Рассказы о Кирове

М. Д. Орахелатвили ВСЕГДА НА ВАЖНЕЙШИХ УЧАСТКАХ

В первый раз я увидел Кирова на трибуне. Это было в мае 1917 года во владикавказской объединенной организации социал-демократов, куда я приехал с германского фронта. Председатель организации меньшевик Скрынников произнес приветственную речь по поводу вхождения социал-демократов в министерство Временного правительства. От большевиков выступал Киров. Его встретили напряженным молчанием. Большинство организаций в то время шло за меньшевиками.

На трибуну вышел невысокого роста человек в черной рабочей куртке, человек спокойный и уверенный в себе. Он начал говорить грудным, низким голосом, спокойно, без лишних жестов, без аффектации, так, что я сам не заметил, когда именно его речь захватила внимание, приковала к себе, завладела всеми присутствующими.

По мере того, как он говорил, он все больше и больше жестикулировал. И это был не ораторский прием, это было выражение неисчерпаемой энергии и непоколебимой веры в свое дело. Нарастало чувство, которое шло из самого нутра. Он клеймил предательство соглашателей, он не оставлял камня на камне от сладеньких выступлений меньшевиков.

Когда собрание кончилось, я познакомился с Кировым. Передо мной был простой, скромный человек.

— Приехали работать с нами? Хорошо. Завтра большой митинг. Выступим вместе с балкона реального училища.

С первого же дня Киров захватил меня своей энергией, окунул меня в атмосферу напряженной борьбы. Надо вспомнить, что представлял собой в то время Владикавказ. Явные контрреволюционеры выжидали только удобного часа, чтобы вернуться к власти. Националисты и политиканы всех мастей. Меньшевики, пытающиеся завладеть доверием рабочих. Басни о коммунистах как о немецких шпионах…

Киров развивал бешеную энергию. Не было буквально пи одного дня без его выступлений, бесед, выездов к рабочим. Авторитет среди рабочих был у него огромный. Громадный опыт подпольной работы, обширный теоретический багаж, который он не переставал накапливать даже в самые тяжелые годы борьбы, беззаветная преданность партии и политическое чутье — вот что обеспечивало ему этот авторитет. Весь стиль работы Кирова был такой же простой и цельный, как стиль его выступлений. Ни одного лишнего жеста.

Расколоть или завоевать организацию? Это был основной вопрос, который в ту пору, летом 1917 года, надо было решить в нашей борьбе с меньшевиками. Киров стоял на той точке зрения, что организацию надо завоевать. Опираясь на мастерские и завод, развивая бешеную энергию, увлекая за собой остальных большевиков Владикавказского комитета, Киров добился того, что осенью 1917 года на городском собрании организации из пятисот человек только восемь остались на платформе меньшевизма.

Завоевав большинство в городах и рабочих поселках, мы еще были очень слабы в сельских местностях, в кавказской деревне. В этом вопросе Киров показал свое умение проявлять политическую гибкость. Нужно было найти приводной ремень к крестьянским массам. И этот ремень был найден. В Осетии организовалась крестьянская партия «керменистов», названная так по имени легендарного осетинского героя Кермена. Программа у этой партии была несколько путаной, но это не смущало Кирова[7].

«Все равно они придут к коммунизму», — говорил он. Киров безгранично верил, что рано или поздно все трудящиеся объединятся под знаменем коммунизма. Время показало, как он был прав.

1917 год, проведенный мною вместе с Кировым, навсегда останется в моей памяти. Сколько раз мы собирались у него в небольшой комнате, заставленной книгами! У Кирова была громадная библиотека. Он любовно берег книги, собирая у себя лучшие издания и часами просиживая за чтением.

Он работал в то время в газете «Терек». Газетка была беззубая, беспартийная. Киров первым поднял вопрос о том, что нам, большевикам, нужна своя печать. Средств у нас не было, если не считать скромных членских взносов. Но, воспользовавшись типографией «Терека», Киров добился того, что рядом с беспартийным «Тереком» выросла наша большевистская газета «Красное знамя».

Налет контрреволюционной дикой дивизии на Совет в конце 1917 года и вспыхнувшая гражданская война разлучили меня с Кировым до 1920 года. Восемнадцать месяцев я провел в тюрьмах меньшевистской Грузии. А Киров в это время во главе XI армии участвовал в разгроме деникинских банд.

Весной 1920 года между РСФСР и меньшевистской Грузией было подписано соглашение. Меньшевики обязались легализовать Коммунистическую партию и печать, амнистировать арестованных большевиков, ликвидировать остатки контрреволюционных организаций.

Первым полпредом РСФСР в Грузии был Сергей Миронович Киров.

Меньшевики не сдержали ни одного из своих обязательств. Когда снова начались аресты коммунистов и разгром большевистской печати, мне пришлось скрываться у Кирова в его миссии. Я наблюдал здесь Кирова в новой роли. Он продолжал оставаться другом грузинских рабочих и подлинной грозой меньшевиков. В крайне напряженной обстановке он оставался стойким большевиком и хладнокровным дипломатом…

…Вспоминаю еще об учредительном съезде Горской[8] Советской Социалистической Республики, который собрался в апреле 1921 года.

Выступление Кирова было переломным моментом на съезде. Он сумел разбить все провокационные слухи и объединить представителей различных национальностей. Твердо заявив о победе на военных фронтах, о прочности Советской власти, Киров указал на новый грозный фронт — на фронт экономической разрухи. Он говорил, не скрывая тяжести положения и вместе с тем заражая всех глубокой верой в победу над всеми трудностями, верой в единственно правильный путь — путь Советской власти.

— Не нужно скрывать, нужно прямо сказать, что мы сейчас находимся в состоянии ужаснейшего обнищания, — говорил он. — Голод, нужда дошли до таких пределов, что здесь, на Тереке, когда женщине нужно выйти за водой, мужчинам в ауле объявляется о необходимости сидеть дома, ибо женщины выходят за водой в чем мать родила, им нечем прикрыть наготу… Но если женщинам в Дагестане нечего надеть, то рабочие в России чувствуют себя еще хуже, местами им решительно нечего есть…

Эту огромную нужду государства надо почувствовать, — говорил далее Киров. — Вы видели вчера Красную Армию, которая проходила перед вами стройными рядами, но, если посмотреть в сердце красноармейца, вы в нем прочтете, что вместе с мужественной стойкостью это сердце наполнено огромнейшими страданиями. Наша эмблема — красное знамя не только красного цвета на словах, но это знамя буквально насыщено кровью наших героев, и нужно быть слепым, чтобы не видеть, как с него широкими ручьями льется настоящая человеческая кровь.

Нужно почувствовать себя хозяином земли, хозяином всего государства. Несмотря на всю нашу отсталость, некультурность, неумение работать, мы, несомненно, если захотим, сумеем расшевелить многомиллионные массы рабочих и крестьян и заинтересовать каждого в судьбе своего государства.

Многомиллионный народ, открывший новые горизонты, как бы он ни устал, хочет жить и радоваться, он идет к счастью, и ничто не ввергнет его в анархию!..

Этими незабываемыми словами Киров закончил свою горячую, захватившую всех речь.

В том же 1921 году Киров становится секретарем Азербайджанского комитета партии. Киров — в Баку, в центре разваленной оккупантами нефтяной промышленности. Часто приезжая к нему, я наблюдал Кирова в новой обстановке. Стиль его работы заключался в повседневном руководстве и знании каждой мелочи. День Сергея Мироновича начинался с того, что к нему приходил первый советский директор бакинских промыслов Серебровский. Тут же комната Мироныча превращалась в штаб хозяйственного руководства. Время было тяжелое. Приходилось поднимать нефтяную промышленность на пустом месте, без механизмов, без средств, без людей.

День Кирова продолжался на промыслах, в рабочих районах. Вечер проходил в совещаниях, в переговорах по прямому проводу с центром, с Орджоникидзе, с которым Киров составлял как бы единую волю, единое дыхание.

Оперативное руководство Кирова помогло в самый короткий срок превратить разваленные бакинские промыслы в четко работающие предприятия, механизированные и обеспеченные нашими, советскими специалистами. Многие из них по настоянию Кирова побывали на практике в Америке.

Эта плодотворная хозяйственная работа протекала в такой обстановке, когда ни на минуту нельзя было отвлекаться от десятков других дел. Закавказье еще только вчера было ареной кровавой резни и жестоких боев. Еще сильна была провокация классового врага. Не изжита была еще национальная рознь между тюрками и армянами, между армянами и грузинами. Еще меньшевики Грузии готовили предательский удар в спину Советской власти…

Сам Баку в то время как крепость пролетарской революции возвышался над крестьянским Азербайджаном. Но город еще не имел органической связи со всем населением отсталой страны…

Эта органическая связь с населением начала осуществляться только при Кирове. Пролетарская простота, прямота, искренность, величайшая революционная честность — все это создавало обаяние вокруг имени Кирова.

С. А. Такоев ЗА ВЛАСТЬ СОВЕТОВ НА ТЕРЕКЕ

…К началу 1918 года контрреволюция в Терской области становилась все организованнее и сильнее» Верхи казачества и горских национальностей объединились и образовали Терско-Дагестанское правительство» В начале января 1918 года начались во Владикавказе столкновения между ингушами, с одной стороны, и казаками и осетинами — с другой.

Положение было такое, что население каждой казачьей станицы, каждого чеченского и ингушского аула сидело в окопах. Так было и в пограничных осетинских и ингушских селах.

В начале января 1918 года так называемый Революционный комитет казаков Терской области в Моздоке разослал воззвание к народностям Терской области о командировании своих делегатов на съезд в город Моздок. Воззвание это было разослано по всем селам и станицам, за исключением ингушей и чеченцев, которых воззвание называло «антигосударственным элементом». На съезде были делегаты от Осетии, Кабарды, от иногородних, терских казаков, общественных организаций. Не было чеченцев и ингушей.

На этот съезд приехал и Киров.

В это время вокруг Грозного и на Сунженской линии происходили кровавые схватки между казаками, с одной стороны, и ингушами и чеченцами — с другой. В Моздок прибывали всё новые и новые казачьи сотни и полки, которые отсюда направлялись на Грозненский и Сунженский фронты. Моздок напоминал ставку армии.

Казачьи верхи готовились к серьезному наступлению на Чечню и Ингушетию[9]. Часть казачьих делегатов, решившая использовать съезд в целях создания единого фронта всех народностей Терской области против чеченцев и ингушей, спровоцировала съезд ложными слухами о зверствах чеченцев и ингушей, о сожжении целого ряда станиц и продвижении чеченцев и ингушей к Моздоку для налета на город и нападения на происходящий съезд. Эта часть делегатов требовала обсудить на съезде в первую очередь вопрос о наступлении на Чечню и Ингушетию; делегаты эти говорили, что вся подготовительная работа уже проделана и что казачьи вооруженные силы готовы выступить и ждут только санкции съезда.

