Развитие техники в каменном веке

Введение

Настоящая работа ставит своей целью исследовать проблему технического прогресса на начальных этапах развития человеческого общества. Изложенные факты служат для изучения закономерностей развития отдельных отраслей древнейшего труда и общих направлений развития техники в целом. По глубокому убеждению автора, раскрытию общих законов технического прогресса в значительной мере способствует изучение техники у самых истоков человеческого труда, где эти законы возникают и наиболее непосредственно отражают жизненные запросы.

При постановке проблемы решающее значение приобретают археологические и этнографические данные. Археологические свидетельства столь же необходимы для истории техники, насколько важны палеонтологические объекты для изучения общих закономерностей развития организма. Ценность палеонтологических данных для выяснения путей развития животных заключается в том, что эти данные располагаются в хронологическом порядке. Поэтому «изучение двух экземпляров птиц из юрских отложений бросает обильный свет на историю развитая всего класса птиц».[1] В такой же мере хронологическая последовательность каменного века раскрывает нам перспективу сотен тысячелетий и позволяет наметить тенденции общеисторического развития.

Небывалый расцвет техники за ближайшие два-три столетия усложнил картину ее развития. Осмысление исторических законов техники путем изучения ее успехов и результатов без учета всего исторического пути ее развития так же затруднительно, как и познание природы человека без исследования человекообразных обезьян и гоминид.

История техники, как и история общества, без ее начальных разделов не только не полна, но и невозможна в качестве обобщающей науки. Нельзя представить теорию научного социализма без учения об общественных формациях, а последние — без изучения первобытно-общинного строя. Доклассовая формация была не только колыбелью общества. Она является и детством Человечества, тем многозначительным периодом, когда закладывались почти все главные достижения хозяйства и культуры: орудия и средства труда, охота и рыболовство, одежда и жилище, земледелие и животноводство, транспорт, металлургия и металлообработка, язык и мышление, словотворчество, изобразительное искусство, музыка, театр и зачатки науки. Именно здесь, на заре человечества, хранятся концы нитей к запутанным узлам социальных проблем более поздних эпох.

Как следует понимать законы развития техники?

На ваш взгляд, известные категории естествознания и техники (сила, скорость, точность, непрерывность, превращение и т. д.) имеют глубокие исторические корни и выражают важные тенденции технического прогресса. «Законы внешнего мира, природы, подразделяемые на механические и химические (это очень важно), — писал В. И. Ленин, — суть основы целесообразной деятельности человека. Человек в своей практической деятельности имеет перед собой объективный мир, зависит от него, им определяет свою деятельность... техника механическая и химическая потому и служит целям человека, что ее характер (суть) состоит в определенно ее внешними условиями (законами природы)».[2]

Не все исторические законы следует относить к законам-тенденциям. Например, закон преемственности но указывает направления развития средств производства, хотя в некоторой степени раскрывает внутреннее движение этого процесса. Тенденции, выражающие направление процесса в течение длительного периода, являются законами. Исследуя законы капиталистической формации (закон капиталистического накопления и др.), К. Маркс писал: «Дело в самих этих законах, в этих тенденциях, действующих и осуществляющихся с железной необходимостью».[3] По Марксу, следовательно, историческая тенденция является законом.

Нельзя в древнейших эпохах искать корни всех направлений богато разветвленной современной техники. Например, электрофикация со своей свитой из телеграфа, телефона, радио, телевидения, радиолокации и т. д. есть результат научно-технических завоеваний новейшего времени. Но даже эти отрасли техники продолжают развиваться на базе общего роста энергетического баланса, форсирования скоростей движения, прецизионного прогресса, непрерывности и других закономерностей, уходящих корнями в далекое прошлое.

Работа строится на основе изучения орудий и изделий древности трасологическим и экспериментальным методами, а также на основе привлечения этнографических материалов. Трасологический метод разрабатывался с 1934 г., а в 1957 г. вышла в свет книга, в которой были обобщены результаты исследований.[4] В 1964 г. книга была переиздана в Англии[5] и США на английском языке; метод получил применение в других странах.

