Раубриттер (IV.II - Animo)

Часть 8

Гримберту доводилось видеть куда более внушительные машины. Чего стоил один только «Великий Горгон», самый тяжелый рыцарский доспех восточных рубежей. Когда, управляемый Алафридом, он ступал на мостовую Турина, чтобы принять участие в ежегодном июньском параде во славу Иоана Крестителя, из домов выскакивали даже немощные старики. Не потому, что хотели поглазеть на торжественное шествие герцога де Гиень, а потому, что боялись, как бы их ветхие дома не обрушились им же на головы — от поступи «Горгона» земля ходила ходуном.

Великанов сродни «Великому Горгону» во всей империи набралось бы едва ли полдюжины, на востоке машины такого класса и подавно были редкими гостями. Туринские рыцари, закаленные в жаре беспрестанных стычек с лангобардами, предпочитали доспехи полегче, упирая не столько на монументальную броню и орудия титанической мощи, сколько на подвижность и универсальность.

Гримберт с детства любил разглядывать гравюры, изображающие чемпионов прошлых веков — похожего на исполинского стального дракона «Сотрясателя Небес», ощетинившегося жерлами реактивных минометов «Беспощадного Праведника», грозного стотонного «Патриарха» — однако вынужден был признать, что в предгорьях Альб, посреди каменистых пустошей и коварных кряжей, такие махины, больше похожие на передвижные крепости, принесли бы своим хозяевам ужасно много хлопот. Вот почему рыцари восточных рубежей, включая знамя маркграфа Туринского, чаще всего делали выбор в пользу крейсерских моделей, совмещающих грозный арсенал с высокой подвижностью и способностью вести бой на любых дистанциях.

Машина, крушившая на своем пути Сальбертранский лес, относилась к среднему классу, однако между ней и «Убийцей» была пропасть, пропасть, в которую песчинкой скатилось совсем переставшее биться сердце Гримберта.

Восемьсот квинталов, подумал он, глядя как деревья щепками лопаются на его пути, чтоб меня черти взяли, если эта махина весит меньше восьми сотен.

«Сорок тонн, — мгновенно поправил его Аривальд, — Учись использовать имперскую систему счислений, бестолочь, если не хочешь прослыть при дворе варваром с восточных окраин!»

Он был огромным, как крепостная башня, только башня не взирающая за тобой свысока, навеки занявшая свое место в стене и спокойная, как все изваяния, а оглушительно ревущая, источающая дым и хищно ворочающая стволами укрепленных в спонсонах орудий.

Не просто великан из сказки. Сама расплата в ужасающем стальном обличье.

Гримберт уже отчетливо видел ее боевую рубку, плывущую вровень с верхушками деревьев. Не рубленная, острых обводов, как на машинах из Базеля, и не раздутая, как у гидроцефалов из Аугсбурга — приплюснутая, тяжело ворочающаяся, прикрытая с боков массивными бронекуполами огневых точек. Кажется, подобные башни венецианские рыцари именуют «Жабьей головой». Рыцарь и сам был похож на жабу — огромную, смертоносную, бронированную жабу весом в сорок тонн, легко сметающую деревья на своем пути. И чертовски плотоядную.

Никаких ярких символов на броне, служащих прекрасными мишенями для вражеских наводчиков, никаких броских девизов и выспренных цитат из Святого Писания сусальным золотом. Это не турнирная машина, это воин. И двигался он так, как полагается двигаться воину, порывисто, хищно, обходя вагоны по сужающейся концентрической окружности. Гримберт знал эту траекторию, сам не раз чертил ее мелом на доске под насмешливым взглядом Магнебода. Сам же и пытался выполнять — весьма бездарно, кажется. Боевой маневр сближения, так эта траектория именовалась в трудах по тактике. Имеющий целью выход на рубеж действительного огневого контакта с возможностью контролировать дистанцию боя. Таким маневром не приветствуют случайных путников.

Этот рыцарь, разметающий на пути деревья, шел не защищать. Он шел вершить возмездие.

Этот доспех не нес на себе ничего из того, чем обыкновенно украшают свои доспехи рыцари. Ни гербов, ни эмблем, ни изречений святых отцов, ни даже тактических обозначений и символов. Одна только голая сталь, покрытая краской под цвет пушечного металла.

Нарочно не двигался вместе с караваном, понял Гримберт, ощущая, как его тело съеживается в тесном коконе бронекапсулы, делаясь еще меньше. Не хотел демаскировать его своей тушей. Вместо этого держался в нескольких лигах позади, готовый прибыть на помощь по первому же сигналу. И, конечно, получил его, этот сигнал, пусть и с опозданием — кто-то из Ангелов, должно быть, успел перед смертью отправить в эфир короткую зашифрованную команду. Запоздавшую, но от этого не ставшую менее губительной для остатков «Смиренных Гиен».

Должно быть, этот рыцарь неважно ориентировался в гуще заснеженного Сальбертранского леса, а может, проявил мимолетную беспечность, оторвавшись слишком далеко от тех, кого должен был защищать. И теперь он поспешно исправлял свою ошибку.

Гримберт ощутил тончайшие ледяные занозы, испещрившие хребет. Сколько времени у него в запасе? Минута? Три? Судя по тому, как стремительно сокращалась дистанция, может, и меньше минуты.

Бежать, зудели рефлексы. Развернуться и бежать. Прочь от мертвых вагонов, истекающих кровью, прочь от распростертых мертвецов, утопающих в грязной жиже. Полные обороты и…

Рыцарь не бежит с поля боя, но в данных обстоятельствах это не будет бегством, лишь уходом от неминуемой гибели. Нелепо думать, будто «Убийца», вооруженный одними лишь пулеметами, сможет противопоставить хоть что-то этому огромному боевому механизму. У глиняной игрушки и то больше шансов победить в бою против грузового трицикла, чем у него — причинить хоть какой-то ущерб противнику.

«Отступай, — тихо, но твердо приказал ему воображаемый Аривальд, — Отступай, упрямый осел».

Нет. Гримберт помотал головой, ощутив на миг натяжение нейро-шунта. Он не станет отступать. Не от переизбытка рыцарской чести, а от сознания ситуации. Даже если за эту минуту он успеет миновать пару сотен канн, впереди его ждет крутой заснеженный склон. Стены той ловушки, что рутьеры приготовили каравану. Нечего и думать взобраться на него, да еще с поврежденной ногой. Нет уж, если ему суждено погибнуть, пусть тот, кто найдет его доспех, обнаружит пробоины только в лобовой броне, а не позорные отметины в спине.

Гримберт тоскливо усмехнулся, ощущая, как ерзает на своем месте истрепанная, измочаленная, много раз штопанная, душа.

«Жил как самодовольный трус, умер как рыцарь» — может, не лучшая эпитафия для последнего в роду маркграфов Туринских, но, верно, бывают и хуже…

Вражеский рыцарь стремительно приближался. Его орудия молчали, но едва ли оттого, что он боялся пустить их в ход. Сейчас его бортовая аппаратура должно быть лихорадочно сканировала окрестности, изучая и помечая в его визоре все цели. Просчитывала дистанции стрельбы, поправку, курс сближения и бесчисленное множество факторов, которые Магнебод учил его держать в уме.

Кто он? Наемник, получивший горсть флоринов за несколько дней несложной работы? Может, сам принадлежит Белому Братству?..

Гримберт попытался определить его цифровую сигнатуру, но тщетно. Вражеский респондер функционировал, однако был заблокирован — его владелец не считал нужным демонстрировать свое имя. Обычно так поступали странствующие рыцари, вершащие справедливость и защищающие веру в глухих уголках империи, давшие обет не раскрывать свою личность, но этот… Но этот меньше всего на свете походил на странствующего рыцаря, скорее, на разгневанного охранника, спешащего воздать по заслугам излишне самоуверенной разбойничьей братии.

«Не лезь в бой, — процедил Аривальд сквозь зубы. Не убрался, как полагается галлюцинации, напротив, удобно устроился в бронекапсуле, напряженно наблюдая за приборами, — Бога ради, не дури, Грим. Попробуй коды. Свой личный код».