Казачий полковник Рымарь заявил, что если съезд не решит этого основного вопроса, то через полтора часа начнется наступление и тогда уже будет поздно.

Нужно было во что бы то ни стало сорвать задуманную казачьими верхами авантюру и дать серьезный отпор сторонникам наступления. Но трудно было предвидеть, за что проголосует большинство.

В решающий момент при невероятно напряженной обстановке взял слово Киров. Сергей Миронович говорил с исключительным подъемом. Он громил затею казачьих контрреволюционных верхов. Он утверждал, что они хотят под видом борьбы за интересы всего казачества отстоять свое привилегированное положение. Он призывал трудовые казачьи массы, в частности бывших фронтовиков-казаков, которых на съезде было значительное количество, совместно с трудовыми массами горских народностей дать по рукам контрреволюционным казачьим верхам, изгнать из своей среды. Речь Кирова произвела колоссальное впечатление на съезд. Предложение о наступлении было отвергнуто. Полковник Рымарь и та часть делегатов, которая настаивала на наступлении, покинули съезд.

В феврале открылся съезд в Пятигорске. Большинство делегатов на этом съезде шло уже за большевиками. Однако представители от ингушей и чеченцев отсутствовали — еще продолжались схватки между чеченцами, ингушами и казаками и проезд из Ингушетии и Чечни в Пятигорск для делегатов этих национальностей был не безопасен. Тем не менее в президиуме съезда были оставлены места для чеченцев и ингушей.

По предложению Кирова в Чечню и Ингушетию были посланы делегаты с наказом обязательно добиться приезда на съезд представителей от этих двух народностей. И действительно, через несколько дней после открытия съезда прибыли делегаты от ингушей в количестве тринадцатичетырнадцати человек. Прибыл и представитель чеченцев Аслам-бек-Шерипов, с немалым трудом пробравшийся в Пятигорск.

При обсуждении на съезде вопроса об организации власти представители всех делегаций заявили о том, что делегациями принято решение признать СНК РСФСР. К зданию, где происходил съезд, подошла большая манифестация, организованная Пятигорским Советом рабочих и солдатских депутатов. Президиум съезда вышел на балкон приветствовать манифестацию. Киров выступил с небольшой, но очень яркой речью о том, что съезд трудящихся пародов Терской области только что признал власть Совета Народных Комиссаров РСФСР. Он подчеркнул, какое огромное значение имеет этот факт для дальнейших судеб трудящихся масс многонациональной Терской области. На эту речь Кирова манифестация ответила громовым «ура». Руководители манифестации выступили с ответной речью и обещали всемерную поддержку съезду народов Терской области, признавшему Советскую власть.

Решение съезда о признании Советской власти привело к распаду так называемого «социалистического блока», созданного на Моздокском съезде. Меньшевики и эсеры вышли из блока, заявив о верности Учредительному собранию.

Обсудив все основные вопросы повестки дня, съезд по предложению Кирова решил перенести свои заседания во Владикавказ, где в это время хозяйничала так называемая «самооборона», руководимая офицерством. Сразу переезжать во Владикавказ было опасно. Поэтому Киров предложил послать туда комиссара, для того чтобы создать подходящую обстановку для съезда.

В качестве комиссара был выдвинут делегат съезда эсер Мамулов, но он от выполнения возложенной на него задачи отказался. Тогда по предложению Кирова съезд вынес постановление о том, чтобы послать телеграмму городской думе Владикавказа относительно разоружения «самообороны» и офицерских сотен. Телеграмма была подписана мною как председателем съезда и отправлена во Владикавказ. Через некоторое время нам передали по прямому проводу, что съезд может спокойно переезжать во Владикавказ.

На станции Котляровской съезд был встречен отрядом красногвардейцев, по всем станциям до Владикавказа были расставлены посты. Вечером 8 марта съезд прибыл во Владикавказ, его встретила манифестация во главе с представителями думы. Во время речи Буачидзе о том, что съезд признал власть Совета Народных Комиссаров РСФСР, остатки офицерских сотен подняли стрельбу по делегатам. Но созданная трудящимися Владикавказа охрана стрельбу эту быстро ликвидировала. Делегаты на грузовиках и в трамвайных вагонах поехали в здание бывшего кадетского корпуса, где должны были проходить заседания съезда. Надо заметить, что ко времени переезда съезда из Пятигорска во Владикавказ в девяти верстах от города открылся осетино-ингушский фронт.

Осетин, убитых ингушами, привозили прямо к зданию съезда. Осетины в свою очередь убивали встречных ингушей.

В то же время офицерская сотня забаррикадировалась в помещении железнодорожного училища и отказалась сдать оружие.

Все это создало невероятно тяжелую обстановку. Нужно было во что бы то ни стало ликвидировать осетино-ингушский фронт. За это дело взялся Киров.

Киров предложил избрать от съезда комиссию для прекращения осетино-ингушской резни и сам во главе этой комиссии отправился на Ольгинско-Бозоркинский осетино-ингушский фронт. Прибыв туда, он и члены комиссии с белым флагом стали между окопами осетин и ингушей. Стоявший рядом с Кировым делегат съезда Колабеков (балкарец) был убит.

Киров стоял между окопами до тех пор, пока не прекратилась стрельба. Когда наступило затишье, он предложил ингушам и осетинам послать к нему как председателю примирительной комиссии уполномоченных для переговоров. Киров разъяснил им, что столкновение затеяно врагами трудящихся ингушей и осетин, что они одурачены своими богачами и что резню нужно прекратить. Он заявил, что сейчас проходит съезд народов Терской области, который требует от них прекращения взаимной резни и посылки делегатов на съезд.

Выступление Кирова подействовало на сидевших в окопах, и они действительно избрали делегатов на съезд. Между ингушами и осетинами был заключен мир.

После ликвидации осетино-ингушского фронта Киров сказал: «С офицерской бандой, засевшей в железнодорожном училище, мы церемониться не будем. Нужно предложить им немедленно сдать оружие».

Офицерская сотня была разоружена.

Съезд избрал новый Народный Совет и этим закончил свою работу.

Народный Совет избрал Совет Народных Комиссаров. Работать ему пришлось в невероятно тяжелых условиях. Меньшевистско-дашнакско-мусаватистское Закавказье строило против Терской республики всякие козни. Контрреволюция из городов перебралась в села и станицы и там вела свою работу, распуская самые невероятные и темные слухи о большевиках. Мы были отрезаны от Советской России. Столкновения между отдельными народностями были ликвидированы, но взаимное недоверие еще не было изжито, чем и пользовались контрреволюционные элементы. Если в распоряжении Совета Народных Комиссаров и были кое-какие красногвардейские части, то вооружены они были совершенно недостаточно и боевых припасов у них было крайне мало. Нужно было во что бы то ни стало раздобыть оружие.

За разрешение этой задачи и взялся Киров, отправившись в начале лета 1918 года в Москву. Но возвратиться во Владикавказ с оружием Кирову не удалось. Пытался он пробраться в Пятигорск через Астрахань, но путь был отрезан белыми казачьими отрядами, и он, оставшись в Астрахани, руководил героической обороной этого города.

Вс. Вишневский БОЛЬШЕВИК-ВОЕНАЧАЛЬНИК

Киров до революции никогда не был на военной службе. Он как «политический преступник» был поставлен вне призывов, вне армии. Он мог лишь в крепости, в тюрьме, в ссылке, в подполье присматриваться к этому замечательнейшему механизму, каким является механизм вооруженной борьбы. В 1905 году Киров вплотную, лицом к лицу, в рукопашной столкнулся с царской конницей. Под шашками, с прорубленной шинелью, он должен был отступить. Вероятно, это было его единственное отступление в жизпи.

Партия создавала свой военный аппарат. Партия из мало кому ведомых тогда людей создавала будущих военачальников. Мировая война познакомила Кирова с целым рядом новых для него военных явлений. На Кавказе, где тогда работал Сергей Миронович, он буквально с первых же дней Февральской революции идет в самую гущу вооруженного парода — к солдатам кавказских гарнизонов. В сложнейших условиях, под выстрелами, рождаются первые отряды Красной гвардии. Лавина в сотни тысяч солдат и казаков прокатывается с Кавказского и Персидского фронтов на север — в Россию! Это была памятная демобилизация зимы 1917–1918 годов. На станциях хаос, не поддающийся описанию. Батареи продавались с аукциона на вес. Горские князья, офицеры горских полков покупали у русских солдат артиллерию и боезапасы. В ту же ночь эта артиллерия превращала в горящие щепки следующие эшелоны этих торгующих русских полков. Вся Владикавказская железная дорога представляла собой тракт, непрерывно, месяцами грохочущий, забитый свороченными под откос паровозами и вагонами. В пределе видимости каждый предмет был мишенью для озлобленных или веселящихся солдат. Они стреляли по людям, по птицам, по чашечкам телеграфных столбов, по маковкам церквей.

Первые начала организации и порядка возникали в немногих точках. Киров, часто никем не сопровождаемый, выходил навстречу обезумевшим и разъяренным эшелонам, требовавшим невозможного. Эшелоны подчинялись и покорялись большевистской правде Кирова. Оружие, которое везли с собой люди с далекого «левого фланга», из Персии, везли, не отдавая никому, везли для личных надобностей— «бить волков и кабанов», — отбирал Киров. Отбирал иногда и людей, и они делались красногвардейцами и красноармейцами.

Кавказ восемнадцатого года — столпотворение армий и наций, племен, родов, семей, враждующих братьев, горцев и казаков, казаков и иногородних, иногородних бедных и богатых — видел невысокую плотную фигуру члена Российской Коммунистической партии (большевиков) Сергея Кирова. Когда Корнилов, Алексеев, Деникин, Лукомский, Романовский и Марков, генерал-майоры и генерал-лейтенанты российской армии, прорвавшись сквозь кольцо наших отрядов, ушли к сытым казачье-кулацким станицам, чтобы формировать Добровольческую армию для удара, который потряс летом и осенью 1919 года всю республику, Киров, предугадывая масштабы борьбы, кинулся в Москву за информацией, за указаниями Ленина, а главное — за оружием. Он получил все. Ему было доверено руководство. Никто не спрашивал у него о его военном, командном стаже. Он уже был военачальником.

