Рассказы о русском музее

«Как люди на свете живут»

Группа экскурсантов медленно проходила анфиладой залов Русского музея. Экскурсовод остановился у небольшой картины и сказал:

— Федотов, «Сватовство майора»..

Впрочем, начнем этот рассказ иначе.

… Адъютант прошел анфиладой залов Михайловского дворца и, остановившись на пороге кабинета великого князя Михаила, доложил:

— Прапорщик Федотов!

— Пусть войдет, — рассеянно ответил великий князь. Он пребывал в задумчивости, время от времени трогая свои холеные усы.

Кроме великокняжеского титула, Михаил имел чин генерал-фельдцейхмейстера — главного начальника артиллерии и всего к ней принадлежащего. Этот чин он получил еще в пеленках в подарок от родителя, императора Павла I. Генеральство на всю сознательную жизнь ограничило помыслы Михаила. Муштра и казарма стали единственным его увлечением.

… В дверях кабинета стоял навытяжку прапорщик лейб-гвардии Финляндского полка Павел Федотов.

— Ну, показывай свои художества! — приказал, деловито прищурясь, Михаил.

Федотов развернул принесенную с собой незаконченную акварель. В различных позах изображены были на ней солдаты и офицеры.

— Хорошо, — сказал великий князь, отвлекаясь от своих усов. — Только не все тут по уставу. А ведь тебе, офицеру, устав знать полагается как следует?

— Ваше императорское высочество, я и не думал сделать вещь с художественными достоинствами, — усмехнувшись про себя, ответил Федотов, — я делал все это, только желая показом степени своих дарований просить способов для их развития.

— Уж не желаешь ли ты для этого заявить в отставку? — насупившись, спросил Михаил. — Знавал я одного офицера; этот гусь наделал вздору, променял мундир и шпагу на палитру! Тогда-то и понял, что художники не нужны, а нужны офицеры; да поздно было. Может, и ты то же задумал? Если так, я с тобой и знаться не желаю.

Так закончился разговор великого художника и великого князя. Федотов вышел из Михайловского дворца. Смел ли прапорщик мечтать, что его творением дворец этот, превратившись в музей, станет гордиться!

Судьбу Федотова решил Николай I. Заинтересовавшись работами офицера, он предложил ему уйти в отставку, но назначил мизерное содержание, грозившее нищетой.

«Художники не нужны, а нужны офицеры» — эти слова начинали сбываться самым жестоким образом.

Два человека возлагали на Федотова надежды.

Царь Николай I рассчитывал, что из офицера выйдет живописец-баталист, способный воспеть генеральские «победы».

А баснописец Иван Андреевич Крылов написал Федотову письмо и настоятельно советовал оставить «несвойственные его способностям занятия батальным жанром и отдаться своему настоящему призванию — изображению народного быта». Под строевой выправкой и форменной одеждой героев федотовских рисунков Крылов разглядел живых людей, умных, благородных, страдающих. Совет баснописца открыл перед художником вместо узких дверей казармы — бескрайние просторы народной жизни.

Лишения преследовали начинающего художника. Жизнь оборачивалась жестокой школой, где наставниками явились голод, холод, постоянная тревога о завтрашнем дне. Но Павел Федотов был человеком высокого душевного благородства и кристальной цельности: подвижнический огонь творца, дающий человеку силы для больших созданий, для полного отречения от себя, не угасал в нем до последних дней его жизни.

Поначалу, экономя бумагу, Федотов рисовал мелом на черной грифельной доске. На ней возникали портреты его товарищей-офицеров, сатирические изображения шефа полка Михаила, сцены тяжелой казарменной жизни, силуэты лошадей. Мокрая тряпка стирала эти рисунки навсегда, чтобы дать место новым. «До нас изредка доходили слухи о том, что он приступил к масляным краскам, — писал в своих воспоминаниях писатель Дружинин, — работает утром, вечером и ночью, при лампах или при солнечном свете, в Академии или дома, работает так, что даже смотреть страшно, не давая себе ни пощады, ни снисхождения, ни отдыха».

Федотов учился рисовать человека. Рука художника набирала силы и навыки, рисуя, как люди ходят, как стоят, как садятся. Эти рисунки — не только азбука искусства, но энциклопедия жизни, в комнатушке художника на окраине Васильевского острова рождались зарисовки нравов всех слоев петербургского общества, раскрывался новый мир сюжетов, новая, высокая степень жизненной правды. «Можно ли уловить душу человека, пришедшего именно с той целью, чтобы с него писали портрет?! Что такое выражение лица его во время сеанса? Чем он занят, чем развлечен? — сидит, не смея шевельнуться… — говорил Федотов. — Я полагаю, что портрет должен быть исторической картиной, в которой изображаемое лицо было бы действователем: тогда только в нем будет смысл, жизнь и виден характер того, с кого пишут».

Именно таким явился написанный Федотовым портрет Н. П. Жданович за фортепьяно, украшающий экспозицию Русского музея. Это — один из лучших, самых лиричных женских портретов прошлого века.

