Рассказы о русском музее

Судьба старого дворца

Белоколонный зал Русского музея наполнен светом, проникающим из старого Михайловского сада.

В этом зале с портрета смотрит на нескончаемую вереницу людей светлоглазый человек. Он сидит у стола. Стоячий воротник обрамляет снизу живое лицо. Взгляните на его руки они отдыхают, крепкие, сильные руки, не избалованные бездельем. В одной из них — карандаш. Будто заслышав чьи-то шаги, повернулся светлоглазый человек, чтобы взглянуть в лица своих далеких потомков.

Более ста лет смотрит с портрета французского художника Ш. Митуара Карл Иванович Росси, создатель Михайловского дворца, ставшего Русским музеем.

А старые клены Михайловского сада, заглядывая сквозь высокие окна зала, медленно кивают вершинами. Они помнят этого человека, чей гений заставил здесь груды камня подняться в прекрасный поэтический полет.

Росси впервые пришел в этот сад мартовским утром 1819 года — осмотреть полуразрушенные оранжереи. Архитектор что-то негромко говорил помощнику, тот делал пометки на листке бумаги.

В ту пору Росси был уже немолод — он перешагнул за сорок. В Россию Карло приехал восьмилетним беззаботным мальчиком с матерью, итальянской танцовщицей, мечтавшей стать звездой петербургского балета. Неаполь остался позади, и неведомая страна встретила мальчика дремучими сосновыми лесами, низким пасмурным небом, так непохожим на итальянское и превращающим морскую воду из лазурной в свинцовую.

Шли годы. Прима-балерине Гертруде Росси удалось покорить холодный Петербург. Увлеченная вихрем сценических успехов, она позабыла о сыне, препоручив его заботам других.

Живя близ Петербурга, в Павловске, Карло остался один. Он не знал своего отца. Теперь он терял мать. Придворные одержимого императора Павла, встречавшие юношу на четко разлинованных аллеях павловского парка, сторонились его: Павел недолюбливал иностранцев. И все-таки Карло захотел остаться в России навсегда. Новая родина приняла его. Люди, с которыми он будет работать, вологодские каменщики и охтинские столяры, станут называть его Карлом Ивановичем.

Великий зодчий ощутит теплоту этого имени, отеческое признание страны.

Его учителем стал архитектор Бренна. Росси проникал в законы искусства, все отчетливее понимал его логику. Юноша почувствовал, что архитектура — замечательное поприще человеческого гения, где искусство сливается с математикой, а строительное дело — с поэзией и мечтой.

Постепенно Росси все ближе подходил к убеждению, что здания должны быть связаны между собой общим решением, единой мыслью, так, как сделал это архитектор Тома де Томон, создатель Стрелки Васильевского острова. Росси восхищался Биржей и ростральными колоннами, у подножия которых шумел тогда петербургский порт. Когда Росси поручили капитальную реставрацию Аничкова дворца в Петербурге, здание это будто расправило крылья, украсившись двумя павильонами и оградой. Когда Росси предложили перестроить дворец на Елагином острове — родилась архитектурная композиция, включившая, помимо дворца, павильоны, оранжереи, пристань. Ученик превращался в мастера. Строитель — в художника.

Главные создания Росси, тесно сдвинувшись во времени в зените жизни архитектора, потребовали необычайного напряжения сил. Еще не был закончен Елагин дворец, уже начались грандиозные работы по преобразованию Дворцовой площади, когда Росси приступил к возведению Михайловского дворца.

Средства для этой постройки копились казной давно — со дня рождения четвертого, младшего сына Павла I — Михаила. По воле императора дворец предназначался в подарок юному великому князю. Павла давно задушили в его спальне, многие события потрясли страну, а золотые рубли для подарка все складывались в миллионы.

Михайловский дворец решено было строить на месте, где сад, заложенный за сто лет до того Петром I, переходил в пустырь. Место это располагалось в центре Петербурга, по соседству с Невским проспектом, но было безлюдным и заброшенным. Внимательно осмотрев сад, Росси составил опись оранжерей — их предстояло снести.

17 апреля 1819 года Карлу Ивановичу Росси пришлось приехать на пустырь не в рабочей, а в парадной одежде. Здесь уже собралась большая толпа. В этот день состоялась закладка будущего Здания. Буквы, выбитые на большой серебряной доске, сверкали под лучами солнца. Доску положили в основание фундамента. Император Александр I подцепил серебряной лопаткой известку и неумело обмазал ею нарядные яшмовые кирпичи. По окончании молебна один из сановников установил на месте закладки вырезанный из камня ковчег — нечто вроде небольшого сундука — и бросил в него пригоршню серебряных монет различного достоинства чеканки 1819 года.

