Михаил Крюков АНГИНА, ЧМЫРЬ И ДРУГИЕ...
Об авторе
Как-то раз, написав для очередной книжки фразу: «Живучесть самолета характеризуется его поражаемостью и уязвимостью…» внезапно понял, что больше не могу и надо как-то развлечься...
Как-то раз, написав для очередной книжки фразу: «Живучесть самолета характеризуется его поражаемостью и уязвимостью…» внезапно понял, что больше не могу и надо как-то развлечься...
Я родился в середине прошлого века, в 1957 г.
В детстве я был радиолюбителем. Разобрав на части несколько старых приёмников и телевизоров, я так и не смог толком понять, как они работают. Мне очень хотелось разобрать целый самолёт, чтобы понять, как он летает, но самолёт мне не дали. Тогда я решил стать авиационным радиоинженером и заняться любимым делом на законных основаниях.
После окончания института несколько лет трудился в оборонке – в КБ НПО «Утес». Тесное общение с военными, на которых мы работали, привело к тому, что я решил посмотреть, как ведёт себя наша техника в войсковых условиях. Расплатой за любопытство оказалось то, что я уже 23 года ношу погоны… Теперь – подполковничьи.
Сначала были строевые части, потом учёба, потом я сам стал преподавателем, и вот уже 15 лет 1 сентября выхожу в аудиторию. За это время один и в соавторстве написал несколько книжек по специальности, выпустил, наверное, несколько тысяч молодых инженеров, последовательно носил сначала зелёную, потом синюю, а потом снова зелёную форму, и вот пришло время писать мемуары.
Фары веером
Едем на учения. Выгрузились из эшелона и пылим на точку, где должны развернуться. А поскольку в те годы (начало 80-х) в войну играли по-серьёзному, выгрузили нас ночью, и ехали мы с маскировочными щитками на фарах, то есть, что фары есть, что их нет – практически без разницы.
Колонну возглавляли мы с ротным, сидючи в радиолокаторе на гусеничной тяге. Это здоровенная машина на шасси от танка, но по размерам значительно больше танка и массой в 42 тонны.
И вот едем, прапорщик, как положено, дёргает рычаги управления, топчет педали и при этом сильно напоминает мартышку (кто видел, как управляют гусеничными машинами старого образца – тот поймёт), а мы с ротным боремся со сном.
И вдруг, сквозь сон наблюдаем, что навстречу нам мчится абориген на ЗИЛ-130 с дальним светом. Прапор сигналит, мол, уступи дорогу. А надо сказать, что звуковой сигнал у нашей гусеничной дурищи совсем несолидный, как у «копейки». Абориген не реагирует. Расстояние начинает угрожающе сокращаться, причём за себя мы не волнуемся, поскольку машина бронированная, но у нас вперёд выступает сложенная на крыше антенна, которую легко помять. Можно, конечно, резко затормозить, на гусеничной машине это не проблема, но тогда в нас сзади воткнётся КрАЗ с высотомером и далее везде до конца колонны.
Спать уже не хочется, а хочется поймать зиловского водилу и побить ему лицо. И вот тогда ротный проявляет революционную смекалку и отдаёт команду: «Включить габариты!» Я щёлкаю тумблером, загораются подфарники и маленькие лампочки на крыше рубки.
Эффект был мгновенным и сильным. Увидев, на каком расстоянии у нас расположены подфарники, абориген принял единственно правильное решение – вывернув руль и переехав через канаву, ускакал на картофельное поле.
Думаю, о своём решении он не пожалел, когда мимо него прогрохотал наш локатор и другие не менее кошмарные самоходные механизмы радиолокационной группы…
Наука побеждать
Начало 60-х годов, идут крупные учения.
Весна, кругом лужи, грязь, на полигоне на просохшем бугорке перед картой стоит группа генералов.
Офицер-информатор, как положено, возит по карте указкой и тут же показывает, как обстоит дело на местности. Все внимательно слушают, только один старенький генерал-майор, пригревшись на солнышке, вроде бы дремлет. И тут офицер-информатор объявляет:
– А сейчас по условному противнику нанесут удар штурмовики!
Генерал мгновенно просыпается, проталкивается к карте и задаёт вопрос:
– Куда, сынок?
Информатор показывает на карте.
– Когда?
– Да минуты через две, уже взлетели…
Тут генерал снимает фуражку и, кряхтя, лезет под стоящий рядом БТР. Все вежливо отводят глаза, дескать, на старости лет у деда поехала крыша.
И тут налетают штурмовики. Серия взрывов, дым, рёв движков.
Когда дым рассеивается, вся группа плотно заляпана весенней грязью.
Изобретательно матерясь, генералы начинают щепочками очищать мундиры и тут из-под БТР вылезает абсолютно чистый дедок, надевает фуражку и с суворовской хитрецой произносит:
– Я этих грёбаных штурмовиков ещё с войны помню! Хрен когда на цель точно выйдут!
Образное мышление
Как-то перед Днём Победы руководство решило пригласить в нашу контору ветерана, лётчика-истребителя. В назначенное время ветеран прибыл. Им оказался невысокий сухощавый старичок, пиджак которого был густо увешан боевыми орденами.
Однако перед аудиторией ветеран выступать стеснялся. Тогда мы зазвали его к себе на кафедру и, грешным делом, налили 100 грамм.
Старец неожиданно лихо употребил стакан, содрогнулся и заявил, что к встрече с народом готов.
Для встречи выбрали большую аудиторию амфитеатром человек на 150. В первом ряду расположился личный состав кафедры политической истории, в основном, дамы, достигшие пенсионного возраста ещё тогда, когда их кафедра называлась «История КПСС».
Всё пошло как по маслу. Ветерану задавали заранее подготовленные вопросы, он что-то отвечал, завкафедрой политистории в полудрёме привычно вежливо улыбалась и вдруг кто-то задал внеплановый вопрос:
– Скажите, а «Мессершмитт» трудно сбить?
Ветеран на секунду прикрыл глаза, как бы обращаясь в прошлое, затем оглядел орлиным взором аудиторию и отчеканил:
– Вот что я вам скажу, сынки. «Мессер» завалить – это все равно, что тигрицу в жопу отыметь! А я их три сбил!!
Опасный дефект
Эту историю рассказал мой бывший начальник, сейчас полковник в отставке, а тогда – капитан.
В 60-е годы в армии ещё дослуживали боевые генералы Великой Отечественной. Обладали они зачастую весьма крутым нравом и были чужды многих условностей.
И вот, в часть, где служил мой начальник, с инспекцией нагрянул такой генерал. Разведка доложила, что генерал строг и в плохом настроении может доставить подчинённым массу неприятностей. Однако любит выпить, и после первого стакана сразу добреет. Всё было ясно, однако, проблема заключалась в том, как тактически грамотно предложить этот стакан генералу. После некоторых раздумий решение было найдено. Стакан с водкой сумели пристроить в нишу плоскости крыла истребителя Миг–17, куда убирается стойка шасси, а сверху положили бутерброд.
И вот, грозный генерал прибыл в часть и следует по стоянке, вся свита – за ним. Вдруг из-под крыла вылезает техник и подходит к генералу.
– Товарищ генерал-майор авиации! Разрешите обратиться!
– Ну, обращайся…
– У нас на Миг–17 обнаружен дефект шасси, не можем решить, можно с таким дефектом летать или нельзя. Вы не могли бы взглянуть?
Генералу никуда лезть, конечно, неохота, но затронута его профессиональная репутация! Он отдаёт папаху кому-то из офицеров, кряхтя, нагибается и лезет под самолёт. Все столпились вокруг истребителя и, затаив дыхание, следят за редким зрелищем. В тишине слышно только, как хрустит снежок под генеральскими бурками… Вдруг из-под самолёта доносится характерный булькающий звук и довольное рычание. Появляется, вытирая губы, генерал, надевает папаху и, найдя взглядом техника, отчеканивает:
– С таким дефектом летать – можно!
После чего убывает со стоянки.
Любовь к Ангине
В Советское время почему-то считалось, что 2 года воздержания солдату только на пользу. Солдаты с этим тезисом были, естественно, не согласны и постоянно искали (и находили!) способы потешить беса. В каждом более или менее крупном гарнизоне были свои маркитантки, которых сложившийся порядок вещей совершенно устраивал: озабоченные солдаты были весьма снисходительны к их несовершенствам…
Наиболее известной из дам такого сорта в нашем гарнизоне была мороженщица, которую бойцы ласково звали «Тётя Ангина». Была она страховидна, многодетна, и мужа не имела. Каждое утро она вытаскивала ящик с мороженым на аллею неподалёку от штаба нашей части, сверху ставился хрипатый магнитофон «Весна» и – процесс пошёл… Тут же вокруг неё начинали виться сексуально озабоченные воины и, наконец, очередной счастливец увлекал добычу в ближайшие кусты. Далеко от ящика Ангина отходить боялась, т.к. секс сексом, но и мороженое запросто могут спереть…
Периодически трахунов ловили, т.к. Ангина имела обыкновение любить в полный голос, и тогда замполит на совещании с возмущением говорил о «развратных действиях полового характера, совершаемых в непосредственной близости от штаба части и – страшно сказать! – рядом с памятником Ленину».
Однажды, когда командиру в очередной раз доложили о поимке на Ангине бойца вверенной ему части, терпение его лопнуло, и он решил принять меры.
И вот – построение части.
Начальник штаба: «Равняйсь! Смирно! Равнение налево!»
Командир: «Здравствуйте товарищи!»
Мы: «Здравия желаем, товарищ полковник!»
Командир: «Рядовой Чеберяк! (это тот, кого патрули сняли с Ангины) Выйти из строя! Товарищи офицеры и прапорщики, товарищи сержанты и старшины! От имени командования части и от себя лично поздравляю рядового Чеберяка со вступлением в законный брак с гражданкой Ангиной (называет её фамилию)! Начальник штаба!»
– Я!
– Оформить рядовому Чеберяку отпуск для вступления в брак!
– Есть!
Цирковое представление было прервано по техническим причинам: рядовой Чеберяк упал в обморок…
О летающей корове и наглых духах
Эту историю я передаю со слов моего бывшего коллеги – теперь он в запасе – от первого лица.
Дело было в… ну, в одной жаркой стране, где мы выполняли интернациональный долг. В первый период после ввода войск очень не хватало тяжёлых транспортных вертолётов, их собирали, где только можно, и отправляли к нам. Нашему полку достался Ми-6, который раньше трудился в полярной авиации. Был он ядовито-оранжевого цвета, с улучшенным(!) обогревом салона и кабины и раздолбан до последней крайности. Лётчики его тихо ненавидели, и летать на нем считалось наказанием вроде гауптвахты.
Ми-6, машина, мягко говоря, своеобразная – один редуктор весит около 3 тонн, поэтому при полете создаётся живое ощущение, что сидишь верхом на бетономешалке, а после посадки организм ещё с полчаса вибрирует как бы по инерции…
И вот, летели мы куда-то по делам на этом Ми-6 и он, гад, решил окончательно сломаться: на приличной высоте «обрезало» оба двигателя. Ну, лётчики у нас тогда были лучшие из лучших, посадили эту летающую корову на авторотации. Слава богу, никого не убили, но машину помяли, конечно, сильно, подломили хвост, и начала она потихоньку гореть. Видя такое дело и не дожидаясь, когда рванут топливные баки, народ похватал автоматы и выпрыгнул. Борттехник при этом подвернул ногу.
И вот картина: бежим мы от горящего вертолёта в сторону своих, впереди со страшной скоростью несётся, прихрамывая, борттехник и орёт:
– Мужики, не бросайте!