Киров доставлял, «гнал» на юг эшелоны из Москвы, «из России». Политический и стратегический характер разгоравшейся борьбы был ясен: медленно вызревала идея кольцевого окружения республики, идея лишить нас производственных и топливных ресурсов. Киров «гнал» эшелоны. У изношенных вагонов горели буксы. Над горящими буксами в ящиках были патроны и снаряды. Киров обнаружил технические знания, рассчитывал, долго ли выдержит та или иная букса. Искал и находил ремонтные бригады. Люди охотно работали, и некоторые из них — тогда это было так просто! — тут же, взяв небольшой узелок, отправлялись в дальнюю и неизвестную дорогу вместе с новым своим знакомцем — Кировым. Вез он взрывчатые свои эшелоны через всю республику на юг, когда в пределах Тамбовской губернии уже ходили банды. Леса и плавни были полны «зелеными», нарушалась связь, проваливались иди взлетали на воздух мосты, — было трудно. Караулы дежурили на тормозных площадках, на крышах вагонов, на тендере, на паровозе. В карауле стоял, конечно, и Киров.

Пройти на юг оказалось невозможным. Добровольческая армия уже отрезала путь. Приходилось выбирать направление. Киров снесся с ЦК и рванулся к своим друзьям, которых он испытал и которые его испытали, — к кавказским бойцам, к XI армии. Она отступала от Святого Креста[10] к Астрахани по пескам, оставляя замерзших и сыпнотифозных. В Астрахань пришли донельзя истощенные люди. Их место было в госпиталях, а их надо было посылать опять на фронт. Часовые у штабов, да что у штабов — у знамен! — шатались, тихо сползали по стенке и падали. По улицам прокрадывались астраханские купцы и мещане. На митингах, потрясая тощей червивой воблой, предлагали посмотреть на «эту революцию» астраханские социалисты-революционеры и социал-демократы меньшевики. На Каспийском море у 12-футового рейда в низовьях Волги появились корабли под андреевским и под британским флагами. Генерал Депстервиль и представители британского морского командования вторглись в Нижнее Поволжье. Еще усилие, еще некоторое усилие — и южный белый фронт будет сомкнут с восточным.

Голод, пустынная степь, высыхающие цистерны, ржавеющие корабли, неизвестность, слухи. В Астрахань приводит свои эшелоны Киров. Его официальная должность — член Реввоенсовета XI армии.

В городе — тысячи казачьих офицеров, урядников, полицейских, рыбопромышленников, массы приехавшего из Персии и с Кавказа офицерства, русских попов, мусульманских мулл, калмыцких воротил. Тут же рядом, наготове, — астраханские и уральские казачьи войска.

В этой обстановке Киров начинает свою работу. Как раз в это время он сформулировал задачи наших астраханских сил. Коротко они выглядят так. Донбасс потерян, ослаблен и в значительной степени разрушен. Республике необходима нефть. Ее нужно доставить по Волге, что можно сделать по Волге быстрее и экономичнее, чем по железной дороге. Второе: не допустить соединения деникинского и колчаковского флангов. Общая задача: держать Астрахань во что бы то пи стало, бороться за очищение Каспия, ликвидировать белые армии, как правофланговую деникинскую, так и левофланговую уральскую (колчаковскую), уничтожить военный англо-белогвардейский флот, вернуть порты Каспийского моря с Баку, вернуть нефтеналивной флот, восстановить добычу нефти и снабдить республику этой нефтью, для того чтобы пустить в ход транспорт, промышленность, коммунальное хозяйство и т. п.

Вот в сжатых чертах задачи, которые были поставлены Кирову.

Борьба была бы «более или менее» сносна, но положение необычайно осложнилось тем, что пал Царицын. Астрахань была отрезана. Киров остался в изолированной Астрахани.

Это была зима девятнадцатого года.

День и ночь, неделю за педелей, месяц за месяцем Киров проводил в полках, на заводах, на кораблях. Когда Астрахань была отрезана, некоторые, даже уважаемые военные и партийные работники говорили о том, что удержаться в кольце белых армий и белого флота немыслимо. Киров ответил: «Астрахань сдана не будет». И вот тут очень многие поняли и увидели, что они имеют дело с человеком, который как большевистский вождь и военачальник взял все в свои руки, а в первую очередь взял на себя всю ответственность.

Весной к 12-футовому рейду, едва растаяли последние льдины, подошел англо-белогвардейский флот. Флот этот насчитывал 17 мощных судов, вооруженных 6-дюймовыми орудиями, несколько плавучих батарей, 5 вспомогательных судов, 13 транспортов и 13 английских торпедных катеров, знаменитых своей «сумасшедшей скоростью», разящим действием и отделкой. В руках англо-белогвардейского командования был и весь торговый флот — тот самый нефтеналивной флот, который нужен был РСФСР. Тут некоторые еще раз заговорили о том, что борьба невозможна. Было предложено взорвать немногие красные корабли. По Волге балтийские матросы сумели в восемнадцатом году, расколотив белочехов, провести 4 миноносца. И вот эти суда, протащенные сквозь шлюзы Мариинской системы буквально на руках, трусливые подлецы предложили взорвать. Киров ответил им яростно и коротко. И с тех пор вслух таких вещей уже никто не говорил.

Удары на Астрахань сыпались со всех сторон. Острейшим был момент мартовского восстания белогвардейцев в самой Астрахани, когда все, казалось, предвещало полную катастрофу. Киров был в Реввоенсовете, в штабе армии, в штабе нашей флотилии, в ЧК, в губкоме, в совнархозе, на пристанях, на артиллерийских позициях. Наконец, он был и на пулеметных позициях и, посмеиваясь, подмигивая, показывал первым номерам огневые точки противника. «Глазастый черт». Мятеж задавили, только мокренько стало.

Летом было невыносимо. Зной, духота. Продовольствие затхлое, вонючее. Утренние газеты на какой-то рыжей бумаге со щепочками, с соломой сообщают тревожно о том, что деникинские войска взяли Харьков, взяли Курск, взяли Орел… В один из таких дней было получено сообщение, что лучший ударный отряд — матросский отряд Кожанова — отрезан в Гурьевском направлении. Где-то в песках, на берегу, гибла драгоценная братва. С севера и с юга Астрахань отрезана. Выйти в море на помощь нельзя. У 12-футового рейда, у низовьев Волги, — англо-белогвардейский флот. Послать помощь по воздуху немыслимо: в воздухе «как хотят» летают англичане. У них — бакинский бензин, а у нас — какая-то смертельная смесь, которую выдерживали только некоторые глотки. Киров обсуждает план спасения матросского отряда. То, что он предложил, было так же просто и цельно, как весь он сам. Он сказал командованию нашей волжско-каспийской флотилии: «Берите, братки, шесть кораблей, берите два парохода, берите десант, двигайте на прорыв и все оборудуйте». Корабли и десант в день были приготовлены. Ночью Елисеев довел приказ до команд. «Чтобы ни огня, ни звука, ни стука. Пройдем прямо насквозь белых и англичан». Темной ночью прошел отряд сквозь блокадную линию. Прорыв был совершен. Наши корабли внезапно появились у села Танюшкина, и долго рассказывать нечего: забрали 3 тысячи пленных, 10 самолетов, 2 баржи с трофеями, английские штанишки и прочее. Англо-белогвардейский флот, рассвирепев, готовился встретить возвращавшихся, повеселевших матросов кожановского отряда. Однако офицерская тактика против матросской не «выдержала». К вечеру, когда англо-белогвардейцы расположились дать бой по всем правилам, красные корабли положили право руля и вошли в ерики (заливчики, рукава Волги). И тут по мелкой водичке, мимо камышей вернулись домой, на базу. Доложили. Киров посмеивается: «Ну вот, я и говорил…»

Дрались астраханцы до зимы. И под Новый год, под новый 1920 год, наши войска взяли Царицын. И астраханцы, ставшие действительно регулярной XI армией, двинулись вперед. Пришло время поговорить насчет Кавказа и Баку. Киров свои директивы знал и выполнял. 30 марта Киров мог вновь навестить Владикавказ, где он два года назад останавливал хаотические и дикие лавипы солдатни. Сейчас он шел во главе организованных и воодушевленных красных бойцов. Киров наступал быстро и энергично. Его действия иногда пугали и ошарашивали штабных работников. Я не могу забыть телеграммы начальника штаба Каспийского флота, посланной в Москву 21 января 1920 года. В телеграмме обиженно и удивленно говорилось о Кирове, что он «настаивает, что действовать надо по методам гражданской войны, ни с чем не считаясь и рискуя всем, во что бы то ни стало». Работник штаба многого тогда не понимал, в частности не понимал, зачем нам была нужна быстрота движения. А быстрота и стремительность были поистине поразительны. Кто, например, знает, как был взят форт Александровский одним из кировских соратников, военным моряком, комиссаром дивизиона эскадренных миноносцев Сергеем Авдонкиным? Приказ был: «Взять!» В форту укрылась армия генерала Толстого. Несколько кораблей подошло к форту. Драться была бы долгая капитель. Авдопкин, боец кировской школы, один, взяв с собой лишь адъютанта и несколько ручных гранат — понезаметнее, в карманы, — отправляется прямо в штаб к белым. Он сутки говорил с генералами, с офицерами, солдатами и казаками. Его спаивали и обкармливали. Он остался трезвым и полусытым. Он говорил одно, свое: «Сдавайтесь, потому что вам пришел конец». Его слова и аргументация раскололи остатки уральской армии, и 6 апреля, на следующий день, на берегу к ногам Авдонкина два генерала, 70 офицеров и 1088 казаков положили винтовки и оружие. Шашки он им оставил, а потом через два дня сказал: «Пусть тоже снимут, а то мешают, наверно…»

Наступали и били врага с огромной радостью, со страстным воодушевлением. Впереди, на зюйдовом курсе, за темно-синим горизонтом лежал Баку!

21 апреля Киров подписывает приказ: «Стремительным наступлением овладеть Бакинской губернией. Операции закончить в пятидневный срок». Как все здорово просто и ясно! Приказ приводится в исполнение, и 28 апреля 1920 года XI армия входит в Баку. Бронепоезд XI армии под командованием Ефремова был восторженно встречен на вокзале восставшими рабочими Баку.

Из основных директив 1918 года много было сделано Кировым, но оставалось еще многое сделать. Ни часа он не потерял, этот большевик, военачальник и хозяйственник Сергей Киров. Он сам в тот же день разыскал годные к плаванию транспорты, сам проследил за их наливом нефтью. Он сам отправляет их в Астрахань и сам проверяет их прибытие. 2 мая Астрахань получила 500000 пудов нефти. Это был первый, выразительный практический подарок и вместе с тем донесение о том, как идут боевые действия. Военачальник пи на минуту не забывает о своих основных функциях — о том, что борьба идет во имя созидания новой, мирной жизни.

