Разгневанная река

1

Был один из прохладных вечеров поздней осени. Только что закончился доклад о положении в Южном Вьетнаме, люди выходили из дверей городского театра, направляясь к Чангтиен, залитый разноцветными огнями витрин.

В ресторанах, барах, в ювелирных магазинах было полно офицеров чанкайшистской армии, американских генералов, офицеров и журналистов, с ними, как правило, были белые или желтокожие женщины. Куда ни глянешь — всюду бархат, шелка, выставленные напоказ груди, обтянутые бедра, военные мундиры. Запах дорогого табака смешивается с ароматом духов и пудры, звучит чужая речь, громкий смех.

Местные жители проходят мимо в угрюмом молчании, в глазах — холодное презрение.

Когда Ханг и Фыонг, двигавшиеся по улице вместе со всеми, поравнялись с цветочными рядами на набережной Озера Возвращенного Меча, сбоку вдруг раздался визг тормозов, и какой-то джип остановился у тротуара. Из него выскочили трое парней в военной форме с револьверами в руках. Националисты! Они схватили какого-то юношу и потащили к себе в машину. В кабине сидели два офицера-чанкайшиста. Юноша сопротивлялся. Парни тыкали ему в грудь револьверами и орали:

— Иди! Кому говорят! Не пойдешь — пристрелим!

— Стреляйте! Никуда я не пойду!

Вокруг них сразу собралась толпа.

— Вы что же это хватаете людей прямо на улице?

— Кто еще разговаривает здесь? Хочешь пулю в лоб?

— Бандиты! Никакая вы не партия, просто бандиты!

— Орудуют за спиной чанкайшистов! Вы думаете, вечно вы будете прятаться от народа?!

Парни растерялись. Но вот один из них потряс револьвером и крикнул:

— Плевать я хотел на народ!

В толпе раздался хохот. Юноша воспользовался замешательством, рванулся куда-то в сторону и исчез. Парни бросились было за ним, но толпа сомкнулась и встала неподвижной стеной.

— Ладно, пошли!

— Спрячьте свои пушки, «герои»! Вам бы ехать на Юг — с французами и англичанами воевать!

Офицеры из машины высунулись, что-то крикнули парням, те поспешно юркнули в открытую дверцу, и джип укатил.

Толпа разошлась.

Сестры направились к цветочным ларькам. Продавщица, связывая им букет хризантем, говорила, пыхтя от негодования:

— Смотрите, что делается! Хватают людей прямо на улице, среди бела дня! А эти чанкайшисты целыми днями шатаются по магазинам, скупают все, что им понравится, да не покупают, а грабят, Наберут всякой всячины и швырнут тебе свои бумажки с портретом Чан Кай-ши, которые только на то и годятся, чтобы сжечь на могиле их предков! И долго еще будет твориться такое? Ведь сюда нагнали этих шелудивых чанкайшистских солдат несколько десятков тысяч! Налетели словно саранча, да еще развели тут целую свору своих прихвостней, вьетнамских гоминьдановцев, настоящая жандармерия! И что это дедушка Хо смотрит, приказал бы народу, мы бы разбили их в пух и прах!

— А вы забыли, что нам еще предстоит с французами воевать? Ведь они снова высадились на юге. Неужели дедушка Хо меньше обо всем этом думает!

— Да, ему сейчас, наверное, трудно приходится. Ну вот и готов ваш букет.

Продавщица подала Ханг пышные ярко-желтые цветы. Эти две женщины очень похожи между собой, видимо, сестры, подумала она. У старшей очень грустное лицо, слушая ее, она только улыбалась, сама же не произнесла ни слова. Младшая заплатила за букет и защебетала:

— Мы идем провожать бойцов Народной Армии, которые сегодня уезжают на Юг.

— Ну! Тогда эти цветы будут очень кстати. Вот, подарите от меня еще вот эти!

Старшая чуть заметно улыбнулась:

— Дайте мне еще десяток пионов.

— Правильно! — воскликнула младшая. — Красный цвет оживит твою комнату…

— Я хочу пойти с тобой, Ханг. Хорошо?

— А ты не устанешь? Там ведь столько народу!

— Ничего. Проводим, а потом ты отведешь меня к Бить.

