М. Кировым и другими большевиками имело для меня решающее значение — и я начал принимать активное участие в подпольной партийной работе.

Я состоял в группе по распространению прокламаций в городе. Мне и другим товарищам поручалось в ночное время расклеивать листовки на витринах и заборах, опускать их в почтовые и газетные ящики, оставлять на уличных скамьях, подсовывать в закрытые ставни.

В то время это было серьезным поручением, так как в случае провала участники распространения листовок, помимо ареста, подвергались избиениям в полицейских участках, а затем предавались суду, высылались в политическую ссылку или подвергались тюремному заключению.

В январе 1905 года Томский комитет РСДРП готовил вооруженную демонстрацию, которая состоялась 18 января.

В вооруженной демонстрации участвовало до трехсот человек — членов партии, революционных рабочих, служащих, студентов. Демонстрантов охраняла боевая дружина Томского комитета РСДРП, руководил которой Сергей Миронович Киров. Все мы, дружинники, были разбиты на десятки во главе с десятником и вооружены револьверами.

Участники демонстрации собрались против здания почтамта, на бывшей Почтамтской улице, развернули красное знамя с лозунгом «Долой самодержавие!» и с пением революционных песен направились к центру города.

Впереди колонны демонстрантов, рядом со знаменосцем Иосифом Кононовым, шел Сергей Миронович Киров.

Вскоре появился усиленный наряд полиции и жандармов, а за ними прибыла до зубов вооруженная сотня казаков, которые врезались в колонну демонстрантов.

Дружинники, охранявшие демонстрацию, дали вверх залп из револьверов. От неожиданности ряды казаков дрогнули, но после минутного замешательства они вместе с полицейскими и жандармами начали избивать нас саблями и нагайками.

Силы оказались слишком неравными. Сопротивление было бесполезным, демонстранты рассеялись по ближайшим улицам. Многие из нас были зверски избиты нагайками, ранены пулями и сабельными ударами и заключены в тюрьму.

Сергею Мироновичу Кирову ареста удалось избежать.

Обливаясь кровью, пал смертельно раненный знаменосец Иосиф Кононов, успевший при первом же столкновении сорвать с древка знамя и спрятать его у себя на груди. Сергей Миронович Киров принял меры к спасению знамени. В ту же ночь он пробрался в покойницкую больницы, отыскал труп Кононова и снял с его груди окровавленное знамя.

Это знамя через несколько дней развевалось на новой демонстрации, организованной Томским комитетом РСДРП на похоронах Иосифа Кононова.

Томская вооруженная демонстрация явилась для нас, молодежи, боевым крещением…

Через две недели после январской демонстрации, 2 февраля, состоялось подпольное партийное собрание, на котором обсуждался вопрос о новой демонстрации.

Собрание уже заканчивалось, и мы по два-три человека начинали расходиться, как вдруг неожиданно для всех нагрянула полиция и жандармы. Дом был оцеплен со всех сторон, и скрыться было уже невозможно. Все мы были арестованы и посажены в тюрьму. Среди нас был и Сергей Миронович Киров, который призвал нас к спокойствию и предупредил, чтобы на допросах у жандармов мы отказывались от каких-либо показаний, так как по неопытности некоторые товарищи могли сказать лишнее, что принесло бы партийной организации непоправимый вред.

На допросах жандармы ничего не могли от нас добиться, все сорок семь арестованных держались стойко и категорически отказались от показаний. Жандармы бесились, угрожали, вызывали нас на ночные допросы, но благодаря единодушному отказу от показаний судебного дела им так и не удалось создать. Продержав нас два с половиной месяца в тюрьме, они вынуждены были освободить всех арестованных.

Выйдя из тюрьмы, многие из нас немедленно же принялись за революционную работу. Революционное движение все нарастало.

Летом проходили забастовки железнодорожников, печатников и других рабочих города. В этот период Томский комитет РСДРП поручил мне хранение и раздачу по районам города напечатанных в подпольной типографии прокламаций и различных листовок. Мне предоставили конспиративную квартиру, куда двумя товарищами доставлялась литература и прокламации непосредственно из подпольной типографии. Одним из них был Сергей Миронович Киров, руководивший тогда томской подпольной типографией. Он проявлял много выдумки и инициативы для налаживания печатной агитации.

С. М. Киров приходил на конспиративную квартиру всегда нагруженный до отказа. Он ухитрялся прикреплять прокламации шпагатом к спине и животу, обертывал ими ноги и руки, а чтобы скрыть образовавшуюся «полноту», надевал внакидку широкий плащ. Иногда С. М. Кирову приходилось подолгу кружить с прокламациями по улицам города, чтобы скрыться от шпиков. Приходя ко мне, он весело рассказывал об этом. С. М. Киров давал указания, как распределить принесенную литературу и прокламации, говорил, кто придет за ними, сообщал пароль и предупреждал об осторожности.

Наши прокламации распространялись не только в Томске, а расходились и по другим городам Сибири, проникали в солдатские эшелоны, попадали на далекие поля Маньчжурии, где царское самодержавие вело войну с Японией.

В течение лета было организовано несколько крупных массовок, происходивших в лесу, в окрестности города. На эти массовки участники собирались, соблюдая большую конспирацию. От окраины города до места массовки были расставлены пикетчики, которым сообщался пароль. Такая предосторожность вызывалась опасностью провала, угрозой избиения и ареста ее участников, так как с нарастанием революционного движения полиция и жандармерия всегда держали наготове вооруженные отряды.

К осени 1905 года еще выше поднялась волна революционного движения. В октябрьские дни развернулась во всю ширь всеобщая политическая забастовка, охватившая почти всю страну.

Остановилось движение поездов по Сибирской железной дороге, прекратили работу почта и телеграф, закрылись многие предприятия и учреждения, вузы и школы города Томска. Рабочий класс под руководством большевиков возглавил борьбу против самодержавия.

В этот период Сергей Миронович Киров вел деятельную агитацию за всеобщую политическую стачку и вооруженное восстание. Он проявил большие организаторские способности, выступал против меньшевиков, социалистов-революционеров и либералов, настойчиво защищал ленинские позиции. Руководил забастовками в городе Томске и на станции Тайга, призывая рабочих к оружию и готовя их к вооруженному восстанию.

На Тайгинском узле из рабочих депо товарищем Кировым была организована большевистская группа, которая возглавила всеобщую забастовку и конфисковала оружие у железнодорожных жандармов.

В это время реакционные черносотенные элементы города, вдохновляемые полицией и духовенством во главе с архиереем Макарием, открыто выступали на своих «патриотических» манифестациях, призывая к жестокой расправе с революционно настроенными рабочими и интеллигенцией.

