Рассуждения о Библейской онтологии, о тайне контингентности, о моем рабстве и моей свободе и об эсхатологии, не вошедшие в «Видение невидения»

Только Бог — Сам Дух, чистая актуальность без всякой потенциальности: абсолютная, личная, немотивированная свобода, абсолютная неограниченная мощь и ответственность за все творение. Все сотворенное Им сотворено из абсолютного ничто, в котором нет никакой потенциальности — ничего нет: ουκ ον. Но сотворенное — не ничто: Бог творит что, а не ничто. Но бытие сотворенного, что этого что, не в нем самом, а в Боге: в этом потенциальность сотворенного, оно не имеет своего бытия.

Бог сотворил меня по Своему образу и подобию: дарит мне Свою ответственность и абсолютную свободу, Свою духовность, Свой Дух — Себя Самого. У Него — Своя духовность, у меня не своя — Его духовность. И здесь открывается мое онтологическое ноуменальное противоречие: Он дарит мне Свою духовность; она уже моя: моя как не моя, а Его. Но как моя, только моя — она уже не Его, подаренная мне духовность, а моя собственная: тогда уже не духовность, а абстракция: царство идей, царство смыслов, ценностей, норм — все это гипостазированные абстрактные понятия, гипостазирование тенденций ума, павшего в Адаме. Сама духовность противоречива для меня, как и сама праведность. Как сама праведность — моя собственная праведность, а не Божья, то есть фарисейство, так и сама духовность — моя собственная духовность, тогда не духовность, а абстракция.

Духовность Самого Бога недостижима для человека, Он Сам недостижим. Тогда Он Сам стал человеком, чтобы я мог приобщиться к Его духовности. Кажется, Ириней спросил: cur Deus homo[1]? Почему Бог стал человеком? И ответил: чтобы человек стал Богом, то есть приобщился к Божеству. Я именно приобщаюсь — в ви́дении моего видения в Его видении моего видения; в этом, я думаю, смысл Евхаристии — причастия: приобщение к Богу, к Его духовности. Его духовность становится моей, но именно в приобщении и только в приобщении: она моя как не моя, а Его. Если же станет только моей, самой духовностью вне приобщения, то это уже не духовность, а или душевность, или абстракция. Только в реальном, фактическом приобщении она не абстрагируется — в этом, мне кажется, смысл слов Христа о вкушении Его тела и крови.

Я сам — не абстракция, я фактичен и контингентен, то есть существую сейчас — здесь. Абстракция вневременна, поэтому вне сейчас — здесь. Духовное вечно. Вечное — не бесконечное продолжение во времени, не категория количества, а скорее качества. Бог вечен и не ограничен определенным сейчас — здесь. А я ограничен. Чтобы я мог приобщиться к Его духовности, Он Сам в определенном единственном сейчас — здесь стал человеком. Тогда духовность стала фактичной: сейчас — здесь. Его сейчас — здесь реализовало и освятило и мое сейчас — здесь.

Для меня, как сотворенного, духовное, в отличие от абстрактного и вневременного, конкретно и связано со всей моей жизнью, со мною, с моей фактичностью и контингентностью. Если я забываю об этом, моя духовность вырождается в абстракцию, тогда Бог — только идея Бога, идея блага, causa sui[2] или какое-либо другое гипостазированное понятие. Для того Слово и стало плотью, чтобы соединить меня с Богом, именно мою фактическую контингентную экзистенцию, меня в целом, а не только мой ум и мою способность мыслить. Это отличает Благую весть от язычества: контингентность, фактичность, экзистенциальность и субъективность истины в Слове, ставшем плотью.

Нельзя строить Библейскую теологию на основе абстрактной субстанциальной онтологии. Основу Библейской и Евангельской онтологии надо искать в Самом Евангелии.[3] Вместо субстанции или неопределенного бытия основой онтологии станет Слово: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1, 1).