— Конечно. Да ты не беспокойся, она сохранила все картины, которые Ты оставил тебе. Остальные она передала в Союз деятелей культуры. Ведь скоро организуется выставка работ Ты… Бить переезжает на новое место. Я и Тоан чуть не все утро проговорили с Бить об этом. Ее устроили на работу в типографию в Хадонг. Она теперь и жить там будет. На днях должна переезжать.

Сестры отошли от цветочного ларька, продавщица смотрела им вслед. Наверное, пойдут прямо на вокзал… Теперь почти каждый вечер бойцы Народной Армии отправляются на Юг.

2

«Когда бойцы народной армии идут в бой…»

Хой стоял на тротуаре и смотрел, как по улице идут ребята и девушки и хором распевают песню.

Мы идем, мы идем… Сейчас всюду только и слышно: «Мы идем!» Молодежь идет на фронт с песней на устах… Удивительно! Страна только что избавилась от голода, от бомб, наводнения, только поднялась на ноги, как на нее стаей налетели враги, рассчитывая задушить в колыбели молодую республику, а по стране идет песня!

Мы идем, мы идем… Ну нет, не только вы, ребята, я тоже скоро выйду на дорогу!

Хой улыбнулся и ускорил шаги. Кто бы мог подумать, что «Общество умственного и морального совершенствования», а фактически просто игорный дом, станет Домом деятелей культуры! Не ожидал он, что писатели, участвовавшие в борьбе за спасение родины, вспомнят о нем и не только вспомнят, но и разыщут его в деревне! Неожиданным было и то, что его книгу «Весеннее поле» переиздали тиражом пять тысяч экземпляров, а ему вручили сумму в несколько сотен донгов! Теперь Тхао может быть спокойна за детей, им больше не грозит голод. Вместо старой, рухнувшей во время наводнения кухни можно будет построить новую. Но самым неожиданным было предложение поехать на несколько месяцев на Юг в качестве фронтового корреспондента!

Хой снова улыбнулся, вспомнив свое первое посещение бывшего «Общества совершенствования». Осматривая на складе, рядом с кухней, старую рухлядь: опрокинутое вверх ногами деревянное, отделанное золотом императорское кресло, то самое, в котором Бао Дай обычно сидел, когда приезжал с инспекцией на Север, бюсты бывших французских генерал-губернаторов, губернаторов провинций, — Хой вдруг обратил внимание на сшитые из красной ткани ливреи слуг, которые валялись теперь в углу. Он хотел было попросить управляющего продать ему несколько штук — ливреи можно перекрасить и сшить из них что-нибудь ребятишкам… Но не решился, хотя вряд ли кто-нибудь стал смеяться над ним. Ох уж эта его стеснительность!

На улице Куангтхань, куда Хой пришел, обвешанный покупками, он увидел Фи. Она мыла рис, чистила зелень.

— На рынок ходил? — спросила она, подняв голову. И вдруг рассмеялась: — Ты что, решил закатить пир на весь поселок?

— Конечно. Вот и вина французского купил, так что можно пить, не стесняться, не из риса ведь водку гоним. Дай-ка мне взглянуть, много ли в вашей «кошелке для бойцов»[25]. А, неплохо!

— Ну а ты как сегодня сходил, удачно?

— Даже очень. Ладно, мне еще надо забежать к дяде Дьему, повидать Нган. Она ведь теперь носит пилотку, работает медсестрой! А где Донг?

— Пошел в гости к Биню, на Западное озеро. Потом еще куда-то хотел зайти. Да, ты поосторожней, в тех местах шляются бандиты, если и встретишь кого, не связывайся, что бы они ни говорили. Знаешь, что они сейчас придумали? Посылают одного из своих на улицу, тот пристает к какому-нибудь прохожему, начинает ругать Вьетминь, правительство, а если он вступит в спор, остальные выскочат, схватят человека и не отпускают, пока не получат взятку. Местные жители уже знают всю эту тактику наизусть, а случайные прохожие часто попадаются на удочку.

— Говорят, сынок нашего депутата Кханя тоже с ними?

— Донг рассказывал, что он стал у них одним из заправил. Чанкайшисты использовали его даже для перевозок контрабандного опиума из Лаокая в Гонконг. Разъезжает на форде, завел себе притон, возит туда девушек, развращает их, спаивает, а потом тех, которые поддаются, передает чанкайшистам, и те готовят из них своих агентов. Хой вздохнул:

— Как подумаешь обо всем этом, обидно становится за тех, кто создавал эту партию. Разве Ню, Ки Кон, Нгуен Тхай Хок могли предполагать, что имя националистической партии будет так выпачкано в грязи! Ладно, пойду к Дьему ненадолго, сразу же вернусь.