Трасологические исследования в предлагаемой работе играют главную роль. Полученный при их помощи новый исторический источник, проливающий свет на неизвестные функции предметов каменного века, на способы их изготовления, по существу и сделал возможным, вопреки типологической описательной традиции, проникновение в технологические процессы далекого прошлого. Следы работы (изнашивания) на орудиях и изготовления на изделиях, отражающие характер обрабатываемого материала, степень физического усилия, установка орудия на предмет, направление движения, способ держания в руках, длительность употребления и другие признаки производственного действия раскрыли возможность увидеть не только процесс, но целую отрасль производства, а вместе с тем и достигнутый уровень технического прогресса.

Важным в изучении следов изнашивания является точное распознавание рабочей части орудия. Опираясь на этот признак, исследователь нередко убеждается, что орудия, имеющие разную форму, использовались для одних и тех же операций и, наоборот, при одинаковой форме имели разные функции. Общими или различными в изучаемых орудиях могут быть только рабочие части. При типологическом подходе археолог способен указать лишь на одну функцию рассматриваемого Орудия. Изучение по следам работы позволяет выявить использование орудия в двух, трех и даже более совершенно различных операциях. Следы работы, улавливаемые на археологическом материале, раскрывают динамику древнейшего труда, постоянные поиски наиболее эффективных форм орудий, рабочих позиций и движений, замену одних орудий другими, нащупывание более простых и экономных решений для поставленных задач. Орудий, типы которых оставались бы неизменными в течение тысячелетий, не существовало, как и стереотипных рабочих процессов. Это особенно заметно в палеолитической технике. В следующие эпохи постепенно вырабатывается некоторая связь между формой и функцией, хотя она никогда не становится стабильной и всеобщей.

Вместе с тем самому характеру следов работы свойственны вполне закономерные признаки, которые позволяют понять внешнее многообразие орудий в свете определенных функций и рабочих движений человека. При всех отличиях формы и даже материала орудий следы изнашивания на них могут показать идентичность их назначения. Например, концевой скребок для обработки шкур в позднем палеолите Европы, круглый сланцевый скребок неолита Средней Азии (Джебел) или Урала, костяной скребок индейца будут иметь одинаковые признаки изнашивания, которые невозможно приписать орудиям другого назначения. Разумеется, следы изнашивания во всех трех случаях не окажутся абсолютно идентичными. Разный материал орудий, неодинаковые шкуры и условия обработки окажут свое влияние. Однако при всех особенностях этих следов они качественно не будут различаться.

Определение функций по следам работы на орудиях является не простым случаем отнесения изучаемых вещей к какой-то группе предметов археологической классификации, а нечто большее. Признаки, установленные анализом и подкрепленные экспериментом, становятся ключом к раскрытию целой отрасли древнейшего хозяйства, о которой мы могли только догадываться или ничего не знать. Они оказываются признаками определенной хозяйственной деятельности, независимо от общей: формы орудий, от места а времени. Например, открытие кремневых проколок в мустьерских стоянках (Рожок I и Сухая Мечетка), расположенных одна от другой на расстоянии более 500 км и далеко не синхронных, не могло быть случайностью. Есть основание и но другим признакам считать, что по крайней мере во вторую фазу мустьерской эпохи существовала какая-то примитивная обработка шкур и их сшивание. Такое производство ранее было установлено для эпохи позднего палеолита, где оно стояло на более высоком уровне и проколки имели, более совершенную форму (Костенки I). Следы изнашивания на проколках имеют свои специфические признаки, которыми они отличаются от признаков, характерных для сверл, резцов и других орудий.