О том, чтобы бросить товарища, не может быть и речи, поскольку мы его и догнать-то не можем… Наконец, впереди окопы. Мы, конечно, кричим, что свои, мол, не стреляйте! А те в ответ:
– Да мы видим; стойте, где стоите, мы вас сейчас выведем!
– Мы и сами можем…
– Стойте, вам говорят, вы по минному полю бежите!
Ну, тут я на одной ноге и застыл, как цапля, а вторую поставить страшно! Но, все же, вывели нас, обошлось…
Дальше надо докладывать – лётное происшествие! Стали думать, как быть. Доложишь все по правде – раздерут задницу по самые уши. Война войной, а техника должна быть исправна. А то, что этот пепелац в воздухе держался только чудом, никого не волнует. Тогда командир и говорит:
– А давайте скажем, что его «Стингером» сбили… всё равно он уже сгорел.
Так и порешили.
И вот, идёт совместное совещание. Каждый представитель от частей встаёт и нудно докладывает, как у них, да что, что сделали, что не сделали, какие потери… Доходит очередь до меня. Я, значит, зачитываю справку, все тихо балдеют от жары и скуки, а в конце я, как бы между прочим, говорю:
– В квадрате таком-то потерян вертолёт Ми-6, убитых и раненых нет, предположительно поражён ПЗРК[30] «Стингер».
Тут неожиданно просыпается артиллерист:
– В каком, говоришь, квадрате?
– В таком-то.
– Обнаглели духи!
Снимает трубку полевого телефона и:
– Дивизион, квадрат такой-то, залп!
Тут все привычно зажали уши, потому что поверх нашего домика аккурат по останкам несчастного Ми-6 начали работать «Грады», ну, и сделали с ним то, что Содом не делал с Гоморрой, мы потом специально ходили смотреть…
Штурман минус инженер
Опять скажу: техника в руках женщины и политработника подобна груде железа!
Опять скажу: техника в руках женщины и политработника подобна груде железа!
Был у нас в гарнизоне один политработник, нехарактерно повёрнутый на технике. Его проблема состояла в том, что по окончании училища ему в диплом вписали специальность «Штурман-инженер». Мы, правда, пытались ему тактично объяснить, что «-» в данном случае не тире, а минус, т.е., на самом деле, он «штурман минус инженер», но ничего не помогало… Доставал он нас своими идеями страшно, но, исцеление пришло, откуда не ждали.
Однажды серые замполитовы будни озарила идея: он решил сделать на даче душ! Приступив к реализации, Кулибин-недоучка начал клянчить у нас топливный насос. Мы вяло отбивались, мол, питание нестандартное, ресурс маленький, воздух не прокачивает и т.п. Ничего не помогло, ну и чтобы отвязаться, впарили мы ему перекачивающий насос, кажется, с Ту-22. Замполит с радостным урчанием унёс в когтях добычу и через неделю доложил, что все готово, поляна накрыта, а нас он приглашает на пуск, т.е. мы, инженеры, должны были восхититься техническим гением. Пошли.
Насос был установлен на деревянном поплавке в колодце, на чердаке стояла бочка, к которой тянулся шланг. Гениальное всегда просто.
Замполит отправился в дом и включил питание. Насос в колодце послушно завыл.
Хозяин, не торопясь, вышел из дома и заглянул в колодец. На дне его ждал приятный сюрприз: насос с бомбардировщика, перекачивающий за минуты тонны керосина, в основном покончил с водой и вплотную занялся илом на дне. Тогда замполит кинулся в дом, чтобы выключить питание.
В доме его встретил весёлый дождик с потолка из переполненной бочки.
Тут акустический удар нанесла замполитова жена и мы бежали с поля боя.
После описанного случая жизненный цикл замполита вошёл в норму, т.е. на аэродроме его больше никто никогда не видел.
Тянут-потянут
У бомбардировщика Ту-22 была очень высокая посадочная скорость, поэтому неопытные лётчики иногда допускали выкатывание, т. е. при посадке самолёт одной или несколькими стойками шасси съезжал с бетонки. Из-за высокого удельного давления на грунт стойка мгновенно проваливалась, как в болото, и если истребитель обычно выдёргивали, без проблем, то с тяжёлыми самолётами приходилось повозиться.
Однажды Ту-22 как-то особенно тяжело засел, причём на полосе; взлёт и посадка невозможны, аэродром, ясное дело, закрыт, из высоких штабов грозят расстрелом, в общем, обстановка нервозная.
Подрыли под стойкой траншею, подцепили КрАЗ-255. Тянут-потянут, вытянуть не могут. Не хватает массы тягача. Прицепили к первому КрАЗу второй. Потянули. Фюзеляж как-то неприятно потрескивает, стойки шасси ощутимо гнутся, машина качается, но… не едет, подлая! Ну что тут делать? И полосу освобождать надо, и самолёт страшно разложить, да ещё, не дай бог, кто-то из людей под 80-тонную махину подвернётся…
И вдруг старший инженер полётов увидел, что по рулёжке тащится топливозаправщик, в качестве седельного тягача у него «Ураган», а пилотирует его какой-то узбек из автороты.
И тут просветлённый инженер, невольно уподобляясь отцу Фёдору, завопил: «Стой, стой, мусульманин!»
Бочку мгновенно отцепили, второй КрАЗ «взяли на галстук», за руль прыгнул кто-то из техников. Мощный «Ураган» взревел двумя дизелями, выбросил клуб дыма, упёрся всеми 8 колёсами и… порвал пополам первый КрАЗ!
Старший инженер поплёлся на Голгофу – докладывать командиру обато.[31]
Услышав о случившемся, тот схватился за голову:
– Вы что там, охренели совсем, что ли, КрАЗы рвать?!
– Да ладно тебе, чего злишься, КрАЗом больше – КрАЗом меньше, спишешь… не впервой!
– Умный, да?! А что я в акте на списание напишу: «разорван при буксировке»? Да за это в лучшем случае тюрьма, а в худшем – дурдом!!!
Кто кого?
В тот раз полёты закончились поздно – часа в 2 ночи, а следующий день был нелётный, парковый, поэтому я рассчитывал отоспаться.
В сладкий утренний сон неожиданно влез гул мощных моторов и лязг гусениц. Казалось, что на нашей тихой радиолокационной точке началась танковая битва под Прохоровкой. В грохот боя неожиданно вклинился матерный вопль. «В прорыв идут штрафные батальоны» – подумал я и окончательно проснулся.
На улице меня ожидало феерическое зрелище. Оказывается, два неразлучных прапора-хроника, которых даже командир части за глаза иначе, как «Маркс и Энгельс» не звал, поспорили, кто кого перетянет: КрАЗ или трактор.
Спор решили разрешить экспериментом. Взяли КрАЗ-214 и ДТ-75, соединили их за фаркопы жёстким буксиром и стали заводиться. В этот момент на точку прибыл начальник узла наведения. Подавив естественное изумление, ротный одной тщательно продуманной фразой навёл твёрдый уставной порядок.
После того, как уестествлённые прапора удалились по рабочим местам, начальник занялся мной. Вкратце смысл его сентенции сводился к тому, что с такими балбесами, как начальник дежурной смены, легко можно проспать и Третью мировую…
Я решил обидеться и пошёл готовить себе завтрак. Через четверть часа на кухню заявился ротный:
– Эй, военный, ты машину водишь?
– Вожу…
– Тогда пошли.
– Куда, товарищ майор?
– Туда! Надо же все-таки разобраться, кто кого… Чур, я на тракторе!
Бедуин Вова
В батальоне связи служил офицер, фамилию которого помнили только кадровики, да его несчастная жена. Все же прочие звали его «Бедуин Вова». «Бедуин» – от слова «беда». Вова обладал уникальным и мистическим талантом нарываться на неприятности. Список его залётов был столь разнообразен и обширен, что командование его просто боялось, сослуживцы от него шарахались, а солдаты тихо ненавидели, хотя Вова искренне старался «тащить службу как положено».
Случай, о котором я собираюсь рассказать, был, так сказать, венцом бедуиновой карьеры.
В тот раз Вова заступил дежурным по части с субботы на воскресенье.
Сначала всё шло гладко: Бедуин тщательно проверил личный состав, караулы, проехал по объектам и под утро устроился в дежурке. Чтобы не заснуть, Вова взялся конспектировать очередной бредовый опус, напечатанный в «Коммунисте Вооружённых Сил».
В 4.30 утра, когда спать хотелось уже невыносимо, на пульте вспыхнуло красное табло. Тревога! От неожиданности Вова уронил кладезь военно-политической мысли: учебных тревог в ночь с субботы на воскресенье никогда не объявляли. Значит – война!!! Вот он – долгожданный шанс реабилитироваться!
Вова начал действовать предельно быстро и энергично: из казармы, гремя сапогами, метнулись посыльные оповещать офицеров, в автопарке заворочались промёрзшие тягачи, на технической позиции вспыхнули мощные прожектора; стряхивая снежок, начали отбивать поклоны антенны подхалимов-высотомеров…
Бедуин подошёл к окну и замер, заворожённый слаженной работой военного механизма… Вдруг зазвонил телефон оперативного дежурного дивизии:
– Какого хрена?!! Вы!!! Там!!! Вы что там, блин, обкурились, что ли?!!
– Так ведь тревога!
– Какая, к херам, тревога в воскресенье!!!
И тут Бедуин похолодел: по инструкции, получив сигнал тревоги, его сначала нужно было подтвердить в дивизии, а уж потом начинать скачки… А он забыл! Произошёл редчайший случай – сбой системы оповещения…
Шатаясь от горя, Вова подошёл к окну и увидел жуткое зрелище: со всех сторон к казарме вихляющей рысью, борясь с жутким утренним похмельем, мчались по тревоге офицеры…
Осознав, что грядёт смертоубийство в особо циничной форме, Бедуин кинулся в оружейную комнату, отомкнул решётчатую дверь и мгновенно заперся изнутри на наружный висячий замок…
Пиф-паф
Старший лейтенант Антощенко совершил глупость. Глупость была большой и непоправимой. Окончив институт инженеров гражданской авиации, тогда ещё просто Антощенко угодил на 2 года в армию.
«Пиджаку» Антощенко армия, на удивление, понравилась и он написал рапорт с просьбой оставить его в кадрах. «Кадры» страшно удивились, но виду не подали и рапорт удовлетворили. На дворе был 1982 год, поэтому служить теперь уже лейтенанту Антощенко предстояло ещё 23 года…
Примерно через полгода Антощенко осознал, что сотворил. Ему мучительно захотелось на гражданку, но… не тут-то было! Рапорта с просьбой об увольнении возвращались обратно с разнообразными витиеватыми резолюциями, смысл которых можно было коротко передать фразой: «Хрен тебе!». Антощенко с унылой периодичностью таскали на разные парткомиссии, где мордастые политрабочие вдохновенно затирали ему про «почётную обязанность»…
Тогда Антощенко запил. Командир части сделал ответный ход, отправив неумелого алкоголика в наркологическое отделение военного госпиталя. Вернулся он оттуда совсем уж уродом, так как начисто потерял способность к употреблению спиртных напитков любой степени тяжести.
Не сработала также попытка уволиться по здоровью, уйти в монахи и многократно злостно нарушить воинскую дисциплину.