Фи принялась разделывать курицу. Иногда она останавливалась и в задумчивости улыбалась каким-то своим мыслям.

Явился Донг. Он прошел на кухню и присел рядом с женой.

— Ты что же — с самого утра не вылезаешь из кухни?

— Вот именно! — Фи усмехнулась. — Если бы я не сидела здесь с утра, то что бы я успела сделать?

— Прости! — Донг чмокнул ее в щеку. — Так значит, ты еще не ходила в министерство?

— Ходила. Говорила с министром и уже дала согласие работать в отделе по ликвидации неграмотности. Через несколько дней меня оформят на работу.

— Ну вот и отлично. Ты же преподавала латиницу!

— Какое счастье — ты похвалил меня! Наверное, голодный как волк? Вот возьми, погрызи ножку.

Донг взял горячую куриную ножку и, посыпав ее солью, смешанной с тертыми лимонными листьями, стал, обжигаясь, есть.

— Знаешь… — говорил он, — я в этот раз должен буду уехать, и надолго. Наверное, в Лаокай. Чанкайшисты там сейчас подняли голову. Они захватили несколько провинциальных центров от Виньиена и дальше на север, в том числе Футхо, Йенбай, Лаокай. Они нагнали туда солдат, решили создать настоящую военную зону, использовав националистов. И все это направлено против нас. Вот меня и посылают разведать обстановку. Поеду вместе с Кимом.

— И когда же ты должен ехать, на сколько?

— Наверное, через несколько дней. А на сколько, я в сам не знаю. Думаю, что вернусь не очень скоро, впрочем, долго нам там задерживаться не позволят.

Фи, хоть она и была встревожена не на шутку, рассмеялась:

— Вот это ответ, определеннее не скажешь!

— Да ведь так оно и есть на самом деле. Ну, я пойду, пожалуй, накрывать.

Обед удался на славу. Циновку расстелили прямо на полу, а вместо подноса постелили газеты. После первой же рюмки вина Хой порозовел.

— Как было бы хорошо, если б сегодня с нами была и Тхао! — сказала Фи.

— Ладно, к Новому году приедете к нам в деревню. К этому времени я уже, наверное, вернусь с Юга, да и Донг, я думаю, тоже.

— Да, а как там депутатша с дочерью и зятем? — поинтересовался Донг.

— Живут по-прежнему у себя. Зять теперь работает в Хайзыонге, в отделе информации и пропаганды. По воскресеньям приезжает в село навестить жену и тещу. Послушаешь его — прямо поборник прогресса. Ладно, поглядим.

— А сам депутат приезжал?

— Не видно было. Он вроде так и остался жить в Хайфоне со своей второй женой, торгуют железным ломом. Хитрая бестия, все прислушивается да присматривается.

— Ну а как с Комитетом общины?

— Все в порядке. Правильно сделали, что избрали Бао председателем. В Комитете нашему старику предложили вступить в уездную Ассоциацию престарелых. Ну, я посоветовал ему кончать со своими травами, ведь с тех пор, как его посадили японцы, он все еще не пришел в себя, надо же ему отдохнуть, набраться сил, а то пойдут всякие собрания да заседания. А ему жаль расстаться с лекарствами.

— Надо понять старика, когда он при деле, ему жить веселее.

— Да, ты, Фи, еще не знаешь, моя Хиен только и бредит этими лекарствами, говорит: вырасту, буду бесплатно лечить людей, как тот святой с гор Танвиен!

— И правильно, пусть станет врачом!

— Ну, уж если ты ее так любишь, отдаю тебе в дочери!

Хой поднял свою рюмку с вином.

— Хочу сегодня напиться. А если свалюсь, то прошу дорогую невестку не смеяться…

После обеда Хой и впрямь завалился спать.

— Послушай, Фи, — предложил Донг после того, как они прибрались в доме, — мы так давно не гуляли вдвоем. Пошли на Западное озеро, к пагоде Чанкуок! Помнишь тот день, когда мы там были в первый раз?

3

Ветер шевелил траву — казалось, это души умерших пришли на встречу с родными. Над букетом, лежавшим на могильном холмике, вилась пчела.