В трасологический метод за последние годы были внесены некоторые дополнения. До 1960 г. мы практически не пользовались увеличениями, превышающими 100—120. В бинокулярном микроскопе (МБС-1), как правило, использовались окуляры в пределах ×6—17 и объективы ×0.57—7 с увеличением от 3.5 до 119. В МИМ-6 для наблюдения и фотографирования служили окуляры Гюйгенса ×7—15 и объектив ×9 (f 18.2). При печатании пластинок 9×12 см через увеличитель мы получали позитивы форматом 13×18 см. Хотя фотографирование микроизображений пока остается на прежнем уровне, в настоящее время в работе с МИМ-6 применяются объективы ×21 и ×40, что дает увеличение в 315 и 600. При помощи осветителя отраженного света (ОИ-21) используются и эпиобъективы (21×0.40 и 40×0.65), что очень важно для методики наблюдений. В результате получена возможность наблюдать на поверхности кремневых орудий линейные следы работы, ускользавшие ранее от внимания.

При определении направления движения на малоизношенных орудиях теперь принимаются во внимание не только линейные следы, выраженные в форме борозд и царапин. Наблюдение микрорельефа кремневых орудий и сравнение участков изношенной поверхности с участками, не затронутыми изнашиванием, позволяют видеть резко выраженные различия. Не тронутая работой поверхность имеет бугорчатую структуру, на которую надает рассеянный свет. Блики света выглядят тысячами мелких белых точек, между которыми слабо проступают темные пятна каверн (западин), показывающих неровности поверхности. В целом нетронутая поверхность кремня кажется.более или менее однообразно-шероховатой, невыразительной (рис. 29, В).

Другую картину создает поверхность, даже в слабой степени сработанная. Свет на нее падает более компактными массами, появляются белые поля, на фоле которых каверны кажутся более темными и резко очерченными пятнами (рис. 29, Б, В). Белые поля представляют собой участки сглаженных, выровненных трением неровностей более высокого профиля. Обычно они усиливаются но направлению к краю орудия, который изнашивался интенсивнее. Нередко эти поля образуют замысловатые рисунки, собираясь в цепочки, в кружева, волнистые фигуры или «архипелаги», что говорит об очень сложном строении кремня в изломе. Их иногда прочерчивают короткие линии, показывающие направления движения. Чаще всего о направлении движения и о рабочей позиции орудия свидетельствует усиление световых пятен в сторону, к участкам наибольшего давления на материал. Важным указателем служат и изменения формы каверн под воздействием фактора трения. От каверн начинают отходить темные «хвосты» вследствие разрушения краев или стенок. Они направлены в сторону, противоположную движению.

В нашей исследовательской практике еще не были использованы многие перспективные методы лабораторного изучения поверхности горных пород и минералов, а также микрометрические методы определения шероховатости поверхности металлических изделий, существующие в лабораториях геологических и индустриальных институтов. Из оптических средств следует отметить двойные микроскопы, микроскопы теневой проекции и микроинтерферометры, обладающие значительной разрешающей силой и возможностью количественного определения степени чистоты (или изнашивания) поверхности. Более простыми и оперативными средствами можно считать щуповые приборы — профилометры и профилографы, снабженные алмазными иглами. Не менее обещающими являются и известные методы подготовки светопроницаемой поверхности путем металлизации в вакуумных аппаратах-распылителях.

Во второй период наших работ по изучению первобытной техники был значительно расширен объем экспериментальных исследований. С 1956 но 1964 г. проведено 6 опытных археологических экспедиций: Каунасская (1955 г.), Ангарская (1957 г.), Крымская (1958 г.), Вильнюсская (1959 г.), Карельская (1960 г.),[6] Западнобелорусская (1964 г.) и Сухумская киноэкспедиция (1964 г.). В итоге широко поставленных экспериментов была выяснена производительность труда по выработке каменных орудий способами оббивки, скалывания, ретуши, расщепления, шлифования, сверления, пиления, точечной техники (пикетажа).

Большое место в экспедициях заняло изучение техники обработки дерева способами рубки, строгания, отески, долбления, сверления, пиления, раскалывания, обжигания, гнутья. Устанавливалась степень эффективности каменных, костяных и медных орудий в сравнении с железными, стальными, изыскивались рациональные способы применения орудий из камня. Обработкой рога, кости и раковин (рубка, резание, сверление, пиление, затачивание и шлифование на абразиве) выяснились разные свойства этих материалов как в обычном их состоянии, так и в видоизмененном путем размачивания и нагревания.