Мысль колыхнулась крошечным спасительным пузырем, который дал немного свежего воздуха его одурманенному, бьющемуся в панике, рассудку.

— Повышение приоритета, — мысли спутались в столь тугой комок пряжи, что Гримберт предпочел произнести команду вслух, — Личный код — «Синица. Два. Соль. Тинктура. Пасха». Код подтверждения — «Соломон семь-пять-пять-два-девять».

Может, «Убийца» и был учебным доспехом, не стоившим ни гроша в настоящем бою, но он был доспехом наследника маркграфа Туринского, а это давало ему определенные полномочия. Не Бог весть какие, но достаточные, чтобы сломить молчание вражеского респондера, заставив его раскрыть свое имя.

Получилось. Еще миг чужая сигнатура оставалась беспорядочным сигналом, однако быстро преобразовалась в привычные ему и читаемые символы.

«Ревнитель Праведности».

Претенциозно, вычурно, нелепо. Но сейчас не это имело значения. А крохотный символ, появившийся сбоку от имени доспеха. Мощный телец, вставший на задние ноги. Янтарно-золотой на лазурном поле.

Герб Турина.

Кем бы ни был человек, управляющий доспехом, он не был ни безродным наемником, ни слугой Белого Братства. Он был отцовским рыцарем, присягнувшим Турину, а значит…

— Остановите атаку! — произнес Гримберт, ощущая, как тают последние секунды, как в его сторону разворачивается исполинская бронированная жаба, — Говорит Гримберт Туринский, наследник маркграфа Туринского. «Ревнитель Праведности», немедленно остановите атаку! Произошла ошибка. Умоляю, выслушайте меня. Я объясню вам ситуацию, но сперва…

Расстояние между ними было небольшим, потому и снаряд и грохот выстрела достигли его почти одновременно.

«Ревнитель», сблизившись на дистанцию действенного огня, сделал небольшую ошибку. Вполне простительную для новичка, но имеющую шанс обернуться для него ощутимым подзатыльником, увидеть ее Магнебод. Вместо того, чтобы стрелять, подгадав момент, на середине шага, он выпалил в тот миг, когда его доспех переносил тяжесть бронированного корпуса с одной ноги на другую. Не то понадеялся на свои стабилизаторы и гироскопы, не то слишком спешил пустить кровь.

Гримберт отчетливо видел, как один из стволов главного калибра, похожий на выпирающий из жабьей головы шип, изрыгнул дымный черный язык. Пятидюймовка, только и успел подумать он, не меньше…

Снаряд разорвался в нескольких туазах от остановившегося тягача, разметав мертвых Ангелов и мертвых людей, взметнув над землей грязно-серую вуаль из пороховых газов, золы человеческих тел и медленно оседающего снега. Визор «Убийцы» на миг обратился непроглядным черным колодцем, в котором чуть было не захлебнулся Гримберт — ударная волна, прокатившаяся над землей, чувствительно тряхнула его несовершенные электронные потроха.

— Мессир, прекратите огонь! Говорит Гримберт! Прекр…

Второй снаряд лег еще ближе к нему, заставив «Убийцу» покачнуться. Гримберт не слышал визга осколков, барабанящих по бронированным ногам, но увидел, как разлетается вокруг него снег.

Он целился не в рутьеров, вдруг понял Гримберт. Сенсоры «Ревнителя», на порядок превосходящие несовершенные глаза «Убийцы», задолго до выстрела должны были подсказать ему, что тут нет целей для его орудий. Все рутьеры или мертвы или сбежали. Но он выстрелил. А значит…

Значит, целился в меня.

«Иди! — рявкнул ему в ухо Аривальд, — Не стой столбом, олух! Это были пристрелочные, третьим он разнесет тебя в труху!»

Гримберт тронул «Убийцу» полным вперед. Едва ли ему удастся смутить вражеские приводы наводки, но, по крайней мере, не будет изображать неподвижную мишень.

Дьявол, как же тяжело брести в глубоком снегу! Ходовая часть «Убийцы» недовольно заворчала, и Гримберт мысленно представил ее строение, тщась сообщить скрипящим от натуги передаточным шетерням и валам крохи своей собственной силы. «Убийца» был по меньшей мере в два раза легче своего противника и обладал хорошими для доспеха легкого класса ходовыми характеристиками, но ноги его были гораздо короче, чем у преследователи, оттого в глубоком снегу Сальбертранского леса это мнимое преимущество нивелировалось подчистую.

Гримберт мысленно застонал.

Какого черта этот недоумок ведет по нему огонь? Допустим, его снедает ярость, это понятно. Он не справился с возложенной на него задачей. Не оказался в нужном месте в нужное время. Подвел тех, кого обязан был защищать, не пришел на помощь, проявил бессилие. Это не просто серьезный проступок для человека, принявшего рыцарские обеты, это смертельное оскорбление, которое он вправе смыть кровью обидчика.

Но он не может не видеть, что ведет бой не против противника равного класса, а против учебного доспеха. Мало того, доспеха, который ему, как и всем прочим рыцарям Турина, прекрасно знаком. Отцовские рыцари охотно зубоскалили на этот счет, это они присвоили «Убийце» множество шутливых прозвищ — «Убийца Мух», «Жестяной Карапуз», «Сотрясатель Песка» — это они, соревнуясь в остроумии, сочиняли его подвиги.

Хозяин «Ревнителя Праведности» должен был узнать знакомый доспех, принадлежащий сыну своего сеньора. Должен был, но…

Он в ярости, подумал Гримберт, пытаясь молитвами придать бредущему в глубоком снегу «Убийцу» хоть толику скорости. Потому и не смотрит, кто ему противостоит, слепо бьет на поражение. И сам воет от бешенства, сплетясь со своей машиной в единое обжигающее целое. Даже если мне удастся установить с ним связь, никаких переговоров не выйдет. Силясь восстановить опозоренную рыцарскую честь, он выйдет на бой против самого Сатаны — и всадит в него полдюжины оболочечных бронебойных, прежде чем умрет.

«Тупица, — недовольно буркнул Аривальд, наблюдающий из своего угла, — Ты недостоин рыцарского доспеха, тебе нужен индюк с седлом…»

«Заткнись, Вальдо! — мысленно взвыл Гримберт, — Бога ради, за…»

«Гиены изукрасили твоего „Убийцу“ так, что родная мать не узнает. Неудивительно, что „Радетель“ не узнал его. Он принял тебя за чужака. За разбойника в рыцарском доспехе или окончательно опустившегося рутьера, примкнувшего к бандитам ради грабежа. Неудивительно, что…»

Гримберт резким маневром швырнул «Убийцу» влево. Кажется, вовремя — покосившийся кряжистый вяз в пяти туазах прямо по курсу вдруг лопнул облаком горящей щепы и скачущих по снегу мелкого хвороста.

«Но мой респондер! — мысленно выкрикнул он, — „Радетель“ может не узнать мой доспех под всей этой дрянью, но мою цифровую сигнатуру он видит!»

«Уверен? — поинтересовался воображаемый Аривальд с воображаемой усмешкой, — Ты уверен, что твой респондер все еще функционирует после того, как „Гиены“ задали тебе трепку? После того, как вдоволь покопались в его потрохах, якобы ремонтируя?»

«Но…»

«Двигайся, проклятый кретин! Двигайся! И не напрямую! Черт, ты не на параде! Ломай курс!..»

Наверно, со стороны это было похоже на разнузданную кадриль, входящую в моду при императорском дворе, танец, едва не проклятый Папой Римским, призванный не воспевать естественную грацию человеческого тела, но высмеивать ее, искажать и порочить. Гримберт резко бросал «Убийцу» вперед, чтобы спустя секунду заложить резкий поворот или сменить передачу.

Рывок следовал за рывком, и каждый отдавался в бронекапсуле болезненными толчками, которые Гримберт ощущал даже через плотный гамбезон и онемение нейро-коммутации. Ни одна машина не может долго функционировать в таком безумном режиме. Он уже слышал, как сипит гидравлика, не рассчитанная на подобные нагрузки. Ему пока удавалось уходить от прицельного огня «Ревнителя», но ценой катастрофического снижения собственного ходового ресурса.