Создалось крайне напряженное положение. 20 октября Томским комитетом РСДРП в час дня был назначен митинг в здании городского театра.

Накануне митинга мне и одному товарищу было поручено утром на нелегальной квартире взять как можно больше прокламаций и, тщательно спрятав их у себя под пальто, пронести в театр и распространить среди участников митинга.

Когда мы, нагруженные прокламациями, подходили к театру, там к этому времени произошли уже кровавые события. Черносотенцы нападали на участников митинга, угрожали им и делали попытки избивать. Боевая дружина организовала вооруженный отпор, произошла перестрелка, и хотя черносотенцы отступили, митинг был сорван.

Ободренные покровительством властей, быстро оправившиеся черносотенцы с криками и угрозами стали наступать на дружинников и участников митинга, которые вынуждены были укрыться в здании Управления Сибирской железной дороги, расположенном рядом с театром. Здесь же находилась и часть служащих Управления дороги, пришедших 20-го числа за получкой.

Началось избиение рабочих, интеллигенции и студентов. Встретившийся нам на площади член партийного комитета предложил немедленно унести обратно принесенные для митинга прокламации, предупредив, что если черносотенцы их обнаружат, то нас тут же на место растерзают.

К вечеру черносотенцы подожгли здание Управления дороги. Прибывшие пожарные пытались потушить начавшийся пожар, но по приказу властей казаки их всех разогнали нагайками.

Осажденные пытались выйти из горящего здания, окруженного черносотенными громилами, казаками и солдатами, но многие из них были зверски убиты у самого выхода, трупы их раздеты, а одежда и обувь растасканы мародерами.

В числе осажденных находился и С. М. Киров. Благодаря бесстрашию и предприимчивости ему удалось спасти большую группу товарищей и спастись самому, хотя он вышел из горящего здания последним. Эта группа вооруженных товарищей выскочила из горящего здания и, отстреливаясь, прорвалась через толпу невольно расступившихся погромщиков.

В результате самой дикой кровавой расправы царских палачей несколько сот человек было сожжено, ранено и зверски растерзано.

Пережив кровавые события в октябре, боевая дружина Томского комитета РСДРП стала заниматься усиленной подготовкой к решающим боям с самодержавием.

В. Романов «ТОВАРИЩИ, СПОКОЙСТВИЕ!»

Приехав из Сибири в 1926 году на работу в Ленинград, я пришел к секретарю областного и городского комитета партии Кирову.

Велика была моя радость, когда я в нем узнал Сергея Кострикова.

Двадцать лет не виделись мы с Сергеем Мироновичем. Теплой была наша встреча. Задушевно и просто вспоминали мы первые зарницы пролетарской революции.

1904–1905–1906 годы. Я тогда работал в Сибири, в Томске…

Мы познакомились с Сережей Костриковым в одном из нелегальных кружков. Это был огненно живой, исключительно умный юноша (было ему тогда лет восемнадцать).

Его предложения и выступления были всегда наиболее реальными и действенными и потому обычно принимались почти единогласно.

Помню я такой случай. В конце 1904 или в начале 1905 года в связи с назначением нового председателя совета министров началась волна банкетов. Докатилась эта волна и до Томска. На банкет в здании железнодорожного собрания пропускались только «избранные» отцы города.

Наши нелегальные группы решили во что бы то пи стало попасть на банкет, чтобы выразить протест от имени революционных партий.

Мы долго стояли у парадного крыльца, тщетно пытаясь прорваться внутрь через цепь городовых.

Вдруг Сережа Костриков кивнул нам. По его предложению мы обогнули здание, зашли во двор и, выломав дверь черного хода, гурьбой, человек шестьдесят, появились на банкете непрошеными гостями.

Мы быстро открыли парадные двери, впустили рабочих. Банкет сорван — нами устроена демонстрация против либеральной болтовни.

Впервые на открытом собрании раздалось требование свержения самодержавия. Среди либералов произошла форменная паника.

Быстрая ориентировка в обстановке была характерной чертой Сергея Мироновича.

После январских событий волна протестов прокатилась по всей России. В Томске они выразились в вооруженной демонстрации рабочих и революционного студенчества. Горячее, непосредственное участие в организации этих демонстраций принимал Сергей Миронович. Он не спал ночами, готовя к борьбе рабочих и студентов. А когда встал вопрос — «мирная или вооруженная демонстрация», Киров энергично настаивал на вооруженной демонстрации.

Молодой Сережа Костриков — Киров — очень быстро завоевал авторитет и доверие в областном комитете томской партийной организации. Ему, тогда девятнадцатилетнему юноше, поручили такое ответственное дело, как организация подпольной типографии.

Нужно было не только печатать, но и выносить и раздавать нелегальную литературу. Сергей Миронович блестяще справился с этой задачей. Типография под его руководством не знала провалов.

Я жил неподалеку от типографии и часто встречал по утрам Сережу Кострикова, «растолстевшего» от подложенных под одежду листовок или бойко шагающего, словно пассажир со станции, с чемоданчиком. Это Сережа направлялся в конспиративный пункт для передачи подпольной литературы.

Никто не мог лучше Сережи Кострикова выбрать место, оповестить товарищей, обеспечить сигнализацию при организации массовок в лесу.

Однажды массовка была назначена в Бассандайской роще, на крутой горе у реки. Вдруг кто-то крикнул: «Казаки!» Началась паника. Тогда Сергей закричал:

— Товарищи, спокойствие! Ничего страшного нет. По крутому откосу — сплошные кусты. В случае опасности спрячемся там.

Все сразу успокоились. Оказалось, что, выбирая это место для массовки, Киров предусмотрел возможность нападения казаков.

Когда в сентябре — октябре 1905 года волна революционного движения поднялась настолько высоко, что митинги стали проводиться в закрытых помещениях в городе, Сергею поручалась охрана митингов.

Он заранее расставлял пикеты велосипедистов-сигналистов, и руководители митинга, узнав об опасности, могли своевременно принимать соответствующие меры.

Т. Фофанов НА РАБОЧЕМ МИТИНГЕ

…В летние месяцы, когда типографские рабочие готовились к всеобщей забастовке, в мае — июне 1905 года, Сережа Костриков принимал в этом деле самое активное участие как организатор и представитель Томского подпольного комитета. Сережа уже в то время пользовался заслуженной всеобщей любовью молодежи. Приведу характерный случай.

