Разгадка шарады — человек

Один за другим Раймон включил все двадцать два телевизора — подарки фанатов по случаю его последнего триумфа в «ТВ, давай». Были тут и маленькие, с никелированными антеннами, словно рожки у марсиан, и здоровенные, как шкафы, уставленные бутылками, одними бутылками… Весь день можно пить беспробудно, если настроение хреновое; и со всех этих экранов, повернутых к Раймону, лился в студию лунный свет. Раздались позывные «Парижского клуба». На шум из ванной вышла Валери.

— Выключи! — крикнула она. — От этого грохота рехнуться можно!

Она протянула руку к ближайшему телевизору, но Раймон схватил ее за запястье.

— Не трожь!

— Уже напился, — сказала Валери. — Ты стал просто невыносим, Раймон!

— Рай… Прошу тебя, зови меня Рай… Ты же называешь его Крисом!..

Она хотела было ответить, что Кристиан Марешаль уже знаменит, а он… Только к чему снова ссориться? Люди с экранов заполняли комнату; сначала их окружили со всех сторон крупные планы какого-то романиста, потом завертелись в народной пляске танцоры под звуки деревенской скрипки…

— Вот это твое, родное, — сказала Валери.

И вдруг отовсюду, с каждой стены возникли они: Крис — волосы напомажены, ослепительная улыбка, в глазах вызов, гитара наперевес — и Коринна — худая, потускневшая, мрачная, ресницы, как бархотки, рот прямой, словно ножевая рана. Но сколько потрясающей нежности во взгляде, когда она поворачивалась к Кристиану!

— Сучка! — процедил сквозь зубы Раймон.

Он бросился ничком на диван, уперся подбородком в ладони, не в силах оторвать взгляд от зрелища. Коринна рассказывала, как впервые увидела Кристиана на любительском конкурсе и как была покорена его выдающимися исполнительскими способностями…

— Врет! — взорвался Раймон. — Он поет не лучше утюга… А главное-то, главное! Разве он выиграл тот конкурс?

— Замолкни, наконец, — сказала Валери. — Болтаешь без остановки.

Коринна как раз говорила о том, как ей пришла в голову мысль дать Кристиану шанс.

— Вот посмотришь, обо мне она даже не обмолвится, — вскинулся Раймон. — Ну, видишь?.. Что я говорил?.. Кроме этого проходимца, никто для нее больше не существует!

Теперь Коринна объясняла, зачем она организовывает гала-концерт в «Афинии». Ей кажется, что Крис уже достаточно известен и вполне может показать сольную программу. Вот и Оливье Жод специально для него написал шесть новых песен.

— Нет, ты только послушай! — кипел Раймон. — Ну и народ! Жод отлично знает, что она любовница Криса! И ничего! Я написал тебе шесть песен! Ты у меня жену уводишь, а я тебя все-таки продвигаю!

Он заколотил кулаками по подушке, на которую опирался.

— Нет, нет, нет! Хватит с меня!

— Оставался бы ты в Сен-Флу, — заметила Валери, старательно покрывая лаком ногти. — Здесь, мой котик, и не такое случается.

Ведущий тем временем спрашивал Коринну, не жаль ли ей самой расставаться со сценой. Последовала короткая напряженная пауза. Казалось, что измученные лица Коринны вопрошающе смотрят на Раймона. Медленный взмах ресниц…

— Еще бы! — сказала Валери, не поднимая глаз. — Пятьдесят пять стукнуло! Столько раз делала пластические операции, что улыбаться не может — того и гляди, кожа на шее лопнет…

Раймон вскочил с дивана.

— Да что же они делают?! — завопил он. — Нет, скажи, Вал, обещала она мне эту песню или нет?

Он стоял, сжав кулаки, в пижаме в черно-золотую полоску, напротив соперника, который как бы вторгся со своей гитарой в его студию. Раймон отбросил челку, свисавшую на глаза, и повернулся к Валери.

— Я понял, они хотят, чтоб я сдох… Да, говорю тебе. Я им мешаю.

— Не выдумывай, — сказала Валери. — Просто он лирик… А тебе ближе что-нибудь бодрое, веселое…

— Издеваешься!

— Вовсе нет. Сам подумай… Он похож на Тино… А в тебе скорее что-то от Бурвиля.

Она едва успела пригнуться. Бокал ударился о стену, и звон разбитого стекла смешался с первыми аккордами гитары. Она убежала в ванную. Услышав, как щелкнула задвижка, Раймон лишь пожал плечами.

Нашла весельчака! Он снова завелся, а Крис тем временем запел кисловатым тенорком:

Раймон не мог стоять на месте: переминался с ноги на ногу, словно старался унять невыносимую боль. Трагедию, драму — вот что он сделал бы из этой песни! Гвоздь сезона! Так нет же — из-за трусости Жода на всех пляжах, во всех модных кабаре, на улицах из открытых окон будет звучать пение Криса: переливы, вздохи, изысканное томление.

Раймон запутался ногами в упавшем на пол поясе пижамы. Схватил его и взмахнул как кнутом.

Что за жалкий идиот этот Жод — доверить свое отчаяние молодому сопернику! Смешно, ей-богу! Раймон одним движением сбросил со стола пачку «Голуаз». И вдруг принялся сплеча хлестать воздух. Пояс громко щелкал, заглушая музыку, разрубая слова.

Валери просунула в дверь всклокоченную голову.

— Хватит! — крикнула она. — Ты с ума сошел!.. Нет! Только не машинку!

Она бросилась на Раймона как раз тогда, когда он собирался грохнуть об пол «Ремингтон».

— Чего ты добиваешься, Раймон?.. Успокойся!

— Они у меня получат, — задыхаясь, проговорил Раймон. — Клянусь, они мне за все заплатят.

Крис раскланялся. Раздались аплодисменты. На всех экранах снова появилось лицо Коринны. Раймон обвил пояс вокруг шеи Валери.

— Придумал! Вот что я с ними сделаю… А начнем с Жода…

— Пусти меня! — прохрипела Валери. — Ведь задушишь!

— Да что ты, это шутка. Я же шутник, весельчак, хохмач.

Его голос сорвался. Он отпустил пояс и, продолжая разговаривать сам с собой, стал один за другим выключать телевизоры. Коринны становилось все меньше, и бешенство его утихало.

Наступила тишина.

— Ну и что, легче стало? — спросила Валери.

— Меня это успокаивает!

Он открыл бутылку виски и сделал глоток, не касаясь губами горлышка, как пили крестьяне в его родной деревне. Потом проворно переоделся в серые бархатные брюки, бледно-голубой джемпер, туфли.

— Уходишь?

— Пойду поговорю с ним.

— С кем?

Он взорвался:

— С Жодом, с кем же еще? Он мне обещал. Пусть выполняет. Я не позволю водить себя за нос, как какого-нибудь молокососа. Это моя песня. Моя, и все. А если откажется, морду набью… Ну-ка, отойди… Вечно ты под ногами путаешься.

Он отпихнул ее, открыл комод, принялся выбрасывать на пол носки, рубашки, пока наконец в руке у него не оказался маленький револьвер.

— Рай… Ты что, собираешься…

— Не будь идиоткой. Конечно нет, просто так мне будет проще с ним говорить. Пусть выбирает… Или они, или я.

— Рай… Прошу тебя… Погоди, я сейчас.

Но он уже шел к выходу.

— Рай… Я пойду с тобой.

Он с грохотом захлопнул дверь. Его машина стояла у подъезда: маленькая «альфа-ромео» с откидным верхом — он купил ее на свои первые гонорары. Она была для него обещанием успеха, удачи, богатства, могущества. Он сел за руль и почувствовал, что храбрость покидает его, как покидает раненого жизнь вместе с последними каплями крови. Сколько усилий! Сколько надежд! Четыре буквально вырванных зубами пластинки… А у кого, собственно, вырванных?.. Да у целого мира интриг, авантюр, соперничества… И деньги потекли. Доказательством тому, что успех действительно был рядом, только протяни руку, — появление Валери… Она нюхом чувствовала поживу… Значит, надо стать сильнейшим, любыми средствами. Крис-то не церемонился…

Раймон рванул с места. Эта песня принесет миллионы — будет на что купить настоящую студию с террасой в шестнадцатом округе, продав наконец эту грязную конуру с окнами на пустырь на улице, прилепившейся к холму. Улица Габриэль! К счастью, никто не знал, где она находится. Так что всегда можно было небрежно добавить: «Это на Монмартре». И вроде все пристойно!

Раймон выругался. Вот привязалась! Сколько еще будет преследовать его эта песня, дергать, как нарыв? Он нажал на газ. Жод жил на улице Лабоэси. Тряпка! Но в сочинении мелодий, припевов, запоминающихся мотивчиков ему не было равных. Как говорили все — второй Венсан Скотто. И все-таки тряпка, под каблуком у Коринны — она заставляет его работать как проклятого и при этом изменяет ему с первым встречным.

Придурок! Только и может, что хныкать с нежными переливами. Правда, в его возрасте… Ему ведь хорошо за шестьдесят, папаше Жоду. Он и тянет на свой возраст; какой-то хилый недомерок, но всегда в безупречных костюмах цвета морской волны; такое впечатление, что он каждую минуту готов принять соболезнования.

Дорога стала свободнее, и Раймон прибавил скорости, радуясь реву мотора. Вот за что он борется — за скорость, шум, радость от того, что может всех обогнать, рискуя при этом задеть неосторожных. И пусть старик пеняет на себя, если вовремя не уберется с его пути!

Отъехал какой-то «мерседес». Раймон занял освободившееся место. Дом он знал: как-то раз он уже приходил сюда, сразу после победы над Крисом в финале. Тогда еще совсем зеленый — высокий худой паренек, плохо одетый и оглушенный успехом. Однако с тех пор кое-чему все же научился. Стал намного раскованнее. Так что он даже не пытался придумать первую фразу, пока ехал в лифте. Он был уверен, что заглушит своим голосом хозяина и что ему достаточно просто дать себе волю. Он выложит ему все — все, что накипело в душе!