Четвертый выстрел. «Убийца» успел миновать замерший тягач, укрывшись за его стальной тушей и выиграть себе тем самым несколько секунд жизни. Жизни, которая вот-вот оборвется в оглушительном грохоте разрыва.

«Ревнитетель», рычащий позади, не собирался останавливаться, чтоб предложить рыцарскую схватку по правилам артиллерийской дуэли. Напротив, неумолимо сокращал дистанцию, выходя на тот рубеж, на котором промах невозможен, исключен статическими величинами.

Еще поворот. Рывок. Поворот.

Безумный танец двух стальных хищников на истоптанной кровавыми отпечатками арене.

Пятый выстрел ударил еще дальше, на опушке, взметнув в воздух обломки древесных стволов и вырвав из земли узловатые корни. Зато шестой…

Шестой почти попал.

Он угодил аккурат в вагон, за которым пытался скрыться «Убийца», с оглушительным грохотом снеся крышу, разворотив корпус и едва не вывернув его наизнанку. Еще хуже пришлось уязвимому грузу. Это было похоже на беззвучно лопнувшую исполинскую язву, напитанную кровью. Из развороченных бочек наружу хлынул багряный поток, закрутив «Убийцу», точно щепку в бурной реке, мгновенно превратив снег у него под ногами в чавкающее болото, в котором мгновенно застряли ноги.

Визор на мгновенье стал алым. Не таким алым, как вино, что подавали в маркграфском палаццо. Багрово-алым, как старый сургуч.

Это кровь, подумал Гримберт. Мой доспех с головой окатило кровью.

Не имеет значения.

Он попытался вытянуть «Убийцу» на твердый грунт, но его стальные ноги бессильно буксовали в грязно-алом месиве. Точно муха в тазу с вареньем. Точно комар, приклеившийся к коже. Или…

Мир в визоре поблек и потерял четкость, сделался гладким, едва ощутимым, точно тончайшая вышивка шелковой нитью на гобелене. Сгладился до того, что едва было не растворился. «Убийца» зашатался, как пьяный.

Попадание. Не прямое, но достаточно близкое, чтоб считаться прямым.

Его стальные ноги, едва не сломанные взрывной волной, сохранили функциональность, но тончайшие системы, соединявшие их с нервным центром, туазы электрических кабелей и силовых передач, получили внушительный удар.

Сейчас добьет, подумал Гримберт, напрягая свое бронированное тело до звона стальных сухожилий. Сейчас…

«Ревнитель Праведности» замер, остановившись от него в каких-нибудь сорока метрах. Не хотел портить завершающий выстрел. Мразь. Наверно, будет целить ровно в бронекапсулу, скрытую подобием шлема.

Чистое попадание, которым потом можно будет хвастать среди собратьев.

Гримберт позволил своему телу бессильно обмякнуть в бронекапсуле.

Так даже лучше, наверно. Никакой боли. Только растянувшееся на километры тревожное мгновенье, звон в прозрачном морозном воздухе.

Когда он откроет глаза, перед ним будут райские кущи.

Интересно, ему позволено будет войти в них прямо в доспехе? Или у Господа Бога учрежден на этот счет какой-то протокол?..

Вместо одного гулкого выстрела, которого он ждал, обмерев от напряжения, Гримберт услышал раскатистый неровный залп. Снег вокруг изготовившегося к стрельбе «Ревнителя» прыснул во все стороны, точно поверхность пруда, в которую угодила горсть брошенных юным сорванцом мелких камней. Из пластин лобовой брони полетели быстро гаснущие оранжевые искры.

Рутьеры.

Это не был слаженный залп вроде того, которым «Смиренные Гиены» едва не погубили в свое время «Убийцу». Скорее всего, у пушкарей Бражника, укрывшихся на склонах со своими допотопным орудиями, попросту не выдержали нервы при виде приближающегося великана, вот они и начали палить почем зря. Не выверенная, лишенная корректировки и команд, их пальба была беспорядочной, рваной, причиняющей больше грохота, чем вреда.

«Ревнитель» недоуменно поднял бронированную жабью голову. Пули, сминаясь, безвредно отскакивали от его покатого лба, бессильные оставить на ней даже вмятину. Гримберт едва сдержал злую усмешку. То, что для учебной машины представляло серьезную опасность, для настоящего рыцаря было лишь докучливым треском сверчков в высокой траве.

— Не стрелять! — взвыл где-то далеко Бражник, — Не стрелять, сучьи дети! Позиции выдадите! Ах ты ж сучье семя… Бегите! Бегите, к черту!

Рутьеров не требовалось долго упрашивать спасать свои шкуры.

Бросая на произвол судьбы беспомощные серпантины, стряхивая с себя маскировочные сети, увязая по колено в снегу. Побежали не все, заметил Гримберт. Некоторые орудия продолжали стрелять. Вразнобой, не выверенно, впустую сотрясая воздух — жалкая пародия на настоящую канонаду. Наверно, даже в разбойничьих душах остались крохи чести, не позволяющие им задать стрекача перед лицом опасности. Может, Господь в своей милости укроет этих несчастных от греха и…

Может, Господь и успел укрыть рутьеров от греха. Но от фугасных огнеметов не успел.

«Ревнитель», наклонив бронированный торс, извергнул из себя два ревущих черных языка, внутри которых сворачивались спиралью огненные прожилки. И эти языки вмяли и бегущих и сопротивляющихся, мгновенно слизав белую снежную плоть со склона, оставив лишь скудно коптящие костерки из плоти и орудийных остовов. Сквозь повисшее над землей дрожащее марево Гримберт видел шатающиеся, объятые желтым пламенем, фигурки, пытающиеся брести прочь, но на ходу превращающиеся в золу.

«Ревнитель» не стал созерцать их мучения. Он устранил угрозу, и этого ему было довольно. Единственным его значимым противником был завязший в кроваво-снежной жиже «Убийца». Никчемный противник, но все же рыцарь. А значит, не зазорно будет разнести его главным калибром, втоптав в землю обломки.

Гримберт попытался сдвинуть «Убийцу» с места, но тщетно. Ходовая часть, которую он истязал столько времени непомерными нагрузками, вышла из строя. Этот старый доспех отходил свое по грешной земле.

Пятидюймовые орудия «Ревнителя» повернулись в его сторону. Даже на таком расстоянии Гримберт необычайно отчетливо увидел их дульные срезы. Даже без увеличения визора они казались пещерами, в которые вот-вот нырнет его душа, растворяясь в этой непроглядной темноте без остатка. Как радиосигнал, метнувшийся в ночное небо или…

«Радиосигнал, — в этот раз в голосе Аривальда в самом деле было презрение, — Ты чертов идиотский баран, Грим».

Огненная птица надежды шелохнулась в его груди, раскрывая тлеющие крылья.

Радиосигнал.

Рутьеры повредили его радиостанцию в том ночном бою. Он не мог связаться даже со «Стражем». Он был нем. Вот почему «Ревнитель» не ответил ему. Он попросту его не слышал.

Или слышал. Но получил приказ из уст маркграфа — уничтожить любую угрозу, которая встанет на пути ценного каравана. А когда твой сюзерен, которому ты вверяешь рыцарскую честь, говорит «любую»…

Гримберт отдал приказ «Убийце» включить внешние динамики, гадая, успеет ли он это сделать прежде чем «Ревнитель» перезарядит свои пятидюймовки.

— Говорит Гримберт…

Человек, своей самонадеянностью погубивший своего друга.

Никчемный баловень судьбы, угодивший в ловушку своего самомнения.

Опозоренный пленник, безропотно отдавший все, чему посвятил жизнь во искупление своей жалкой шкуры.

— …наследник маркграфа Туринского. Прекратите огонь. Повторяю, «Ревнитель», прекратите огонь. Мне нужна помощь. Прекратите огонь. Мне нужна…

Он позабыл условные команды и обозначения, он даже сам с трудом понимал, что говорит, но что-то говорил. Это была какая-то мешанина из мольбы, просьб и невнятных проклятий. Настоящая каша, в которой человеческое ухо с трудом вычленило бы суть.

Однако «Ревнитель» не стрелял. Стоял неподвижно, хладнокровно направив на него орудия главного калибра, и молчал, чего-то выжидая. А потом вдруг пришел в движение и тяжело мотнул башней, точно человек, недоуменно покрутивший головой.

Кажется, выстрела не будет.

Он остановился в трех или четырех туазах перед «Убийцей» и только тогда сделалась по-настоящему видна разница в их размерах. Боевой рыцарский доспех и никчемная учебная машина. Могучий, закованный в сталь, воин — и никчемный сопляк, воображающий себя таковым.

Бронированная жабья морда дрогнула, исторгнув в воздух струи конденсата, на ее темени в сторону сдвинулся небольшой пласт брони, высвобождая прямоугольный люк. Несколькими секундами позже он распахнулся.

Бронекапсула «Радетеля» не шла ни в какое сравнение с тесной норой «Убийцы». Просторная и хорошо освещенная, она походила на рубку боевого корабля, в самом центре контрой можно было разглядеть ложемент с неподвижно лежащей человеческой фигурой.

— Мессир Гримберт?

«Я не мессир, — хотел было сказать ему Гримберт, — Я же не рыцарь».

Но не сказал. Не смог. Язык вдруг высох, превратившись в дохлую змею в пересохшем устье ручья.

Лицо человека в ложементе показалось ему знакомым. Молодое, безусое, немного смуглое — этот человек явно провел больше времени, глотая раскаленную пыль южных пустошей, чем морозную крупу Альб. Кажется, он где-то даже его видел. В палаццо, среди прочих отцовских рыцарей, или на охоте.

— Господи милосердный! — рыцарь уставился на него широко открытыми глазами, — Я только сейчас сообразил, что… Что за варварские украшения вы водрузили на свой доспех, ваше сиятельство? Неудивительно, что я не сразу узнал бедного старого «Убийцу»! А сколько дыр!.. Вы в порядке? Умоляю, ответьте мне!

В полном порядке, подумал Гримберт, зная, что сил на улыбку уже не осталось.

Превосходно провел время, мессир.

Как на лучшем балу.

— Я… сносно. Хотя меня порядочно потрепало. Но вот Вальдо…

— Аривальд? Ваш оруженосец? — глаза рыцаря были затуманены из-за нейро-коммутации, но быстро приобретали осмысленное выражение. — Где он? Впрочем, неважно. Вам нужна помощь, чтобы выбраться? Погодите минуту, я сейчас…

Оборвав контакт со своим доспехом, рыцарь на секунду обмяк в ложементе. Знакомый Гримберту момент. Даже бессмертной душе требуется краткий миг, чтобы переселиться из тела стального воина в слабую и созданную из мягкой глины человеческую оболочку.

Его собственная душа, изгрызшая сама себя, была холодной и мертвой, обесточенной, точно последнее напряжение окончательно разрядило какой-то питавший ее доселе аккумулятор.

— Откройте люк, сейчас я помогу вам, — рыцарь принялся поспешно вытаскивать штекера из своего затылка, — Какое облегчение, что вы живы! Ваш отец уже неделю места себе не находит, епископ Туринский каждый день служит литургию за то, чтоб вы вернулись живым. Алафрид рассылает гонцов по всем уголкам империи. А вы…

Да, подумал Гримберт. А я.

Визор вдруг мигнул, словно собирался донести до его сведения какую-то информацию. Но все показания как будто остались прежними, разве что…

Фигура рыцаря, машущего ему рукой из бронекапсулы «Ревнителя Праведности», немного изменилась. Сама она осталась прежней, но вокруг нее возник нимб, тусклая розовая окружность. Невидимая постороннему взгляду, лишь его собственному. Точно алая аура вокруг непорочной души, готовящейся взмыть в небо.

Это значило, что…

Он слишком поздно понял, что это значило.

— Нет! — крикнул Гримберт, — Стоп! Отмена! Стоп!

Пулеметы «Убийцы» ударили вразнобой, хриплыми лающими очередями. Когда-то бывшие натасканными цепными псами, работавшими слаженно и аккуратно, сейчас, изношенные и выработавшие ресурс, они терзали цель хрипло, неравномерно и грубо, точно дикие гиены, жадно терзающие добычу наперегонки друг с другом.

Баллистические показатели упали столь сильно, что он не попал бы в мишень даже на расстоянии в два арпана. Но при стрельбе в упор это не имело никакого значения.

Рыцарь из «Ревнителя Праведности» не отправился в рай и не взмыл в небо. Живущие в пулеметах «Убийцы» демоны, исторгая из стальных глоток оглушительный лай, обрушились на него, алчно вырывая из тела куски мяса и заставляя его танцевать в облаке собственной крови, стеклянных крошек и тусклых искр. Танец был скоротечен и длился всего несколько секунд, но Гримберт почему-то отчетливо видел детали. Куда более отчетливо, чем могла позволить аппаратура «Убийцы».

Когда рыцарь повалился обратно в свое кресло, от него осталось не больше плоти, чем от истлевших мощей забытого святого, скорчившихся в своей раке. Только окружен он был не полированным серебром с выгравированными изречениями на латыни, а клочьями дымящегося ложемента, искрящими проводами и лопнувшими частями приборных панелей. Перерубленные пулями руки остались лежать на развороченной груди в дымящихся клочьях гамбезона. Осиротевшие нейро-штифты беспомощно покачивались на проводах под порывами ветра — мест, к которым им надлежало крепиться, больше не существовало, как не существовало и рыцарского затылка, развороченного пулями и вышибленного из черепа, превратившегося в слизкое крошево на приборной панели позади ложемента.

И только потом Гримберт услышал негромкий щелчок — это его сознание зафиксировало произошедшее. Механически, хладнокровно, точно автоматика, приведенная в действие стандартными бортовыми алгоритмами.

Нет, прошептал Гримберт, чувствуя, как понимание произошедшего проникает в душу, точно ядовитый газ сквозь трещины в броне.

Нет, нет, нет, нет.

Это ошибка. Какая-то чудовищная, нелепая и жуткая ошибка.

Короткое замыкание в системе управления огнем. Самопроизвольное срабатывание. Ошибочный импульс, сбой сложного механизма. Просто одна крошечная искра скакнула по поврежденной цепи и высвободила огневую мощь доспеха, направив ее в том направлении, в котором он смотрел, прямо на несчастного рыцаря.

Ошибка. Досадная, редкая, но все же возникающая время от времени даже у прославленных рыцарей. Следствие изношенных механизмов, барахлящих вычислителей или лени оруженосцев. Иногда подобные ошибки приводили к курьезам и забавным результатам, иногда к глубоким конфузам и даже трагедиям, но…

Лампочки приборных панелей в обнаженной кабине ревнителя погасли. Перестав ощущать присутствие своего хозяина, верный доспех погрузился в сон, не ведая, что тот возлежит в своей бронекапсуле, превращенной в саркофаг, изрешеченный пулями, и уже никогда не сольется душой с ним. Куски алого и белого мяса, клочья гамбезона, покрытый волосами кусок черепа, лежащий на приборной панели, несколько раздробленных позвонков на полу…

— Великий милосердный Боже, — прошептал Гримберт, — Храни и спаси.

Самопроизвольное срабатывание. Подумать только, именно в этот миг. В миг спасения.

Наверно, он смог бы убедить себя в этом. Себя, но только не Аривальда. Тот всегда был упрямым сукиным сыном.

Воображаемый оруженосец покачал головой.

«Это не ошибка автоматики, Грим. „Убийца“, конечно, старый доспех. Старый, немощный и глупый. Но он надежен, и ты это знаешь. Он никогда бы не выстрелил сам, без приказа».

— Самопроизвольное срабатывание, — Гримберт произнес это вслух, силясь заглушить бесплотный голос призрака, пронизывающий его собственную бронекапсулу, точно ледяной ветер, — Короткое замыкание в цепи. Так бывает. Я слышал. Даже у лучших рыцарей такое случается, я….

«Не было никакого самопроизвольного срабатывания. Проверь данные бортовых самописцев, если не веришь».

— Он выстрелил! Выстрелил сам по себе, черт возьми!

«Это не он выстрелил. Это ты выстрелил, Грим».