Из Баку ускользнули в Энзели[11] многие белогвардейские суда. Почти весь основной белый флот. Ударные кировские бойцы бросаются на Ленкорань[12], а 18 мая 1920 года наносят удар по белому флоту, отрезают все пути отступления войск из Энзели и захватывают весь белый флот. Там было взято до 20 кораблей, 50 орудий, 20000 снарядов, 8 радиостанций, 6 гидросамолетов, 4 истребителя, 160 000 пудов хлопка, 25 000 пудов рельсов и т. д.

Сергей Миронович Киров выполнил целиком и полностью директиву, которая дана была ему партией…

Ю. П. Бутягин НЕСОКРУШИМАЯ ВОЛЯ

Автомобильные шины шуршали на льду. Грузовики с оружием и деньгами переправлялись через Волгу у Астрахани. Экспедиция во главе с Кировым двигалась на Кавказ, чтобы помочь XI и XII армиям, реорганизовать их, наладить снабжение, обеспечить победу.

События на фронте трагически укоротили наш путь. Мы встретили части XI армии в заволжской бездорожной степи. Армия отступала. И, следуя за ней по пятам, сыпной тиф устилал мерзлую землю тысячами трупов.

Путь на Кавказ был закрыт. Экспедиция повернула обратно, в Астрахань. Шел январь грозного и тревожного 1919 года.

…Три деревянных ящика были скреплены треногой от пулемета. В них было 5 миллионов рублей николаевскими деньгами — «железный фонд» экспедиции, предназначавшийся для нужд кавказских армий. И вот произошло несчастье. При вторичном переезде через Волгу под грузовиком почти у самого берега треснул лед. Мгновение — и машина затонула. Люди, едва успевшие спастись, молча смотрели на темную полынью, в которой еще бурлила вода.

Молчание нарушил голос Сергея Мироновича. Тон его был внешне спокоен. Это было спокойствие несокрушимой воли и мужества.

— Поднимем во что бы то пи стало!

Сергей Миронович берет на себя все хлопоты. Сам идет в Реввоенсовет, в штаб флота, добивается присылки водолазной партии. Начинаются подводные работы. Сменяя друг друга, опускаются водолазы на дно реки. Мы с волнением ожидали, когда вынырнет из проруби круглый водолазный шлем. И каждый раз — разочарование:

— Ящиков с деньгами нет!

Возле проруби разбита брезентовая палатка. Мироныч дежурит здесь долгими часами. Скрывая свое беспокойство и волнение, он подбадривает товарищей. Шутит, улыбается, время от времени начинает иронически напевать своим приятным тенором:

— «Эх ты Волга, мать родная, Волга русская река, не видала ты подарка от терского казака!»

В Астрахани нас считали терскими, потому что в 1918 году мы воевали на Тереке.

Снова подымается наверх водолаз. Находка! Два чемодана — Кирова и Эшбы.

— А ящики?

— Ящиков нет!

Быстро принято решение. Тяжелый скафандр плотно охватывает коренастую фигуру Сергея Мироновича. Его спокойное и решительное лицо скрывается в водолазном шлеме. И вот над головой Кирова сомкнулась темная вода полыньи.

Долгое тревожное ожидание. Не случилось ли с ним чего-нибудь?

Первый раз в жизни, экспромтом взяться за работу водолаза! Наконец сигнал подъема. Медленно, как-то неохотно Сергей Миронович ступает на лед.

— Ну что?

— Ящиков нет.

Что же? Безнадежная неудача? Отступление?

Сергей Миронович не меняет своих решений. Снова и снова, повинуясь его железной воле, шарят водолазы по дну реки. И на одиннадцатый день поисков ящики, отнесенные течением на 35 саженей от места аварии, найдены и подняты наверх. Их увозят в падежное место. Намокшие деньги сушатся, бережно разглаживаются утюгом.

— «Не вида-ала ты подарка от терско-ого казака!»

В голосе Сергея Мироновича — веселый юмор, молодой и жизнерадостный задор…

Враг стоял у ворот. В самом городе готовилось белогвардейское восстание. Киров остался в Астрахани, стал председателем Военно-революционного комитета. Он жил вместе с нами, его ближайшими помощниками, в большой и пустой комнате, где постелями служили бурки, разостланные на полу. Конечно, он мог бы получить любые удобства. Но Сергей Миронович не мог допустить даже мысли о том, чтобы как-то уединиться, отделить себя хоть в бытовых мелочах от своих товарищей.

Утро начиналось рано. Очередной дежурный по «хозяйству» хлопотал о завтраке для нашей маленькой коммуны. И, ревниво соблюдая свою очередь, Сергей Миронович отводил все наши попытки заменить его. Весело громыхая чайником, он бежал в соседнюю чайную и приносил наш несложный завтрак: кипяток, хлеб и твердую, словно чугун, воблу.

А затем начинался день — боевой день большого человека, который перед лицом грозной опасности твердо решил спасти судьбу города и фронта. Киров организует помощь отступающим частям, посылает к ним навстречу транспорт, продовольствие, врачей, обеспечивает измученным бойцам отдых в городе. Выступает на предприятиях и в красноармейских казармах, склоняя на свою сторону колеблющихся, ободряя упавших духом. Готовит отпор надвигающемуся белогвардейскому восстанию.

По его приказу разоружены ненадежные части 45-го п 180-го пехотных полков, состоявших в большинстве своем из сыновей местных кулаков и прасолов. На чердаках домов по линии реки Кутума и по Канаве тайно установлены пулеметы. На военных судах в порту приведена в боевую готовность артиллерия. Весь военно-оперативный план обдумывается до мелочей, и все люди расставляются лично самим Кировым.

Поздним вечером, усталый, но удовлетворенный, он возвращается в нашу большую, неуютную комнату.

— Надо сходить в баню!

Это обязательный ритуал, совершаемый регулярно каждые два-три дня. Баня, по мнению Мироныча, — самое важное средство против сыпняка. Забравшись на верхнюю полку, он парится долго, жарко, со вкусом. Мы с азартом хлещем друг друга вениками и выходим из бани раскрасневшиеся, освеженные, бодрые.

Теперь нужно подремать несколько часов перед новым и трудным «завтра».

В нашей маленькой коммуне невесело. Уже трое товарищей заболели сыпным тифом, их увезли в больницу. И вот четвертый — Оскар Лещинский — лежит в жару и иронизирует над самим собой:

— Карету мне, карету! Для перевозки сыпнотифозных…

Среди ночи я просыпаюсь от шороха. Мироныч возится у постели больного. Он меняет ему рубашку, промокшую от пота, вытирает его влажный лоб. Он ухаживает за больным, как терпеливая сиделка. И сквозь слипающиеся веки я вижу добрую улыбку Мироныча, его ласковые и заботливые руки.

Через несколько дней беспощадно подавлено белогвардейское восстание в Астрахани.

…Когда отгремели орудийные выстрелы и на улицах Астрахани замолкла пулеметная дробь, город услышал железные слова Кирова.

«Белогвардейцы и все враги рабоче-крестьянской власти, дерзнувшие поднять свою подлую руку против пролетарской революции, разбиты, — писал Киров в своем приказе. — …Вдохновленные золотом английских империалистов, они надеялись захватом Астрахани запереть советскую Волгу, но тяжелая рука революции беспощадно разбила все их планы… После решительного урока, преподанного белым бандам, все сознательные рабочие города Астрахани должны властно сказать: прочь, наглые шкурники, с нашей великой дороги! Не мешайте нам творить великое дело рабочей революции! Все сознательные рабочие, все защитники Советской России должны проявить строгую революционную дисциплину. Этого требует момент. Вслед за призывом — «Смерть шкурникам!» — должен раздаться другой, не менее революционный клич: «Все к станкам! Все за работу!» Помните, что каждая минута безделья есть преступление перед революцией, перед Советской Россией…» И та же рука, которая несколько дней назад заботливо поправляла подушку больного товарища, написала суровое указание:

«…наблюдение за внешним революционным порядком в городе Астрахани по-прежнему остается в руках Совета обороны города: тт. Бутягина, Антонова и Чугунова, которым вменяется в обязанность самым беспощадным образом расправляться со всеми противящимися установлению порядка. На продолжающиеся выстрелы из домов нужно отвечать уничтожением домов…

«Пока в Астраханском крае есть хоть один коммунист, — устье Волги было, есть и будет советским!»

Так сказал Сергей Миронович. И так было. Спокойная уверенность Кирова не покинула его даже тогда, когда враг взял город в железное кольцо, когда разведка белых появилась в трех-четырех верстах от города.

Сергей Миронович решается на смелый шаг, который старому военному специалисту показался бы безумным риском:

— В строжайшей тайне вывести из Астрахани все части… Соединить эти части с матросским отрядом Кожанова, который направляется из Саратова в Астрахань по железной дороге. Соединенными силами нанести удар по глубокому тылу противника — на Танюшкино, базу белогвардейцев генерала Толстого. Другого выхода нет, — говорит Сергей Миронович, меряя шагами свой рабочий кабинет. — Ну, решаемся!..

Через несколько минут точные, короткие приказы Ки-рова уже летели с нарочными к командирам частей.

…За девяносто верст от Астрахани, в степи, выгрузился отряд Кожанова. За два дня он сделал изумительный переход, зашел в тыл противника и соединился здесь с астраханской частью, которая в тяжелых боях продвинулась в район Танюшкина.

Сокрушительный удар, направленный Кировым, попал в сердце врага. Белые были опрокинуты и сброшены в море. Телеграмма, подписанная Кировым и командармом XI армии Бутягиным, несла в Москву радостную весть:

«…В течение 10-дневных боев нами взято свыше 5 тысяч пленных, около 6 тысяч винтовок, 117 офицеров, 128 пулеметов, 23 орудия, 2 миллиона патронов, несколько тысяч снарядов, радиостанция, 6 гидропланов, громадные обозы и пр. Таким образом, враги рабоче-крестьянской России потеряли еще одно звено — астраханское казачество. Передовые части XI армии стоят уже на рубеже Терской области и скоро подадут свою мощную братскую руку горящему революционным пламенем Северному Кавказу».

«Почетным стариком» назвали Кирова в терских аулах. И вот «почетный старик» снова возвращался на Кавказ — победителем врага, защитником трудового народа.

К. А. Мехоношин В ОСАЖДЕННОЙ АСТРАХАНИ

Боевой опыт дореволюционной борьбы, непосредственное участие в вооруженных схватках на Северном Кавказе в 1918 году — вот тот военный багаж, с которым Сергей Миронович начал свою большую работу по руководству боевыми операциями на Каспийско-Кавказском фронте.

План обороны Астрахани в летне-осенние месяцы 1919 года — первый военный план Кирова.

С точки зрения военного искусства Астрахань в то время могла считаться обреченным городом. И вполне понятно было стремление южной и восточной армий контрреволюции сомкнуться в этом месте.

Капиталистический мир уже трубил о близкой гибели Советской власти. Все силы Красной Армии были сосредоточены на основных фронтах, на подступах к сердцу революции — Москве.