Ключ торчал в двери. Он вошел, узнал прихожую, обставленную как будуар, прислушался. Слева находилась гостиная, в конце коридора — кабинет. Наверное, Жод в кабинете — он любил забираться в эту маленькую комнатку, набитую сувенирами: слушал пластинки, смотрел телевизор.

Он и в самом деле оказался в кабинете. Висел на оконной ручке, повернувшись к Раймону тем, что когда-то было тонким, выразительным лицом. Раймон застыл на месте. У него подкосились ноги — никогда раньше он не видел повешенного; однако ярость придавала ему силы. Горечь наполнила его рот. Он не глядя поднес к губам носовой платок. Из телевизора лилась нежная мелодия. На экране медленно проплывали кувшинки, отражались в пруду облака. А в мертвых глазах Жода отражался пруд.

Раймон с огромным усилием, словно плыл против течения, сделал шаг вперед. Перерезать веревку? Но вообще-то это была не веревка. Черно-золотая полоска ткани… и еще кое-какие детали настораживали: полная чашка кофе на низком столике. Жод, без сомнения, только-только встал. Накинул халат сверху пижамы. Обычно он ложился часа в три. Когда другие спали, он сочинял.

Мелодия все звучала в голове Раймона. Обессилев, он присел возле тела на краешек старого кожаного дивана. Сколько раз он видел его в журналах! От плывущих по экрану кувшинок его затошнило. Он нажал кнопку, наступила такая тишина, что стало слышно, как бьется его сердце, и он рассердился на себя за то, что жив. Хотя какая это жизнь! Самый последний пастух Планезы живее его. Остаться бы ему там!.. Но, честно говоря, если бы он там остался… он бы умер от скуки рядом с Катрин и детьми… И что получается? Так и так — смерть! Он посмотрел на Жода, словно надеялся услышать от него совет, но Жод уже присоединился к безутешным влюбленным из своих песен.

Может, позвонить? Куда? В полицию? Или вызвать врача? Как полагается поступать в таких случаях? Проще всего предупредить консьержку… Только для этого нужно встать… Еще минутку… Ее хватило, чтобы осознать последствия, уразуметь, что победа осталась за Крисом. Не нужно обладать особым воображением, чтобы представить себе заголовки завтрашних газет: «УМЕР ОЛИВЬЕ ЖОД», «ЕГО ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЯ», «ПЕСНЯ, НЕСУЩАЯ СМЕРТЬ». И фотографии Жода, Коринны, Криса… К концу месяца тираж пластинки — не меньше миллиона… слава… контракты… гастроли… а ему, наверное, придется искать не только нового композитора, но и нового издателя… даже наверняка… Крис не упустит возможности избавиться от соперника, а поскольку Коринна в «Юпитере» царь и Бог, достаточно будет одного язвительного замечания Криса… Жод уже не защитит.

Он услышал, как мягко застопорил ход лифт, лязгнула решетка, застучали каблуки Валери, и машинально подумал, что ей повезло с такси. Потом внутренне усмехнулся: сейчас в обморок грохнется — и стал ждать.

Нет! Валери только как-то забавно икнула и выронила сумочку. Прежде чем прибиться к мюзик-холлу, она немало помыкалась, хлебнула горя. Она быстро взяла себя в руки и подошла к покойнику.

— На поясе от пижамы, — прошептала она. — Странный способ! Разве что…

И она посмотрела на Раймона.

— Вы поругались?

— Нет. Когда я пришел, он уже висел.

— Пойми, я для тебя стараюсь… Как ты вошел?

— То есть… так же, как ты. Ключ в двери. Наверное, он хотел, чтобы его побыстрее нашли… Погоди, Вал!.. Ты что, решила…

— Перестань, ради Бога. Кто тебе встретился?

— Никто.

— А где ты машину поставил?

— Да тут… метрах в пятидесяти.

— Повезло, — сказала Валери. — Я сошла на Сен-Филипп, из-за пробки. Здесь все чисто. Можно не бояться свидетелей.

— Что? Но я…

— Ты ни до чего не дотрагивался?

— Телевизор выключил.

Она подняла свою сумочку, достала из нее салфетку и тщательно вытерла кнопку телевизора и дверную ручку. Потом взяла Раймона за руку.

— Пошли… Давай скорее.

— Надо сообщить…

— Сообщить!.. Хочешь, чтобы нас задержали, чтобы тебя стали допрашивать?… Пошли, пошли.

Он покорно последовал за ней, совершенно опустошенный, ощутив вдруг, что в этом городе он по-прежнему чужой. Валери сама села за руль.

— Едем в «Юпитер», — решила она. — У тебя же запись… Мы уже опаздываем. Постарайся держать себя в руках.

— Клянусь, Вал, я не…

— Потом поговорим. А сейчас расслабься.

Раймон словно видел наяву кошмарный сон — обрывки так никогда и не сложились в его памяти в цельную картину… Только что вернулись с интервью в «Парижском клубе» Коринна и Крис… Это он отчетливо помнил. А вокруг них толпились те, чья жизнь проходит в кулуарах мира новостей: на студиях звукозаписи, на съемочных площадках, в крошечных артистических барах; это они придумывали смешные фразы, ядовитые шутки, облетавшие за день весь Париж, и с удовольствием наблюдали, как пожирают друг друга священные чудовища. По углам раздавались сдержанные смешки: тут и там шепотом прохаживались по поводу связи Коринны и Кристиана, но каждый спешил поздравить Криса — отныне звезду первой величины. А Раймон слышал, как Валери то и дело шептала ему:

— Держись!

Коринна заметила его, подошла, поцеловала.

— Здравствуй, мой мальчик… Я пробовала дозвониться до тебя вчера вечером… Но никто не снимал трубку. Оливье согласился. Он напишет тебе песню… что-нибудь этакое, чуточку комичное… Ну, ты понимаешь.

Она говорила так быстро, что ответить не было никакой возможности. Да и что отвечать? Что Оливье там… Валери все твердила: «Не подавай виду… Не подавай виду…» Он бы сейчас все на свете отдал за глоток спиртного.

Дальше провал памяти. Коринна говорила ему:

— Не сердись, Рай… Вот увидишь… Ты еще благодарить меня будешь.

А потом он увидел, как Валери болтает с Кристианом. Когда она успела отойти? И чего это она хвост распустила, как последняя дура, перед этим кретином, ловившим каждое ее движение? Пыль в глаза пускает. Значит, она по-прежнему уверена, что это он убил Жода.

Снова пропуск, черный провал… Образовалась толчея. Он оказался стиснутым со всех сторон людьми, сгрудившимися возле телефона. Коринна сидела на подлокотнике кресла и растерянно говорила в трубку:

— Этого не может быть, господин комиссар… когда я ушла… Да, вчера вечером…

Взгляды окружающих следили за женщиной, впивались в нее.

— Он работал, как обычно… Все было абсолютно нормально… Алло?.. Да-да, слышу… С чего ему вдруг себя убивать?

Легкий шумок заглушил ее голос. Кто-то рядом с Раймоном прошептал:

— Она еще спрашивает, с чего… Потрясающе!

Снова наступила тишина; круг сомкнулся теснее возле Коринны — так толпа зевак на улице обступает окровавленное тело.

— Да, — согласилась Коринна, — он бывал подавленным… переутомлялся… но мы все так живем.

— Особенно Крис, с тех пор как попал к ней, — раздался откуда-то тихий женский голос.

— Сейчас приеду, господин комиссар.

Коринна положила трубку, и все бросились к ней с соболезнованиями, в том числе и Крис, не понимавший, как ему себя вести. Коринна плакала. Многие из присутствовавших сопереживали ей. Жода жалели, еще вчера к нему относились немного презрительно, но все же его любили. Сегодня же его любили гораздо сильнее, потому что он сумел уйти тихо, без сцен, как и жил.

Крис помог Коринне подняться. Еще несколько пар рук потянулось, чтобы поддержать ее. Приподнявшись на цыпочки, Раймон увидел лицо Коринны, блестящее и мертвое, как маска. По щекам, словно капли дождя по оконному стеклу, сбегали слезы. Фотограф влез на стул, поднял над головой вспышку и, повернувшись к Раймону, крикнул:

— На первую полосу тянет! Такое событие, соображать надо!

С этого момента все опять помнилось смутно. О работе уже и речи не было. Операторы вышли из аппаратной и присоединились к остальным. Все что-то живо обсуждали. Валери знаком подозвала Раймона.

— Сделай так, чтобы тебя заметили, — сказала она мягко. — Пошевеливайся… Сейчас журналисты заявятся. Тебе нельзя оставаться в стороне.

И они прибыли, чуть позже, с ворохом новостей… Жода обнаружил один его друг… Врач считает, что это — самоубийство… Умер не больше часа назад… Возможно, как раз тогда, когда показывали интервью в «Парижском клубе»… Разве сама песня, если хорошенько подумать, не стала своего рода предупреждением? В ней чувствуется усталость… может, отчасти, обида… да еще какая. «Свет и радость мою унесла ты во тьму!..»

— Что вы думаете по этому поводу? — спросил один из журналистов Раймона.

— В один прекрасный день такое с каждым из нас может случиться, — не дала ему ответить Валери. — Нервы сдают. Живем как сумасшедшие… Вот я, например… Вы же знаете, я из кордебалета «Афинии»… Иной день так устаю, что, кажется, сдохну где-нибудь в уголке… Правда, Рай?

— Для вас смерть Жода — неприятный сюрприз, — настаивал журналист. — Что вы теперь намерены делать?

— Работать, — ответил Раймон.

— С кем?

— С Коринной, с кем же еще?.. У нас заключен контракт на пластинку.