— В январе, когда будет попрохладней, хочу перенести его останки в родные места. И ухаживать за могилой будет легче, — проговорила Ан, поворачиваясь к брату. — А то здесь она без присмотра.

Сон кивнул и огляделся.

— Интересно, что это за насыпь? А, это район Зяпбат! Тогда это, наверное, братские могилы. Здесь хоронили тех, кто умер во время голода…

Они замолчали, глядя на безымянные могилы, занявшие половину рисового поля недалеко от могилы Кхака. В их памяти еще не изгладились страшные картины. Казалось, призраки бродили сейчас между этими холмами, тоже, наверное, скрывавшими под собою немало жертв, подобранных на дорогах…

— Ладно, поедем, Сон, — сказала тихо Ан, — нам еще нужно заехать кое-что купить, а времени мало.

— Мне только к трем часам надо быть в лагере.

Сон снял пилотку и с минуту молча постоял над могилой. Лицо юноши было серьезно, даже сурово, он словно давал торжественную клятву на верность тому делу, ради которого погиб Кхак и многие из тех, кто лежал здесь.

В этот вечер Ан с детьми осталась ночевать у Куен, вернее, в квартире, которую ей с мужем выделили на территории учреждения. Ни хозяйка, ни муж еще не вернулись с заседания. Дети давно спали. Ан торопилась дошить стеганую безрукавку брату. За окном луна заливала своим голубоватым светом пустынную дорогу. Около полуночи пришла Куен. Ан встала, открыла ей дверь.

— Ты не спишь? И Ле еще не вернулся?

— Нет пока. Он звонил по телефону, предупредил, что задержится. Поешь, я приготовила рисовую похлебку.

— Подожду, придет Ле, поедим вместе.

Куен присела рядом с Ан и взяла в руки безрукавку.

— Какой у тебя ровный шов! Такую безрукавку не носить, а любоваться ею. Значит, Сон завтра едет?

— Да.

— Завтра вечером я снова занята. Опять заседание. Но сейчас без этого нельзя! И все один и тот же вопрос: чанкайшисты да националисты. Вчера двое чанкайшистов отобрали у кого-то прямо на улице корзину бананов. Люди так возмущены, что забили одного коромыслами насмерть. Ну, офицер тут же вызвал несколько десятков солдат, окружили поселок у дамбы и стали требовать, чтобы им выдали того, кто убил, иначе, мол, сотрут с лица земли весь поселок. Тогда вышел какой-то паренек лет восемнадцати и взял на себя вину, чтобы спасти односельчан. Его тут же расстреляли на месте и потребовали денег якобы на похороны своего солдата. А какие там похороны, получили деньги и ушли. Нашим самим пришлось зарывать труп, а то он стал уже разлагаться.

— Даже зло берет! Какие же это солдаты, настоящие бандиты!

— Вот на сегодняшнем заседании и предложили не церемониться с ними, а давать сдачи. Один даже высказался: нечего, мол, сообщать наверх, а порешить одну-две банды, остальные сразу притихнут. Горкому пришлось дать ему нагоняй. Нельзя этого делать, Ан. Временно придется терпеть все их издевательства.

— Понимаю, но людям трудно терпеть.

— И все же придется! Ты помнишь пример, который приводил дядя Хо: разве вы бросите камень в мышь, если она сидит на вашей драгоценной вазе? Нужно найти другой способ прогнать мышь. Сейчас главное — разбить врагов на Юге. Французы ввели дополнительно несколько десятков тысяч своих отборных солдат, но наши бойцы сражаются упорно. В ЦК вот уже второй день идет совещание кадровых партийных работников. Ле мне сообщил, что решено провести всеобщие выборы в стране, все граждане от восемнадцати лет и старше будут участвовать в выборах Национального собрания. Впервые за всю нашу историю! И мне очень жаль, что я не смогу принять в них участие.

Ан вскинула на нее удивленный взгляд:

— Что ты такое говоришь?

Куен с улыбкой пояснила:

— Я, возможно, скоро тоже уеду на Юг. Ле-то наверняка поедет, есть уже решение ЦК. Я сказала ему, чтобы он предложил взять меня с собой. Думаю, разрешат, там ведь очень нуждаются в кадрах партийных работников.

Ан отложила работу:

— Если ты поедешь, так это, верно, надолго?