Астрахань не получала подкреплений, мало того — общая обстановка потребовала переброски на другие фронты только что сформированной Кировым 33-й дивизии.

Между тем о сдаче Астрахани противнику не могло быть и речи. Это открыло бы доступ военному флоту белых. Потеряв Астрахань, мы лишились бы важного форпоста для всех операций в этом районе, потеряли бы связь через Каспийское море с Азербайджаном, Дагестаном и повстанческими отрядами Северного Кавказа.

Правда, Троцкий готов был сдать город и дал директивы об эвакуации Астрахани, по указания Ленина были иными — Астрахань во что бы то ни стало удержать.

На смену взятым на другие фронты частям необходимо было создать новые полки. Но где взять людей, где взять командный состав? Все, что было в Астрахани, пошло на формирование 33-й дивизии. Где взять оружие, снаряжение, обмундирование?

В городе не было топлива, не было продовольствия…

И вот начинается изумительная работа Кирова.

Его глубокое знание людей, умение выявить самых надежных и крепких работников сразу дали свои результаты. Из младших командиров стали готовиться старшие, старые бойцы заняли командные посты. На заводах, фабриках и в мастерских Астрахани скоро был налажен ремонт и производство снаряжения.

А белые банды уже гуляли по Заволжью, разрушали полотно железной дороги и телеграфные линии. Все труднее становилось охранять линию самодельными бронепоездами. Противник все теснее окружал город. Враг накапливал свои силы и в самом городе, тайно подготовляя вооруженное выступление с тыла.

Изнуренные борьбой, голодом и эпидемиями, астраханские рабочие и выздоравливающие бойцы северокавказских армий грудью защищали Астрахань. И защитили!

Непобедимой оказалась Астрахань, потому что организатором ее защиты был Киров… И, говоря о военных планах Кирова, нужно прежде всего отметить их глубокое политическое содержание. Классовой правдой — этим могучим оружием гражданской войны — Сергей Миронович Киров владел в совершенстве.

М. И. Василенко БОЕВЫЕ ЭПИЗОДЫ

История героической борьбы за Советский Кавказ, за советскую нефть и особенно героические страницы борьбы за Астрахань неразрывно связаны с именем Кирова. У него огромный масштаб работы. Приходится решать очень большие задачи, преодолевать невиданные трудности.

Наряду с решением крупнейших проблем организации Красной Армии и активной борьбы за Астрахань Киров находил время и вникать в мелочи и заглядывать далеко вперед.

Молодежи, комсомолу хочется рассказать ряд отдельных боевых эпизодов, в которых так ярко рисуется Сергей Миронович — человек, товарищ, боец, руководитель.

В начале марта 1920 года была сильная распутица. Реввоенсовету пришлось срочно перебазироваться из Астрахани в район Пятигорска. Для этого избрали самолеты. Вылетели мы на двух самолетах. Кроме того, взяли один запасный. Но не отлетели и пятидесяти километров от Астрахани, как запасный самолет разбился. Летим на двух самолетах дальше. В районе Маныча самолет, на котором летел командарм, вынужден был сделать посадку. Сидевшие в самолете с тревогой смотрели, что будет с самолетом Кирова, который пошел вперед и скрылся из виду. Он был очень высоко. Но вот Киров, видимо, заметил отсутствие второго самолета. Он возвратился, сделал несколько кругов, заметил самолет, потерпевший аварию, и присоединился к нему.

Надо иметь в виду, что посадка в распутицу является чрезвычайно рискованным предприятием. И все же Киров идет на риск и делает посадку.

Совместными усилиями починили самолет, и полет продолжается. Самолет командарма снова делает вынужденную посадку и терпит аварию. Киров летит к месту назначения и оттуда высылает за нами машину. Не будь ее, мы блуждали бы несколько дней. Таков Сергей Мироныч как товарищ.

…Летом 1919 года создалась обстановка, когда армия в районе Астрахани была окружена. Армия Врангеля заняла Царицын и поставила перед собой задачу отбросить XI армию с правого берега в направлении на Астрахань и совместно с уральскими казаками, наступавшими навстречу Врангелю, отрезать XI армию, окружить, уничтожить ее.

Одновременно с этим с юга и востока наступали казачьи войска.

В этой обстановке решаться на оборону Астрахани можно было только человеку с железными нервами и исключительной верой в наши силы.

Но таким и был Киров. Он решил, что надо Астрахань сохранить как плацдарм для борьбы за Каспий и советскую нефть.

Обстановка такова: три четверти армии находится в госпиталях и по квартирам в сыпном тифу. Вся армия полураздета, нет хлеба, войска питаются одной соленой рыбой. Острейший недостаток боеприпасов. Но Киров тверд, и его решимость передается всем окружающим. Нанося удары во все стороны, армия отбивается от врага.

Влияние Кирова распространялось далеко за пределы армии.

Находясь в Астрахани, мы почти каждый день получали информацию из Баку о мероприятиях мусаватистско-го правительства Азербайджана.

Информации эти давались подпольным работником из Баку Кирову. Этот работник, используя связь с радиостанцией, аккуратно нас информировал. Это был молодой парень. Он работал на радиостанции.

Когда заняли Баку, он явился, отрапортовал и бесследно исчез. Видно, что человек не считал это даже подвигом. Он считал своим долгом информировать Кирова и Красную Армию и не думал о награде.

Гикало, руководивший восстанием в Чечне, южнее Грозного, обратился к Кирову с просьбой: направить к нему командиров для организации регулярных войск, а также выслать помощь в виде денег и патронов.

Киров быстро откликнулся на эту просьбу. Он подобрал десять надежных командиров, проинструктировал их, дал им пулеметы, патроны, погрузил все это на подводу, дал им деньги и отправил всех через фронт, через казачьи войска с проводником, выбранным им.

Отправляя командиров, Киров приказал Гикало беречь патроны, обучать войска и быть готовыми по нашему приказу ударить на Грозный.

Как-то пришлось мне говорить с Гикало. «Командиров, орудия и патроны, — говорит он, — получили мы тогда вовремя, помощь Кирова оказала величайшую услугу Советской стране, и приказ Кирова мы выполнили».

Это характерный пример дальновидности Кирова. Оп вообще был прекрасным организатором партизанской войны в тылу у белых. Интересное тому свидетельство — предписание Кирова Беталу Калмыкову, который уполномочивается на «организацию военных сил Большой и Малой Кабарды для борьбы за установление Советской власти».

Киров никогда не беспокоился об удобствах. После взятия Царицына штабной автомобиль потерпел аварию. Пришлось бы долго ждать, покуда придет новый. И вот Реввоенсовет при двадцатиградусном морозе в полном составе погрузился на грузовик. Из Сарепты мы направились в Черный Яр. Это была интереснейшая картина. Грузовик устлан соломой, все сидят сжавшись, сверху закутанные одним большим тулупом. Делаем так больше сотни километров в пургу, сквозь снежные заносы.

Членам Реввоенсовета п товарищу Кирову часто приходилось в автомобиле ездить по районам.

Помнится один случай. Проезжали мы в районе Ахту-бы к Волге. Было темно. В это время из перелеска возле дороги была открыта стрельба по автомобилю. К несчастью, автомобиль застопорил, и, пока шофер возился с ним, члены Реввоенсовета заняли позицию и отстреливались от бандитов.

В какой обстановке жил в штабе армии сам Киров? Почти как правило, приходилось жить в штабе. Работа протекала в основном ночью. Очень часто спали в кабинетах.

Столовались все в одной общей столовой. Меню состояло из соленого судака в разных видах и пропорциях. Всегда спокойный, бодрый, уверенный, Киров был образцом для всей армии в перенесении лишений.

Киров организовал прекрасную оборону железнодорожной линии так называемыми бронепоездами. Это были обыкновенные паровозы, ничем не бронированные. Впереди и сзади паровозов были теплушки с прорезанными в них бойницами для пулеметов. Броня заменялась шпалами и мешками с песком. Орудия стояли на открытой платформе, и единственной защитой их были щиты самих орудий.

Этот импровизированный поезд был изобретен Кировым, и он сыграл решающую роль в обороне Астрахани от казачьих банд, производивших налеты на станции железных дорог. Они получали неизменный отпор со стороны кировских бронепоездов. Под прикрытием бронепоездов в вагоне следовали резервы, они высаживались и бросались преследовать казаков.

Несколько таких операций привели к тому, что у казаков не стало больше охоты производить налеты.

М. Г. Ефремов КИРОВСКИЕ «БРОНЕПОЕЗДА»

Тяжелая обстановка сложилась для Каспийско-Кавказского фронта (тогда XI армия) с конца 1918 года до весны 1920 года. Астраханские и Кизлярские степи были наводнены врагами Советской власти. В самой Астрахани буржуазия поднимала против нас восстание. Царицын был отрезан. Со стороны Уральска к железной дороге Астрахань — Саратов нас теснили белые. Кроме белых войск, в волжских селах действовали бандитские кулацкие отряды.

Эпидемия сыпного тифа косила ряды нашей славной XI армии. Астрахань и окружающие ее селения были забиты тифозными больными.

XI армия была связана с центром лишь единственной железнодорожной магистралью Астрахань — Саратов, которую белые стремились перерезать и этим самым полностью нас окружить.

Сергей Миронович Киров в это время был членом Реввоенсовета армии и одновременно предревкома Астраханского края.

Под его руководством я, будучи начальником судоходной охраны и обороны Астраханского края, вел бои с белыми на Волге, обеспечивал армию продовольственным и военным транспортом, отбитым у генерала Деникина. Обстановка была весьма тяжелой, очень часто приходилось вести бои по нескольку раз в день.

В 1919 году Киров выдвинул меня на должность начальника обороны дорог XI армии и поставил задачу сохранить единственную железную дорогу во что бы то ни стало.

Каждый день по телеграфу, иногда даже по нескольку раз в день Киров интересовался боевой работой начобдорарма, всегда подбадривая меня своей чуткостью, вниманием…

Он особенно был доволен, когда мы под Джаныбеком разбили белогвардейский отряд Попова и не дали ему перерезать железную дорогу.

Белые ежедневно в разных местах производили налеты на железную дорогу, но каждый раз их попытки кончались неудачей. Под впечатлением таких постоянных налетов белых родилась мысль о создании подвижных средств боя.

При очередном посещении боеучастка Кировым ему были доложены наши соображения о создании подвижных бронированных летучек. Наши бронепоезда представляли собой обычные вагоны, в которых броня просто заменялась мешками с песком. Киров, выслушав нас внимательно, не только одобрил наш план, но и помог нам соорудить наши доморощенные бронепоезда, прислав немедленно несколько листов брони.