Строителей торопили. Еще не были видны контуры здания, еще до отделки было далеко, а в кронштадтский порт уже входила «Доротея» — корабль, доставивший в Петербург ящики с серебряными и бронзовыми вещами, предназначенными для украшения дворцовых залов.

Росси вникал в каждую мелочь, соизмеряя архитектурную форму — с фасоном мебели, лепное убранство — с рисунком паркета. Художественное решение столь грандиозного замысла лежало на плечах одного человека. Однако, обладая упорством, гигантским трудолюбием, умением вдохновлять своими замыслами других, Росси привлек к себе лучших художников, мастеров и специалистов своего времени. С ним постоянно работали известные скульпторы Пименов и Демут-Малиновский, живописцы Скотти, Виги, Медичи, мраморщик Яков Ценников, крепостной помещика Энгельгардта, резчики братья Тарасовы, их отец паркетчик Степан Тарасов, мебельный мастер Бобков.

Василий Демут-Малиновский состоял профессором Академии художеств. Василий Бобков не знал грамоты. Но все эти люди вкладывали в свой труд замечательное мастерство. Михайловский дворец украшался в гармоническом сочетании различных искусств.

Строительство здания и его отделка закончились в 1825 году.

Росси придал Михайловскому дворцу образ торжественной приподнятости. В облике здания есть парадная праздничность, победная пышность, гордая строгость линий.

Всего семь лет отделяли закладку дворца от незабываемых для России событий Отечественной войны 1812 года. Свежи были в памяти великие битвы и славные победы русского оружия. И у архитектора явилась мысль придать зданию черты, способные всегда напоминать о славе народа, завоеванной в борьбе с иноземными захватчиками.

Так возникла решетка, состоящая из копий с позолоченными остриями, — одна из красивейших оград города. Копья перемежаются чугунными столбами с трофеями. Окна первого этажа главного фасада украшены символами воинской славы — шлемом древнерусского витязя, мечами и щитами. Могучие львы охраняют подъезд.

Садовый фасад — лиричнее, интимнее. Исполненный удивительной, спокойной красоты, он будто вторит тихой задумчивости сада. Нежно-желтые, как и сам дворец, листья опускаются осенними ночами на его пологие ступени.

Внутренняя отделка дворца не дошла до нашего времени. В конце прошлого века здание внутри значительно перестраивалось. Роскошные дворцовые помещения, отделанные в свое время по рисункам Росси, превратились в музейные залы, служащие теперь лишь фоном для творений кисти и резца. В неприкосновенном виде сохранились только главный вестибюль и Белоколонный зал.

Вестибюль производит грандиозное впечатление. Высота его равна всей высоте здания. Стоя в вестибюле, чувствуешь, что архитектура и впрямь сродни музыке. Здесь вас охватывают ритмы россиевских линий, будто звучат в тишине органные аккорды колонн, величавой увертюрой предваряя ваше вступление в музейные залы. Чугунные решетки лестничных перил четким аккомпанементом сопровождают мелодию камня.

Белоколонный зал во втором этаже дворца пленителен своей оригинальной архитектурой, изяществом, нарядностью. Колонны разделяют его на три неравные части — большую центральную и две боковые. Зал торжествен и строг. Четыре панно на стенах воссоздают эпизоды Троянской войны, воспетой в гомеровской «Илиаде». Идея подвига, воспоминание о героях, воплощенные во внешнем облике здания, получили разрешение и в центральном зале дворца.

Белоколонный зал так восхитил современников Росси, общество, двор, что царское семейство решило заказать деревянную модель зала и отправить ее в подарок английскому королю.

Для сопровождения модели в Англию и для ее уборки назначили столяра и резчика Ивана Тарасова, «охтенина», как в те времена, в отличие от петербуржцев, называли жителей пригородной слободы Охты.

Иван Тарасов приехал в Лондон, потом — в Виндзор, явился во дворец и вручил королю подарок. Лорды пришли в восторг от затейливо сделанной модели. Целую зиму, до весенней навигации, прожил русский мастер в Англии, поражая англичан своим искусством. Он резал дерево, превращая его в кружево, — оно рождалось тут же, в одном из дворцовых помещений, под острым лезвием его долота. Он настилал наборные паркеты из кусочков редкостных тропических деревьев — и полы расцветали под ногами причудливыми цветами или ложились строгими геометрическими композициями, каким учил Ивана архитектор Росси. «Командировка» Тарасова почти на пятьдесят лет опередила путешествие его литературного собрата Левши.

Король Георг IV наградил русского резчика золотой медалью на голубой ленте, которую Тарасов надел, только испросив разрешения у себя на родине. А модель Белоколонного зала осталась на Британских островах напоминанием о красоте и величии русской столицы.