В голосе Аривальда не было осуждения, только странная задумчивость.

Это ты выстрелил, Грим.

Мертвый рыцарь безучастно разглядывал его уцелевшим глазом. Его уже не интересовало происходящее, должно быть, у него сейчас были какие-то свои заботы, не имеющие отношения к человеческому миру и происходящим в нем странностям.

— Я не стрелял… — прошептал Гримберт, — Это чертов доспех выстрелил. Он уже не подчиняется мне. Они… они сделали из него «Падальщика»… Это больше не «Убийца», не мой доспех, он…

«У доспеха нет ни сознания, ни личности, — жестко произнес Аривальд, — Он механизм, Грим, механизм, который выполняет приказы. И он получил приказ от тебя».

Короткий, четкий, очень конкретный приказ. И выполнил его, как подобает надежному и верному слуге.

Нет.

Нет, прошептал Гримберт.

Ради всего святого, что существует и существовало. Ради Всевышнего. Ради его собственной бессмертной души.

Нет.

Аривальд положил свою бесплотную руку ему на плечо.

«Я понимаю, Грим. Ты был слишком изможден, твой рассудок затуманен пытками, унижением и боем. Ты ощущал себя брошенным, никчемным и жалким. А тут еще этот чертов поезд. И кровь. И жуткая тайна отца… Золото на крови… Знаешь, у души ведь нет автоматических предохранителей, как у доспеха, которые позволяют сбрасывать излишнее напряжение, способное повредить рассудок. Просто в какой-то миг…»

Нет.

«Ты потерял контроль над собой, Грим. Бездумно выплеснул наружу всю ту боль, что копошилась в тебе. Использовал шанс поквитаться с тем, кто оказался слабее тебя».

Груда окровавленного мяса в изрешеченном ложементе «Ревнителя» едва заметно задрожала. Не потому, что жизнь спешила покинуть пришедшую в негодность оболочку, просто съеживались уцелевшие сухожилия. Обычная посмертная агония. Гримберт и сам ощутил, будто у него внутри что-то съеживается.

«Просто секундное помешательство. Нервный срыв. Ошибка в командной цепи. Но не доспеха, а твоей собственной. Дьявольское искушение, которому твоя измученная душа в краткий миг слабости не нашла сил сопротивляться».

Самопроизвольное срабатывание души. Короткое замыкание в бессмертном механизме.

Ему захотелось завыть. Выплеснуть зловонную муть, скопившуюся в том внутреннем резервуаре, где прежде была душа. И выть до тех пор, пока сознание милосердно не потухнет, освободив измученный дух от оков тела.

Но он знал, что мне может себе этого позволить.

«Это… просто ужасная ошибка, — Аривальд говорил уже не так уверенно, тон его сделался утешающим и оттого вдвойне фальшивым. Он никогда не говорил таким тоном, пока состоял из плоти и крови, это воображение Гримберта пыталось наделить его таким голосом, — Никто не станет корить тебя… Ты ведь даже не рыцарь, если подумать. Лекари поднимут тебя на ноги, отец простит. Может, понадобится терапия или какие-нибудь восстанавливающие рассудок процедуры или…»

— Вальдо…

«Что, Грим?»

— Заткнись. Просто заткнись, Вальдо. Через час я заберу тебя и мы двинем домой. А если вздумаешь повторить что-то такое вживую, я двину тебе в нос, и плевать, насколько ты там ранен.

«Убийца» тяжело развернулся, приминая снег, и, шатаясь, лег на обратный курс.

Ходовая была повреждена не так серьезно, как он думал. Капризничала, осекалась, но, подобно дряхлой крестьянской кляче, до сих пор тянула свою ношу, хоть и кряхтела на каждом шагу. К рутьерскому лагерю он подошел не через час, как намеревался, а через три, но все равно опередил возвращающихся рутьеров. Израненные, волочащие на плечах раненых товарищей, шатающиеся, они походили на окровавленных крыс, с трудом ползущих в родную нору. Они даже не смогли бы оказать ему сопротивление, вздумай он растоптать их — все пушки «Смиренных Гиен» были брошены и разбиты, если прежде они представляли собой хоть какую-то силу, то теперь, после своей злосчастной авантюры, окончательно превратились в беспомощное отрепье, из которого даже злая воля Вольфрама Благочестивого не в силах выковать ничего путного.

Гримберт не стал их топтать, напротив, даже не смотрел в их сторону. Они были лишь бледными призраками, бредущими по окровавленному снегу его воспоминаний, они больше не имели над ним власти. Он вырвался. Он победил. А рыцарь никогда не опустится до мести своим обидчикам. Даже если это рыцарь, от подвигов которого разит как от кладбища скота.

К лагерю он добрался лишь в сумерках. Миновал жалкое охранение, черпая снег поврежденной скрежещущей ногой, полоснул по трепещущих на ветру шатрам потоками света из фар. Выставленные в караул рутьеры лишь беспомощно провожали его взглядом, сжимая бесполезные аркебузы. Храбреца, который вскинул бы оружие, среди них не нашлось.

Крысы и есть.

«Если они крысы, то кто тогда ты, Грим? Может быть, крысиный принц? Или крысиный святой? Ты спас до черта крыс сегодня, не так ли?»

— Бога ради, заткнись, Вальдо. Потерпи еще минуту, я уже вижу твой шатер.

Он и в самом деле видел его. Заметил издалека. И целенаправленно шел, не обращая внимания на раздавленный ногами «Убийцы» рутьерский скарб. Плевать. Он поклялся перед лицом Всевышнего, что заберет Аривальда, и намеревался сдержать свое слово любой ценой.

Надо придумать, как закрепить беднягу на броне. Так, чтоб тряска не усугубила его раны, а жестокий мороз Сальбертранского леса не убил за время пути. Тряска будет чудовищной, такой, что вымотает душу и у здорового, не говоря уже о раненом…

Ничего. Он будет идти так мягко, как это возможно. Медленно, время от времени уступая Аривальду свое место в бронекапсуле, чтоб тот смог согреться. Нужный курс загодя просчитан и уже введен в навигационную систему «Убийцы». Курс, зыбким пунктиром танцующий меж чащ проклятого Сальбертранского леса и упирающийся в Турин. А там…

Гримберт запретил себе думать про «там». Если они не выберутся, не будет никакого «там».

Но они выберутся, слово рыцаря.

Они уже выбрались.

Он остановил «Убийцу» в нескольких шагах от шатра. Никто не пытался помешать ему. Немногие часовые, увидевшие явление рыцаря, были слишком заняты, второпях хватая первое подвернувшееся под руки добро и спеша покинуть лагерь. Должно быть, слух о славной битве, обещавшей им несметные богатства, уже добрался до логова «Гиен». А может, они увидели бесчисленные следы повреждений на броне и сами обо всем догадались.

Кажется, в ближайшее время господин Вольфрам Благочестивый столкнется с серьезной проблемой. Все его воинство попросту растворится в Сальбертранскому лесу, перед тем разграбив то, что осталось от обоза. Кто-то так и замерзнет насмерть в зимнем лесу, более счастливые, может, доживут до весны, чтоб окончить дни на эшафоте или в висельной петле. Плевать. Здорово будет, если они напоследок вздернут своего проклятого предводителя, приведшего их к катастрофе. Но он не станет задерживаться достаточно долго, чтобы полюбоваться этим, хоть и чертовски подмывало…

Отключение нейро-штифтов далось еще сложнее, чем обычно. Он точно выломал из черепа крепившуюся внутри часть мозга. Несколько секунд тошноты и дезориентации. Но когда он наконец выбрался из бронекапсулы, оказалось, что тело не так обессилело, как ему казалось. По крайней мере, сохранило способность переставлять ноги. Большего от него Гримберт и не требовал.

— Вальдо! — он приподнял полог шатра онемевшей рукой, — Вальдо, старый разбойник, не много ли ты спишь? Собирай вещички или ты намерен ждать маркграфскую карету?

Шутка была неказистой, но другой он за время пути не придумал.

«Знаешь, Вальдо, я тут расстрелял отцовского рыцаря часом раньше. Уже после того, как узнал, что мой отец выплачивает свои долги кровью своих же подданных. Дурацкая история, как-нибудь потом расскажу, живот себе надорвешь от смеха…»

— Вальдо! Куда ты запропастился, Вальдо? Отзовись!