Бронелетучку мы покрасили под цвет настоящего бронепоезда, установили 16 станковых пулеметов, три 76-миллиметровых орудия, 6 ручных пулеметов Льюиса и были весьма горды нашей «техникой».

Вскоре при налете белых на станции Чапчачи и Харабалинскую наш «бронепоезд» отличился — с его помощью разбили и отбросили белых.

Киров, следивший за каждым нашим шагом, тут же поздравил нас с победой. По его инициативе мы построили в короткий срок три новых бронепоезда, приспособив на этот раз большие пульмановские вагоны.

Несмотря на слабость технического оборудования наших бронепоездов, они сослужили нам немалую службу.

Здесь мы также во многом обязаны Сергею Мироновичу, его указаниям и советам. В своих указаниях он всегда подчеркивал исключительную важность подбора личного состава в бронепоезд. Следуя этим указаниям, мы на наших бронепоездах имели действительно отборных людей.

Именно благодаря этому обстоятельству мы одерживали неизменные успехи в боях.

Белым, несмотря на многочисленные попытки, так и не удалось захватить железную дорогу Астрахань — Саратов.

Немало доблестных подвигов совершили бойцы и командиры, защищая под руководством Кирова Астрахань. Он учил нас личным примером, воспитывал нас непосредственно на фронте, знал каждого из нас.

В конце зимы 1919 года и в начале весны 1920 года я видел постоянно Кирова в напряженной работе по формированию и подготовке XI армии к переходу в контрнаступление с задачей разгрома белых.

Работа была весьма тяжелая и напряженная — сыпной тиф, голод, частые контрреволюционные вооруженные вылазки классового врага. Требовалось пополнить армию, поднять перед наступлением силы армии в десятки раз.

И это мог сделать и сделал замечательный большевик и руководитель нашей армии Сергей Миронович Киров.

Он быстро сплотил вокруг себя наиболее сильных, способных, преданных пролетарскому делу товарищей.

Реввоенсовет XI армии работал оперативно благодаря исключительной кировской энергии. Киров создал на наших глазах прекрасно сцементированный, руководящий армией большевистский коллектив. И XI армия была подготовлена для перехода в контрнаступление весной 1920 года.

При этом наступлении армии под руководством С. М. Кирова на меня и моих товарищей была возложена ответственная боевая задача — разгромить белых и овладеть г. Баку.

28 апреля 1920 года части славной XI армии победоносно выполнили эту задачу.

Ив. Рахилло «АСТРАХАНЬ ЗАЩИЩАТЬ ДО КОНЦА!»

«Черт его знает, если по-человечески сказать, так хочется жить и жить!..»

Он хотел жить. Он любил жизнь. Он знал ее.

Быстрота, сообразительность, внимательность к человеку, правдивость, жертвенная преданность революции, светлый ум, отвага и совершенно исключительные природные способности оратора-трибуна — вот качества, определяющие С. М. Кирова как полководца восставшего пролетариата. Он побеждал людей словом. Он усмирял словом вооруженных ингушей и полупьяных матросов. Политические противники боялись его.

Когда он появлялся на трибуне, на сцепе, на юте корабля, на подножке вагона, толпа стихала. Серые его глаза темнели, загорались синеватым огнем непримиримости — и откуда-то, из самой души, он доставал простые, убедительные, начиненные динамитом слова и бил ими, доказывал, негодовал, учил. Он никогда ничего не скрывал и в самые тяжелые времена говорил пароду правду. Это был его метод, метод рабочего вождя…

Полусожженный город Астрахань находился в очень тяжелом положении: оторванность от центра, отсутствие продовольствия (население питалось одной соленой рыбой), вот-вот в городе вспыхнет белогвардейское восстание. Фронт — в пятнадцати километрах. В калмыцких степях — отряды белых; они налетают на селения и даже пригороды Астрахани, вырезая представителей Советской власти.

И вот выступает Киров. Поразительно, с какой прямотой Киров говорил о трудностях, создавшихся на фронте и в тылу. Белые могут захватить железную дорогу, единственный путь подвоза продовольствия. Без железной дороги Астрахань не может продержаться буквально ни одного дня.

Но, сообщая самые тревожные сведения, Киров тут же напоминает о наших успехах в борьбе с Колчаком, его слова, заряженные мужеством, наполняют сердца людей уверенностью и боевым оптимизмом.

«Астрахань защищать до конца!» Он твердо помнил этот телеграфный призыв Владимира Ильича Ленина.

В начале июля было несколько особенно опасных моментов, но Киров, подкрепляя добровольцами отряды, обороняющие подступы к Астрахани, в это же время вел усиленное формирование новых частей.

К концу месяца положение под Астраханью значительно улучшилось.

Влияние Кирова на бойцов было чрезвычайно сильным, он был прост и доступен в обращении. Он не считался с временем: день, ночь — пожалуйста. У многих товарищей сохранились телеграммы и записки, где он просит: «Вызывайте меня по всем вопросам в любое время». Правда, этим иногда злоупотребляли, но он не сердился. Его редко можно было видеть в штабе, в кабинете за бумагами. Он всегда непосредственно присутствовал в войсках, лично разговаривал с людьми.

Он в совершенстве владел подпольной техникой, передавал свой опыт товарищам, выполняющим ответственные поручения при переходе через фронт. Каждого лично он проверял, учил: как вести себя в том или ином случае, как прятать документы, что делать, если их найдут. Он вникал в самые мельчайшие детали. Из его школы выходили преданные революции люди.

Нужно отметить необычайную любовь Сергея Мироновича к военной технике. В сущности, вся техника того времени сводилась к тачанке и пулемету. Но в Астрахани имелись и самолеты. Правда, это были полусгнившие «гробы», «летающие курятники», но сколько Киров тратил на них сил — удивительно!

Бегал по заводам, устраивал ремонт, сам доставал бензин. К летчикам он был неравнодушен. Он верил в воздушный флот. Его перелет на Святой Крест по тому времени не был пустяковиной. Его боевые соратники не пускали его:

— Сергей Миронович, не стоит! Слишком большой риск. Мы не можем рисковать.

— Никаких разговоров…

Он был счастлив, когда самолет оторвался от земли. Предполагал ли он тогда, пролетая над голой степью, над песками, в какую грозную силу вырастет наш крошечный воздушный флот?..

Аэропланы противника почти ежедневно появлялись над Астраханью, сбрасывали бомбы, убивали людей, зажигали пожары.

Наша «авиация», состоявшая из трех-четырех самолетов устаревших конструкций, сильно изношенных, не могла дать должного отпора противнику, безнаказанно выполнявшему свои задания.

Киров не мог мириться с этим. Он вызывает двух летчиков, Щекина и Короткова, убеждая их вступить с противником в бой. Это было почти безумное предприятие — воздушный бой с превосходящим во всех отношениях врагом. Но Киров умел убеждать. Отважные летчики выполняют поручение: подбивают и заставляют снизиться один из самолетов противника. Летчик и наблюдатель — оба английские офицеры — захвачены в плен.

Успех красных летчиков сразу поднял настроение у осажденных астраханцев и показал, что даже при такой отсталой технике борьба с воздушным противником возможна. Все дело заключалось в людях. А этих людей воспитывал Киров.

Он умел с одного взгляда оценивать людей и, как умный и тонкий психолог, мог поручить малознакомому человеку ответственное задание.

Посторонние могли это расценивать как излишний риск, но слишком много перенес Киров страданий, борьбы, опасностей подполья, чтобы не развить в себе качеств проникновения в человеческие души.

Летчик Щекин упал в Волгу. От него остался один шлем, пробитый пулей. А на другой день погиб и Коротков. Сергей Миронович очень близко принял гибель молодых авиаторов. Но самое большое горе ему доставила печальная и нелепая смерть летчика Фишера, последнего из авиаотряда.

Неудачи с разведкой слова потребовали участия авиации. Опять звонят Кирову: нужен аэроплан.

— Аэроплан есть. Один-единственный — «Сопфич», под управлением Фишера. Я его пошлю, по только очень прошу зря не гонять, беречь…

Вот что рассказывает один из очевидцев гибели Фишера.

«Мы ему указали посадку около кладбища. Он летел к нам навстречу со стороны противника. Пролетел над нашей позицией, и то ли не хватило бензина, то ли он не мог по карте разыскать кладбище, он опустился между линией белых и красных.

Белые, видя, что самолет красный, начали его обстреливать, наши тоже стали стрелять, предполагая, что это аэроплан противника.

Мироныч вызвал меня к прямому проводу и расспросил о всех подробностях смерти Фишера. И в этих вопросах, в голосе, в тревоге члена Реввоенсовета ощущалась настоящая, большая человеческая скорбь, скорбь по боевому товарищу, погибшему на фронте такой смертью…»

Сергей Миронович уже тогда изучал и вникал в технику, придавая ей исключительную роль. Расскажем здесь один чрезвычайно интересный эпизод, определяющий ум и смелость Кирова.

На форт Александровский, в Закаспии, занятый белыми, под руководством Кирова был произведен внезапный налет нашей флотилии. Форт захватили врасплох и настолько стремительно, что радист не успел даже передать сообщение о нападении. Целые сутки радиостанция форта, уже находившегося в наших руках, работала с Гурьевом, где располагался штаб генерала Толстого, и с Петровском[13], откуда поступали депеши Деникина для Колчака.

Сергей Миронович лично занимался расшифровкой донесений Деникина Колчаку. В одной из телеграмм он устанавливает маршрут следования по Каспийскому морю деникинского посланца к Колчаку, генерала Гришина-Алмазова. Киров организовал захват судна, на котором следовал генерал. У генерала оказались письма и документы Деникина.

Исключительной предприимчивостью обладал Киров!

В низовьях Волги он руководит сколачиванием разрозненной XI армии, приводит ее в порядок и вместе с нею, во главе ее, участвует в разгроме Деникина и восстановлении Советской власти на Северном Кавказе.

Никогда не забыть!.. Театр. Спектакль. Молодые бойцы смотрят пьесу Леонида Андреева. Во время действия на сцену вбегает секретарь партийной организации с бумагой в руках и взволнованным голосом сообщает:

— Товарищи, победа! Только что получена телеграмма: наши броневики ворвались в Баку!..

А. Новицкий ОН ПЕРВЫМ БРОСАЛСЯ В БОЙ

Был тяжелый 1919 год. На Северном Кавказе шли жестокие, продолжительные бои с Деникиным. Меньшевики и эсеры, проникшие в наши ряды, пытались разложить части 7-й Кавказской дивизии. Спекулируя на отсталых настроениях отдельных бойцов, они пытались сеять национальную рознь, панику. О происках врага стало известно члену Революционного военного совета XI армии Сергею Мироновичу Кирову. Поздно ночью он приехал к нам в дивизию. Я проводил его на квартиру командира бригады Сабельникова.