— Скорее всего да. Вернемся только тогда, когда прогоним врагов.

Куен задумалась, ушла в себя.

— Мне только жаль наш старый дом… Я так живо помню все мелочи: и этот земляной приступок, и двор, и пруд, и деревья. Может быть… Почему бы тебе не переехать туда жить с тетей Бэй и с ребятами?

— Я привыкла к Хайфону… Да и Гай собиралась поручить мне какую-то работу…

Ан опустила голову и снова принялась шить.

Куен погрузилась в раздумья, изредка поглядывая на Ан, которая с головой ушла в работу. «Какая же я все-таки, — думала про себя Куен, — хоть и не о себе думаю, о брате, о его семье, но все же это нехорошо. Она ведь еще совсем молодая, не может же она всю жизнь оставаться вдовой! Ей еще предстоит долгая жизнь, и она имеет право на личное счастье. А я смотрю на нее только как на жену погибшего брата и на мать его детей!»

Куен совсем расстроилась и, чтобы как-то отвлечься, пошла проведать детей, посмотреть, как они спят.

У ее бедного Ле по-прежнему нет ни минуты свободной! Она до сих пор никак не могла свыкнуться с мыслью, что они поженились. Как-то на одной из конференций ребята, точно сговорившись, стали уговаривать их пожениться. А потом и сам Ле предложил ей выйти за него. Куен, не раздумывая, согласилась. Свадьбу сыграли сразу же после окончания конференции, просто устроили торжественный обед, на котором все поздравили их.

Все считали их хорошей парой, и сама Куен думала так, но почему-то в душе у нее таилась грусть, особенно первое время после женитьбы. Куен казалось, что все должно быть как-то по-другому. Она-то мечтала о такой любви, без которой и жизни нет, а пришлось думать о том, что пора создавать семью. Впрочем, Куен ни в чем не могла упрекнуть Ле. Она уважала и любила его, и чем больше жили они вместе, чем больше она узнавала его, тем сильнее становилось ее чувство. Но что поделать, стоило ей подумать о той давней истории, и она чувствовала боль в душе. Да, такие вещи так просто не забываются, это не стряхнешь с себя, точно пыль с платья!

Куен снова подсела к Ан. Интересно, как сложится ее жизнь!

Ан вдруг вздохнула и подняла глаза на Куен.

— Знаешь, Куен, — произнесла она, — постарайся выкроить пару дней, съезди в Хайзыонг. Не будь при мне детей, все было бы проще… Поговори там с товарищами, пусть помогут мне найти какую-нибудь работу в Хайзыонге, чтобы я могла за детьми присматривать и в организации работать. Я бы могла, скажем, оставить их у тети Бэй и регулярно наведываться к ним.

Куен так обрадовалась, что не могла произнести ни слова, и в порыве благодарности схватила Ан за руку.

— Ну да! Конечно, так лучше всего! И как это я не додумалась. Завтра проводим Сона, а послезавтра поедем с тобой в Хайзыонг.

Народу на вокзале было столько, что буквально яблоку негде упасть. К длинному составу скорого поезда, отправлявшегося, на Юг, уже прицепили паровоз. Перед блестящими, свежевыкрашенными вагонами стояли по подразделениям бойцы Народной Армии, почти все еще юные, в пилотках с золотыми звездочками, вписанными в красный круг. Над их головами колыхались алые, переливающиеся в ярком свете электрических ламп полотнища. А рядом толпились провожающие: делегации от учреждений, родители, жены, дети, братья, сестры, любимые девушки и друзья. На перроне стоял гул. И вдруг лад толпой взметнулась песня: «…Гремят выстрелы над Южным Вьетнамом, призывая весь народ на борьбу с врагом…» Это запели бойцы одного из подразделений, песню подхватили девушки, отбивая ритм ладонями. Потом песня перекинулась дальше. Вдоль состава пробежали железнодорожники, видно, скоро отправление.

Ан с детьми не отходила от Сона. Как много важного хотела она ему сказать, а теперь, когда пришло время расставаться, твердила одно: «Только не забывай писать мне!» Сон подхватил на руки Чунга и поцеловал его.

— Слушайся маму, хорошо кушай, тогда быстро вырастешь и тоже пойдешь в нашу армию!

Тху теребила Сона за гимнастерку:

— Дядя, держи безрукавку, а то забудешь. И мне обязательно пиши!