— А дальше?

— У Раймона куча предложений, — быстро вставила Валери. — Можете за него не беспокоиться!

Раймону стало стыдно за их былые стычки. Валери — отличная девочка. Если ему удастся вывернуться, то только благодаря ей.

Позже, в машине, когда она везла его на улицу Габриэль, он поблагодарил ее.

— Играть так играть, — ответила она. — Тут каждый за себя. Тебя этому не учили в твоем Сен-Флу?

Ему хотелось выпить, а руки так дрожали, что он пролил половину стакана. Плюхнулся на диван. Ладно! Самое страшное позади. Валери с любопытством следила за ним.

— Слушай, может, ты мне объяснишь, что на тебя нашло?

— О чем ты?

— Ты что, вошел и прямо бросился на него?

— Ей-богу, Вал…

— Да ладно тебе! Ты или не ты грозился придушить его, когда собирался туда? Приезжаю — он висит. Да к тому же на поясе от пижамы… Не дрейфь!.. Я еще никогда никого не закладывала.

— Черт побери! Это уж слишком. Где моя пижама?

Раймон встал, осмотрелся, заглянул под диванные подушки, прошел в ванную.

— Вот она! — крикнула Валери.

Раймон вернулся в комнату. Валери протянула ему пижаму в черную и золотую полоску. Раймон взял ее, развернул.

— Где пояс? — спросил он.

— Был да сплыл! — сказала Валери. — Он там… на шее у Жода.

Комната вдруг покачнулась, отвратительно заколебалась. Раймон рухнул в кресло. Ему хотелось по-детски расплакаться.

Теперь Раймон пил беспробудно, лишь бы избавиться от наваждения. Пока не было Валери, он разорвал и искромсал на мелкие кусочки пижаму, которой раньше так гордился — она походила на пижаму Жода. Своего рода магический ритуал: он подражал тем из своего окружения, кто сумел взнуздать фортуну. Носил галстуки, как у Беллема, директора «Афинии»; купил «альфу», потому что на «альфе» ездил Люсьен Фрег из агентства печати. Ему хотелось бы заиметь награды, ордена — не из тщеславия, а чтобы окончательно обезопасить себя от провала, завершить наконец марафон упрашивания, хлопот, вынужденного каждодневного рабства. Успех дебютанта казался ему порой настолько шатким и хрупким, что он считал: надежнее висеть, зацепившись кончиками пальцев за водосточную трубу на двадцатом этаже! Его не покидал ужас перед бездной. Лишь спиртное немного притупляло это чувство. А напившись, он вел себя как мальчишка. Разве не идиотизм — порвать такую красивую пижаму! К тому же он зарыл клочья на пустыре за домом и хорошенько утрамбовал землю, чтобы приходившие сюда играть ребятишки, не дай Бог, не нашли бы их. Вернувшись, он почувствовал себя несколько увереннее; если бы Валери вздумалось сейчас его снова расспрашивать, он бы ей задал жару. Но Валери ни словом не обмолвилась о смерти Жода Только как-то странно глядела на него — иронично и покровительственно… И кошмар продолжался. Ее игра — считать его виновным, игра страшная, в которой у него не оставалось шансов. Он сам пожелал изобразить перед ней комедию насилия, и насилие словно поймало его на слове. Все оборачивалось против него. Даже пояс, который он потерял… Как терял, бывало, зажигалку, ключи от машины, носовые платки. А ведь она отлично знала, что он обладает удивительным даром заколдовывать вещи, не раз они вдвоем ползали на четвереньках по студии, уже отчаявшись найти какую-нибудь трубку или запонку.

— Что за черт! Я же видел ее пять минут назад.

— Думаешь?

— Не думаю, а уверен.

— Не злись, котик.

Но он злился, чертыхался — никакого, мол, порядка в доме, — лишь бы не признавать, что сам растеряха. На этот раз винить было некого. Вот он и пил, только бы забыть то, что видел там.

На похороны Жода он идти отказался. Ей пришлось умолять его, вразумлять: он себе ломает карьеру, и вообще его отсутствие будет выглядеть странным и даже подозрительным. В конце концов он сдался, но его распирало от злобы на весь белый свет. На кладбище он держался в стороне, видел лишь головы, слышал лишь обрывки прощального слова — его произнес академик, сокурсник и друг Жода. Зато в вечерних газетах событие освещалось в мельчайших подробностях. В студию их принесла Валери. Раймон даже вздрогнул, увидев заголовки.

— Что я тебе говорил! Ты только прочти… Читай, читай… «ПОГИБ ПОЭТ»… «ПЕСНЯ, НЕСУЩАЯ СМЕРТЬ»…

Журналист выспренно повествовал о том, что Жод умер как раз тогда, когда Крис пел в «Парижском клубе» «Я тебя обнимал»… Судебный эксперт установил время смерти с большой точностью. Разумеется, нельзя утверждать, что существует прямая связь между песней и самоубийством, однако каждый, кому известна исключительная чувствительность покойного, непременно свяжет эти два события.

— Специально для рекламы стараются, — сказала Валери.

— Смотри! — вскрикнул Раймон. — Они кое-что получше придумали… Вот сволочи!

И он начал читать вслух, все громче и громче:

Раймон смял газету в комок, швырнул на пол и ударом ноги загнал под диван. Валери достала ее, терпеливо разгладила и просмотрела конец статьи.

— Да, — произнесла она. — Считай, что Крис выиграл забег.

— Еще бы! Дебют на этой сцене! Любая бездарь имела бы успех!.. Да ему стоит только выйти на эстраду… Овация обеспечена, хотя бы из вежливости… Нет, до чего все это гнусно… Вот увидишь — толпа будет бесноваться! Все захотят попасть на концерт…

— Надо уметь проигрывать, Рай… Был бы жив Жод, ничего подобного бы не случилось…

— Что? Ну-ка, повтори.

— Ты и так меня хорошо понял.

Валери взглянула на часы и спокойно добавила:

— Двадцать минут девятого! Мне пора двигать. Если я не приду вовремя, там такое будет! Терпеть не могу открывать программу!.. Ты меня отвезешь?

Раймон ткнул кулаком в сторону большой афиши, закрывающей окно с разбитыми стеклами. Ему и в голову не приходило вставить новые. С афиши смотрела Коринна Берга, снятая в ту пору, когда она была звездой мирового масштаба, чуть ли не соперницей Пиаф.

— Во всем виновата она! — крикнул Раймон.

— Так ты меня отвезешь?

Он застыл перед афишей.

— Ладно, как хочешь, — сказала Валери.

Он слышал, как Валери набрала номер, вызвала такси. А Коринна смотрела на него, улыбаясь своей знаменитой дерзкой улыбкой. Она словно ожила. До сих пор она была не больше чем картинкой, листом бумаги, спасавшим комнату от сквозняков. Сегодня она впервые вошла в дом. Она глядела на него молча, с вызовом, а он озадаченно рассматривал ее.

Валери ушла, хлопнув дверью. Афиша закачалась от потока воздуха, черты Коринны пришли в движение. Раймону показалось, что она приоткрыла рот, словно собиралась заговорить.

Такси остановилось, отъехало. Раймон налил себе виски. Нельзя было так надеяться на Коринну. Теперь, когда он мог спокойно ее рассмотреть, он легко угадывал за чертами модной парижанки жестокую маску деловой женщины. Он улегся на диван, не сводя глаз с афиши. Сначала он по наивности решил, что интересует ее. Он вспомнил, как взбесился, когда она холодно поставила его на место.

— Ты не красавец и орешь так, словно пожар начался. Тебя придется учить абсолютно всему. Так что не спорь. Подписывай…

Приятели смеялись над ним.

— Что, тебя тоже контрактом пришибла? Теперь нахлебаешься!

Что да, то да. Нахлебался досыта. Она присутствовала на каждой репетиции: в пальцах тонкая голландская сигара, голова чуть склонена набок, глаза прикрыты — ни одной ошибки не упустит.

— Руки… Сунь их, куда хочешь, только с глаз долой!.. А то одни руки видны… Стоп!.. Совсем не то. Учись дышать, мой мальчик. И меру соблюдать надо… Соблюдать меру! Знаешь, что это такое?.. Еще раз сначала… Раз, два, три.

Он пел, а голос дрожал от страха и усталости. Он пел так, как другие карабкаются на горную вершину. А она ловила каждый его промах, малейшую фальшь.

— Так… Ну, вроде получше… Твой стиль — крик души, понимаешь? Ты же из глубинки… Деревенщина!.. Вот только кричать сердцем ты пока не умеешь!

Он работал как каторжный, пел часами напролет. Каждый день она ждала его в репетиционном зале и тут же принималась изводить: слова обрушивались на него, словно удары кнута.

— Прекрати! Не напускай на себя трагический вид! Помощник парикмахера, да и только… Оставь ноги в покое. Это тебе не деревенский хоровод водить…

Когда он изнемогал, она вытирала ему пот со лба тонким надушенным платочком. Тогда он видел ее лицо совсем рядом, как сейчас. Она наслаждалась его усталостью.

— Ну никак тебя не обтешешь! А казалось бы, что тут сложного: немного хрипотцы в голосе и улыбка. Тебе и больно, и наплевать. Неужто с тобой никогда такого не случалось? Тебя никогда подружка не бросала, а?

Операторы услужливо хихикали. Он начинал сначала. Все старался добиться той хрипотцы. Впору было зарыдать. Но продолжал слепо верить Коринне. Пока однажды случайно не услышал, как репетирует Крис. А главное, не увидел ее.