При разделке туши животного, снимании шкуры, резании мяса, обработке кожи (золении, скобления мездры, дублении, пушении бахтармы, кройке, вырезке ремней и т. д.), сшивании испытывались различные каменные орудия, приемы работы, простейшие химические средства.

В процессе экспериментального изготовления и испытания орудий из камня, рога и кости производилось изучение следов работы (изнашивания), возникающих на опытных орудиях. Подобные наблюдения и сопоставления со следами работы на древних орудиях сопровождались проверкой основных принципов трасологического метода.

При дальнейшей разработке основ трасологического метода явилась возможность измерять затрачиваемую древним человеком энергию в актах ударов и давлений, определять его физический потенциал, о чем в прошлом существовали противоречивые суждения.

Сколько времени служили в руках древнейшего человека его каменные и костяные орудия? На этот вопрос может быть дан ответ лишь в итоге систематических исследований. Однако частичное решение вопроса оказалось посильным в экспедиционных я лабораторных условиях путем изучения степени изнашиваемости отбойников, ретушеров, проколок, ножей, резцов, скребков и скобелей, абразивов, топоров, мотыг, наконечников копий и стрел, сверл, пилок, серпов и т. д. Одни орудия быстро выходили из строя, другие — сохраняли нужные качества в течение долгого времени, многие нуждались в подправке, некоторые в полкой замене. В целом производственное использование орудий, как показывают следы и контрольные эксперименты, постепенно прогрессировало от эпохи к эпохе.

Результаты систематических опытов показали, что экспериментальный метод должен занять в нашей науке более важное место, чем это казалось до его глубокого внедрения в постоянную исследовательскую практику. Можно с уверенностью сказать, что изучение древней техники невозможно без экспериментов. Однако вне той документации, какую нам дает изучение следов обработки и использования, сохранившихся на древних орудиях и изделиях, эксперимент имеет ограниченное значение — он не делает в полной мере древнюю технику отраслью исторической науки. Лишь при участии обоих методов в исследовании древней техники может быть достигнут научный результат.

Для более полного освещения поставленных вопросов автор считал обязательным привлечение этнографических данных. Различные виды древних производств, способы охоты и рыбной ловли, добывание огня, приручение и одомашнение животных, химические процессы в технике обработки кожи, волокнистых веществ, приготовление пищи, практика заготовки продовольственных запасов, строительство жилищ, шитье одежды и многое другое раскрывается во всей конкретности технических деталей только этнографическими свидетельствами.

Для характеристики позднего палеолита и мезолита использовались материалы об охотниках и собирателях, к которым относятся австралийцы, ведда, пигмеи Азии и Африки, бушмены, некоторые племена Южной Америки. Этнографические параллели к неолитическим земледельцам, рыболовам и охотникам черпались из источников, касающихся папуасов, полинезийцев, американских индейцев, эскимосов и отчасти народов Крайнего Севера СССР,

При оценке этнографического материала как исторического источника нередко возникают сомнения в адекватности его фактам древнейших эпох, ради освещения и пополнения которых он привлекается. Культурно отсталые народы, дожившие до наших дней, прошли долгий исторический путь, в течение которого они могли испытать различные влияния своих соседей, стоящих на более высоком или более низком уровне. Это влияние должно было нарушить естественный ход развития примитивных охотников или земледельцев, в известной мере лишив их культуру самобытности.