Забравшись в шатер, он шарил в полумраке руками, пытаясь нащупать угловатое тело Аривальда, но ощущал только какое-то тряпье. Треснувшие ножны, пустые фляги, старая кухонная утварь, драная одежда… Кажется, «Гиены» приспособились использовать этот шатер в качестве хранилища для своего никчемного скарба и до него еще не добрались мародеры.

— Вальдо! Черт, ты в прятки задумал играть?

Он обошел шатер трижды, ощупывая каждый дюйм, и лишь после этого мысль, скребущаяся в подкорке все это время, обрела достаточно силы, чтобы сделаться явственной.

Его тут нет. Аривальда тут нет.

Наверно, он спутал шатер. Или… Гримберт едва не заскрежетал зубами. Или старый мерзавец Вольфрам провел его, нарочно указав неверное место. Вполне в его духе. Ничего. Не страшно. Пусть ему придется потратить лишнее время, он не отступится. Черт, он не отступится даже если дорогу ему преградит адская река, несущая вместо вод кипящую лаву.

Гримберт, тяжело дыша, выбрался из шатра. Он найдет Аривальда. Даже если ему придется перерыть все чертовы шатры в этом лагере. Он найдет и…

— Ни к чему искать, мессир.

Перед глазами разлились пульсирующие огненные озера, легкие сдавило, как кузнечные мехи.

Слишком рано вылез из доспеха, подумал Гримберт. Не опустошил боезапас по шатру главаря напоследок. А стоило бы. Решил, что Вольфрама уже нет в лагере, что он, как и полагается предводителю крыс, сбежал первым, захватив рутьерскую казну и пару телег. Уж он-то знал, чем закончилась последняя в истории «Смиренных Гиен» военная кампания.

Гримберт медленно повернулся, ощущая, как сводит пальцы правой руки. Кажется, они пытались нащупать на поясе несуществующий лайтер.

Однако Вольфрам Благочестивый, кажется, не горел желанием броситься в драку. Предусмотрительно сложив на груди пустые руки, он стоял в нескольких шагах от шатра, наблюдая за Гримбертом. Безучастно, почти равнодушно, как наблюдают за проползающим над лагерем облаком.

— Где он?

— Кто «он», мессир?

Гримберт сделал длинный тягучий вдох. Снова какая-то ловушка. Снова подвох. Очередная крысиная хитрость. Вольфрам Благочестивый состоит из хитростей, грязных трюков и обмана. Дышит ими. Нельзя спускать с него глаз, нельзя верить, нельзя поворачиваться спиной. Ибо только один Господь Бог знает, что за фокус он готовит сейчас…

— Мой оруженосец. Где он?

Вольфрам Благочестивый поскреб пальцем подбородок.

— Уж точно не в моем лагере. Полагаю… Полагаю, в другом месте. Не знаю, как оно выглядит, но если оно устроено хотя бы вполовину так справедливо и приятно, как нам говорят, нам с вами остается только его позавидовать.

Гримберт шагнул к нему. Забыв про то, что он больше не управляет стальным телом великана. Что у него нет послушных его мысли пулеметов, готовых превратить в кровавую накипь любого обидчика. Что сытый и здоровый Вольфрам одним щелчком может вышибить из него дух. Шагнул, пристально глядя в глаза.

— Не смейте юлить, иначе я раздавлю вас, как жука. Где он?

Вольфрам вздохнул.

— Там же, где находятся все добрые вещи и помыслы, которым не нашлось места на грешной земле. Христианское смирение, епископская скромность, сеньорская милость, рыцарское благородство и… черт возьми, может, там отыщутся и мои серебряные запонки, они тоже вечно норовят куда-то запропаститься…

— Я выполнил свою часть сделки. Теперь ты выполнишь свою.

— Сделка? — Вольфрам наморщил лоб, будто бы что-то припоминая, — Ах да. Честно говоря, сделка не выгорела. Я понес большие потери, почти ничего на ней не заработав. Мало того, потерял немало людей и…

— Мне плевать, — процедил Гримберт, не спуская с него взгляда, — Сегодня ты заработал много крови. Цистерны крови. Пей ее, пока не лопнешь, проклятый паук. Или не захлебнешься. Я хочу забрать своего оруженосца и уйти.

— Я рутьер, а не разбойник, мессир, — Вольфрам Благочестивый поджал губы, — Я чту свое слово. Но боюсь, что в данном случае помочь вам бессилен. Согласитесь, я не могу передать вам то, чем не владею, как не могу передать ключ от Константинополя или ангельское перо или…

— Он в другом лагере? У вас был другой лагерь, тайный?

— Нет. Иначе я бы так и сказал. Бросьте, вы ведь все уже поняли.

Нет.

Нет, не понял, крысиная твоя душа, чуть было не сказал Гримберт. Я не…

— Вы лжете.

Кажется, это сказал не он, а воображаемый Аривальд, стоящий за его плечом. Даже интонация была не его, а Вальдо. Но Вольфрам усмехнулся в лицо именно ему.

— Ваш оруженосец мертв, мессир. Уж в этом тяжело было ошибиться.

Я брошусь на него, подумал Гримберт. Попытаюсь перекусить вены на его предплечьях. Или задушить, если в пальцах хватит силы. Я не стану просто стоять и…

— Вы убили его, когда поняли, что я возвращаюсь? Нарочно убили, чтобы…

Вольфрам поморщился.

— Господь с вами, мессир! За кого вы меня держите, за бездушного мавра? Уж не думаете ли вы, что я приказал задушить его вам назло? Черт! Вольфрам Благочестивый, может, не святоша, но и не мерзавец. И уговоры он чтит, как полагается рутьеру. Ваш оруженосец умер в тот самый день, памятный день нашей встречи. Погиб прямо в своем доспехе, прикрывая хозяина, как и полагается преданному слуге. Вы же знаете, у нашей «Безумной Гретты» совершенно лютый нрав. Выжить после ее попадания, да еще в доспехе легкого класса?.. Нечего и надеяться.

Ложь. Гримберт попытался переступить с ноги на ногу, но обнаружил, что тело застыло соляной статуей. В нем больше не было нервных волокон, не было мышц, не было кровеносных сосудов. В нем не было того, что превращает груду разнородной плоти в человеческое существо — в не больше не было души.

Но сильнее всего был потрясен Аривальд. Гримберт даже испытал некоторое подобие злорадства, увидев изумление на его воображаемом лице. Человек, всегда просчитывающий все заранее, сейчас он впервые на памяти Гримберта растерянно хлопал глазами, пытаясь понять, как же так произошло. Человек, привыкший просчитывать всякую ситуацию как шахматную партию, он не смог справиться с этим, самым простым, вычислением. И быстро таял, осознав это.

Прости меня, Вальдо.

Господь не простит меня, но ты… Ты должен меня простить.

— Не самая скверная смерть, — Вольрам пожал плечами, — Многим моим людям не досталось и такой. Все-таки на поле боя, в рыцарском доспехе, спасая хозяина… Уж точно лучше, чем медленно подыхать от лангобардского яда или затухать от болезни. Черт, хотел бы я умереть так же!

Вальдо, как же так?

Воображаемый Аривальд еще пытался утешить его, но лицо его — теперь Гримберт отчетливо видел это — было лицом мертвеца. Он был самозванцем, призраком, призванным воображением Гримберта в мир, чтобы заместить настоящего человека и теперь, осознав свою природу, быстро растворялся в воздухе.

Вольфрам пожевал губами.

— Да уж, — пробормотал он, — Смерть, может, и не самая приятная, но она-то, полагаю, наделила его местом в раю вернее, чем поцелуй Папы Римского. Хочется надеяться, что мне и самому суждена подобная кончина, но… Нет, едва ли. К чему лгать себе, сомневаюсь, что человеку моей профессии суждено умереть подобным образом. Стой.

Произнесено было тихо, но отчетливо, резко, как команда. Бросив взгляд на то место, где раньше стоял воображаемый Аривальд, Гримберт увидел человеческую фигуру. Не призрачную, из плоти и крови. Эта фигура небрежно держала в руке пистолю, направленную ему между лопаток. И знакомый волчий оскал.

— Не сметь, — отчетливо произнес Вольфрам, — Все под контролем. Мессир рыцарь не собирался причинять мне неудобств. Мы просто беседовали с ним, как старые приятели, верно?

Аривальда больше не было. Растворился, как пороховой дым, вознесся в небо. Прекратил существовать, утратив последние нити, связывающие его с реальностью. Нити, сотканные его, Гримберта, воображением.

— Пора кончать щенка, — негромко произнес Бальдульф, — У нас мало времени, сам знаешь. Надо собирать тех, кто еще может держаться на ногах, и уходить. Скоро здесь будет до черта маркграфских ищеек… Не уйдем в течении часа — спустя день будем зубоскалить на эшафоте.

Вольфрам кивнул.

— Мы уходим. Прямо сейчас. Но есть одно дело, которое нам с мессиром рыцарем надо закончить.

— Дело? — Бальдульф глухо заворчал, — Какое еще дело? Условлено же было, что кончим сеньорского ублюдка. Так уж быть, окажу ему честь, потрачу пулю. Хотя, как по мне, и ножа под ребра было бы довольно…

Мессир рыцарь. Гримберт с трудом сдержал горький, режущий глотку, смешок. Точно к нему уже прикоснулся нож Бальдульфа.

— Это уже мне решать! — Вольфрам нахмурился и вновь перевел взгляд на Гримберта, — Значит вот что. Ситуация у нас с вами складывается странная, мессир. Никто из нас не обрел желаемого, так что, полагаю, мы оба можем считать себя обманутыми в лучших чувствах. Тем не менее, я готов сделать вам еще одно предложение.

— Предложение? — хрипло выдохнул Гримберт, — Господи, о чем вы? Хотите купить мою душу за медный грош?

Вольфрам Благочестивый покачал головой. И вдруг сделался серьезен. Необычайно серьезен.

— Мое предложение может показаться вам щедрым. Весьма щедрым. Потому что я предлагаю вам место в «Смиренных Гиенах». В нашей славной рутьерской команде. Под моим началом.

Дьявол. Кажется, весь мир сговорился, решив все-таки довести его сегодня до смеха. Хриплого, рвущего изнутри легкие кровавыми клочьями.

— Вы рехнулись, — пробормотал Гримберт, — Вы просто рехнулись, вот что.

Вольфрам развел руками.

— Ремесло хлопотное, не стану спорить, да и рутьерский хлеб подчас горек, как вы изволили убедиться, зато… Ну, скажем так, в положении рутьера есть свои преимущества. Безбедной старости или благостной смерти обещать не могу, это не в моих силах, зато уйму жизненного опыта и понимание жизни — запросто. Ну как, мессир рыцарь? Как вам такой уговор?

Безумец. Еще один безумец. Даже странно, как он прежде этого не замечал. Они все тут безумны. Все выжили из ума. И он должен убираться, пока не сравнился с ними. Наверно, какое-то гибельное для мозга излучение в этом чертовом лесу или…

— У меня есть встречное предложение, — Гримберт ощутил удовлетворение от того, как напрягся Бальдульф, — Вы с вашими крысами бросаетесь врассыпную. Если вы сделаете это прямо сейчас, быть может, вы успеете, прежде чем я доберусь до Турина и отцовские егеря отправятся по ваши души.

Это не произвело впечатление на Вольфрама. Тот лишь вздохнул.

— Доберетесь до Турина, мессир? Вот как? Мне кажется, с вашей стороны это было бы немного предосудительно, не так ли?

Предосудительно? Что несет этот старый мерзавец?

Гримберт подавил желание обернуться, чтобы найти взглядом Аривальда.

Никчемная надежда.

— Что вы имеете в виду? — процедил он.

Вольфрам усмехнулся, махнув рукой куда-то в сторону. Проследив за его жестом, Гримберт наткнулся взглядом на «Убийцу», терпеливо ожидавшего хозяина с открытым люком, и едва не выругался в голос.

Тот и верно выглядел паршиво. Крайне паршиво, даже хуже, чем он мог себе вообразить.

Все еще покрытый варварскими украшениями и жуткими символами, напоминающий не благородный рыцарский доспех, а какой-то языческий механизм. Покрытый пороховыми ожогами, залитый кровью из пробитых цистерн, он выглядел так, словно явился из самого ада.

Гримберт мысленно содрогнулся, лишь представив, как это чудовище, скрежеща и завывая, ступает ногой на мостовую Турина. Черт побери, при виде него городской гарнизон, чего доброго, сыграет тревогу, даже заметив цифровую сигнатуру маркграфского наследника. Старого Магнебода после этого уж точно хватит инфаркт, а…

— Рыцарь, которого вы изволили расстрелять, — Вольфрам улыбнулся ему, — Когда грабили отцовский караван. Нет, мессир, я не упрекаю вас. Отнюдь. Поверьте, мне и самому не раз приходилось срываться. Как говорится, человеческая душа не грузовая платформа, нельзя грузить ее поклажей бесконечно, а вы…

— Я прикажу отцовским палачам убивать вас так медленно, что вы состаритесь на дыбе.

Вольфрам кивнул. Спокойно, точно Гримберт пообещал ему кубок не самого скверного вина.

— Многие великосветские сеньоры склонны прощать своим отпрыскам небольшие проказы. Черт возьми, маркиз Фриульский, говорят, простил своему любимому внуку сорок разделанных по всем правилам мясницкой науки слуг из его замка, прежде чем понял, что с малым что-то не так и не заточил его в монастырь. Наверно, ваш досточтимый отец простил бы вас, даже если бы вам вздумалось расстрелять колокола в Туринском соборе. Но в этот раз у шалости могут быть последствия. Вы уничтожили караван, стоимость которого трудно даже вообразить. Вы вскрыли тайные маркграфские делишки, которые он, подобно сеньорам своего уровня, решает не собственной кровью, но чужой. И, словно всего этого мало, вы хладнокровно расстреляли его вассала, рыцаря из маркграфской дружины. Да уж, черт возьми, за это, пожалуй, может влететь, а?

Расстрелянный рыцарь.

Самопроизвольное срабатывание системы управления огнем.

Он ведь не…

— Душевная слабость? — Вольфрам понимающе кивнул, — Еще бы. Даже если вы попытаетесь спихнуть эту выходку на «Смиренных Гиен», ничего не выйдет. Как только слуги вашего отца найдут остатки каравана, а они уже наверняка на пути к нему, им не составит труда определить, из какого орудия был расстрелян несчастный рыцарь. Ваши патроны маркированы, мессир. Клеймом, которое известно даже последнему кузнецу в Турине. Отпираться не получится.

— Я был в плену, — отчеканил Гримберт, — И вынужден был выполнять чужую волю.

— А бежать тайком из палаццо в сопровождении одного только оруженосца вас тоже заставила чужая воля?

Гримберт едва не поперхнулся.

— Я…

— Мальчишки, — Вольфрам кивнул Бальдульфу, терпеливо ожидавшему с пистолей в руке, — Во все времена они ужасные непоседы, которые рвутся из-под родительского крыла навстречу воображаемой славе и приключениям. Чем подчас приносят своим родителям многие горести. Что уж удивляться тому, что наследник маркграфа Туринского, юный Гримберт, воспылав страстью к приключениям, бежал от собственного отца, чтобы примкнуть к рутьерам и обзавестись сомнительной славой?

Гримберт ощутил, как на смену обжигающему жару приходит мертвенный холод.

— Ложь! Чертова хренова ложь!

Вольфрам подмигнул ему и вдруг переменился в лице. Испуганно заморгал, сжался, выставил в кающемся жесте сложенные ладони.

— Молю о пощаде, ваше сиятельство! — взвыл он, — Уверяю вас, у меня и помыслов таких не было, это все он затеял, отпрыск ваш, будь он неладен!.. Как прознал он, что мы рутьеры, вцепился точно клещ. Прими его в отряд и все тут! Я, понятное дело, отказывал, где это виданно, чтоб сын маркграфа, сам рыцарь без пяти минут, и с грязным сбродом якшался? Но очень уж он хотел к рутьерскому ремеслу прибиться. Я так думаю, это через не в меру восторженный дух егойный и молодость. Мальчишки они ж такие, всем известно, им слава нужна, подвиги, свершения всякие… Видно, отчаялся он рыцарскую славу добыть, вот и потянулся к дурной славе, рутьерской…

Гримберт вздрогнул. Вольфрам Благочестивый не был прирожденным актером, местами он переигрывал, местами фальшивил, но все равно выглядел отвратительно естественно. Так, будто в этот миг в самом деле ползал на коленях перед отцом, моля его о пощаде.

— Нет, — тихо произнес он, — Это ложь. Не смейте, вы не можете, не…

— Именно так, ваше сиятельство, — Вольфрам испуганно выпучил глаза, — Я уж и так отказывал и этак, а впустую. Очень уж крепко он решил рутьером сделаться. Прознал, что мы обретаемся в Сальбертранском лесу, и пробрался к нам со своим оруженосцем. Объявил нам, значит, что ноныча он тоже вступает в ряды «Смиренных Гиен» и принимает разбойничьи клятвы вместо прежних, рыцарских. Обязуется служить наравне с прочими и зарабатывать нашим ремеслом. А чтобы мы не сомневались, выложил нам идейку одну. Мол, под покровом тайны собирается в Турине караван ваш, про который он случайно прознал, и везет этот караван богатства несметные. Ему доподлинно известный маршрут, но он просит свою долю из награбленного и сам будет участвовать в налете…

У Гримберта закружилась голова. Это была чудовищная, омерзительная ложь, но Вольфрам Благочестивый выкладывал ее аккуратным узором, как паук выкладывает свою паутину, и получалось так ловко, что дыхание скрежетало в груди.

— Отец никогда вам не поверит, — обронил он, ощущая затылком холодную точку — взгляд пистоли в руках Бальдульфа, — Он разберется, он…

Вольфрам пожал плечами. Он больше не был кающимся разбойником, фальшивая личина мгновенно сошла с него, оставив привычное выражение.

— Отец, может, и нет. А прочие рыцари? Они ведь тоже узнают об этой истории. И не смогут не узнать — их собрат, разорванный вашими пулями, разлагается в бронекапсуле «Радетеля» в считанных лигах отсюда.

Рыцари. Об этом он не подумал.

Вольфрам потер руки друг о друга — еще один паучий жест.

— Только вообразите, мессир, как они будут смотреть на вас с этого дня. Мальчишка, который, мечтая о подвигах, примкнул к разбойникам и хладнокровно расстрелял их собрата. Растоптал рыцарскую честь и все мыслимые добродетели.

— Нет, я…

— О, уверен, ни один суд, мирской, церковный или императорский, не предъявит вам обвинений. Сын маркграфа! Как можно усомниться! Да и кто поверит старому разбойнику вроде меня?.. Но штука в том, что вашему славному рыцарскому сословию не нужен приговор суда, чтобы подвергнуть остракизму или свести в могилу своего собрата, не так ли? Да, формально они будут вам подчиняться. Даже присягнут когда-нибудь, быть может. Но за глаза… Как они будут звать вас, мессир? О чем станут шептаться за вашей спиной? Какие взгляды бросать в вашу сторону? Не знаете? А я знаю.

Убить, подумал Гримберт, собирая силы для одного-единственного рывка. И пусть Бальдульф размозжит мне затылок. Я перегрызу этому старому мерзавцу горло, пусть даже придется глотать его зловонную кровь. Я избавлю мир от одного из самых омерзительных его творений.

— Гримберт-Разбойник. Гримберт-Гиена. Гримберт-Каннибал. Вот какую славу вы с этого дня обрящете в Турине, мессир. Рыцари, которых вы поведете в бой, будут проклинать вас и ненавидеть. И ждать удобного момента, чтобы предать или выстрелить в спину, списав на ошибку автоматики. Вам никогда не суждено будет покрыть себя рыцарской славой, потому что вы уже будете обмазаны со всех сторон, будто дегтем, презрением рыцарской касты. Здесь не помогут ни мольбы, ни епитимьи, ни паломничества. Рыцари, как и гиены, не знают снисхождения. Единожды опорочив их род, вы станете отверженным, презренным, жалким. Хуже, чем последний язычник, хуже, чем отцеубийца. И эту ношу вам придется нести до конца своих дней. Сколько бы подвигов вам ни удалось совершить во славу веры или его величества, все они будут отправлены смрадом, который будет следовать вслед за вами. Сколько бы побед ни пришлось одержать, все они будут отдавать одним и тем же. Запахом предательства, тщеславия и трусости. Вот каким вы войдете в историю, мессир. Разбойником, предателем, лжецом и братоубийцей. Об этом вы мечтали, читая рыцарские романы? Это воображали, впервые забравшись в рыцарский доспех?

Он бросился резко, вложив в рывок остаток сил, о которых сам не подозревал. Крутанулся на месте, чтоб сбросить с плеча свинцовую руку Бальдульфа, извернулся, оттолкнулся ногой и…

Господи, пусть это станет единственным моим подвигом, но дай мне его закончить, о большем не прошу. Кажется, воображаемый Вальдо успел усмехнуться ему на прощание.

Вольфрам Благочестивый не стал прикрываться. Он шагнул навстречу, коротко выбросив вперед руку. Гримберт видел этот удар, который еще не произошел, но вдруг обозначился в воздухе, точно его траекторию услужливо чертил в визоре верный доспех. Кривой, как сарацинская сабля, резкий, он должен был врезаться Гримберту в правый бок. И проломить ребра, вогнав их осколки в легкие. Обрушить вниз, лицом в талую снежную кашу. Заставить глотать кровь со снегом, мучительно хрипя и елозя ногами.

Кажется, он даже успел почувствовать боль в правом боку, за миг до того, как чужой кулак размозжил его ребра.

Прежде чем Вольфрам Благочестивый не усмехнулся ему.

Он так и не ударил. Просто перехватил кулак Гримберта и стиснул его железными пальцами, заставив его застыть в нелепой позе. Они словно пожимали друг другу руки.

Вольфрам приблизил свои морщинистые губы к его лицу.

— Я предлагаю вам куда больше, чем кажется на первый взгляд. Я предлагаю вам не просто жизнь, мессир, но новую жизнь.

Гримберт попытался вырваться, но не смог.

— Заткнись, старый паук… — пробормотал он, — Тебе не обмануть меня вновь, я…

— Гримберт Туринский обретет то, что заслуживает. Он не станет героем, овеянным рыцарской славой, но не станет и предателем. Он просто пропадет невесть где и отчаявшийся отец еще много лет будет рассылать гонцов, чтобы найти его следы, и заказывать службы в церквях. Тщетно, конечно.

— Но я…

— Спустя два дня «Смиренные Гиены» покинут Туринскую марку и более никогда не вернутся в здешние земли. Вы можете последовать с нами. Там, в сотнях лиг отсюда, никто не станет вас искать. Никто не узнает вас. Никто не станет корить. Да, рутьерская жизнь не сахар, едва ли я смогу обеспечить вас рыцарскими подвигами, но… Черт, скучать нам тоже не приходится, верно, Бальдульф.

Бальдульф за спиной Гримберта склонил голову.

— Верно.

Вольфрам выпустил кулак Гримберта из пальцев. Так неожиданно, что тот едва не рухнул в снег.

— Поторопитесь, мессир рыцарь. Я благодушен, но я, как и все рутьеры, больше торговец, чем воитель, мое предложение не может действовать вечно. Как думаешь, Бальдульф, сколько времени у нас уйдет, чтобы сбить в кучу эту ополоумевшую мечущуюся стаю и напомнить ей, кто здесь хозяин?

Бальдульф почесал в затылке.

— Полчаса.

— А чтобы сложить шатры, собрать припасы и выступить в путь?

— Еще час.

— Итого… полтора часа. Довольно приличный срок, как по мне. Как думаете, мессир рыцарь, вам хватит этого времени, чтобы принять решение?

Гримберт не ответил.

Но в глубине души знал — хватит.

Конец