Он снова налил, выпил залпом. Алкоголь обжигал, но тогда ненависть жгла его еще сильнее. Он отыгрался на Валери, привыкшей сносить все. Вышла первая его пластинка… Да, он радовался… но, если честно, не слишком. Больше ему понравились первые гонорары и то ощущение власти, какое они ему дали. Он тогда написал Катрин, подружке детства, ставшей учительницей в затерянном горном селении: «Дела идут… Успех близко…» Но сам он не был в этом уверен — ему никак не удавалось найти собственный стиль. Возможно, следовало усмирить ревность и послушаться советов Коринны. Но он уже устал от ее дрессировки и чувствовал, что она тоже теряет терпение. Теперь она заходила, бросала несколько едких реплик — это было сильнее ее — и быстро исчезала… «Я для Коринны ничто, — думал Раймон. — Вложение капитала, и то не слишком рентабельное».

Теперь он стал пить прямо из горлышка. Коринна все смотрела на него. Это была бумажная Коринна… а та, другая, из чего сделана она?

— А?.. Шлюха… Что в тебе?.. Ничего… Абсолютно ничего.

Он встал. Бутылка опустела. Он покачнулся, как-то вдруг опьянев. Он никогда не мог вовремя остановиться, всегда незаметно для себя превышал норму. Раз — и готов, раздвоился и сам не узнает ни своих желаний, ни тоски, ни ярости.

— Ты еще смеешься, сука!

Он, пошатываясь, шагнул вперед. То ли в глазах у него помутилось, то ли действительно света не хватало.

— Убирайся вон, — приказал он. — Хватит, нагляделись… Отправляйся к нему… Ну!.. Не желаешь?

Он изо всей силы запустил в нее бутылкой. Бумага прорвалась. На месте головы зияла черная дыра. За окном что-то покатилось по земле… «Это — голова, точно голова!..» — хмыкнул Раймон.

— Нечего было меня доставать, — пробормотал он.

Бар оставался открытым. Он схватил новую бутылку, упал на диван и провалился в забытье. Сон сразил его.

…Кто-то тряс Раймона за плечо. Голос звал его из темноты. А ему было так хорошо!

— Раймон… Проснись, Раймон!

Он узнал Валери.

— Отстань, я устал.

— Снова напился!

— Кто, я?

Он тяжело приподнялся, опершись на локоть.

— Она сама начала, — сделал он попытку выбраться их липких сновидений. — Ну я ее и убил.

— Что?

Он захохотал и мотнул головой в сторону порванной афиши.

— Нет! Ее я не повесил!.. Я ее бутылкой… Тюк!

Валери глядела на него с ужасом. Он снова рухнул на подушки.

— Сколько сейчас?

— Почти полночь.

— Надо же, в такой час будить вздумала!

И он тут же отключился, а открыл глаза только утром.

Он чувствовал себя грязным, точно в помойке вывалялся. Валери варила кофе на кухне. Ему не хотелось разговаривать. Он не осмеливался повернуть голову в сторону изуродованной афиши. Вышел на цыпочках из дому и направился, как обычно, к маленькой книжной лавке на углу, чтобы купить «Фигаро». На первой странице было набрано крупными буквами: «УБИЙСТВО КОРИННЫ БЕРГА».

Раймон развернул газету. Рядом со статьей — фотография артистки. С той самой афиши, та же двусмысленная улыбка, что взбесила его.

— Бог мой! — прошептал Раймон.

Он быстро пробежал глазами сообщение. Это было настолько невероятно, что он закрыл глаза и потряс головой, но вчерашний хмель улетучился. Ему не чудилось, Коринна действительно умерла. Он начал медленно читать сначала:

Раймон листал страницы, ища продолжение статьи. Биография Коринны его не интересовала. Но, может, они сообщат какие-нибудь подробности, и настанет конец его мукам. Может, убийца сдался сам. Может…

То, что он прочел под заголовком «ГИПОТЕЗА», его окончательно добило.

Раймон, как лунатик, пошел к дому. Валери чуть было не выронила поднос с завтраком, когда увидела его на пороге: бледный, прислонился плечом к притолоке и слова не может вымолвить.

— Что с тобой?

Он протянул ей газету, дотащился до дивана и плюхнулся на него. Солнце весело заглядывало в дырку на афише и грело ему руки. Он боязливо отдернул их, пересел подальше и стал ждать, когда Валери начнет допрос. «Почему ты не проводил меня вчера на работу?.. Ты выходил из дому в мое отсутствие?.. Точно нет?» Он и сам себя об этом спрашивал. Хоть и знал наверняка, что оставался дома. Коринну убили бутылкой виски. И что?.. Вдруг он вспомнил свою пьяную браваду, вызов, брошенный Валери: «Нет, ее я не повесил!.. Я ее бутылкой. Тюк!»

Рехнуться можно! Валери читала не торопясь, почти с удовольствием.

— Так ей и надо, — сказала она. — Не все коту масленица. Что ни говори, есть на свете справедливость!

Она положила газету на поднос, собираясь, без сомнения, перечитать статью, и протянула Раймону чашку кофе.

— Тебе это пойдет на пользу, бедняжка!

Потом подошла к окну и сорвала афишу — как может хорошая хозяйка терпеть беспорядок в доме! Швырнула обрывки в корзину для бумаг.

— Позвоню, пожалуй, стекольщику, пусть займется окном.

Она держалась вполне естественно, может, чуть веселее, чем следовало. Кошмар продолжался. Раз она не задает вопросов, раз избегает комментариев по поводу смерти Коринны, значит, у нее нет сомнений. Раймон — убийца. Вероятно, она ждала его признаний. Но как признаться в преступлениях, которых не совершал?.. И все-таки даже молчание обвиняло его, с каждой минутой все больше и больше.

Несмотря на свое хладнокровие, Валери выглядела теперь не намного лучше. Она следила за стрелкой часов и наконец включила транзистор.

— Послушаем, что они там болтают, в новостях…

Диктор повторил почти слово в слово то, что они прочли в газете.

— Еще слишком рано, — сказала Валери. — Интересно, что сообщат в двенадцать? Жалко, меня не будет… Репетиция в «Афинии». Беллем хочет устроить сегодня вечером грандиозное представление. Все билеты проданы. Я и так уже ног не чувствую. Что за проклятая работа!

Она зевнула, потянулась, прошла в ванную. «Рада улизнуть! — подумал Раймон. — Бежит как от прокаженного. Ну и пусть. Представляю, как у кое-кого вытянулась рожа!» Крис без Коринны становился таким же уязвимым, как и он сам. Разумеется, сегодня он обречен на успех, но только Коринна сумела бы правильно им воспользоваться. Приятно было об этом думать. Удавалось на время скрыться от мучительной, как тошнота, тоски. Ему хотелось выпить, но при взгляде на бутылку он чуть не застонал. Допил остаток кофе.

— Я ушел! — крикнул он.

Что он надеялся отыскать на пустыре? Рылся среди мусора, пружин от кроватей, затянутых паутиной велосипедных колес, ржавых банок, бутылок всевозможной конфигурации. Поднимал — нет, не та. А она должна быть тут… Она не может быть… там! Или ему пора обратиться к психиатру.

Он пошел по бульвару, выпил в бистро рюмку коньяка, ненадолго задержался у игрального автомата. Словно жил вне своего тела. Точно такое же странное ощущение он испытал, очнувшись от наркоза, когда ему вырезали аппендикс — ты и вроде не ты. Но при этом он понимал, что пытается сам себя одурачить. А что ему оставалось делать? И потом, бутылка, разве она его не дурачила?..

Когда он вернулся домой, Валери уже ушла. Было почти одиннадцать. Транзистор по-прежнему работал. Оркестр исполнял мелодии Жода. Внезапно музыка оборвалась — поступила новая информация. Вскрытие подтвердило первые предположения. Сильный удар пробил череп Коринны, оставив заметный след на лбу жертвы. Вероятнее всего, его нанесли дном бутылки, потому-то она и не разбилась. Смерть наступила между двадцатью и двадцатью двумя часами…

Снова полилась музыка, и Раймон выключил радио. Между двадцатью и двадцатью двумя!.. Сомнений не оставалось. Это он убил Коринну… Коринна умерла одновременно и тут и там. Он сжал виски кулаками. Студия кружилась у него перед глазами. Господи! Да он сейчас потеряет сознание. Он убил Коринну точно так же, как убил Жода. Невзначай! Вот!.. Случайно… Один лишний жест. Неосторожность. Он вспомнил сказки, которые читал в детстве… предания старины… о колдовстве… «Загадай три желания, — говорила фея, — и они исполнятся…» И бедняк желал кровяной колбасы. Она тут же появлялась у него в тарелке… Потом он ссорился с женой: «Чтоб тебе подавиться этой колбасой!» И кусок колбасы застревал у бедняжки во рту…

Хватит! Хватит! Он сам себя истязает — это простое совпадение. Все пояса похожи один на другой! И бутылки все одинаковые! Пока не доказано, что речь идет именно об этом поясе и именно об этой бутылке… а главное, о том самом часе, минуте… Не он один желал смерти Жоду и Коринне! Композитор, несмотря на свой деликатный характер, небось уничтожил немало конкурентов. Таков закон ремесла. А уж Коринна!.. Немного успокоившись, Раймон открыл бутылку скотча и стал ждать двенадцатичасовую сводку новостей. Она началась с сенсации.

Раймон стал судорожно крутить ручку настройки и тут же поймал горячую дискуссию между журналистом и слушателем.

Раймон выключил радио, налил себе скотча. Отпечатки! Конечно, должны быть отпечатки. Полиции останется найти, с чем их сравнить. И она найдет… где угодно… да хоть вот на пистолете. Сердце у Раймона екнуло. Пистолет!.. Он бросился к комоду, отодвинул белье. Оружие лежало на месте… Не безумие ли при таких обстоятельствах хранить в доме пистолет?.. Раймон осторожно взял его — он вдруг показался ему тяжелее и опасней, чем раньше. Лучше его отнести куда-нибудь подальше. Он положил пистолет в карман. Но, прежде чем выйти, решил послушать следующий выпуск новостей.