Нет, излюбленные герои Федотова не приходили к нему в каморку, не позировали с постными или торжественными лицами. «Моего труда в мастерской немного: только десятая доля, — рассказывает художник. — Главная моя работа на улицах и в чужих домах. Я учусь жизнью, я тружусь, глядя в оба глаза».

«Учусь жизнью, тружусь…» — эти слова меньше всего имели для Федотова значение общих фраз. «Учусь жизнью» — это означало для него долгие дни блужданий по окраинам столицы в поисках прототипа, часто, — без обеда, до шума в висках. «Тружусь» — это ночи напролет у холста, стирание и смывание почти законченных фигур, будто месяцами создаваемое изображение было всего лишь минутной зарисовкой мелом на доске…

Цельность художнической натуры Федотова обнаруживалась во всех проявлениях его таланта. Федотов писал стихи, басни, целые поэмы. Самым крупным его литературным сочинением явилась поэма «Поправка обстоятельств, или Женитьба майора», написанная в 1846 году и составившая около тысячи стихотворных строк. (По сатирической направленности и поэтическим особенностям «Поправка обстоятельств…» напоминает ершовского «Конька-горбунка», появившегося на двенадцать лет раньше.) В поэме рассказывается, как некий незадачливый майор, придя в окончательный упадок, решает поправить дела выгодной женитьбой. Он посылает денщика за свахой Панкратьевной, давая ему подробнейшие наставления, как пустить пыль в глаза, чтобы обделать дельце повыгоднее.

Продолжением поэмы, ее сатирическим апофеозом и явилась картина «Сватовство майора», принесшая Федотову непреходящую славу. Крылов советовал Федотову отойти от военных нравов и отдаться теме народного быта. В этой картине художник сплавил обе темы воедино, создав бессмертную сатиру на свое время.

Готовясь к работе над картиной, Федотов снова пустился в многоверстные путешествия по столице, по ее переулкам и дворам. Неудержимо влекло художника мелькнувшее в толпе выразительное лицо. Приключения ждали путешественника в купеческих домах, куда он под разными предлогами стучался, — надо было высмотреть комнату, которую сегодня знает весь мир. Одни встречали художника приветливо, другие подозрительно косились на его залатанный сюртук и сношенные сапоги. Федотов беседовал с хозяином, а сам быстро окидывал взглядом стены, потолки, окна, мебель, запоминая то, что могло пригодиться в работе.

Однажды Федотов шел по Гостиному двору и вдруг заметил в окне захудалого трактира люстру с закопченными стеклышками. Художник припал к витрине. Прохожие шли мимо, не обращая внимания на, видимо, проголодавшегося бедняка. А Федотов ликовал: грязноватая люстра «так и лезла сама» в его картину. Он вошел в трактир.

Пузатые гостинодворские купцы дули по пятому стакану чая, расправляя черные и рыжие бороды, споря о ценах на сахар и овес. Шмыгал взад и вперед мальчишка-половой. А вошедший плохо одетый коренастый человек с высоким лбом и огромными добрыми глазами жадно оглядывал «стены, вымазанные желто-бурою краскою, картины самой наивной отделки, потолок, изукрашенный расписными „пукетами“, пожелтевшие двери, — все это совершенно согласовалось с идеалом», который уже давно зрел, вырисовывался в воображении Федотова.

Так возникала «декорация», фон, на котором развернется сватовство майора.

Теперь следовало отыскать людей, которые станут действовать на этом фоне, — их лица мелькали к исчезали в городской толпе. Пора было остановить их, вглядеться в их глаза, лукавые или пустые, угодливо бегающие или холодно сощуренные. Нужны были натурщики. Но где взять денег на их оплату?

Федотов бродил по городу и искал. И встреча произошла.

В этом же разговоре с другом Федотов сказал: «Я долго не мог найти того, что мне хотелось». Ценнейшее признание! Художник бродил по городу в поисках не случайных лиц, какие могли бы показаться ему подходящими; он искал воплощенный в натуре «идеал», имея определенный замысел, точное представление о том, какими должны быть персонажи его картины. Федотов вторгался в людные улицы и тихие комнатушки с собственным, проницательным видением жизни.

«Сватовство майора» впервые предстало перед зрителями на академической выставке 1849 года и сразу же стало событием дня.

Столичный Петербург, поражаясь, восторгаясь и бранясь, теснился перед этой комнатой купеческого дома с закоптелой люстрой, портретом митрополита на стене, массивной квадратной печью, пузатым самоваром.

Здесь царит суматоха. Купец и сваха обмениваются знаками, слуги шушукаются. Мать пытается удержать за подол жеманящуюся невесту — та пытается убежать. А в дверях виден майор. Молодцевато подбоченившись, он крутит свой ус. Лысеющий жених предвкушает удачу. Перед майором, на переднем плане, у косяка двери стоит стул: изгиб его ножек повторяет линию Майоровых ног. Впереди, у самого края картины, кошка намывает гостей — в полном соответствии со старинной народной приметой.

В комнате, воссозданной Федотовым, душно, затхлый воздух почти осязаемо густ. Это ощущение возникает не оттого, что в помещении нет окон. Здесь нет чистого воздуха, потому что все дышит фальшью, притворством, пошлостью. Здесь — удушливая атмосфера попрания человеческих чувств. Здесь — торгуют. Здесь оскверняют всё.

Столичный Петербург гудел. К небольшому полотну нельзя было пробиться — толпа обновлялась, но не расходилась. Лица зрителей расплывались в радостной улыбке или хмурились, искажались брезгливой гримасой или злорадно скалились. Равнодушных не было.

Через несколько дней профессора Академии художеств единогласно высказались за присуждение Федотову звания академика.

Федотов бывал на выставке ежедневно. С жадностью ловил он суждения публики, иногда давал объяснения. Как-то незнакомая дама, стоявшая в толпе, заметила дочери: «Эта картина не нуждается в разъяснениях, каждый ее персонаж говорит». Федотов тут же подошел, представился и признался, что большей похвалы не получал. Попадались в толпе зрителей и оскорбленные. «Что за сюжеты, — брюзжали они, — ничего благородного, во всем видна только насмешка…»

Однажды Федотов, приблизившись к своей картине, обратился к публике:

Художник говорил напевным речитативом, чуть заметно улыбаясь своими огромными глазами:

«Сватовство майора» действительно пояснений не требовало. Но Федотов, искренне мечтая исправлять нравы, воспитывать своим искусством, не хотел удовлетвориться даже исчерпывающей полнотой и ясностью своей лучшей картины. В добавление к поэме, широко распространившейся в списках не только в Петербурге и Москве, но и в провинции, дополняя теперь гениальную картину, Федотов сочинил рацею (это старинное слово означает назидательную речь, наставление) и часто исполнял ее вслух в зале Академии художеств. Ему хотелось не только рассказать о том, «как люди на свете живут», но и научить жить лучше, чище, честнее.

Февральским вечером 1850 года персонажи картины «Сватовство майора» встретились с героями комедии Островского «Банкрот» или «Свои люди — сочтемся»: в доме одного из петербургских литераторов художник показывал свою картину и читал сочиненные к ней стихи, а драматург читал свою комедию. Когда Островский произнес знаменитые теперь — слова Липочки, начинающие комедию: «То ли дело отличаться с военными…», присутствующие невольно взглянули на полотно Федотова: жеманная невеста отвернулась на нем от бравого майора отнюдь не из отвращения к расчетливости жениха!.. А через несколько лет после этой встречи Тарас Шевченко снова объединит комедию и картину: «Мне кажется, — запишет он в своем дневнике, — что для нашего времени… необходима сатира, только сатира умная, благородная. Такая, например, как „Жених“ Федотова или „Свои люди — сочтемся“ Островского».

Когда-то, в полку, прапорщик Федотов мечтал учиться у Брюллова. Учиться по-настоящему ему не пришлось ни у кого. К тому же Брюллов не проявил к рисующему офицеру ни малейшего интереса. Теперь, всего через три года, автор «Последнего дня Помпеи», увидев «Майора», воскликнул:

— Поздравляю вас, я от вас ждал, всегда ждал, но вы меня обогнали… Вы смотрите на натуру своими глазами!

Глаза Павла Андреевича Федотова впервые увидели в «натуре» правдивую и простую картину того, «как люди на свете живут».

Жизнь самого Федотова оставалась в тени грязных окраинных улочек, тяжкой нищеты, полного отречения от себя. Если бы не его верный денщик Коршунов — живой пушкинский Савельич из «Капитанской дочки», — Федотов, может быть, не прожил бы я тех немногих тридцати семи лет, которыми отмерена его удивительная, полная горения и страданий жизнь.

Постоянная нужда, лишения, непосильный труд — все это подтачивало силы художника. В довершение ко всему пришла страшная, неизлечимая душевная болезнь.

Художник явился к своим добрым знакомым и неожиданно объяснился дочери семейства в любви. Это повторилось и в доме других его друзей. Федотов ходил по городу, одержимый, несчастный, со счастливой улыбкой на лице, и говорил о любви, которую он принес в жертву искусству. В своей лучшей картине он рассказал о безлюбовном торге, о сделке за спиной подлинного чувства. Теперь, утратив рассудок, он без умолку говорил о настоящей любви — и это становилось признаком безумия!.. Вскоре в безнадежном состоянии он оказался в лечебнице для умалишенных на руках верного Коршунова.

Перед смертью, придя ненадолго в себя, художник попросил позвать ближайших друзей, чтобы проститься. По злой иронии судьбы, посланный, завернув по дороге в трактир, неторопливо пропивал данные ему вперед за труды деньги. Друзья, приехав в больницу, нашли Федотова мертвым.

Павел Андреевич Федотов вернулся в Михайловский дворец, в Русский музей. Прощелыга-майор по-прежнему крутит ус, напоминая о временах, которые ушли бы бесследно, если 6 не великие художники и их большие, все видящие глаза, если бы не их гений, способный обобщить увиденное и превратить его в примету эпохи.