И тогда у Антощенко под фуражкой что-то щёлкнуло. При встрече с сослуживцами он, не здороваясь, стал вытаскивать из воображаемой кобуры воображаемый пистолет, спускал предохранитель, наводил ствол на обалдевшего коллегу и произносил: «Пиф-паф». После чего убирал оружие и, не попрощавшись, уходил. На лице его поселилась тихая улыбка, а глаза смотрели, в основном, в глубины собственного «Я».
После виртуального отстрела большей части офицеров, включая командира полка, народ стал задумываться: а ну как дураку в руки попадётся что-нибудь более осязаемое…
В конце концов, командир вызвал к себе начальника штаба и, пряча глаза, сказал:
– Ты, это, придурка этого, Антощенко, в наряды не планируй, в караул тоже… А то перестреляет полштаба и ему за это ничего не будет, потому что псих же явный!
Уже у дверей командир добавил:
– И на полёты, на полёты тоже не ставь – от греха! Чтоб ноги этого ворошиловского стрелка там не было!
Для Антощенко началась фантастическая жизнь. Все офицеры, уподобляясь волна-частицам, метались по аэродрому, взлетали и садились самолёты, выпускались боевые листки и только он оказался выброшенным на берег бурного военно-воздушного потока. О его существовании напоминали только неизменные «пиф-паф», которые раздавались то из курилки, то из столовой. За зарплатой он, правда, аккуратно приходил, не забывая при этом «пристрелить» начфина.
Через два месяца стрелка вызвал к себе командир части.
– Хрен с вами, товарищ старший лейтенант, – миролюбиво начал беседу полковник, – командующий удовлетворил ваш рапорт об увольнении.
В глазах Антощенко метнулось пламя. Внезапно в правой руке у него возник воображаемый пистолет. Натренированным движением теперь уже просто Антощенко вложил пистолет в кобуру и доложил:
– Товарищ полковник, старший лейтенант Антощенко стрельбу окончил!
Вызываю огонь на себя!
Посвящается А. Покровскому
Посвящается А. Покровскому
Баржу отдали на расстрел.
Приговорённую поставили на якоря вблизи от берега в одном из полигонов Черноморского флота. Для предотвращения суицида несамоходного плавсредства, а проще говоря, чтоб сама не потонула, на баржу высадили десант из мичмана и двух матросов. Их задачи заключались в том, чтобы откачивать из трюма воду, отгонять от продовольствия наглых крыс, а по ночам зажигать на мачте огни.
Мичманец, внезапно оторванный от тягот и лишений воинской службы, быстро впал в алкогольную нирвану, матросы тактично помогали начальнику.
Каждый раз, когда с украинского аэродрома взлетал дальний бомбардировщик с противокорабельными ракетами на борту, в рубке баржи начинала хрипло орать рация. Матросы собирали в шлюпку постельные принадлежности, посуду, рацию, бережно укладывали на одеяло начальство и гребли на берег. После окончания стрельб возвращались, так как поразить цель никому не удавалось. Шло лето 198… года.
В первый раз Ту-22 подполковника Стаценко вернулся на аэродром, столкнувшись с грозовым фронтом, который мистически возник прямо по курсу. Убедившись в том, что обойти его не получится, командир цинично обругал начальника «метео» и начал разворот.
Во второй раз выполнению учебно-боевой задачи помешал президент маленькой, но предельно гордой африканской республики. Возвращаясь к родным баобабам, он не смог вовремя вырваться из прощальных объятий Леонида Ильича. Вылет задержали, и чтобы расчистить коридор литерному борту, которые, как известно, по трассам не ходят, отдали команду: «Все на земле!» Пришлось возвращаться.
Наконец, обозлённые оружейники сказали, что если экипаж в третий раз привезёт обратно проклятую ракету, то разоружать самолёт он (экипаж) будет самостоятельно, рискуя их (экипажа) собственными задницами.
Обычно по понедельникам в ВВС полётов не бывает, и опытный мичман объявил себе увольнение на берег, куда и отправился на единственной шлюпке.
Через час после его отъезда по рации на баржу пришло сообщение, что взлетел борт и будут боевые стрельбы. Посовещавшись, матросы решили, что: а) мичман сказал, что полётов не будет; б) всё равно не долетят, а если долетят, то не попадут; в) поскольку всё равно шлюпки нет, то и хрен с ним…
Между тем, ракетоносец вышел в зону пуска, уверенно захватил цель и нанёс снайперский удар.
Баржа содрогнулась от мощного удара, на американский манер сказала: «Упс-с-с…» и начала осаживаться на корму.
Когда перепуганные и мокрые матросы вылезли из воды, из-за поворота показался мичман. На багажнике его велосипеда весело позвякивал вещмешок.
Остекленевшим взором он оглядел несостоявшихся ихтиандров, морскую гладь, из которой одиноко торчала мачта, пляж, вещмешок, велосипед и произнёс:
– Ну серпом же тебя по молоту! Теперь матрасы хрен просушишь…
На смену крестьянской лошадке
Понедельник. 8.30 утра. Совещание у начальника гарнизона. Командиры и начальники всех степеней с мучительно искажёнными лицами рассаживаются в классе. Никто не курит. После массированного употребления изделия «Шпага» (технический спирт с дистиллированной водой) ощущение такое, что находишься в антимире. Звуки до органов слуха доходят с громадной задержкой, при слове «вода» начинается спазм всех частей организма, которые ещё способны сокращаться. Речь хриплая, невнятная, с каким-то странным шипением и присвистыванием. Так, помнится, говорила голова профессора Доуэля…
Среди офицеров обнаруживается какой-то неопознанный мужичок. Мужичок чувствует себя явно не в своей тарелке, от чего неприятно суетится. Попытка вспомнить, откуда это чмо взялось, вызывает очередной приступ дурноты.
Наконец, появляется мрачный комдив. Начальник штаба командует:
– Товарищи офицеры!
Все встают, мужичок вскакивает первым.
– Товарищи офицеры! Прежде чем начать служебное совещание, нужно решить один вопрос. К нам прибыл представитель местных органов власти (мужичок опять нервно вскакивает) с просьбой. Зима в этом году снежная, и гражданские не справляются с расчисткой дорог. Просят аэродромный снегоочиститель. Командир базы! Можем помочь?
Встаёт комбат:
– Э… кх… гм… можем, чего ж не дать, только пусть они осторожно там… всё-таки аэродромный…
Мужичок:
– Да вы не волнуйтесь, товарищ, не сломаем, громадное вам спасибо!!! – и с облегчением вылетает за дверь…
Понедельник. 8.30 утра уже следующей недели. Совещание у начальника гарнизона. Командиры и начальники всех степеней с мучительно искажёнными лицами рассаживаются в классе. Среди офицеров обнаруживается другой неопознанный мужичок. Начинается совещание.
Комдив:
– Товарищи офицеры! Прежде чем начать служебное совещание, нужно решить один вопрос. К нам прибыл представитель местных органов власти (мужичок нервно вскакивает) с просьбой. Зима в этом году снежная, и гражданские не справляются с обрывом телефонных проводов на столбах вдоль дорог. Просят связистов в помощь.
Вскакивает комбат:
– Блин, то есть товарищ полковник, ну я же говорил им – осторожнее!!! Он же аэродромный, он снег швыряет на 20 метров, а они, уроды, – «не сломаем, не сломаем»…
Зловредная мода
На наших солдат иногда находило тихое, безобидное помешательство. Они начинали украшать свою форму одежды. То вдруг становилось модным ушиваться, и солдаты ушивали бриджи до такой степени, что при попытке сесть у них с треском вываливался «задний мост», то вдруг все, как один, вытаскивали пружины из фуражек, чтобы те стали похожи на белогвардейские «блины»… Один воин, помнится, принёс моду вышивать на галстуках цветными нитками герб Советского Союза, и здоровые мужики, шипя и чертыхаясь, вечерами в Ленкомнате занимались рукоделием…
Всё это не представляло угрозы для боеготовности вверенной мне точки, поэтому я не вмешивался, а иногда даже приносил солдатам нитки дефицитных цветов или мелкие напильники, когда пошла мода выпиливать значки из латуни.
Но один случай обошёлся мне в полведра испорченной крови. Кто-то из прапоров приволок на точку несколько метров списанных строп от тормозных парашютов. Мгновенно вспыхнула эпидемия плетения. Прочнейший строп раздёргивали и плели из него ремешки для ключей, аксельбанты и прочую ерунду.
И вот, как-то раз, накрылся магнетрон в тяжёлой РЛС. Его замена – дело нехитрое, поэтому я поставил соответствующую задачу оператору. Молдаванин по фамилии Манкуш, сверкнул в улыбке белейшими зубами, цапнул магнетрон и, как мартышка, поскакал на бугор, где стояла приёмо-передающая кабина локатора. А я остался ждать внизу, в индикаторной машине. Прошло пять минут. Боец не возвращался. Потом ещё пять. И ещё. Я начал тревожиться. Локатор – штука малоприятная: микроволновое излучение, высокие напряжения (до 40 киловольт в передатчике!), сильнейшие магниты, мощные сервоприводы… Словом, через 15 минут я полез на бугор.
От увиденного у меня сразу подкосились ноги: из передатчика торчала задница солдата. Задница конвульсивно подёргивалась. Верхней части тела видно не было.
Убило! Током! Я коршуном кинулся на шкаф управления, вырубил все автоматы защиты сети и полез оттаскивать тело.
Оказалось, однако, что тело вылезать из передатчика не желает, при этом придушенно матерится с сильным молдавским акцентом. Удивлённый таким странным поведением поражённого – приварился он, что ли, – я сам полез в передатчик, благо он здоровенный, как славянский шкаф. И тут я всё понял.
На шее этого балбеса висела связка ключей на свежесплетённом ремешке. Когда он нагнулся, ключи выпали из-за шиворота и примагнитились. Ни снять, ни тем более, разорвать ремешок он не мог. Пришлось резать.
Кстати, ключи потом полчаса отдирали от магнита пассатижами…
Выгодное предложение
«Любая проблема может быть решена тремя способами: правильным, неправильным и военным»
«Наставление по военно-инженерной мэрфологии» п. 4.2.2
В кампанию по искоренению пьянства и алкоголизма имени товарища Егора Кузьмича Лигачёва партийно-политический аппарат Вооружённых Сил включился с такой страстью, что казалось, – до полной и окончательной победы над Зелёным Змием остался один маленький шаг…
На очередное заседание партбюро наш секретарь явился с похоронным видом. Публике была предъявлена директива Главпура, из которой явствовало, что армию осчастливили Всесоюзным обществом трезвости. Нам предлагалось влиться. Однако, классовое чутье подсказало политрабочим, что желающих будет всё-таки не так много, как хотелось Егору Кузьмичу. Проблему решили просто, но изящно – каждой военной организации довели контрольную цифру трезвенников. От нашей кафедры требовалось выделить двоих.
Стали думать, кого отдать на заклание. Первая кандидатура определилась сама собой, собственно, парторг и не пытался отказаться. Как комиссару, ему предстояло первому лечь на амбразуру трезвости.
А вот кто второй? Добровольно выставлять себя на всеобщее посмешище не хотелось никому.
– Может быть, Вы, Мстислав Владимирович? – с робкой надеждой спросил парторг у самого пожилого члена бюро.
Маститый профессор, доктор и лауреат возмущённо заявил в ответ, что, во-первых, он давно уже перешёл на коньяк, что пьянством считаться никак не может, а, во-вторых, переход к трезвому образу жизни может оказаться губительным для такого пожилого человека, как он. Характерный цвет лица учёного начисто исключал возможность дискуссии.
– Тогда давайте уговорим Стаканыча!