Есть ему не хотелось, но его сжигала жажда, которую никак не удавалось погасить. Он глотнул скотча, вытянулся на диване рядом с транзистором. В час дня новости передавали дольше обычного. Дело Берга интересовало миллионы людей.

Раймон включил телевизор, стоявший ближе других. Замелькавшие кадры тут же пробудили его ревность: улица, где живет Крис… головы… головы… Человек триста… триста лиц, повернутых к окнам второго этажа. На перекрестке — полицейская машина. На экране возник журналист с микрофоном:

Крупный план: туши, телячьи головы, бараньи ляжки. Потом во весь рост мясник — усатый, здоровенный, он вытер руки краем своего фартука и произнес с бургундским акцентом:

Раздались возгласы поддержки, и парень возбужденно замахал руками, приветствуя невидимых зрителей. Камера снова показала дом Криса: балкон, закрытые ставни.

На мгновение Раймону захотелось смешаться с толпой. Послушать зевак, пройти сквозь скопление людей к подъезду, улавливая за спиной шепот: «Это — Рай… Тот самый… Он еще поет в „ТВ, давай“… Лично мне он нравится больше, чем Крис». Одна его половина погружалась в мечты, а другую переполняла решимость отчаяния. Нет! Даже речи не может идти ни о каких выходах! Тут же нарвешься на приятелей, они будут сочувственно хлопать по плечу, утешать. Сегодня день Криса. Только на него и смотрит вся страна…

Ну и пусть! Раймон выключил телевизор и выпил немного скотча. Может, еще все переменится. О! Если бы таинственному убийце удалось исполнить угрозу!.. Ну и что из этого?

Он вдруг ясно, словно со стороны, увидел свое будущее: никогда ему не стать настоящей эстрадной звездой. Пластинки, конечно, у него еще будут… если удастся найти хорошие песни, причем написанные специально для него. Но путь на сцену ему заказан… потому что он неловок, потому что он чернявый, волосатый, коренастый, как крестьянин Канталя. И, сознавая это, он всегда безумно волновался перед выходом. Еще несколько лет, а может, месяцев, и он займет свое место — певца народных праздников или крошечных курортных городков… Он уже сейчас видел свое имя на афишках: «Рай… плейбой государственной телерадиосети»… Он словно уже читал статьи в «Утреннем вестнике черной горы» или «Рожке Маржериды»: «Наш земляк исключительно талантливо исполнил очаровательные куплеты, которые…»

Он рывком перевернулся на другой бок. Нет! Никогда!.. Он слишком хорошо знал, как ему необходимы студия, микрофон, оператор, взмахивающий рукой из-за стеклянной перегородки: «Начали!» — и бистро, где завсегдатаи четко определяли рейтинг каждого, где можно было узнать объем продаж любого диска, где малейший успех отражался на лицах, рождал уважение, молчаливое почтение. Сначала его звали молонпизцем, по названию деревни, потом Шандессом, потом Раймоном… потом Раем… А завтра он снова станет Раймоном… и директор студии скажет ему с доброй улыбкой: «Погодим немного с твоей следующей пластинкой… Куда торопиться?..» Он хоть и был новичком на эстраде, но интуитивно чувствовал ее коварство и знал наверняка, что умрет, если она его отринет. Может даже, не без помощи этого самого пистолета, который оттягивал ему карман, — в конце концов, не стоит, наверное, совсем от него избавляться.

Телефонный звонок. Его словно током ударило. Он бросился к аппарату, но это оказалась всего-навсего Валери.

— Не волнуйся, — сказала она. — Я постараюсь заскочить перед спектаклем, но не уверена. Они требуют, чтобы к половине восьмого все танцовщицы были на месте, представляешь?.. Полиция уже сейчас на каждом углу. Комиссар… ну, тот… у него еще фамилия такая… Весалье, что ли? Так он всю сцену перерыл. Похоже, после нашего первого выхода придется сидеть в гримерных до самого антракта. А я так хотела поглядеть на Криса из-за кулис… Вот черт! А знаешь, сколько стоит билет с рук?.. Угадай… Пятьсот… Я могла купить сколько хочешь! Вот бы сейчас отхватила!

— Значит, Крис решил петь? — перебил ее Раймон.

— Конечно! Какой дурак упустит такой шанс! Он только что передал, чтобы проверили аппаратуру. На проспекте уже полно народу, ждут начала. Если я не приду к ужину, ты сам-то проглоти что-нибудь… А если собираешься сюда, то лучше ехать на метро. Пробки будут такие!..

— Никуда я не собираюсь, — отрезал Раймон. — По телевизору посмотрю.

— Ну и правильно. И мне потом расскажешь, а то я-то ничего не увижу. Вот невезуха!

— Да ничего и не случится.

— Думаешь? А вот полиция считает по-другому… Говорят даже, публику будут проверять на входе… Ну, до вечера, котик!

Весь день Раймон слушал новости. Концерт в «Афинии» затмил все остальные события. В пять часов передали призыв префекта полиции сохранять спокойствие.

Семичасовой выпуск был чуть ли не полностью посвящен концерту. Дали звуковую зарисовку, и в студию ворвался гул с трудом сдерживаемой толпы.

«Фуфло, — подумал Раймон. — Теперь Крис точно выиграл. А может даже, он сам это все и придумал…»

Он перешел со скотча на водку. Он не был пьян, но уже давно его состояние нельзя было назвать нормальным. Апатия сменилась возбуждением. Он вышагивал по комнате, включая один за другим телевизоры — это создавало иллюзию безопасности и могущества. Потом открыл банку тунца. Валери уже не придет. Она боится! Она его боится! Вот почему ее никогда нет дома с тех пор, как… Да нет, ерунда. Они же хорошо жили, хоть и ссорились. «Может, она считает меня сумасшедшим?» — подумал Раймон. Правда, Валери не назовешь впечатлительной. Скорее всего, она просто осторожничает. Вдруг в студию нагрянет полиция с обыском, начнет задавать каверзные вопросы — лучше в это время оказаться подальше от дома. А возможно и другое… Вполне вероятно, она просто не хочет знать, что он предпримет дальше: она же считает его преступником… А вдруг он отправится в «Афинию» и убьет Криса?.. Или станет дожидаться более удобного случая?.. Чувствуя, что окончательно сходит с ума, Раймон принялся за бурбон — ему нравилось, как он обжигает желудок. Одно несомненно: Вал будет держать язык за зубами. Но при малейшей опасности расколется… как и любой на ее месте. Кому он, собственно, нужен? Кто станет его защищать? Здесь он — словно во вражеском лагере. Раймон подправил изображение. Как бы ему хотелось увидеть себя на двадцати экранах сразу! Двадцать жизней, тысячи, миллионы жизней! Пусть смотрят те, кто знал его с пеленок, кто говорил: «Этот не такой, как другие! Этот палец о палец не ударит!..»

Он рассеянно слушал сводку погоды, на экране возникали причудливые схемы со стрелками, словно угрожавшими темному массиву Оверни. И вдруг, сразу отовсюду, раздалось сообщение, которого он ждал.

Показали комнату Криса. Он сидел в кресле в халате, откинувшись на подушки.

Камера медленно наезжала на него, безжалостно укрупняя осунувшееся от тревоги лицо, застывший взор и тонкую морщинку, перерезавшую лоб, словно след, оставленный скальпелем.

— Подонок! — рявкнул Раймон. — Тяжело ему!.. Да он мать с отцом пришибет и не охнет!

Дальше показали проспект Монтеня, неподалеку от «Афинии». Огромная толпа выплеснулась на проезжую часть, огибая со всех сторон полицейский фургон. В студию ворвался многоголосый шум.

И тут же в кадре появился комиссар Мессалье: он стоял в фойе, лицо волевое, волосы ежиком, на ровных зубах отражался свет прожекторов. Раймон даже не заметил, как снова налил себе. Ему не нравился этот человек; он боялся его всем своим издерганным существом. Комиссар, казалось, чувствовал себя уверенно.

Камера, установленная, вероятно, где-то на крыше, дала общий план. Она медленно поворачивалась, показывая подходы к мюзик-холлу. Сверху толпа напоминала поток лавы, жирный, в змеящихся струйках. Он начал тяжело разделяться на рукава, раздались крики.

Снова вопли. Раймон завороженно переводил взгляд с экрана на экран. Ему хотелось видеть все. Он бы отдал… даже жизнь отдал бы… лишь бы на минуту оказаться на месте одного из тех, кто дружески махал рукой и, приветливо улыбаясь, поднимался сейчас по ступеням мюзик-холла. Возникла сутолока, раздались возгласы.

Показали зал. Он был уже полон. Молодежь возбужденно перекликалась… Слышались громкие хлопки.

Музыканты рассаживались в яме. Вдруг какой-то человек, вероятно полицейский в штатском, приказал им выйти, и они один за другим снова удалились. А шум все нарастал. Раймон и сам уже не владел собой. Волосы его слиплись от обильного пота. Стакан дрожал в пальцах. Он забрался с ногами на диван, уселся поглубже.

Появление конферансье, вынырнувшего из складок занавеса, было встречено такими воплями, топотом, взрывами лопающихся мешков, что слова его потонули в этом гвалте. Он беспомощно развел руками и снова скрылся. Раймон представил себя на месте Криса. Если когда-нибудь к нему вернется удача, он тоже будет слушать из-за кулис этот рев… ему тоже доведется шагать в свете прожекторов навстречу многоголовому зверю. Сумеет ли он?.. Да… Да… Он стремился к этому мгновению изо всех сил. И он своего добьется, если только преступник осмелится сейчас нанести удар… если Крис сойдет с его дороги… Раймон жадно выпил, как раненый, который возвращается к жизни, и подался вперед, кусая ногти.