— Созовите совещание коммунистов да и партийцев из местного населения позовите обязательно! — приказал Сергей Миронович, выслушав подробный доклад о положении на фронте.

Когда партийцы собрались в штабе бригады, товарищ Киров сказал:

— Ставка меньшевистско-эсеровской кампании ясна. Сея национальную рознь, они хотят натравить население против нас, чтобы таким образом сделать невозможным продвижение красных в Дагестан и Грузию.

Он дал каждому коммунисту подробные указания, как бороться с провокационными действиями врага, как вести разъяснительную работу среди населения.

Рано утром товарищ Киров собрал на площади бойцов.

После митинга сами бойцы обнаружили в своей среде меньшевистских агентов — зажиточного казака Суракова и богатого скотовода Мала-Андзе, разжигавших национальную рознь среди бойцов.

Сергей Миронович в это время был на бронепоезде. К нему привели арестованных. Киров тут же вторично собрал митинг.

— Вот, — сказал он, показывая на врагов, — кто мешает нашему наступлению, кому выгодно сеять национальную вражду: кулачье, скотоводы, богачи.

Ночью был получен приказ о наступлении.

— Я буду находиться в авангарде с тридцать седьмым полком, — сказал Сергей Миронович.

Во время боя товарищ Киров находился на наблюдательном посту. Он заметил, что наши части, перешедшие в атаку, оказались отброшенными.

— Не отступать! — приказал Киров.

В сопровождении двух разводчиков поскакал он на левый фланг, где было заметно замешательство.

Личным геройским примером Киров сумел зажечь бойцов. Отступление было остановлено. В это время под ним была убита лошадь. Несмотря на сильный ушиб, полученный при падении, Киров продолжал оставаться на передовой линии, поспевая всюду, откуда грозила опасность. Через три-четыре часа наши части вступали во Владикавказ.

На площади освобожденного от белых города Киров собирает митинг и снова зовет к победе, к окончательному разгрому врага.

Н. Самурский ОТ ОБОРОНЫ К НАСТУПЛЕНИЮ

Киров приехал из Москвы в Астрахань в конце 1918 года, в тот момент, когда туда прибывали остатки XI армии.

Две трети красноармейцев были больны тифом, у большинства остальных, перенесших неимоверные тяготы отступления через безводные песчаные пустыни, господствовали демобилизационные настроения…

Над Астраханью нависали и с востока, и с юга, и с запада вражеские силы.

В самой Астрахани наше положение было очень непрочно. Белогвардейские организации вели подрывную работу. Профсоюзы в значительной мере находились под влиянием социал-предателей меньшевиков и эсеров.

Существовало три центра власти: губисполком, губвоенкомат и Реввоенсовет Кавказского фронта. Военные части не знали, кому подчиняться, а были и такие отряды, вроде анархически настроенных моряков, которые вообще не хотели никому подчиняться.

Киров ехал на Северный Кавказ. Но в Астрахани ему пришлось задержаться. На его долю выпало установить в этом городе твердый большевистский порядок. Киров был выдвинут председателем губревкома. Он уничтожает многовластие и организует Советскую власть. Затем он переходит в Реввоенсовет XI армии. Из разбитых, дезорганизованных отрядов создает он крепкую Красную Армию, которая сумела отразить все наступления белогвардейцев.

Он развертывает огромную агитационную и пропагандистскую работу в городе, в рабочих массах.

Сколько раз бывало, когда голод в Астрахани доводил рабочие массы до отчаяния, — одно выступление нашего Мироныча на рабочих собраниях сразу изменяло настроение, вновь зажигало энтузиазм.

Три восстания в Астрахани ставили под вопрос существование Советской власти, и эти три восстания были подавлены только благодаря ленинской тактике и безграничному умению Кирова влиять на массы. Вряд ли удержалась бы в то время Советская власть в Астрахани, если бы там не было Сергея Мироновича.

Прорыв фронта был предупрежден.

Руководя защитой Астрахани, Киров в то же время руководил всей подпольной революционной работой в Закавказье и на Северном Кавказе.

Киров подбирал и посылал туда работников, давал директивы, разрабатывал планы действий, снабжал средствами, организовывал переброску товарищей и денег через Каспийское море, находившееся тогда во власти белогвардейского флота.

Киров держал связь с Гикало, скрывавшимся в горах Чечни, с Бакинским крайкомом, с грузинскими подпольными организациями. Эту работу Киров связывал с работой политотдела XI армии, в котором он воспитывал политработников для Кавказа.

Отстояв Астрахань, создав в ней крепкую партийную организацию и твердую Советскую власть, Киров, как член Реввоенсовета XI армии, повел отряды этой армии весной 1920 года в наступление на Кавказ.

XI армия освободила Дагестан и Азербайджан от власти белогвардейцев и выбросила последних в Персию.

Кавказ, в частности Дагестан, никогда не забудет Кирова, руководившего всей подготовкой восстания против Деникина и освободившего Дагестан.

Никогда не забудут Кирова и трудящиеся массы Астрахани.

З. Г. Орджоникидзе ВНОВЬ НА КАВКАЗЕ

…В феврале 1920 года решением Центрального Комитета партии было создано Бюро по восстановлению Советской власти на Северном Кавказе. Председателем бюро Центральный Комитет назначил Серго Орджоникидзе, его заместителем — С. М. Кирова.

Сергей Миронович двигался на Северный Кавказ во главе героической XI армии. Он телеграфировал Ленину, что передовые части армии стоят уже на рубеже Терской области и скоро подадут свою братскую руку революционному Северному Кавказу. Наконец Киров прибыл в Ставрополь.

Серго сейчас же вызвал Сергея Мироновича к прямому проводу. Киров сообщил, что продвижение армии идет успешно, а сам он завтра думает выехать к нему.

Серго особенно волновала судьба Грозного: белогвардейцы перед своим уходом могли привести в негодность оборудование, поджечь нефтепромыслы, уничтожить имеющиеся запасы нефти, керосина и бензина. А ведь Советская страна остро нуждалась в нефти. Поэтому по прямому проводу он спрашивал Кирова:

— Взят ли Грозный? Кем взят Грозный? В каком состоянии промыслы и нефтяной запас?

Сергей Миронович своими ответами успокоил Серго:

— Грозный взят вчера частями Второго полка Красной Армии. Промыслы в исправности. Запасы нефти еще не выяснены, так как регулярной телеграфной связи с Грозным нет.

Учитывая острую нужду XI армии буквально во всем, от патронов до медикаментов, Серго сообщил Кирову, что он везет для XI армии пополнение, обмундирование, патроны, 200 миллионов рублей деньгами, медикаменты, литературу. Вместе с Серго в XI армию направляется десять политработников, присланных из Москвы.

В свою очередь Киров информировал:

— Пока я провожу следующую политику: во что бы то ни стало засеять как можно больше, не оставлять ничего пустующего в Ставропольской губернии… Думаю, что сейчас, когда наступила самая горячая пора сева, иной политики держаться нельзя.

Далее Киров сообщил, что после взятия Грозного имеется полная возможность быстро решить судьбу Владикавказа. В конце беседы он передал несколько слов, в которых сквозила дружеская забота о Серго.

— Быть может, — сказал он, — можно будет прихватить по пути машину. Обязательно возьмите, так как здесь на этот счет очень плохо… С нетерпением жду вашего приезда, а то замотался до последней степени.

Вскоре Серго встретился с Сергеем Мироновичем.

Теперь они вместе обсуждали все вопросы как военного, так и политического характера. А вопросов было много. На Северном Кавказе белогвардейцы вконец разрушили хозяйство края. Нужно было быстро и решительно устранить страшные последствия войны. Да и белогвардейцы еще не везде были ликвидированы.

Однажды в штабе фронта обсуждался вопрос об окончательной ликвидации контрреволюционных банд. Было решено, что XI армия двинется на Баку, а 1-я Конная — на Черноморское побережье.

Слово взял Сергей Миронович. Он просил пополнить XI армию, так как ее бойцы сильно истомились, переходя через астраханские степи.

Серго горячо поддержал просьбу Кирова, и XI армия получила нужные подкрепления.

Вместе с Кировым Серго направился на Северный Кавказ. Повсюду их встречали горцы-партизаны. С гор, из отдаленных аулов, спускались революционные ингуши, осетины и чеченцы, которые еще до прихода к ним частей Красной Армии вели героическую борьбу за Грозный и Владикавказ.

Серго и Киров написали письмо владикавказским товарищам:

«Примите наш сердечный привет и передайте владикавказцам, всем горцам, всему населению. Сами будем на днях.

31 марта мы приехали во Владикавказ.

Здесь после двухлетней разлуки Сергей Миронович встретился со своей женой, Марией Львовной, которая скрывалась в подполье и пережила все ужасы деникинского режима.

На следующий день мы выехали в Грозный. Там проходил съезд трудового парода Чечни.

Бурными приветствиями встретили чеченцы Орджоникидзе и Кирова.

Их приезд свидетельствовал на этот раз о полном и окончательном разгроме белогвардейщины, об избавлении от страшных лишений, которые принесли в горы контрреволюционные шайки разных генералов, стремившихся вновь поработить свободолюбивые народы Кавказа…

Особенно памятной осталась у меня встреча с ингушами на станции Назрань, откуда еще совсем недавно отступали мы в мрачные и темные горные ущелья.

Ингуши встречали нас на перроне. Почтенные белобородые старики обнимали Серго и Кирова, называя их спасителями, и радостные слезы текли по их смуглым щекам.

Партизанские отряды выехали с гор нам навстречу. Впереди развевались красные знамена. Лица у ингушей были взволнованные и счастливые.

Старики рассказывали о том, как летом 1919 года подняли они в тылу у Деникина знамя борьбы с белогвардейцами, как несколько дней подряд «добровольцы» не могли сломить упорство красных партизан. Но на помощь белым пришли свежие войска; их было много, они стеной шли в атаку на ингушские селения. В воздухе парили деникинские аэропланы, поливая партизан свинцовым дождем.

— Враг громил наши селения, — рассказывали старики, — враг убивал наших детей и женщин, но все же он не покорил нас. По-прежнему в горах Ингушетии жила, как живет и сейчас, великая Советская власть…

Старики просили Серго и Кирова поехать к ним в горы.

Им подали верховых лошадей, и они отправились в сожженные деникинцами аулы Экажево и Сурхохи…

Жизнь в горных селениях, как и на всей территории Северного Кавказа, постепенно входила в нормальную колею.

А. И. Тодорский КИРОВ И БОЙЦЫ

Память о Сергее Мироновиче Кирове особенно глубоко связана у меня с незабываемыми людьми — бойцами XI Красной Армии времен укрепления Советской власти в Закавказье. Это вполне понятно, так как Сергея Мироновича вообще невозможно представить без окружения людей, без масс. Товарищ Киров с особенной теплотой любил людей своей партии, рабочего класса, трудящихся, красноармейцев.

XI Красную Армию того времени составляли бойцы большой революционной закалки. Начав свой победоносный марш от Царицына и Астрахани, они сокрушили наиболее свирепую контрреволюцию Дона и Кубани и по дагестанскому берегу Каспийского моря, через Петровск и Дербент, пришли на помощь героическому бакинскому пролетариату. Сапоги и ботинки бойцов были истоптаны, обмундирование обветшало, от боевых трудов и лишений вытянулись загорелые лица, но глаза их искрились задорным огнем победителей, раскрепостивших угнетенный Восток.

Для характеристики этих бойцов, воспитанных Сергеем Мироновичем Кировым, вспомню один эпизод.

…Несколькими конными партиями мы отправились в разведку на склоны Кавказского хребта — искать остатки белогвардейщины.

Высоко в горах нас застала ночь и настигла гроза. Порывисто метался ветер, ярко сверкала молния, и оглушительно гремело. И когда в горах гроза дошла до исступления, красноармеец — курсант политшколы, обычно тихий и молчаливый, — вскочил на большой камень, поднял руку к небу и звонко крикнул: «Бог! Вот я, красноармеец, попираю ногами облака и, если ты есть, вызываю тебя на бой…»

…Я помню товарища Кирова среди тысячи таких красноармейцев в зале бакинской оперы. Они пришли слушать его очередной доклад о международном и внутреннем положении.

Не на трибуну, а на широкий помост сцены выходит невысокий человек в темной русской рубашке, с открытым грубоватым лицом и с шевелюрой темно-русых волос над широким лбом.

С первых же слов рабочая и красноармейская аудитория уже прикована к этому скромному, простому и как-то широко доступному докладчику. На чистейшем русском языке, отнюдь не употребляя иностранных выражений, он пока спокойно повествует о положении Советской федерации.

Тысяча красноармейцев настораживается, почти вздрагивает и как бы физически ощущает, когда он эту федерацию, усиливая голос, называет «огромной 150-миллионной восточной частью земного шара».

С каждым новым положением он вырастает, становится все заметнее на широком помосте сцепы и в то же время просто и спокойно разъясняет, что «мы теперь имеем во всей Советской федерации четверть всей продукции промышленности довоенного времени, что это безусловно мало, но кто помнит 1918–1919 годы, тот знает, что у нас было не то что 25 процентов, а, пожалуй, минус 125».

Он призывает «собирать каждое зернышко нашего хозяйства, заниматься кропотливой работой для того, чтобы продолжать начатое дело, помнить, что каждый камень, который мы кладем на это величайшее здание социализма, будет служить лучшей агитацией».

Перед глазами напряженно застывшей аудитории Киров, используя все богатство красок своей речи, рисует картину отсталой, полуазиатской, варварской нашей страны, которая сейчас вырастает в оазис на фоне стонущей, угнетенной Европы.

И когда невысокий человек в темной русской рубашке, широким жестом подняв руку, в полный голос говорит: «Пусть еще темно для западноевропейских рабочих сегодня, но они скоро увидят лучи великого солнца социализма, которое озаряет нашу Советскую страну», — тысяча красноармейцев порывисто встает, как один человек, и кончает доклад Кирова могучим победным «Интернационалом».

Р. Рубенов ПОСОЛ СОВЕТСКОЙ РОССИИ

Впервые я встретил Кирова в 1919 году в Астрахани проездом на нелегальную работу в Закавказье. Астрахань была центром обороны большой важности стратегического участка. В Астрахани был также и оперативный центр связи с большевистской организацией в Баку, откуда нелегально доставлялись нефтепродукты для нужд Советской страны.

Киров был организатором обороны на этом ответственном участке. Через его руки проходили и все те, кто ехал нелегально в Закавказье.

Киров производил впечатление сильного, волевого и умного человека. Он был талантлив и прост, энергичен и обаятелен.

Он встретил нас тепло и со знанием мельчайших деталей дела дал нам практические указания, как лучше и с меньшим риском добраться до Баку. Он провожал нас с присущей ему улыбкой.

Второй раз я встретил Кирова в Тифлисе в 1920 году, в период легализации нашей партии при господстве меньшевиков в Грузии. Меньшевистская Грузия, этот плацдарм международного империализма, доживала последние дни своего существования. Между Советской Россией и меньшевистской Грузией был заключен договор, который, в частности, раскрыл двери всех тюрем Грузии. Киров был назначен советским послом в Грузии. Мы, освобожденные из тюрьмы, с нетерпением ждали приезда Кирова. С не меньшим нетерпением ждали его революционные рабочие Тифлиса. Со страхом и трепетом ожидали его приезда все те, кто в продолжение трех лет рисовал Советскую власть как режим нищеты, «социализации женщин» и т. п. И не случайно первое слово, которое услышали трудящиеся Тифлиса от советского посла Кирова, было посвящено правде о Советской России, разоблачению клеветы, которая велась против большевиков и Советов. Перед зданием советского посольства собралась большая толпа. На балконе появился Киров. Этот коренастый, полный энергии и воли, с обаятельной улыбкой человек олицетворял в себе энергию, волю и мощь Советской страны. Киров с балкона произнес блестящую речь. Это была огненная речь страстного большевика, речь, полная сарказма против меньшевистской клеветы.

— Вот перед вами большевики из Советской страны. Похожи ли мы на то чудовище, о котором здесь в продолжение трех лет неустанно писали и рассказывали?

Нарушив все правила дипломатического этикета, наш посол передал пламенный привет пролетариев Советской страны пролетариям и трудящимся Грузии, с которыми русский революционный рабочий был десятилетиями связан братскими узами в борьбе с царизмом. Речь его была первой ласточкой, предвещавшей скорое восстановление братской связи между трудящимися России и Грузии, связи, которую так преступно разорвали агенты империализма — грузинские меньшевики.

Мастер слова, талантливый пролетарский трибун кратко и ясно говорил собравшейся толпе о том, кто такие большевики и за что борется Советская страна. Толпа несколько раз устраивала овации Кирову. Каждое его слово, как острие иглы, пронзало дряблое тело меньшевизма. Попытка меньшевистских охранников рассеять толпу не увенчалась успехом.

Весть о речи Кирова быстро облетела Тифлис. Меньшевистские власти были встревожены. Печать на следующий день писала злобные статьи о после-демагоге. Зато среди трудящихся имя Кирова произносилось с любовью, с надеждой на скорую победу. Речь Кирова предвещала революционную бурю, пламя его речи внушало уверенность в борьбе. Скоро настанет конец меньшевистской реакции! Победа наступила скоро…

В третий раз я встретил Кирова во Владикавказе в 1920 году.

Здесь мне и другим руководящим работникам владикавказской организации пришлось под непосредственным руководством С. М. Кирова работать в трудных условиях многонациональной Терской области. Гражданская война подходила к концу, враги были разгромлены, осталась лишь армия Врангеля в Крыму. Терская область все еще была наводнена контрреволюционерами всех мастей, в горных местах орудовали банды, не разрешены были еще противоречия между горцами (осетины, ингуши, чеченцы, кабардинцы и др.), иногородними и казаками (борьба за землю), нужна была упорная работа по организации Советской власти на местах, работа по снабжению рабочих и армии.

Что характерно было в Кирове в тот период?

Прекрасный организатор, талантливый трибун, вожак, знающий простой трудовой народ таким, каков он есть, Киров хорошо изучил нравы, обычаи, психологию горцев. Он их знал, и они хорошо понимали его. Нельзя было конкретно руководить на Северном Кавказе, не зная горцев, не зная особенностей многих национальностей этого края. Каждый раз, когда в порядке дня стоял тот или иной горский вопрос, Киров решал его с учетом особенностей той или иной национальности. Если нужно было подавлять восстание, он разрешал этот вопрос не механически, — он пускал в ход весь сложный механизм связи, влияний, агитации, проявляя исключительную прозорливость, и все это позволяло без больших издержек нанести меткий и жестокий удар по организаторам контрреволюции. Когда нужно организовать поход боевого отряда через непроходимый снежный перевал, Киров не только блестяще организует тех, кто должен проити этот перевал, по и организует связи с тем горским населением, без помощи которого переход будет трудным или невозможным. Когда нужно организовать в горных местах суд, суд советский, а трудящееся население неспособно еще выбраться из объятий шариата[14],— и здесь Киров решает вопрос не механически. Он проявляет исключительное умение разговаривать с народом, убеждать, говорить понятно и образно.

21 апреля 1921 года на учредительном съезде Горской ССР Киров произносит речь о шариате, тогда наиболее остром вопросе национальной политики. Контрреволюционеры спекулировали на вопросе о шариате, они вели агитацию, что Советская власть наносит удар по религии. На учредительном съезде были большие дебаты о суде и о шариате. Речь Кирова может служить образцом, как можно по наиболее острому вопросу в условиях, когда трудящиеся массы горцев не изжили еще религиозных предрассудков, просто и ясно изложить точку зрения Советской власти. И не просто рассказать, но и убедить. Нельзя по шаблону строить работу советского суда в национальных районах. Хотите судиться по шариату — судитесь по шариату. Но судите по шариату в интересах власти трудящихся, бедноты. Киров разоблачает требование: «Если дадите шариат, то дайте его целиком и полностью».

— Если суд шариата будет судить Деникина и вместо того, чтобы снять с него голову, станет на его защиту, может ли рабоче-крестьянская власть допустить такой шариат целиком и полностью?

Чтобы было более попятно, Киров в своей речи ссылается на постановление ингушей, принятое по вопросу о грабежах и разбоях. Что сказали ингуши, трудовой народ? «Судить их судом шариата, но по закону военно-революционного трибунала».

— Если в помещении шариатского суда будет висеть не портрет Ленина, а Николая II, то такое помещение должно быть опечатано при всем нашем уважении к шариату!

Киров заканчивает речь:

— Приступайте к окончательной постройке рабоче-крестьянской власти, в прочности которой не сомневался бы ни один из делегатов, хотя бы он был сторонником шариата.

С. М. Киров был подлинным вождем трудящихся горцев, он их любил, он знал их.

На учредительном горском съезде С. М. Киров так закончил свою речь:

— Каждая светлая точка, каждая светлая звездочка, которую удастся создать на этих снежных вершинах, будет видна не только в убогих ущельях, но и далеко на Востоке.

Так любил он снежные горы и трудящихся, которые веками жили в убогих ущельях и только при Советской власти вышли на столбовую дорогу новой, счастливой жизни.

Под руководством Сергея Мироновича Кирова мы впервые практически проходили школу национальной политики нашей партии…