Стаканычем у нас звали пожилого завлаба, который, находясь на майорской должности, поставил своеобразный рекорд: трижды начальник подписывал на него представление на майора и трижды Стаканыч на радостях напивался до потери документов. В третий раз наш интеллигентнейший начальник кафедры, неумело матерясь, лично порвал представление и заявил, что теперь Стаканычу до майора дальше, чем до Китая на четвереньках.
После этого завлаб запил с горя.
Парламентёрами к Стаканычу отрядили парторга и профессора.
Стаканыч копался в каком-то лабораторном макете. Правой трясущейся рукой он держал паяльник, а левой – пинцет, причём пинцетом придерживал не деталь, а жало паяльника. Левая рука у него тоже тряслась, но в противофазе с правой, поэтому паяльник выписывал в пространстве странные петли, напоминающие фигуры Лиссажу…
– Валентин Иванович, – серьёзно начал парторг, подсаживаясь к завлабу, – надо поговорить.
Стаканыч тут же скорчил покаянную рожу, напряжённо пытаясь вспомнить, на чем он погорел в этот раз.
– А что такое, товарищ подполковник?
– Мы предлагаем вступить тебе во Всесоюзное общество трезвости! – сходу бухнул парторг.
Удивительное предложение ввергло Стаканыча в ступор. Он тяжко задумался, причём жало забытого паяльника танцевало перед парторговым носом. Присутствующие терпеливо ждали. Наконец, Стаканыч изловчился положить паяльник на подставку, и неожиданно севшим голосом спросил:
– А нахрена?
Парторг задумался. В директиве Главпура ответа на этот простой вопрос не содержалось.
– Ну, как же, голубчик, ну как же, – вмешался профессор, – вот подумайте сами, вступите вы в общество трезвости, заплатите взносы, получите членский билет и значок…
– Ну?
– А по ним в магазине водка без очереди!
Боевая химия
В уездном городе Ж* было так много крыс, что сантехники и связисты отказывались спускаться в подземные колодцы. Крысы же, напротив, чувствовали себя в городе вполне непринуждённо, они разучились бегать; по тротуарам и проезжей части перемещались исключительно шагом. Городские кошки находились в относительной безопасности только на крышах и заборах, а небольшие собаки жались к ногам хозяев, когда проходящая крысища бросала на них нехороший, оценивающий взгляд.
Городская администрация попыталась обратиться за помощью к местной санэпидстанции, однако выяснилось, что санитарные врачи от схватки уклоняются:
– Мы, это, тараканчиков можем поморить, мышек там, клопиков, а на крыс у нас яда нет, что вы, да и кусаются они очень…
Между тем, крысы превратили городской колхозный рынок в своё ленное владение, каждый день уничтожали кучу продуктов, а какого-то особо ретивого торговца сильно искусали, норовя вцепиться в самое дорогое…
Тогда, отцы города, окончательно отчаявшись и, вспомнив старый лозунг: «Воин Красной Армии, спаси!», обратились к командиру подшефного полка дальних бомбардировщиков.
Собрали военный совет. Председатель исполкома обрисовал ситуацию, не жалея чёрной краски. Командир полка открыл прения своей любимой фразой:
– Товарищи, есть конкретное предложение: надо что-то делать!
Кто-то из молодых предложил разбомбить канализацию. Штурман полка задумчиво ответил:
– Нет, не получится, люки маленькие, даже с пикирования не попадём…
– А давайте мы в колодцы спустимся и из автоматов крыс постреляем! – азартно выдвинул идею комендант.
Представив последствия крысиного сафари для подземных коммуникаций, городской голова тайком перекрестился и отказался.
Все замолчали.
– Так, – подвёл итог дискуссии командир и хлопнул ладонью по столу – других предложений нет? Начхима ко мне!
На следующий день, одуревший от безделья и внеочередных нарядов начхим носился по гарнизону, увлекая спутной струёй листья и мелкий мусор. Настал его час! Он что-то посчитывал, бормоча про себя и загибая пальцы. С протяжным скрипом открылись двери склада химимущества и бойцы начали таскать какие-то подозрительные коробки и банки с ехидно ухмыляющимся черепом на крышке.
Для пробы выбрали самый населённый участок коллектора длиной метров 300 около рынка. Район боевых действий был тщательно изолирован, пути отхода противника перекрыли. Открыли чугунные люки. В каждую дыру начхим лично плеснул хлорпикрина, затем коллектор начали забрасывать шашками, которые начхим почему-то ласково называл «синеглазками». Крышки тут же закрыли. Из люков потянуло зловонием, показался бурый дымок. С блаженной улыбкой на устах начхим прислушивался к писку и возне под ногами. Внезапно из какой-то дыры пулей вылетела ошалевшая крыса. За ней вторая! И третья! Солдаты шарахнулись в разные стороны. Самый глупый попытался заткнуть дырку носком сапога, но тут же отскочил, удивлённо разглядывая дырки в кирзе…
Остатки крысиного воинства бежали, но большая часть всё-таки осталась на поле боя. Начхим сотоварищи с видом победителя отправился выводить из организма токсины.
На следующий день сантехники попытались проникнуть в коллектор. Не тут-то было! Тяжёлый хлорпикрин не желал рассеиваться. Когда начхима спросили, что делать, он глубокомысленно помял похмельную физиономию и ответил:
– Так, это, ждать…
На третий день жаркое украинское солнце прибавило запаху из коллектора новые оттенки. Рынок пришлось временно закрыть. Обозлённые сантехники, мощными струями воды смывали тела павших.
Но, самое главное, крысы из канализации ушли. Все! Навсегда!
В ближайшие жилые дома.
Бомба для замполита
В Советской армии наиболее зловредной разновидностью работников трибуны были замполиты, окончившие военно-политические училища. В жизни авиационной части они не смыслили ровным счётом ничего, поэтому предпочитали заниматься, чем умели, т.е. распределением квартир, дефицитной мебели, ковров, а также рассмотрением персональных дел коммунистов, допустивших отклонения от норм Морального Кодекса.
Такое вот чудо свалилось на голову командира вертолётного полка, который выполнял интернациональный долг в Афгане. Старый, «летающий» замполит попал в госпиталь по ранению, и из Москвы прислали свежевыпущенного из военно-политической академии подполковника за славой и орденами.
Быстро оказалось, что новый замполит – дурак. Неприятно, конечно, но не страшно – дураки в разумной концентрации боеготовность Советской армии, как правило, не снижали. Гораздо хуже было то, что новый замполит оказался дураком с инициативой, осложнённой кипучей энергией. Однажды он предложил в единственный за месяц выходной день провести конференцию под названием «За что я ненавижу империализм?», но его чуть не избили. Обиженный в лучших чувствах «агитатор, горлан и главарь» затаился. В довершение ко всему, он был ещё и трусом.
Как-то раз, душманы умудрились тайком затащить в зелёнку миномёты и обстрелять аэродром. Обалдевшие от такого нахальства артиллеристы, прикрывавшие аэродром, сначала растерялись, но потом опомнились и сумели дать асимметричный ответ. Асимметрия была настолько высока, что прибывшая на место ЧП разведгруппа сумела найти в зелёнке только искорёженную плиту от миномёта, да какие-то тряпки. Очевидно, душманов вместе с коранами, оружием и обмундированием разнесло на молекулы.
Пострадавших на аэродроме не оказалось, за исключением замполита: его легко контузило сорвавшимся со стены стендом «Твои ордена, комсомол». В результате небогатый умом политрабочий совсем поглупел, а, кроме того, правый глаз стал моргать у него в три раза чаще левого. Надеясь избавиться от надоедливого комиссара, командир полка предложил ему отправиться на лечение в Союз. Замполит намекнул, в свою очередь, что предпочёл бы получить орден и остаться. От такой наглости командир временно потерял дар речи, но выражение его лица замполит сумел истолковать верно и убыл в указанном направлении.
Отчаявшись стать героем, политрабочий взялся искоренять мерзость прелюбодейства. Он стал выслеживать офицеров и писать командиру закладные записки, подробно перечисляя, кто из лётчиков какую телефонистку вёл к себе в бунгало. Каждый вечер замполит прятался в густых кустах, окружающих дорожку в жилую зону, и сидел там дотемна, тайком покуривая и кряхтя от неудобной позы. Ночью он писал изобличающие рапорта, утром относил их в штаб и с чувством выполненного долга отправлялся спать.
Наконец, офицерам это надоело, и план мести был разработан.
Субботним вечером группа лётчиков с барышнями из штаба шла в жилую зону. Увидев такое вопиющее проявление морального разложения, замполит потерял бдительность и шумно завозился в кустах, пытаясь разглядеть лица.
Заметив долгожданное шевеление в кустах, один из лётчиков закричал:
– Ложись, духи!!! – и прицельно метнул в кусты две имитационные гранаты. Рванули взрывы, одновременно с ними из кустов, как фазан, вылетел до смерти перепуганный и сильно испачканный замполит и с воплем «Я свой!!!» кинулся прочь.
Когда утром о происшествии доложили командиру, он просветлел лицом и вызвал начальника штаба.
– Васильич, слышал уже про бомбиста-то нашего? Ага, ну, я так и думал. Вот что, спланируй-ка для всего личного состава части практические занятия по метанию ручных гранат. Так, … да, поэскадрильно, в течение недели.
– Есть, товарищ командир. А ответственным кого?
– Ну, – усмехнулся командир,– кандидатура у нас одна. Я думаю, ему будет приятно…
Записки о сумасшедшем
Подполковник Мельников сошёл с ума. Событие, конечно, прискорбное, но обыденное. Бывает. Даже с подполковниками. Доподлинную причину помешательства установить не удалось, хотя некоторые странности за Мельниковым замечали и раньше. Почему-то он очень боялся быть отравленным, для профилактики регулярно полоскал рот уксусом а также никогда не ел и не пил ничего холодного. Однажды он заявился в ТЭЧ,[32] разделся до пояса и попросил техников погреть ему спину паяльной лампой, так как, дескать, ощущает в организме признаки отравления. Личный состав в ужасе разбежался. Поскольку странного народа в армии хоть отбавляй, с Мельниковым не связывались, надеясь на то, что его куда-нибудь переведут или сам уволится. Не тут-то было.
Однажды на партийном собрании Мельников попросил слова. Вышел на трибуну, как всегда идеально выбритый, в наглаженном мундире, дождался тишины и произнёс краткую речь. Из неё присутствующие, в частности, узнали, что все они являются сексуальными собаками и гнусными извращенцами, которые постепенно выжигают у него, Мельникова, половые органы путём точного наведения на окна его квартиры антенн радиолокационной системы посадки, а также регулярно предпринимают попытки отравления парами свинца с помощью электропаяльников.
Командир содрогнулся. Присутствующие тоже. Под предлогом врачебно-лётной комиссии Мельникова отвезли в госпиталь. Осмотрев пациента, начальник психиатрического отделения радостно потёр руки и заявил:
– Наш клиент! Оставляйте!
Через месяц Мельникова уволили из Красной Армии вчистую, однако, в психушку не посадили, посчитав его психом неопасным.
Однако в сорванной башне подполковника что-то намертво заклинило, и он напрочь отказался считать себя пенсионером. Каждое утро, одетый строго по форме, он прибывал на развод, пенсию получать категорически отказывался и настойчиво стремился принять участие в жизни парторганизации части. И вот тут-то возникла проблема! За КПП Мельникова можно было не пускать, пенсию переводить на сберкнижку, а вот как снять его с партучета? Ни в одном руководящем документе не было написано, что делать, если коммунист сошёл с ума. В ведомостях он числился задолжником по партвзносам, что в те годы считалось сродни измене Родине, и парторг, каждый раз, страдая от неловкости, объяснялся в высоких штабах. Однако, как помочь горю, не знал никто.