Занавес начал медленно раздвигаться, открывая сцену, в глубине которой небольшая группка сопровождающих ожидала выхода Криса. На этот раз раздались не просто вопли, а дикий рев; вся студия содрогалась от гула — зал приветствовал Криса. Вот он — настоящий успех, вот слава, вот удача… Раймон задыхался, словно под пыткой. Наконец показался Крис, сначала совсем маленький — точка на экране, — но, поскольку камера быстро приближалась к нему, он рос на глазах, словно аплодисменты превращали его в гиганта. Он занял собой весь экран: выразительное, светящееся лицо, лихорадочно блестевшие глаза, будто две загадочные впадины, — в нем чувствовалось что-то сверхъестественное. Теперь он чуть не касался соперника.

— Сволочь! — прошептал Раймон и отпрянул к самой стенке.

Фортепьяно, ударные и контрабас заиграли слишком хорошо знакомую Раймону мелодию, но он даже не слышал ее. Он весь обратился во взгляд и вживался в ненавистный облик с такой страстью, с какой другие предаются любви. Он растворился в нем, кожей, каждым нервом своим ощущал ужас, владеющий Крисом, и думал: «Вот сейчас… сейчас надо стрелять… сейчас…»

Шум в зале постепенно стихал. «Вот сейчас…»

Показанный в полный рост Крис прижал руки к груди, словно старался унять пронзительную боль. На самом деле этот законченный лицемер ждал, пока наступит полная тишина — ощутимая, душераздирающая, — будто бы заранее переживал тоску и безысходность, наполнявшие песни Жода. Он потянулся к микрофону.

— Господи! Сейчас надо, ну давай! — крикнул Раймон.

Снова крики, снова аплодисменты; опять от рева задрожали телевизоры. Раймон встал. Он огляделся, вспомнил про пистолет в кармане. «Раз ни у кого не хватает смелости…» Он сам не сознавал, что делает. Видел только, как обнажаются зубы Криса в торжествующей улыбке. Он вытянул руку с пистолетом и выстрелил в ближайший телевизор.

Его оглушило. Телевизор разлетелся вдребезги. Взметнулись языки пламени, повалил дым. Раймон вне себя прицелился в другой экран, но рука его ослабла… Двадцать изображений Криса синхронно покачнулись, двадцать ртов открылись в беззвучном крике, поскольку его заглушали повскакавшие со своих мест зрители. А потом Крис упал на колено. Раймон опустил дымящийся пистолет. Со стороны кулис к авансцене спешили люди. Крис рухнул лицом вперед.

Занавес поплыл, закачался, и изображение исчезло. Что-то похожее на рыдание вырвалось из груди Раймона. Он слушал… Неужели опять? Что это за кошмар? Может, он просто бредит? Он осторожно повернул голову… А вдруг сейчас увидит, как по стенам бегают крысы?.. Экраны снова ожили, зазвучала нежная мелодия, закачались кувшинки.

— Нет, — произнес Раймон вслух. — Нет, только не это…

Затуманенное сознание его в панике искало выход. Он бросился к дверям, обернулся, чтобы еще раз убедиться… Кувшинки, повсюду кувшинки. Он весь был в кувшинках, как утопающий, вынырнувший последний раз на поверхность… И по щекам струилась вода… а может быть, слезы… Он бросился в темноту, даже не закрыв двери.

— Огнестрельное ранение, — сказал врач. — Пуля застряла в теле. Нужно немедленно оперировать.

Шум в зале стоял такой, что Мессалье его еле расслышал. Подошел один из охранников.

— Что делать, шеф?.. Многим уже удалось уйти… Наши, конечно, растерялись немного… Некоторые из оставшихся начинают беситься… Мне кажется, лучше всех выпустить… В зале же более тысячи человек. Если каждого осматривать да устанавливать личность, представляете, когда мы закончим? А главное, что это даст? Наверняка преступник…

— Погодите! — прервал его комиссар.

Он хорошо сознавал, в какое попал положение, но привык быстро принимать решения.

— Предупредите директора… Пусть скажет зрителям несколько слов… Правду скрывать незачем, но и драматизировать не надо… Рана неопасная… Вдруг кто-то что-то видел или хочет сообщить… Почем знать?.. Пусть этого человека немедленно проведут на сцену.

— А что делать со зрительным залом?

— Немедленно освободить помещение! А тех, кто будет сопротивляться, пусть забирают в участок…

Он вернулся к раненому. Врач опустил рубашку. Стал вытирать носовым платком окровавленные руки.

— Жить будет? — тихо спросил Мессалье.

— Смотря где застряла пуля… Во всяком случае, где-то совсем близко от сердца.

Комиссар опустился на колени, осторожно приподнял промокшую рубашку и осмотрел рану.

— Калибр небольшой, — сказал он. — Скорее всего, 6,35… Стреляли из зала; из первых рядов, наверное… Но от занятых мест до микрофона не меньше двенадцати метров. Попасть с такого расстояния из револьвера калибра 6,35 — просто невероятно!

Он поднялся, озадаченный, увидел двоих полицейских с носилками. Директор зала, Беллем, тронул его за рукав.

— Господин комиссар… В зале присутствуют известные люди… Их так запросто не выпроводишь… И кроме того, друзья Криса…

— Хорошо, — согласился комиссар. — Пусть соберутся в фойе. Я к ним сейчас выйду.

Подбежал офицер полиции.

— Шеф… Что делать с теми, кого мы заперли за кулисами?

— Освободите… Нет, подождите… Большинство из них хорошо знают парня… Лучше их допросить сейчас же… Скажем, через пять минут.

— А где?

Комиссар поискал глазами Беллема, но тот уже исчез со сцены. Двое агентов уносили на носилках раненого.

— В дирекции, — решил Мессалье. — Да! Мне нужен Лартиг.

— Я здесь, шеф.

Мессалье обернулся.

— Отличная работа, — сказал он. — Углядеть за залом как следует не можете! Кажется, я дал вам достаточно людей!

— Мне очень жаль, шеф. Но они как взбесились. Все прыгают, со всех сторон кричат. Тут уж не знаешь, за кем смотреть.

— Но стрелявший все-таки должен был подняться, чтобы точнее прицелиться.

— Не обязательно. А потом, они почти все слушали стоя. И размахивали руками! Разве тут углядишь?.. Уверяю вас, мы очень старались.

— А звук выстрела? Никто, естественно, ничего не слышал!

— Стоял такой гвалт: кто мешками хлопает, кто кричит, кто аплодирует! На звуки мы и внимания не обращали!

— Пишите отчет. И не ждите благодарности.

— Да уж знаю.

— Мне тоже радоваться нечему, — добавил Мессалье, сердито сунув руки в карманы.

Комиссар выглянул из-за занавеса. Зал быстро пустел, За его спиной заканчивала работу оперативная группа. Возле микрофона остался лишь нарисованный мелом силуэт да несколько бурых пятен. Ни малейшей зацепки! Преступник понял лучше полиции, что в толпе перевозбужденных фанатов он ничем не рискует. Но он забыл: если человек убивает одного за другим композитора, импресарио и певца, значит, он и сам принадлежит к тесному мирку эстрадной песни. Следовательно…

Мессалье не был гением следствия, но он работал настойчиво и методично. И кое-что в его активе все же имелось: прежде всего, отпечатки пальцев. Они не принадлежали ни одному из тех, кто был на учете в уголовной полиции, но рано или поздно могли сыграть свою роль… И потом, существовало еще анонимное письмо! Пришло время им воспользоваться.

Мессалье задержался на минуту в фойе, попросил остаться всех, кто знал Криса Марешаля. Он намерен с ними поговорить. На улице все еще не расходилась толпа зевак, но напряжение спало. Полиция взяла ситуацию под надежный контроль.

Зато свидетелей не оказалось. Ни одного. Мессалье расположился в кабинете Беллема. Малыш Ламбертини был у него за секретаря.

— За кулисами много народу? — спросил он, прикуривая первую сигарету.

— Человек пятьдесят… танцовщицы, гримеры, техники… И все, как ни странно, настроены против нас.

— Я могу их понять, — буркнул комиссар.

Парад начался. Мужчины кипели негодованием, женщины плакали. Рассказывали всякие глупости, вспоминали мелочи, забавные истории, и остановить их Мессалье было невероятно трудно. Анонимное письмо лежало перед ним на столе.

— Посмотрите, — говорил комиссар каждому из входящих. — Вы когда-нибудь видели такую бумагу?

Бумага была самая простая, обычного формата. И цвет ничем не примечательный, голубой.

— У меня тоже есть такая, — сказал контрабасист, — в универмаге купил.

— А шрифт? Обратите внимание: буквы «о» и «е» забиты… лента бледная… заглавные буквы подпрыгивают… Вы никогда не получали письма, где бы…

— Нет. Нет. Ничего не могу сказать.

Все твердили одно и то же. Мессалье даже удивился, когда девушка, с которой он разговаривал, вдруг смутилась.

— Вы узнаете бумагу?

Девушка молчала. Лежащие на сумочке руки задрожали.

— Посмотрите-ка на меня.

Она подняла голову. Просто очарование: гладкая кожа, румянец, удивительный для девочки, росшей, как сорняк, на улицах Парижа. Элегантная даже в своей дешевенькой одежде. В меру надушенная.

— Как вас зовут?

— Валери… Валери Ванс.

— Чем вы занимаетесь?

— Танцую.

— Вы только что узнали бумагу… этот шрифт… Не отрицайте.

— Я… мне показалось.

Мессалье стукнул кулаком по столу.

— Давайте без глупостей, а?.. Со мной такие штучки не проходят… Вы уже где-то видели этот листок… где?

Она пыталась сопротивляться, пальцы на замке сумочки побелели.

— Где вы живете?

— У Рая.

— Кто это — Рай?

— Раймон Шандесс.

— Кто он такой?

— Певец.

— Ах вот оно что… У него есть пишущая машинка, да или нет? Я все равно проверю.