Такого рода соображения и оговорки имели бы законное основание в том случае, если бы можно было доказать, что в далеком прошлом, до возникновения ранних цивилизаций в Египте, Двуречье, Индии и Китае, не существовало крупных различий в культуре, что прогресс шел медленно, но равномерно. Археологические и антропологические исследования последних десятилетий раскрывают перед нами иную картину древнейшей истории, которая говорит о сосуществовании в разных странах и даже на ограниченной территории культур неолитического и палеолитического уровня, позднепалеолитических и мустьерских охотников. Не менее вероятным представляется одновременное обитание в Африке и Южной Азии архантропов и австралопитековых гоминид. Создается определенное впечатление, что с углублением в прошлое различия между одновременно существующими культурными и антропологическими типами не уменьшаются, а возрастают, вследствие уменьшения роли социальных факторов, увеличения влияния естественной среды и изоляции. А если были различия в культуре, значит были и культурные влияния, т. е. был культурный обмен — этот мощный фактор прогресса, хотя такие влияния шли более медленными темпами.

Индейцы Северной Америки даже спустя столетия после открытия Нового Света продолжали сохранять все основные черты своего быта. Н. Уайэт в середине XIX в. так охарактеризовал состав домашнего инвентаря индейцев из племени шошонов: «Орудия, которыми первоначально пользовались индейцы долины Змеиной реки, целиком состояли из камня, глины, костей или дерева. Их утварь составляли горшки, лук и стрелы, ножи, орудия для обработки зерна, шилья, копалки для кореньев, копья для битья рыбы, сети, род лодки или плота, трубки для курения табака, маты для хижины и приборы для добывания огня».[7]

Все, что было заимствовано индейцами у европейцев, заметно выделялось на фоне самобытной культуры. Ведда, убедившись в превосходстве железных наконечников для стрел над каменными или бамбуковыми, выменивали их у сингалезов на охотничью добычу. Таким же способом они приобретали и железные топоры. В других отношениях они оставались первобытными охотниками и собирателями тропической леской зоны. У андаманцев некоторые орудия тоже были из железа, негритосы о. Люсон владели зачатками земледелия, однако по общему культурному уровню все они стояли очень близко друг к другу в рамках тропического позднего палеолита или мезолита. Эскимосская культура возникла на неолитической основе, хотя есть случаи раннего изготовления некоторых орудий из железа.

При изложении этнографического материала автор говорит почти во всех случаях в прошедшем времени, хотя и австралийские аборигены, и пигмеи, и бушмены, и многочисленные горные папуасы, и индейцы Южной Америки еще сохраняют немало черт традиционного хозяйственно-бытового уклада и по сегодняшний день. С одной стороны, автор поступает так в интересах сохранения повествовательного изложения; с другой — потому, что самобытная культура этих народов быстро исчезает. Через полстолетия, а может быть и раньше они почти полностью утратят ее.

Исследование общих закономерностей развития техники не могло строиться на археологическом и этнографическом материалах какой-либо одной страны или континента. Технические достижения — это завоевание всего человечества, независимо от того, на каком уровне они взяты. Археологией Европы накоплены очень богатые материалы. Но эти материалы односторонне повествуют о строительстве жилищ, охоте, рыбной ловле, обработке кожи, дерева. Австралия снабжает нас этнографическими свидетельствами лишь о палеолитическом и мезолитическом уровнях культуры. Археология и этнография Америки мало дают нам для освещения палеолита и мезолита. Африка, при всем многообразии и богатствах ее древнейших исторических документов, не позволяет судить о крупных ареалах хозяйства и техники, формировавшихся в приледниковых зонах Европы, Азии, Америки, об арктических охотниках на морского зверя, о рыболовах-мореходах с миграциями трансокеанических масштабов. Только в Азии представлены почти все географические ареалы и культурные уровни различных стадий развития общества и хозяйства. Однако археология и этнография этого крупнейшего материка дают нам далеко не все варианты первобытной техники, известные в других частях света. Развитие техники протекало по единым законам для всех стран, но реализация этих законов шла разными путями. Обработка дерева производилась в Юго-Восточной Азии и Южной Америке топорами и теслами, но в Южной Америке не вырабатывали тесел с плечиками, как это делалось в неолите Индокитая и Индонезии, где существовали особые способы насадки их на рукоятки. Только Африка дает нам землекопалки с каменными утяжелителями, которых не было в других странах, за исключением некоторых смежных областей Азии. Каменное укрепленное жилище-поселение пуэбло, строившееся террасами-этажами и рассчитанное на тысячи обитателей, не имеет аналогов. Создание многометровых статуй (моаи) о. Пасхи, высекавшихся ручными базальтовыми скаркпелями из вулканического туфа, выходит по своим масштабам за рамки всего, что было известно о первобытной технике.