Михайловский дворец стал по замыслу Росси центром грандиозного архитектурного ансамбля. Перед главным фасадом здания архитектор разбил партерный сквер. Перпендикулярно фасаду Росси проложил улицу, названную Михайловской (сейчас она носит имя художника И. Бродского). Новая улица открыла великолепный вид на дворец с Невского проспекта.

Росси проделал грандиозный труд, создав проекты фасадов всех выходивших на площадь перед дворцом «обывательских» домов. Все они должны были, по замыслу архитектора, своим единообразием гармонировать с обликом дворца. Даже фасад оперного театра, возводимого Александром Брюлловым, был в этих же целях оформлен как жилой дом.

А с другой стороны ансамбля, в конце Михайловского сада, архитектор воздвиг изящный светлый павильон. Его ступени ведут к воде — здесь протекает река Мойка. Придворные дамы, любуясь отсюда простором Марсова поля, пили кофе, катались на лодках, кормили лебедей или неторопливо прогуливались под сенью старых петровских кленов.

Воплощение всех замыслов Росси, связанных с ансамблем Михайловского дворца, заняло около двадцати лет.

Жизнь Карла Ивановича Росси завершалась печально и бесславно. Он утомил двор творческой непримиримостью и получил унизительную отставку. Овдовев, старый архитектор поселился с детьми на окраине Петербурга, в Коломне, в доме N 185 по набережной реки Фонтанки, по совпадению, в том самом доме, где жил, впервые приехав в Петербург, восемнадцатилетний Пушкин. Под одной крышей сошлись, правда, в разное время, два великих современника.

Коломна тех лет не скрасила ни юности поэта, ни заката зодчего. «Сюда не заходит будущее, здесь все тишина и отставка…» — писал Гоголь в повести «Портрет» о Коломне. Весной 1849 года Карл Иванович Росси скончался. Событие это прошло в Петербурге незамеченным. Даже Брокгауз и Ефрон, издавая спустя полвека свой знаменитый многотомный энциклопедический словарь, забыли упомянуть в нем имя архитектора.

Горькой безымянной эпитафией замечательному, при жизни не оцененному архитектору, как и многим другим русским художникам прошлого века, звучат строки «Петербургской летописи» Достоевского, написанной незадолго до смерти Росси: «Петербуржец так рассеян… у него столько удовольствий, дела, службы, преферанса, сплетен и разных других развлечений, и, кроме того, столько грязи, что вряд ли есть когда ему время осмотреться кругом, вглядеться в Петербург внимательнее, изучить его физиономию и прочесть историю города и всей нашей эпохи в этой массе камней, в этих великолепных зданиях, дворцах, монументах…»

История Петербурга и всей тогдашней эпохи действительно была связана и с Михайловским дворцом. Его хозяйка великая княгиня Елена Павловна часто устраивала вечера, на которые приглашались художники, музыканты, артисты. «С 1852 года великая княгиня пригласила меня состоять у нее аккомпаниатором тех певиц, которых несколько всегда у нее жило во дворце, — пишет в своих воспоминаниях Антон Григорьевич Рубинштейн, выдающийся музыкант и музыкальный деятель, — вообще я был постоянным „подогревателем“, „истопником“ музыки при дворе великой княгини Елены Павловны». Аккомпаниатор-«подогреватель», музыкант-«истопник» — какие горькие определения!

Но «истопники» разжигали духовный огонь. Все чаще устраивались концерты серьезной музыки, в них принимали участие виднейшие музыканты столицы. Здесь, в Михайловском дворце, возникли музыкальные классы — нечто вроде музыкальной школы, под директорством А. Г. Рубинштейна.

В 1862 году эти классы превратились в первую русскую консерваторию.

Елена Павловна кокетливо принимала на себя роли муз. Сначала она явилась одновременно Евтерпой и Терпсихорой — покровительницей танцев, музыки и поэзии. Потом ей приглянулась слава Урании — музы астрономии: узнав об успехах академика Василия Яковлевича Струве и его открытиях в изучении звездного неба, она пригласила его во дворец. А хирург Николай Иванович Пирогов читал на вечерах свои трактаты о назначении человека, о морали, о роли женщины, о воспитании детей.

Пирогов остался во дворце: портрет ученого работы Репина экспонируется в одном из залов Русского музея. Есть здесь и портрет Отто Васильевича Струве, сына В. Я. Струве, тоже астронома; принадлежит он кисти Крамского.

В конце века дворец пришел в упадок. Газеты с сокрушением писали о нем как о жалкой развалине с провалившимися полами, сгнившими стропилами и отбитым орнаментом.

13 апреля 1895 года судьба его изменилась: царский курьер доставил в сенат пакет, в котором содержался высочайший указ об учреждении в Михайловском дворце «Русского музея императора Александра III».