— Есть.

— С черной лентой… а буквы «о» и «е» забиты.

— Да… кажется.

— А пистолет?

— Нет… Если бы был, я бы знала… Рай — вспыльчивый, но не злой, уверяю вас, Господин комиссар.

— Но он ведь завидовал Кристиану Марешалю?

— Черт побери! Поставьте себя на его место… Оливье Жод обещал песню ему, а они потом все переиграли за его спиной, и Коринна Берга отдала ее Крису.

— Жод… Коринна… Крис… И все из-за одной песни!

— Песни, которая пойдет на ура… это большие деньги, господин комиссар.

— Знаю… Вернемся к Раймону… Он находился в зале?

— Не знаю.

— Как! Вы не знаете, где в такой вечер был ваш парень?

— Нет. Я всю вторую половину дня репетировала и домой не возвращалась.

— А он не говорил, что собирается делать?

— Нет… Он был не в духе.

— Вот как? И давно?

Валери измученно пожала плечами.

— На него частенько нападает. Сразу видно, что вы не из наших!

— А вам никогда не приходилось слышать от него угроз в адрес Кристиана Марешаля или кого другого?

— Нет… Не помню.

— Ваш адрес.

— Улица Габриэль, 48-бис… На первом этаже, один художник приспособил помещение под студию.

— Дайте мне ключи.

Валери прижала сумочку к груди, готовая сорваться с места, но она принадлежала к тому разряду людей, которые не могут ослушаться полицейского. Она протянула Мессалье связку из двух ключей.

— Спасибо. Теперь вы будете сидеть смирно и дожидаться меня, — он показал на Ламбертини, — вот с этим господином… Я скоро вернусь.

Она переводила взгляд с одного на другого.

— Я хотела… это… это серьезно, да?

— Что?

— Крис серьезно ранен?

— Да нет, нет.

Послышался шум из коридора.

— Остальных можешь отпустить! — крикнул комиссар Ламбертини. — И позови Лартига. Он мне нужен.

Зазвонил телефон. Говорил врач из больницы Некера, судя по голосу, он бежал к телефону.

— Раненый скончался, — сказал он. — Пуля застряла возле самого сердца.

— Какой калибр?

— 6,35… Обычно извлечение пули проходит без особых осложнений, но Кристиан Марешаль не выдержал… Мы все перепробовали… уколы… массаж… никакого эффекта.

— Хорошо. До завтра никаких сообщений для прессы. Я заеду. Спасибо.

Он повесил трубку, повернулся к Валери спиной. Какая удача, что нашлась ниточка! А то бы… Если действовать быстро, можно схватить убийцу еще сегодня. Вошел Лартиг.

— Есть кое-какие новости… Знаешь, где улица Габриэль?

— Да… На Монмартре… Ведет прямо к лестнице.

Они сели в полицейскую машину, Лартиг вел, а Мессалье подводил итоги. Остановились в нескольких метрах от студии.

— Он дома, — сказал Мессалье.

В студии вроде бы горел свет.

— Как странно, а? — пробормотал Лартиг.

Комиссар бесшумно приблизился. Дверь оказалась не заперта.

— Господи! Только бы…

Он бросился в квартиру и остановился как вкопанный. В доме пусто, но телевизоры включены — они стояли тут повсюду.

— Сбежал, — сказал Лартиг. — Расписался в преступлении.

Комиссар стал обходить помещение, остановился перед разбитым телевизором… Любопытно… Возле дивана валялся пистолет, он быстро поднял его, обернув руку платком. Калибр 6,35 и еще пахнет порохом…

Рядом на столе стояла пишущая машинка. Они нашли в ящике бумагу. Тот же цвет, тот же формат, та же выделка. И машинка слабо пропечатывала «о» и «е», выбивала из строки заглавные буквы.

— Забери все это, — приказал Мессалье. — Уверен, что на рукоятке оружия те же отпечатки, что и на письме и бутылке… Лучших улик просто не бывает!..

Он выключил телевизоры, не торопясь, осмотрелся.

— Чего-чего, а бутылок тут хватает, — заметил он. — Две или три точно такие, как та, которой убита Коринна Берга… Ладно!.. Остается получить ордер на арест… Далеко он не уйдет!

Мотив все еще звучал в голове… Теперь пело несколько голосов, много голосов… мальчиков, девочек… Так это ему снится; он учится в школе… Да, он в школе… Он открыл глаза. Дети пели внизу. Им подыгрывала фисгармония… Она отдала ему свою спальню… На старых фотографиях в золоченых рамках ее родители… А вон тот большой снимок над камином… стайка напряженно глядящих в объектив девушек, неловких, гладко причесанных — это выпускной класс Катрин, когда она заканчивала педагогический коллеж… Он бесшумно спустил ноги с кровати и увидел, что одет в пижаму Катрин, голубую, с кружевами на манжетах… Он совсем ничего не помнил… Наверное, она напичкала его успокоительным… Его мучила жажда, и он долго пил из кувшина на туалетном столике, как зверь, задыхаясь от долгого бега. Вода выплескивалась, лилась ему на грудь… Она была прохладной, животворной, как в ручьях, где когда-то очень давно водилась форель. Он перевел дух и подошел к окну. И увидел крошечный школьный дворик, расчерченный мелом для игры в классики, дальше неправильными прямоугольниками тянулись поля — этот край не терпел ровных линий, — а на горизонте вставали горы, округлые, мягкие, первозданные… У него горело в горле и в груди, будто вместе с водой в него проникло страдание. Ему не следовало… Не должен он был сюда приезжать…

Вдруг во двор, пронзительно крича, словно стрижи над вечерними крышами, высыпали ребятишки. И он был таким же, одевался, как и они, в толстый плюш, стригся коротко, чуть ли не наголо.

— Проснулся?

Он даже не слышал, как она вошла.

— Катрин!..

— Я устроила перемену… Скоро уже каникулы… И потом, здесь я сама себе хозяйка.

Они чувствовали себя неловко, хотя вместе росли, вместе играли, могли вместе прожить жизнь, если бы…

— Где моя машина? — спросил Раймон.

— Я спрятала ее в старой пастушьей хижине — туда теперь никто не заглядывает… Не бойся.

Она подошла к нему совсем близко. Он увидел все то же круглое свежее лицо с насмешливым выражением, которое он когда-то любил. Она была одета в белое платье с застежкой на плече, делавшее ее похожей на лаборантку.

— Тебе удалось отдохнуть?

Он с трудом сел на кровати.

— Я опустошен, — прошептал он. — Прости, Катрин… Я не подумал… Мне хотелось одного — спрятаться!.. Лучше места я не нашел… Глупо! Здесь меня запросто найдут.

— Никто не видел, как ты приехал, — сказала Катрин невозмутимо, тем тоном, каким обычно успокаивала детей. — А если меня спросят, хотя это и маловероятно, я скажу, что ничего не знаю… кроме того, что написано в газетах… Как ты себя чувствуешь?.. Вчера утром вид у тебя был совершенно безумный. Я даже испугалась… Ведь это неправда?.. Ты их не убивал?

Раймон спрятал лицо в ладонях.

— Не знаю… Я уже ничего не соображаю…

Она ласково погладила его по голове.

— Бедный мой! Отдохни еще… Тебе необходимо отдохнуть… Надо же — такой сильный и такой слабый!

— Клянусь, все, что я тебе рассказал, правда.

— Конечно!.. Пояс, бутылка, выстрел из пистолета…

Она засмеялась и села возле него на кровать.

— Что может быть естественнее! — продолжала она. — Пошел навестить знакомого, увидел, что он повесился, и счел себя виновным… Бросил бутылку в картинку и вообразил, что убил человека, который находился совсем в другом месте… Выстрелил в телевизор, а попал в певца!

— Но не приснилось же мне все это! — вскричал Раймон.

— Нет! Конечно, не приснилось. Но кто-то, наверное, очень старался, чтобы приснилось. Послушай… ложись и отдохни… Вот тебе таблетки, будь умницей, выпей прямо сейчас… Такие истории, как ты мне рассказал, я сама сочиняю детишкам, когда они начинают уставать и перестают слушать…

— Уверяю тебя…

— Бедный мой оборотень, — сказала Катрин, целуя его в щеку.

Она помогла ему снова лечь, подоткнула одеяло, все с той же ласковой решимостью, которая расставляла все по своим местам и так удачно сочеталась с этим светом, тишиной и покоем школы. Раймон погрузился в сон.

Когда он проснулся, она сидела у его изголовья, вязала свитер. Она приподняла вязание, чтобы он смог рассмотреть.

— Правда, красиво получается?.. Ну как, тебе лучше?

— Уже есть хочется, — сказал Раймон.

Катрин от души рассмеялась, как будто она вызвала его голод и страшно этим гордилась.

— Все готово. Надеюсь, тебе по-прежнему нравятся наша кровяная колбаса и грибная похлебка… Ты там так изменился… Пойду подогрею… Я выстирала и погладила твое белье… Кстати, можешь шуметь. Мы одни.

— Спасибо, Катрин.

Он был страшно растроган. Чистая рубашка, безупречная стрелка на брюках и все остальное: запах дома, ветер гор, раздувающий занавески… Смешно, но у него прямо горло перехватывает… Внизу Катрин гремела кастрюлями. Он вдруг вспомнил мелодию песни: «Я тебя обнимал…» Обнимать Катрин… И больше ни о чем не думать!.. Он спустился вниз, остановился на пороге классной комнаты. С доски еще не стерли пример на сложение. Под стеклом меры объема, веса, строго выстроенные оловянные и медные гирьки… карта Франции, глобус, на стенах — лучшие детские рисунки… Все понятно и ясно. И никакого обмана! Он вошел в кухню, и Катрин, словно так и надо, подставила ему щеку для поцелуя.

— Садись вот здесь… Видишь, у меня тесно.