История созидательной деятельности доклассового общества, рассматриваемая в совокупности, убеждает нас в том, что процесс этот шел далеко не равномерно. Там, где к тому побуждали исторические и природные факторы, первобытные строители и художники создавали памятники или произведения искусства, шагнувшие за пределы возможностей эпохи. Это позволяет очень высоко оценить кооперированный труд и мастерство даже при низком уровне производительных сил, увидеть основу всего последующего развития.

В интересах изучения закономерностей главы настоящей работы обозначены не по эпохам (палеолит, мезолит, неолит) с всесторонним изложением достижений каждой эпохи, а но отраслям производства (камень, дерево, кость, кожа, огонь, охота, рыболовство и т. д.). Основные отрасли в свою очередь разделены на производственные процессы и даже операции, которые рассматриваются в исторической перспективе. Обработки дерева вообще — нет. Есть рубка, отеска, строгание, раскалывание, пиление, шлифование, резьба и т. д. Каждая из этих операций имеет свою линию развития, свои орудия, хотя всякая операция является лишь частью производственного процесса.

Рассмотрение древнейшего труда по отраслям имеет то преимущество, что оно позволяет охватить изменение орудия и способов применения почти на всем пути развития, разместив их в перспективном плане.

При изложении по эпохам мы лишились бы возможности располагать материал в порядке цепной непрерывности, видеть движение в перспективе, улавливать специфические закономерности развития техники. Такой подход был бы целесообразен в изложении социально-экономической, политической и культурной истории общества, когда различные стороны жизни рассматриваются во взаимной связи и обусловленности. Но этих задач мы себе не ставили, а преследовали более узкую цель — раскрытие технического прогресса в глубокой древности. При нашей подходе изложение не утрачивает исторического характера. Переход от одной эпохи к следующей подчеркивается при каждом существенном достижении в технике.

Какие же принципы положены в основу определения технического уровня при изучении поступательного развития?

Наиболее общим критерием является объем вложенного труда, который исчисляется такими показателями, как количество актов и операций. Количественное нарастание актов и операций при изготовлении вещей от эпохи к эпохе представляет одну из основных закономерностей технического прогресса. Это нарастание происходило вначале очень медленно, но с каждой эпохой ускорялось.

Для получения дошелльских галечных орудий требовалось около 3—7 ударов оббивки, для шелльских ручных рубил — 10—30, ашельских — до 50—80 и более. На некоторые каменные орудия позднего палеолита (топор из Костенок I) затрачивалось около 250 актов, включая все операции. При шлифовке неолитических топоров мастер совершал от 20 до 50 тыс. движений но абразиву за 8—10 часов работы.

Увеличением числа операций усложнялся производственный процесс. Галечное орудие (чоппер) и даже шелльское ручное рубило могли быть изготовлены в одной операции оббивки. Ашельский бифас, сделанный из крупного отщепа, требовал трех операций: 1) отщепления заготовки, 2) оббивки ее и 3) ретуши. Изготовление леваллуавской пластины укладывалось приблизительно в 4—5 операций, ориньякский резец в роговой рукоятке — в 10—12, неолитический владышевый кинжал — в 15—20 операций.

Рост трудоемкости изделий шел и в направлении увеличения конструктивных звеньев и деталей. Лук и стрелы, гарпунный комплекс в сравнении с рогатиной из Лерингена представляли очень совершенные многозвенные орудия, число деталей в которых возросло десятикратно.

Кроме того, эти детали делались из дерева, кости, камня, кожи или растительных волокон и даже вяжущих веществ. Таким образом, отраслевое изучение техники и оценка технического уровня находятся в тесной связи, а это облегчает понимание технического прогресса.