К всеобщей забастовке не могли примкнуть рабочие спичечной фабрики миллионера Кухтерина, находившейся в нескольких километрах от Томска. По условиям труда и произволу над рабочими эта фабрика была настоящей тюрьмой… Сережа Костриков предложил отправить делегацию на кухтеринскую фабрику — «в гости» к рабочим. От желающих не было отбоя, готовы были пойти с ним все — таково было его влияние и такова была любовь к нему. С большим трудом удалось Сереже уговорить, чтобы не ходили большой группой. Вопреки уговорам желающих набралось не менее ста — ста пятидесяти человек. Решили гурьбой по городу не ходить, а частями и только за городом объединиться. Так и поступили. Когда мы пришли на территорию фабрики, нас к рабочим, как и надо было ожидать, не пустили. Администрация приняла нас далеко не гостеприимно, хотя мы заявили, что пришли в гости к рабочим фабрики. На фабрике рабочие нас ждали, но администрация заранее распустила их по баракам, якобы на обед, и нам было заявлено: «Рабочие пообедали и отдыхают, а вы бездельничаете…» Мы решили не уходить и ждать.

Душой нашей организации был Серж[1]. Он организовал тут же, на поляне около фабрики, хор, появилась гитара, балалайка, начались танцы… Администрация, видя, что ей легко отделаться от нас не удастся, решила нам «пасть заткнуть»: от имени рабочих предложила нам как гостям «отведать их обеда». Делегация охотно приняла предложение, зная заранее, что это маневр администрации, но… «поесть никогда не вредно, — сказал Серж, — потом веселее будет»…

На лужайку близ ворот фабрики принесли в тазах жирные щи с большими кусками мяса и в масле плавающую кашу. Сережа очень много острил насчет щедрот Кухтерина, но не поверил, чтобы рабочие ели такой обед, что потом и подтвердилось. Обед был специально приготовлен, чтобы «пыль пустить в глаза забастовщикам»: мол, зачем нашим рабочим бастовать, они вон как хорошо питаются…

Пока мы уничтожали сытный обед — «угощение рабочих», — администрация снеслась с властями города, и к концу нашей трапезы мы услышали издалека: «Соловей, соловей-пташечка жалобно поет…» Пыль клубилась по дороге, это шла рота солдат к фабрике.

Сережа внес предложение встретить солдат возгласами троекратного «ура», вести себя непринужденно, чувствовать себя гостями и т. д. Когда солдаты приблизились, наша делегация так и поступила, чем очень озадачила приехавших прокурора, жандармского ротмистра и офицера, приведшего роту солдат.

Прокурор, кисло улыбаясь, обратился к нам со словами:

— Здравствуйте, господа! Ну что это за шуточки? Сами ничего не делаете и другим мешаете.

От имени делегации говорил Сережа (а мы его поддерживали). Он заявил, что никакой шутки нет, что мы пришли в гости к рабочим, показаться им и рассказать, что мы не жулики, как нас пытаются аттестовать господа хозяева, рассказать рабочим, почему мы не работаем… И дальше изложил причины забастовки и предъявленные требования хозяевам. Сережа говорил все это прокурору, но с расчетом на то, чтобы слышали все и солдаты.

Прокурор пытался узнать наши фамилии — никто не назвал; пытались нас сфотографировать — не удалось; на предложение разойтись — мы отказались и настаивали на встрече хотя бы с представителями рабочих от фабрики. Тут же Сережа внес предложение администрации фабрики:

— Если нас рабочие накормили обедом, то вам будет стыдно не накормить защитников родины и отечества — солдат. Мы пришли сюда по своей воле, а их вы вызвали защищать от нас, мирных гостей, рабочих, как от разбойников…

Все эти разговоры оказали благоприятное воздействие на солдат, они нам явно сочувствовали, особенно когда им был принесен обод, это было видно по их лицам…

Прокурор либеральничал с нами, солдаты это видели и понимали нашу правоту. Нам удалось передать им несколько штук прокламаций, которые мы принесли для рабочих фабрики: «За что мы боремся». От солдат была получена записка: «Нас не бойтесь». Получив такую записку, мы дружно крикнули «ура». Снова организовали хор, танцы…

Встал вопрос, как быть, что с нами сделать. Власть была озадачена.

Прокурор обратился снова с мирным предложением:

— Господа, повеселились, поели, близок вечер, не пора ли подобру-поздорову и по домам? Вы нас тут задерживаете.

Сергей ответил:

— Мы вас не задерживаем. Вы можете ехать с богом откуда приехали; солдаты же нам не мешают. Если Кухтерин боится, что мы его фабрику ограбим, пусть солдаты останутся и убедятся, что мы ничего плохого не хотим делать, мы только «мирные гости», хотим поблагодарить рабочих за их обед…

Видя наше упорство, прокурор разрешил свидание части рабочих с делегацией… Снова раздалось победное «ура», и даже солдаты улыбались… К нам из ворот под бурные крики «ура» с нашей стороны со двора вышли пятнадцать — двадцать человек улыбающихся рабочих и работниц. Мы окружили их и объявили маленький митинг. Кто-то из нашей группы на сломанный сук водрузил красный платок. Речь держал Сережа Костриков. Будучи от природы трибуном, он очень тепло приветствовал от имени бастующих рабочих города полукрепостных рабочих фабрики Кухтерина…

Отвечала нам пожилая работница:

— Все, что вы нам сказали, есть сущая правда, мы вам верим и с вами согласны, всей бы душой в рай, да грехи не пускают.

Рабочие кухтеринской фабрики изложили нам свое положение: что если они примкнут к забастовке, то останутся под открытым небом, так как живут на фабрике в хозяйских бараках и продукты берут по заборной книжке в фабричной лавке; все рабочие в долгу у хозяина; если выйдут с фабрики, то их могут туда больше не пустить. Это было действительно так. Они разоблачили администрацию и с обедом, говоря, что такого обеда они сами никогда не видели. «Это только вам, чтобы глаза замазать, такой обед приготовили».

Рабочих снова впустили в фабричный двор-тюрьму. Наша делегация, ободренная небольшой победой, организованно, с пением революционных песен двинулась по направлению к городу. Солдаты молча, строем шли сзади нас на почтительном расстоянии…

Мы разошлись, благополучно достигнув центра, не теряя друг друга из виду, чтобы вскоре снова собраться и доложить нашим товарищам о том, что с нами произошло…

Назавтра Сережей была выпущена листовка с обращением к солдатам от бастующих рабочих Томска. Власть нашей вылазкой была не на шутку встревожена и вынуждена была принять соответствующие меры: было созвано совещание предпринимателей и вызвана сотня казаков.