Между тем, Мельников начал писать жалобы. Странные по форме и жуткие по содержанию, они разлетались по всем руководящим партийным органам, вплоть до Комитета партийного контроля при ЦК. О своих проблемах с головой Мельников в письмах тактично умалчивал.
Наконец, чтобы разобраться на месте, из Москвы прибыл контр-адмирал из военного отдела ЦК. Собрали парткомиссию. Адмирал, строго соблюдая флотские традиции, произнёс краткую вступительную речь, в которой цензурными были только предлоги и знаки препинания. Смысл её можно было передать тезисом: «Какого хрена?!»
Измученный постоянными проверками парторг сначала пытался объяснить ситуацию во всей её сложности и противоречивости, однако флотоводец и слушать ничего не хотел.
Наконец парторг не выдержал и заорал:
– Чёрт с ним, товарищ адмирал! Одним сумасшедшим в партии больше будет! Давайте тогда создадим первичную парторганизацию в дурдоме и поставим его в ней на учёт! Пусть там на собраниях хоть левой ногой голосует!
Наступила мрачная тишина. Адмирал молча собрал свои бумаги, поднялся и направился к двери. Уже выходя, оглянулся и приказал:
– Поставить психа на партучет по месту жительства. При ЖЭКе! Пусть теперь они с ним разгребаются!
Душман
Перед русским человеком в жарких странах всегда стоит проблема: пить или не пить? Что страшней: вьетнамская лихорадка, индийская дизентерия, афганский гепатит или интернациональный цирроз печени, бессмысленный и беспощадный? Каждый решал эту проблему по-своему, исходя из принципа наименьшего зла…
В тот вечер инженеры вертолётного полка готовились к очередной санации внутренних органов. В ближайшей афганской лавочке была закуплена отвратительная местная водка, дежурный по столу «оружейник» открывал консервы и расставлял «нурсики». «Нурсиками» назывались пластмассовые колпачки от неуправляемых реактивных снарядов – НУРС. По вместимости и устойчивости на столе они вполне заменяли обычные стаканы, при падении на пол не разбивались, а, главное, их можно было не мыть. Использованную посуду просто выбрасывали, а после очередных полётов «на применение» приносили новую.
Как всегда, «на огонёк» заглянул особист.
– Нурсик примешь? – привычно спросил дежурный и потянулся за бутылкой.
– Не-а. – Контрик взял из рук оружейника бутылку, зачем-то понюхал горлышко, поморщился и поставил на стол.
– Сегодня шифровку получили,– кисло пояснил он: – духи стали в спиртное китайский яд добавлять. Ни вкуса, ни запаха у него нет, а человек выпьет, и часа через 3-4 жмурится. В страшных мучениях, – подумав, добавил ученик Железного Феликса. – Так что, я не буду и вам не советую. Ну, я пошёл.
Инженеры переглянулись. С одной стороны, шифровку можно было бы посчитать очередной уткой партийно-политических органов, направленной на повышение трезвости офицерских рядов и, соответственно, забыть, но, с другой, то, что горький пьяница-особист отказался от халявной выпивки, настораживало.
– Что будем делать-то, мужики? – спросил нетерпеливый радист, – может, выльем её нахрен?
– Не суетись! Это всегда успеется, – одёрнул его степенный «оружейник», – надо, чтобы кто-то попробовал!
– Ага, ты, например!
– Дурак ты переученный, как и все радисты! Ни ты, ни я пробовать не будем. Пить будет Душман!
– Сдурел?!
Душман сидел тут же, прислушиваясь к разговору. В Афгане в домиках офицерского состава обычно держали собак, а вот у инженеров жил кот. Откуда он взялся, никто не помнил, также доподлинно было неизвестно, наш ли это, советский кот или афганский засланец, но маленького ободранного котёнка пожалели, и через 3 месяца он превратился в громадного, неестественных размеров кошака. Характер имел угрюмый и подозрительный, жрал исключительно рыбные консервы, а хозяином считал инженера по радио, у которого спал в ногах. Любимым местом Душмана были перила ДОСа, где он целыми днями дремал в тени. Крысы и ящерицы быстро научились обходить его охотничьи владения стороной, а на людей кот внимания не обращал. Зато стоило в пределах прямой видимости появиться какой-нибудь неопытной собаке, как Душман просыпался. Пару минут он следил за нарушителем, надуваясь злобой, и затем с противным шипением бросался на врага, норовя зацепить лапой по морде. Мяуканья Душмана не слышал никто и никогда.
Прикинув кошачью массу, на донышко «нурсика» налили водку, влили её в пасть подопытному и тут же пододвинули банку с любимой рыбой. Душман пару раз злобно фыркнул, но водку проглотил и принялся закусывать. Через 10 минут вторая пошла у него значительно легче. Побродив по комнате, кот улёгся на свой матрасик и захрапел.
– Значит, и нам можно! Наливай, что ли! – облегчённо промолвил оружейник.
Утренние сумерки огласились истошным кошачьим воплем. Офицеры вскочили с коек. «Сработало!!! Отравили! Кто следующий?!» – с ужасом думал каждый.
Толкаясь в дверях, собутыльники вывалились в коридор. На тумбочке стоял «титан», из неплотно закрытого крана капала вода. Рядом сидел отравленный и жутко завывал.
Его мучил утренний сушняк.
Причины и следствия
Иногда мелкие, незначительные события неожиданно влияют на ход истории. Наполеон Бонапарт заболел насморком и проиграл решающее сражение. Тракторист колхоза «Хмурое утро» Семён Аркадьевич Приставко при утреннем опохмеле допустил передозировку, поэтому при выезде из гаража вместо привычных двух опор линии электропередачи увидел три. Сдержанно подивившись этому обстоятельству, знатный тракторист выполнил привычный вираж вправо, в результате чего его «Кировец» снёс единственный столб ЛЭП, идущей в соседний гарнизон. Рядом с тремя пеньками появился четвёртый.
Командир 1 эскадрильи гвардейского истребительного полка подполковник Владимир Васильевич Чайка собирался бриться, когда в квартире погас свет. Поскольку, благодаря тарану тракториста Приставко, свет погас во всём гарнизоне, остановились насосы на водокачке. Чертыхаясь, комэск полез на антресоли за «тревожным» чемоданом, в котором лежала заводная бритва. Вместо чемодана на него со злобным шипением свалился кот, расцарапав щеку. Мерзкое животное привычно увернулось от пинка и спряталось под шкаф. Под раздачу также попали дочь, заступившаяся за кота и жена, заступившаяся за дочь. Из-за отсутствия воды вопрос с завтраком решился сам собой, голодный и злой лётчик отправился на службу. День не задался.
В эскадрилье Чайке сообщили, что его вызывает командир.
– Вот что, Владимир Васильевич, – сказал командир, пряча глаза.– Познакомься с товарищем журналистом.
Из кресла выбрался длинный тощий тип в джинсах и с неопрятной рыжеватой бородой веником.
– Товарищ заканчивает киносценарий о лётчиках, и ему необходимо слетать на истребителе.
Товарищ журналист неуловимо напоминал бородатого хорька.
– Из Главпура уже звонили, так что, надо помочь… Что у вас сегодня по плану?
– Облёт наземной РЛС, а после обеда – пилотаж в зоне.
– Ну, вот и отлично, можете идти.
Чайка молча откозырял и вышел.
По дороге хорёк, размахивая руками, шепеляво рассказывал о своих знакомых генералах, маршалах и авиаконструкторах, забегая вперёд и заглядывая комэску в глаза. Тот молчал.
Кое-как подобрали пассажиру лётное обмундирование, для порядка измерили в медпункте давление и запихнули в заднюю кабину спарки.
– Убедительная просьба, – хмуро сказал комэск, – в кабине ничего не трогайте.
– А за что можно держаться на виражах? – бодро поинтересовался пассажир. Чайке очень хотелось сказать, за что, но он с трудом сдержался и ответил:
– За рычаг катапульты! Он у вас между ног.… Впрочем, нет, за него держаться тоже не нужно. За борт держитесь.
Чайка аккуратно поднял машину, походил по заданному маршруту и плавно, как на зачёте, притёр истребитель к бетонке.
После посадки из задней кабины извлекли зеленоватого, но страшно возбуждённого хорька.
– Разве это перегрузки!? – орал он. – Да я на карусели в парке культуры сильней кручусь! Не думал! Разочарован!
– Ладно, мрачно сказал комэск, – подумаем, где вам взять перегрузки. А сейчас – на обед.
В столовой их пригласили за командирский стол, где журналюга тут же начал, захлёбываясь и заполошно размахивая руками, рассказывать, что он ждал гораздо, гораздо большего! При этом он ухитрялся стремительно очищать тарелки.
– Товарищ командир,– продолжал наседать журналист, – а можно, я после обеда ещё слетаю?
Всем было ясно, что отделаться от настырного дурака можно только двумя способами: пристрелить его прямо здесь, в столовой, или разрешить лететь. Несмотря на привлекательность первого варианта, командир всё же остановился на втором.
– Товарищ подполковник, самолёт к полёту готов! – доложил старший техник. Чайка взглянул на его улыбающуюся физиономию и вспомнил, как на вечере в доме офицеров этот самый стартех, танцуя с его дочерью, держал свои поганые лапы у неё на заднице, а эта дурища ещё к нему прижималась. Ему стало совсем тошно.
Взлетели, вышли в пилотажную зону и комэск тут же забыл про пассажира: бочка, боевой разворот, ещё бочка, петля…
После посадки подполковник Чайка подозвал техника и, показывая через плечо на равномерно забрызганное остекление задней кабины, приказал: «Достаньте это и по возможности отмойте».
Впервые за день он улыбнулся.
Особенности африканского домино
Торговля оружием – штука тонкая.… Был период, когда некоторые африканские государства, которые, как тогда говорили, избрали некапиталистический путь развития, активно покупали нашу авиационную технику, хотя никто из покупателей толком не мог объяснить, что они с ней собираются делать, и для чего им нужна аппаратура для дозаправки в воздухе, если на штатной заправке Су-24 можно пролететь пол-Африки?
Но, желание клиента – закон, самолёты поставили, а для обучения местного персонала отправили в загранкомандировку советских авиационных инженеров.
По замыслу командования, наши специалисты должны были обучить африканских товарищей передовым методам эксплуатации авиационной техники, а затем отбыть на Родину. Однако, возникли проблемы. И первой из них была проблема языковая. У наших инженеров никак не выходило изложить передовую техническую мысль по-французски, и, тем более, по-арабски, а местные, в свою очередь, дружно не понимали по-русски. Имелись, конечно, и переводчики, но толку от них не было никакого, так как просьба перевести на французский простейшую фразу «Увод строба системы автосопровождения по дальности» вгоняла их в состояние элегической грусти.
Пришлось разбираться самим. Местных товарищей быстренько обучили Самым Главным Словам, и процесс пошёл. Любо-дорого было смотреть, как утром на вопрос: «Как дела, месье?» африканец отвечал с приветливой улыбкой:
– Карашшо, заэпись!
Вторая проблема состояла в том, что у наших свежеприобретённых друзей руки росли анатомически неправильно. Выполнение любой работы на авиационной технике неизбежно заканчивалась её разрушением, разодранным обмундированием и отдавленными пальцами. Как-то раз понадобилось заколотить деревянный ящик и наш инженер по природной русской лени, чтобы не идти за молотком, забил гвозди пассатижами. Ещё 3 гвоздя пришлось забивать «на бис».