— Ладно, ладно, но ты должна аккуратно отвечать мне. Хорошо учись и присматривай за братишкой, помогай маме.

Ан совала Сону кошелку с хурмой и все повторяла:

— Не ленись писать почаще. Не забывай нас.

Вдруг раздались свистки и понеслась команда: «По вагонам!» Где-то впереди протяжно завыл паровозный гудок.

Провожающие бросились к бойцам, чтобы в последний раз проститься.

— До свидания, сестра! — громко крикнул Сон и помахал рукой. — До свидания, Чунг и Тху!

Ан, держа ребят за руки, старалась пробиться сквозь толпу поближе к брату.

— Сон, Сон! — кричала она на ходу.

Бойцы стали быстро взбираться по лестницам в вагоны. Их лица замелькали в раскрытых окнах. Они махали руками, звали своих близких, чтобы еще раз увидеть их.

— А-ан! До свидания, А-ан! — донесся голос Сона сквозь гул голосов.

— Я здесь, Сон, я здесь!

Сон увидел сестру и замахал рукой.

— Мама, подними, мы тоже хотим помахать дяде!

— До свидания, Сон, до свидания!..

Паровоз снова оглушительно заревел, тяжело вздохнул, выпустив клубы пара, вагоны дернулись и покатились. Из вагонов полилась песня: «…Идет Народная Армия с единой волей спасти Родину…» В следующем вагоне подхватили ее, и вскоре уже весь состав пел. Вслед отъезжающим трепетали, прощально помахивая, красные флажки, пестрые букеты, ладони родных и близких.

Ан, все так же держа ребят за руки, силилась разглядеть в окне своего Сона.

«Идет Армия Вьетнама… Развевается алое знамя с золотой звездой…» — летела песня. Вот поезд стал исчезать вдали.

4

Моросил дождь. Берега Лыонга вновь покрылись светлой зеленью молодой кукурузы. Теперь река спокойно катила свои воды сквозь кисею моросящего дождя. Приближались холода.

Как-то днем, когда Соан с братом копошились в огороде, послышался голос Коя: «Соан, ты дома?» Услыхав ответ, он прошел прямо в сад и, остановившись среди пышных кустов батата и гороха, громко сказал: «Ты смотри! В этом доме неплохо выполняют совет нашего дяди Хо! Да где же ты, Соан?»

Соан поднялась из зарослей сахарного тростника, стряхивая землю с рук.

— Входи, в дом, Кой.

Кой вошел, сел на топчан, снял с плеча брезентовую планшетку и огляделся.

— Да, ребята неплохо помогли вам устроиться. Не хватает только стола и бамбукового стула. Но сразу чувствуется, что в доме нет мужчины, кальяном даже не пахнет.

Соан улыбнулась, налила ему чаю.

— Давай схожу к соседям, принесу кальян.

— Ладно, не нужно. У меня к тебе два дела. Сколько вам выделили земли на двоих?

— Спасибо, почти три сао. Дали участок сразу же за пагодой. Очень близко. Ка! Сбегай к соседке, принеси кальян!

— Участок этот я знаю, жирная земля. Прежде староста Тон берег его, как могилу предков!

Кой разговаривал с Соан и не переставал удивляться. Прошло всего каких-нибудь несколько месяцев, а как изменилась девчонка! И ведь ест всего два раза в день — утром рис, вечером батат, — а уже порозовела, похорошела и приоделась даже. Но главное, изменилось выражение лица, никаких следов прежней угрюмости и озлобленности. Счастливец этот Мам. Кой улыбнулся.

Прибежал Ка с кальяном. Кой заправил его, сделал глубокую затяжку и продолжал:

— Ладно, перейдем прямо к делу, чтобы не терять зря время. Хочу поговорить с тобой насчет Ка, предложить ему поработать у меня. Как ты на это смотришь? Будет у меня связным здесь, в уезде, и от дома недалеко. Хочу, чтобы он вышел в люди, потом ему надо подучиться. А ты, Ка, что на это скажешь?

Ка расплылся в улыбке:

— Я-то хочу, да вот…

Ка покосился на сестру. Соан стояла, опустив голову, руки ее машинально теребили лучину.

— Да что может быть для него лучше. Только мы с ним так долго жили врозь…

— Ну ладно, вы еще подумайте, посоветуйтесь. Если и через неделю-две дадите ответ — не страшно. А что касается второго вопроса, то тут надо решать сразу! — Кой улыбнулся. — Я был в провинции, встретил там Мама. Ему дали недельный отпуск. Сейчас он в Комитете, договаривается насчет набора в армию добровольцев, а завтра будет здесь.

Соан вспыхнула, залилась румянцем. А Кой продолжал как ни в чем не бывало:

— Уж на этот раз, думаю, сумеете выяснить с ним все вопросы. Он ведь, оказывается, все время после восстания находился на Тиениене и Бате, сражался там с бандитами и чанкайшистами да еще с вооруженными бандами из «Вьетнамской революционной партии»! Вот почему о нем давно ничего не было слышно. Побывал он и на острове Кото, участвовал в перестрелке с военными судами чанкайшистов. Не однажды был на волосок от гибели.

Кой надел на плечо планшетку.

— По-моему, в этот приезд надо все «организовать», нечего тянуть! Если что понадобится, Тхом придет поможет, только скажи. Ну, что ты сама-то думаешь?

Соан сидела красная, низко опустив голову, и молчала. Кой рассмеялся и встал.

— Ты слушай меня. Мам военный, а в армии время вдвое короче, не то что у нас с тобой. К тому же, сама знаешь, бойцы сейчас все больше на Юг едут, так что кончайте с этим вопросом, тогда и у него, куда бы он ни поехал, спокойнее на душе будет.

Кой позвал Ка, и они вышли на улицу. Соан видела, что по дороге Кой о чем-то вполголоса говорил с мальчишкой, и, когда тот вернулся домой, на губах его играла лукавая улыбка.

— О чем это он с тобой говорил? Ведь теперь он начальник уезда, подумать только, Кой — начальник уезда Демократической Республики Вьетнам!

Мам пришел под вечер. Он пришел пешком, поднялся на дамбу, и, когда впервые после долгой разлуки перед ним заблестела родная река, он даже остановился от волнения. Долго стоял он на берегу, глядя на мирные зеленые поля, на глаза невольно навернулись слезы. Да, родина всегда краше любого места на земле! Недаром говорят: куда бы ни текла река, она всегда связана со своими истоками. Так и люди: куда бы ни забросила их судьба, в каких бы прекрасных странах они ни побывали, душа их все равно стремится к родным местам…

Мам шел по узенькой тропинке вдоль берега и вспоминал ту ночь, когда он приезжал последний раз навестить Соан, ночь смерти… От одного воспоминания ему стало не по себе, до сих пор ему трудно было поверить в реальность того, что предстало в ту ночь его глазам! И вот оживает его родной край. Даже пойма, заросшая было сорняком, теперь вся засажена бататом, кукурузой, горохом. Казалось, вдоль берега расстелили узкую красноватую дорожку, на которой вышили зеленые квадратики разных оттенков.

Ка сидел на земляном приступке и щепал бамбук для корзины. Услышав шаги, он обернулся:

— Мам!

Ка отложил в сторону нож, спрыгнул с приступка и бросился навстречу.

Соан варила рис на кухне. Когда до нее донесся возглас брата, она вскочила было с места, но, увидев Мама в военной форме, в пилотке со звездой, она застыла на месте и едва нашла в себе силы пролепетать: «Ты вернулся?»

Мам вошел в дом, снял с себя полевую сумку, планшетку и кобуру, положил все на топчан и весело сказал:

— Какой же ты большой стал, Ка! А ты, Соан, варишь рис?

— Да… — так же еле слышно ответила Соан.

— Пойдем искупаемся, а потом будем обедать! — потащил друга Ка.

Мам вынул что-то из сумки, и они отправились на реку. Соан долго слушала, как постепенно удалялись их голоса. Она вздохнула и улыбнулась про себя.

За обедом Ка без умолку рассказывал Маму о событиях в селе. После купания Мам переоделся в свою деревенскую одежду, и теперь у него был более привычный вид. Соан ела молча, слушая болтовню брата, а когда случайно встречалась взглядом с Мамом, то вспыхивала и опускала глаза.

Пообедали, Соан вынесла поднос во двор и стала мыть посуду, а Мам с Ка остались в комнате поболтать. Наконец Ка встал и заявил:

— Ну, я пойду в село. Тетя Дон сказала, что если и сегодня вечером не приду к ней в гости, то лучше мне тогда на глаза ей не попадаться!

Ах, чертенок! Так вот о чем они шептались вчера с Коем! И тот хорош, хитрая бестия!

Мам присел рядом с Соан и стал помогать ей мыть посуду.

— Не нужно, я сама.

Соан опустила глаза и снова залилась румянцем. Еще ни разу в жизни им не приходилось быть так близко друг к другу. Она смутилась еще больше.

Мам продолжал молча помогать ей убирать посуду, потом отнес поднос в дом. Соан стояла у изгороди, не смея взглянуть ему вслед…

— Давай пойдем на берег, посидим, поговорим… — услышала она за спиной голос Мама.

— Ты иди вперед, — почти прошептала она.

И, увидев спину Мама, послушно зашагавшего к реке, почувствовала вдруг острую жалость.

Смеркалось. Они сели под большим фикусом, низко склонившимся над водой. Тихий день медленно догорал, перед ними расстилался необъятный простор.

Соан сидела опустив голову. С реки налетел порыв ветра и поиграл прядью у ее щеки. Мам молча взял в руки маленькую ладонь девушки. Какими изящными были бы эти девичьи руки, если бы их не изуродовал труд! Вся ладонь была в трещинах, жесткая от мозолей.

— Соан, я хочу поговорить с тобой…

— Не нужно… не нужно, Мам! — вскрикнула Соан, слезы брызнули у нее из глаз, она отвернулась.

— Соан… родная… — говорил Мам, не выпуская ее руки.

Соан словно во сне слышала этот нежный голос, а слезы все текли и текли по ее щекам.

В хлопотах дни пролетели так быстро, что за ними невозможно было уследить. Свадьба получилась простой, но веселой и многолюдной. Пришли Кой с Тхом, и тетя Дон, и Хой со всеми своими чадами и домочадцами, и Бао, который был свидетелем.

Потом настал день, когда Маму нужно было снова отправляться в путь. Соан и Ка пошли проводить его до места. По дороге Мам наставлял жену: она непременно должна учиться! Ну кто же вместо подписи на брачном свидетельстве ставит крест? Не хватало еще поставить отпечаток пальца, тогда вообще сраму не оберешься! Теперь, говорил он, когда она получила землю, нельзя зарываться в хозяйство и забывать обо всем на свете. Соан должна вступить в Союз женщин, в отряд самообороны села, ходить на учебу и на сборы в отряде, выполнять общественную работу, которую ей поручат. А Ка может оставаться дома, чтобы не скучно было, но ему тоже нужно заниматься, учиться читать и писать, учиться арифметике. Недаром говорится: лучше поздно, чем никогда!

Соан шла рядом с любимым и молча слушала его. За те несколько дней, что они провели вместе, он уже так много раз говорил ей об этом, что она почти все его наказы выучила наизусть. Но сейчас ей хотелось еще и еще слушать Мама, слышать звук его голоса, запомнить каждое слово.

Они шли по дамбе. Золотые лучи солнца постепенно угасали в листве садов вай, на стеблях молодой кукурузы, покрывавшей большую часть поймы. У пагоды Гань им встретилась Хиен с ватагой ребят. Они с хохотом и визгом пошли с ними вместе провожать дядю Мама.

Так и шли всей гурьбой по дамбе. Мам предложил ребятам спеть песню, и чистые детские голоса затянули: «Никто больше нас не любит дедушку Хо…» Радостью было видеть эти нежные личики, блестящие живые глаза. Соан взяла у Хиен Нга, чтобы она могла идти и петь вместе со всеми.

Когда прошли сады. Мам остановился.

— Ну вот, здесь мы и попрощаемся.

— Давай мы проводим тебя до моста.

— Не стоит, Ка. До свидания, ребята, возвращайтесь в село с тетей Соан, а я пойду!

Мам долго с улыбкой смотрел ей в глаза, потом повернулся и быстро зашагал по дамбе.

Ветер с реки взъерошил волосы ребят, которые, не отрываясь, смотрели вслед Маму. Вот он обернулся, помахал им рукой и зашагал дальше.

Соан не могла оторвать взор от этой фигуры, и все смотрела и смотрела вдаль, пока Мам не скрылся из глаз. Над рекой носились стаи ласточек, то опускаясь к воде, то взмывая ввысь, словно сопровождая реку в ее свободном, плавном беге…