Она убрала со стула газеты.

— Я покупала все, в которых писали о тебе… Получилась целая кипа.

Все так же улыбаясь, она налила Раймону супа.

— Горячо! Не обожгись.

Она смотрела, как он ест. Он чувствовал, что напряжение спадает. Наступила минута, когда он откинулся на спинку стула, положил руки на скатерть ладонями вниз и улыбнулся.

— Ну как? — спросила она. — Приходишь в себя?.. Прошло твое безумие?

— Ой, давай не будем об этом, — устало произнес он. — Мне все равно от этого не избавиться, ты же понимаешь.

— Все дело в твоей подружке… этой Валери…

— Кати! Не будь злюкой!

— Ты ее любишь?

— При чем тут это? Какое отношение имеет одно к другому? Что она могла мне сделать?

— Господи, Раймон, каким же ты можешь быть глупым, когда захочешь!.. Подумай же, наконец!.. Ты никого не убивал, но получалось так, будто ты убил всех троих. Значит, непременно кто-то постарался, подтасовал карты.

— Во всяком случае, не Валери.

— Правда?.. Тогда объясни мне, что произошло с твоей пижамой?

— А что с ней произошло?..

— Ты сказал, что Жода повесили на поясе от твоей пижамы. А тебе не пришло в голову, что Валери просто спрятала его, когда вы вернулись домой, чтобы создать видимость улики?

— Это ни в какие ворота не лезет!

— Даже так! Ты говоришь, что задушишь Жода; приходишь к нему, а он мертв; повесился на поясе, который как две капли воды похож на твой… И хочешь, чтобы твоя милая подружка упустила такую возможность?.. Нет?.. Не доходит? Разве тебе не ясно, что, как только Валери получила возможность сказать: «Это Раймон убил Жода», ты оказался у нее в руках?.. Я, мол, пыталась его удержать, побежала следом, но опоздала…

— Ей-богу, ты ревнуешь!

— И что с того?.. Тебе повезло, что я ревную… потому что зато я прекрасно вижу всю подоплеку твоего безумия! Только женщина может разобраться в женских интригах!

— Но, Кати, какая надобность Валери держать, как ты говоришь, меня в руках?

Катрин горько рассмеялась и пожала плечами.

— Сама невинность!.. Да ты стал ее собственностью… ты больше пальцем не мог шевельнуть, не получив у нее разрешения. Думаю, таким шлюхам нравится, когда они могут помыкать теми, кто их содержит… Я уж молчу о другом… что просто бросается в глаза.

— Не говори только, что это она убила Коринну.

— К несчастью, она никого не убивала… Во всяком случае, пока. Если дать ей такую возможность, она прикончит тебя… Ты не читал, что она сообщила прессе?

Раймон протянул руку к графину с вином, но Катрин опередила его.

— Нет… С этим покончено!.. Если бы ты меньше пил!..

— А ты поставь меня в угол!

В глазах Катрин блеснули слезы.

— Зря я так о тебе беспокоюсь, — прошептала она.

— Прости, Кати… Я просто никогда не видел, чтобы ты проявляла столько прыти.

— Я ради тебя стараюсь… а ты отказываешься признавать очевидное. Тебе больше нравится болеть… Ведь когда ты швырнул бутылку в афишу, она упала на пустырь. С этим ты не можешь не согласиться. А ее тем не менее нашли возле тела Коринны… Как она туда попала? Не сама же пришла!

— Но, когда убили Коринну, Валери репетировала в «Афинии».

— И что это значит? Да только одно — она так хорошо знает убийцу, что готова спасти его любой ценой… Ты спал, когда она вернулась, так? Она тебя разбудила, и ты сам рассказал ей о своем подвиге. Ты мне не соврал?

— Нет, все точно! И я тут же снова уснул.

— Очень жаль! Иначе ты увидел бы, как она помчалась на пустырь. Подняла бутылку… бутылку с отпечатками твоих пальцев, заметь… Отправилась к Коринне… Она уже знала, что произошло с Коринной. Любовник сообщил ей немедленно…

— Но… ведь ее любовник — я.

— Бедный мой Раймон! Скажи, почему Валери связалась с тобой?.. Только честно… Потому что ты был восходящей звездой. Но как только у тебя появился соперник, как только от тебя отвернулась фортуна, твоя малышка тут же поменяла партнера.

— Ты хочешь сказать, что…

— Разумеется, Крис!.. Это не мог быть никто иной, кроме Криса… Только так можно все объяснить! Крис в опасности, потому что он убил Коринну. Но все подозрения помогла отвести от него твоя бутылка… и они пали на тебя, тем более что твоя необузданность всем известна… Сначала пояс! Потом бутылка! Теперь понимаешь?

Раймон сжал голову руками. Замерцавший в его сознании свет причинял ему еще большую боль, чем потемки.

— У Криса была связь с Коринной, — продолжала Катрин. — Но что это за связь, сам подумай!.. Женщина годилась ему в матери!.. Он стал ее любовником точно так же, как Валери стала твоей любовницей… Из тщеславия! Чтобы выбраться из незадавшейся жизни…

— Но ты не можешь ничего знать наверняка, черт возьми! — взорвался Раймон. — Это твои предположения… Только предположения…

— Никакие не предположения. Я лишь утверждаю, что между Крисом и Коринной должна была произойти ссора, коль скоро Коринна умерла не своей смертью. Нетрудно догадаться, из-за чего. После самоубийства мужа Коринна стала свободной. Она любит Криса… любовью старухи, которая не в силах от нее отказаться… Такое случается, знаешь… Она сделала для Криса все, что могла. Вполне вероятно, не в ее правилах делать что-то задаром. Она хочет, чтобы он на ней женился. А он увиливает. И тогда они бросают правду друг другу в лицо. Коринна, не владея собой, достает пистолет калибра 6,35 и ранит Криса, а тот хватает первый попавший ему под руку предмет, ударяет Коринну по голове и убивает… Потом… Понятно, что потом: он звонит, зовет на подмогу подлую девку, которой после смерти Жода тебя опасаться уже не приходится. Прямо из «Афинии» Валери приезжает к Коринне. В смелости ей не откажешь. Крис ранен в грудь, но вроде не опасно. Ранение из пистолета такого калибра редко бывает смертельным.

— Все-то тебе известно!

— Времени для чтения у меня в избытке, — грустно сказала Катрин. — А дальше… события стали развиваться сами по себе… Крис не может обратиться к врачу, при этом не выдав себя. И не может все потерять как раз в тот момент, когда оказался так близко к цели. Он думает, что сумеет еще сутки продержаться. А после концерта начнет лечиться… Но как объяснить ранение?.. Будь я на месте Валери, я приняла бы точно такое же решение. Когда обстоятельства вынуждают, сразу умнеешь… Надо всех заставить поверить в покушение… мол, после Жода и Коринны настала очередь Криса… А если такое покушение произойдет в «Афинии», на глазах сотен зрителей, никто и сомневаться в нем не станет… Конечно, дырочку придется проделать в сценическом костюме там, где надо… Валери возвращается к тебе с пистолетом Коринны… и подменяет им твой, пока ты спишь. Потом берет у тебя бумагу и печатает на твоей машинке анонимное письмо с угрозами… План совсем простой… А тут ты просыпаешься и рассказываешь ей про бутылку… Теперь она одержала полную победу… Она одним махом избавляется от тебя — ты стал ей в тягость… и из тебя получается отличный подозреваемый… Ты и сам почти уверен, что убил Коринну… Крис не только спасен, но ему обеспечена сногсшибательная реклама… И нет тут ничего загадочного… Надо было просто сравнить твою версию… с той.

— Но Крис-то умер, забыла?

— Не забыла. Есть все же справедливость на земле! Его убила собственная неосторожность… Представляешь себе: измученный, больной, перепуганный… неуверенный в том, что сумеет продержаться, а тут еще журналисты… А потом, надо же было сорвать повязку, чтобы пошла кровь… Добавь к этому шум в зале, волнение… Он просто не успел разыграть комедию… а вернее, слишком полно сыграл роль человека, в которого стреляют… Он действительно потерял сознание. А спасать его было уже поздно. Вообще говоря, в газетах написано правильно: всех троих убила песня. Теперь ты мне веришь?

Раймон молчал. Вот она, правда… Правда ради правды?.. Нет, это ему совершенно не нужно. Он почти не чувствовал облегчения… Значит, это — Валери…

— Так ты считаешь, все подстроила она? — прошептал Раймон.

— Все подстроила? Не совсем так… Один убил себя сам… А двое остальных уничтожили друг друга… Твое вмешательство спутало все карты… И чем сильнее ты склонялся к тому, что виновен, тем больше она старалась сделать тебя виновным… Знаешь, что бы произошло, если б ты оказался в руках полиции? Ты сам бы во всем признался… А Валери утопила бы тебя окончательно… Достаточно газеты почитать… Она вроде бы тебя защищает, но лишь с одной целью — заставить всех поверить, что ты необузданный, ревнивый пьяница…

— А я и в самом деле такой?

— Нет… Во всяком случае, больше не такой… Ты спасен, Раймон. Ты вернешься в Париж и расскажешь все комиссару…

Он чуть не сказал вслух: «И что же дальше?» Наверное, Катрин очень умна, но абсолютно не понимает главного. Не видит, что никакого «дальше» для него не существует. Он встал.

— Мне надо подумать, — сказал он. — Спасибо, Кати. Ты просто потрясающая девчонка, знаешь?

— Значит, решено. Ты возвращаешься в Париж.

— Да. Думаю, так будет лучше.

Он обнял Катрин. Она крепко прижалась к нему, уткнувшись головой в плечо. Она сумеет его излечить, сделает счастливым, она удержит его возле себя.

А Раймон, убаюкивая ее, не мог оторвать глаз от ножа на столе. Ножа, которым он убьет Валери.