Забастовка закончилась удовлетворением некоторых экономических требований рабочих…

М. А. Попов НЕУЛОВИМАЯ ТИПОГРАФИЯ

В один из майских дней 1906 года к небольшому необитаемому дому на окраине Томска подошла группа рабочих с инструментами. Они приступили к ремонту. Новый домовладелец, который только что купил этот дом, по-видимому, решил заново отделать старое, заброшенное «владение». И только немногие знали, что «новым домовладельцем» был Томский комитет Российской социал-демократической рабочей партии, а «строительными рабочими» — члены этой партии Киров, Решетов, Шпилев и Попов.

Они устраивали здесь подпольную типографию. Быстро вскрыли пол в заброшенном доме и стали рыть глубокий подвал по всей площади здания. Работа была трудная. Предстояло извлечь огромную массу земли и укрепить своды подвала кирпичными столбами.

Целыми днями трудились в доме «строительные рабочие», и у соседей эта работа не вызывала никаких подозрений. Очевидно, новый домовладелец был хороший хозяин и готовил для зимнего хранения овощей подполье — необходимую принадлежность каждого сибирского дома.

На дворе росли кучи земли. По вечерам «землекопы» отдыхали на дворе и пели русские крестьянские песни. У Сергея Мироновича Кирова — Сережи Кострикова — был чудесный тенор.

Но вскоре от такого шумного отдыха пришлось отказаться. В соседнем дворе жили извозчики, большие любители пения. Они слушали нас, рассевшись на заборе, затем вступали в разговор, начинали интересоваться, кто мы и что мы здесь делаем. И «вечерние концерты» были прекращены.

Работа шла — тяжелая, торопливая работа. Через неделю после ее начала Сережа Костриков в кровь сбил себе руки. Раны кровоточили, болели, он целые ночи не мог уснуть. Но никакие уговоры товарищей не могли его заставить отдохнуть. Он обматывал израненные руки тряпками и Снова брался за лопату.

Наконец через полтора-два месяца подпольная (в буквальном смысле этого слова) типография была сооружена на славу: стены были обшиты деревом, над потолком насыпали слой глины толщиной больше метра.

Потайная дверь была нашей гордостью. Когда для осмотра и «приемки» помещения явились наши партийные товарищи — Ольга Кузнецова и Фрейда Суссер, — они в течение двух часов не могли найти потайную дверь в типографию. Не могли, хотя тщательно разыскивали и знали, что под домом имеется выстроенное нами помещение!

Сережа Костриков с огромной изобретательностью устроил здесь тайную электрическую сигнализацию, вентиляционное оборудование, предусмотрел каждую мелочь, для того чтобы обеспечить успешную работу типографии. Установили «внутренний распорядок». В верхней части дома должны поселиться люди, непосредственно не работающие в типографии. Какие-нибудь «благонадежные», какое-нибудь «серьезное» семейство, которое могло бы создать картину тихого мещанского благополучия. В части дома, связанной с типографией, должны были жить сами «типографщики». В случае появления полиции они должны были по сигналу скрыться в типографии и не выходить из нее, пока не минует опасность.

Оборудование было готово. Однажды тихим летним вечером приехал к нам из Питера товарищ, привез газеты, новости столичной жизни. Сделал нам интересный доклад. На рассвете легли спать. Но рано утром нас разбудил Сергей Миронович:

— Полиция! Дом окружен!

Сергей Миронович с яростью глядел на лица полицейских. Через несколько дней типография должна была приступить к работе. Утренний визит опрокидывал все расчеты.

— Что вы тут делаете? — грубо спросил полицейский чин.

— Работаем на ремонте.

— Кто вы такие?

На этот вопрос мы отказались отвечать, причем особенную «дерзость» по отношению к полиции проявил Сергей Миронович.

На обыск пригнали целый взвод солдат. Весь день они рылись в доме. Вскрыли пол над типографией, выкопали яму в аршин и все-таки типографии не нашли!

— Странно, — цедил сквозь зубы жандармский офицер. — Хорошо спрятали концы в воду господа «ремонтные рабочие»!

Киров, Шпилев и я были арестованы. Ни охранка, ни жандармское управление, ни суд не могли предъявить нам обвинения из-за отсутствия улик. После годичного тюремного заключения Шпилев и я были освобождены, а Сергей Миронович остался «досиживать»: по другим делам его революционной работы он был приговорен к трем годам крепости.

Тем временем подпольная типография работала. И только в 1909 году произошел провал — в буквальном смысле этого слова. «Подозрительный дом» был заселен городовыми и семьей письмоводителя полицейского участка. Однажды городовой, проживавший в нижнем этаже, почувствовал «землетрясение». Это обвалился потолок в подпольной типографии; затем рухнула печь, и весь дом получил значительную осадку. Вызвали пожарную команду, разобрали все здание и… нашли то, что безуспешно искали четыре года назад. Полиция наконец получила «вещественные доказательства». И снова вместе с Сергеем Мироновичем мы были арестованы и преданы суду.

Т. М. Резакова ПОД РАЗНЫМИ ПСЕВДОНИМАМИ

С именем Сергея Мироновича Кирова связано революционное движение на Тереке.

Весной 1909 года в Томске была обнаружена нелегальная типография, в оборудовании которой Киров принимал непосредственное участие. Преследуемый царской жандармерией, Киров переехал на партийную работу во Владикавказ.

Во Владикавказе и в Терской области Киров, несмотря на свое нелегальное положение, быстро установил связи с отдельными партийными работниками и рабочими.

Местная социал-демократическая организация была разгромлена царской полицией в 1906–1907 годах. В труднейших условиях Северного Кавказа, где революционное движение имело форму национально-освободительной борьбы с самодержавием, в этой колонии царской России Киров кропотливо налаживал партийную работу. С присущим ему талантом партийного организатора и конспиратора он организовал забастовки и массовки рабочих в Терской области.

Ведя нелегальную партийную работу, Сергей Миронович использовал и легальные возможности, сотрудничая во владикавказской демократической газете «Терек» под псевдонимом «С. Миронов». В редакции «Терека», кроме Кирова, работали еще два сотрудника, находившихся на нелегальном положении. Один из них бежал из петербургской тюрьмы, другой был с броненосца «Потемкин». В редакции работала Мария Львовна, будущая жена Кирова.

Редактор-издатель С. И. Казаров сочувственно относился к революционному движению. В 1905–1906 годы он давал местной социал-демократической организации возможность печатать нелегально в своей типографии прокламации, оказывал ряд услуг.

Сотрудничая в легальной печати, Сергей Миронович сумел использовать ее для разоблачения жестокого угнетения царскими чиновниками народов Северного Кавказа.

В статье «К изучению Кавказа» он подверг острой критике столичную прессу, рассматривавшую Кавказ как «страну абреков». По этому поводу он заявлял: «Между тем, если смотреть на Кавказ открытыми глазами, без всякого предвзятого мнения, то мы найдем в нем много элементов совершенно мирной культурной работы… И вместо того, чтобы по возможности возделать непочатую кавказскую ниву, чтобы по мере сил содействовать произрастанию на пей здоровых зерен культурной жизни, интересующаяся Кавказом столичная пресса преподносит своим наивным читателям обширные повести «В стране абреков» и проч.».