Местным почему-то очень нравились советские кипятильники. Причём особо ценились чудовищные агрегаты, способные за минуту вскипятить ведро воды. Зачем в засушливой Африке кипятить вёдрами воду с помощью советских кипятильников, так никто и не понял, но привозили и дарили их исправно. Попутно выяснилось, что нигде в мире, кроме СССР, их не делают.
Но лучшим подарком, без сомнения, оставалось домино! Советские специалисты привезли его с собой и по неистребимой технарской привычке в перерывах между полётами начали «ворочать плиты».
Местные заинтересовались. Им объяснили. Вскоре африканские товарищи научились кричать «Риба!» (с буквой «ы» были проблемы) и лихо стучать локтём по столу, дуплясь на оба конца.
Как-то раз с очередным транспортником наши привезли ящик домино и подарили всем офицерам авиабазы.
Рассыпавшись в благодарностях, местные инженеры сказали, что они в благодарность русским друзьям сами(!) сделают стол для домино, чтобы показать, чему научились.
Тут же была отдана команда, по аэродрому заметались солдаты, вскоре в комнате отдыха появился набор великолепного французского электроинструмента и фанера. Лист тщательно раскроили. Взвыла электропила. Первый перепиленный стул распался на две части. Подивившись качеству распила, наши продолжили наблюдение.
Постепенно помещение наполнялось обломками мебели, опилками и кусками фанеры странных форм. Каким-то чудом обошлось без отпиленных рук и ног. По комнате шарахалось эхо арабского мата. Наконец, последний распиленный лист фанеры признали условно квадратным. Нужно было прибивать ножки. Из ящика извлекли хитрый инструмент для забивания гвоздей, с ружейным лязгом вставили обойму с гвоздями, включили в сеть, местный с инструментом наперевес задумчиво подошёл к столу.
Но тут у нашего инженера по авиационному оборудованию сдали нервы: он вскочил с места и с криком:
– Стой! Убьётесь нахрен! Дай молоток! – бросился к столу…
По имени Чмырь
Нет, дураком он, пожалуй, не был. Как и другие солдаты, он азартно рубился в волейбол, с удовольствием смотрел единственное тогдашнее эротическое шоу «Аэробика» и всячески старался уклониться от занятий по марксистско-ленинской подготовке. А вот был ли он умным? Нет, скорее, чудным, даже чудноватым.… И фамилия у него была подходящая – Чмырь.
Знаете, как отличить хорошего солдата от плохого? Ах, не знаете? Легко. Дайте солдату выполнить неполную разборку автомата на время. Если он самостоятельно сумел разобрать и, тем более, собрать автомат, ничего не потерял и ничего не сломал, у него есть шанс. Может быть, он даже станет сержантом. Но если при попытке достать пенал с принадлежностями у воина застревает палец в прикладе, жди беды.
У нашего героя палец застревал в десяти случаях из десяти. Пару раз даже пришлось отвинчивать накладку на прикладе, хотя обозлённый старшина предлагал куда более радикальные меры.
Родился и вырос Чмырь в какой-то глухой деревне, а службу в армии воспринял как дар судьбы.
Маленького роста, кривоногий, плешивый Чмырь сильно напоминал мелкого гоблина, если бы не громадные голубые глаза и совершенно детское выражение лица.
В армии Чмырю было интересно абсолютно всё. Простой огнетушитель вызывал у него живой, неподдельный интерес. Чмырь его долго рассматривал, поворачивал, потряхивал. Наконец, обнаружив рычаг, Чмырь его с удовольствием нажимал, мгновенно покрываясь слоем пены. Любое техническое устройство, сложнее лома, вызывало у него приступ тихого восторга. Устройство немедленно подвергалось дотошному изучению со случайным, но неминуемым его разрушением.
Всему, что говорили офицеры, Чмырь верил истово и безоговорочно. Впрочем, верил он и прапорщикам и солдатам. Его никогда не разыгрывали, потому что это было неспортивно.
Любое дело, порученное Чмырю, было обречено на провал. «Засланный казачок» обладал мистической способностью совершать невозможные ошибки, нанося боеготовности части максимальный урон.
Чмырь очень любил воду. Его слабостью был Енисей.
Енисеем у нас называли маленькую речушку, в которой солдаты мыли машины. Просто загоняли Урал или КрАЗ на середину и мыли. Большей частью Енисей состоял из нефтепродуктов и старых покрышек, однако, мёртвым водоёмом он не был. В нем зародилась какая-то странная жизнь, в воде раскачивались черные водоросли, а в тени берегов прятались ротаны. Мы долго спорили об их метаболизме и пришли к выводу, что ротаны либо питаются бензином, смешанным с соляркой, либо жрут друг друга. Больше никакой органики в Енисее не водилось.
Как-то раз, вечно голодный Чмырь наловил на пустой крючок ротанов и решил их поджарить. Ротаны на сковородке так страшно шипели, пуская радужные бензиновые пузыри, что есть их никто не решился. Учуяв омерзительный запах, дежурный офицер приказал закопать опасную рыбу как можно глубже, а Чмырь до вечера драил сковородку песком.
В то воскресенье рота должна была ехать на экскурсию. Весёлые, наглаженные солдаты давно сидели в автобусе. Не хватало Чмыря. Наконец, он появился, мокрый, запачканный тиной и водорослями и сильно похожий на грустного Дуремара, у которого Буратино увёл из-под носа золотой ключик.
– Ты где был, убоище? – горько спросил ротный.
– Я думал, что построение на аэродроме…
– Ну?
– А там никого нет… Я обратно побежал и в Енисей упал…
– Всё, – махнул рукой ротный. – Не знаю я, что с тобой делать. Завтра пойдём к командиру, как он скажет, так и будет. В казарму иди, а то ещё и простудишься.
В понедельник ротный повёл мрачного Чмыря к командиру, втайне надеясь, что его куда-нибудь переведут.
Однако попали он не в добрый час. Командир изучал свежеполученный приказ Министра обороны.
«На основании приказа МО СССР № 85/12/1 и в соответствии с директивой Генштаба № Д 14 /267 считать утратившими силу пункты 2.11 и 5.2 вышеупомянутого приказа и изложить пункт 4.5.1 в следующей редакции…» тупо повторял про себя командир, силясь вникнуть в хитросплетения военной мысли. Как всегда, документ был написан тёмным, путаным языком, изобиловал ссылками на какие-то другие приказы, а также разъяснения, исправления разъяснений и уточнения исправлений. Командир разложил руководящие документы на столе в тщетной надежде уловить хоть какие-то признаки смысла…
– Разрешите, товарищ полковник?
– Чего тебе? – хмуро отозвался командир, не поднимая головы.
– Да вот, у меня Чмырь совсем от рук отбился, не знаю, что с ним делать…
– А я-то причём?! – мгновенно обозлился командир, – не хочет служить, и хрен с ним, отведи за капонир да грохни!
Внезапно от двери послышался тяжёлый удар. Командир поднял голову. Доверчивый Чмырь упал в обморок.
Не судьба
Начальник академии генерал-полковник Н* получил директиву Главпура. Невзрачная бумажка, отпечатанная на серой, обёрточной бумаге, производила странное впечатление. В типографии даже не удосужились разрезать страницы, и брошюру надо было читать, развернув её в один лист. Страницы в этом полиграфическом шедевре шли, как водится, не по порядку, поэтому генерал, с трудом отыскав следующую страницу, успевал забыть содержание предыдущей.
Директива громыхала сталью: «Вести бескомпромиссную борьбу с пьянством и алкоголизмом… до конца месяца доложить списки офицеров, склонных к употреблению… развернуть широкую пропагандистскую кампанию…». Генерал матерно выругался в селектор и вызвал начальника политотдела.
На следующий день в актовом зале собрали профессорско-преподавательский состав академии. Начальник зачитал директиву. Её содержимое возмутительно диссонировало с лицом генерала, который, как всем было хорошо известно, пришёл на академию с должности командующего округом и был, что называется, «не любитель».
– И ещё, товарищи офицеры, – хрипел генерал, – есть информация, что некоторые преподаватели после окончания служебного времени употребляют прямо на территории кафедры! Прекратить! А чтоб было неповадно, после окончания рабочего дня приказываю в академии отключать электроснабжение!
Начались репрессии. Свежеиспечённые кандидаты и доктора военных наук организовывали банкеты в глубокой тайне и, подобно франкмасонам, обменивались в коридорах многозначительными взглядами и перебрасывались записками. Обсуждать вслух запретную тему боялись. Получение очередных воинских званий превратилось в унылую процедуру, которая никого не радовала.
Постепенно, однако, о грозной директиве стали забывать, тем более, что несколько раз все желающие видели начальника академии в состоянии глубокой алкогольной задумчивости.
Однажды зимним вечером генерал собрался домой. Выйдя на улицу, он хозяйским взглядом окинул корпуса академии и обомлел. Обесточенные здания возвышались мрачной чёрной громадой, однако во многих окнах теплился слабый свет. Это горели стеариновые свечи из «тревожных» чемоданов. Привыкшие к тяготам и лишениям военной службы пехотинцы нашли способ припасть к любимому напитку.
Генерал достал мобильник.
– Дежурный, это начальник академии. Во изменение моего приказа, свет в корпусах включить и более на ночь не выключать! А то спалят академию к чёртовой матери!
И, нажав «Отбой», про себя добавил: «Видать, не судьба…»
Боевой фристайл
«За персидскими же всадниками обыкновенно бежали пешие воины, держась за хвосты лошадей. Так они пробегали большие расстояния, удивляя тем лидийцев.»
«За персидскими же всадниками обыкновенно бежали пешие воины, держась за хвосты лошадей. Так они пробегали большие расстояния, удивляя тем лидийцев.»
Утром за завтраком начфиз полка ВДВ сообщил жене:
– Сегодня еду встречать комиссию из Москвы, домой приду поздно.
– Ты уж, Васенька, постарайся пить поменьше, – заволновалась жена, – помнишь, как тебе в прошлый раз нехорошо было?
– Постараюсь, – горько ответил начфиз и поднялся из-за стола.
Как заведено в любой уважающей себя части, начфиз десантников отвечал за спецсауну, поэтому культурная (в военном понимании) программа проверяющих в буквальном смысле ложилась на его плечи, и ему не раз приходилось выволакивать из предбанника практически бездыханных командиров и начальников всех степеней.
Обычно комиссии из верхних штабов встречал сам командир, но в этот раз ответственное мероприятие было возложено непосредственно на начфиза, из чего он сделал вывод, что, либо едут проверять физподготовку полка, либо комиссия какая-нибудь незначительная, вроде котлонадзора или ВАИ.
На практике, однако, вышло по-другому.
После того, как схлынула толпа пассажиров с московского поезда, на перроне осталась странная компания: бомжеватые граждане с киноаппаратурой в облезлых кофрах и полковник-пехотинец с вдохновенным лицом идиота. И вещи у них были странные – мотки верёвок и деревянные рукоятки, наподобие деревенских коромысел.
Вскоре выяснилась страшная правда. Полковник был изобретателем. Светоч военной науки разрабатывал способ буксировки солдат на поле боя. По его замыслу, если солдат поставить на лыжи, дать им в руки верёвку, верёвку привязать, например, к танку, а танк пустить на поле боя, то ошеломлённому противнику останется только одно: сдаться. Полковничья диссертация была практически готова, но нужен был эксперимент.
На следующее утро эксперимент не состоялся по техническим причинам: после посещения сауны съёмочная группа, не привыкшая к десантному гостеприимству, не смогла выйти из состояния нирваны. Непьющий изобретатель отпаивал их кефиром.
