Рассказы о Кирове

А. П. Серебровский В БОРЬБЕ ЗА НЕФТЬ

Он был изумительным организатором и человеком, чья работоспособность казалась неисчерпаемой. Лишь только красные войска, руководимые Орджоникидзе и Тухачевским, вошли в Баку, Киров немедленно взялся за вывоз нефти в Астрахань. Он не терял ни одного дня, ни одного часа, когда нужно было выполнить приказ правительства, возлагавший ответственность за перевозки нефти на XI армию. В порту наливали суда, и Киров неутомимо контролировал эту важную работу. Эта нефть была первой советской нефтью, которая привела в движение пароходы на Волге и дала жизнь многим нашим фабрикам и заводам.

Вскоре Киров покинул Баку. Партия перебросила его на другие ответственные участки. Он вернулся к нам снова в Баку в 1921 году.

Положение бакинских промыслов в те времена было очень тяжелым. Вывоз нефти наладили мы быстро и неплохо, но добыча? Многие промыслы бездействовали. Вода заливала скважины. Мы еще не умели перекрывать водоносные горизонты, как это умели делать американцы. Работавшие скважины были малопроизводительны. И что, в самом деле, можно было требовать от инженеров и рабочих, когда у нас не было насосов и всюду царствовала азиатская желонка![15] И в других отношениях дела были скверные. Жилища промысловых рабочих окончательно пришли в негодное состояние. Не было средств и материалов даже на элементарный ремонт. Продовольственное снабжение оставляло желать много лучшего.

Вопрос встал ребром: как вытащить Баку в кратчайший срок из разрухи? Бакинцы послали Ленину доклад о положении дел на промыслах. Этот доклад отвез в Москву лично Серго, и обсуждался он в ЦК весной 1921 года.

Я очень хорошо помню день вторичного приезда Кирова в Баку. Сергей Миронович начал с того, что явился к нам в «Азнефть» и сказал, что ему нужно ознакомиться со всеми материалами. Еще не вступая в обязанности секретаря Азербайджанского ЦК, он объехал все промыслы. Он потратил неделю на беседы с инженерами и рабочими, удивляя всех быстротой, с какой он осваивал нефтяную технику.

Должно быть, в этом ему сильно помогло знание механики, которую он изучал в Казанском механико-техническом училище. Вот почему он легко и точно решал вопросы механизации промыслов, вот почему он отлично понял значение вращательного бурения и глубоких насосов для Баку и сделался горячим сторонником всех этих технических новшеств.

Из некоторых моих бесед с Лениным, из писем, которые часто получал Киров из Москвы, я увидел, каким огромным доверием пользовался он у Владимира Ильича… Все предложения и требования Кирова быстро принимались и удовлетворялись в Москве.

Итак, «Азнефти» предоставили большую свободу действий. Мы начали с продажи нефти за границу: в Персию и Турцию. Внешняя торговля нефтью требует большого опыта и осмотрительности. И Киров оказал нам в этом деле своим практическим умом и тонким тактом огромную помощь. Благодаря ему нам удалось свободно торговать в Персии и Константинополе бензином, маслом и керосином в обмен на рис и другие продукты. Потом мы проникли и на европейские рынки.

Киров проверял каждый наш шаг. Он всегда знал, что и когда отправлено за границу. Он тщательно следил за тем, чтобы вовремя доставлялись импортное оборудование, одежда, обувь и продовольствие для рабочих. Нечего греха таить: иногда, толкаемые обстоятельствами, мы «партизанили», захватывали что-нибудь лишнее. Но Киров, зная нужду промыслов, всегда выручал нас.

В сентябре 1922 года был окончательно решен вопрос о заключении договора с филиалом известной американской фирмы «Стандард ойл» (этот договор затем подтвердил Совнарком). Американцы обязались дать нам станки для бурения, насосы и трубы. «Азнефть» же должна была снабжать американцев водой, глиной, цементом и лесом.

Договор этот, по существу, был первым договором о технической помощи, который заключила Страна Советов с иностранной фирмой. Мы включили в бригады, обслуживавшие предоставленные американцам во временную эксплуатацию участки, наших рабочих и мастеров и обучали их, таким образом, лучшим способам работы.

Модернизация промысловой техники оказалась очень тяжелой задачей. Многие инженеры и геологи, настроенные консервативно, возражали против перехода на американские методы. Они говорили, что для Баку вращательное бурение не подходит. Ничего путного из этой затеи, мол, не получится: в бакинской почве много трещин, и растворы будут в них уходить, а инструменты сломаются. Надо было изменять психологию людей, учить их. И здесь Киров опять показал себя блестящим организатором. Он вместе с Серго помог нам преодолеть эти настроения инженеров.

Шли дни, месяцы, годы. Промыслы Баку начали быстро подниматься на ноги. Нефть обильной струей потекла на Волгу и за границу. Пришла пора искать, бурить и осваивать новые участки. И здесь мы встретились еще с одной трудностью. Геологи, не только бакинские, но и приехавшие из Москвы, сомневались в надежности недр Азербайджана. Люди оперировали цифрами, по которым, если им верить, выходило, что нефть на существующих промыслах на исходе, а в других районах Азербайджана ее нет. Правда, среди геологов были и горячие оптимисты, убежденные сторонники возможного развития нефтяной промышленности в Баку. Но таких геологов было меньшинство. На оптимистических позициях твердо стоял Иван Михайлович Губкин, с мнением которого Киров и Орджоникидзе очень считались.

Я вспоминаю в связи с этим один замечательный эпизод. Мы решили пойти за нефтью в море: засыпать и бурить Биби-Эйбатскую бухту. По тем временам это было смелым предприятием. Для создания промысла на море оказалось необходимым привлечь инженера Потоцкого, человека, откровенно враждебного большевикам.

Потоцкий знал, где надо искать в бухте нефть, но отказывался с нами работать. И вот Киров встретился с Потоцким и так сумел на него повлиять, что этот инженер сделался впоследствии самым преданным Советской власти работником.

Киров, взвесив все шансы «за» и «против», повел нас на штурм моря. Но мы начали бурение в несколько ошибочном направлении и долго не могли найти нефть. Представители контрольных органов в Баку, считая попытку добычи нефти в бухте преступной авантюрой, сообщили об этом в Центральную контрольную комиссию. Нам категорически приказали прекратить работы в бухте.

Как быть? Сергей Миронович велит мне ехать в Москву — добиться отмены запрещения, а пока… бурить.

Баринов день и ночь сидел на Биби-Эйбате. Сергей Миронович заботливо наведывался и ободрял работников. А я в это время сражался в Москве за честь Биби-Эйбата. Все казалось безнадежным. «Нельзя» — и весь тут разговор! Но в самую последнюю минуту я получил радостную телеграмму от Кирова: «На Биби-Эйбате забил фонтан!»

Всем понятно, что запрещение немедленно сняли. Биби-Эйбатский промысел дал с тех пор много нефти. Бухта сыграла большую роль в росте нефтяной промышленности Азербайджана, и этим мы обязаны настойчивости Кирова…

Я хорошо знал Кирова не только на работе. Будучи его соседом — мы жили рядом, — я имел возможность наблюдать Кирова в самых различных условиях. Искренний товарищ и друг, человек неукротимой энергии, он умел ободрить нас в самое тяжелое время.

Всегда в критический момент Киров был на промыслах. В 1924 году на Биби-Эйбатском промысле произошел грандиозный пожар. Стихия разбушевалась, и потребовались героические усилия, чтобы ликвидировать катастрофу. Киров участвовал в борьбе с огнем. Было время, когда меньшевики и эсеры пытались поджигать промыслы. Было поймано с поличным несколько диверсантов, но обстановка продолжала оставаться очень напряженной. На промыслах усилили охрану…

И в одну из таких тревожных ночей на Сураханах арестовали сторожа — его поведение показалось подозрительным. Управляющий промыслом, инженер, рано утром явился к Сергею Мироновичу, который только успел лечь спать. Сергей Миронович, измученный напряженной ноч-пой работой, принял инженера. Оказывается, речь шла о стороже, в невиновности которого инженер твердо убежден. Киров тут же по телефону попросил освободить сторожа из-под ареста. Я присутствовал при этом разговоре и думал, что Мироныч пойдет теперь спать. Но он, посмотрев на часы, оделся и опять поехал на работу.

Баку в те годы представлял собой сложный узел. Нужны были большой такт, тонкое большевистское чутье… И Киров, опираясь на теснейший контакт с Серго, великолепно справлялся с этой задачей. Для многих читающих эти строки будет новостью следующий факт. Промыслы ощущали большую нужду в рабочих, и мы с разрешения Орджоникидзе вывезли в Баку из константинопольских лагерей восемь тысяч врангелевцев, пожелавших вернуться на родину. Это была на редкость трудная политическая операция. Малейший промах был чреват большими неприятностями. Но Киров совместно с Орджоникидзе безукоризненно подготовили почву для «перековки» бывших врангелевцев.

Киров! Это имя вызывало ненависть у врагов. Киров! Это имя с глубочайшим уважением произносили люди, преданные делу революции.

И теперь, когда в далекой суровой Якутии, в сибирской тайге, в горах Урала и Алтая мы ищем золото и платину, ищем и долго не находим, когда в сердца самых смелых разведчиков закрадываются сомнения, тогда встает перед глазами энергичный, неунывающий Мироныч. Тогда память говорит нам: «Вспомни Биби-Эйбат!»

И мы снова ночами проверяем расчеты, карты и планшеты, а утром идем в забой, грызем мерзлоту и камень бурами, взрываем динамит и находим золото, находим платину.

Так было на Алдане. Так нашли после упорных поисков богатую Воронцовскую жилу на Северном Урале. Так мы отыскали золото в степях Джетыгары, и рудник был назван именем нашего незабвенного Мироныча.

З. Г. Орджоникидзе УЧИТЬСЯ ХОЗЯЙСТВОВАТЬ

С июля 1921 года секретарем ЦК Коммунистической партии Азербайджана избирается С. М. Киров. С этого времени контакт между ним и Серго становится еще теснее. То Киров наезжает в Тифлис, чтобы принять участие в заседании Кавбюро или каком-нибудь совещании, то Серго едет в Баку, который он продолжал держать под неослабным наблюдением. Часто Серго и Киров переговаривались по прямому проводу.

Говоря здесь о хозяйственных делах, связанных с нефтью, хочется рассказать еще об одном довольно характерном для того времени случае.

Как-то рано утром Киров вызвал Серго к прямому проводу и сообщил тревожную весть: в Баку на бывшем заводе Манташева в белом городе загорелся бак с керосином вместимостью в 250 тысяч пудов. Пожар стал быстро распространяться. Загорелись соседние баки с нефтью и маслом. Ночью уже горело шесть баков.

Баки были расположены рядом с электрической станцией. Передав Серго еще некоторые подробности пожара, Киров добавил:

— Причина пожара не выяснена. Сейчас еду на пожар, вечером тебя вызову или пошлю записку.

Придя домой, Серго, показывая мне бланк телеграфной ленты своего разговора с Кировым, очень сокрушался:

— Каждый пуд горючего у нас на вес золота, а тут зря гибнет столько добра!

На Мироныча Серго возлагал большие надежды.

— Он наведет порядок, можно не сомневаться, — говорил Серго. — И нефть вытащит в гору, и положит конец всяким пережиткам национальных раздоров, которых еще немало придется преодолеть.

Вечером Серго опять был у прямого провода. Киров сообщил:

— Только что приехал с пожара. Теперь можно определенно сказать, что опасность, угрожавшая электрической станции, миновала. Сейчас горит один бак на триста тысяч пудов нефти, сгорела уже половина. Самый опасный бак — керосина — сгорел до конца. Горел начиная с пяти часов вечера вчера и догорел только теперь. Электрическая станция повреждений не имеет. Лопнули только стекла от жары и прочие мелочи. Оказывается, бак с керосином, который загорелся первым, был перед этим накачан горячим керосином. Какие это идиоты сообразили наполнять баки, стоящие в нескольких саженях от электростанции, пока не выяснилось. Назначено строжайшее следствие. Надо сказать, что нет Серебровского[16], — значит, нет «Нефтекома». Очень много помогли тушению пожара наши курсанты, которые работают без смены со вчерашнего вечера. Сегодня на курсах устроили собрание, разъяснили курсантам, какие могут быть последствия, если сгорит станция. Курсанты двинулись к пожару и заявили, что не уйдут до тех пор, пока пожар не кончится совершенно.

Этот рассказ Кирова воссоздает лишь один эпизод истории борьбы за советскую нефть. Преодолевая все трудности, большевики Закавказья во главе с Серго и Кировым все увереннее развертывали в крае хозяйственное строительство, и мы видим это прежде всего на примере с бакинской нефтью. Бакинский пролетариат творил чудеса. Добыча нефти медленно, но неуклонно возрастала.

Первые уроки хозяйствования показали, что есть только один путь к созданию «Большого Баку» — это коренная реконструкция всей нефтяной промышленности. Серго и Киров были одними из первых, кто поставил этот вопрос перед ЦК партии и Советским правительством.

М. Катушевский «АПЛОДИРОВАТЬ МНЕ НЕЧЕГО…»

Это было в 1920 году. Я тогда был комсомольцем. Работал маляром на механическом заводе имени Монтина. Под напором частей Красной Армии белогвардейцы и мусаватисты эвакуировались из Баку. В город вступили части XI армии. Впереди шел бронепоезд, на котором прибыли члены Реввоенсовета армии — Киров, Орджоникидзе.

На вокзале состоялся огромный митинг, на котором выступил с яркой речью Сергей Миронович Киров. Здесь я его впервые и увидел и услышал.

Во второй раз я увидел Кирова в 1922 году, когда он был секретарем Центрального и Бакинского комитетов Азербайджанской Коммунистической партии (большевиков). Он пришел в нашу заводскую партийную ячейку с прикрепительным талоном, чтобы стать на учет.

Сергей Миронович не случайно выбрал наш завод. На нем в то время было много меньшевиков и эсеров, которые стремились разложить заводской коллектив, играя на отсталых настроениях отдельных рабочих. Партийная организация у нас была тогда еще слабенькой и малочисленной. Она объединяла два крупных завода, а насчитывала только около тридцати коммунистов.

Киров часто бывал и выступал на собраниях ячейки и рабочих собраниях. Обычно они происходили в кузнице. Трибуной Сергею Мироновичу служила наковальня. Отсюда он, подобно тяжелому молоту, громил предателей рабочего класса — меньшевиков. Он учил нас большевистской непримиримости в борьбе с врагами рабочего класса.

Помню, через несколько дней после того, как Киров прикрепился к нашей ячейке, на заводе возникла итальянская забастовка[17], организованная меньшевиками Дорониным, Носковым и другими. Страна тогда только-только начала залечивать раны, нанесенные ей гражданской войной и голодом. Жилось тяжело. Этим и воспользовались меньшевики.

Через несколько минут после начала «итальянки» на заводе появился Киров. На дворе собрались все рабочие. Кирова уже знали и уважали за его прямой характер, за простоту его речей, за глубокое знание рабочего нутра. Когда он поднялся на возвышение, раздались аплодисменты. Сергей Миронович поднял руку и начал говорить:

— Аплодировать мне нечего. Я вам ни спецодежды, ни французских булок не привез. Я обвинять вас приехал за то, что вы послушались меньшевиков, попались на их удочку и пошли за врагами рабочего класса, вонзающими нож в спину революции.

«Итальянка» была ликвидирована в самом зародыше. Десятки рабочих после речи Кирова выступали и каялись в своих ошибках, клеймили предателей дорониных и носковых.

В течение почти трех лет Киров работал в нашей ячейке. За эти годы он превратил ее в боевую организацию, выдвинувшую десятки талантливых работников. В общей массе рабочих завода Сергей Миронович замечательно умел находить эти таланты.

Сотни старых рабочих завода знали Кирова. Со многими из них он запросто беседовал. К нему рабочие часто обращались за советами и с просьбами. Его простота и скромность поражали всех встречавшихся с ним.

С. Л. Маркус ПОКОРЯЯ ЛЮДЕЙ СЛОВОМ

В 1921 году осенью я была командирована на Кавказ — мне было дано задание наладить работу среди женщин в Горской республике, Грузии, Азербайджане. Сергей Миронович был тогда секретарем ЦК КП (б) Азербайджана. В Баку я остановилась на квартире у Кировых, и мы встречались с Сергеем Мироновичем каждый вечер. Оба мы возвращались с работы очень поздно, обедали, а затем начинались беседы, которые тянулись далеко за полночь.

Тут, в Баку, я впервые услышала речь Сергея Мироновича. Это был незабываемый момент. Он выступал на митинге, устроенном в связи с каким-то крупным международным событием. Как сейчас, помню длинный зал, стол на сцене, Сергея Мироновича, стоящего у рампы. Он начал речь как будто обыкновенно, так, как начинают ее многие ораторы. Но уже вскоре весь зал замер, словно зачарованный. Все взоры были прикованы к Кирову. Он покорил людей своей неумолимой логикой, глубокой большевистской убежденностью и принципиальностью, звучавшими в каждом его слове. Для слушавших Кирова ничего кругом больше не существовало, кроме его живой, горячей, напряженной мысли, которая неудержимо звала вперед. Конец его речи был потрясающим. Это был подлинный пафос народного трибуна, тесно, неразрывно связанного с массами. Глядя в этот момент на товарища Кирова, мне казалось, что он становится как-то больше, растет на моих глазах, сливается с нами и будто в зале уже не отдельные люди, а нечто целое, единое. Было несомненно: если бы в тот момент он повел нас в бой против врагов Родины, мы все пошли бы за ним, как один, не колеблясь ни минуты. Такова была сила его воздействия на массы. Сергей Миронович кончил свою речь. Раздался гром аплодисментов. Аплодировала и я. Я ощущала себя неразрывной составной частичкой единого коллектива, с теми, кто вместе со мной слушал Кирова.

На этом митинге я видела одного старика. Мне потом рассказывали о нем. Когда он пришел домой, его спросили, где он был. Он ответил: «Где был? Ведь сегодня выступал Киров!» Этот старик, вероятно, был уже далек от политики, но выступал Киров, и он не мог не пойти. И действительно, слушать Кирова шли все — шли не только друзья, но и люди «нейтральные» и даже те, кто был настроен против Советской власти.

Ярко сохранилась в моей памяти встреча с Сергеем Мироновичем после смерти Владимира Ильича Ленина. Трудно передать словами всю глубину горя, которым был охвачен Сергей Миронович в те скорбные дни.

Несколько раз я встречала Сергея Мироновича на квартире у Серго Орджоникидзе в Москве. Между ними была большая близость, они относились друг к другу с трогательной заботливостью, с какой-то особой теплотой. Помню такой момент, он ярко сохранился в памяти. Побеседовав у Серго с Сергеем Мироновичем, я собиралась уходить. Провожая меня, они, дружески обнявшись, вышли в переднюю. С тех пор эта картина неизменно возникала в моем воображении при мысли о необыкновенной близости двух друзей — Сергея Мироновича и Серго Орджоникидзе. Приезжая в Москву, Сергей Миронович обычно останавливался у Серго. А в дни пребывания Сергея Мироновича в Москве Серго никогда не садился без него есть. Когда Серго заболевал, Сергей Миронович волновался, нервничал и ежедневно звонил ему, справляясь о его здоровье.

М. Маяк КАК КИРОВ МНЕ ПОМОГ

Помню, хорошо помню, это было в Баку во время установления Советской власти в Азербайджане. Я был беспризорным мальчиком, так лет двенадцати-тринадцати. Ноги босые, грязное тело, и едва была прикрыта грудь, в большом лохматом мужском полупальто до ног. Все мое тело было черное, кроме зубов. И так около года я проводил свою жизнь на улицах Баку.

Однажды я пошел в военкомат просить, чтобы меня направили на работу. Вместо работы отправили меня в детский дом. Тут было много беспризорных ребят. Но через три дня я оттуда удрал. Это было рано утром. Никто меня не заметил. Я бежал до самого здания Бакинского Совета, где работал товарищ Киров. Подошел я к часовому.

— Разрешите мне к товарищу Кирову, — сказал я.

— Убирайся вон сейчас же!

Прогнал он меня и не разрешил стоять даже около кабинета. Ясно, решил про себя я, такой у меня вид, что красноармеец думает, что я шучу.

Как бы то ни было, убеждал я себя, но сегодня нужно увидеть товарища Кирова. Голодный и жалкий, сидел на лестнице до самого вечера, пока вышел он с двумя товарищами. Я бросился к нему, схватился за его тужурку, посмотрел ему в лицо и сказал:

— Товарищ Киров, посылай меня на работу.

— Какую тебе работу, мальчик? — сказал он с улыбкой.

— Я хочу на завод Каспийского товарищества, там, где мой товарищ работает.

— Нет, мы тебя пошлем в детский дом, там ты будешь работать, там тебе дадут питание, там ты будешь учиться и станешь хорошим человеком. — Он держал меня за руку.

— Нет, нет, не хочу в детский дом, я оттуда убежал, там ребята меня били! Пошлите на завод, я хочу на завод, товарищ Киров! — сказал я в слезах.

Товарищи его засмеялись и уговаривали Кирова исполнить мою просьбу.

— Ну ладно, — сказал Киров и попросил своего секретаря направить меня на завод.

На следующий день я уже работал на заводе им. Джапаридзе, стал ударником. Работал и жил на этом заводе… С того дня, как поступил на завод, стал учиться…

М. С. Чудов, А. И. Угаров, П. А. Ирклис БЕЗГРАНИЧНАЯ ВЕРА В ИЗБРАННЫЙ ПАРТИЕЙ ПУТЬ

В проведении, в жизнь решений партии, ее Центрального Комитета С. М. Кировым руководила безграничная вера в правильность избранного партией пути, в неиссякаемые творческие силы рабочего класса, вера в непобедимую мощь народных масс, в неизбежность торжества коммунизма во всем мире.

Но это не была слепая вера. Она покоилась на неустанном серьезном изучении теории Маркса — Энгельса — Ленина. Кто из нас не помнит, как много-много раз товарищ Киров требовал от нас глубокого усвоения ленинизма, как бичевал пренебрежение к теории. И своим примером и в своих речах он неустанно говорил нам всем: учитесь марксизму-ленинизму, ибо это «единственная наука, которая учит трудящихся побеждать своих классовых врагов».

Товарищ Киров был близок и дорог трудящимся Ленинграда, ибо его жизнь и деятельность нераздельно сливались с их жизнью и борьбой. Он был чуток к нуждам и запросам рабочего, колхозника и каждого трудящегося человека. Он обладал огромным даром умения слушать людей.

Все члены партии, рабочие, работницы, колхозники, которые хоть раз посетили Кирова или разговаривали с ним у себя на заводах, на фабриках, в колхозах, навсегда сохраняли воспоминание об этих минутах. Они твердо знали, что Кирову можно рассказать все, что их волнует. Для этого нет нужды подыскивать какую-либо особую форму, важно рассказать обо всем правдиво и честно. И они всегда были убеждены в том, что за этим последует настоящее большевистское дело, что Киров лично, через товарищей поможет, в чем только можно.

Товарища Кирова трудящиеся нашего города знали все, от мала до велика. Его знали рабочие, инженеры, работники науки, искусства, врачи, учителя, его знали старики и дети. Они его любили, как своего близкого и дорогого вождя, слово которого звучало для них как справедливое слово большевика, которое никогда не расходится с делом. Обладая крупным государственным умом, товарищ Киров охватывал самые многообразные области социалистического строительства.

Большое и малое в работе никогда не ускользало от его проницательного взора. Он умел в большом находить такие «мелочи», без которых нельзя решить большого дела, и он умел в малом открыть вопросы большого государственного значения.

Ближе всего его знали на ленинградских заводах и фабриках. Руководители таких заводов, как «Красный путиловец», Ижорский завод, и заводов, выполняющих оборонные заказы, чувствовали исключительное внимание товарища Кирова, его заботливое руководство, его неустанную поддержку.

Его инициатива в реконструкции ленинградской промышленности, в постановке новых производств, в создании новых цехов, новых заводов была неисчерпаема. В каждом заводе, в каждом ленинградском предприятии он видел не только его настоящее, но и его будущее.

Киров обладал редкой чуткостью к росткам нового во всех областях жизни. Ни одно новое, сколько-нибудь значительное техническое изобретение, ни одно научное открытие не проходило мимо него. Инженеры, техники, молодые изобретатели, научные работники — все были убеждены в том, что их работа, нужная и важная для страны, всегда, в любую минуту найдет горячую поддержку у товарища Кирова, сумеет опереться на его помощь.

Металлургия, химия, оптика, машиностроение, электропромышленность — всем этим Киров глубоко интересовался. Но, пожалуй, нигде так выпукло и ярко не чувствовалось руководство товарища Кирова, как в подъеме промышленной жизни нашего далекого Севера. Разработка апатитов в Хибиногорске, Волховский и Тихвинский алюминиевые комбинаты, бурный рост Мурманска, строительство электростанций в Ленинградской области, разработка гдовских сланцев и т. д. — все это в громадной степени вызвано к жизни по инициативе Кирова. Он знал, как никто, каждый уголок нашего Севера, был тесно связан с геологами, химиками, инженерами, со всеми, кто хорошо знал богатства Севера и отдавал свои силы и знания промышленному развитию этого богатейшего края.

Киров особое внимание уделял тому, чтобы Ленинградская область стала производящей. Разведение пшеницы в области явилось прямым результатом той настойчивости, с которой товарищ Киров побеждал все трудности на этом пути.

Мы теперь уже свыклись с тем, что у нас может расти пшеница, но прошли многие годы, прежде чем она стала обычной культурой в области.

Борясь за образцовый социалистический город, товарищ Киров ежечасно направлял работу Ленинградского Совета и всех его управлений. Нет другого человека, который бы так хорошо, так детально знал городское хозяйство и его нужды. Строительство новых жилищ, водоснабжение, дороги, переустройство набережных, мостовых, механизация коммунальных работ — во всем этом, вплоть до мелочей, сказывалось повседневное руководство Кирова.

Исключительна и велика была роль Кирова в культурном строительстве города и области. В последнее время Киров особенно много внимания уделял школе, коммунистическому воспитанию детей. По его инициативе в наказ депутатам Ленинградского Совета рабоче-крестьянских и красноармейских депутатов внесено предложение о создании детского Дворца культуры.

Строительство новых Домов культуры, клубов, кинотеатров находилось под постоянным наблюдением Сергея Мироновича. Он неоднократно посещал стройки культурных учреждений. Строительство Центрального парка культуры и отдыха обязано инициативе Кирова. Он горячо любил Ленинград и ленинградских рабочих и работниц, их высокую организованность и революционную стойкость, он отдавал все силы тому, чтобы улучшить жизнь трудящихся нашего города и области.

Всюду и везде товарищ Киров твердо держался государственного подхода к работе. Этому учился у него каждый из нас. Сергею Мироновичу было совершенно чуждо противопоставление местных интересов общему делу строительства социализма. Киров был самым непримиримым врагом местной ограниченности, для него интересы страны, нашего государства были выше и дороже всего.

Для партийной организации Киров был в лучшем и самом глубоком значении этого слова старшим товарищем, в правильность решений которого все мы глубоко и до конца верили. Слово Кирова всегда рассматривалось нами как партийное решение.

Преданность партии, умение драться за ее решения, проводить их в жизнь служили у Кирова единственной оценкой при подборе кадров и выдвижении их.

Киров отличался исключительной требовательностью и строгостью к себе, к своей работе, и это давало ему неоспоримое право требовать от каждого из нас честной большевистской работы.

Присущую ему благородную внутреннюю тревогу за дело партии, за дело строительства социализма в нашей стране он стремился передать каждому из нас. Ибо без этого качества немыслим большевик-руководитель. Без этого качества каждый из нас подвержен опасной для большевика самоуспокоенности и потере классовой бдительности.

Товарищ Киров был беспощаден ко всякому формально-бюрократическому отношению к решениям партии и ЦК ВКП(б). Он был беспощаден к людям, которые прикрывали пустой болтовней и демагогией свое бюрократическое равнодушие к интересам партии. Он сурово разоблачал тех, кто пытался перед ним скрыть действительное положение вещей, требовал от всех правдивого и большевистски честного исполнения директив партии.

Преданный член партии, допустивший ошибку, но сказавший прямо о недостатках своей работы, мог рассчитывать на внимание и помощь Кирова. Наоборот, человек, обманувший его, лишался доверия навсегда.

Стойкий и непоколебимый ленинец, он учил непримиримости к малейшим проявлениям оппортунизма.

Н. Верховский «РАБОТАЮ, НИ МИНУТЫ НЕТ СВОБОДНОЙ…»

Мне довелось неоднократно видеть, слышать, а в 1934 году некоторое время и сопровождать в поездке по Казахстану Сергея Мироновича Кирова.

Впервые я увидел и услышал Сергея Мироновича в Ленинграде, еще в начале 1926 года. Современный молодой человек, завидуя, может подумать, что жизнь ставила меня в какие-то особо благоприятные условия, чтобы видеть и слышать Кирова. Это не совсем так. Киров был очень доступным — всегда на людях, всегда с массами. И уж если завидовать, то всем бакинцам или ленинградцам тех лет.

Один из моих старых знакомых — в прошлом он работал в Баку, — ныне персональный пенсионер Нурулла Зайнурович Юсупов, рассказывал мне:

— Когда в Баку становилось известно, что сегодня будет выступать Киров, то рабочие-нефтяники тянулись даже из Балаханского района. Без всякого оповещения шли. Пешком шли. А это восемнадцать километров…

Ярко запомнился Сергей Миронович и казахстанцам, особенно во время своей поездки по республике. И когда пришла скорбная весть о его злодейском убийстве (а это произошло через два месяца после его отъезда из Казахстана), то горе было всенародное. Плакали люди не только в Баку или Ленинграде, плакали и в далеких аулах Каркаралинского округа, где он тоже сумел побывать.

Из истории партии известно, что после Баку, с 5 января 1926 года, Cepгей Миронович начал работу в Ленинграде. Это было сразу же после XIV съезда партии, на котором зиновьевцы и каменевцы, сблокировавшиеся затем с Троцким, пытались подорвать единство партии. Ленинскую правду о съезде партии, взявшем курс на индустриализацию страны, принесли в гущу ленинградских рабочих Киров и другие деятели партии.

Нелегкое это было время даже для человека такой неисчерпаемой революционной энергии, каким был Киров! Известно, например, письмо Сергея Мироновича к жене, Марии Львовне, датированное 16 января 1926 года:

«Не обижайся, что пишу мало, очень я занят, работаю, пи минуты нет свободной… Занят так, что даже на улице не был ни разу, бываю только в машине… Каждый день на собраниях».

Общеизвестно, что перед XIV съездом немало ленинградцев было запутано, введено в заблуждение главарями так называемой «новой оппозиции». Киров по приезде своем начал действовать убеждением, отвоевывая у оппозиции один партийный коллектив за другим. Очень скоро он оставил «генералов от оппозиции», как он их называл, без армии.

После провала на съезде главари «новой оппозиции» не подчинились решениям съезда, перейдя к небывалым в истории партии формам фракционной борьбы, включая сюда п подпольные собрания и налеты-вылазки в отдельные заводские партийные коллективы. В октябре 1926 года на крупнейших ленинградских заводах — «Красный путиловец», «Красный треугольник», «Электросила» и других — в очередной партийный день появились никем не прошенные, не званные битые «генералы от оппозиции», ставшие подручными иудушки Троцкого. Мне случилось быть на партийном собрании «Красного путиловца», куда, узнав о вылазке оппозиционеров, приехал и Киров…

Шли напряженнейшие идейные бои с оппозицией. Как и другим коммунистам-газетчикам того времени, мне довелось быть на многих бурных партийных собраниях, конференциях, активах, слышать проникновенный голос Мироныча, давать в «живой записи» отчеты о его взволнованных, порой гневных и саркастических, всегда предельно искренних и убедительных выступлениях…

Итак, перед очередным «партийным четвергом» в Ленинграде вновь появился устроитель внутрипартийной «бузы» Зиновьев. Мотив приезда был явно лживый: навещаю-де заболевшего папашу. Помню, Демьян Бедный написал по этому поводу сатирические стихи «Нежный сын».

Под вечер коммунистов редакции вызвали на третий этаж, в кабинет редактора, предупредили: «Сегодня возможны вылазки оппозиционеров. Явились главари. Будьте на местах». Мое место — на «Красном путиловце».

Приехал немного загодя: дело-то ответственное! Сергей Миронович, который сам был в молодости журналистом, как-то пошутил, что «хорошему газетному репортеру полагается прибыть на пожар по крайней мере за пять минут до пожара».

Общие партийные собрания завода проводились тогда в стареньком клубе, что между литейным цехом и бывшими пушечными мастерскими, (И в зале и на сцепе — обычные деревянные некрашеные скамьи и пи одного стула. Так тогда было.) Примостился я в сторонке, слева от входа, около рояля, и наблюдаю, как заполняет зал рабочая большевистская гвардия. Идут после трудового дня закопченные, большинство — в кепках, но многие еще в повидавших виды фронтовых шинелях и даже в буденовках.

Руководил собранием очень скромный человек, Иван Иванович Газа, бывший рабочий, а потом комиссар путиловского бронепоезда № 6, прославившегося в гражданскую войну. В этот период он был секретарем парткома на заводе; потом его избрали секретарем Московско-Нарвского райкома партии, и впоследствии Киров ставил его в пример другим секретарям. Теперь в Ленинграде есть улица имени Газы.

Собрание было назначено на пять часов, а уже в половине пятого на завод явились Зиновьев и его приспешник Куклин. Встреченные небольшой группой заводских оппозиционеров, они ровно в пять часов прошли на сцену. Шум поднялся невероятный. Большинство кричит: «Долой!» Громко раздаются голоса: «Кирова, Кирова сюда! Долой раскольников!» Но нашлись и такие, кто поддерживал Зиновьева. Как потом выяснилось, на собрание просочилось довольно много оппозиционеров. Расселись они в разных концах зала — и ну шуметь, создавая впечатление, что их лидера поддерживает чуть ли не половина собрания.

Каждому — свое: мне, газетчику, — забота, что при таком шуме я многого не услышу. Набрался храбрости — и на сцену, тоже заполненную людьми; пристроился на скамье слева от стола президиума, близ трибуны, и… оказался как раз рядом с Зиновьевым.

С кратким докладом о внутрипартийном положении выступил И. И. Газа. Закончил он его так:

— Оголтелая группа оторвавшихся от партии людей нервирует партию. Так кто же, я спрашиваю собрание, ставит палки в колеса нашего строительства?

Собрание мощным криком ответило:

— Зиновьев! Позор ему!

После Газы стали выступать рабочие-коммунисты. Говорили горячо, образно. Первым взял слово Катанугин:

— Зиновьев повенчался с Троцким, и теперь они, как хорошие молодые, пустились в послесвадебную гастроль по фабрикам и заводам… Не мешайте работать, убирайтесь вон!

Потом выступил один из питерских ветеранов, Павлов:

— Не претендуйте на ленинский кафтан, мы его вам не дадим, слишком вы малы для этого — утонете. Кафтан Троцкого вы себе уже взяли. Если вам нравится, то и щеголяйте в нем, а нас оставьте в покое!

Мастер Подольский поставил вопрос в упор:

— Или руки по швам, или партия так ударит по этим рукам, что больше не захотите поднимать их на партийное единство!..

С высот сегодняшних достижений нашей страны, строящей коммунизм, теперь это кажется просто смехотворным, но ведь тогда-то троцкисты всерьез доказывали, что социализм в Советском Союзе построить-де невозможно. Вот где было главное существо спора.

Помню, Киров иронически вопрошал в своем выступлении:

— А если мировой революции еще нет, если западноевропейский пролетариат еще не может помочь, так, значит, «сматывай удочки», значит, и социализм не построим?..

Зиновьев нервничал. То он вскакивал со скамьи, то вновь садился, тяжело, астматически дыша. Помню его «кхе-кхе», от которого колыхалось все рыхлое тело. Под конец собрания явился еще и краснолицый, весь потный Евдокимов.

По ходу собрания было предоставлено слово и Зиновьеву. По настоянию его свиты, которая буквально неистовствовала (криками заглушали, например, речь И. Ф. Кодацкого, тогдашнего секретаря Московско-Нарвского райкома партии), выступал он даже дважды. Но чем больше он пытался установить контакт с аудиторией, тем меньше оставалось у него сторонников.

В поведении Зиновьева возмущал сам факт неслыханного нарушения дисциплины партии. «Подумать только, — говорили выступающие, — член руководства партии идет в заводские партийные коллективы с жалобами на решения съезда! Неслыханное дело!»

В начале собрания некоторые еще задумывались: может быть, лидеры оппозиции и в самом деле скажут что-нибудь чрезвычайно важное, способное хоть в какой-то степени оправдать их поведение? Однако услышали демагогические запугивания, что-де частник и кулак вот-вот съедят страну. И никакой положительной программы, одно безысходье («социализм не построим»), паника…

У меня осталось впечатление, что Зиновьев «работал» на собрании против самого себя, что происходило саморазоблачение.

Во время собрания я все поглядывал на Сергея Мироновича. Он не сидел, а больше стоял на сцене позади председателя собрания Газы. Спокойный, терпеливый. Хитровато улыбался. Выступать не спешил. Пусть говорят сами рабочие. Он явно любовался ими, краснопутиловскими большевиками: и без меня, дескать, прекрасно справляются.

Выступил он в прениях последним. В зале воцарилась тишина, прерываемая лишь аплодисментами. Притихли и крикуны из «свиты» Зиновьева. Сравнительно новый человек в Ленинграде, Киров уже успел завоевать всеобщее уважение и любовь (вскоре он стал совсем своим человеком на «Красном путиловце», проводил там бессонные ночи, помогая наладить серийный выпуск тракторов).

Полностью его выступление на этом собрании не было записано, не сохранились и мои блокноты. Хорошо помню, однако, что это была блестящая речь: взволнованная, яркая и гневная. Можно сказать, последние гвозди забивал он в гроб провалившихся зиновьевцев и троцкистов: «Не путайтесь в ногах у армии, ведущей наступление!»

С негодованием и сарказмом разоблачил Киров обманные приемы, к которым прибегнул Зиновьев. Как раз в этот день на Политбюро должен был разбираться вопрос о положении внутри партии. Но «…вместо участия в заседании Политбюро, — подчеркнул Сергей Миронович, — почтенные вожди оппозиционного блока едут из одной столицы в другую и расшатывают единство партии». Зиновьев, видите ли, исполнял сыновний долг, на собрании оказался почти случайно, вроде бы на досуге. На самом же деле «…он рассчитывал, что сумеет продемонстрировать мощную себе поддержку снизу. Однако жестоко просчитался!..»

По поводу главного предмета спора — о возможности построения социализма в одной стране — С. М. Киров заявил, что это теперь вопрос не теоретических споров, а практических действий. С присущими ему искренностью и прямотой он сказал, что на этом пути придется преодолеть гигантские трудности, но с помощью миллионов трудящихся масс, отвергая всякое неверие в наши силы, мы будем вести дело построения социализма и доведем его до победы.

Речь Сергея Мироновича была глубоко аргументированной. Камня на камне не оставил он от демагогических домыслов оппозиции о якобы преобладающем росте частного сектора. С помощью неотразимо убедительных цифр и фактов показал, что страна крепнет день ото дня и идет не к капитализму, как стращали оппозиционеры, а к социализму. Словом, это была впечатляющая речь революционного оптимиста, непоколебимо верящего в правильность избранного партией пути, в творческие силы народа.

Состоялось голосование. Произведенный с особой тщательностью подсчет голосов показал, что за резолюцию, предложенную президиумом собрания, высказались 1489 коммунистов. За поправки, выдвинутые зиновьевцами, подняли руки всего 23 человека. Да еще, как это потом установили, в их числе оказались двое беспартийных, один из которых никогда не был путиловцем.

Оглашая итоги голосования, И. И. Газа возмущенно воскликнул:

— И вы, такая ничтожная кучка, осмеливаетесь трепать партию!

Вдохновленный собранием и выступлением Кирова, я спешил быстрее доставить в редакцию информацию большой политической важности. Знал — меня ждут, отчет должен попасть в завтрашний номер. Пристроился, помню, на крыло чьей-то автомашины и так добрался до редакции. Уже ночью надиктовал корреспонденцию «Как их встретили». Ввиду важности темы она, как и написанный на второй день по поручению редакции обзор о событиях дня под заголовком «Исторический четверг», была пере-, печатана потом многими газетами Союза.

Посчастливилось мне слышать и пламенную речь С. М. Кирова на XVII съезде партии в 1934 году. Это была одна из самых ярких речей на «съезде победителей». Искренняя, непосредственная, взволнованная. Именно тогда он сказал:

— Успехи, действительно, у нас громадны. Черт его знает, если по-человечески сказать, так хочется жить и жить!..

М. Освенский ВСЕСТОРОННЕЕ ЗНАНИЕ ДЕЛА

Не только партийного работника, но и хозяйственника, инженера, ученого всегда поражали в Сергее Мироновиче исключительная конкретность, всестороннее, до деталей, знание дела.

Когда ленинградская промышленность получала важнейшие государственные задания, Сергей Миронович умело и быстро переключал всю хозяйственную и партийную организацию на выполнение этих заданий. Он сам вникал в детали и нас учил этому; он требовал от нас, чтобы мы знали не только общее положение на том или ином заводе, но и частности. Мы обязаны были знать, что задерживает выполнение задания, кто задерживает. Вспоминаются десятки ярких примеров. Раздается телефонный звонок:

— Освенский? Киров говорит. Как дела на заводе имени Ворошилова?

Этот завод был его детищем. Он приложил много сил и энергии, пока добился, чтобы продукция этого предприятия достигла высокого уровня.

Я рассказал.

— А как с деталями? (Сергей Миронович тут же называет их номера.) Доставляют ли их заводу? Сколько уже подано деталей?

Обычно он немедленно реагировал на те или другие выявившиеся недочеты, беспредельно верил в неисчерпаемые источники энергии и энтузиазм рабочего класса. Когда, бывало, беседуешь с Миронычем на эту тему, всегда чувствуешь необыкновенное тепло и любовь к замечательным рядовым людям, героям наших заводов, строек.

Однажды Сергей Миронович после посещения одной промышленной стройки рассказывал мне:

— Походил я по площадке и разговорился с одной молодой работницей. Побеседовал о ее жизни и работе, а затем я ее спросил: «Какая у тебя норма и как ты ее выполняешь?» Работница, несмотря на то, что норму не выполняла, все же с гордостью сказала: «Я недавно из чернорабочих. Пройдет немного времени, и я норму обязательно буду перевыполнять». Вот эта гордость, — говорил мне Сергей Миронович, — уверенность в своих силах — не простое бахвальство, а присущая рабочему классу уверенность в своих силах. Замечательные люди у нас растут! А как мы ими интересуемся? Занимаешься ли ты ими, товарищ Освенский, так, как следует? Как поставлена среди строителей партийно-массовая работа?.. Ну конечно, куда вам заниматься, — сыронизировал Сергей Миронович, — этими мелкими организациями. У вас большие предприятия, — И решительно закончил: — Неверно!

А вывод, сделанный Сергеем Мироновичем, был таков:

— Мы, я думаю, и вы неправильно строим партийный аппарат, который главное внимание уделяет «Путиловцу», Балтийскому, «Большевику». Ведь этими заводами занимаются буквально все. Мы эти заводы и их людей знаем как облупленных. А небольшие предприятия?

В такой организации, как ленинградская, где сконцентрировано большое количество предприятий союзного значения, мы нередко упускали из поля своего внимания так называемые мелкие предприятия. Сергей Миронович беспощадно бичевал нас за такое пренебрежение.

В Володарском районе строился громадный по размерам и новейшей конструкции мост через Неву. Руководящие работники района и города да и я не раз побывали на стройке моста. Но Киров умел иными глазами смотреть на строительство. После одного своего посещения он поднял на ноги ряд организаций, в том числе и наш райком ВКП (б), так как обнаружил, что кухня столовой рабочих полутемная.

…Он интересовался не только количеством уложенного строителями кирпича, но и тем, как они, эти люди, живут.

Вот еще яркий пример.

В нашем районе развернулось большое строительство комбината «Хлебострой». Приехав как-то на строительство, Сергей Миронович осмотрел выставку, выслушал руководителей об успешном ходе работ и рекордах отдельных рабочих и вдруг спросил:

— Все это хорошо! А вы покажите мне, как работает ваша столовая. Чем вы кормите рабочих?

Пошли в столовую. Сергей Миронович выяснил здесь, что питательность блюд недостаточная для рабочих-строителей, проводящих весь свой рабочий день на открытом воздухе. Трест общественного питания производил раскладку продуктов на массовые обеды без учета особых условий работы тех или иных категорий рабочих.

В результате этого посещения вопрос о питании строителей стал предметом обсуждения в обкоме ВКП(б). Тресту общественного питания было предложено перестроить всю систему организации питания в соответствии с условиями работы разных групп трудящихся.

Киров как партийный руководитель в своей многогранной практической работе за большими стройками, за гигантами-предприятиями всегда видел людей, творящих дело нашей партии. Бывая на предприятиях по какому-либо важному делу, он быстро узнавал и о десятках мелочей, имеющих принципиальное значение для производства и для рабочих. Умение быстро разобраться в этих фактах, выудить главнейшее, заставить интересоваться этим главным всех работников было замечательной, характерной для С. М. Кирова чертой.

А. С. Милославский ЛЮДИ-ЭТО ГЛАВНОЕ!

…Как-то в двенадцатом часу ночи раздается звонок.

— Милославский?

— Слушаю.

— Киров. Ты знаешь, у тебя в районе притесняют рабочих.

— Не может быть, Сергей Миронович!

Слышу в телефон знакомый мягкий смешок.

— Ладно, ладно, я не обобщаю. Но учти все же, какие у тебя в районе бывают возмутительные вещи.

И тут же рассказал мне следующее. Квалифицированный рабочий (уже не помню, с какого завода) был послан на Свирь, на монтажные работы. Спустя полгода, по окончании командировки, товарищ возвращается в Ленинград. А в это время умники из жакта комнату его передали новому жильцу, а вещи выставили в коридор.

Рабочий написал письмо на имя Мироныча… Звонок ко мне был уже на следующий день. Наутро после разговора с Миронычем я пошел в жакт, выяснил все, поговорил с людьми как следует, иду в райком. Только вошел к себе — звонок. Конечно, Киров…

— Ну, как с этим рабочим?

— Подтвердилось, Сергей Миронович.

— Сам был? Расследовал сам?

— Да.

— Исправь. — Короткое молчание. Затем потише: — Вообще посмотри, что там за народ в этом жакте, что за люди. А? Когда выполнишь, звякни мне…

Эта внимательность к людям не знала абсолютно никаких границ. Рабочий, работница, ученый, школьник, руководитель райкома — все это были люди, о которых заботился Мироныч. И эта заботливость всегда трогала нас невероятно.

Припоминаю разговор в 1931 году.

В Ленинграде было плохо с подвозом хлеба — наличные запасы истекали, хлеб с юга задерживался, и Сергей Миронович немедля мобилизовал ряд работников, и мы, уже в качестве уполномоченных СТО, должны были выехать на Северный Кавказ.

— Организуй и возвращайся. Ленинградскому рабочему нужен хлеб…

Когда эшелоны были направлены к нам в Питер, я возвратился.

Спустя дней пять Киров вызывает меня.

— У нас хлеба на два дня. Эшелоны с зерном застряли на станции Батайск. Надо их сдвинуть с места немедленно. Рабочие не должны оставаться без хлеба.

Я удивился, как это, мол, «немедленно».

— Сергей Миронович, ведь туда двое суток езды…

Киров быстро встал из-за стола, взглянул на меня.

— Как, — говорит, — у тебя с сердцем?

— Неплохо, — отвечаю.

— Так ли? — и внимательно разглядывает меня, словно самое мое сердце он видит перед собой.

— Серьезно, Сергей Миронович, сердце в порядке.

— Ну смотри. Летал когда-нибудь?

— Приходилось.

— Ну, и здорово. Лети! Счастливо…

И тепло-тепло пожал мне руку.

Или еще.

Опять телефонный звонок:

— Киров. У тебя в районе есть такая-то организация. Ты знаешь, кто руководит ею?.. Ну, и хорошо. Партиец он неплохой, как ты думаешь? Я имею сведения, что он стал немного «пошаливать»… Ну, понимаешь, выпивать, попросту говоря…

— Я слушаю, Сергей Миронович…

— Проверь, побеседуй с ним. Может, устал? Тогда дай отдохнуть ему. Парень способный, партии нужен.

Я проверил. Сообщаю ему результаты. Слышу довольный, спокойный голос Мироныча:

— Его нужно сохранить… Нужно!

Забота Мироныча действительно спасла товарища. Он отдохнул, ни о каких «шалостях» уже не было и речи, товарищ стал работать по-прежнему прекрасно, как и подобает большевику.

Прошел год после этого разговора. В Смольном в коридоре встречаю Мироныча. Идем рядом, он со своей обычной манерой — незаметно-незаметно, — доведя меня до дверей своей комнаты, пропускает меня к себе, начинает расспрашивать о разных делах района и потом уже с особо внимательным выражением лица говорит:

— Ну, а как этот?.. Твой человек-то?

И внимательнейшим образом расспросил меня о «прошлогоднем» товарище.

— Ну, рад, что уберегли… Очень рад…

Работая девять лет под непосредственным руководством Кирова, получая повседневно личные его указания, я никогда не слышал какого-либо окрика или приказа… Его простого, насмешливого слова было достаточно, все становилось ясным и быстро исполнялось.

Мироныч действовал неопровержимостью своих доказательств.

«Как ты думаешь сделать то-то?» — спрашивал он.

«Так вот», — отвечаю.

«А почему этого не сделать иначе? Здесь нужно учесть еще вот такие-то обстоятельства».

Становилось очевидным, что делать нужно было именно так, как говорил Мироныч.

Все он видел своими глазами и не раз журил и напоминал, если что-либо делалось медленно.

Звонит:

«Медленно у тебя движется дело с окраской такого-то дома… Три раза проезжаю мимо, а люльки все висят. Не стыдно ли? Когда кончишь?»

Или говорит:

«Ты знаешь, мы озеленили Лиговку. Неплохая получилась улица. Деревья, говорят, подрастут. Только имей в виду, что каждое из них надо уберечь от поломки. Каждое деревце надо сохранить. Ты подумай как, и это не только потому, что ты отвечаешь».

Он знал многих работников лично и часто спрашивал о них.

«У этого работника такие-то особенности, — говорил он. — Ты учти это. Каждый должен принести свою пользу».

С. М. Киров учитывал особенности работы партийной организации нашего района.

«Район насыщен советским аппаратом, различными учреждениями. Роль и значение работы этих учреждений колоссальны, — указывал Сергей Миронович. — У вас есть такие учреждения, работа которых распространяется далеко за пределы Ленинграда, от работы которых зависит не только снабжение ленинградских рабочих, но и важнейшие участки хозяйства, разбросанные по нашему Союзу… Что у нас иной раз бывает в аппарате?.. Сидит коммунист на руководстве каким-либо участком и не хочет вникнуть в суть дела… Когда кончите с этим?»

Очень часто Сергей Миронович обращал внимание на проектные организации и отдельные объекты их работы. Он указывал, что, когда в этих организациях сидят коммунисты с высшим образованием и дело у них не идет, значит, нет у них коммунистической закалки. И он предлагал собрать коммунистов, торопить и определять точно окончание работы.

Целый ряд проектов делался под систематическим наблюдением Сергея Мироновича. Например, проект Тихвинского алюминиевого комбината был в результате его вмешательства сделан на полтора месяца раньше срока и с уменьшением себестоимости на 45 процентов без ущерба для качества. В Ленпроекттрансе коммунисты-инженеры выдвинули встречный план на эскизный проект моста через реку Свирь и дали его с экономией в расходовании средств против основного проекта до 5 миллионов рублей.

И. И. Алексеев ВЕЛИКИЙ МАСТЕР БОЛЬШЕВИСТСКОГО ВОСПИТАНИЯ

Свою непосредственную партийно-массовую работу я начал под руководством Кирова. На протяжении всех лет общения со всеми нами Сергей Миронович кропотливо учил и воспитывал нас, как надо работать по-большевистски. Большевистски воспитывать и растить людей — великим мастером этого дела был Киров.

Вспоминается время, когда на «Красном путиловце» начали поговаривать об освоении массового выпуска тракторов. Многие путиловцы, и среди них даже большевики, смотрели на трактор как на обычную машину. Эти люди не видели за этими путиловскими «фордзонами» политики нашей партии. И в это время в путиловских цехах появляется Сергей Миронович. Его большевистский призыв гремит по заводу. Киров ясно предвидел огромную роль трактора.

«Товарищи, поймите, что это не просто трактор — это генеральная линия нашей партии, это революция в деревне», — говорил Мироныч.

Он воспитывал большевистскую убежденность не только в каждом партийце, но в каждом рядовом рабочем. Путиловские рабочие поняли, что тракторостроение — это важнейший этап социалистической стройки.

Как сегодня, помню торжественное собрание в Доме культуры. В президиуме Киров, Куйбышев и другие товарищи. В четыре раза увеличивалось задание путиловцам. Они должны были дать в новом наступающем году 12 тысяч тракторов.

На трибуне Киров. Он произносит пламенную речь, закапчивая:

— Я не инженер «Красного путиловца» и не знаю, готовы ли вы технически выполнить программу, но коммунистически вы готовы и должны выполнить.

Так говорил подлинный большевик… Эти слова Кирова были встречены краспопутиловцами с непередаваемым воодушевлением…

Изо дня в день Киров интересовался выпуском тракторов. Он вникал во все детали производственного процесса. Вопросы, которые он ставил нам по телефону, заставляли нас иногда смущаться, ибо это были вопросы не только большевистского организатора.

«Как прошли испытания с отжигом блоков? Как дела на шлифовке поршневых колец?» — спрашивал он как болеющий за дело хозяин, техник, инженер.

И что удивительного в том, что многие рабочие и инженеры интересовались:

«Непонятно нам, не инженер ли Сергей Миронович?» Товарищ Киров требовал, чтобы ежедневно у него на столе находился свежий номер боевой газеты тракторостроителей «На штурм 12 000». Он внимательно прочитывал эту небольшую газету.

«Хорошая газета, — говорил он нам, — не дает спать, а это главное, что требуется от заводской большевистской газеты».

Киров отлично знал тысячи людей и даже многих, с которыми лично не встречался. Как-то зашел разговор о кандидатуре секретаря во вновь организуемый партком тракторного завода. Мы говорили о Коле Остахове, молодом, энергичном, растущем большевике.

— Это тот самый, который у вас отлично построил организацию по звеньям? Хороший паренек, подойдет.

И спустя немного времени Киров звонит ко мне и спрашивает:

— Ну, как Остахов? Справляется? Вы ему помогите.

Никогда не забуду своего последнего разговора с Миронычем. 30 ноября 1934 года в двенадцать часов дня у меня дома звонит телефон:

— Алексеев? Здорово! Киров говорит. Ты где вчера был?

— Был в райкоме, был на «Путиловце» — на собрании актива.

— Вот это меня и интересует. Какие вопросы задавали? Чем больше интересовался народ?

Меня заинтриговало: что ж это он, меня проверяет? Но мои опасения быстро рассеялись.

— Видишь ли, завтра у меня доклад, так вот готовлюсь…

Р. Куск «НАДО РАБОТАТЬ НЕ ПОКЛАДАЯ РУК»

На областную партконференцию я принес первые куски советского алюминия — еще красные от жары слитки, только что вынутые из форм. И здесь я в первый раз лично встретился с Сергеем Мироновичем. Он с восхищением рассматривал первые алюминиевые чушки и ленты, которые мы собственными руками прокатали на вальцах на «Красном выборжце», и с восторгом повторял:

— Добились!

Так закончилась почти двухлетняя неустанная работа по выполнению распоряжения Кирова «добыть советский алюминий из тихвинских бокситов».

В совнархозе, где я тогда работал, начали говорить об апатитах и нефелинах. Тоже был очень большой спор — годятся они или нет. И здесь я опять непосредственно встречался с Кировым.

Все большие вопросы до их общественного признания вызывали в промышленности опаску, консерватизм. И вот для борьбы с ними был создан Карело-Мурманский комитет. В его заседаниях часто участвовал сам Сергей Миронович. Много раз, когда я показывал ему последние образчики окиси алюминия, желтого и красного фосфора, который нам в Государственном институте прикладной химии удавалось получить, Киров говорил:

«Прекрасное дело! Надо работать дальше не покладая рук».

Но эти простые слова он умел начинить такой неописуемой энергией, что, возвращаясь в институт, мы работали как львы! Вдохновенно работали!

Когда окись алюминия и фосфор уже были на ходу, занялись мы шунгитом. Сергей Миронович не только слушал доклады, но вместе с Чудовым и секретарем Петроградского райкома Соболевым сам приезжал в институт смотреть, как идут дела.

Затем наступила очередь синтетического каучука из ацетилена. Мы сначала стучались во многие двери хозяйственников. И нигде ничего…

Вопрос этот действительно громадный, сложный. Но столько в нем заманчивости, что я, как директор института, решил рискнуть внутренними институтскими средствами.

В торжественный день получили мы первые пять граммов (да, только пять граммов!) искусственного каучука. И мы думали: ну, теперь до признания недалеко. Никто из хозяйственников, однако, и копейки дать не хотел.

Вместе с секретарем Петроградского райкома Соболевым мы обратились к Кирову.

Сергей Миронович проявил такой колоссальный интерес, такой «вкус» к деталям дела, что я был поражен.

Целый час Сергей Миронович слушал, вникал во все подробности дела. Выслушав, он заявил:

— Это настолько важная для страны проблема, что в институте нужно все на голову поставить, но довести дело до промышленных масштабов. Деньги будут. Выезжайте сегодня же в Москву к Орджоникидзе.

Как на крыльях полетел я в Москву. Бегу к секретарю, говорю — так и так, нужно к товарищу Серго.

— Да уже все сделано… Получайте деньги…

И затем я поражался: член Политбюро, секретарь ЦК многомиллионной партии среди тысяч дел находил время по крайней мере раз в декаду позвонить в институт, узнать, как идут дела, подбодрить, посоветовать…

Вскоре уже начал работать опытный завод синтетического каучука…

П. С. Смородин «ПОСТАВЬТЕ НА ТУРБИНУ ПЯТАЧОК»

Выборгский пролетариат хорошо знал и сердечно любил Сергея Мироновича. И Мироныч лично знал очень и очень многих рабочих. И когда в великие пролетарские праздники колонна Выборгского района проходила мимо трибуны, улыбающийся Мироныч но имени приветствовал знакомых товарищей, и это приветствие было горячим и крепким, как дружеское рукопожатие.

Рабочие Металлического завода никогда не забудут, какое большое участие принимал Сергей Миронович в ответственном и сложном деле выпуска первых советских турбин. Десятки раз приезжал он на завод, внимательнейшим образом изучал производство, раскапывал причины неполадок, указывал пути их исправления. Не раз приезжал Мироныч на завод для того, чтобы принять участие в испытании готовой турбины.

Приемка турбины — это ответственный и тревожный момент. В напряженном молчании прислушиваются рабочие к первому биению сердца мощной машины, инженеры и мастера следят за тем, как увеличивается число оборотов, — у каждого одна мысль, одна забота. И Сергей Миронович, охваченный общей тревогой, стоит вместе со всеми у испытательного стенда.

Но вот все быстрей работает турбина, работает ровно, без перебоев, у людей проясняются лица, и к Сергею Мироновичу начинают подбегать рабочие:

— Идет хорошо, Сергей Миронович, все будет в порядке!

Мастер турбинного отделения Тимофеев как-то сказал Кирову о том, что существует примитивный способ проверки исправности турбины: надо на самый верх турбины поставить на ребро мелкую монету, гривенник или пятачок. Если монета при полном ходе машины не падает от сотрясения, значит, машина работает хорошо, без перебоев. И с тех пор Сергей Миронович, приезжая на приемку, всегда говорил:

— А ну, перестаньте определять на глазок — поставьте лучше на турбину пятачок.

Так горячо любивший жизнь Мироныч прямо-таки расцветал, когда видел наших здоровых, молодых, крепких ребят. На том же заводе в обеденный перерыв молодежь играла на дворе в баскетбол. Киров остановился, долго смотрел и сказал:

— Думал ли кто-нибудь раньше о том, что можно так веселиться на заводе? Хорошая молодежь, радостная у них жизнь и работа.

Киров любил людей. Он радовался их успехам, поднимал, поддерживал тех, кто своей работой помогал нашему государству. И недаром к Кирову обращались все заводские изобретатели и рационализаторы — он интересовался их работой, расспрашивал, советовал. Не забывал этих людей и, приехав на завод, вторично интересовался, как продвинулась их работа.

Среди больших дел Сергей Миронович находил время, чтобы заботиться о мелочах, улучшающих, украшающих быт рабочих. Бывая на Оптическом заводе, он заметил, что «зеленая зона» завода — лужайка, засеянная травой, — недоступна для отдыха рабочих в обеденный перерыв. Он указал на это и предложил разбить дорожки на «зеленой зоне», озеленить и привести в порядок двор, организовать площадки для физкультуры.

Он бывал в культкомбинате Оптического завода, осматривал фабрику-кухню, библиотеку, комнаты для занятий. Он радовался этому новому культурному учреждению, радовался за рабочих, которые получили условия, способствующие их росту и развитию.

Огромное внимание уделял Сергей Миронович оборонным заказам. Когда завод получал новую программу, он приезжал на завод, обходил все цехи, долго говорил с инженерами и рабочими.

Его замечания никогда не были голословны — он перед этим серьезно знакомился с заводом, производил подсчет загрузки оборудования, выяснял, какие заработки у рабочих, спрашивал, могут ли они выработать больше…

Была у Кирова одна замечательная особенность в подходе к рабочим: он всегда показывал им работу в перспективе ее развития. Говоря о тракторных частях, о турбинах, об оборонных заказах, он умел показать, какое значение имеет эта вещь для всей страны в целом и для каждого в отдельности. Он учил нас через детали и машины, которые производит рабочий, раскрывать перед ним его роль в строительстве социализма, в обороне страны, в укреплении нашей социалистической Родины. Он учил нас, партийных работников, воспитывать рабочую массу.

К. М. Отс «ТОВАРИЩИ! НАДО ВЫПОЛНИТЬ!»

О Сергее Мироновиче как руководителе можно написать целую книгу. Мне здесь хочется рассказать несколько эпизодов, рисующих Кирова как мудрого, прозорливого руководителя и большого, талантливого организатора.

Первый эпизод связан с развитием на «Красном путиловце» тракторостроения. Как известно, Путиловский завод был пионером массового тракторного производства. Сергей Миронович не уставал разъяснять и подчеркивать нам, путиловцам, что, во-первых, тракторостроение имеет исключительное государственное значение, что мы создаем базу для перевода многомиллионных раздробленных крестьянских хозяйств на рельсы коллективизма. Во-вторых, мы в процессе освоения тракторного производства перевооружаем завод, открываем перед ним огромные перспективы производственного роста.

Нужно сказать, что в то время, когда Сергей Миронович приехал в Ленинград, «Красный путиловец» не был приспособлен для массового производства. Он был по преимуществу заводом индивидуального машиностроения.

Под руководством, при самом непосредственном живом участии и помощи Сергея Мироновича (по его инициативе было сменено хозяйственное руководство завода) мы успешно закончили это перевооружение и наладили у себя массовое тракторное производство.

Новая обстановка, новые задачи в сельском хозяйстве поставили иные требования, чем несколько лет назад, перед нашим тракторным производством. «Красный путиловец» начинал переключаться на производство пропашников.

Трудностей здесь было очень много. Нам пришлось самостоятельно разработать проекты, технологические процессы, подготовить инструментарий и т. д., причем все это нужно было сделать в очень короткие сроки. Сергей Миронович отчетливо представлял себе все эти трудности и предупреждал нас о них резко и прямо. Но вместе с тем он говорил, что времени у нас мало, что мы должны закончить эту работу как можно скорее. В апреле мы должны были дать первые сто пропашников. Не вышло. В начале июня товарищ Киров лично приезжает на завод. Зная о нашем отставании, он хотел проверить, насколько оно глубоко и что мы делаем для того, чтобы это отставание преодолеть. Он умел любую мелочь поднять на большую высоту и доказать, что от нее во многом зависит наша общая работа. Он крепко ругал нас за то, что станки используются не полностью, что в цехах много мусора. Был он, например, в мастерских ФЗУ, где велось массовое производство крепежных материалов (болты, шайбы, гайки и т. д.). Этот участок особенно отставал. Сергей Миронович долго говорил с директором ФЗУ Вальнесом, указывал ему на недостаточное использование своих возможностей и в первую очередь — на неполную загрузку станков.

— Мне сдается, — говорил нам товарищ Киров, — что работаете вы серьезно, но все-таки многого еще не сделали. А не сделали потому, что об этом не подумали, не предвидели. Мне кажется, что долгое время вы ходили вокруг да около и покручивали усики…

Хотя товарищ Киров сказал это очень добродушно и мягко, но все мы поняли его слова как серьезный упрек, и это заставило нас с утроенной силой взяться за работу.

Или вот еще один штрих. Идет он по заводу. Подходит к отливке одной детали для пропашника. Внимательно ее осматривает, а потом говорит:

— Хорошая отливка! Аккуратная работа. Только почему такие толстые стенки? Посмотрите на американскую машину — насколько там все отливки тоньше, экономнее. Надо беречь металл. Наша страна нуждается в нем. Нельзя допускать ни малейшего расточительства…

Во всех указаниях, которые он давал и нам, руководителям предприятий, и цеховым работникам, и рядовым рабочим (а с ними он беседовал много и подолгу), Сергей Миронович всегда делал большой упор на культурность в работе, на искоренение кустарщины и дедовских, допотопных приемов производства. Он всегда подчеркивал, что нам нужно догнать и перегнать капиталистические страны в смысле качества продукции и в смысле культуры нашей работы.

Мне отчетливо помнится один разговор, который был с товарищем Кировым у нас на заводе. Начальник 1-го механического цеха Амелюшкин стал рассказывать о достижениях в области точности обработки.

— Вот, Сергей Миронович, мы теперь измеряем микронами…

— Микронами? Это хорошо. Только вот у вас кое-где действуют кувалдами…

И действительно, у нас еще сохранились такие некультурные приемы работы. Глаз Кирова заметил эту ненормальность и заставил нас энергичнее работать над искоренением остатков старых, некультурных методов производства.

После обсуждения в ЦК партии вопроса о выпуске запасных частей, Киров прямо с поезда, не заезжая ни в Смольный, ни домой, приехал к нам на завод. Прямо идет на участок, на линию поршневых колец, — а это, нужно сказать, было у нас самое слабое место. Спрашивает руководителя цеха:

— Выполните?

— Нет, не осилим.

— Не выполните? Нет, товарищи, надо[18] выполнить! Вы это можете сделать. Посмотрите ваши резервы. Может быть, кое-что можно будет переложить на другие цехи, чтобы вам было легче.

Эти слова Сергея Мироновича и та острота, с которой он поставил перед нами задачу дать в срок запасные тракторные части, заставили всех нас крепко призадуматься над полным использованием всех наших производственных возможностей.

А возьмем наше турбинное производство, которое мы начали налаживать на «Красном путиловце». Сколько заботы, сколько внимания вложил Сергей Миронович в это новое для завода и крайне нужное стране дело!

Я помню, как товарищ Киров, только что вернувшись из поездки по Казахстану, с большим подъемом и воодушевлением рассказывал нам, группе ленинградских работников, о своих впечатлениях. Посреди рассказа он повернулся ко мне и сказал:

— Знаешь, Отс, я был на шахтах, в рудниках, на местных заводах, я везде видел недостаток электроэнергии. Не хватает ее. Предприятия задыхаются, не могут развернуть свою производственную мощность как следует. И только потому, что нет энергии. Понимаешь, что это значит? Нужно делать турбин больше, как можно больше. Ты это учти.

Это указание товарища Кирова мы, краснопутиловцы, кладем в основу своей производственной программы.

Товарищ Киров всегда очень радовался нашим техническим успехам. Когда мы ему рассказывали о каком-нибудь вновь освоенном производстве, о какой-нибудь, даже самой мелкой, производственной победе, у него радостно блестели глаза, он улыбался, переспрашивал, будто мы делали ему величайший подарок.

Мне помнится, например, как мы испытывали наш механический пресс, в десять раз превышающий мощность обычных гидравлических прессов. Создание такого пресса означало технический переворот в практике горячей штамповки. Сергей Миронович лично приехал на испытание пресса. Он долго и подробно говорил с конструкторами и монтажниками. Когда пресс пустили в ход, Киров взобрался наверх, на самый пресс, долго наблюдал его работу, расспрашивал о самых мельчайших деталях.

Характерно, что Сергей Миронович лично знал всех наших талантливых молодых специалистов. Он много с ними разговаривал, расспрашивал, относился к ним с исключительной заботой и вниманием.

С. М. Киров учил хозяйственников заботиться о бытовых нуждах рабочих. Можно смело сказать, что многочисленные бытовые учреждения, построенные за последние годы на нашем заводе (столовые, души, ясли, наконец наш гигантский Дом культуры), — все это достигнуто благодаря исключительному вниманию и повседневному руководству товарища Кирова.

Железный большевик, непримиримый и беспощадный к врагам партии, к малейшему отклонению от ее генеральной линии, человек исключительной прямоты, он вместе с тем отличался огромной мягкостью и задушевностью, он учил и воспитывал, практически помогал каждому из нас, работников ленинградской организации.

«Красный путиловец» всегда видел большую заботу Кирова. Благодаря исключительно четкому и конкретному руководству товарища Кирова «Красный путиловец» сумел перестроиться и остаться не только заводом с крупнейшим в Союзе революционным именем, но и заводом, где по-прежнему разрешаются наиболее трудные и сложные производственно-технические задачи, которые партия и правительство ставят перед нашей страной…

А. Иванов «ЗДЕСЬ БУДЕМ СТРОИТЬ ГОРОД»

Возникновение нового промышленного района на Севере и его освоение неразрывно связаны с именем Сергея Мироновича. Не будет преувеличением сказать, что, взявшись за это дело, Сергей Миронович не выпускал его из своих рук.

11 сентября 1929 года было решено создать трест «Апатит», а уже в декабре того же года Киров в сопровождении председателя Ленсовета И. Ф. Кодацкого, управляющего трестом «Апатит» В. И. Кондрикова и других направляется в Хибинскую тундру.

Поезд шел из Ленинграда на разъезд Белый (теперь там станция Апатиты) Мурманской железной дороги. Вагон, в котором ехал Киров, имел вид геологической библиотеки. Окруженный справочниками, атласами, Сергей Миронович изучал материалы по исследованию Хибинской тундры.

По пути в поезд садились геологи. В вагоне они докладывали Сергею Мироновичу о последних результатах разведок, высказывали свои мнения. Киров слушал их, давал заключения. На следующей станции геологи сходили, в вагоне появлялись новые люди. Поезд шел на Север.

У разъезда Белого, на 67° северной широты, стоял грузовик. На нем 29 декабря 1929 года Сергей Миронович и его спутники двинулись в тундру.

В это время года солнце не всходит в Хибинах. Была полярная ночь. Грузовик едва шел по узкой, занесенной снегом дороге. На восьмом километре грузовик вследствие заносов остановился. Остальные 21 километр шли частью пешком, частью ехали на лошадях.

В маленьком домике у подножия горы Кукисвумчорр остановились на ночлег. Сейчас в этом историческом домике — небольшой музей памяти Сергея Мироновича.

Развесили карты. Геологи собрались на совещание. Обсуждали план наступления на апатитовую гору. Наутро поднялись на Кукисвумчорр. Вернулись в барак продолжать совещание. Киров сказал:

— Здесь будем строить город.

Сейчас город построен — это Кировск (прежде Хибиногорск). Советские люди знают этот город — индустриальный форпост за Полярным кругом. А тогда создание этого города многим казалось несбыточной мечтой.

Сейчас, в 1935 году, апатитовое дело настолько прочно, апатит так крепко вошел в нашу промышленность, что мы уже забываем, насколько, в сущности, ново это дело. Апатитовый рудник и обогатительные фабрики, как и другие предприятия страны, борются за свой план, выполняют и перевыполняют его. Отход апатитовой руды — нефелин — оказался прекрасным алюминиевым сырьем. На этой базе строится комбинат в Кандалакше.

В Смольном в кабинете Кирова на стене висела карта Ленинградской области. К ней постоянно обращался взгляд Сергея Мироновича. С каждым годом количество значков на карте прибывало. Обозначались медь и никель Мончетундры, железные руды Карелии и Ены, титано-магнетиты близ Имандры, появились редкие земли в Хибинах, эвидиалит, лопарит с танталом и ниобием Ловозерских тундр.

При личной и постоянной помощи Сергея Мироновича завязываются узлы освоения Севера. Строится Нивская гидростанция, начата постройка еще более северной Туломской гидростанции, строятся дороги — железные и автомобильные.

По инициативе Сергея Мироновича при облисполкоме был организован Карело-Мурманский комитет, специально занимавшийся вопросами изучения недр, технологии добычи полезных ископаемых и форсированного развития производительных сил. На пленумы комитета приглашались геологи, металлурги, строители, и неизменно они видели Сергея Мироновича, скромно сидевшего сбоку за столом. Подчас он выступал. Это были яркие выступления.

Г. С. Ровио ШТУРМ БОГАТСТВ КАРЕЛИИ

Очень много интересовался товарищ Киров постановкой и результатами геологоразведочных работ в Карелии. Очень остро и ярко запечатлелась в моей памяти беседа с Сергеем Мироновичем о рудных богатствах Карелии… Товарищ Киров высказал тогда твердую уверенность в том, что на территории Карелии есть различные руды.

— Ищите энергичнее, ищите, не жалейте на это дело средств и сил. Если мы найдем в Карелии металл, это будет великое дело. Великое и в смысле создания условий для еще более быстрого индустриального развития Карелии, и в смысле создания условий для еще более быстрого роста металлургической базы СССР. И если вы будете работать по-настоящему, по-большевистски, центр безусловно поможет вам своими средствами.

…Я бывал у Сергея Мироновича и рассказывал ему о новых находках молибдена и цветных металлов.

Он попросил меня показать на карте месторасположение найденных цветных металлов, долго смотрел на карту и затем дал целый ряд практических указаний, как двигать дело дальше.

Это знание результатов геологоразведочных работ объясняется не только тем, что товарищ Киров обстоятельно знакомится со сведениями, поступающими от геологоразведочных партий, оно объясняется также и тем, что товарищ Киров для получения самых точных и проверенных сведений посылал знающих людей на места разведочных работ, а иной раз выезжал на место и сам.

Когда возник вопрос о карельском шунгите, о его сгорании, товарищ Киров немедленно этим вопросом заинтересовался. Он справлялся ежедневно о ходе опытов, мобилизовывал на это дело людей и лично ездил знакомиться с производящимися опытами по сжиганию шунгита, наблюдал, как горит шунгит. И когда ряд людей высказали свои сомнения в возможности использования шунгита как топлива, товарищ Киров решительно выступил против сомневающихся, предложил продолжать опыты по сжиганию шунгита и настоял на постановке опытов в заводском масштабе.

И, как известно, товарищ Киров результатов добился. Шунгит горит без примеси каменного угля и дает высокую тепловую калорийность.

Когда началась работа по строительству Балтийско-Беломорского канала, товарищ Киров не только подробно узнал о всех деталях стройки по проектам и чертежам, но выехал лично на стройку, подробно ознакомился на месте с каждым шлюзом, плотиной, осмотрел столовые, общежития, долго беседовал со строителями, начиная от руководителей и кончая рядовыми работниками…

Но товарищ Киров интересовался не только новыми отраслями, не только нераскрытыми богатствами наших недр, не только крупными стройками вроде Балтийско-Беломорского канала, — он интересовался и всеми остальными отраслями работы, он заботился о всестороннем развитии Карельской республики.

Его интересовали состояние работы нашей лесной промышленности, как идут лесозаготовки, как проводится лесосплав, как работают лесопильные заводы, как идет выполнение экспортной программы. И по всем этим вопросам он требовал ясных, точных и кратких ответов. В случае неудовлетворительного хода дел он давал ценнейшие указания, советовал, как ликвидировать тот или иной прорыв, устранить тот или иной недостаток.

Неоднократно он говорил о необходимости лучшей организации рыбной ловли.

Забота об улучшении условий жизни рабочих и трудящихся была всегда главной заботой товарища Кирова.

Огромное внимание уделял товарищ Киров и вопросам партийной работы в Карелии. Он внимательно следил за состоянием партийной организации, за борьбой со всякого рода уклонами в национальном вопросе. По всем вопросам он имел точные сведения, требовал сообщать подробности и, убедившись в наличии недостатков, слабостей п ошибок в работе, поправлял ошибки, критиковал сурово, но совершенно справедливо и объективно. И здесь очень ярко сказывалась замечательная черта в работе Кирова. Оп не только критиковал, но постоянно указывал, как надо исправить ту или иную ошибку, как поставить дело по-большевистски.

Н. Н. Семенов СЕРГЕЙ МИРОНОВИЧ НАС ПОДДЕРЖАЛ

Вряд ли найдется хоть один из крупных ленинградских ученых, кто бы лично не встречался с Сергеем Мироновичем, кто не испытывал бы на себе его внимательной, деловой и искренней помощи и совета.

Я ставил задачу создать цитадель новой науки — химической физики — в виде отдельного института. К моей попытке относились тогда чрезвычайно скептически, и НКТП[19], разрешив нам выделиться в отдельный институт, снабдил нас тогда ничтожными средствами, не обеспечив ни оборудованием, ни помещением. Новый институт завоевывал свое право на существование с крайним напряжением сил.

В один из осенних дней 1932 года перед нашим институтом остановилась машина, из которой вышел Сергей Миронович с несколькими сотрудниками. Он заявил, что пришел посмотреть институт, и мы в течение четырех часов показывали ему наши работы. В таких случаях люди, не являющиеся специалистами, начинают обычно скучать и стараются поскорее покончить с утомительным обходом. Мы и думали поэтому ограничиться парой эффектных опытов, но не тут-то было — перед нами оказался совсем необычный посетитель. Сергей Миронович упорно добивался понять все, что ему показывали, задавая вопросы о деталях установок, и требовал, чтобы ему показывали все новые отделы института. Было прямо поразительно, насколько быстро схватывал этот человек самые сложные теоретические проблемы, и, главное, несмотря на то что до нас он осмотрел еще два института, Сергей Миронович от начала до конца провел осмотр с неослабевающим вниманием.

На прощание он сказал, чтобы я написал ему о всех нуждах. Я написал. Но так как перед этим мы обращались, и довольно безрезультатно, в целый ряд советских учреждений, по совести говоря, у меня не было особой уверенности, что и с этой стороны может прийти серьезная помощь. Каково же было мое удивление, когда буквально через несколько дней Киров вызвал меня в Смольный и заявил, что хочет помочь нам выбраться из наших затруднений. Он заявил при этом, что его совсем не поразили и не убедили наши «эффектные» опыты, но что ему показалось действительно важным наше научное направление, что ему очень понравился наш состав, состоящий из «зеленой» молодежи, полной энтузиазма. Далее он скупо и четко развил передо мной план нашей дальнейшей организационной работы, которую надлежит проделать, чтобы поставить на ноги наш институт.

Так как, по его мнению, до 1 января 1933 года, то есть до новой сметы, на НКТП надеяться не приходится, то в оставшийся период сам обком займется нами, а он тем временем переговорит с Орджоникидзе о нашем институте, чтобы его начали серьезно субсидировать по нормальной смете в следующем году. Сергей Миронович сказал мне далее, чтобы я без стеснения со всеми вопросами, даже мелкохозяйственными, обращался в обком, к культпропу обкома Родионову, которому он отдаст все необходимые на этот счет указания.

Вызвав Родионова, Сергей Миронович сейчас же наметил главнейшие необходимые мероприятия по обеспечению института. Сюда вошли и освобождение нам помещения, и откомандирование необходимых нам специалистов, и вопрос о получении денежной ссуды из банка, и многое другое.

Все это было реально выполнено в течение двух недель при непосредственном участии Сергея Мироновича. Но и после этого Сергей Миронович не ослаблял к нам своего внимания. Каждую неделю мне звонил культпроп Родионов, внимательно интересовался всеми нашими нуждами и неполадками и каждый раз заявлял, что он это делает по поручению Сергея Мироновича, которому он обязан через каждые две недели давать конкретный отчет.

Таким образом, к январю 1933 года институт был поставлен на ноги. А с 1933 года НКТП начал отпускать нам ежегодно 800 тысяч рублей, то есть более чем удваивал наш бюджет. С тех пор и начал существовать Институт химической физики, которого бы, наверное, не было без Сергея Мироновича.

С 1933 года мы уже, конечно, не беспокоили обком нашими хозяйственными делами. Но все же связь не порывалась. Мы писали систематически в обком отчеты о нашей работе, и когда я как-то в 1933 году был у Сергея Мироновича, то с изумлением убедился, что этот человек, занимающийся крупнейшими делами, читал наши отчеты и даже более того — он вообще в курсе всех наших дел.

Еще несколько раз мне приходилось в тяжелых случаях прибегать к помощи Сергея Мироновича, и он всегда, когда считал дело серьезным, оказывал быструю, крайне деловую поддержку.

Невыразимо приятное чувство оставалось после каждой беседы с Сергеем Мироновичем — чувство бодрости, уверенности, воли к работе, стыда за безделье, если оно было. Сама обстановка беседы была на редкость культурна. Если вам назначалось время, то вы беседуете с ним спокойно и долго, никого больше нет в кабинете, никто не тревожит; Сергей Миронович на полчаса-час всецело занят только вами. Он давал вам возможность высказать все свои мысли и в спокойной беседе конкретно показывал ваши ошибки и способы их исправления. Беседа всегда заканчивалась рядом конкретных решений, которые всегда выполнялись.

Такова была роль Сергея Мироновича в моей жизни. Он дал мне возможность осуществить мою заветную научную мечту. Я — один из сотен ленинградских ученых. Мой случай есть лишь пример сотен таких же случаев, когда Сергей Миронович твердой и дружеской рукой направлял ученых к научным и техническим высотам. И я думаю, что не только меня, но и сотни ученых одолевает одна и та же мысль, что все мы находимся в долгу перед этим замечательным человеком.

А. В. Косарев УЧИТЕЛЬ МОЛОДЕЖИ

Годы моей работы в Ленинграде, в Московско-Нарвском райкоме комсомола, — это годы незабываемых встреч с товарищем Кировым. Сколько глубоких и душевных бесед!

Сергей Миронович любил молодежь большой, умной, большевистской любовью. Он умел ценить ее и отыскивать среди комсомола нужные партии силы. Немало бывших комсомольских работников выдвинуто на руководящую партийную работу лично товарищем Кировым.

Он был членом нашего Московско-Нарвского райкома комсомола. И, несмотря на огромную партийно-государственную работу, всегда урывал время, чтобы заехать к нам в район на собрание актива комсомола. А часто все члены бюро нашего райкома вваливались неожиданно к нему в кабинет. Не раз бывало, что при встрече на каком-нибудь собрании Сергей Миронович и сам затащит к себе для простой сердечной беседы. И как много приходилось извлекать из этой беседы!

Бывало, часами расспрашивал он о настроениях молодежи. Не раз советовал глубже изучать эти настроения и чутко подходить к каждому человеку.

Ленинградский комсомол непосредственно от товарища Кирова получал конкретные задания. Он поручал комсомолу организовать молодежь для борьбы за улучшение городского хозяйства. Он давал задания комсомолу следить за чистотой в столовых, больницах, детских садах.

Он учил на каждом шагу практической работе по строительству социализма. И вместе с тем не раз говорил, что вся наша работа, учеба должны проходить под знаком интернационализма. Однажды на заседании комсомольского актива в Ленинграде он говорил, что не ленинец тот комсомолец и та комсомолка, которые дальше своей страны ничего не видят.

Полон был забот Сергей Миронович о культурном росте комсомола, о росте технической грамотности. Еще в годы моей работы в Ленинграде неоднократно он советовал прочитать ту или иную книгу. И как он упорно настаивал, чтобы молодежь читала!..

Как зажигал он молодежь своими речами! Каждое слово его речи электризовало.

Жизнь и кипучая, полная беспредельной преданности партии работа товарища Кирова — это большая, волнующая книга, которую должен изучить каждый молодой большевик, каждый молодой рабочий.

И. Вайшля, П. Мартьянов, В. Швецов КИРОВСКАЯ ЗАКАЛКА

Девять лет работы под руководством Сергея Мироновича Кирова для комсомола города Ленина были годами великолепной большевистской школы.

Его прекрасная жизнь твердокаменного большевика, не знавшего отступлений от генеральной линии партии, его прекрасная жизнь профессионального революционера, пронесшего сквозь мрак подполья и годы гражданской войны незатухающую ясность мысли, великолепную чуткость и яркий темперамент большевика, — это пример, зовущий к борьбе и победе.

Мы хорошо помним, как упорно и терпеливо Сергей Миронович учил нас выполнять заветы Ленина, данные на III Всероссийском съезде.

«Я знаю, товарищи, — говорил С. М. Киров, — что за плечами комсомола громадная героическая история. Но если говорить о недостатках и недоделках в работе комсомола, то я думаю, что самым большим недостатком в нашей работе является недостаточно полное, недостаточно беззаветное восприятие лозунга — учиться…»

«Для того чтобы всерьез, по-настоящему хоронить капитализм, — говорил Сергей Миронович, — нужно побеждать во всех решительно отраслях знаний».

Эти слова, произнесенные на юбилейном пленуме, посвященном пятнадцатилетию комсомола, не забудут комсомольцы города Ленина.

Пусть лучшим памятником мужественному и стойкому, страстному и непримиримому борцу за социализм будет наша общая работа по овладению высотами знаний.

Наш Мироныч, наш Киров — так называли Сергея Мироновича пролетарии города Ленина.

На октябрьском пленуме обкома и Ленинградского горкома ВКП(б) товарищ Киров говорил:

«Комсомол — это всходы, выросшие уже на советской ниве. Прекрасные всходы, и потому им нужно уделять больше внимания. Им нужна такая школа, чтобы из них сделать настоящих строителей социализма».

Эту заботу, это внимание ленинградский комсомол прежде всего видел у самого Сергея Мироновича.

Мы не забудем, как любовно, тепло и горячо он отзывался о посылке большой группы комсомольцев Ленинграда для работы на сланцы. Сланцы для нас — это большое дело. Они решают проблему тепла для Ленинграда. Для нас это было боевой проверкой. Но вот Сергей Миронович едет сам к комсомольцам Гдовских рудников. Он беседует с ребятами и изучает все мелочи работы комсомольской организации. Его замечательные слова гдовским комсомольцам будут путеводным указанием для всех комсомольских организаций области.

«И вам предстоит, — говорил он комсомолу Гдова, — еще сделать очень многое. И если вы, комсомольцы, проявите в работе побольше напористости, хорошего комсомольского задора, то дело, несомненно, выйдет, и выйдет неплохо. Я со своей стороны пожелаю вам успеха в овладении техникой. Вы должны перенести сюда опыт социалистического Ленинграда, опыт ленинградской комсомолии, воспитавшей вас…»

Не только комсомольцы Гдова, но и вся комсомолия Ленинградской области будет твердо помнить эти задушевные слова…

Страстно, настойчиво и упорно боролся Сергей Миронович за продвижение в массы лозунга — овладеть техникой. Всегда, во всех случаях товарищ Киров указывал нам, что без овладения техникой невозможно руководить, что в нашу эпоху в первую очередь решает настоящее овладение техникой. Он предостерегал от поспешности. Он призывал к настойчивости и серьезной учебе.

«Я знаю, что вы на этот счет большие застрельщики, — говорил Сергей Миронович. — Но, товарищи, хоть я не шибко боюсь буржуазной техники, все-таки, говоря по совести, буржуазная техника довольно солидная, многовековая, овладеть ею в два счета, нахрапом, по постановлению комсомольской ячейки — не выйдет. Надо подзаняться, причем самым терпеливым образом».

Этот трезвый взгляд на все наши дела, требование высококачественной работы сказывается во всем. Как-то мы решили послать из Ленинграда тысячу комсомольцев секретарями колхозных ячеек. Сергей Миронович тогда поправил нас и сказал: «Пошлите меньше, но пошлите лучших. От этого будет больше пользы». Мы послали двести человек, отобрав образцовую группу товарищей из ленинградских комсомольцев. Серьезный отбор позволил нам по-настоящему в этот срок укрепить сотни наших первичных комсомольских организаций. И вместе с тем этот факт оставался прекрасным наглядным показателем того, как Сергей Миронович учил нас конкретному руководству, учил вдумчивее работать, работать так, как этого требует большевистская партия…

С исключительной чуткостью и вниманием Сергей Миронович следил за жизнью наших детей. Он лично бывал в школах, на конкурсах юных дарований, детских праздниках, переписывался и часто беседовал с пионерами и школьниками. В дни революционных празднеств дети на трибуну приносили ему цветы. Это было выражением лучших чувств по отношению к старшему товарищу и большевику. Сергей Миронович благодарил их за внимание и никогда не забывал пожурить за то, что еще не все из ребят хорошо учатся.

…Он учил нас и личным примером и своими указаниями. Он всегда помогал нам в решении будничных и простых вопросов. И когда мы создавали хаты-лаборатории, и когда готовили съезд комсомольцев — председателей колхозов, его советы указывали нам самое главное, самое необходимое.

В нем сочетались исключительные качества прозорливого большевика, пламенного, могучего пролетарского трибуна и близкого, чуткого товарища.

Как-то однажды товарищ Киров сказал такие замечательные слова: «Мы с вами вышли не ради какой-нибудь исторической игры. Мы с вами много лет назад вышли с клятвой победить или умереть».

Это была клятва. И Сергей Миронович до конца своих дней оставался верен ей.

Н. Штейнварг ДРУГ ДЕТЕЙ

С Сергеем Мироновичем Кировым нам, работникам Ленинградского дома художественного воспитания детей, приходилось встречаться не раз. Но особенно много встреч было в 1934 году, в последнем году его жизни. Сергей Миронович задумал тогда большое, замечательное дело, осуществить которое должны были мы сообща.

Однажды в начале 1934 года Сергей Миронович вызвал нас к себе в Смольный. Разговор происходил у него в кабинете, длился он долго — больше двух часов.

Киров говорил, что народ наш способный, талантливый. Значит, пока человек молод, нужно, чтобы он мог развивать и совершенствовать свои способности. Кто, например, из детей рабочих до революции мог мечтать об игре на рояле или скрипке? Единицы. А теперь изучение серьезной музыки должно быть доступным каждому одаренному ребенку.

Это наш долг, наша обязанность.

Мы говорили на эту тему долго. И Сергей Миронович посоветовал, что нужно делать на первых порах: создавать музыкальные кружки в школах и детские коллективы художественной самодеятельности, подыскать для ребят опытных, знающих педагогов, которые по-настоящему любят искусство.

В том же году Киров задумал устроить в Ленинграде конкурс юных дарований, чтобы выявить всех одаренных детей. Знаете, сколько собралось на него ребят? Тридцать шесть тысяч! Музыкантов, певцов, танцоров, чтецов, художников…

После конкурса были созданы районные Дома школьника и пионера, районные Дома художественного воспитания детей и Детский Дом культуры.

К концу 1934 года работало больше ста одних фортепьянных кружков. Года через полтора-два был создан детский симфонический оркестр, — в нем было семьдесят юных оркестрантов. А ведь до этой беседы с Сергеем Мироновичем в Ленинграде существовал всего-навсего один Дом художественного воспитания детей.

Этот почин Кирова подхватили Москва, Харьков, Минск, Ростов и много других городов.

Прошло много лет со времени конкурса — первого смотра детской самодеятельности. Но этот обычай, этот наказ Кирова живет до сих пор. Каждый год происходят у нас в Ленинграде олимпиады детского творчества. Даже во время войны и блокады в Ленинграде в 1942–1943 годах проводились такие олимпиады.

Нам вспоминается другая встреча в июне того же 1934 года. Солнечный жаркий день. Кировские острова разукрашены флагами, гирляндами.

Над парком стоит гул. Но ухо различает в нем то густой бас трубы, то взрыв смеха, то визг свистульки, то гром аплодисментов. Я с несколькими сотрудниками стою у до-рот. Мимо нас спешат школьники, оживленные, нарядные. Еще бы! Вчера закончился учебный год, а сегодня их праздник. Здесь ожидало их множество самых разных развлечений, на любой вкус: театр и цирк, кино и концерты, танцы и игры, карнавальные процессии и смешные аттракционы. К нам подходит Сергей Миронович, здоровается с нами и спрашивает:

— Ну, а меня без билета пропустите?

Вопрос задан в шутку. Мы-то отлично знаем, что не только мысль об устройстве этого первого массового школьного праздника принадлежит Кирову, — он организатор этого веселого праздника. Он просматривал все наши планы, советовал, как и что сделать, вникал во все подробности. Сколько раз он справлялся, достаточно ли оркестров, актеров, фокусников, затейников. Он ездил раза три на Острова, чтобы самому видеть, как идет подготовка. Если возникали у устроителей праздника трудности, он помогал нам их устранять.

Не спеша проходит Сергей Миронович в парк. Около него уже целая стайка детей. Он шутит, разговаривает с ними и радуется их веселью…

Сергею Мироновичу принадлежит и мысль об устройстве военизированных пионерских походов за город. В августе 1934 года три тысячи пионеров отправились на Сиверскую, чтобы участвовать в военно-тактической игре. Все участники похода принадлежали к одной из двух «армий»: к «красным» или «синим». Ребята были одеты в особые военные костюмы, оружие у них было деревянное, у каждого имелось необходимое походное снаряжение — котелок, лопата и прочее. Были среди участников и свои командиры и политработники, были разведчики и связисты, — словом, все как полагается. Даже самая настоящая походная кухня следовала за «армией».

Походы, ночные марши с ночевкой у костров, поиски разведчиков, наступления, бои, даже дымовые завесы — все это было если не совсем так, как на настоящей войне, то почти так, как на настоящих маневрах. Три дня продолжалась эта увлекательная игра. Три дня обе стороны напрягали свои силы, чтобы завладеть знаменем противника. Обе «армии» оказались на высоте: ни «красные», ни «синие» не отдали своего знамени. Игра закончилась вничью. Но участники похода многому научились за эти три дня.

Сергей Миронович Киров никак не мог поехать с нами на Сиверскую. Но он встретил нас на площади Урицкого, куда все мы походным маршем пришли прямо с поезда.

Кирова называют другом детей. Действительно, это был друг, чуткий, внимательный, заботливый. Таким знали его ленинградские дети. Таким знали те, кому выпала честь помогать Сергею Мироновичу проводить в жизнь его замечательные начинания.

Вспоминаю, что первый раз октябренок Володя Матусов увидел Кирова в Филармонии на конкурсе юных дарований. Володя стоял на сцене и подражал разным звукам: жужжанию пилы, хрипу испорченного патефона. А Киров сидел в третьем ряду и слушал.

В перерыве Киров подозвал Володю к себе и усадил рядом:

— Ну, расскажи, как ты учишься.

Володя сказал:

— У меня два «отлично» и четыре «хор», а потом все «уды».

Киров заинтересовался, как Володя научился подражать звукам.

Володя научился этому еще тогда, когда вся семья Матусовых жила в Детском Селе. Квартира была недалеко от станции. Каждый день Володя по многу раз слышал, как гудят паровозы, как они шипят, выпуская пар, как стучат колесами на ходу. Володя прислушивался к пению петухов и куриным «разговорам» и стал им подражать.

Обо всем этом он и рассказал Кирову. Сергей Миронович внимательно слушал, улыбался и спросил, как ему живется.

— Мы живем хорошо. И комната у нас большая. Но все-таки тесно. У меня четыре брата и маленькая сестра Рита. Ей пять лет. Потом мама и няня. Вот сколько.

Киров сказал, что он поможет им найти другую квартиру, где не будет так тесно. В это время подошел старший Володин брат Толя и позвал его на сцену. Там фотограф снимал всех конкурсников.

Володя встал.

— До свиданья, дядя Киров!

— Ну, до свиданья, Вова! Ты не забывай меня, приходи в гости! Вот приди с мамой ко мне в Смольный.

Вова протянул руку и пошел сниматься с товарищами.

Второй раз Володя встретился с Кировым через несколько месяцев, во время каникул. Это было так.

Матусовы получили по почте открытку. Мать прочла ее: «Просьба зайти к товарищу Кирову 29 июля с. г. от 11 до 1 часа дня в Смольный, комната 402».

29 июля Володя с мамой поехали в Смольный. У коменданта уже лежал для них пропуск. Они поднялись по лестнице и вошли в кабинет Кирова.

Когда Киров увидел их, он улыбнулся, встал из-за стола и пошел навстречу.

— Здравствуй, Вова! Ну, вот ты у меня в гостях! Здравствуйте! — Он поздоровался с Володиной мамой.

Потом взял Володю за руку, повел к креслу и усадил к себе на колени.

— Как ты теперь учишься?

Володя сказал:

— Я учусь хорошо, дядя Киров.

— А я слышал, что у тебя есть один «неуд».

— Ну да!.. У меня нет «неудов».

— Да как же нет, а мне передавали, что есть! — говорил Киров и смеялся.

А Володя снова:

— Нет у меня «неудов».

— Ну ладно. И хорошо, что нет! А теперь ты мне расскажи о себе. Вова, хочешь ли учиться музыке и звукоподражанию?

— Музыке я хочу учиться, — ответил Вова, — а подражать звукам и сам выучусь.

— Тебе, Вова, обязательно нужно поступить в художественную школу, — сказал Киров.

Тут в кабинет к нему вошел какой-то человек с бородкой. Он поздоровался с Володей и его мамой, сел и тоже стал говорить.

Володя подошел к окну и увидел Неву. Он засмотрелся на пароходик, который тащил баржу с песком. О чем говорили мама и Киров, Володя не слышал.

Вдруг мама окликнула его:

— Вовочка, одевайся, сейчас поедем домой.

Володя пошел одеваться. Его пальтишко лежало на диване.

Киров сказал:

— Ну, Вова, приезжай еще, не забывай меня!

— Хорошо, дядя Киров! Приеду.

Киров пожал Володе руку, похлопал его по плечу и весело сказал:

— Не унывай, Вова, учись!

Вова с мамой спустились по лестнице, толкнули дверь, которая вертится, и вышли на асфальтовую дорожку.

В третий раз Володя видел Кирова через месяц или больше. Это было в конце каникул. Вместе с мамой он снова поехал в Смольный.

Поднимаются по ступенькам, чтобы войти в дверь, которая вертится, и вдруг смотрят — из нее выходит Киров. Он был в летнем расстегнутом плаще и в фуражке защитного цвета. Из-под плаща виднелась гимнастерка.

Киров сразу узнал своих знакомых:

— Здравствуй, Вова! Здравствуй!

Первый вопрос Кирова был:

— Ты уже поступил в художественную школу?

Володя ответил, что еще нет.

— А как ты сейчас в своей школе учишься?

— Дядя Киров, да ведь у нас сейчас каникулы.

Киров рассмеялся, взял Володю за руку, и втроем они медленно пошли к автомобилю.

Пока шли, Киров спрашивал Володю, как он ведет себя, потом спросил маму:

— А другие ваши дети тоже умеют подражать звукам, как Вова?

Володина мама сказала, что нет. Зато они другое умеют: Риточка поет, а Алик рисует.

Киров расспрашивал, как дети питаются, и обещал помочь.

Это обещание Киров выполнил так же, как и первое — помочь найти квартиру. Для Матусовых уже были готовы две большие комнаты в новом доме.

Подошли к автомобилю. Кирову надо было куда-то уезжать, и он не мог долго оставаться.

Попрощались. Машина поехала. Киров обернулся и помахал Володе рукой…

А. А. Платонова, О. Н. Дубровская, О. М. Суомалайнен-Тюнккюнен, Е. М. Ефремова-Дзен В СМОЛЬНОМ

…Нам выпало большое счастье работать многие годы под повседневным руководством Сергея Мироновича. Из месяца в месяц, изо дня в день мы могли наблюдать за стилем работы товарища Кирова, учиться у него четкости, настойчивости и гибкости в работе.

Мы работали в секретариате Смольного и иногда по нескольку раз в день встречались по работе с товарищем Кировым. Вполне естественно поэтому, что мы имели возможность подмечать в Сергее Мироновиче не только основные черты его характера, но и его привычки, жесты, манеры.

Прежде всего хочется отметить необычайное обаяние Кирова. Его широкая, щедрая улыбка, смеющиеся глаза, звонкий голос, выразительные жесты — все это с первой же встречи так располагало к Сергею Мироновичу, что даже нам, видевшим его почти ежедневно, каждая встреча казалась праздником.

Мы не сомневаемся, что когда-нибудь советская художественная литература создаст неповторимый, многогранный образ Кирова, мы же здесь хотим только поделиться своими воспоминаниями о стиле работы Сергея Мироновича.

Товарищ Киров приезжал в Смольный к одиннадцати часам утра. Еще до приезда у него в блокноте был составлен список людей, которых он хотел вызвать к себе. Как только Киров входил в свой кабинет, список этот передавался в секретариат. Обычно вызывалось пять-шесть человек. Это не означало, что, кроме вызванных людей, Сергей Миронович никого в этот день больше не принимал. Специальных приемных дней и часов у Сергея Мироновича не было. Ему звонили по телефону, и он назначал время встречи.

Киров ездил в Смольный различными маршрутами. Нередко он выходил на полпути из машины и шел пешком. Это объясняется тем, что Сергей Миронович, уделяя особое внимание благоустройству Ленинграда, не только во время специальных поездок по городу, но и в эти утренние часы проверял ход коммунального и жилищного строительства.

От его взгляда не ускользала никакая мелочь.

Больше всего на свете не терпел Киров никаких отговорок и ссылок на трудности. В этом отношении очень характерен один его разговор с работником коммунального хозяйства. Киров приехал в Смольный и, не сняв даже плаща, сразу взялся за телефонную трубку. В этот момент в кабинет вошла Платонова и услышала такой разговор (речь шла об асфальтировании дороги вдоль Лебяжьей канавки):

— Что у тебя там делается? Работают, как сонные.

Коммунальщик что-то долго объяснял Кирову.

— Ну нет, — отвечает Сергей Миронович, — ты сначала сделай, а потом уж можешь умирать. Да, имей в виду, что работа должна быть выполнена в срок.

Опять коммунальщик нудно и долго гудит в телефонную трубку.

Киров начинает сердиться:

— То есть как это — плохо работают?! Людей надо учить работать, уметь заставлять их хорошо работать. Что ты мне ерунду такую говоришь! Если сделали плохо — заставь переделать, опять сделали плохо — снова пусть переделывают. Только так и можно научить людей работать!

Это правило Кирова — не признавать плохой работы, заставлять переделывать ее до тех пор, пока она не станет безукоризненной, — распространялось Сергеем Мироновичем не только на крупные, но и на второстепенные дела. Однажды, перепечатывая приветствие Кирова работницам, машинистка напечатала местоимение «вас» с большой буквы, тогда как оно было употреблено в виде обращения во множественном числе. Не заметив этой опечатки, Платонова отослала документ на подпись Кирову. Через несколько минут раздался телефонный звонок:

— Зачем это машинистка напечатала «вас» с большой буквы? Пусть перепечатает снова.

Платонова отнесла текст машинистке, та перепечатала. Однако и на этот раз в тексте опять проскользнуло место-имение «вас» с большой буквы. Киров вновь возвратил приветствие, не подписав его. Тогда Платонова решила сама перепечатать материал и, так как все ее внимание было сосредоточено на местоимении «вас», она не заметила, как написала с большой буквы «вы». Естественно, что, перечитывая бумагу, Сергей Миронович опять заметил это злополучное «вы». И снова раздался телефонный звонок:

— Товарищ Платонова, вам нужно учиться русскому языку. Некогда мне, а то бы я сам вас научил!

Это не было педантичностью или придирчивостью. Нет! Это был педагогический прием, который всегда увенчивался успехом.

Припоминаем такой случай. Однажды, во время дежурства Дубровской, Сергей Миронович попросил ее вызвать одного из директоров. На заводе директора не оказалось. Дубровская так и сказала Кирову:

— Невозможно найти — никто не знает, где он.

— Это не ответ, — сухо заметил Киров. — Раз человек в Ленинграде, значит, его можно найти.

И действительно: в конце концов Дубровская разыскала директора в одном из театров.

С тех пор мы твердо знали: если нужно найти какого-нибудь работника, значит, он должен быть найден во что бы то ни стало. Так учил нас Киров четкости и исполнительности.

Трудно, почти невозможно установить рабочий день Кирова. Чем он только не интересовался! Бесчисленные нити партийной, хозяйственной, культурно-просветительной жизни всего Ленинграда и области сходились в кабинете Кирова. Бывали дни, когда он решал крупнейшие вопросы всесоюзного масштаба и тут же интересовался работой какой-нибудь никому не известной кустарной артели.

В этом отношении интересно познакомиться с протоколами заседаний секретариата и бюро горкома или обкома. Заседания начинались в два часа дня. Товарищ Киров просматривал и утверждал порядок дня. Он же всегда и председательствовал на этих заседаниях, внимательно вслушиваясь в каждое слово докладчика или выступающего в прениях. По распоряжению Сергея Мироновича все материалы к заседанию рассылались накануне, чтобы с ними можно было ознакомиться заблаговременно. Однако следует сказать, что многие работники позволили себе знакомиться со стоящими на повестке дня вопросами тут же, на самом заседании. Киров же всегда являлся на заседание, прекрасно представляя себе существо разбираемых вопросов. Потом Сергей Миронович возвращал свои материалы секретарю. Стоит только бегло взглянуть на эти материалы, чтобы увидеть, что Киров не просто читал их, а очень внимательно и глубоко изучал. Они испещрены его замечаниями, вопросами, пометками, исправлениями. Характерно, что Сергей Миронович не мог равнодушно пройти мимо опечатки: обязательно исправлял ее. Когда кончалось заседание, Сергей Миронович требовал, чтобы в тот же день решения давались ему на подпись.

Людям, встречавшимся с товарищем Кировым, хорошо знакома добрая кировская улыбка, его мягкость, чуткость, простота. Киров был исключительно мягким и отзывчивым, улыбка его была неповторима. Но когда требовало дело, Киров бывал и другим — суровым, взыскательным. Он умел задавать такой «разнос» лодырям и головотяпам, после которого они вылетали из его кабинета как ошпаренные.

Однажды на секретариате стоял вопрос о снабжении Ленинграда овощами. Обычно докладчикам сообщалось за два-три дня об их выступлении. На этот раз по каким-то причинам докладчик был предупрежден только накануне вечером. Воспользовавшись этим, он ответил, что выступать не будет, так как ему осталось чересчур мало времени для подготовки. В заключение докладчик пригрозил, что он пожалуется лично товарищу Кирову на небрежную работу аппарата горкома.

И вот началось заседание.

Оглашается порядок дня. Встает докладчик по «овощному» вопросу и заявляет:

— Аппарат горкома плохо работает, Сергей Миронович. Я только вчера вечером получил извещение. Не было времени продумать этот вопрос.

Сказал и сел. Тогда встал Сергей Миронович. Сразу же воцарилось напряженное молчание. Киров оперся о стол. Те, кто знали Сергея Мироновича, сразу поняли, что разразится гром. И действительно, Сергей Миронович не признавал подобных отговорок:

— Вы знали о докладе вчера вечером и не успели подготовиться?! К чему вы не успели подготовиться? Вы что же думали, что нам нужны от вас какие-то философские изыскания? Мы желаем знать, что вы сделали, чтобы обеспечить трудящихся Ленинграда овощами! Что вы для этого сделали? Каковы результаты работы организации, которой вы руководите? К таким вопросам хорошему и добросовестному работнику готовиться не нужно. Этот материал вы обязаны знать так, чтобы рассказать о нем даже в том случае, если разбудить вас и спросить о нем среди ночи. А вы осмеливаетесь говорить нам здесь, что вам суток не хватило на подготовку. Это безобразие. Вам надо за это записать выговор!

Вспоминается, как однажды, возвратившись из какой-то поездки по городу, Сергей Миронович позвонил одному из руководителей Ленсовета:

— Скажи, пожалуйста, ты знаешь на Петроградской стороне Дункин переулок?

— Нет, не знаю.

— Ах, не знаешь! Ну, так вот, я тебе советую взять машину и проехаться по этому переулку. И если ты не сломаешь себе шеи, тогда позвони мне.

Разумеется, вскоре Дункин переулок был вымощен.

Сергей Миронович органически не мог выносить болтунов. Одного ленинградского работника Киров частенько ругал за плохую работу. Тогда тот начал ходить к Кирову чуть ли не каждую неделю и все рассказывал ему о своих планах. Придя как-то к себе в кабинет, Сергей Миронович вызвал Платонову и спросил, кто его ожидает. Услышав фамилию этого работника, Киров махнул рукой и распорядился:

— Скажите ему, что я не желаю слышать больше никаких его планов. Разговаривать с ним буду только тогда, когда он придет сообщить, что порученная ему работа выполнена.

Вообще надо отметить, что Сергей Миронович очень не любил докладных записок о работе. Бывало, в ответ на какое-нибудь его задание работник отвечал: «Хорошо, я вам напишу отчет». Сергей Миронович в таких случаях заявлял всем одно и то же: «Нет, вы уж зря бумаги и времени не тратьте. А просто, когда выполните работу, тогда приходите и расскажите, что вы сделали. А на бумаге-то писать все можно».

Товарищ Киров не терпел, когда кто-нибудь входил в кабинет во время заседания. Однажды во время очередного пленума понадобилось срочно вызвать секретаря одного из райкомов. В кабинет вошла Дубровская. Не успела она пройти несколько шагов, как кто-то дернул ее за рукав. Оказывается, Сергей Миронович делал ей весьма недвусмысленные знаки, чтобы она немедленно же вышла из кабинета.

Через час, во время перерыва, Сергей Миронович подошел к Дубровской и весело спросил:

— Ну как, товарищ Дубровская, всех успели сегодня зарегистрировать?

Дубровская сразу даже и не поняла, почему Сергей Миронович интересуется регистрацией. И только потом ей сказали, что Киров беспокоился, не обиделась ли она, что он выпроводил ее при всех из кабинета, и поэтому подошел к ней в перерыве поговорить.

Если Сергей Миронович давал нам какое-нибудь задание, он требовал, чтобы оно было немедленно выполнено. Вызовет он работника в кабинет и скажет:

— Найдите мне такую-то бумагу.

Иной раз не так-то скоро находили нужную справку. А Киров через несколько минут вызывает к себе снова:

— Нашли?

— Нет…

— Черт знает что такое! Если вы не можете найти нужной бумаги, значит, вы не умеете работать.

И это нетерпение Сергея Мироновича не только не мешало нам в работе, а, наоборот, приучало нас к аккуратности и быстроте. Всегда хотелось, чтобы всякая справка, любая бумага, которая может понадобиться Сергею Мироновичу, лежала на своем месте.

Сергей Миронович требовал, чтобы на все телефонные звонки сотрудники отвечали немедленно. Как-то во время дежурства Суомалайнен-Тюнккюнен вышла в буфет выпить воды. В это время Киров позвонил в свой кабинет. Никто, конечно, не подошел; тогда он позвонил в секретариат, в особый сектор и, наконец, в комендатуру. Когда Суомалайнен возвращалась из буфета, в коридоре ее нагнал красноармеец и сообщил о звонках Кирова.

— Сергей Миронович недоволен, что дежурной нет на месте, меня послали разыскать вас.

Суомалайнен немедленно позвонила Сергею Мироновичу. Услышав ее голос, Киров сразу же начал с выговора:

— Почему вас нет на месте? Разве вы не знаете обязанностей дежурного? Где вы пропадали?

Суомалайнен объяснила причину своего отсутствия. Киров тем же недовольным тоном попросил, чтобы Суомалайнен сообщила ему о силе ветра и подъеме воды на Неве.

Когда через две минуты Суомалайнен подошла к телефону, Сергей Миронович уже «остыл». Как всегда, он поблагодарил за справку, спросил, не было ли каких-нибудь звонков из Москвы, и, попрощавшись, повесил трубку.

Бывало, Сергей Миронович «разнесет» кого-нибудь в пух и прах, а на другой день улыбнется и спросит:

— Ну что, попало вам вчера от меня?

Вообще надо сказать, что вспыльчивость Сергея Мироновича объяснялась исключительно чувством огромной ответственности и беззаветной любви к делу, которое доверил ему народ нашей великой страны. Требовательный к себе и к другим, если только вопрос касался дела, Киров был исключительно скромен, приветлив и чуток в своих отношениях с окружающими.

Сергей Миронович знал всех работников Смольного; проходя по коридору или входя в комнату, он запросто здоровался с нами. Характерная деталь: встретив товарища, к которому у него не было вопросов, Сергей Миронович здоровался с ним, а потом вступал в разговор. Если же у Кирова было дело к встреченному товарищу, он обычно сначала задавал вопрос, а потом уже здоровался. Так бывало и тогда, когда он звонил в Смольный по телефону. Киров сначала спрашивал о том, что его интересовало (иногда это были три-четыре фразы), а потом говорил «здравствуйте». И мы отвечали ему точно так же: сперва излагали то, о чем он спрашивал, а заканчивали свои слова приветствием «здравствуйте».

Хочется отметить еще одну черту в работе Сергея Мироновича. Оп не терпел, чтобы окружающие его сотрудники делали какую-нибудь работу механически, не понимая ее сути… Кажется, глубокой осенью 1934 года Ленинграду грозила опасность наводнения. У нас в обкоме был специальный аппарат, показывающий силу ветра и уровень подъема воды. Когда Сергей Миронович уехал в один из этих тревожных дней поздно вечером домой, он приказал, чтобы дежурные звонили ему каждые 5—10 минут и сообщали показатели аппарата. Утром Киров вызвал к себе дежурных и потребовал, чтобы они объяснили ему устройство аппарата и значение каждой стрелки. Мы, конечно, ничего толком не знали. Тогда Сергей Миронович сам рассказал нам об этом аппарате и научил разбираться во всех обозначениях.

Как-то Платонова сообщала Сергею Мироновичу по телефону сводку о выпуске «бьюиков». Выслушав сводку, Киров вдруг задает вопрос:

— А вы знаете, что такое «бьюик»?

— Автомобиль, — отвечает Платонова.

— Это всякий знает, а вы скажите, какой вид у этого автомобиля?

И когда Платонова описала этот тип машины, Киров был явно доволен.

Однажды дежурная Дубровская составляла какой-то запрос в Эпрон[20]. Когда запрос был отпечатан, Дубровская подала его на подпись Кирову. Сергей Миронович говорит Дубровской:

— Расшифруйте, что такое «Эпрон».

Дубровская расшифровала.

— Вы уверены, что правильно расшифровали? — спросил Сергей Миронович.

Дубровская была не совсем уверена в этом. Тогда Киров отложил бумажку в сторону и заметил:

— Подожду, пока вы придете ко мне и с полной ответственностью скажете: «Эпрон» расшифровывается так-то и так-то.

Вот такими повседневными уроками Сергей Миронович приучал нас к точности и сознательному отношению к порученному нам делу.

Хочется сказать несколько слов о Кирове-докладчике. Людям, которые слышали Кирова с трибуны, всегда казалось, что для Сергея Мироновича не представляло труда сделать доклад, так легко лилась его речь. В действительности дело обстояло совсем не так. Излишне, конечно, говорить, что к каждому выступлению Сергей Миронович изучал массу материалов, пользовался обильными источниками, перечитывал обзоры и т. д. Интересно отметить, что Киров, который сделал за свою жизнь сотни докладов, волновался перед каждый своим выступлением. Об этом знали все, кто близко работал с Сергеем Мироновичем, да и он сам никогда этого не скрывал.

В ожидании доклада Киров не мог спокойно сидеть или стоять. Заложив руки за спину или спрятав их в карманы, он сосредоточенно расхаживал из угла в угол. Как-то Платонова, увидев Кирова расхаживающим по коридорчику дворца Урицкого, улыбнулась. Сергей Миронович вздохнул и заметил полушутя:

— Вам-то хорошо улыбаться! Вам ведь доклада не делать. А мне вот через несколько минут надо уже стоять на трибуне.

Однако, как только Сергей Миронович появлялся на трибуне, все волнение его исчезало. Он был абсолютно спокоен и чувствовал себя полным хозяином аудитории. На трибуне Киров совершенно перерождался. Невысокого роста, коренастый, он казался необычайно могучим, сделанным из несокрушимого гранита.

Однажды после одного доклада, когда зал неистовствовал от рукоплесканий, мы спросили Сергея Мироновича, учился ли он когда-нибудь делать доклады.

— Да, я учился технике речи, — ответил Киров. — Раз мне по характеру работы приходится часто выступать, я обязан это делать как можно лучше. А для этого нужна настоящая учеба.

Сергей Миронович учился всегда и всюду. Трудно было понять, когда он спит или отдыхает. Очень часто он звонил дежурному в два-три часа ночи и просил прислать ему домой нужный материал…

30 ноября 1934 года в двенадцать часов дня Сергей Миронович позвонил дежурной Ефремовой и спросил, получены ли газеты и напечатано ли постановление об отмене хлебных карточек. В этот день Киров готовился к докладу на партийном активе. В пять часов он вновь позвонил и попросил прислать старое постановление обкома о введении хлебных карточек. Через некоторое время Сергей Миронович справился о подъеме воды на Неве (в этот день дул сильный ветер с моря). Предпоследний звонок в этот день был около одиннадцати часов вечера. У Сергея Мироновича не оказалось дома карандашей, и он просил прислать ему коробку из его письменного стола. Пока дежурная искала карандаши, Сергей Миронович позвонил вновь: он отыскал у себя несколько карандашей и просил не беспокоиться. Больше в этот вечер Киров не звонил.

Первого декабря Сергей Миронович позвонил часов в двенадцать дня. Ему нужен был ряд сведений о работе облторготдела. Так как сразу этих сведений в Смольном найти было нельзя, Сергей Миронович попросил дежурную связаться с заведующим облторготделом:

— Скажите, чтобы он как можно быстрее позвонил мне и сообщил точные данные.

Последний звонок Сергея Мироновича в горком был 1 декабря в четыре часа дня. Он сообщил, что выезжает в Смольный. По всему его тону чувствовалось, что он в прекрасном настроении:

— Сейчас выезжаю. А как вода?

Сергей Миронович дошел из дома пешком до Троицкого моста, посмотрел на подъем воды на Неве и только тогда сел в автомобиль. Как всегда, большевистский хозяин города Ленина хотел лично убедиться, что его детищу, Ленинграду, не грозит никакая опасность…

С. Л. Маркус В ДОМАШНЕЙ ОБСТАНОВКЕ

За годы работы Сергея Мироновича на посту секретаря Ленинградского горкома и обкома ВКП(б) я несколько раз приезжала в Ленинград и, останавливаясь у Кировых, имела счастье близко видеть Сергея Мироновича, слышать его, общаться с ним в домашней обстановке.

Сергей Миронович обычно приходил домой в одиннадцать часов вечера, а бывало, и позднее. Он переодевался, умывался, обедал. Как бы он ни был голоден, он никогда не садился обедать один. Мы с Марией Львовной должны были принести все из кухни, сесть за стол и кушать вместе с Сергеем Мироновичем. После обеда он любил пить чай, но делал это большей частью уже за работой.

Сергей Миронович очень своеобразно отдыхал. Редко случалось, чтобы он прилег на диван. Как правило, он отдыхал, переключая себя на что-нибудь постороннее, не связанное с его повседневной работой…

Сергей Миронович в минуты отдыха любил чистить свои ружья, работать за верстаком, строгать, пилить, чистить свои охотничьи сапоги. Выходит он как-то из кухни, на нем передник, в руках вычищенные сапоги.

— Сергей Миронович, — говорю я, — чем это вы занимались?

— Сапоги чистил, — отвечает он.

— Но почему же вы занимаетесь этим сами? Неужели некому это сделать? — удивленно спрашиваю я.

— Ну, а кто же обязан их чистить? — улыбаясь, говорит Сергей Миронович. — Вот почистил сапожки, сальцем смазал, и все в порядке!

В перерывах между работой Сергей Миронович любил рассказывать иам об охоте, о любимых книгах, читал отрывки из этих книг. Случалось, что он рассказывал нам о себе. Сколько юмора вкладывал он в эти рассказы!

Надо сказать, что последние годы Сергей Миронович страдал бессонницей. В связи с этим завязался как-то разговор.

— Каким я был веселым парнем! — воскликнул Сергей Миронович. — И спать умел замечательно!

И он рассказал эпизод из томского периода его работы. Проводил он в 1905 году забастовку на станции Тайга, не спал несколько ночей. И вот однажды, это было в субботу, приехал он к Поповым, а они собрались в театр. В комнате было уютно, хорошо, мамаша Поповых под воскресенье напекла пирогов, на столе сияла белизной скатерть, шумел самовар. Эта обстановка так подействовала на Сергея Мироновича, утомленного бессонными ночами, что он отказался от театра. Закусили, выпили чаю, все ушли, он остался один в квартире и лег спать. Поповы, возвратясь из театра, стали стучать в дверь. Им не открывают. А стояла зима, был сильный мороз, хотелось скорее попасть домой. А Сергей Миронович спит, ничего не слышит. Поповы сильно забеспокоились, не случилось ли что-нибудь с Сергеем Мироновичем. Стали стучать изо всех сил. А Сергей Миронович спит. Не проснулся он и тогда, когда выломали сначала наружную дверь, а потом — дверь в комнату, где он спал. Проснувшись наутро и увидев выломанную дверь, он никак не мог понять, что случилось. Потом ему рассказали, как все произошло. Сергей Миронович передавал этот эпизод с такими комическими подробностями, так весело и остроумно, что мы буквально покатывались со смеху. Замечательным рассказчиком был Сергей Миронович!

Лучшим отдыхом в эти вечерние часы являлась для него музыка. Нужно было видеть, с каким наслаждением слушал он оперы, передаваемые по радио!

После обеда все убиралось со стола, и Сергей Миронович тут же, за обеденным столом, принимался за работу. Он просматривал громадное количество писем и материалов, которые приносили ему из Смольного, делал записи и пометки красным и синим карандашами, вел разговоры по телефону с секретарями райкомов, хозяйственниками, партийными и советскими работниками…

Припоминаю, как в один из моих приездов, в 1933 году, на одном из заводов был большой прорыв с выполнением производственной программы. Сергей Миронович поздно возвратился с этого завода домой, а затем всю ночь звонил туда и узнавал, в каком положении дела, давал указания, кого-то крепко бранил за отсутствие оперативности, за бездеятельность. Он занимался этим заводом до тех пор, пока тот не вышел из прорыва.

Последний год его жизни был исключительно творческим. Сергей Миронович буквально был захвачен кипучей деятельностью, работал над громадным количеством вопросов. Садясь обедать, он брал в руки книгу (это были книги по технике, по рыбному делу, по другим отраслям знаний) и работал даже за едой. Стол в столовой наполовину был превращен в его рабочий стол — там лежало множество книг по самым различным вопросам. Книги были даже в спальной на столе и на диване. Как-то Сергей Миронович сказал:

— Для невооруженного глаза может показаться, что здесь царит хаос, а для меня это высший порядок, потому что я хорошо знаю, где лежит нужная мне книга.

В октябре 1934 года, когда мы с Марией Львовной приехали из дома отдыха Толмачево, почти весь обеденный стол был завален книгами.

— Ну что ж, видно, в следующий приезд нас совсем кормить не будут? — указывая на стол, шутливо спросила я.

— Ничего, как-нибудь выйдем из этого тяжелого положения, подставим к столу другой столик, вот и найдется место, где вас покормить, — смеясь, ответил Сергей Миронович.

Возвращаясь из Смольного, он обычно после обеда тотчас же включался в работу и просиживал до поздней ночи, а иногда и до утра.

Сергей Миронович тщательно готовился к заседаниям секретариата, к бюро и пленумам обкома и горкома ВКП(б). Он прочитывал все материалы к заседаниям от начала до конца, делая на них свои пометки и записи в блокноте.

Уже за несколько дней можно было узнать по Сергею Мироновичу, что он готовится к большому выступлению. В эти дни он был каким-то особенным. Внешне казалось, что он так же, как обычно, разговаривал с нами, шутил, возился с рыбками, с котом, с собаками, — и все же он был не тот, его мысль где-то витала. Видно было, что чем бы он ни занимался, он напряженно и упорно о чем-то думал.

— Самое тяжелое для меня — найти ось, стержень доклада, — как-то сказал он.

А когда он находил этот стержень, он становился особенно оживленным и веселым, подбирал книги, материалы, давал задания своему личному секретарю — Марии Львовне и аппарату горкома и обкома партии. В эти дни курьер Смольного неоднократно приезжал с материалами, часть из них увозил обратно и снова привозил новые. Много энергии вкладывал Сергей Миронович в подготовку каждого доклада, тщательно обдумывал его план, собирал огромный фактический и цифровой материал.

Перед выступлениями Сергей Миронович всегда волновался. Но это ни в коей мере не было волнением человека, не уверенного в себе, — это было творческое волнение. Он созидал, творил в эти моменты, мысль его была напряжена, как струна.

Мария Львовна была личным секретарем Сергея Мироновича. Долгое время она совмещала эти обязанности со своей основной работой. Когда же она заболела, встал вопрос о возможности заниматься либо одной, либо другой работой. Вмешался Серго Орджоникидзе. Он сказал Марии Львовне:

— Мы ничего не можем поделать с Миронычем, он слышать не хочет о том, чтобы взять секретаря. А допустить, чтобы всю техническую работу он делал сам, мы не можем. Ты должна быть секретарем Сергея Мироновича. Поставь об этом в известность свою партийную организацию.

Мария Львовна так и поступила. Но однажды она сказала Сергею Мироновичу:

— Я теперь что-то вроде домашней хозяйки.

Сергей Миронович сильно рассердился.

— И это говорит член партии! — возмущался он. — Ты знаешь, что значит работа секретаря у члена Политбюро? Это большая и ответственная партийная работа. Ты можешь расти на ней.

Он был исключительно требователен и к самому себе и к тем, с кем он соприкасался в работе. Память у него была исключительная — он всегда запоминал каждую бумагу и требовал от секретарей такого же знания дела. Он неоднократно говорил Марии Львовне:

— Секретарь только тогда оправдывает свое назначение, когда обладает хорошей памятью. Он должен в любой момент быстро разыскать любую бумагу, которая к нему попала.

Вспоминается такой крайне характерный для Сергея Мироновича случай. Однажды в Смольном ему потребовался какой-то документ. Сергей Миронович звонит Марии Львовне, просит найти нужный ему материал, говорит, что он хранится дома. Мария Львовна ищет долго, но документ не находится. Сергей Миронович звонит еще раз, упорно заявляя, что нужный ему материал находится не в Смольном, а дома. И действительно, это оказалось так.

Как радовался Сергей Миронович, когда ленинградские фабрики и заводы успешно справлялись с производственными заданиями, осваивали новые производства!..

В моей памяти сохранилась такая картина. Сергей Миронович подходит ко мне, держа что-то в руке.

— Что это такое? — спрашивает он, показывая мне кусок сланца. — На что это похоже — на камень, на минерал?

— Не знаю, — отвечаю я в недоумении. Я впервые видела сланец.

— Ну, а как вы думаете, будет это гореть? — говорит Сергей Миронович, подходя к камину в кабинете.

Он зажигает дрова и, когда они разгораются, кладет на них куски сланца. Сланец горит, горит замечательно! Из камина зигзагообразно летят яркие искры и гаснут на лету. Сергей Миронович радостно улыбается, его глаза сияют. Входит Мария Львовна. Она в ужасе всплескивает руками.

— Что ты делаешь! — восклицает она. — Смотри, какие искры! Ты же пожар наделаешь!

А Сергей Миронович продолжает улыбаться, глядя, как горят куски сланца.

— Ты смотри, смотри, как горит! — говорит он. — А они утверждают, что он гореть не будет. У большевиков и камни горят!

Когда Сергей Миронович разговаривал по телефону с руководителями предприятий, им порото крепко доставалось от него, если при посещении заводов он обнаруживал низкое качество продукции. Вспоминаю эпизод, о котором рассказывала мне Мария Львовна.

Как-то в отсутствие Сергея Мироновича к нему на квартиру явились два пионера, мальчик и девочка. Ребята пришли по поручению пионеротряда имени Кирова, чтобы просить Сергея Мироновича рассказать им свою биографию. Дома они застали одну Марию Львовну.

— Передайте товарищу Кирову, — не растерявшись, заявили они, — что отряд имени Кирова просит его прийти к ним и рассказать о себе. Не можем же мы, кировцы, не знать биографию человека, имя которого мы носим! Если он не может почему-либо прийти, пусть напишет биографию и оставит ее вам. А мы за ней придем.

Мальчик пришел в восхищение от высокого качества кожаного переплета на альбоме-рапорте, поднесенном Сергею Мироновичу от большевиков-скороходовцев.

— Смотрите, — говорил мальчик Марии Львовне, — какая замечательная работа, как хорошо и прочно сделано! Почему же сапоги они делают иначе? Поносишь их несколько дней в школу, а они уже рвутся.

Когда Мария Львовна рассказывала Сергею Мироновичу о посещении пионеров, он смеялся от всей души.

— Ай да детишки-пионерчики! Какая решительность и настойчивость! Замечательные вырастут из них большевики. А какое меткое замечание насчет качества работы! Обязательно использую этот факт в одном из выступлений.

Люди, обладающие настойчивостью, решительностью, умением во что бы то ни стало довести дело до конца, всегда вызывали восхищение у Сергея Мироновича. Нужно ли говорить, что эти черты характера были отличительными чертами самого Сергея Мироновича. За что бы он ни взялся, он никогда не останавливался на полпути, неизменно доводя дело до конца. Никакие трудности не могли явиться для него преградой. Это свойство его характера ярко сказывалось даже в мелочах.

Когда Сергей Миронович по упорному настоянию врачей дал согласие на то, чтобы уехать на лечение в дом отдыха в Толмачево, он, никогда не катавшийся на коньках, в короткое время овладел этим видом спорта.

— Начал кататься, — говорил он, — значит, надо научиться этому как следует. Иначе зачем же и приниматься за дело.

В памяти сохранился интересный случай. У Сергея Мироновича было огромное количество книг, каждый день прибывали новые книги, и их уже некуда было складывать. А Сергей Миронович не выносил беспорядка, это его коробило. Он попросил Марию Львовну приобрести несколько новых книжных полок.

Как-то днем привезли два шведских шкафа в разобранном виде — груда ящиков была свалена в кабинете. Мы с Марией Львовной пытались подобрать их, но у нас ничего не вышло. Ящики были самые разнокалиберные, не подогнанные друг к другу, собранные, по-видимому, из различных шкафов. Мы почувствовали, что собрать эти шкафы дело сложное и что без столяра тут не обойтись.

Сергей Миронович пришел поздно, как всегда — часов в одиннадцать вечера. Заходит в кабинет, видит груду ящиков, спрашивает:

— Что это?

— Ты просил шкафы, вот их и привезли, — смеется Мария Львовна.

— Но почему это навалено в таком беспорядке?

Мария Львовна отвечает, что завтра придет столяр и все сделает.

Садимся обедать, а из головы Сергея Мироновича никак не выходят эти сваленные в груду ящики. Кончаем обедать, он выходит в кабинет и решает, не дожидаясь столяра, собрать шкафы. Понадобились помощники, чтобы подавать ящики, — я и Мария Львовна взяли эту обязанность на себя. Сергей Миронович подбирал ящики, смотрел, подходят ли они, подгонял их друг к другу. Ящики были двух цветов — красноватого и желтоватого. Нужно было учесть при работе и эту сторону дела. Работали мы до трех часов ночи. Когда все было закончено, Мария Львовна заметила вдруг, что один шкаф выше другого. Посмотрел Сергей Миронович и говорит:

— Да, действительно, это нехорошо. — И, помолчав немного, неожиданно добавил: — А что, если разозлиться, сейчас же разобрать шкаф и сделать его так, как полагается?

— Почему же разозлиться? — спросила я.

Когда очень разозлишься, навалишься как следует на дело, лучше работа спорится, — пояснил Сергей Миронович.

Шкаф был разобран и собран снова. Было уже половина пятого утра, светало. Не ложась спать, Сергей Миронович сел просматривать почту.

На подобной работе я видела Сергея Мироновича впервые. Он работал с громадным упорством, ловко, без устали, проявляя много изобретательности. Между делом он отпускал столько веселых шуток и острот, что стоял сплошной хохот. Он весело подтрунивал над нами, что мы подаем не так, как надо, подзадоривал нас, пробуждал стремление работать более ловко. Ночь прошла без сна. Но, к нашему удивлению, мы не чувствовали усталости — таково было воздействие этого неутомимого, полного энергии человека. Сергей Миронович был исключительно доволен тем, что цель достигнута, дело доведено до конца.

Однажды Мария Львовна с грустью сказала:

— За последнее время я ничего сделать как следует не могу, как-то не получается. Старею, наверное…

— Ну как же не получается? — живо возразил Сергей Миронович. — Вспомни Дудергоф — довела же ты дело до конца! А ведь это в жизни самое главное.

А был такой случай. Как-то в выходной день Сергей Миронович отправился на охоту в Дудергоф. Поехала с ним и Мария Львовна. В Дудергофе у нее появилось непреодолимое желание проверить свою выносливость — пройти пешком дорогу из Дудергофа до их дома на улице Красных Зорь в Ленинграде. Сергей Миронович, зная слабое здоровье Марии Львовны, начал отговаривать ее, но она упорно стояла на своем. Когда Сергей Миронович вышел из комнаты, она юркнула в калитку и ушла. Чтобы не появилось желания сесть по дороге в поезд или трамвай, Мария Львовна не взяла с собой ни копейки денег. Когда она дошла до Пулковских высот, разразилась сильная гроза, дождь лил как из ведра. Мария Львовна спряталась от дождя, а в это время мимо проехала машина, посланная ей навстречу. Тщетно искал ее по дороге шофер Юдин. В 12 часов ночи Мария Львовна пришла домой, где уже ждал ее встревоженный Сергей Миронович. Она прошла в этот день более тридцати километров. Этот случай и припомнил он, когда услышал жалобу Марии Львовны на то, что она стала будто бы менее решительна и энергична.

Меня поражала исключительная аккуратность Сергея Мироновича, его любовь к порядку. Каждая вещь лежала у него на строго определенном месте, и он очень сердился, если кто-нибудь нарушал установленный им порядок. Однажды ему понадобилась какая-то коробочка, которая стояла обычно на маленьком столике в столовой. Мы все искали эту коробочку, но найти не могли.

— Уже поздно, не отложим ли мы поиски до завтра? — предложила я.

— Ужасный я человек, — возразил мне Сергей Миронович, — пока не найду то, что ищу, никогда не успокоюсь.

Мы продолжали поиски, но все Же нашли коробочку только на другой день. Она стояла на том же столике, за портретом, а мы не догадались туда заглянуть. Нужно было видеть, как раздражен был Сергей Миронович тем, что вещь не была на своем определенном месте, что ее пришлось искать!

Когда Мария Львовна заболела и вынуждена была уехать лечиться в Толмачево, Сергей Миронович отказался от услуг другого секретаря и почту разбирал сам. А надо сказать, что из Смольного приносили ежедневно несколько огромных пакетов. Когда мы с Марией Львовной вернулись домой, я спросила:

— Кто же вам почту разбирал, Сергей Миронович?

— Сами разбираем, — шутливо ответил он, — справляемся! Посмотрите-ка, какой у нас порядочек — ни одной ненужной бумаги на столе, и на полу тоже чисто.

Даже в таком простейшем деле Сергей Миронович сумел проявить изобретательность. Перед тем как разбирать почту, он ставил под стол две корзинки. Вскрывая пакет, он бросал конверт в корзинку, а бумаги складывал на столе. Достигая этим образцового порядка, он значительно сокращал при этом время для разборки почты.

В образцовом порядке находились ружья у Сергея Мироновича. Одно огорчало его — не было на ружьях чехлов.

— Хорошо было бы приобрести чехлы, — говорил Сергей Миронович, — без них ружья пылятся, загрязняются и портятся.

И он просил Марию Львовну организовать пошивку чехлов. Но случилось так, что в то время некому было поручить это дело, и я после некоторого колебания предложила свои услуги. Когда-то, еще в юности, мне приходилось шить белье, чтобы добывать средства к существованию, и теперь я решила испробовать свои силы. Сергей Миронович скептически взглянул на меня, — дескать, что-то когда-то шила, а теперь вряд ли что получится, тем более — с чехлами. Это подзадорило меня. Возьмусь и непременно сошью чехлы, решила я.

Нашли старые драпри. Положив на них ружье, я обвела его контуры карандашом, сделала выкройку и села за машинку. Сергей Миронович стоял у стола напротив меня и устанавливал тиски. Искоса он лукаво поглядывал в мою сторону, следил за моей работой. Скоро был готов первый чехол. Он был немного широковат, пришлось подправить его. Надели чехол на ружье. Сергей Миронович был доволен.

— Подходяще! — заявил он.

Я принялась за второй чехол. Шила я его несколько иначе — старалась сделать так, чтобы не было видно шва. Этот чехол очень понравился Сергею Мироновичу. Уже без всякой иронии он сказал мне:

— Хорошо сделано! Аккуратно и красиво выглядит ружье в чехле, а главное — оно уже не так скоро испортится.

Сергей Миронович всегда возвращался домой поздно, работал до глубокой ночи, и было просто удивительно, что у него находилось еще время для чтения художественной литературы. Читал он по ночам, потому что сон у него был скверный. Бывало, он погасит свет, а через несколько минут снова его зажжет, и так несколько раз. В эти периоды бессонницы он и работал над книгами. Читал он с большой быстротой, но помнил в книгах малейшие детали.

Чтение хороших книг доставляло ему огромное наслаждение. Помню, после поездки в Казахстан Сергей Миронович привез из Москвы книгу Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре». В один из вечеров он читал нам отрывки из этой книги и часто при этом повторял:

— Ведь это — музыка! Слушайте!

Он был в восторге от замечательной поэзии Руставели.

В один из своих приездов из Москвы Сергей Миронович привез книгу В. А. Арсеньева «Дереу Узала», получившую прекрасную оценку Алексея Максимовича Горького. Это яркое, увлекательное повествование о трех экспедициях по Уссурийскому краю Сергей Миронович читал с огромным наслаждением. Он был увлечен и очарован большой изобразительной силой этого произведения, восхищался образом гольда, самобытного «следопыта» Дереу Узала, описаниями природы в тайге, прекрасным показом жизни птиц и животных. Часто раскрывал он эту книгу и читал нам из нее отдельные отрывки.

Сергей Миронович любил классиков русской и иностранной литературы, хорошо знал их. Особое внимание уделял он советской литературе и искренне радовался появлению каждой хорошей книги. С большой похвалой отзывался он, например, о «Петре Первом» А. Толстого и «Поднятой целине» М. Шолохова.

Сергей Миронович получал все книжные новинки и обязательно знакомился с ними. До тех пор, пока он их не просмотрел, он не расставлял их на полки. Помню, как много скопилось книг, когда Сергей Миронович был в Казахстане. Так и лежали они неразобранными до его возвращения в Ленинград.

В 1934 году Сергей Миронович много и упорно занимался всеобщей историей. При мне он звонил как-то в Смольный и поручил одному из работников достать ему у букинистов «Всеобщую историю» Шлоссера. Томики Шлоссера я видела лежащими на столике возле его кровати…

У Сергея Мироновича была громадная библиотека. Нет, кажется, такого вопроса, по которому нельзя было бы найти книг в его библиотеке, — об этом свидетельствует даже самый беглый просмотр тщательно сделанных им картонных щитков, отделяющих один отдел от другого. Два шкафа заполнены марксистско-ленинской литературой. В громадном шкафу, занимающем целую степу в его кабинете, и на нескольких больших полках в библиотеке расставлена русская и иностранная художественная литература. Внушительны разделы книг по философии, мировому хозяйству, народному хозяйству СССР, политэкономии, истории, истории революционного движения, истории партии, технике, естествознанию, национальному вопросу, литературе и искусству. В библиотеке можно найти немало книг по сугубо специальным отраслям знаний: военному делу, финансам, лесному делу, рыбному хозяйству. В отдельном шкафу собрана вся литература о Ленинграде, Ленинградской области и Карелии.

К своим книгам он никого не допускал — сам приводил в порядок свою библиотеку. Как-то я шутя сказала ему:

— В приличных домах приглашают библиотекаря, чтобы он расставил книги в соответствующем порядке…

Много раз я предлагала Сергею Мироновичу свои услуги, но он долгое время не решался на это. Наконец он разрешил мне привести в порядок книги в одном из шкафов в его кабинете. Расставив книги, я попросила Сергея Мироновича ознакомиться с моей расстановкой. Он очень внимательно осмотрел каждую полку и сказал:

— Ничего, как будто подходяще.

Я стала смелее и предложила Сергею Мироновичу выделить в отдельный шкаф 2-е и 3-е издания сочинений В. И. Ленина, его брошюры и ленинские сборники. Он согласился с моим предложением и остался доволен тем, что я, разложив книги, нисколько не нарушила его системы. Это было в 1933 году. Когда я затем приехала в Ленинград в 1934 году, Сергей Миронович, с улыбкой взглянув на меня, сказал:

— Вот если бы нашелся добрый человек, который привел бы мне в порядок библиотеку, хорошее бы дело он сделал.

Я ответила, что такой человек есть, но одному ему работать будет трудно (тогда я очень болела, лечилась на Сестрорецком курорте, и мне трудно было самой перекладывать книги с полки на полку).

— Можно пригласить двух-трех человек, которые будут переносить книги, — ответил Сергей Миронович, — по необходимо будет самой следить за ними и указывать, куда какую книгу следует положить.

Привести в порядок всю библиотеку мне не удалось — летом начался ремонт квартиры, который приостановил эту работу.

В библиотеке имелось много дублетов.

— Сколько людей нуждается в этих книгах, — заметил как-то Сергей Миронович и предложил отобрать вторые экземпляры, чтобы передать их в одну из заводских библиотек.

Я подобрала почти полные комплекты сочинений Ленина, Маркса и много других книг.

— Я предварительно просмотрю их, — сказал Сергей Миронович. — Прежде чем я этого не сделаю, книги не отправляйте.

Просмотрев книги, он решил отправить их в библиотеку «Красного путиловца», но сделать этого не успел. Мария Львовна передала книги на Кировский завод в 1935 году.

Как-то Сергей Миронович подошел ко мне с книгами в руках. Передавая мне книги, он промолвил:

— Кто много поработал над созданием порядка в моей библиотеке, тот может получить в подарок вот эти книги.

Это был ценный подарок — последнее издание «Капитала» Маркса…

Нельзя забыть, с какой радостью ждал Сергей Миронович ноябрьского Пленума ЦК партии, на котором стоял вопрос об отмене хлебных карточек! Он неоднократно говорил:

«Скоро отменим карточки, и рабочий, трудящийся сможет получить в изобилии хороший, вкусный хлеб».

Часто в эти дни ходил он по магазинам, чтобы проследить, как они готовятся к работе в новых условиях. Затем он уехал в Москву и вернулся оттуда 19-го или 20 ноября.

В день своего отъезда в Москву на Пленум ЦК партии Сергей Миронович был очень озабочен. Его беспокоило, сумеют ли магазины достойно встретить важнейшее решение партии и правительства, удовлетворить новые запросы потребителя, дать ему в достаточном количестве высококачественные сорта хлеба.

Подали машину. Стали прощаться. Договорились, что Мария Львовна, которая была тогда очень нездорова, поедет в Толмачево дней на десять. Мария Львовна хотела поехать на вокзал, чтобы проводить Сергея Мироновича, хотя раньше она никогда этого не делала. Сергей Миронович возразил ей:

— Я скоро вернусь, а ты поезжай пока в Толмачево, побудь там десяток дней, полечись, а потом свидимся.

И он уехал. Следом за ним я уехала в Сочи, а Мария Львовна — в Толмачево…

С. М. Буденный НЕЗАБЫВАЕМЫЕ ВСТРЕЧИ

Это было в дни, когда Красная Армия шествовала победоносно, добивая последние остатки Деникина… Северо-кавказский фронт включал в себя несколько армий. XI армия, в Реввоенсовете которой работал Сергей Миронович Киров, была расположена на левом фланге, X армия и 1-я Конная — в центре, а на правом фланге — IX и VIII армии.

Здесь, на Северном Кавказе, я познакомился с Сергеем Мироновичем. Наша первая встреча произошла в начале 1920 года в вагоне Реввоенсовета Северокавказского фронта — у Орджоникидзе и Тухачевского, где обсуждался вопрос об окончательной ликвидации белых.

Было решено, что XI армия двинется в направлении на Баку, а 1-я Конная — в направлении на Туапсе, чтобы занять Черноморское побережье. Это было верное решение, и от его успеха зависел разгром белых армий.

Киров спокойно сидел и внимательно слушал соображения командующего. Затем он взял слово, чтобы внести свое предложение. Он говорил коротко и ясно.

Его предложение сводилось к следующему. XI армия получила весьма серьезное поручение — взять Баку, а сама по себе армия является небольшой. Она истомилась во время походов по астраханским степям. Поэтому он предлагает усилить ее пехотой из X армии и, кроме того, просит дать ему конницу — бригаду Курышки.

Я внимательно слушал Сергея Мироновича, и он произвел на меня впечатление человека очень вдумчивого, который ни одного слова без нужды не уронит. Я тогда же обратил внимание на то, что Киров великолепно понимает оперативное значение конницы в гражданской войне.

Предложение Кирова, как безусловно целесообразное и верное, Реввоенсовет Северокавказского фронта принял, а требуемое подкрепление XI армия получила.

Впоследствии Киров организовал знаменитый переход конной бригады через Момисонский перевал. Конница прошла от Владикавказа через Кавказский хребет. Я знаю этот могучий и тяжелый перевал; перейти его с целой бригадой мне казалось делом почти невозможным. Красные кавалеристы прокладывали себе дорогу во льдах сквозь пятиметровые снега. Киров доказал, что он умеет прекрасно пользоваться конницей. Это был великолепный рейд, когда наши части появились в совершенно неожиданном направлении и отрезали тифлисским меньшевикам путь на Батум. Киров — организатор, Киров — военный стратег, Киров — массовик, — эти блестящие его качества сказались в переходе. И когда я, будучи на Украине, услышал о Момисонском переходе, я сказал себе: «Да, на это способен Киров!»

Летом 1921 года я встретил второй раз Кирова. Наша конница после польского фронта и ликвидации Врангеля возилась с бандами батьки Махно и после уничтожения банд расположилась в бывшей Екатеринославской губернии.

Люди начали скучать без дела. В эту пору приходил боевой командир бригады Иван Петрович Колесов и с тоской говорил:

— Скучно, Семен Михайлович! Затеял бы войнишку какую, а если нет, то распусти по домам, делать ведь нечего.

В это время на нас обрушилась худокормица, у лошадей началась чесотка, кони гибли, конармейцы затосковали. Решено было перевести армию на Северный Кавказ, где были фураж и пастбища.

На Северном Кавказе в это время формально еще сохранялся фронт, хотя никакой войны не было. Правда, по краю бродило еще тысяч двадцать вооруженных бандитов. По предложению Ворошилова и моему Реввоенсовет республики припял решение о превращении Северокавказского фронта в Северокавказский военный округ, в который должны войти армии бывшего фронта и 1-я Конная.

Я прибыл в Ростов.

И вот в эти дни в Ростове произошла встреча с Кировым. Он вместе с Орджоникидзе ехал из Москвы на Кавказ для организации отдельной кавказской армии. Организация этой армии имела громадное политическое значение. Она положила потом основу Особой Краснознаменной кавказской армии, в состав которой входили национальные воинские части — азербайджанские, грузинские, армянские.

В Ростове, в штабе округа, решались различные деловые вопросы, связанные с организацией этой армии, в частности вопросы о дележе имущества и всевозможного воинского снаряжения, принадлежавшего бывшему Северокавказскому фронту. Сергей Миронович очень вдумчиво решал эти вопросы, стараясь распределить это имущество так, чтобы и округ не обидеть, и армии дать все необходимое. Я узнал Кирова ближе, и мне понравились его простота и деловитость.

Кончилась боевая обстановка. Мы перешли к мирному строительству. Во все эти годы я много раз встречался с Сергеем Мироновичем. В первые годы после гражданской войны я оставался в Ростове, мы были с ним соседями — он работал в Баку. Встречались часто и в Баку, и в Ростове, и в Тифлисе, куда он ездил к Орджоникидзе. Много раз вместе ездили в Москву на съезды и пленумы. Никогда не забуду живых, интересных бесед с ним, которые мы вели в дороге. Он горячо рассказывал о своих делах, об Азербайджане, о нефтяной промышленности.

Также много раз мы встречались в годы работы Сергея Мироновича в Ленинграде, но встречались больше в Москве. В Ленинграде я был в 1932 году, куда приезжал с группой слушателей Военной академии. Мы приехали на практическую учебу. Сергей Миронович как товарищ и член Реввоенсовета Ленинградского округа несколько раз интересовался ходом учебы и заботился о нас.

Сергей Миронович был жизнерадостный, кипящий жизнью человек, любящий веселиться и шутить.

Как-то раз я рассказал Кирову анекдот о растяпе казаке. Ехал этот казак с донесением, как говорят казаки — с «лятучкой», и положил себе эту «лятучку», по обычаю, в шапку. По дороге захотел почесаться, шапку снял и «лятучку» выронил. Подъезжает к командиру:

— Ваше высокородие, с лятучкой прибыл.

Снимает шапку, ищет. Офицер не выдержал:

— Ну, где ж она, лятучка-то твоя?

Пошарил казак, ничего не нашел и руками разводит:

— Вот те на!.. Потерял.

С тех пор, встречаясь со мной на расстоянии, Киров вместо приветствия снимал шапку, шарил в ней и, улыбаясь, разводил руками: «Потерял, мол, лятучку». — «Да, Сергей Миронович, потерял», — разводил я руками. Так и вошло у нас в привычку при встречах искать в шапке «лятучку».

Особенно запомнились мне последние встречи с Сергеем Мироновичем. Помню его блестящую речь на XVII съезде нашей партии…

Как раз перед выступлением Сергея Мироновича на XVII съезде я набрасывал себе в блокнот тезисы своего выступления. Я хотел сказать в ответ выступавшим правым уклонистам о тех людях, которые отсиживаются в тылу, когда армия идет в наступление, о том, что эти тыловики, эти «обозники» никогда не поймут бойцов, им всегда кажется, что на фронте паника, даже тогда, когда армия стремительно идет вперед.

И вдруг я услышал слова Кирова.

«Но вы знаете, товарищи, — сказал Киров, — что во всякой войне, а в том числе, оказывается, и в той войне, которая ведется за строительство социализма, случилось так, что отдельные товарищи по разным причинам начали сомневаться в целесообразности и успешности того великого похода, который мы развернули, и, вместо того чтобы сражаться в рядах основных бойцов, они то поодиночке, то целыми группами, даже из руководящих рядов, иногда либо ныряли в сторону, либо приотставали, либо скрывались в обозе или еще где-нибудь, несмотря на то, что по физическим достаткам им было место в передовой линии огня. А армия идет, потому что это никоим образом колебать боеспособную армию не должно и не может.

…Дело доходит до того, как случается и на войне, что противник, заметив наличие чрезмерного количества таких «обозных» элементов, начинает даже некоторые расчеты держать на эти слои армии. А борьба идет, армия одерживает одну победу за другой. И вот представьте себе картину: после того как армия одержала решающие победы над врагом, основные позиции заняты, война еще не кончилась, далеко не кончилась, но наступило нечто вроде победной передышки, если можно так выразиться, и вот вся великая победоносная рать бойцов поет могучую победную песню. И в это время что остается делать всем тем, которые до сегодняшнего дня были в обозе?

Они, товарищи, выходят, пытаются тоже вклиниться в это общее торжество, пробуют в ногу пойти под одну музыку, поддержать этот наш подъем. Но как они ни стараются, не выходит и не получается».

Я не мог сидеть спокойно во время этой речи: хохотал и подавал свои реплики. Когда Киров сказал слово «обозники», я крикнул: «Второго разряда». Киров говорил то, что я думал. Я подошел в перерыве к Сергею Мироновичу, остановил его и показал ему свой блокнот с записанными тезисами об «обозниках».

— Посмотри, друг, что ты сделал, — весь «хлеб» у меня отбил.

— Значит, мы с тобой одинаково думаем, — улыбаясь, отвечал Киров.

Я любил разговаривать с Сергеем Мироновичем. Когда говорил с ним, мне казалось, что я беседую с самим собой. Киров обладал удивительной способностью находить центральное звено во всяком вопросе, с предельной ясностью выражать свои мысли и подавать их так просто, что все сложное становилось ясным и легко разрешимым.

Как-то летом я видел Кирова в Сочи на отдыхе. Какой это был веселый, здоровый и жизнерадостный человек! Провели несколько дней, вместе гуляли, беседовали, играли в городки. Он постоянно шутил и приводил всех окружающих в прекрасное, жизнерадостное настроение.

И последняя моя встреча с Кировым — на Пленуме Центрального Комитета партии, за несколько дней до его гибели.

После доклада, до вынесения резолюции об отмене хлебных карточек, мы встретились, крепко пожимая друг другу руки.

— Ну что, брат, дожили! — воскликнул Мироныч. Он был необычайно возбужден и обрадован новым решением партии. — Ты представляешь себе, что это значит?! — возбужденно говорил он. — Наконец-то мы дожили до такого положения, когда наши ресурсы позволяют отменить карточную систему! Понимаешь, как это отразится на всей жизни страны!

Он стал говорить мне о том, какое значение, по его мнению, имеет отмена хлебных карточек. Она закрепит нашу денежную систему, обеспечит устойчивость рубля. Теперь начинается действительный расцвет торговли и товарооборота.

Оздоровится наша торговая сеть. Потребитель с карточкой — это человек, которому продавец может всучить хлеб любого качества, и потребитель не может отказаться. Потребитель без карточки — это человек, который вправе требовать от нашей торговой сети, от наших продавцов, чтобы ему давали хороший хлеб и высококачественные товары.

Мы оживленно обменивались мнениями. Разговаривая с Кировым об отмене хлебных карточек, я снова поражался его способностям с предельной простотой говорить о самых сложных вещах. Киров брал вопрос за самое его существо, показывал его политическое значение.

Никогда я не видел Кирова таким возбужденным и радостным, как на этом последнем Пленуме ЦК.

— Теперь жить будет еще лучше, — говорил он, — вот увидишь.

Он приглашал меня к себе в Ленинград.

— Ты сейчас не узнаешь Ленинграда, — говорил он. — Приезжай, покажу. Вот увидишь, какие там заводы выросли, какие там творятся дела!..