В статье «К заседанию городской думы» Киров едко клеймил членов земельной комиссии, внесших в городскую думу предложение о лишении арендного права всего ингушского народа.

Во время своего путешествия по горам Сергей Миронович близко изучал быт и психологию горцев, загнанных царизмом в дикие горные ущелья. В августе 1910 года он побывал на вершине Казбека. В глубоко содержательной своей статье «Восхождение на Казбек» он пишет: «Царственный Казбек молча провожал нас, как бы сожалея, что он не поведал нам всего, таящегося в холодной глубине льдов и снега и мрачных ущельях, куда едва проникает луч солнца…»

В своих статьях Киров уделял большое внимание детям бедноты. Испытав в детстве все невзгоды приютской жизни и капризы «благотворителей», он внимательно наблюдал за состоянием владикавказского приюта, где ему по обязанности корреспондента приходилось бывать. В своей статье «Наши благотворители» он описывает безотрадную картину антигигиенического состояния приюта, эпидемические заболевания среди детей и отсутствие внимания к приюту со стороны «досужих благотворителей»… Сергей Миронович пишет: «Согласитесь, господа «благотворители», что носить только имя благотворителя мало, нужно хоть сколько-нибудь делать… Можно, конечно, играть в благотворительность, но для этого нужно избрать какой-нибудь другой объект, а не детей-сирот.

Они нисколько не повинны в существовании у вас такой потребности».

…Сергей Миронович все время не прерывал связи с рабочими, подготавливая из них будущие революционные кадры.

Он создает крепкий актив из рабочих Владикавказской железной дороги, типографий, серебро-свинцового завода, а также из рабочих Грозного, станции Минеральные Воды и других районов Терской области.

В августе 1911 года жандармерия после двухлетних поисков вновь арестовала Кирова по делу томской подпольной типографии.

Незадолго до ареста, в июле 1911 года, Киров побывал вторично на вершине Казбека и затем — на вершине Эльбруса.

Как истый журналист, он не мог не описать своих впечатлений в газете…

Во время предварительного заключения во владикавказской тюрьме Киров пишет Марии Львовне Кировой письмо (28 сентября 1911 года), исключительное по своему глубокому содержанию, с характеристикой типов заключенных и тяжелых условий в тюремном застенке. При этом Сергей Миронович скромно замечает о себе: «Когда попробуешь охватить весь этот ужас, твое собственное горе кажется каплей в море, и делается стыдно за себя, что дерзаешь сетовать на судьбу свою…»

4 ноября 1911 года Киров был привезен в Томск и заключен в тюрьму. 16 марта 1912 года он был оправдан судом: главный свидетель обвинения, полицейский пристав, не узнал Кирова. Весной 1912 года Сергей Миронович возвратился во Владикавказ и начал работать в той же редакции, но писал уже под другими псевдонимами: «Киров», «Смирнов», «С. К.», «Сер-Ми» и «Твердый знак».

При сопоставлении статей из центральной большевистской печати, например из газет «Пролетарская правда» и «Путь правды» за 1914 год, со статьями Сергея Мироновича в «Тереке» можно убедиться в том, как умело он проводил линию партии в легальной печати, в условиях царской цензуры, когда преследовалась каждая строка свободной мысли…

Весной 1914 года на резиновых фабриках Петербурга по вине администрации произошло массовое отравление рабочих и работниц. «Путь правды» и «Терек» в одном и том же месяце поместили корреспонденции и разоблачительные статьи о массовом отравлении рабочих и работниц питерских фабрик «Треугольник», «Проводник» и «Лаферм». Громким голосом протеста звучат статьи Кирова «Большой запрос» и «Трагический случай», направленные против членов Государственной думы, не сумевших дать ответ на запрос о причинах массового отравления рабочих.

Сильно доставалось в статьях Кирова партии кадетов и черносотенным октябристам. Едкой иронией проникнута его статья по адресу так называемой народной партии. Приведем несколько характерных строк; «Здесь есть немножко от умеренного прогрессизма, немножко от национализма, есть нечто и покойное мирнообновленческое и, пожалуй, всего меньше демократического, хотя слово «народ» склоняется часто» («Терек» № 4887 от 27 апреля 1914 года).

Замечательная статья Сергея Мироновича «Работные дома» представляет огромный исторический интерес своей резкой критикой Государственной думы, принявшей законопроект о работных домах в России.

Много писал Киров о положении рабочего класса, о необходимости введения закона о страховании рабочих, о борьбе с проституцией, об общественном воспитании детей, о борьбе с пьянством и т. д.

Статьи Сергея Мироновича за 1912 год, несмотря на их резкий тон, направленный против политики царизма, все же печатались, хотя систематически подвергались штрафам. Статьи сознательно пропускались в печать цензором генералом Чернозубовым, так как… он был в плохих отношениях с генерал-губернатором, начальником Терской области Флейшером. В 1915 году Чернозубов уехал из Владикавказа, и цензура, очутившись в цепких руках полицмейстера, сделалась очень строгой.

С июля 1912 года, через два месяца по возвращении Кирова из тюремного заключения в Сибири, в «Тереке» появляется ряд его статей: «По пути интендантства», «Еще Панама», «Простота нравов», «Нельзя верить» и др.

В этих статьях он смело разоблачает взяточничество представителей городских самоуправлений, нравы большинства депутатов черносотенной Государственной думы, процветающие среди них прислужничество, интриганство и т. п.

Несмотря на административные репрессии, которым подвергался за свои статьи в «Тереке» Киров, он продолжал резко критиковать злоупотребления царских чиновников.

В связи с ревизией Одесского университета, обнаружившей хищения денежных сумм и имущества, Киров в статье «Альма-матер» пишет следующее:

«Насаждая черносотенное благонравие, прославленный ректор в самый короткий срок храм науки обратил в вертеп лиходеев и достиг того, что число городовых значительно превосходило количество слушателей. От прежнего когда-то высоко стоявшего университета не осталось и следов».

Киров следил по прессе и за жизнью Сибири. Наиболее яркие события он всегда отмечал в своих статьях. Глубокой грустью проникнуты строки его статей о положении сибирских крестьян и переселенцев. «Безысходная нужда, — пишет он, — хроническое недоедание заставляют крестьянина бросить свой клочок земли и искать счастья где-нибудь на чужбине…»

В статье «Торжество Сибири» он приветствует открытие Томского народного университета в следующих словах:

«И какое совпадение: когда вы едете в Томск со станции железной дороги, первыми вы видите обширные постройки, обнесенные высокими заостренными «палями» (бревнами) и каменными стенами. Это старая томская тюрьма. Миллионы людских страданий скрыты там, за этими деревянными стенами.

Это памятник старой Сибири.

А дальше видно обширное, стройное каменное здание народного университета…»

Сергей Миронович был всесторонне образованным и культурнейшим человеком. В своих литературных критических статьях он воспитывал в читателе любовь к лучшим писателям-свободолюбцам. Особенно восторженно писал он о творчестве М. Горького. Вот одно из его высказываний: «…наш соотечественник, Горький, горячо верит, и этой верой пылают все его произведения последних лет, и особенно «Исповедь», — что «так было», но скоро «так не будет». Замечательны его статьи, посвященные памяти В. Г. Белинского («Великий искатель») и Л. Н. Толстого («Забытая могила»).

В «Тереке» от 25 февраля 1914 года целая полоса была посвящена памяти Т. Г. Шевченко. Здесь были помещены статьи «Жизненная драма Шевченко», «Певец злой доли», «Идеалы Шевченко». Поэзии Пушкина и Лермонтова в газете уделялось много места. Газета писала о творчестве певца осетинской бедноты, борца за свободу горских пародов Коста Хетагурова. В связи с двадцатипятилетием со дня смерти великого сатирика Салтыкова-Щедрина (27 апреля 1914 года) в «Тереке» был помещен ряд статей.

Как умел Киров высоко, ценить и чувствовать красоту природы! Достаточно прочесть выдержку из его- письма из томской тюрьмы к Марии Львовне Кировой (6 ноября 1911 года):

«…Что если бы перед его (Лермонтова) взорами раскинулась подавляющая своим величием, божественно спокойная, необъятная панорама, которую приходилось видеть немногим счастливцам, достигавшим вершины царствующего над горами Кавказа гиганта! Какие звуки услышал бы художник-гений среди этой мертвой тишины? Какие тайны природы открыл бы его проникновенный взор?..»

Киров воспитал замечательные кадры революционного студенчества из горской молодежи, сотрудничавшей в «Тереке». В годы гражданской войны на Тереке они показали себя подлинными народными героями, сражаясь в первых рядах большевиков под руководством незабвенного Серго Орджоникидзе.

Среди них необходимо вспомнить Асланбека Шерипова, Т. Гибизова, юного Георгия Цаголова, Георгия Ильина, погибших смертью храбрых в борьбе с деникинскими бандами, и Гапура Ахриева.

По совету Кирова А. Шерипов поместил в газете «Терек» в 1916 году ряд переводов народных чеченских легенд, отредактированных Сергеем Мироновичем.

Исключительное внимание уделял Киров в своих статьях положению рабочего класса. Его боевые статьи воспитывали рабочую массу в революционном духе. Со всей остротой вскрывал он сущность эксплуатации рабочих при капитализме. Несмотря на административные репрессии, ему все же удавалось проводить в своих статьях мысль о неизбежности революции.

Сергей Миронович чутко следил за всеми политическими событиями в России. В хронике газеты «Терек» частенько встречались сообщения о бунте или голодовке среди политических ссыльных в туруханской ссылке, корреспонденции из Петербурга об аресте членов социал-демократической организации и т. п.

Весть о Февральской революции дошла до редакции «Терека» лишь 4 марта, когда было опубликовано сообщение об образовании в Петрограде Временного комитета Государственной думы. Начальник Терской области, являясь в то же время цензором печати, умышленно задерживал известия из Петрограда.

Тотчас же по получении телеграммы Сергею Мироновичу сообщили о ней телеграфисты, примчавшиеся в редакцию.

…Сколько кипучей энергии и энтузиазма проявлял Сергей Миронович в эти дни! Редакция «Терека» сделалась политическим центром. Киров неутомимо выступал на митингах и собраниях, разоблачая предательскую роль меньшевиков, эсеров и верхушки казачьей и городской буржуазии и помещиков.

Возглавив владикавказских большевиков, Киров создал местную партийную организацию. С огромным энтузиазмом провел он массовую партийную работу по подготовке к организации Советской власти на Тереке…

С. А. Такоев ЧЕЛОВЕК УДИВИТЕЛЬНОЙ ЭНЕРГИИ

Весною 1910 года я вернулся во Владикавказ из вологодской ссылки. Партийной организации в это время во Владикавказе уже не было. Она была разгромлена в 1907–1908 годах. На свободе остались только отдельные товарищи.

Летом 1910 года ко мне пришел знакомый железнодорожный рабочий Серобабов и сказал, что меня хочет видеть один товарищ, подпольщик. Он говорил о Кирове, который жил во Владикавказе нелегально. После некоторых предварительных расспросов было решено встретиться втроем (Киров, Серобабов и я) вечером в Пушкинском сквере. Здесь я впервые познакомился с Кировым. Он спрашивал меня, что я делаю, имею ли какую-либо связь с рабочими, веду ли в Осетии подпольную революционную работу. В результате нашей беседы Киров сказал, что необходимо организовать работу, хотя это и представляет в настоящих условиях огромные трудности. Условлено было, что сноситься мы будем через Серобабова и что Серобабов свяжет меня с рабочими мебельной фабрики братьев Маевских и рабочими пекарен. Киров предупреждал меня, как недавно вернувшегося из ссылки, что я должен быть особенно осторожен, так как при малейшей оплошности я провалю все дело.

И вот Серобабов стал часто заходить ко мне под видом клиента (я был помощником присяжного поверенного и занимался адвокатурой).

Осенью 1910 года в одно из воскресений была назначена массовка в лесу у Сапицкой будки. Явилось человек пятнадцать рабочих. Народу, как обычно в воскресные дни, в лесу было много, так что появление наше никого не удивило. Прошли в лес, поднялись в гору. Киров выступил с речью. Он говорил простым, понятным для рабочих языком, с большим подъемом. Из его речи я особенно запомнил его слова о том, что «к услугам эксплуататоров для собраний и заседаний — клубы, большие залы, а для рабочих, как видите, — медвежьи берлоги». Выступило еще человека четыре рабочих; говорили они о своих нуждах. Рабочие задали Кирову много вопросов и получили на них ясные ответы.

Через некоторое время выяснилось, что за моей квартирой установлена слежка, поэтому мне было рекомендовано ограничиться только приисканием квартир для необходимых встреч. Поручение это я мог выполнить успешно благодаря обширному кругу знакомых среди осетин, живших во Владикавказе.

Одну из встреч для Кирова с двумя приезжими из города Грозного я устроил под видом угощения моих знакомых адвокатов традиционным осетинским пирогом в доме некоего Дзугутова на Тенгинской площади. Разговор шел о забастовке в Грозном.

С осени 1910 года я ушел в работу среди осетин: Осетинское издательское общество, Общество распространения технических знаний среди горцев и т. д. Мы с Кировым в этот период встречались очень редко, тем более что в 1911 году Киров был арестован. До ареста у него на квартире был произведен обыск в его отсутствие. Как мне говорил Костя Гатуев, Киров и он наблюдали за этим обыском из противоположного дома. Затем все-таки Киров был арестован.

После этого я встретился с Кировым в 1917 году, после Февральской революции, когда Киров развернул огромную работу и проявлял удивительную энергию. Не проходило ни одного дня без его выступлений. В начале 1917 года во Владикавказе существовала объединенная социал-демократическая организация. Большевики вели жестокую борьбу с меньшевиками. Не было ни одного заседания, нп одного собрания, ни одного митинга, где бы Киров не выступал с разоблачением меньшевиков и их предательской политики. К осени 1917 года почти вся организация была завоевана большевиками. На общем городском собрании организации меньшевики предложили своим сторонникам покинуть собрание; ушло человек восемь, вся остальная масса осталась.

По инициативе Кирова летом 1917 года был создан партийный орган «Красное знамя». Ожесточенную борьбу большевикам приходилось вести с эсерами: и по городу и в Совете рабочих и солдатских депутатов.

Шла борьба за завоевание большинства в Совете. Роль Кирова в этой борьбе огромна. Уже в декабре 1917 года Совет рабочих и солдатских депутатов стал подлинно большевистским.

В июне 1917 года два стрелковых полка, находившихся в то время во Владикавказе, спровоцированные своим офицерством, расстреливали на улицах города встречавшихся им ингушей. Это вызвало чрезвычайное раздражение среди ингушского населения. Ингуши из окрестных аулов угрожали наступлением на Владикавказ. Чрезвычайно большие усилия употребил Киров, чтобы, во-первых, парализовать работу провокаторов среди солдат стрелковых полков и, во-вторых, успокоить ингушей и убедить их в том, что виновные в расстрелах будут наказаны и что впредь подобные явления не повторятся.

Киров с особым вниманием относился к осетинской революционной организации «Кермен», объединявшей горскую бедноту. Некоторые товарищи указывали ему на то, что программа этой партии не коммунистическая, то есть что эта организация не чисто большевистская. Он зло высмеивал этих товарищей, называя их буквоедами. Он спрашивал у них: «Как действует эта организация? С кем она практически идет: против нас или с нами?» И сам же отвечал этим товарищам: «Она с нами, она возглавляет бедноту, ею руководят коммунисты».

Время показало, что Киров был прав. «Кермен» сыграла революционную роль среди горцев. Она в значительной мере способствовала ликвидации межнациональной розни. В мае 1918 года члены этой революционной организации, за малым исключением, вступили в Коммунистическую партию.

В конце декабря 1917 года контрреволюционные элементы во главе с офицерством разгромили Совет и арестовали Орахелашвили и Буачидзе, которые затем были освобождены по требованию «Кермен», действовавшей среди осетинских воинских частей. Особенно озлоблено было офицерство против Кирова. Его искали, чтобы покончить с ним.

Г. Солдатов ВО ВЛАДИКАВКАЗЕ

В 1910 году, еще подростком, я поступил в типографию Казарова во Владикавказе. Там я познакомился с С. М. Кировым. Он работал в газете «Терек», которую издавал хозяин типографии. Вскоре мне привелось слушать горячую речь Кирова на массовке.

В 1912 году мы объявили забастовку, требуя прибавки жалованья. Киров учил нас, как нужно бороться за повышение заработной платы. Убеждая нас, Сергей Миронович говорил: «Не идите на удочку хозяина, держитесь крепко, а кому нужна денежная помощь, — поможем».

В результате трехдневной забастовки мы добились своего.

После этой забастовки Сергей Миронович узнал меня ближе. Он стал давать мне разные поручения, посылал меня относить свертки с набором на нелегальную квартиру. Над Тереком, в маленькой глухой улочке, жил приезжий товарищ. Знали мы его как Алексея Павловича, фамилии не помню. Он часто бывал в типографии. Однажды Сергей Миронович дал мне набор, завернутый в бумагу, и сказал:

— Этот пакет надо отнести Алексею Павловичу.

Я отнес. После этого, когда нужно было, он говорил мне в типографии: там-то (обычно под реалом[2]) тебе есть пачка, нужно снести. И я уже знал, куда относить. Это обыкновенно был ручной набор — квадратов на шесть — для нелегальных листовок.

Летом 1912 года мне пришлось нести газету «Терек» на разрешение к полицмейстеру Иванову, который был одновременно и цензором. В этом номере была статья С. М. Кирова о самоуправстве владикавказских властей, о полицмейстере, который избивал арестованных рабочих, и о начальнике области, наказном атамане[3]. Полицмейстер вычеркнул «крамольные» места из этой статьи и отдал мне номер.

Когда я вернулся в типографию, там были товарищ Киров и редактор Спичкин. По приказанию Спичкина я стал выбрасывать из набора зачеркнутые цензурой места (я тогда был помощником метранпажа[4]). Сергей Миронович ушел. Затем ушел и Спичкин. Но вскоре Сергей Миронович возвратился и говорит мне:

— Давай поставим обратно этот материал.

Часть выкидок уже пошла было в гарт[5], но мы быстро набрали выкидки снова, заверстали и сейчас же пустили полосу в печать. В те времена распоряжение печатать по исправлении корректуры давал метранпаж или его помощник. Прямо из-под машины часов около четырех-пяти вечера газета шла ожидавшим тут же газетчикам, а к шести часам она уже была на станции, так как в это время отходил поезд, с которым она попадала к иногородним подписчикам. Так было отпечатано 2–3 тысячи экземпляров, и газетчики уже кричали по всему городу: «Терек» на завтра!» (газета выходила завтрашним числом). И только часов в семь-восемь вечера полиция разобралась, в чем дело, и городовые бросились по городу ловить мальчуганов-газетчиков. Машину остановили, и номер опять переделали, но уже без меня. Сергей Миронович предупредил меня:

— Домой не ходи!

На другой день меня вызвали в полицию для объяснения. Просидел я в участке с девяти часов утра до четырех-пяти часов дня. Объяснение началось с того, что я получил пощечину. Но я твердил одно: что просто спутал материал. Так же я объяснил дело и Спичкину: торопился, мол, бежать домой и спутал, поэтому так получилось. Но редактор понял, что это дело Кирова, и напечатал против него статью «Человек без шляпы». Мироныч тогда один только ходил во Владикавказе без головного убора. Статья редактора была просто гнусным доносом. В тот же вечер Кирова арестовали в городском саду. Через месяц Мироныч появился рано утром в типографии. Мы его все обступили, спрашиваем:

— Ну как, Мироныч, что-то будто изменился?

Мироныч ответил нам:

— Нет, друзья, не изменился. Для нас тюрьма — привычное место. Там нас было много, и мы хорошо провели этот месяц.

Однажды владелец типографии и газеты Назаров праздновал двадцатилетие типографии. Сотрудники редакции и конторы гуляли у него на квартире, а нас, рабочих, часов в восемь вечера, после выпуска номера, он послал в дешевый ресторан. Но, смотрим, Мироныч явился к нам. Стад провозглашать тосты.

— Приятно рабочему человеку после работы погулять на свои деньги, — так начал он.

Тут некоторые говорят Миронычу, что мы, мол, гуляем сегодня на хозяйские деньги, но Мироныч убедительно объяснил, что все эти деньги, все богатство Назарова созданы рабочим трудом и все, что мы сегодня здесь пьем и едим, — все это куплено на рабочие деньги, а не на хозяйские. Ночью, часов в одиннадцать-двенадцать, пошли мы все на квартиру к хозяину и там стали качать Кирова с возгласами:

— Ура нашему Миронычу! Ура!

А хозяин бесился, что в день его юбилея рабочие не ему воздают честь, а Кирову. На другой день мы по предложению Сергея Мироновича не явились на работу.

Можно много рассказать про нашего Мироныча. Рабочие его очень любили и уважали. Всюду он вносил оживление и организованность. Любимым его словечком было «братцы» да еще «поскорее, поскорее»: все любил по-боевому. Другие сотрудники редакции тогда с типографскими рабочими ничего общего не имели. Боялись за талер[6]взяться — руки запачкать. А Киров, как приехал во Владикавказ, стал устраивать маевки, вести пропаганду среди рабочих и т. д. Давал он газетным наборщикам и нелегальные книжки, только предупреждал: «Читайте, по так, чтобы какая-нибудь сволочь не заметила».

Был у нас метранпаж Турыгин, человек больной, туберкулезный. Мироныч его жалел, часто помогал ему, за него верстал под предлогом, что хочет подучиться этому делу. Киров умел набирать, хотя не очень быстро, а верстал хорошо. Заголовки сам набирал. С рабочими очень дружил, особенно с Перепелкиным. Перепелкин тоже участвовал в революционном движении. Был после 1905 года сослан в Сибирь. А вот с редактором и его заместителем Мироныч ругался, потому что они часто не помещали его материала. Рабочие звали Кирова просто Мироныч или Сибиряк: говорили, что он бежал из Сибири как политический.

Вскоре меня забрали на войну. Товарищи провожали меня. Сергей Миронович тоже пришел, стал по-большевистски разъяснять причины войны и какие ее последствия. Слушали мы долго его. На прощанье Мироныч сказал мне:

— Делай то, что я тебе говорил.

С. Л. Маркус ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

Впервые я услышала о Сергее Мироновиче Кирове в 1909 году от своей сестры Марии Львовны в один из моих приездов к ней во Владикавказ. Она характеризовала его мне как интересного, глубокого человека и прекрасного журналиста. В этот приезд мне не пришлось познакомиться с Сергеем Мироновичем.

Вскоре я снова приехала во Владикавказ. Помню, идем мы с Марией Львовной пешком с вокзала, и она вдруг говорит мне:

— Помнишь, я говорила тебе о Сергее Мироновиче, нашем новом сотруднике? Так вот, я сказала ему, что приезжает моя сестра и что она революционерка. Он просил, чтобы я познакомила его с тобой.

— Как же ты это говоришь? — взволновалась я. — А он меня не выдаст?

— Что ты, что ты! — успокоила меня Мария Львовна. — Ведь он тоже революционер.

В тот же вечер состоялось наше первое знакомство, оставившее в моей памяти неизгладимое впечатление. Всю ночь, сидя за столом в квартире Марии Львовны, мы оживленно беседовали втроем до утра. Особенно интересовался Сергей Миронович революционным движением в Петербурге, где я жила в то время, настроениями студенчества, состоянием партийной работы. Я рассказывала, а он внимательно слушал меня, задавал вопросы. Уже тогда мне удалось подметить характерную его черту: он обладал исключительным умением слушать собеседника, направлять беседу в нужное для него русло; при этом сам он много говорить не любил. Как хорошо смеялся Сергей Миронович, как остроумно и весело шутил! Его смех и шутки произвели на меня чарующее впечатление.

Уже светало, когда мы простились. Я отправилась на вокзал, а они — на работу.

В августе 1911 года я проездом из Дербента в Петербург заехала во Владикавказ, чтобы повидать Марию Львовну и Сергея Мироновича. Меня сильно удивило то обстоятельство, что на вокзале меня никто не встретил. Я поняла, что что-то случилось. И действительно, на полпути я встретила сильно расстроенную Марию Львовну. Оказалось, что Сергей Миронович был арестован по делу подпольной типографии в Томске, которую полиции удалось обнаружить только спустя четыре года и то лишь из-за обвала дома, где находилась типография.

После возвращения Сергея Мироновича из Томска я встречалась с ним и в 1912-м и в 1913 годах, приезжая во Владикавказ. В эти годы я имела возможность лично убедиться в том, насколько высок был авторитет Сергея Мироновича как журналиста. Умело обходя препоны царской цензуры, он использовал страницы легальной газеты «Терек», чтобы в острых обличительных статьях вскрывать язвы самодержавия, разоблачать национально-колониальный гнет и варварскую полуфеодальную и капиталистическую эксплуатацию, которая проявлялась на Тереке во всей своей отвратительной наготе. Благодаря статьям Сергея Мироновича газета «Терек» пользовалась большой популярностью по всему Кавказу. В Дербенте ее мигом раскупали, как только она появлялась. Иногда статьи Сергея Мироновича шли без подписи, но он писал так своеобразно, ярко и талантливо, что читатели тотчас же узнавали автора.

Развернув однажды страницы газеты «Терек», я прочла статью без подписи, но по стилю сразу же определила, что она написана Сергеем Мироновичем. Я спросила у Марии Львовны, верно ли мое предположение. Оказалось, что я не ошиблась — это действительно была его статья. Когда Сергея Мироновича арестовали, в Дербенте стали менее охотно покупать газету — она заметно побледнела, потеряла ту остроту, которую придавали ей статьи за подписями «Киров», «С. Миронов», «Сер-Ми».