Наконец вышли в поле. Бойцам выдали стандартные военные дровяные лыжи с мягкими креплениями, подогнали БМД,[33] к корме привязали две верёвки с перекладинами, после чего полковник подошёл к строю. В пламенной получасовой речи он обрисовал важность эксперимента для укрепления обороноспособности государства, отметил, что буксировка лыжников на поле боя – наш асимметричный ответ наглым проискам НАТО, а в заключение сказал, что эксперимент снимают на киноплёнку и, может быть, покажут в программе «Служу Советскому Союзу!».
В свою очередь, начфиз отвёл в сторонку механика-водителя и предъявил ему увесистый кулак:
– Устроишь автогонки – до дембеля будешь гальюны драить… Механец ухмыльнулся.
БМД потихоньку двинулась.
Поначалу всё шло хорошо, бойцы с гиканьем резво катились на лыжах, однако, вскоре в идее обнаружился изъян. Как ни странно, местность не была идеально ровной, на ней попадались канавы, бугры и полузасыпанные снегом пни. Головные лыжники пытались их объехать, не бросая верёвки, из-за чего она начала опасно раскачиваться, увлекая за собой остальных. Через пару минут научный эксперимент превратился в смесь цирковой эквилибристики с клоунадой: стремясь объехать препятствия, бойцы скакали, как обезьяны, совершая немыслимые пируэты, один потерял лыжи, но, не желая сдаваться, верёвки не бросил и нёсся за БМД гигантскими скачками, вздымая тучи снега. Зрители одобрительно матерились.
Начфиз с замиранием сердца следил, как БМД входит в поворот. Проклятый механик все-таки слихачил и развернул БМД-шку практически на месте. В строгом соответствии с законами физики лыжников вынесло вперёд, и они исчезли в облаках снежной пыли. Проклиная дурака-изобретателя, начфиз побежал на финиш. Второй заплыв решили не проводить.
Вечером съёмочная группа уехала, а через месяц на имя начфиза пришёл автореферат диссертации с дарственной надписью. Пролистав брошюру, он плюнул, аккуратно содрал с научного труда обложку и собственноручно повесил его в гальюне разведроты.
Пять или шесть?
Каждый человек талантлив по-своему: один решает в уме криволинейные интегралы, другой открывает зубами пивные бутылки, третий на 15-й минуте знакомства способен затащить в постель практически любую женщину…. У неразлучных прапорщиков из батальона связи талант был один на двоих. Стоило только где-нибудь, кому-нибудь в пределах гарнизона открыть бутылку, как через пять минут в дверях показывалась умильная рожа одного из прапоров, а вскоре подтягивался и второй. Это называлось: «Чип и Дейл спешат на помощь». Их чутьё на халявную выпивку не укладывалось в рамки современной позитивистской науки, однако срабатывало в десяти случаях из десяти. Инженер по радио как-то высказал идею, что прапора ощущают флуктуацию электромагнитного поля, неизбежно возникающую при открывании бутылки. Для чистоты эксперимента инженеры укрылись в камере биологической защиты, которая использовалась для проверки спецаппаратуры и была наглухо экранирована. Не помогло. Ровно через пять минут после экспериментального откупоривания в дверь поскреблись. После этого бесполезную борьбу с нахлебниками прекратили, перед очередным употреблением просто планируя два резервных стакана.
Звали прапоров Мокров и Петя. Петя был румяным, кругленьким и очень жизнерадостным, а Мокров, наоборот, тощим, сутулым и мрачным. Он страдал геморроем, отчего на лице у него застыло выражение брюзгливого недовольства. При ходьбе Мокров сильно сутулился, глядел всегда исподлобья и вообще напоминал германского шпиона из предвоенных советских кинофильмов.
Однажды в полку проводили тактическое занятие по охране и обороне аэродрома. Рота почётного караула лихо нападала на ЗКП,[34] а рота охраны не менее лихо отражала нападение. Управление полка, забравшись на крышу командного пункта, увлечённо наблюдала за редким зрелищем. Радист нападающих зацепился антенной за колючую проволоку, второй солдат взялся её резать. Увидев это, обороняющиеся с криком: «Суки! Кто потом будет колючку чинить?!» бросились в контратаку. Неизвестно как попавший сюда Мокров хмуро наблюдал за происходящим. Петя потихоньку подошёл к командиру и прошептал:
– Товарищ полковник, прикажите, чтоб за Мокровым приглядывали, а то ещё переметнётся…
Но однажды дружбе собутыльников пришёл конец. Внезапно в штабном коридоре раздались матерные вопли, послышался звук удара, и в инженерный отдел бомбой влетел Петя, прикрывая ладонью быстро запухающий глаз.
Выяснилось, что предыдущим вечером Мокров и Петя мирно отмечали окончание рабочего дня и по какому-то прихотливому случаю заспорили о том, сколько Звёзд Героя у Дорогого Леонида Ильича. Мокров утверждал, что пять, Петя склонялся к шести. Поспорили на бутылку. Решено было утром прийти в штаб и посчитать звёзды на портрете, который тогда висел, почитай, в каждом служебном кабинете.
Утром похмельный Мокров заявился в канцелярию, где его уже ждал сияющий Петя. Он предъявил портрет Верховного, на котором отчётливо были видны шесть звёзд. Делать нечего, Мокров со вздохом отсчитал деньги и поплёлся к себе на БП. В его комнате висел точно такой же портрет. Прапор злобно покосился на Ильича, плюнул, но вдруг насторожился. Что-то было не так. Приставив к стене стул, Мокров подобрался к портрету и начал его подслеповато разглядывать. У Вождя было 4 Звезды! Как же так?! Мокров снял раму со стены, подтащил к окну, и тут ему открылась суровая правда.
Хитрый Петя рано утром вырезал недостающую Звезду с его портрета Брежнева и приклеил на свой…
Спасти рядового Курбанова
Бывают солдаты, которых не замечаешь. И лицо у него обычное, и фамилия какая-нибудь совсем не запоминающаяся, никаких подвигов за ним не числится; отслужил солдат два года, уволился, а на следующий день про него забыли. А бывает наоборот.
Рядовой Курбанов был узбеком. Окончил 10 классов, вполне сносно говорил по-русски, довольно быстро научился есть свиную тушёнку и пользоваться нехорошими русскими же словами, но была у него одна проблема. Курбанов абсолютно не переносил холода. Летом, на учениях, когда весь личный состав умирал от жары, узбекский воин работал за троих, он был как змея: чем жарче, тем лучше! Но стоило только начаться сереньким промозглым подмосковным дождям, стоило только на лужах появиться первой ледяной корочке, а на антеннах локаторов пушистому инею, Курбанов впадал в безысходную депрессию и какой-то фантастически упорный, неизлечимый насморк. Никакие медикаменты на него не действовали. Жаль было парня, но что сделаешь?
Однажды зимней ночью я вышел из домика дежурной смены РЛС, чтобы решить мелкие, но неотложные житейские проблемы, ну, и заодно, проверить патрульного.
Был лёгкий морозец, только что выпал снег, небо было усеяно зелёными точками звёзд и оттого походило на индикатор кругового обзора РЛС. На вышке эскадрильской стоянки часовой баловался с прожектором, и снег переливался разноцветными огоньками, как хрустальная люстра. Где-то далеко стучал дизель.
Внезапно я осознал, что на этой рождественской открытке недостаёт такой существенной детали пейзажа, как патрульного. Я огляделся. Куда же это он делся? Может, обошёл домик с другой стороны и через окно в ленкомнате смотрит телевизор? Нет. Может, зашёл за дизельную? И там нет. И тут я заметил ещё кое-что. На свежем снегу не было следов. Вообще никаких. Значит, солдат пропал давно. Тут мне стало худо. В те годы о дезертирстве из армии никто и не слыхал, о существовании терроризма мы знали исключительно из программы «Международная панорама», поэтому исчезновение солдата с оружием могло означать только одно: напали, убили, забрали автомат! Я метнулся в домик: «Кто в патруле?! Рядовой Курбанов…»
Я так и сел.
Хорошо, попробуем рассуждать логически: украли бойца – допустим. Но куда делся Агдам? Украсть его решительно невозможно, в конце концов, не самоубийцы же нападавшие?!
Агдамом звали громадного кобеля неизвестной породы, который жил на точке. Это было мощное, угрюмое и злобное животное, к тому же, невероятно похотливое, на аэродроме сложилась целая популяция его потомков от различных мамаш, от дворняги до непонятно как попавшего сюда бассета. Агдам ненавидел офицеров, вернее, чужих офицеров. Своих он даже по-своему любил, а вот на чужих бросался молча, без объявления войны, валил на землю и пытался загрызть. Такого уникального результата солдаты добились всего за месяц, ежедневно тыкая псу в морду старой офицерской фуражкой. Командир несколько раз грозился пристрелить бешеную тварь, однако Агдам охранял позицию лучше любого часового, так как местные не понаслышке знали о его боевых свойствах.
Ночью Агдам всегда патрулировал точку вместе с солдатами, а теперь исчез вместе с рядовым Курбановым.
Машинально я побрёл к будке Агдама. Солдаты сколотили ему из добротной военной тары настоящий утеплённый дворец, в котором поместился бы, наверное, медведь. Днём Агдам в нем отсыпался, сидя на цепи.
Я заглянул в будку. Там темнело что-то мохнатое. Луч фонарика осветил Агдама. Он тихо и выразительно зарычал, задрав верхнюю губу. Под лапами у пса лежал… АКМ! «Сожрал он Курбаныча, что ли?! – в панике подумал я. – А где же недоеденное? Сапоги, шапку он бы вряд ли стал бы есть, и вообще, не мог же он сожрать солдата целиком?»
Я повёл фонариком. Под мохнатым боком пса, уютно свернувшись калачиком, спал согревшийся Курбанов. Агдам охранял его сон.
Песнь о рабочей карте
Спросим себя: что для пехоты при подготовке и проведении учений является самым главным, и сами же ответим: рабочая карта командира! Нет, конечно, я не спорю, есть и другие существенные элементы: очень важно, например, чтобы растяжки у палаток были строго параллельны, опять же – дерновка дорожек… биркование… Всё это важно и полезно, но карта! Нет, не так: Карта! Даже – КАРТА!
Рабочая карта командира есть альфа и омега боевой работы штаба, особенно, в период проведения учений. Хорошо и красиво отрисованная карта – это 50% успеха учений. Ещё 25% кладём на то, чтобы руководитель учений сумел её прочитать, разобраться в нарисованном и уяснить, а кто, собственно, победит-то? Ну, а маневрирование войск, всякая там стрельба это так… оставшиеся проценты, брызги…
В начале 80-х годов теперь уже прошлого века высокие штабы почему-то решили, что в крупных учениях должны принимать участие не только строевые части, но и всякие учреждения Вооружённых Сил, вроде вузов, приёмок и бог знает ещё чего. Последствия этой странной идеи мне довелось испытать на своей, так сказать, шкуре.
В тот год генералы выкопали учебный томагавк летом, и на нашу контору свалился нежданный подарок в виде разнарядки на учения.
Престарелые полковники, которые давно забыли, что они, в сущности, ещё военные, с кряхтением полезли на антресоли. Оттуда были извлечены тревожные чемоданы, полевые сумки, плащ-накидки, курвиметры и другие странные предметы.
Бриджи, которые в авиации называли «кривыми штанами», в отличие от брюк навыпуск, которые именовались «штанами об землю», почему-то оказались тотально малы, хромовые сапоги ссохлись и больше напоминали любимое пыточное орудие испанской инквизиции, умение нашивать подворотнички оказалось начисто утрачено…
– Скажите, коллега, а «повседневная для строя» – это как?
– Видите ли, батенька, боюсь ошибиться, но выше пояса, как у вас, а ниже пояса… э-э-э, ну, как у того молодого человека…, ну да, дежурного по факультету… гм…, правильно…
– А полевая – это тогда как?!
На следующее утро раздолбанный ЛАЗ высадил десант избранных представителей военной науки в районе проведения учений.
Построились. Дежурный генерал, оглядев прибывшее воинство, которое, наподобие военнопленных, почему-то полезло в строй с вещами, ухмыльнулся и скомандовал:
– Товарищи офицеры! Поздравляю вас с прибытием в район учений! Задача на сегодня – максимально отдохнуть!
И пошлу! Каждый день в отсутствии боевых задач лучшие представители военной авиационной науки неумело напивались, стремительно теряя человеческий облик. В свою очередь, представители строевых частей абсолютно не представляли себе, где и каким образом использовать специалистов по теории РЭБ… Больше всех повезло секретарю партбюро. Он где-то умудрился стащить красную папку с тиснёной надписью «На доклад командующему». С этой папкой он бессистемно бродил по гарнизону, периодически хмуро поправляя очки и неодобрительно посматривая на окружающих. В столовой он клал эту папку на стол и обедал в одиночестве. Пару раз, правда, к нему подсаживался местный контрик, бледный от собственной отваги. В папке у хитрейшего из хитрых лежали авторучка, сигареты «Ява» и запасные очки, как главные орудия политработника.
Наконец, в районе полуночи в нашу палатку влетел порученец и заполошно заорал:
– Товарищи офицеры! Срочно на ЗКП!
На ЗКП нас уже ждал знакомый генерал.
– Поступила вводная! Нужно срочно рассчитать и нанести на карту зоны подавления ЗРК[35] противника! Исходные данные получите у начальника разведки!
С трудом прогоняя непривычное чувство похмелья, полковники взялись за дело.
И вот – карта. Громадная, длиной в несколько метров искусно нарисованная карта учений. Карта ещё лежит на полу на особом помосте, специально обученный прапорщик наносит на неё последние штрихи. Лицо у него вдохновенное, как у Микеланджело, завершающего роспись Сикстинской капеллы.
Самый смелый из нас с фломастером приближается к карте, чтобы нанести так называемые «яйца», т.е., зоны подавления.
– Стой, бля, куда?!
– Так зоны подавления нанести…
– Карту помнёшь!!!
– А как же…
– Стой, тебе говорю! Хамракуллов! Гусев! Ко мне!
Из темных глубин ЗКП выскакивают 2 бойца со строительными носилками. Ручки у носилок непривычно длинные. Прапорщик, подобно турецкому султану, усаживается в носилки, а бойцы искусно имитируют каретку плоттера, перенося его над картой.
– Ну, – снисходительно вопрошает прапор, – где вам зону нарисовать?
Драма на полётах
Великий русский драматург Денис Фонвизин давал персонажам своих пьес такие фамилии, чтобы неискушённому читателю сразу было ясно, с кем он имеет дело. Тарас Скотинин, например, был отпетым мерзавцем, а госпожа Простакова – редкостной дурой.
Когда замполитом нашего батальона назначили капитана Дурнева, народ сначала не придал этой своеобразной и красноречивой фамилии значения. А зря.
Капитан Дурнев был дураком совершенным, законченным и своей фантастической глупостью вызывал у офицеров некое извращённое уважение. Обращались с ним так, как ведут себя родители юного дауна: стараются, чтобы и занят был и головку не перетрудил, ну, а если, к примеру, лужу на ковре сделает и начнёт в ней кораблики пускать – умиляются: наш-то Васенька, как царь Пётр на Плещеевом озере…
Поздним майским вечером я сидел в недостроенной беседке на точке. Полёты закончились, основные средства я выключил, только посадочный радиовысотомер продолжал отбивать поклоны. «Ну чего аппарат гоняют, перелётчика, что ли какого ждут? – лениво подумал я, – ведь прямо на дорогу светит, опять деревенские будут жаловаться, что у них герань на окнах вянет и коровы не доятся».
Жалобы сельчан в общем-то были справедливы, мегаваттный передатчик молотил так, что неоновая лампочка в руке мерцала опасным оранжевым светом, а стрелки у выключенных приборов таинственным образом отклонялись от нулевой риски… Вдобавок, посадочный курс и направление ветра на аэродроме почти всегда были такими, что высотомер извергал трёхсантиметровые мегаватты на соседнюю дорогу и деревню за дорогой. Делегация аборигенов ходила к командиру дивизии с просьбой отодвинуть полосу, но командир вежливо заметил, что гораздо дешевле будет отодвинуть деревню или, в качестве паллиатива, накрыть её заземлённой сеткой.
После дневного грохота реактивных турбин на точке было необыкновенно тихо, слышно было, как на соседнем болотце яростно орали сексуально озабоченные лягушки, да временами с низким гудением пролетал толстый майский жук.
Небо было усыпано яркими весенними разноцветными звёздами. Звезды иногда подмигивали, от этого казалось, что смотришь на громадный индикатор кругового обзора, на котором не хватает только масштабной сетки…
Солдаты дежурной смены тоже собрались в беседке, никто не курил и не разговаривал – после шумных и прокуренных аппаратных возвращаться в душный домик никому не хотелось.
– Ну что, мужики, – начал я, поднимаясь, – пора спать, завтра первая смена – наша…
– Трщ старший лейтенант, – затараторил вдруг дальномерщик Васька Манкуш, – вроде едет кто-то!
Я обернулся. На дороге шатались столбы от фар дальнего света, но машины видно не было.
– Чего-то быстро, это по нашей-то дороге! – удивился кто-то из солдат.
Дорога к нашей точке не ремонтировалась, наверное, с тех пор, как от Москвы отогнали немцев. Казалось, что её долго и педантично бомбили. Без особого риска к нам проехать можно было только на КрАЗе.
Внезапно к калитке подлетел Уазик, из него стремительно катапультировался Дурнев и, оттолкнув патрульного, гигантскими прыжками понёсся к домику дежурной смены. Он был похож на громадного взбесившегося кенгуру в фуражке.
Я поднялся навстречу.
– Товарищ капитан! За время моего дежурства происшествий не слу…
– Как не случилось?! Меня сейчас обстреляли!!!
– Кто?
– Не знаю! – взвизгнул капитан. Зубы у него стучали.
– Может, вы на стоянку заехали? Она уже под охраной…
– Нет! Я ехал по дороге, к вам, а тут – очередь!!!
– У меня на точке оружия нет… У патрульного – штык-нож, ну, у меня пистолет…
Некурящий замполит рухнул на лавочку и попросил закурить, я дал ему сигарету. Страдалец долго пытался попасть в огонёк зажигалки, у него тряслись и руки и губы. «Не обосрался бы он у меня в новой беседке», – подумал я, а вслух сказал: «Я пойду машину вашу гляну». В предвкушении интересного зрелища за мной потянулись солдаты.
За калиткой стоял командирский Уазик. Знакомый сержант-водитель лежал животом на капоте и дико ржал, дрыгая ногами. Никаких пробоин ни на лобовом стекле, ни на радиаторе, естественно, не было.
– Ты чего учудил? – спросил я.– Пассажира твоего чуть Кондрат не обнял. Кто стрелял-то?
– Жуки! – выдавил сержант и вновь рухнул на капот.
– Какие жуки?! Вы что с замполитом – клея нанюхались?
– Майские, трщ старший лейтенант, – объяснил водила, вытирая ветошью слезы. Сейчас им самое время вылетать, а они как под высотомер ваш попадают, сразу дохнут, ну и стучат по кабине, они ж большие… А трщ капитан, когда стук-то услышал, на полик упал и как закричит: «Гони, пропадём!»
– А ты?
– А чего я, – усмехнулся водитель – погнал…
Опасная инспекция
В советские ещё времена мы на пару с американцами сокращали что-то очень стратегическое и наступательное: то ли ракеты, то ли шахты, а может, ракеты вместе с шахтами – не важно. А важно то, что процесс сокращения у нас контролировали янки, а мы, соответственно, у них.
И вот, с очередной инспекцией в ракетную часть прибыли американцы. Прибыли-то они к ракетчикам, а «Геркулес» их сел на ближайшем аэродроме Дальней авиации. С аэродрома они уехали на автобусе, посмотрели что надо, а перед отлётом по плану был обед.
Кормить супостата решили в лётно-технической столовой, благо у «дальников» всегда готовили отменно, ну, и задача продслужбе была поставлена заблаговременно. Кроме того, везти американцев в гарнизон компетентные товарищи не рекомендовали, опасаясь, видимо, что хитроумный вероятный противник по репертуару кинофильмов в доме офицеров сумеет вычислить урожай зерновых в Вологодской области. Лётно-техническая столовая была очень удачно расположена рядом с лётным полем.
Американцев встретили тщательно отобранные официантки в коротких деловых юбках и почему-то в кокошниках.
Расселись, съели закуску, официантки стали обносить столики супом.
Внезапно американцы заметили, что русские лётчики молча встают, держа в руках тарелки. За их столиком возникла тихая мгновенная паника. Перед отлётом к русским их, конечно, тщательно инструктировали, однако о таком странном обычае не рассказывали. Старший могучим усилием мысли постиг, что это, наверное, какой-то обряд в память погибших пилотов и подал знак своим. Вежливые американцы встали, держа в руках тарелки.
Внезапно столовая наполнилась рёвом и грохотом. Зашатались стены и пол, задребезжала посуда. Это взлетал Ту-22.
Когда до американцев дошло, в чём причина такого странного поведения русских, они опять переглянулись, с облегчённым видом поставили тарелки на стол, собираясь сеть, и… жестоко обломались. Потому что в этом полку бомбардировщики всегда взлетали парами.
Репетиция оркестра
Плац.
На плацу – трибуна. На трибуне – командир мотострелецкой дивизии по кличке «Кинг-Конг» проводит репетицию ноябрьского парада. Комдив похож на громадную обезьяну из-за аномально длинных рук, привычки сутулиться и бешеного характера. Красный околыш генеральской фуражки гармонично перекликается с бордовой после трёхдневной пьянки рожей военачальника.
Перед трибуной военный оркестр извлекает из своих инструментов хамские звуки. Оркестр – типичный «жмурсостав», набивший руку на проводах в последний путь гарнизонных пенсионеров, и поэтому даже военный марш приобретает в их исполнении какой-то загробный оттенок.
Некоторое время генерал, насупившись, слушает музыкантов, а затем поворачивает к себе микрофон:
– Что вы там хрипите, как старый унитаз? – гремят мощные динамики по сторонам трибуны.
Комдив ко всем обращается исключительно на «ты», поэтому обращённое к оркестру «вы» истекает ядом.
Оркестр без команды замолкает, издав напоследок придушенный писк флейты. Дирижёр, старший прапорщик, мелкой рысью мчится к трибуне.
– Это не оркестр военной музыки, а стадо кастрированных ишаков! – бушует Кинг-Конг, – сплошные, ети его мать, рёв и блеяние!
– Товарищ генерал, – лебезит дирижёр, – состав у нас неполный, оттого и звучание такое…
– «Битлов» всего четверо было, а как играли! – резонно возражает комдив и, подумав, подводит итог репетиции:
– Три часа строевой подготовки!
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги