Развитие техники в каменном веке

Охота в дочеловеческий период

Охота как средство добывания пиши возникла еще в дочеловеческий период и служила одним из важнейших факторов антропогенеза. Старые представления о чисто собирательской стадии как основе существования и развития древних гоминид в настоящее время пересмотрены.

Еще в начале XX в. отдельные ученые в отличие от Б. Зёргеля и его единомышленников, приурочивающих начало охоты к древнему палеолиту, считали, что охота на некоторых животных могла возникнуть значительно раньше, возможно даже на исходе третичного периода. Так, например, думал О. Профэ.[537] Однако точка зрения О. Профэ была лишь гипотезой и только после материалов, добытых Р. Дартом, Р. Брумом и другими учеными, получила подкрепление. Кроне археологических и палеозоологических данных, указывающих на очень раннее употребление предками человека мясной пищи, существуют свидетельства об охоте павианов на некоторых травоядных животных. Наблюдениями установлено, что бабуины время от времени предпринимают облавную охоту на молодых антилоп и других некрупных животных. Облава начинается под водительством старого опытного вожака, который дает сигнал к окружению отбившейся от стада антилопы. Схватив животное, бабуины разрывают его клыками и руками и съедают. На месте охоты остаются кости.[538]

Австралопитеки уступали павианам в скорости передвижения. Как двуногие существа они должны были стоять выше по уровню своего нервно-психического развития и по организации стадных отношений. Вертикальное положение тела обеспечивало австралопитекам прогрессивное развитие зрительных восприятий и ассоциаций не только на малых, что характерно для обезьян, но и на больших дистанциях.[539] Борьба за существование в условиях полуоткрытого и открытого пространства создавала предпосылки для улавливания ситуаций и связей в комплексах явлений.

Интеллектуальное преимущество над всеми другими животными позволяло австралопитекам производить облавные операции и преследование добычи с использованием различных тактических приемов: отбивать от стада слабых особей, окружать отдельных особей или небольшие группы, гнать в овраги, тупики и болота, сбрасывать с обрывов и т. п.

Основное превосходство этих прямоходящих обезьян состояло в том, что их руки, свободные от локомоторных функций, могли быть вооружены заостренными оббивкой речными гальками, стволами молодых деревьев с обрубленными ветвями к корнями, длинными костями копытных.

Антропогенезу в Южной Африке благоприятствовали и природные условия. Здесь рано сложился сухой климат, приведший к исчезновению лесов на больших территориях. В то же время бурное вмешательство тектонических и вулканических процессов резко меняло орографию ландшафта. В основном господствовало всхолмленное степное плато с редкими перелесками, с исключительно богатым животным миром. Об этом говорят многочисленные костеносные брекчии в пещерах и кавернах, содержащие остатки антилоп, лошадей, быков, бабуинов, гиракотерий, гигантских кротов, зайцев, кроликов, черепах, тигров, гиен и т. д. Гигантский рост бабуинов, тенденция к гигантизму среди некоторых австралопитеков (мегантроп африканский) подчеркивает характеристику благоприятных условий для существования.

Способы охоты в среднем и древнем палеолите

Прежде казалось необъяснимым, что еще не сложившийся человек, с несовершенным вооружением мог убивать гигантов животного царства. Однако факты исключили сомнения. Кости слона (Elephas nomadicus), носорога Мерка, буйвола, гигантского оленя сопровождают фауну Чжоу-коудянь (синантроп); многие остатки гиппопотама, слона (Elephas atlanticus) найдены вместе с нижними челюстями атлантропа в Тернифине (Алжир). Древний слон и носорог служили добычей обитателей охотничьего лагеря в Торральба (Испания), носорог Мерка, бык, медведь обнаружены среди костей ашельского слоя грота Умм-Катафа (Палестина); гигантский олень, носорог и мамонт установлены в гроте Киик-Коба (Крым). В гравиях Мауэра оказались остатки носорога, слона, бизона, оленя, дикой лошади и других животных. Западноевропейские, восточноевропейские, африканские и азиатские местонахождения свидетельствуют о том же.

По вопросу о способах умерщвления крупных животных в эти эпохи еще нет единства во мнениях ученых. Г. Мортилье, Г. Обермайер, В. Зёргель, К. Линднер и другие исследователи защищают существование в древнем палеолите ловчих ям. П. П. Ефименко[540] и С. Н. Замятнин[541] не допускают возможности создания таких сооружений в раннюю эпоху.

В. Зёргель[542] анализом костных остатков из Таубаха установил, что охотники преимущественно убивали молодые особи слонов и носорогов, отделяя их от взрослых и загоняя в ямы, замаскированные ветвями.

Стада слонов передвигаются гуськом. Матери идут впереди. За ними следуют детеныши, а очень малые особи идут под брюхом. Шествие колонны замыкают старые самки и самцы. Во время движения стада к водопою порядок шествия нарушается. Животные спешат к воде веером, и молодые слоны часто опережают старших. Во рвы-ловушки построенные на путях к водопоям, таким образом, должны были бы попадать чаще молодые особи. Носороги не ходят стадами. Они бродят по низменным местам в одиночку и реже парами. Детеныши, как правило, тоже бегут впереди.

В Таубахе 55.4% принадлежало к особям носорогов 2—3-летнего возраста, 16% — к молодому возрасту и 16% — ко взрослым. Только 12.6% костей относилось к старым.[543] Выкапывание ям, рассчитанных на молодых животных, и простейшая маскировка не представляли технических трудностей для группы охотников эпохи ашеля или мусте.

Охота на слонов с помощью замаскированных ям практиковалась в Гвинее, как об этом пишет М. А. фон Данциг.[544] В яме слонов убивали копьями, если они не погибали на остриях кольев, вбитых в дно. Готтентотты убивали их крупными камнями или перерезали наконечниками копий сухожилия затылочной части и сердечные сосуды.[545] Они рыли ямы на слонов кольями-рыхлителями, а землю выбрасывали руками. Если слон не погибал на кольях, то он задыхался в дыму от брошенных туда горящих веток. Негры Бахр-эль-Абнада на Голубом Ниле закалывали слонов тонкими и длинными рогатинами, нанося удары в затылочную область, где располагались питающие мозг кровеносные сосуды.[546] В бассейне р. Зоуге, на пологих склонах, ведущих к воде, в XIX в. бечуаны рыли ямы от 2 до 2.7 м глубины с входным отверстием 1×2,5 м. Ямы суживались книзу до 30 см. Попавшее туда животное силой тяжести крепко застревало передними ногами между стенками. Ямы выкапывались парами на небольшом расстоянии одна от другой, чтобы животное, поднимаясь, попадало во вторую яму, а задняя пара ног застревала в первой.

Несмотря на предосторожности охотников, старые опытные слоны, идущие впереди, нередко снимали с ям маскирующий их покров и даже вынимали из западни попавших туда молодых.[547]

Исторически ловчим ямам предшествовал загон стадных животных в естественные углубления, овраги, расселины, карстовые воронки, обрывы, русла потоков. Многие ловчие ямы австралийцев были неглубокими. Их выкапывали на путях гоньбы животных лишь для того, чтобы затруднить бегство кенгуру и эму, выиграть время, воспользоваться падением и переломом ног у животных или только остановкой перед препятствием. Тактические ямы и рвы, по-видимому, существовали еще в древнем палеолите.

Из рогатин древнего палеолита следует напомнить об обожженном конце из Клектон-он-си домустьерского местонахождения в Англии. Слой бурого угля, образующийся при обжигании, придает дереву не только крепость, но и сопротивляемость химическим факторам тления.

Конец рогатины, аналогичный клектонскому, был найден и в Испании на стоянке Торральба вместе с костями убитых животных и ручными рубилами. Целая рогатина из Лерингена лежала среди костей древнего слона, между ребрами его скелета. Орудие сохранилось, так как попало в яму с известковой водой, в которой был растворен мергель. Тяжело раненные слоны умирают вблизи воды — ручья или просто лужи.

Механические достоинства рогатины состояли в ударной силе. Человек направлял рогатину в тело животного с очень близкого расстояния, вкладывая в удар рогатиной не только силу обеих рук, но и большую часть веса своего тела; однако скорость движения ее была ниже скорости полета метательного копья.

Хотя недавняя охота на слонов в Африке производилась с рогатиной, имеющей железный наконечник, по тактике она имела общие черты с древнейшей охотой, поскольку зависела от повадок самих животных. Рогатина или пика племен верхнего Нила имела длину около 3 м. Когда охотники приближались к слону, один из них привлекал на себя его внимание, другой бросался из засады в траве, вонзал в животное острие и отскакивал в сторону. Удар наносился в переднюю часть тела с расчетом, чтобы слон наткнулся на древко и всадил пику в свое тело глубже. Это останавливало животное, а другие охотники спешили нанести смертельные удары.[548]

Пигмеи батуа отравляли пики ядом и подкрадывались к слону, намазав свое тело раствором из его экскрементов. Удар пикой наносился косо в мягкие части, чаще в живот. Раненый слон обращался в бегство. Если он бросался на охотников, они прятались на высокие деревья или скрывались в чаще.

Действенным способом охоты была массовая облава. Десятки охотников метали копья в животное одновременно.[549] Массовая атака была успешной у массаев даже в охоте на львов. «Воины обложили льва со всех сторон и начали осторожно стягивать круг, — писал очевидец. Раздался ужасный крик массаев, и град копий пронзил льва, заревевшего в агонии».[550]

В древней массовой охоте на слонов и носорогов следует иметь в виду не только согласованность движений в смысле одновременного поражения копьями, но и тактику последовательных ударов, известных по африканским материалам.

При нападении на слона опыт и интеллектуальное превосходство позволяли людям ускользать от него, рассыпаясь и заставляя его гоняться то за одним, то за другим охотником. Тактика была рискованной. Но, разбегаясь под прямым углом от направления, взятого слоном, они ставили его в затруднение перед выбором новой атаки. Растерянность слона возрастала, если никто из охотников не привлекал преимущественного внимания животного каким-либо отличием в одежде.

В условиях лесного ландшафта в мустьерскую эпоху могла существовать охота на слонов путем засады на деревьях. Охотники р. Замбези убивали слонов с помостов на деревьях. Обычно такие засады ставились над водопойными тропинками. В период засухи водоемы привлекали к себе массу животных. Звери теряли всякий страх. У раненых зверей жажда с потерей крови возрастала. Охотники пользовались тем, что слоны у себя над головой не видят. Чуткое обоняние помочь не может; запах человека воздушные волны проносят выше поднятого хобота. Слонов поражали тяжелыми копьями между ребер.[551] Применялось также подрубание ахиллесовых сухожилий на задних ногах слонов.[552]

Пещерный медведь был предметом охоты ашельского и мустьерского человека. Большинство пещер с костями медведей расположено в высокогорных районах Европы, на уровне 1500—2500 м. Это пещеры Кавказа, Высоких Альп. Существует мнение, что скопление костей в некоторых из пещер не может быть объяснено охотой. Костные остатки пещерных медведей считают результатом естественной смерти. Вероятно, многие скопления имеют именно такое происхождение. Однако в пещере Драхенлох среди тысячи костей от сотен особей не оказалось ни одного целого скелета. Здесь найдены угли, пепел, обугленные кости, каменные орудия.[553]

Между человеком и медведем шла длительная борьба за жилище. Но высокогорные пещеры едва ли могли устраивать человека и служили, пожалуй, только временными убежищами. Безусловно важнейшим средством в этой борьбе был огонь. Однако исход зависел от прямого нападения охотников, хотя трудно согласиться с А. Бахофеном-Эхтом,[554] что в Драхенхеле (Драконова пещера) близ Миксницы в Штирии могли быть использованы сети или мертвые петли, сбрасываемые со скалы.

Для поражения медведя ударом тяжелой палицы охотники, вероятно, знали его чувствительное место — между глаз, повреждение которого нарушало работу нервных центров. Для полного умерщвления медведя прикалывали ударами рогатины в грудь и живот. К. Эренберг, изучая коренные зубы медведя, пришел к выводу, что сезоном охоты была поздняя осень, когда звери, нагулявшие за лето мясо и жир, готовятся к зимней спячке. На Центральном Кавказе, в верховьях Риона, мустьерские охотники имели дело не только с пещерными медведями, остатки которых занимают в пещере Кударо I основное место, но и с благородным оленем, косулей архаром, дикобразом, волком, носорогом, кабаном, сурком, зубром и др.[555]

Костный материал из пещеры Тешик-таш говорит об охоте неандертальцев, обитавших среди отрогов Гиссарского хребта (Узб. ССР), преимущественно на горных козлов (Carpa sibirica).[556] О специализированной охоте свидетельствует соотношение костных остатков: из общего количества в 667 костей козлу принадлежало 649. Почти невозможно преследовать козла по сильно пересеченной местности, которую это животное преодолевает без особых затруднений. Его могли подстерегать у водопоев или сбрасывать в пропасти, оцепив стада на площадках.

Охота в позднем палеолите

В позднем палеолите Западной Европы некоторые исследователи выделяют три стадии охоты: 1) на мамонта (ориньяк), 2) на лошадь (солютре) и 3) на северного оленя (мадлен). В Восточной Европе и Сибири такой последовательности не наблюдается. Охота на мамонта продолжается на протяжении всей эпохи, а в северных районах доживает до финальных ее этапов (стоянка Талицкого на р. Чусовой, Медвежья пещера на р. Печоре).

Мамонт (Elephas mammonteus) и его спутник шерстистый носорог (Rhinoceros tichorhinus) принадлежат ко времени понижения температуры в Европе и Азии, охватывающему рисскую и вюрмскую эпохи.

Мамонт манил палеолитического охотника возможностью овладеть огромным количеством мяса, жира, костного мозга, получить большую шкуру, бивни и кости — материал для различных поделок. Охота велась систематически. На отдельных стоянках (Пшедмостье в Моравии) число убитых мамонтов исчисляется сотнями[557] Крупные особи имели со спины до 3.5 м высоты.[558] Пара бивней достигала 300 кг веса. Шкура, снятая с животного, занимала площадь около 30 м². Общий вес костей в сыром виде (без бивней) приближался к 1500 кг.

Если судить по аналогии со слоном, мамонт обладал слабым зрением. В высокой траве к нему можно было подкрасться с подветренной стороны и поразить копьем в живот. Сильно развитый мех мамонта, прикрывавший уши и глаза, слабая подвижность головы позволяли мамонту контролировать пространство лишь на 120—150°. Необходимость добывать корм из-под снега ставила его в трудные условия зимнего периода. Мамонты нередко жили за счет запасов жирового депо, собирались в большие стада, и тем самым создавали выгодные ситуации для охотников.

Об охоте на диких лошадей (Equidae) говорят стоянки Западной и Средней Европы бассейна pp. Днепра, Дона (Костенки, Боршево), Оки, Волги, а также Крыма, Кавказа, Урала, долины р. Енисея, Прибайкалья, Средней Азии.

Успех облавной охоты на диких лошадей обеспечивался паникой, охватывающей стада при нападении. Предполагается, что высокая скала в Солютре и служила тем роковым местом для многих тысяч лошадей, откуда их сбрасывали охотники. По сообщению А. Броггера, аналогичные способы охоты на оленей практиковались в Норвегии до XVII в.[559] Применялись ограждения, направляющие бегущих в панике животных. В. Зёргель считает, что лошади почти все погибали на месте падения, а оставшихся в живых добивали охотники.[560] Кроме того, имеются изображения лошади в виде рисунков на скале.[561] Судя по изображению лошади в испанской пещере Пасьега с петлями на задних ногах и лошади в гроте Комбарель[562] с веревкой на шее и вдоль спины, а также на морде, можно предполагать ловлю животных арканом (рис. 67, А—В).

^{Рис. 67. Наскальные изображения животных с веревками (?) на теле, по К. Линднеру, 1950.}

^{А — олень с лассо на шее и рогах (Комбарель); Б — лошадь с путами на ногах (Пасьета); В — лошадь с веревкой на шее (Комбарель).}

Возможно, что копья оснащались каменными наконечниками уже в мустьерскую эпоху. Тем не менее деревянные, обожженные на огне, или костяные острия играли важную роль в охоте в эпоху верхнего палеолита. Описания этнографов и экспериментальные испытания деревянных наконечников свидетельствуют о их высокой пробивной способности. Круглые в сечении наконечники из березы или бука, близкие по форме к ориньякским типам из кости, в нашем опыте пробивали сосновую доску в 10 мм или тройную шкуру оленя. Изготовление деревянных наконечников и крепление их к древкам было относительно простым делом.

Преимущество каменных наконечников состояло в твердости, остроте, способности наносить более широкие раны и в случае ломки и срыва с древка оставаться в теле животных. Проникающая эффективность кремневого наконечника объясняется листовидной формой и зубчатостью ретушированного края. Круглое в сечении деревянное или костяное острие слегка конической формы разрывало кожу, мышцы и связки. Каменный наконечник разрезал эти ткани, проходя через наружные преграды грудобрюшной полости. Однако ломкий каменный наконечник годился для немногих ударов. Деревянные и особенно костяные наконечники были более долговечными.

Изобретение копьеметалки увеличило дистанцию полета дротика до 70—80 м. Главным объектом охоты при помощи копьеметалки служил олень. Копьеметалки, известные по археологическим данным, изготовлены из рога оленя. Подавляющее же большинство палеолитических копьеметалок охотники, по-видимому, делали из дерева.

В Европе в эту эпоху, вероятно, существовали бумеранги. Основанием для такого предположения служит предмет, найденный П. П. Ефименко в Костенках I. Он сделан из ребра мамонта и имеет форму кривой сабли. Длина его — 50—55 см. Благодаря твердости, весу, остроте края он представлял эффективное орудие охоты на мелких животных и птиц.

Особенно важное место занимала охота на оленевых (Cervidae), и среди всех видов этого семейства доминирующее значение имел северный олень (Rangifer tarandus). В мустьерскую эпоху охота на них не играла существенной роли. Пугливому животному, стремительно исчезающему из поля зрения, неандертальцы предпочитали мамонта. Северные олени паслись на открытых равнинах тундровой зоны, примыкающей к леднику, которую мустьерские охотники могли избегать.

Охотники позднего палеолита располагали новой системой вооружения — метательными копьями с каменными, костяными и вкладышевыми наконечниками, а позднее даже гарпунами, луком и стрелами. Они извлекали из северного оленя много полезного — мясо и жир для питания и освещения, шкуры для одежды и жилища, кожи (обработанные шкуры) для ремней, кости и рога для орудий, сухожилия для пошивных ниток. Охота нередко носила массовый характер, если судить по пещере Гурдан на юге Франции, где были найдены остатки 3000 оленей.

Охотники пользовались сезонными миграциями оленей, с севера на юг и обратно, устраивали засады на речных переправах.[563] На стенах грота Кабаллос изображена сцена охоты на стадо благородных оленей, выходящих из реки.[564] Шествие стада северных оленей передано в гравюре на кости из Тейжа (Франция).

Особый интерес в системе вооружения занимают гарпуны — съемные наконечники дротиков, соединенные с последними длинной бечевой и бросаемые посредством копьеметалки. Стоянки с гарпунами установлены преимущественно во Франции. Они встречаются в ФРГ и исчезают в Восточной Европе. Здесь продолжали употребляться каменные и костяные наконечники копий несъемного типа, сохранились стада мамонтов и охота на северного оленя не приобрела специализированного характера. В Костенках I сохранилась только одна поделка из рога. На стоянке Гагарине уцелела часть костей одной особи.

Охота на северного оленя играла большую роль в Сибири. На стоянке Мальта в первые годы ее изучения найдены остатки свыше 400 особей, в то время как остатки мамонта показали 9 особей, а носорога — 10.[565] На стоянке Афонтова Гора кости оленя найдены от 80 особей.[566]

В Майендорфе и Аренсбурге найдены кости оленя, пробитые, по мнению А. Руста, гарпунами.[567] В Аренсбурге найден разбитый кремневый наконечник стрелы в одной из оленьих лопаток, а также было собрано более десятка древков стрел из хвойной породы, длиной до 75 см и диаметром 0.5—1 см. На конце их оказались выемки, как думает А. Руст, для упора в тетиву лука. Зарубки имели глубину от 2 до 4 см и могли служить гнездами для наконечников. Таким образом, есть основание считать, что лук появляется в конце мадленской эпохи. Появление его связано с охотой на оленя. Быстрота, пугливость, способность чувствовать охотника на расстоянии затрудняли на него охоту с копьем. Вместе с тем невысокая сопротивляемость организма травмам делали его легкой жертвой стрелы, отличающейся скоростью полета и дальнобойностью.

^{Рис. 68. Наскальные изображения животных, пораженных стрелами палеолитических охотников (Франция), и изображения палеолитических охотников (Испания) в момент преследования животных и стрелометания.}

^{А — олень Ла Коломбьер; Б — носорог Ла Коломбьер; В — Кабаллос; Г — Салтадора; Д — Альпера; Е — Жозеф.}

Долгое время археологи отвергали существование лука и стрел у палеолитических охотников Европы, хотя изображения животных, поражаемых стрелами, были известны (рис. 68, А, Б). В. Зёргель[568] считал, что лук и стрелы — это охотничье оружие лесных областей, а поэтому является принадлежностью неолитической эпохи. В настоящее время испанские изображения в пещерах (Альпера, Сальтадора, Кабаллос, Вьехса, Аранья и др.), где даны картины стрелков из лука, бегущих за зверем, стреляющих или спокойно шагающих с луком под мышкой, признаны позднепалеолитическими (рис. 68, В—Е). Охотники имели к луку запас стрел.[569] К концу позднего палеолита лук стал применяться на берегах Балтийского моря, где сохранились стада северного оленя.

Палеолитические охотники убивали также зубров (бизонов). В позднем палеолите изображения зубра широко представлены в Южной Франции и Испании,[570] хотя количество костей этого животного в стоянках редко достигает 2—3%. Другое положение находим в Восточной Европе. В мустьерской стоянке Ильская на р. Кубани обнаружены остатки от 2400 зубров.[571] Здесь были найдены и остатки мамонтов, лошадей, гигантских и благородных оленей, диких ослов, кабанов, пещерных медведей и др., давших лишь 40% всего состава фауны.

В Амвросиевке (поздний палеолит Донбасса) найдено 950 экз. зубра.[572] Северная Азия не дает таких скоплений. Но на стоянке Кокорево I (р. Енисей) была обнаружена лопатка зубра, пробитая роговым наконечником.[573]

Главным орудием охоты на зубра было копье с костяными и вкладышевыми наконечниками. В изображениях этого животного обычно подчеркнуты наконечники копий и раны на теле зверя. К. Линднер[574] допускает применение западни с тяжестью, что весьма сомнительно. Более реальна охота при помощи маскировки или степных пожаров, которыми пользовались североамериканские индейцы в засушливый период. Не исключается и способ преследования зверя.[575] Охотники следовали за животным, пока, наконец, от усталости, голода и ранений оно не падало. Бушмены применяли тактику гоньбы с остановками. Когда охотники останавливались, загнанная антилопа ложилась отдохнуть. Разгоряченное тело остывало, мускулы слабели. В таком состоянии животное не успевало вскочить, если охотники снова бросались в погоню.

Охота на мамонта, северного оленя, шерстистого носорога, зубра, лошадь охватывает почти все северное полушарие. Состав охотничьей добычи в районе Костенок—Боршева на Дону и сибирских стоянок (Афонтова Гора, Кокорево, Верхоленская Гора, Мальта), несмотря на разделяющие их тысячи километров, показывает много общего. И здесь и там — остатки быков, медведя, сайги, пещерного льва, волка, песца, росомахи, зайца и др. Но на Дону не было горных баранов, сибирских козлов, джигетаев, а на pp. Енисее и Ангаре — кабанов. В Костенках, Гагарине, Авдееве копья оснащались кремневыми наконечниками с выемкой или листовидными (Тельманская). В Сибири — костяными и роговыми наконечниками мальтийского типа, а также обычными гарпунами (Верхоленская Гора).

Промежуточное положение между тропической и северной зонами Азии занимала охота в Ордосе.[576] Лёссовая пустыня, заключенная в излучине Хуанхе, в конце плейстоцена имела обширные, орошаемые оазисы. Охота велась на слона (Elephas nomadieus), шерстистого носорога, лошадь, осла, верблюда, быка, буйвола, кабана, красного оленя, джейрана, антилопу, барана, азиатского страуса. Из второстепенных объектов охоты можно отметить волка, гиену, барсука, грызунов, птиц. Охотники били этих животных копьями. Найденные здесь орудия из кварцита и кремнистого песчаника в форме ножей, скребков, сверл, пластинок близки к изделиям раннего ориньяка в Западной Европе.

На территории Аляски человек нашел сибирского мамонта, миграция которого из Азии произошла раньше, овцебыка, бизона, лошадь, северного оленя, песца и др. Предполагают, что северо-восточная Сибирь и северо-запад Америки вместе с прилегающими мелководными морями представляли в ледниковый период гипотетическую сушу — Берингию, где формировался тундровый ландшафт с характерной флорой и фауной. Другие территории нынешней тундры были погребены подо льдом, а частично затоплены морем. По мнению Мюллера-Бека,[577] заселение Северной Америки человеком происходило в два потока: первый поток имел место 28—26 тыс. лет назад (по С¹⁴), второй — 11—10 тыс. лет, т. е. после висконсинского оледенения, прервавшего миграцию из Азии.

В средней полосе Северной Америки жил Джефферсонов мамонт, на юге Невады — верблюд, в Техасе и в Мексике — южный слон (Archidiscon imperials), мастодонт.[578]

Основой охотничьей техники служили копья, оснащенные наконечниками (фолсомскими) с продольным желобом, который получен путем отщепления, начиная от средней части основания, тонкой пластинки с двух сторон. Благодаря такой операции удалялось обычное во всех других типах наконечников утолщение, мешающее надежному креплению к древку. По бокам основания наконечники нередко имели один или два шипа, придающие им свойство гарпуна. Наконечники изготовлялись, кроме Аляски, в бассейне Саскачевана и Колорадо, в Неваде, Техасе, Новой Мексике. Наряду с кремнем использовались халцедон, агат, роговик, обсидиан, кремнистый сланец. На берегах р. Танаты, впадающей в р. Юкон, была найдена мастерская.[579]

Судя по различной величине наконечников, охотники Северной Америки имели обычные копья, дротики с копьеметалками и, по-видимому, стрелы с луком. Можно думать, что при охоте их сопровождала собака.

Охота с луками на горных козлов и оленей в Испании документирована росписями на стенах грота Арана в Валенсии.[580] Двенадцать охотников окружили стадо животных и поражают их стрелами на близком расстоянии, бьют в шею или в грудь. Запасные стрелы держат в левой руке вместе с луком. Самец — глава стада поражен двумя стрелами: одной в грудь, другой в шею. Охотник направляет в него третью стрелу. Второй охотник целится в убегающего козленка. Изображенная сцена полна движения и напряженной борьбы.

Испанские наскальные росписи говорят об охоте на оленей и кабанов с помощью копий. В Пенье де Кандамо показан крупный олень, пораженный шестью копьями. Четыре из них вонзились в заднюю часть тела, два — в переднюю, под правую лопатку. О том, что здесь не стрелы, а легкие копья (дротики), говорит величина древок и отсутствие оперения, подчеркиваемое в других росписях.

Охота на кабана (Sus scrofa) на разных этапах ее развития в в различных странах играла неодинаковую роль в жизни людей. Кости кабана найдены в Туабахе, в Киик-Кобе, Чокурче, Волчьем гроте, Кош-Кобе, Аджи-Кобе в виде остатков отдельных особей. В азиль-тарденуазских слоях пещер (Шан-Коба, Фатьма-Коба) кабан отмечен в количестве 8—10 особей. В охотничьем хозяйстве позднего палеолита Советского Союза и Западной Европы кабан почти не фигурирует, за исключением Испании. В Агуа Амарга изображен стремительно бегущий охотник, преследующий раненого кабана. Одно копье торчит в верхней части спины, другое попало в круп.[581] Очевидно, для полного поражения зверя необходимо было несколько попаданий.

Изображения в Фон-де-Гом и Бюксу иногда рассматриваются как ловчие ямы. В качестве западней с тяжестями считают начертания из Фон-де-Гома, Бернифаля и Конбарелля, которые другими принимаются за рисунки жилищ (П. П. Ефименко).

По мнению Ю. Липса, западни возникли в Азии. В позднем палеолите они пришли в Европу, затем были перенесены в Африку. Северо-Восточной Сибири и Америки они достигли в послеледниковый период.[582] Проблема древнейших западней заслуживает того, чтобы отметить ее. Однако нет оснований считать ее решенной в том смысле, как это предполагает Ю. Липе. Остаются пока недоказанными догадки К. Линднера о силках, лассо, капканах и загонах в палеолите, опирающиеся на загадочные рисунки в гротах Пилета, Аранья, Христус, Пиндаль и др. Исключение составляет изображение фигуры охотника, бросающего лассо, в гроте Аранья.[583]

Интересен рисунок из грота Марсула.[584] Он изображает устройства, напоминающие северные «засеки» из срубленных деревьев, положенных вдоль линии ограждения. Ограда сделана в форме треугольника из поваленных на землю сучковатых деревьев. Животные, преследуемые охотниками, попадали внутрь этого заграждения и должны были бежать по узкому проходу, за которым находилась река или овраг. Другой рисунок на грота Нио передает заграждение в виде частокола, заканчивающегося, по мнению Бегуэна, выходом с засадой. Заслуживает внимания вырезанная на кости сцена из Шанселяд. В центре дана крупным планом голова бизона с вытянутыми вперед ногами. По обе стороны бизона двумя шеренгами стоят человеческие фигурки. В головной части рисунка намечены две продольные черты под углом в 60° одна к другой, а за ними — поперечные. Липни, образующие угол, не сходятся; между ними помещен кружок. Полагают, что здесь изображены палисад и дефиле с ямой для охоты на бизонов.[585]

В позднем палеолите получила применение охота с маскировкой. Наскальные изображения указывают на переодевание в шкуры оленей, зубров и других животных. В гроте Трех Братьев (Франция) сохранилась фигура охотника в шкуре оленя. Другие изображают людей в масках зубров. Обычно здесь усматривали представления о генетической связи человека и животного, нашедшие свое выражение в магических обрядах. Но тотемическая теория объясняет лишь одну сторону первобытного искусства. Эти магические фигуры могли иметь и более тесную связь с жизнью. Бушмены, австралийцы применяли маскировку для обмана животных. Бушмены покрывали голову и плечи попоной из страусовых перьев и укрепляли на голове палку, которая напоминала шею этой птицы, а ноги обмазывали белой глиной. Двигая палкой, они подражали клюющему страусу и подбирались к птицам на расстояние, позволяющее поразить их стрелами. В маскировочном наряде бушмены усыпляли бдительность антилоп и зебр.

Возможность применения яда для охоты в палеолите доказывал М. П. Порсильд, считая, что человек мог отравлять свое оружие трупным ядом.[586] К. Линднер, оспаривая мнение В, Зёргеля, отрицавшего использование ядов палеолитическим человеком, допускает добывание яда из кожных желез некоторых жаб и саламандр или из сока акониты и беладонны.[587] Авторы, считающие возможным такое раннее применение ядов, обычно ссылаются на бушменов.[588]

Принято было думать, что приручение собаки состоялось в мезолите. Однако палеолитические росписи грота Альпера в Испании изменили прежнее представление.[589]

^{Рис. 69. Собака в наскальных изображениях испанского палеолита, по К. Линднеру, 1950.}

^{А — изображение собак (?) на стенах пещеры де ля Вьежа; Б — сцена, представляющая двух оленей и человека с собакой (Альпера).}

Здесь мы видим характерные для собак настороженные позы, тонкие или пушистые хвосты, поднятые кверху, и то, что эти животные сопровождают охотника на оленей и каменных баранов (рис. 69, А, В).

Сближение собаки и человека, вероятно, произошло на почве охотничьей деятельности. Дикая собака преследовала раненого человеком зверя по следам крови, как это делал и охотник. Возможно, она иногда раньше человека находила обессиленное животное. В худшем случае она подбирала остатки, выброшенные охотником после разделки добычи на месте падения животного. Палеонтологические указания на существование полуприрученной собаки Сибири дают нам Афонтова Гора II и Верхоленская Гора.[590]

Костные остатки на стоянках древнего и среднего палеолита говорят, что охота на птиц не играла в эти эпохи роли, хотя кости пернатых иногда встречаются. В Эрингсдорфе и Таубахе остатки их отсутствуют.[591] В стоянках позднего палеолита процент птичьих костей немного возрос, появились изображения птиц (Костенки I, Мезин, Мальта,[592] грот Истюриц, грот Трех Братьев во Франции).[593] Некоторое значение в охотничьем хозяйстве приобрела снежная куропатка (Пшедмостье, Мейендорф, Кеслерлох, Кастельхенге). Но способы охоты в позднем палеолите на птиц остаются невыясненными. К. Линднер и А. Руст считают, что охотники Мейендорфа убивали куропаток стрелами.[594] На наш взгляд, наиболее эффективным орудием охоты на птиц была метательная палица.

Охота в мезолите

Мезолитическое охотничье хозяйство лесной зоны в Приатлантической области характеризует озерная стоянка Стар-Карр.[595]

В лесных болотистых областях послеледникового времени реки в озера являлись средствами передвижения и ориентировки в девственном пространстве. Животные, трудно уловимые и рассеянные в лесах, у берегов рек и озер были более доступны для охоты. Водоплавающая птица находилась в камышах. Существенным пищевым резервом служила рыба. Охота велась на красного оленя, быка, лося, косулю, свинью, лисицу, волка, барсука, зайца, бобра. Из птиц охотились на утку, сарыча, чомгу, аиста, нырка, крохаля, журавля и др. Млекопитающих били копьями с длинными односторонне-зубчатыми наконечниками, вырезанными из оленьего рога.[596]

Тарденуазские мезолитические охотники, занимавшие более или менее открытые области, селившиеся в пещерах горных районов Крыма (Мурзак-Коба),[597] охотились на оленя-марала, косулю, кабана, медведя, барсука, лисицу, зайца, птиц. В дополнение к охоте обитатели Мурзак-Кобы занимались рыбной ловлей и собиранием моллюсков (Helix vulgaris). Общие черты с Мурзак-Кобой имеет и одновременная с ней стоянка Шан-Коба.[598]

В Северной Африке[599] (поздний капсий и иберо-мавр) охота производилась на буйволов, быков, газелей, лошадей, антилоп, жирафов, страусов и, возможно, слонов. Эта добыча дополнялась ловлей пресмыкающихся, земноводных, собиранием растительной пищи. Климат после увлажнения, вызванного плювиалом, становился более аридным, приближающимся к современному. Возникла охота на страуса. Время одного из характерных кансийских памятников Туниса Эль-Мекты по С¹⁴ определяется в 6560±400 лет. По мнению Р. Верно и Р. Вофрея,[600] обитатели Эль-Мекты (раса Мекта-эль-Арби) принадлежали к типу, близкому кроманьонцам. На исходе мезолита они частично смешались с другими физическими типами, частично переселились на Канарские острова, где сохранились под именем гуанчей — древнейшего населения архипелага. Здесь они изготовляли свои орудия из обсидиана и базальта, а грубые яйцеобразные сосуды выдавливали из глины, красили тело охрой, носили ожерелья из рыбьих позвонков, раковин и глиняных кружочков. Пищей служили дикие козы, рыба и моллюски. В 1402 г. на островах высадился капелан Ж. де Бетанкур, выходец из Нормандии, по сведениям которого гуанчи еще занимали о. Тенериф.

В Индии сохранились следы древнейшей охотничьей деятельности. К сожалению, материал хронологически слабо расчленен. В Билла-Сургамских пещерах (Карнуль, Южная Индия) остатки газелей, антилоп, быков, носорогов, кабанов, медведей, обезьян, львов, леопардов смешаны от разных эпох. Наскальные изображения животных в Мирзапуре, Махадео, Сннганпуре дают современные виды.

Некоторый свет на охоту в мезолите тропической Индии проливают пещерные стоянки о. Цейлон. В гротах близ Нилгалы и других местах на восточной стороне острова на глубине от 40 до 80 см в слое под сингалезской керамикой были обнаружены мелкие каменные орудия из горного хрусталя; халцедона, молочного кварца, роговика, опалового кремнезема.[601]

Фауна, найденная в гротах, — цейлонские обезьяны, медведя, олени, кабаны, буйволы, дикобразы, белки, зайцы, различные виды рептилий и моллюсков. Древние охотники, оставившие здесь следы своей деятельности, принадлежали к предкам ведда, потомки которых до сих пор в период дождей заселяют пещеры и скальные навесы.[602] Эти убежища ведда называют gal-ge («жилища из скал»).

Развитие техники охоты на птиц

Особенностью мезолитических стоянок Европы является присутствие большого количества птичьих костей. В Эртебёлле и Маглемозе найдены кости уток, гусей, бакланов, лебедей, цапель, гагар, кайр, журавлей, чаек, глупышей, тетеревов, орлов и др.[603]

В северных странах охотники не могли не пользоваться благоприятным для них периодом линьки, когда утки, гуси, лебеди, гагары меняют свое оперение, а поэтому некоторое время неспособны летать. Гуси сразу теряют маховые и рулевые перья. Линных гусей можно убивать палками или копьями, преследуя их на лодке в озерах тундры. За летний период птицы торопятся снести яйца, высидеть их, выкормить птенцов, что они делают почти круглые сутки.

Доступным способом охоты на водоплавающую птицу в более южных широтах была ловля ее руками. Австралийские охотники под прикрытием берегового камыша и кустов тихо ныряли. Птиц хватали за ноги, свертывали им шеи к прикрепляли к опоясывающей талию веревке.[604] Если же расстояние от берега до стаи уток было большим, австралийцы приподнимали голову над водой,[605] прикрывая ее пучком камыша или травы. В Квинсленде пользовались для этого листом водяной лилии, делая в нем отверстия для глаз. На р. Гаулберн в Новом Южном Уэлсе вместо маскировки австралийцы пользовались тростинкой для дыхания, что позволяло им проводить всю охотничью операцию под водой.

Ловля птиц руками существовала в Океании, Мексике, Панаме, в Гран Чако, на р. Ориноко.[606] На р. Ниле аналогичным способом охотились до недавнего времени на фламинго.[607] По-видимому, здесь мы имеем те способы, которые сохраняются долго, переживая эпохи, хотя могли возникнуть еще в древнем палеолите.

К числу стационарных средств охоты на птиц следует отнести постройку примитивных укрытий, убежищ, заслонов, обеспечивающих засаду охотника. Сюда относятся шалаши, экраны из ветвей и листьев, платформы на деревьях, ямы, каменные кучи с колодцем внутри.[608]

Об охоте на птиц, имеющих свои гнездовья в годах, на береговых скалах, дают представление приемы огнеземельцев. Закинув одну петлю ремня из шкуры тюленя на выступ утеса, а другой обвязав собственное тело, охотники разыскивали гнездовья бакланов, уток, чаек и других птиц, забирали яйца, складывали их в кожаные сумки, одетые через плечо. Бакланов, которые в период высиживания яиц или сна неохотно взлетают даже в момент опасности, хватали руками и перекусывали им шеи. Уток они ловили в руслах рек петлями из волокон китового уса.

Глупышей на Камчатке и Курильских островах, по сообщению С. Крашенинникова, ловили в ночное время. Эти птицы в поисках ночлега забивались в любые пустоты, откуда их нетрудно было извлечь.[609]

В мезолитических кухонных кучах Дании находят немало признаков охоты на птиц. Вместе с костными остатками диких уток, гусей, лебедей, чаек, нередко встречаются метательные палки или палицы изогнутой формы, остатки лодок, весел, тупые костяные и деревянные наконечники для стрел. Тупые наконечники в Азии и Америке служили для охоты на лесную птицу и мелких животных (белок, куниц, соболей), живущих на деревьях. Удар тупым наконечником оглушал или убивал без кровотечения, сохраняя в целости шкуру ценного зверька. Широкое применение тупые наконечники стрел подучили в неолите и позднее в Европе и Азии. В Шигирском поселении на Урале[610] их делали в форме цилиндров, конусов, ромбов, лопаточек, трехгранников, втулок. В Океании (архипелаг Аруа) туземцы употребляли тупые наконечники при стрельбе по райским птицам. Луки для стрельбы по птицам в Океании имели уменьшенные размеры. Наконечники делались из дерева, кости, раковин или камня. Тупые наконечники не вонзались в сучья и ветви деревьев, где их разыскать было очень трудно, а отскакивали при ударах и падали к подножию дерева.[611] Туземцы Аруа охотились сидя на деревьях под прикрытием навеса из ветвей. Стрелы пускались из лука через щели навеса.[612]

С эпохи мезолита для охоты на птицу начинают применяться и стрелы с долотообразным наконечником из микролитов в форме узкой трапеции. Древки стрел с вмонтированным в торец лезвием были найдены среди датских кухонных куч. Наконечники в форме трапеции изготовлять было значительно экономнее, а для птицы требовалось лишь слабое ранение, чтобы сделать ее неспособной к полету. Такие стрелы употреблялись ранним неолитическим населением Франции. В Дании они продолжали служить в позднем неолите и в начале ранней бронзы. Их обнаружили в свайных постройках Северной Италии (Ремиделло), а также в Двуречье (Урук).

Этот тип кремневого наконечника не отмечен у современных отсталых народностей, а обращает на себя внимание другой тип, известный на Новой Гвинее и у алеутов в форме пучка костяных острий. Нередко каждое из острий снабжалось шипами, обращенными назад для захвата птицы за шею, лапу или крылья.[613] Стрельба стрелами, с подобными наконечниками была рациональна только в открытой местности.

Воздуходувная трубка применялась в Новой Гвинее, на Палау, в Микронезии, Новой Британии, Новой Ирландии и Соломоновых островах.[614] Пращой пользовались на архипелаге Бисмарка, в Микронезии, Новой Каледонии и о-вах Лояльти. «Бола» в Океании представлял кусок раковины тридакна, отшлифованный в форме груши с отверстием для длинной веревки. Такое орудие можно считать исходной формой настоящего бола.

Стационарные средства у океанийцев представляют шаг вперед. Австралийцы ими пользовались для ловли птиц главным образом руками и петлями. Навесы, шалаши, платформы, экраны их были весьма примитивны и случайны. Океанийцы имели постройки более постоянные и совершенные. Здесь были закрытые шалаши, напоминающие формой пчелиные улья с «бойницами» из бамбуковых труб, через которые велась стрельба по всем направлениям. Отдельные платформы на деревьях сохранялись годами. Вокруг шалашей расставлялись колья, на которые должна была садиться дичь.[615] Шалаши на Новой Гвинее снабжались выдвижными сетями на рамах для ловли летучих мышей в ночное время. Сети наиболее часто и широко применялись в западной Полинезии. На о-вах Тонга сеть выдвигалась из хижины, разделенной пополам узкой щелью. Сеть поднималась вверх, наклонялась влево и вправо. Таким способом ловили диких голубей. Тонганцы хижины с сетями на шестах ставили по замкнутому кругу, в центре которого располагалась яма с человеком, оперирующим различными приманками.[616]

Австралийцам была известна зачаточная форма перевеса.[617] Более усовершенствованным перевесом пользовались океанийцы и ительмены. Устанавливали их между озерами или реками в вечерние и утренние часы, когда сети не бывают видны. Ительмены это делали в осеннее время, когда рыбный промысел кончался и освобождались сети.

В охоте на птиц австралийцы применяли имитацию птичьего крика голосом или с помощью инструментов — набора труб, свистков, вибраторов из листьев и травы. У океанийцев этот ассортимент был богаче. Кроме того, они обладали птицами-манщиками, которые отсутствовали у аборигенов в Австралии. Приучали попугаев, куропаток, голубей криками и воркованьем привлекать диких особей к месту расположения пружинных силков.[618] Число силков достигало тридцати, и располагались они по кругу, в центре которого помещалась на привязи птица-манщик. Некоторых манщиков дрессировали с птенцов, выкрадывая их из гнезд, и развивали воинственные инстинкты, побуждающие забияк вступать в поединки с дикими петушками.

На о-вах Гильберта, Науру, Эллис и др. существовала ловля фрегатов при помощи бола на специально изолированном участке морского берега. Вокруг места охоты имелся комплекс построек. Ближе к морю находился большой навес для птиц-манщиков с насестами. Рядом располагалась постройка-кормушка, а позади навеса — жилища мастеров-метальщиков, ловцов птиц и лекаря-жреца. Несколько поодаль стоял дом начальника охотников на фрегатов, а за ним сарай, куда помещали пойманных птиц.

Во время ловли фрегатов охотники вели уединенный образ жизни. Пищу для людей и птиц доставляла группа рыбаков, тоже лишенная общения с внешним миром. Длительность ловли зависела от удачи. Охота продолжалась до тех лор, пока не было поймано 30 птиц, что при неблагоприятных обстоятельствах могло продолжаться не один месяц.

Фрегат (Tachypetes aquilus) имеет около 1 м в длину и 2—2.5 м в размахе крыльев, отличается большой скоростью полета, длинным крючковатым клювом и сильным телом. Он принадлежит к птицам, не поддающимся одомашнению. Приручение пойманного фрегата к роли манщика проходило через суровую систему обработки. Плененная птица привязывалась крылом к чурбану, усаживалась на открытый насест, чтобы привыкнуть к близости людей и получению из их рук рыбы и научиться узнавать своего хозяина-охотника. После этого хозяин-охотник подрезал перья крыльев, т. е. ставил свою метку. Птица жила в сарае, могла отправляться на берег моря, плавать и летать с другими манщиками.[619]

Вполне обученные манщики во время полетов присоединялись к стаям диких фрегатов и увлекали их за собой. Стаи диких птиц подлетали все ближе и ближе к охотничьей территории. В это время полуприрученные манщики, привязанные к колодкам, приветствовали их своими криками. Охотники, занимающиеся кормлением манщиков, бросали в воздух рыбу, которую сначала хватали только прирученные птицы, а затем и дикие. Когда дикие фрегаты начинали пролетать достаточно низко над землей, охотники взбирались на платформы со своими снарядами. Первым метал начальник охотничьей группы, за ним — другие охотники. Охота на фрегатов имела спортивно-культовое значение.

Свойства некоторых птиц, особенности их повадок толкали океанийцев на использование крючков для их ловли. На крупные рыболовные крючки, наживляемые рыбой, охотники-маори в Новой Зеландии ловили альбатросов (Dioxnedea exulans).[620] Ительмены при помощи манщиков и крючков ловили морских чаек.

На Новой Зеландии и Новой Каледонии сохранились простые способы ловки уток руками, аналогичные австралийским. Одновременно здесь из практики возникли и новые приемы. В период годичной миграции, когда серые утки садились отдыхать на спокойные воды лагуны, туземцы подплывали к ним, маскируя свои головы корзинками. Плетеная структура этих «скафандров» позволяла охотнику и дышать, и видеть птиц.

Следующим шагом в ловле уток можно считать употребление высушенной тыквы с отверстиями для глаз и доступа воздуха.[621] В сезон прилета уток на водоемы большими стаями апаши (Северная Америка) сначала пускали на воду пустые сушеные тыквы, чтобы приучить птиц к их виду. Когда утки переставали обращать на них внимание, охотники сами погружались в воду и начинали издали подплывать к уткам с тыквами на головах, имея при себе мешок или сетку- Приближаясь к птицам, охотники подражали покачивающимся движениям пустой тыквы от ветра на воде. Есть сведения об употреблении такого способа в Мексике, на Антильских островах, в Панаме, Аргентине и других странах Америки. В Западной Европе этот способ в недалеком прошлом применялся охотниками ряда стран. В Индии шлемами служили легкие глиняные сосуды, а приманкой — чучела птиц.

Наиболее усовершенствованным аппаратом был китайский скафандр. «В других местах, — писал в XIX в. Дабри де Тьерсан, — совершенно голые люди входят в воду так, что над водою остается только их голова, покрытая своего рода шлемом с дырочками, позволяющими видеть и дышать. На плечах, вокруг головы помещается кормушка, наполненная приманкой, привлекающей птиц. Как только они садятся до этот аппарат, человек их схватывает и сажает в сетку.[622]

Нельзя не коснуться и ловли птиц на клей из плодов хлебного дерева. На Гавайском архипелаге так ловили мелких птиц (Vestiaria sp. и Himatione sp.) с красивым оперением, которое шло на выделку украшений, на головные уборы (венки, шлемы, султаны), накидки для знати.[623]

Контрастом к охоте на гавайскую птичку может служить охота маори на Южном острове (Те-Вай-Пудому) на моа (Dinornis), сохранившихся в Новой Зеландии от предшествующей геологической эпохи.[624] Огромные птицы имели до 4 м высоты, отличались плоским черепом, широким клювом, длинной шеей, крыльями в зачаточном состоянии и толстыми трехпалыми ногами, наделенными большой силой. В течение двух веков маори, вооруженные копьями, вели облавную охоту на моа, разоряли их гнезда, чтобы завладеть яйцами. Судя по преданиям и археологическим данным, некоторые группы маори селились в пещерах, подобно человеку палеолитического времени, К числу таких пещер относится Моа в Самнере, где в 1874 г. вел раскопки А. Мак Кей. На глубине 1.2 м оказались кости моа вместе со следами жизни человека.

Неолитическая охота по археологическим данным в южных и северных областях Африки, Азии и Средней Европы

Аллювиальные долины великих рек Африки и Азии, черноземные и лёссовые равнины Европы, горные плато Америки являлись первыми очагами растениеводства и животноводства. Территории тропических лесов, саванны, пампасы, прерии, все леса северной зоны трех материков, Австралия оставались на уровне охотничьего хозяйства, рыболовства и собирательства.

В странах раннего земледелия охота продолжала существовать, сохраняя подсобное значение. В Египте охотились на антилоп, диких свиней, диких коз, гиппопотамов, львов, ловили черепах и рыбу. Охоту на диких свиней и львов вели ранние земледельцы-скотоводы Двуречья. В Средней Азии в это время били безоарового козла, дикую свинью, барана (Ovis orientalis), джейрана, волка, лисицу.[625]

Продвигаясь к югу от субтропической зоны раннего земледелия, мы убеждаемся, что роль охоты возрастает и она сохраняет доминирующее положение в балансе неолитического хозяйства. На поселениях Яуа и Эс-Шахейнаба близ Хартума в Судане вместе с остатками прирученных коз и собак рядом с керамикой и полированными орудиями обнаружены многочисленные кости буйволов, антилоп, кабанов, жирафов, обезьян, дикобразов, черепах, крокодилов, питонов, рыб. Из охотничьих орудий найдены цилиндрические и плоские гарпуны, крючки. Возраст Эс-Шахейнаба 3110±450 и 3490±380 лет до н. э.[626] Здесь фактически еще господствовали охота и рыболовство.

В раннем неолите Индокитая и Индонезии мы находим повсеместно признаки охоты, рыболовства и собирательства. Об этом говорят пещерные стоянки Бакшона в ДРВ, пещеры Явы (Гува-Лава)[627] и других островов. Никаких признаков земледелия или животноводства еще нет. На стоянках Бакшона[628] (Фо-Бинь-зя, Ha-Те, Бин-Лотаг, Ву-Муанг, Ланг-Люк, Ланг-Вань и др.) есть пришлифованные топоры, песты для растирания зерен диких растений. Встречаются украшения из раковин, зубов животных, глины, камня, охра, железистые конкреции для изготовления краски. Среди многочисленных остатков различных моллюсков часто попадаются разбитые кости носорога, слона, дикой свиньи, быка, буйвола, оленя, тибетского медведя, обезьян (макак) и других животных. Об орудиях охоты судить труднее. Каменных наконечников не установлено — вероятно, были бамбуковые. С крылатыми к листовидными наконечниками из камня мы встречаемся лишь в пещере Гува-Лава. Мелкие наконечники указывают на применение стрел с луками. У более поздних насельников этой пещеры для охоты служили костяные и роговые наконечники — об этом свидетельствует инвентарь верхнего слоя. Охотники Гува-Лава принадлежали к австралоидным и папуасским типам.

Нет доказательств, что в позднем неолите уменьшается роль охоты, рыболовства и собирательства. Это вытекает из изучения стоянок Ханг-Рао и Ке-Тонг в ДРВ.[629] Добыча охотников состояла из носорогов, тибетских медведей, оленей, кабанов, больших макак и других животных, принадлежащих к современным видам. Несколько иную картину дает дюнная стоянка Бау Чо в 1.8 км от деревни Там-Тоа.[630] Здесь широко использовались ракообразные, моллюски, рыбы, черепахи, водоплавающие птицы и дюгони. Из наземных — кабан, олень и хищники. Здесь мы видим преобладание рыболовства, прибрежного собирательства и охоты на морского зверя. Охота в Индокитае утратила значение там, где условия вели к земледельческому хозяйству. Памятником такого рода можно считать поселение Сомрон-Сен в Камбодже, расположенное на мощных отложениях дельты Меконга.[631]

В целом охота, рыболовство и собирательство в Юго-Восточной Азии оказываются более стабильными, чем на Переднем Востоке, в Индии, КНР, а в ряде областей продолжает существовать до наших дней.

К северо-западу от древнейших очагов земледелия снова наблюдаем усиление роли охоты. Пещерные земледельцы Сьерра Себольера в Кастилии (Испания) наряду с разведением домашних быков, свиней, коз и собак вели охоту на оленей, косуль, лошадей, кабанов, лисиц. В Сицилии, Южной Италии (Апулия) и других областях Средиземноморья наблюдаем не менее существенную роль охотничьего хозяйства.

Но охота начинает терять значение там, где общество окончательно перешло к земледелию и животноводству. Лишь первое время в Джейтуне преобладают остатки диких животных. Позднее, как показывают раскопки Чопан-Депе, охота уступает место животноводству, сохраняя вспомогательную роль.[632]

Интересное явление реверсии охотничьего хозяйства наблюдается в альпийской области. Исследования Л. Реверденом костных остатков из неолитического свайного поселения Сент-Обен на Невшательском озере относились к двум горизонтам. Нижний из них имел возраст древнего неолита, а верхний — среднего.[633]

Древний слой содержал 198 особей животных: 192 млекопитающих, 4 птицы и 2 рыбы. Всего здесь оказался 21 вид, из которых 16 принадлежали к диким животным, а 5 к одомашненным. Однако эти 5 видов составили 78.1% от всего количества млекопитающих, а 21.9% падало на кости диких животных.

Если мы примем во внимание, что одомашненными животными были быки, собаки, свиньи, козы и бараны, дающие больше мяса, чем дикие, то убедимся, что в древнем неолите охота давала меньше ¹/₅ мясной пищи. К диким животным относились олень, косуля, лисица, лось, бобер, зубр, медведь, барсук, выдра, куница, дикая кошка, кабан, волк и заяц.

Казалось бы в более поздних слоях роль охоты в хозяйственном балансе палафитов должна была еще более упасть. Но средний неолитический слой Сент-Обена не дает ожидаемой картины. Здесь количество костей диких животных составило 38.4%, а одомашненных — 61.6%. По-видимому, исторический процесс вытеснения охоты земледелием в животноводством протекал не прямолинейно. Это подтверждалось и раскопками палафита Сипплинген на Боденском озере.[634] На этом поселении, соответствующему нижним слоям Сент-Обена, было обнаружено 207 особей животных, из коих 46 принадлежало к диким, а 161 — домашним. Последние могли дать 78% мясной пищи, если исходить из валового подсчета по числу животных.

Большую роль в охоте здесь играли кабан (24.5%) и олень (17%). Район Сипплингена был благоприятен для жизни кабана своими дубовыми лесами. Олень, хотя и оказался здесь на втором месте, вообще имел преимущественное значение для охотников свайных поселений. Об этом говорят раскопки палафитов не только Невшательского, но и Констанцского озер. Из числа найденных остатков в Сипплингене после оленя преобладают косуля и бурый медведь. Остальные животные (лисица, дикая кошка, выдра и бобер, лось, дикая лошадь) представлены в малом количестве. Незначительны остатки и птиц.

О роли оленя, косули и кабана в охотничьем хозяйстве эпохи говорят исследования Л. Пфайффера[635] и Л. Рютимейера.[636] Р. Фогель и Л. Рютимейер установили, что олень эпохи палафитов был крупнее современного. Птицы представлены уткой, лебедем, цаплей, аистом, водяной курочкой, диким голубем и рябчиком. Встречаются немногие остатки костей королевского орла, коршуна и ястреба.

Орудиями охоты на оленя и косулю служили лук и стрелы.[637] Луки были двух типов, имевших, вероятно, разное назначение. Один из них, длинный, достигал 175—185 см, другой, короткий, — только 125—155 см. Сделаны они были из тисса и принадлежали к категории простых. Защитные пластинки для левой руки делались из камня. Почти все наконечники для стрел были изготовлены из кремня, лишь немногие экземпляры — из кости, горного хрусталя и нефрита. За неолитический период формы кремневых наконечников изменились. К наиболее раннему типу принадлежали треугольные, которые в дальнейшем приобрели вогнутое основание. Развитой формой отличались наконечники с черенком.[638] Изменение наконечников было направлено на улучшение способов прикрепления их к древкам.

Охота на кабана велась при помощи копья с кремневыми и костяными наконечниками. Употреблялись дротики, боевые концы которых были обожжены на огне и заострены. Бобра и выдру, очевидно, били гарпунами, изготовленными из оленьих рогов. Дополнением охотничьего снаряжения был кремневый кинжал на деревянной рукоятке.

Лук и стрелы, если судить по сводке Г. Кларка,[639] достигают в неолите Европы (Англия, Шотландия, Голландия, Дания, Швейцария) большого разнообразия и высоких технических достоинств. Мастерам хорошо было известно, какая древесина, какие слои ствола обладают эластичностью, какой необходим изгиб, как крепить тетиву.

В неолитическую эпоху охота вместе с рыболовством остается основным хозяйством в северной зоне. На Ладожской стоянке[640] тюлени и бобры дают большую половину добычи. За ними следуют лоси, кабаны, северные олени, косули, туры (Bos latifrons), бурые медведи и мелкие животные — лисицы, зайцы (беляк), соболи, куницы, хорьки, выдры, водяные крысы. Вероятно большую часть мелких животных убивали ради их меха. Из птиц представлены: утки, гуси, глухари, тетерева, лебеди, гагары, чайки и др. Преобладают кости уток. Материал стоянки дает лишь приближенное представление о составе охотничьей добычи.

Оленеостровский могильник свидетельствует об охоте на лося, северного оленя, бобра, бурого медведя, волка, птиц.[641] Орудиями служили копья с наконечниками из рога лося с шипами и вкладышами, а также лук и стрелы с кремневыми наконечниками. Для добивания раненого зверя употреблялись роговые кинжалы с кремневыми вкладышами по краям.

О луках Прибайкалья дают представление роговые обкладки от 34 до 87 см в длину, придававшие луку упругость. В сечении они имели плоско-выпуклую форму. Выпуклая наружная сторона была гладко отшлифована, а плоская внутренняя имела параллельные извилистые штрихи, специально нанесенные для более надежного приклеивания к наружной стороне деревянной основы лука.[642] Роговые обкладки играли для луков такую же роль, что и ременные или сухожильные растяжки и обмотка в эскимосских луках. Кремневые наконечники для стрел имели выемку у основания, иногда шип, но чаще всего черенок для крепления к древку. Встречались костяные — с утолщением на конце.

Для метания в зверя на короткой дистанции в Прибайкалье применяли копья с крупными кремневыми наконечниками из плитчатого кремня (серовский тип) и роговые — с вкладышами.[643] Последние, по-видимому, насаживались на длинные древки, служившие для прикалывания оленей во время «поколюги». Они могли употребляться и в индивидуальной охоте на лося с лодки в водоемах. Ломкие наконечники серовского типа для этого не были пригодными. На значение лося в охотничьем хозяйстве указывают наскальные изображения на р. Верхней Леве (Шишкинские скалы), на р. Ангаре, костяная скульптура из Базаихи и др.

Очень рано как автоматическое средство охоты, распространенное от Италии до Норвегии, возникает капкан со створками.[644] Капкан изготовлялся из крепких пород дерева, например из дуба, и работал на силе упругости. Он защемлял ногу мелких животных и крупных птиц, наступавших на чеку. Длина достигала 60 и даже 90 см, ширина — 12—26 см. Устанавливался в местах, посещаемых животными, и маскировался в траве. Некоторые авторы находят этот тип капканов среди наскальных изображений в Экеберге и Скогервейне, датируемых неолитом.[645] Другой тип капканов изображен на скале Слеттерда[646] и в пещере Пиндаль. Однако вполне надежного истолкования их возраста не существует.

Капканы орочей (тазов) — «оленьи башмаки» делались в форме квадратной рамки с костяными или металлическими шипами, обращенными остриями вниз и образующими конус. Помещали их на оленьих тропах конусом в ямку. На рамку сверху еще набрасывалась петля из веревки, привязанной к палке. Попав ногой внутрь калкана, олень пытался освободиться от снаряда, причиняющего ему боль острыми шипами. Если ломался капкан, то нога, затянутая петлей с цепляющейся за кусты и деревья палкой, по-прежнему оставалась несвободной. Раны кровоточили, оставляя след, по которому охотник находил свою добычу и добивал ее.[647]

Нельзя не отметить, что там, где охота удерживает свое значение, сохраняются и коллективные способы, несмотря на значительный прогресс в орудиях и средствах. На фризе Бингена в Нордфиорде (Норвегия) длиной в 1000 м изображено около 400 оленей, размещенных группами, вероятно, перед облавой, имеющей целью сбросить их со скалы.[648]

Другим памятником коллективной охоты может служить сцена, известная среди петроглифов «Залавруги» в Карелии. Лоси изображены бегущими с трех сторон в одну точку. Позади — фигурки людей, одна из них с луком.[649]

Охота на диких быков изображена в ущелье Зараут-Сай на Гиссарском хребте (Узб. ССР).

Охотники с метательными палицами, копьями, пращами, луком и стрелами нападают на животных. Некоторые замаскированы под дроф.

^{Puc. 70. Коллективная охота на носорога в Индии. Изображение на степах пещеры Хармангур (Мирзапур).}

На стене пещеры Хармангур (провинция Мирзапур) в Индии[650] дана группа из шести охотников, вооруженных копьями с гарпунными наконечниками, окружившая носорога. Один подброшен в воздух бивнем носорога, который обороняется и ревет, о чем можно судить по раскрытой пасти. Археологи относят изображение к эпохи энеолита (рис. 70).

Развитие охоты в Австралии и Океании

При всех особенностях животного мира Австралии и Океании, его бедности охота здесь прошла свои стадии развития, сохраняя древние черты. Исторически Австралия и Океания дают нам два типа хозяйств: 1) охотничье-собирательское, характерное для австралийских аборигенов и тасманийцев, и 2) земледельческо-рыболовческое, типичное для большинства племен Океании. Именно здесь можно проследить развитие охоты, характерное для палеолита и неолита, если их брать в обобщенной форме. Шлифовка каменных топоров у некоторых племен Австралии не меняет характера их хозяйства в быта, которые остаются типичными для охотников и собирателей с бродячим образом жизни, с шалашом для кратковременного обитания, с набором инвентаря, приспособленного к походному существованию. В Океании мы имеем дело с оседлым бытом, с развитыми формами долговременных жилищ, группирующихся в крупные поселения, с возделыванием плодовых и огородных растений, с далеко ушедшим вперед рыболовством и водным транспортом, с зачатками животноводства.

В Австралии в течение тысячелетий вырабатывались индивидуальные и коллективные способы охоты. Первые ставили цель максимального приближения охотника к животному для его поражения или ловли. Накапливался опыт различных приемов и уловок, тренировались выдержка, терпение, ловкость, усваивалось детальное знание повадок животных, условий места и времени. Вторые были основаны на гоньбе животных, окружении их, использовании огня в виде степных пожаров и костровых заграждений, на загоне зверя в водные потоки, в расставленные сети, внутрь площадок, обнесенных изгородями, в ловчие ямы.

В качестве орудий охоты использовались обычные копья и дротики с копьеметалкой, метательные палицы и бумеранги. Копья и дротики оснащались деревянными и каменными наконечниками, а также микролитическими вкладышами.[651]

Если охота проводилась индивидуально или малыми группами в важнейшим условием было приближение к добыче, охотник пользовался экраном из травы, кустов или ветвей. Он держал щит впереди себя в делал несколько шагов к животному, например к эму, когда птица озиралась но сторонам. Если она посматривала в его сторону, охотник замирал как вкопанный.[652]

На песке или холмах открытого ландшафта охотник обмазывал тело грязью, ложился или садился и как бы растворялся среди ландшафта. Запах человеческого тела, остро ощущаемый животными, ослабевал, если обмазывались подмышки и другие потливые места глиной.[653] Животным было трудно отличить человека от муравьиной кучи. Обмазывание тела глиной практиковалось и в условиях группового загона кенгуру, чтобы ослабить запах.

В районе залива Шарлотты охотники принимали образ эму, одевая ее шкуры с головой, поддерживаемой при помощи палки. Так действовали и охотники племени аранда.[654] В Новом Южном Уэлсе из шкуры в перьев эму делался манекен. Манипулируя им из ямы или рва, охотник подражал движениям птицы, подзывая живых эму.

В приемах, рассчитанных на сближение охотника с эму, учитывалось и любопытство ее. Зная, что за кочующими людьми иногда эти птицы идут следом, на известном расстоянии, охотники из окрестностей оз. Эйр пользовались уловкой, усиливающей это чувство,— один из них ложился на спину и шевелил в воздухе ногами. Ярко окрашенный предмет также возбуждал интерес эму. Такого рода диверсионные уловки были рассчитаны на отвлечение внимания птицы, когда к добыче подкрадывались другие охотники.

Даже острое обоняние кенгуру обращалось против самих животных. Если копье, смазанное потом человека, пролетало над кенгуру и ударялось в землю позади, животное бросалось бежать в противоположную сторону, к засаде охотника. Этот способ применялся в Квинсленде.[655]

В Южной Австралии для охоты на уаллаби — мелких сумчатых — аборигены пользовались перьями ястреба. Привязав пучок их к палке, охотник с криком кидался в траву, где паслись уаллаби. Животные в таких случаях не убегали, зная что от воздушного хищника бегством не спастись, а прижимались к земле и замирали. Этим и пользовались охотники. В лесных местах на кенгуру и эму охотились с деревьев.

Охотники сидели на деревьях с тяжелыми копьями. Нередко пассивное ожидание заменялось подманиванием прикрепленным на палки пучком перьев какаду.[656] Утяжеленное копье обеспечивало сильный отвесный удар с близкого расстояния.

Обстоятельства охоты не исключали и засады на дне водопоев. Охотник с копьем в руках сидел в воде, выставив на поверхность только один нос, и ожидал приближения добычи. Нередко источник воды окружали оградой из кустов и ветвей, оставляя узкий проход для засады.[657]

Немаловажное место в системе охотничьих способов играло призывное звукоподражание. В Квинсленде пользовались специальным инструментом, сделаным из полена с выжженной сердцевиной. Дули в такую трубу, держа ее вблизи земли у небольшой ямки, служившей резонатором. Возникал звук наподобие глухого рева или мычания, похожего на звуки, издаваемые эму.[658] В Новом Южном Уэлсе охотники племени нгемба аналогичный инструмент делали из эвкалиптового дерева. Его шлифовали до тех пор, пока стенки не становились тонкими, а звук чистым и звонким. Один конец трубки затыкался куском смолы, и оставалось только небольшое круглое отверстие. Охотник производил звук, привлекавший эму отовсюду в пределах слышимости. Иногда таким способом небольшая группа охотников овладевала стаей эму, завлекая их в сеть, расставленную треугольником.[659]

Нет данных о том, чтобы австралийцы пользовались копьями с отравленными наконечниками. Однако у охотников Центральной и Западной Австралии источники отравлялись растениями (Duboisia horwoodii и Teuphrosia purpurea), которые оказывали наркотическое действие. Напившись воды, эму теряли ориентировку в пространстве, становясь легкой добычей охотников.

Одним из средств охоты у тасманийцев и австралийцев служил огонь. Группа охотников окружала пространство в степной части острова, а в центре поджигалась трава или кусты. Животных, пытавшихся спастись бегством, убивали копьями. Часто огонь зажигался не в центре, а вокруг оцепленного пространства, где паслись животные. В огневой цепи оставлялись небольшие пролеты с засадами из охотников. В Австралии применялись и другие способы, например выкуривание опоссумов и вомбатов (древолазающих сумчатых) из дуплистых деревьев.

На Новой Гвинее как индивидуальные, так и массовые способы охоты, столь характерные для австралийских аборигенов, практиковались весьма редко. Приемы подкрадывания, терпеливого выжидания, маскировки у папуасов являлись исключением. Облавная охота с применением огня, сетей, собак устраивалась лишь по праздникам, в качестве общеплеменных и даже межплеменных спортивных или военных торжеств, не чаще одного раза в год. Огневые облавы почти никогда не предпринимались вблизи поселений, по-соседству с посевами, а лишь на открытых участках центральных и восточных областей острова. Главными средствами охоты являлись ловчие ямы, западни, силки, ловушки. Эти автоматически действующие устройства позволяли земледельцам Новой Гвинеи получать дополнительное питание, оберегать свои поля от потравы дикими свиньями, не затрачивая на это много времени. Они работали за человека, когда последний был занят на полях. Ловчие ямы выкапывались круглыми, до 2 м в диаметре, 2.5 м в глубину, и располагались вдоль заборов, защищающих посевы, на месте проемов, специально сделанных для этого. Свиньи обычно отправлялись на посевы корнеплодов в ночные часы. Животные следовали вдоль заборов в поисках дыры или слабого места в ограждениях и попадали в ямы, куда клалась приманка. Ловчие ямы использовались на Новой Гвинеи для ловли сумчатых, крокодилов и даже крыс.[660] Ямы служили и средством защиты от неприятеля. Их располагали в стратегических пунктах, втыкая стрелы в дно ямы и маскируя их сверху.

Богатство автоматических устройств в Океании кажется необъяснимым. Бедность фауны и весьма скромная роль охоты в хозяйстве должны были ограничивать рамки технического прогресса. Но в Океании мы этого не наблюдаем. Здесь существовали конструктивно совершенные средства охоты, как и в странах, обильных зверем. Если не было крупного зверя, в орбиту творческой мысли океанийцев включалась ловля крокодилов, змей, крыс, раков, крабов и многочисленных видов птиц, в том числе водоплавающих.

На Новой Гвинее и в Микронезии употреблялись западни с падающими колодами из каменного дуба. Спусковой механизм состоял из трех свободных и двух фиксированных палочек, расположенных таким способом, что прикосновение животного к приманке освобождало большую палочку и падающая колода убивала животное. Для свиней западня состояла из более крупных деталей, для крыс — из более мелких и легких. Вдоль бревен устраивались из кольев две низкие параллельные ограды с расчетом, чтобы придавленное животное не вырвалось из западни. Существовали западни с силковым устройством. В районе Даудаи (Новая Гвинея) они делались из тяжелого бревна, один конец которого лежал на земле, а другой — на заостренном столбике до 1.5 м, слегка вбитым в землю. Между этим стояком и бревном находился шнурок из волокон пандануса с петлями. Животное, идущее в темноте, запутывалось в петлях, вырывало стояк из земли, бревно падало.[661] Падающая часть могла состоять не из одного бревна, а из двух-трех и более. Связанные параллельно, они падали, нанося удар и блокируя жертву, если удар не был смертельным.[662] Тяжестью в западнях на крыс служил камень, поднимаемый петлей над приманкой при помощи балансирующей перекладины на верхнем конце вертикального столбика. В Микронезии западни ставились на крабов, когда они посещали сушу.

Усовершенствованным орудием лова диких свиней следует считать ловушку с падающей дверью, известную у племени арапеш на Новой Гвинее. Это — туннель из ряда парных кольев, вбитых в землю и связанных наверху. На дне укладывалась доска, у широкого конца ставилась высокая рама с падающей дверью, а в конце узкого, на доске,— приманка со спусковым устройством, соединенным веревкой с дверью. Приманка — кусок сагового дерева. Когда свинья в ловушке сдвигала рылом приманку, срабатывал спусковой механизм — дверь падала, закрывая выход.[663] Описанные здесь западни и ловушки не исчерпывают всех автоматических средств охоты, употреблявшихся народами Океании. Но они дают представление как о конструктивном своеобразии, так и об уровне развития техника охоты. Усовершенствование западней проходит равные ступени, начиная с бревна, один конец которого поднят и опирается на вертикальную подпорку, и кончая широким досчатым щитком, утяжеленным камнями.

На силковых устройствах можно проследить, как постепенно от простого шнурка с петлей, затягиваемой рукой человека, находящегося в засаде, охотники создавали многопетельные переносные установки в пружинные аппараты автоматического действия. В Австралии кенгуру и эму ловили силками у огороженного источника воды. Петлю растягивали на земле у единственного прохода, оставленного в изгороди, или подвешивали к палке. Папуасы мафулу простыми силками ловили мелких сумчатых, лазающих по деревьям, а также змей. На о. Россель петлями, свешивающимися с деревьев, производилась ловля свиней, а на о. Флорида — крокодилов.[664] Стимулом к развитию силковых устройств была охота на птиц. Австралийцы на берегах р. Муррея ловили уток в петли, натягиваемые внутри заграждений из согнутых в дугу стеблей тростника. Оба конца стеблей втыкались в дно мелководья на 10—12 см. выше воды. Утки попадали в петли головой, пытаясь пройти на берег. Шагом вперед был сводчатый каркас с подвешенными петлями, в которые попадали птицы, пролетая под сводом. Применялся он на Новой Гвинее. Новозеландцы для ловли уток, попугаев и голубей пользовались силковой цепью, натянутой над корытом с пресной водой. Это переносное устройство маскировалось травой и кустами. Длинные силковые цепи на веревках протягивались и через реки. Охотники на лодках осторожно подгоняли плавающих уток к свисающим над водой петлям, чтобы вовремя потом их спугнуть.

Силковая техника в Океании нашла свое завершение в дружинных и пружинно-трубчатых устройствах. Особенностью пружинных силков являлось использование силы упругости согнутой бамбуковой трости, ветки или ствола молодого дерева в соединении со спусковым механизмом. От прикосновения животного спусковое приспособление освобождалось, пружина приходила в первоначальное положение и затягивала петлю вокруг добычи. Варианты их отличались комбинациями различного числа фиксированных и подвижных деталей, а также тем, что один имел раму для спусковой системы, другой — обруч, крюк, у третьих была платформа и т. д. В пружинных силках без приманки петли подвешивались вертикально. Силки с платформой имели приманку, положенную посередине петли. Силки, устанавливаемые на тропинках, ведущих к водопою, блокировались заграждением, чтобы свинья не обошла ловушку. Такой искусственный коридор охотники маринд-аним строили для ловли крокодилов. Колья вбивались в песок у реки, откуда выходили на сушу эти животные, привлеченные запахом гнилого мяса приманки.[665]

Пружинные силки имели универсальное значение, ими ловили все виды птиц, кончая казуарами, и всех животных, от свиней до крыс.[666] Количество установок не ограничивалось. На о. Тонга у плодового дерева их ставили до 30 штук — ловили куропаток, голубей и др.[667] Трубчатые пружинные силки преимущественно предназначались для ловли мелких животных: крыс, ящериц, змей. Применялись они в Западной Полинезии и Микронезии. Возникновение их объясняется надежностью, транспортабельностью и повадками животных, передвигающихся по скрытым канавкам, норам, под защитой сучков, листьев, камней и других естественных прикрытой.

Основой трубчатых силков являлись крепкая древесная кора, снятая со ствола, сегмент крупного бамбука, выдолбленный ствол пандануса и даже плетеные конусы или цилиндры. Конструктивно они были различны как по типам спусковой системы, так и по характеру действия. У одних спусковых устройств использован принцип равновесия, у других — перегрызание веревки, у третьих — применение спускового крючка. Одни автоматы душили дичь петлей, другие — убивали ударом крышки или палки, третьи — ловили живыми.

Трубчатые автоматы, основанные на нарушении равновесия некоторых деталей, в своей типичной схеме делались из отрезка бамбука, на одном конце которого укреплялась гибкая ветвь, а на другом — спусковой механизм и петля, пропущенная через два отверстия внутрь трубы. Такие автоматы приводились в действие в тот момент, когда животное проникало в переднюю часть трубы и брало приманку. Опирающийся на приманку стержень сдвигался. С него соскакивал задний конец горизонтальной палочки, расположенной над трубкой, и пружина мгновенно распрямлялась, подхватывая животное и прижимая петлей к «потолку» трубы.

Охота в тропической зоне

Современные охотники-собиратели тропических областей Азии, Африки, Америки (ведда, андаманцы, аэта — филиппинские пигмеи, бушмены, ягуа), которых можно с известными оговорками отнести к мезолиту и раннему неолиту, дают представление о разных вариантах охотничье-собирательского хозяйства. Поэтому мы выделяем наиболее характерные стороны их охотничьей деятельности.

Примером коллективной охоты в зоне тропического леса может служить поход на оленя пигмеев (аэта), сохранившихся до наших дней на о. Люсон. Обычно группа из тридцати и более аэта выходила утром из селения по лесной тропинке в сторону оврага, размытого ручьем, поросшего кустарником и тростником, где скрывались олени, отдыхая в прохладных местах. Вооружение состояло из луков, стрел и 5—6 полуголодных и истощенных собак.

Тактические действия начинались с того, что овраг перегораживался цепью из 5—7 мальчиков с собаками. Остальные охотники передвигались дальше, производя шум криками и ударами по кустам, но собаки молчали. Крики загонщиков усиливались. При появлении оленя ближайший к нему охотник стрелял из лука. Если животное не было поражено на смерть, его преследовали с собаками. Когда убивали, то тушу подвешивали на дерево и охота возобновлялась.[668]

В жаркие дни олени укрывались в оврагах и паслись только ночью. В это время, если делу благоприятствовал лунный свет, охотники подкрадывались к животным на открытых полянах, но это не часто удавалось. Тогда употреблялась веревочная сеть, перегораживающая путь преследуемого оленя. Запутавшегося в сети головой и рогами оленя охотники легко убивали. Случалось, во время этой охоты негритосы встречали кабана или большую змею, которых они считали тоже ценной добычей.

В облаве нередко принимали участие и женщины. Их задача состояла в том, чтобы бегать по кустам и подражать звукам лающих собак. Но оружия они не имели, это было привилегией мужчин и мальчиков. Луки и стрелы мальчиков были малых размеров. Девочкам было запрещено касаться их оружия.

Лесная охота часто не была успешной. В лесных условиях трудно преследовать раненого зверя. Охотники день или два оставались без еды, если не попадались дикие плоды. Когда в охоте принимали участие представители двух селений, то дичь делилась в поле. Если все охотники были из одной деревни, добыча доставлялась домой. Разделка ее производилась на подстилке из тростника. После ритуальной части «кормления духов» наступал дележ. Голова и грудь животного доставались тому, что первый ранил животное. А если его выстрел был смертельным, он получал еще и спинной хребет. Одну заднюю четверть получал собственник собаки, которая вспугнула оленя, а остальное делилось поровну между другими охотниками.

Охота на диких свиней (пекари), тапиров и оленей у ягуа (Южная Америка) производилась под руководством вождя или одного из наиболее опытных охотников. Приказания вождя исполнялись беспрекословно. Неповиновение влекло исключение провинившегося из участия в охоте и лишения доли добычи.

Пекари — шумные животные, а это позволяло подойти к ним на близкое расстояние и окружить. Охотники стреляли отравленными стрелами из духовой трубки с деревьев. От укола стрелы свинья издавала только слабый писк, ибо во время еды пекари сильно толкают друг друга, хрюкают и визжат. Пока в стаде поднималась тревога, от 30 до 35 особей бывало уложено. Бесчувственных, но еще живых свиней добивали копьями. Чтобы убить свинью за 1 мин., необходимо было 5—10 отравленных стрел, а яд от одной стрелы действовал от 10 до 35 мин.

Когда было убито большое число животных, охотники, отделив головы и удалив внутренности, забирали их. С очень отдаленного места охоты брали только окорока в закопченном виде. Добыча распределялась вождем. Если пекари хватало, то каждый получал но пекари, если нет — добыча делилась на доли по количеству членов семьи каждого охотника.[669]

Для охоты на тапира охотники ягуа употребляли копья со съемными отравленными наконечниками; она разбивались на две группы — загонщиков и убивающих. Тапира из глубины леса гнали к реке. На берегу в засаде его подстерегали три охотника с копьями. Если наконечник оставался в теле животного, то выдернутое из него древко снабжалось новым и охота продолжалась до падения тапира. Охотники старались поразить животное на берегу, не допустив его к воде, ибо тогда добыча была бы потеряна. Вместе с тем они громко кричали, подбадривая друг друга, так как тапир яростно бросался на преследователей.

Там, где требовались бесшумные действия и охота велась на лесных птиц, обезьян, летяг, охотники выходили за добычей малыми группами, а чаще в одиночку.

Главным орудием служила духовая трубка. Охотник носил подвешенным на шее пучок отравленных стрел, подвеску из кости от скулы рыбы для надрезания отравленного острия стрелы и небольшой вязаный мешочек с хлопком для тупого конца стрелы.

Если поход планировался на несколько дней, то охотник запасался стрелами в большом количестве, которые носил в колчане. В малом мешке помещались кремни для высекания огня, трут, сосуд из тыквы с ядом для стрел. На спине охотник нес большой мешок, где была пища, мат для спанья и подушка из шкуры. Во время долгих охотничьих походов ягуа имели пристанище в шалашах, построенных в равных точках охотничьих угодий. Ягуа знали приемы быстрого и почти бесшумного движения среди плотной растительности, проявляя огромное терпение во время подкарауливания добычи. Когда она бывала обнаружена, охотник вынимал из колчана стрелы, обертывал тупые концы хлопком, а острые обмакивал в яд и вставлял в волокна головного убора у висков остриями вверх, чтобы случайно не коснуться их. Затем начинал приближаться, делан зигзагообразные движения, чтобы не обратить на себя внимание до подхода на расстояние выстрела. Это расстояние было неодинаковым и зависело от ловкости охотника, размера дичи и силы ветра. Небольшие птицы, вроде тукана, на расстоянии около 25 м убивались почти мгновенно одной стрелой. Дикие индейки требовали 3—5 стрел. Дополнительные выстрелы делались с большой быстротой, что избавляло охотника от трудной задачи преследовать раненую добычу.

Как правило, духовые трубки заряжались только в момент, когда охотник собирался пустить стрелу. Перед зарядкой хлопок, обвертывающий стержень стрелы, увлажнялся слюной, чтобы обеспечить слипание волокон хлопка, необходимое для компрессии. Если же стрела оставалась некоторое время в стволе духовой трубки, то хлопок высыхал и прилипал к каналу трубки. Стрела не выдувалась легкими, так как движением груди и плеча можно помешать наводке на цель. Охотник выбрасывал стрелу только воздухом, наполняющим его ротовую полость, под большим давлением. Охота на ягуаров производилась всей общиной, в особенности если зверь уносил собаку, ребенка или женщину. Прилагались все усилия поразить его отравленным оружием. Мясо хищника целиком не ели, но сердце давали в пищу детям, полагая, что это им придаст мужество, когда они вырастут.

Ягуа применяли различные типы силков, ловчих ям, капканов, ловушек и западней, к которым относятся ловушки-клетки, ловушки с дверцей.

Ловчие ямы на тапиров имели около 3 м длины, 1.5 м ширины и 2.5 м глубины. Они перекрывались решеткой из полос бамбука и застилались листьями банана. Иногда поверх листьев насыпали землю и сажали кустики. В дно вбивались прямые заостренные колья. Приманкой служила гроздь бананов. Если решетка не выдерживала тяжести приманки, ее привязывали к верхушке кола, вбитого в дно ямы. При постройке ям ягуа уносили остатки материалов. Земля тщательно подметалась метлами, чтобы удалить запах человеческих следов. Для поимки муравьедов и капибар выкапывались ямы меньшего размера.

Ягуа были изобретательны в поисках более эффективных средств охоты. Они делали модели и долго экспериментировали с ними перед постройкой настоящих аппаратов. Женщины принимали участие в оценке моделей, изготовляли из волокон бечевки, необходимые для спусковых механизмов. Модели испытывались в лесу на мелких животных.

Падающая клетка у ягуа использовалась для поимки ягуаров. Неподвижная часть представляла собой прямоугольную ограду из кольев или клетку без потолка, над которой подвешивалась на лианах или вершках клетка без дна. Веревка вела от спускового механизма к платформе из жердочек, образующих фальшивый пол ограды. Домашняя обезьяна или собака служили приманкой.

Животное, привлеченное криком приманки, входило в клетку, вступало на фальшивый пол, натягивающий спусковую веревку. В результате подвешенная клетка освобождалась и падала на животное. Спусковое устройство, применяемое здесь, относилось к фрикционному типу к отличалось большой чувствительностью. Живую приманку, чтобы она не стала жертвой ягуара, помещали позади добавочной стенки, построенной под углом 45° на дальнем конце ограды. Добыча, попавшаяся в клепку, умерщвлялась отравленными копьями.

Употреблялся и тип капкана, действие которого напоминает действие гильотины. Ударной частью его был один конец дуги. Бели его приводил в действие спусковой механизм, он бил с силой по земле и обезглавливал приблизившееся животное или ломал ему шею. Применялся на мелких животных, вроде агути, маленьких муравьедов и т. л.

Своеобразной чертой самоловной техники ягуа, как и других южноамериканских индейцев, является отсутствие самострелов и черканов, столь характерных для охотничьей практики северных стран.

В горных странах Азии — Тибет, Лаос — западни для охоты на леопарда и пантеру строились из каменных штат и ям.

Одним из способов массовой охоты под тропиками было африканское «хопо». Скопление в засуху огромных стад буйволов, зебр, антилоп, жираф, носорогов и других животных у источников служило для племени баквейнов в Южной Африке началом постройки двух изгородей под углом 50—60°. В самом углу эти изгороди образовывали коридор около 45 м в длину, заканчивающийся квадратной ямой до 4.5×4.5 м при глубине в 2.5 м. Края ямы были прикрыты бревенчатым карнизом, чтобы попавшие туда животные не могли выпрыгнуть. Отверстие маскировалось зеленым тростником. В постройке «хопо» участвовало все племя. Длина каждой изгороди достигала 1.5 км и более. Чем ближе был к яме этот забор, тем он был крепче и выше. Племя, вышедшее на охоту, охватывало кольцом всю местность. Животных люди гнали с шумом и криками. Чтобы усилить паническое состояние животных, охотники в них бросали копья. Животные массой попадали в ограждение и проваливались в яму.[670]

Существенное отличие южноафриканского «хопо» от загонов на севере Европы, Азии и Америки заключалось в том, что здесь охота велась не на один вид животного, например антилопу, а на разных одновременно.

О химической технологии ядов на уровне охотничьего хозяйства свидетельствуют имеющиеся исследования по бушменам и южноамериканским индейцам.[671] Люди бушменского племени памаква звали тот вид гусениц, которые питаются ядовитыми растениями. Они собирали их в момент, когда личинки превращаются в куколки, крепко завязывая в кожаном мешочке. В результате ферментации и испарения сквозь кожу начинали постепенно проступать капли жидкости. С течением времени в мешке оставался черный конденсат. Бушмены, кочевавшие но Калахари, изготовляли яд путем синтеза луковичных растений, корней амарилиса, змеиного яда, ядовитых пауков. Все это варили в черепаховом панцире, пока масса не приобретала вид темного воска. Готовую смесь скатывали в шарик и прятали в кожаную сумочку, которую постоянно держали при себе.

Нанесение яда на наконечник стрелы производилось при помощи специального камня. На камень клали шарик яда и, прижимая к нему наконечник, вращали последний. Липкая масса обволакивала острие. Это делалось осмотрительно и точно. Яд не должен был попасть под ногти.

Рецептура яда менялась в зависимости от объекта охоты. Яд сильного действия служил в охоте на буйволов, страусов и львов. Было известно по опыту, что яд, убивающий капских антилоп и газелей, не действовал на антилоп гну и буйволов. Рецепты были известны немногим членам племени и оберегались как секреты, передавались от отца к сыну.

Для отравления источников воды бушмены пользовались ветками древесного молочая и корнями амаралиса. Токсины молочая поражали зебр, но слабо действовали на быков и других животных.

Кураре, приготовляемый мавайянами и ван-ван в Гвиане, представлял сложный синтез нескольких ингредиентов. Наиболее токсичным из них был сок корня одного из представителей Strychnos (из семейства Loganiaciae), который на языке мавайянов назывался «осити». Корень «осити» толкли и варили в горшке, после чего к нему добавлялась кора Lonchocarpos, листья арума, ствол, называемый на языке мавайянов «таутан», листья «ачури-туна», яд змеи «шавити» (бушмейстера, или копьеголовой куфии). Состав варили девять дней на малом огне, доливая воду, удаляя пену и перемешивая варево. По истечении срока состав превращался в коричневатую клейкую массу, в которую погружали бамбуковые наконечники стрел и сушили над костром, медленно вращая. Яд, оставшийся неиспользованным, уничтожали.[672]

Для насыщения ядом оружия на плоском наконечнике стрелы вырезался спиральный желобок, а основание наконечника подрезалось таким образом, чтобы он обламывался в теле животного. Наконечник напоминал формой стилет и инея около 15 см длины, а кураре покрывал его на ²/₃. Яд сохранял свою силу в сухом состоянии десятки лет. Состав его имел разные варианты.

О сипе этого яда можно судить по опытам. В быка, весом более 400 кг, были выпущены три стрелы, предназначенные для охоты на диких свиней. Две стрелы попали в бедра, над коленным суставом, третья — в ноздрю. Кураре оказало действие через четыре минуты. Но бык еще десять минут упирался, стараясь не упасть. После двух шагов он свалился на бок. Паралич дыхательных органов наступил спустя 25 мин. после ранения.[673] Кураре не представлял прямой опасности для охотников, поедающих мясо убитых им животных, и употреблялся на обширной территории Южной Америки.[674]

Способы охоты в северной зоне

В северных странах до введения огнестрельного оружия охота сохраняла много примитивных черт, свойственных каменному веку. Индивидуальная охота на лося с тактическими уловками существовала у орочей. Охотник ловил момент, когда лось летом в ночные часы приходил на озеро купаться. Он на берестянке (оморочке) прятался за кустом или в береговом камыше. Если появлялся лось и погружался в воду с головой, охотник стремительно выплывал из своего укрытия и поражал животное копьем в шею, как только оно поднимало голову. Затем быстро скрывался, действуя двулопастным веслом. Раненый зверь выскакивал из воды вместе с копьем, но его нетрудно было найти по следу.[675] Опасное ранение причинял удар копья в органы пищеварения.

Канадские индейцы во время охоты на лося пользовались трубой из бересты для заманивания самцов, подражая призывным звукам самки. Труба (бунику) служила гольдам и орочам для имитации воинственного рева изюбра-самца, вызывающего на бой других самцов, которые спешили, чтобы померяться силами с соперником из-за самки. К той же категории принадлежало подкрадывание вооруженного охотника к стаду диких оленей, скрываясь за телом дрессированной самки (манщика).[676] Другим способом служило пускание самки в стадо диких животных. Охотники, воспользовавшись дракой диких самцов из-за новой самки, убивали оленей.

Применялась и маскировка. Зимой защитным цветом был белый мех одежды из шкур белого оленя. Существовал подвижный щит из доски, за которым прятался крадущийся на животе охотник. Щит передвигался на полозьях. В центре было отверстие для наблюдения и стрельбы. Лук находился за щитом в горизонтальном положении.

Индивидуальные способы были трудоемкими и ненадежными. Эскимосы-карибу иногда неделями преследовали оленей, а в результате убивали лишь одну особь. Чтобы подойти ближе, они надевали голову оленя с рогами и подражали реву самца. Запах оленьей шкуры перебивал залах человека. Такой способ мог быть удачным в период течки и воинственного пыла самцов. В другое время охотники одевали на себя волчью шкуру. В этой маскировке они старались застать стадо оленей вблизи водоема. Не только от оводов и комаров, но и от волков олени в летнее время спасались бегством в воду, во здесь их встречала засада.

Массовая охота на оленей (поколюга) часто происходила в зоне тундры или на границе леса и тундры, когда стада переходили из лесов в тундру и обратно. На летние тундровые пастбища они перекочевывали в мае, а из тундры в леса — в августе или сентябре.

Охотники собирались большими группами возле речных переправ и выходили из засады, когда оленье стадо запружало реку. Пешие охотники отрезали пути оленям с обоих берегов, а охотники на лодках, вооруженные длинными копьями, закалывали плывущих животных. Благоприятной была осенняя переправа. Весной нередко стада проходили реки еще по льду. Осенью олени были более упитанными, и их убивали сотнями, ради запасов мяса на всю зиму.[677]

Ихалмюты —эскимосы земли Барренса (Канада) знали, что предвестником приближения оленей служило появление птиц, волков и лисиц. Но оленьи стада не всегда проходили по старым маршрутам. Опытные охотники определяли и другие возможные пути сезонных миграций. У речных переправ строились длинные ряды каменных столбов, сходящиеся углом у берега реки, где находилась засада охотника на лодках. Задача состояла в том, чтобы натравить стадо в этот треугольник еще до того, как оно появится в окрестностях переправы. Загон производился соединенными усилиями стариков, женщин и подростков. Каменные столбы своей формой напоминали человеческие фигуры, и олени их принимали за цепи расставленных охотников. Ихалмюты били оленей в воде с каяков копьями, а мертвых и тяжело раненных животных течением реки сносило вниз, прибивая к берегу на поворотах русла.

Женщины потрошили туши оленей, снимали шкуры, отрезали головы, отделяли от мяса и связок мозговые кости. Сало вытапливалось, мясо варилось и сушилось. Свежее оленье мясо хранили под каменными кучами, откуда его не могли достать волки и росомахи. Близость вечной мерзлоты предохраняла оленину от разложения. Опускали выпотрошенных оленей в шкурах на дно реки у самого берега и прижимали сверху тяжелыми камнями. Мясо, омываемое быстрыми потоками воды в холодной речной глубине, оставалось свежим почти до конца лета.

В зимнее время строились снежные ловчие ямы, применялись снежные наклонные траншеи, постепенно углубляющиеся.[678] Олень, увлекаемый приманкой, протискивался в траншею по склону, но выйти на нее уже не мог. Предметом охоты с собаками был мускусный овцебык (Ovibos moschatus). Приближение собак заставляло стадо овцебыков смыкаться в тесное кольцо, выставив головы с мощными рогами наружу. Тактика обороны, успешно применяемая овцебыками против нападения волков, имела здесь противоположный эффект. Собаки окружали стадо без шума и лая. Охотники оставались незаметными. Когда цепь охотников оказывалась на нужном расстоянии от стада, условным звуком собаки отзывались назад. Охотники начинали пускать в овцебыков стрелы, прячась за естественные укрытия. Это приводило все стадо в замешательство. Собаки скова пускались в дело, чтобы отвлечь внимание овцебыков от людей. Охотники, выскакивая ив-за камней и кочек, били растерявшихся животных короткими копьями с близкого расстояния. Если было необходимо, люди прятались от яростно оборонявшихся животных за свои укрытия, за трупы павших овцебыков.[679]

У эвенков, манси, хаптов, коми-зырян и других народов севера часто практиковалась «гоньба» оленей и лосей по снежному насту. Обычно такая охота происходила в феврале и марте, когда от пригрева солнца и заморозков снег покрывался твердой коркой.[680] Охотники на лыжах с собаками гнали стадо оленей или лосей с протоптанных троп на открытые низины. Ноги животных проваливались, кожа на ногах рвалась о твердую корку наста.

Аналогом африканскому «хопо» на севере служил «загон». Он строился из кольев и плетня в виде большого треугольника со сторонами в несколько километров. Вершина треугольника заканчивалась глубокой ямой. К столбам, где плетня не было, подвешивались пугала. Лопари называли такое ограждение «вуолмен».[681] У ненцев в Туруханском районе Красноярского края загоны строились из кольев с чучелами-пугалами в зимнее время, а летом копья заменялись чучелами из земли и дерна. Колья ставились только вблизи вершины треугольника и связывались ремнями. Вершина треугольника упиралась в большую сеть, натянутую на столбах.[682]

Охота на оленей загоном производилась и в лесах. У приобских остяков ограждение вокруг обнаруженного стада оленей создавалось из одежды охотников, развешанной на деревьях с подветренной стороны, и веревочных петель, подвешенных на деревьях с противоположной стороны. Охотники с луками и стрелами закрывали оба прохода между этими линиями заграждений. Несколько охотников становилось на линию развешанной одежды, чтобы испуганные животные не прорвались через нее. Олени испуганно бросались от одной линии к другой, но падали, пораженные стрелами, или запутывались рогами в петлях.[683]

В этом способе охоты, как и в загонах у туруханских ненцев, обращает на себя внимание уменьшение количества участвующих в облаве охотников. На смену массового участия людей обоих полов и всех возрастов вырабатываются приемы, имитирующие живых охотников, используется природная обстановка.

На севере были в употреблении самострелы. Зимой они ставились около ключей и ледяных накипей, куда лоси приходят пить и лизать лед, летом — у солонцов и озер. В зимнее время у самострелов лучше сохранялась упругость лука и крепость тетивы, страдавшие летом от дождей, вечерней и утренней росы.

Самострелы настораживались перпендикулярно лосевой тропе, в кустах. Их ложа укрепляли на двух кольях, вбитых в землю расщепленными концами вверх. Дуга лука помещалась в переднюю зарубку ложа, а тетива натягивалась и помещалась в выемку палочки (сторожка), привязанной к задней части ложа. Передний конец палочки подтягивался к ложу петелькой (гужиком), с которой соединялась тонкая сима, привязанная вторым концом к дереву или кусту, расположенному на другой стороне тропы. Сима часто делалась из белых конских волос. Самострел срабатывал в тот момент, когда животное касалось симы. Самострелы ставились на косулю, кабаргу, изюбра, оленя, кабана, волка и лисицу на разных уровнях, в зависимости от роста животного. Стрела нацеливалась в грудь или живот.[684]

Конструкции самодействующих устройств у северных охотников А. А. Силантьев[685] еще в конце прошлого века разделил на четыре категории:

1) давящие своей тяжестью (пасти, слопцы, кулемы, плашки, лисьи башмаки);

2) ущемляющие (капканы, рожны, сжимы, щемихи, черканы);

3) ранящие и убивающие (самострелы, очепы, кляпцы);

4) ловушки (петли, силки, тенета, сети, перевесы).

Совершенствование и распространение этой автоматики здесь во многом было обязано внедрению железных орудий.[686]

Ловчие ямы на севере были долговременными сооружениями, рассчитанными, если их ремонтировать, на десятки лет. Это — западносибирские «катушки» для поимки волков, построенные на принципе использования обледенелых спусков на склонах холмов, берегов рек, оврагов, где волки прячутся зимой. Для охоты на косуль, изюбров и лосей ямы строились в сочетании с изгородью, которая шла зигзагами по лесистым холмам. Ямы выкапывались на тропах, низинах или оврагах, в таких пунктах, где изгородь прерывалась, чтобы сделать узкий проход (лаз).

Древнее происхождение имели «засеки» и «загороди», охотничьи сооружения, достигшие в поздние эпохи предельных масштабов.

«Засеки» возникли еще в палеолите, как об этом мы знаем из наскального изображения в гроте Марсула. На Таймыре и в Якутии заграждения из срубленных и поваленных в одну линию деревьев сочетались с другими средствами. А. Ф. Миддендорф писал: «На Становом хребте я несколько дней сряду ехал вдоль таких засек. Обыкновенно они тянутся по хребтам возвышенностей; одно дерево за другим надрублено на высоте лосиной груди и повалено для заграждения пути. На 40, 60 или более шагов расстояния, в более редких местах, по которым животные обыкновенно проходят быстрее, повален более толстый ствол и оставлен проход шага в полтора. Но в этих проходах встречает животных не охотник, а либо силки, либо ямы, либо самострелы».[687]

Высшую ступень среди долговременных устройств занимали «загороди». На десятки километров вдоль рек ставились заборы из кольев и поперечных шестов, связанных гибкими прутьями. Через 40—50 и в заборах делались двухметровые проходы с самострелами или ловчими ямами. «Загороди» преграждали лосям и оленям путь к воде.[688] Животные вынуждены были идти через проходы. Иногда в проходах ставилось по два самострела. На дне ям трехметровой глубины вкапывались острые колья. Некоторые ямы были укреплены срубами. В проходах ставились и «очепы», состоящие из тяжелого бревна с вправленным в него под прямым углом ножом. П. С. Паллас называет его «тяжелым творилом.[689] «Загороди» ставились на Урале, у вогулов, у сибирских народов от Оби до Амура[690] и в МНР.[691] Такие крупные охотничьи сооружения возможны были на известном уровне развития первобытнообщинного строя, требовали систематического надзора, ремонта и защиты от покушений со стороны членов соседних общин.

Охота на морского зверя

Высокие технические средства, приемы и навыки были достигнуты в охоте на морского зверя. Своеобразие этой охоты состояло в том, что человек вынужден был вести борьбу с сильными животными у воды, на воде, нередко на волнах бурного моря.

Изображение тюленей известны среди палеолитических гравюр на кости. Рисунок, изображающий тюленя, вырезан на просверленном клыке медведя из грота Дюрюти.[692] З. Пьетт упоминает о изображении тюленя в гроте Гурдан (Гаронна). Рисунки тюленей на кости найдены под скальными навесами в Монгодье (Дордонь), в Меже (Тэжа) и в Врассампуи. Обитатели пещер, очевидно, встречались с тюленями на морском берегу или даже охотились на них, когда животные выходили на лед. Они могли сталкиваться с ними и в руслах рек, куда пробирались тюлени. На севере Европы найдены наскальные изображения более позднего времени (на р. Быт, близ г. Беломорска). Костные остатки тюленей установлены под скальным навесом в Кастане (долина Везера), в пещерах Альтамира, Гримальди и Раймонден.

Серые тюлени в нору размножения и лактации избирают высокие скалистые берега, где проводят несколько дней. На Фарерских островах, у берегов Норвегии, Шотландии и других местах еще в недавнее время их убивали ударами дубинок по голове.[693]

Промысел тюленя на севере Европы приобрел значение в мезолитическую эпоху, начиная с литориновой фазы в Прибалтике. Остатки этого животного обнаружены в Дании на стоянках культуры Эртебёлле. В юго-западной Норвегии кости тюленей (серого и лысуна) найдены на стоянке Виста. Аналогичные находки сделаны в Эст. ССР (Кунда), Латв. ССР, Лит. ССР и ГДР. В Англии кости тюленей обнаружены на о-вах Оронзей а Ригса. В это время здесь употреблялся гарпун, о чем свидетельствует найденный в Швеции, близ г. Норркёпинга, в 1907 г. экземпляр вместе с костями тюленя. Гарпун имел два шипа, принадлежал к съемному типу с двумя отверстиями для привязи линя.[694] В 1935 г. в Финляндии у Нярь-песе обнаружен гарпун вместе с ребрами гренландского тюленя. Этот экземпляр имел четыре шипа, а для привязи линя служили две зарубки на черенке.[695]

В неолите на севере Европы мы знаем большое число местонахождений, содержащих кости тюленя. В Дании — это о-ва Хессель, Фюм, в Норвегии — поселения Шипехеллерн и Рушенессет, в Швеции — о. Готланд. Еще отметим Алландские острова, побережье Финляндии, восточные берега Балтийского моря. В поселении на Ладожском озере[696] найдены остатки 20 тюленей. Эта мелкая разновидность тюленей (кольчатая нерпа — весом 80 кг) и сейчас нередко заходит в р. Неву. В марте самки отправляются в логовища кормить детенышей. Они располагаются в торосах, сугробах и надувах на льду озера, неподалеку от отдушины-продухи. В такие моменты их можно бить и забирать детенышей, можно маскироваться и ожидать у отдушины появления самки.

По другому старинному способу, нерпу били на талом льду.[697] Байкальские охотники на весенних лежбищах применяли парус, очертания которого издали имели форму тороса или сугроба. Под прикрытием его охотник приближался и поражал зверя. Летние способы («на засидках», «складом» и «подъездом на лодке») характерны применением засад, рассчитаны на ловкость и знание повадок зверя. Поскольку недавние способы охоты базировались на биологии и повадках тюленя, они могли отличаться от древних лишь характером применяемого оружия.

На берегах южных морей Азии в неолите приобрела значение охота на дюгоней. Кости их обнаружены в дюнном поселении Бау-Чо на территории ДРВ.[698] Древние насельники восточного побережья Индокитая промысел морского зверя сочетали с рыбной ловлей, охотой на кабана, оленя, на пеликанов и черепах.

Исследования Г. Д. Скиннера[699] показали, что гарпунная охота на морских млекопитающих представляла в Новой Зеландии развитый промысел, утраченный впоследствии. Типы гарпунов составляли шесть групп и были распространены от Окленда до Отаго и на о-вах Чатам. По мнению Б. Анелла, полинезийская гарпунная техника имела корни в неолитическом зверобойном промысле Японии и Курильских островов. Гарпунную технику Андаман, Филиппин и Торресова пролива он выводит из Индийского океана.[700] Эти соображения можно принимать во внимание, но нельзя считать доказанными.

Об охоте на китов археология не дает достоверных свидетельств. Даже там, где встречаются остатки китовых костей, нет оснований считать их результатом охоты. Начиная с мезолитического времени человек использовал для пищи и технических нужд трупы китов, выброшенных на берег. Такой способ получения китового мяса, жира я костей существовал в приморских странах Европы, Азии, Африки и Америки еще недавно. Г. Кларк считает, что наскальные изображения дельфинов, касаток, морских свиней, а также лодок, обтянутых шкурами, в Норвегии (Рёдей, Валле, Форсельф, Эвенхус и др.) говорят нам об охоте на мелких китообразных[701] в неолите. Это показывают и костные остатки в скандинавских странах. Что касается больших китов (гренландских, синих, полосатиков), охота ка них требовала высокой квалификации.

Охота на дюгоня в южных морях отражает более ранние этапы развития как по оснащению, так и по технологии. Эта охота в Южной Азии существовала у андаманцев[702] и филиппинцев, в Океании — у папуасов и австралийцев Торресова пролива. Дюгоня били съемным гарпуном. На островах Торресова пролива древко имело длину 3—4.5 м, а более толстый конец был полым. Сюда вставляли гарпун и прочно замазывали смолистым веществом. Гарпун изготовляли из твердого дерева или кости, и в поперечном сечения он имел треугольную форму. На каждом аз трех ребер гарпуна был вырезан ряд коротких зубчиков. Линь привязывался к гарпуну за шейку, расположенную между зубчиками и муфтой в форме кольцеобразного расширения, служащего упором для трубчатого конца древка. Хорошие гарпуны высоко ценились на Новой Гвинее. Один гарпун был равен стоимости долбленой лодки или ожерелью из белых раковин.[703]

Туземец наносил удар копьем по зверю и одновременно прыгал с лодки в воду и нырял. Это делалось во избежание опрокидования лодки резким рывком животного. Очевидно, прыжок увеличивал силу удара и глубину проникновения гарпуна в тело дюгоня. К нырнувшему спешил на лодке другой охотник и подбирал его. Ныряние в воду практиковалось и во время охоты с платформы, сооружаемой в той части береговой полосы, куда приходили дюгони есть водоросли. Охота на дюгоня при помощи платформы ограничивала промысловые возможности, но экономила силы охотников, так как задний конец снасти был привязан. Не требовалось всюду следовать на лодке за раненым животным и подвергать себя риску.

Полинезийцы Маркизского архипелага гарпунами били скатов и акул.[704] Для охоты на крупных скатов объединялось несколько лодок в один отряд. Головное судно имело на борту предводителя охоты и еще двух человек. Другие лодки следовали за первой на определенном расстоянии. Скат, пораженный гарпуном, уходил глубоко под воду. Однако лодка, к которой была привязана снасть, не позволяла раненому животному уйти с глаз охотников. Лодка опрокидывалась, превращаясь в поплавок. Людей с нее подбирали другие лодки. Преследование ската продолжалось до полной потери им сил. Длительный опыт научил охотников не допускать опрокидывания лодки от рывка ската. Они стали бить гарпуном не в «центр» его тела (в голову или снизу), а в край бокового плавника. При таком ранении сила рывка ската и опасность нападения его на лодку были меньше, но требовалось больше времени на изматывание сил животного.

Гарпуны делали из твердого дерева или из бедренной кости человека. Они имели длинный и слегка уплощенный наконечник с двумя зубцами на каждой стороне. Посередине просверливалось круглое отверстие для линя. Гарпуны из человеческой трубчатой кости имели на заднем конце (ножке) естественный желоб, облегчавший привязывание к переднему концу древка. Чтобы предохранить повязку от соскальзывания, на наружной стороне заднего конца гарпуна вырезался выступ[705]

Высокой специализации техника охоты на китообразных достигла в Арктике, где жизнь полностью зависела от запасов мяса, сала, шкур, костей и бивней этих животных. В зимний период гренландские эскимосы охотились на тюленей, используя ледяные отдушины. Охотник сидел у отдушины на скамейке с теплой подкладкой в ногах. Он ожидал, когда тюлень подплывет и просунет в отдушину нос. Удар наносился гарпуном в ротовую полость, в шею или в грудь. Добычу охотник вытаскивал, предварительно расширив отверстие пешней из моржового бивня. Иногда приходилось добивать животное на льду.

В солнечные весенние дни тюлени выбирались на лед. В это время охотники сами пробивали во льду широкие проруби для облегчения их выхода. Они ложились животом на низкие салазки и старались подражать движениям тюленей, делая соответствующие повороты головой и хрюкая в тон животным. Обманутые тюлени подпускали людей на дистанцию полета копья. Когда они выбирались на лед целыми стадами, охота принимала характер настоящей облавы с участием многих зверобоев.[706]

Чукчи имели особый инструмент из кости (вабик) в форме вилки для поскребывания по льду, подражал царапанью нерпы. Животное приближалось, принимая поскребывание за звуки другой нерпы.[707] Осенью производилась охота на лодках с трещотками, когда тюлени собирались стадами в устьях рек. Эскимосы, производя шум инструментами я криками, гнали их вверх по течению. Тюлени скрывались под водой. Когда они всплывали на поверхность, чтобы набрать свежего воздуха, охотники поражали их копьями. Если тюлени выбрасывались на берег, их окружали женщины и дети с камнями в руках, а на помощь спешили мужчины на лодках, отрезая животным отступление к воде. Такая охота в удачный день давала до 9—10 тюленей на одного охотника.

В летнее время применялась охота в каяке с пузырем и гарпуном. Охотник, приметив тюленя в море, старался приблизиться к нему, с подветренной стороны, имея за спиной солнце. При морской качке каяк с охотником время от времени скрывался за волной, что позволяло быстрее приблизиться к добыче. В момент, когда волной каяк поднимало вблизи зверя, охотник брал весло в левую руку, а правой хватал копье с гарпуном и кидал его при помощи копьеметалки в тюленя. Гарпун вонзался в тело тюленя, древко падало в воду, линь разматывался и следовал за нырнувшим раненым животным. Охотник выбрасывал в воду пузырь, к которому был привязан второй конец линя. Тюлень всплывал и нырял еще глубже, увлекая под воду даже пузырь. Но он не мог высвободиться от поворотного гарпуна. Охотник на каяке следовал за пузырем и добивая зверя ударом одного или двух обычных копий. Добычу охотник брал на буксир, привязав к ней один из запасных пузырей. При успешной охоте каждый из участвующих в ней буксировал до 4 тюленей. Пузыри делали из тюленьей кожи. Крупные были способны вытеснить до 50 кг воды.

Охота на тюленей имела много способов. На Камчатке их ловили в устьях рек сетями. Чукчи употребляли приманку из шкуры нерпы, наполненной воздухом.[708]

Охота на моржа значительно опаснее и труднее охоты на тюленя. Морж достигает 3 м длины и более тонны веса. Крепкая кожа, солидная жировая прослойка создают хорошую защиту. Морж вооружен парой бивней и после ранения нападает на охотника. Поэтому размеры поворотных гарпунов другие, иная тактика, рассчитанная на большую силу зверя и повадки. В остальном те же плавательные средства, та же гарпунная техника с копьеметалкой, пузырем и линем.

Свои особенности имела групповая охота алеутов на морскую выдру. От 10 до 25 человек на байдарках двигались но волнам фронтальным строем. По сигналу веслом одного из них охотники спешили к ныряющему животному и пытались вонзить в его тело гарпун. При обнаружении нескольких выдр охотники разбивались на малые группы. Аналогичной была охота и на морских котиков. Лишь в отдельных случаях удавалось убивать их на лежбище ударами дубинок но голове, предварительно отогнав от берега быстрой высадкой партии охотников с моря.

Охота на кита считалась событием в хозяйственной жизни эскимосов, сложным как в техническом, так и в организационном отношениях. Охотники одевали лучшие одежды и брали в поход женщин, усаживая их в большие лодки (умиаки). Женщины чинили одежды мужчин, помогали грести, приводили в порядок лодки и т. д.[709]

Не менее предусмотрительно к этому относились и индейцы с мыса Флаттери в штате Вашингтон. Они били китов двукрылым гарпуном, привязанным к крепкому тросу, скрученному из китовых сухожилий. В прошлом китовый гарпун составлялся целиком из рога и кости. Позднее его головная часть делалась из плоского куска меди или железа, к которому прикрепляли два зуба из оленьего рога. Гарпун и привязь покрывались смолой, вытопленной из канадской ели. Древко делали из двух кусков тиссового дерева. Место соединения обматывалось тонкими полосками коры. В длину древко имело около 2.5 м и наибольшей толщиной отличалось в средней части, на месте соединения. Один конец древка вставлялся в полость гарпуна, лежащую между зубцами, другой оставался свободным. Трос привязывался одним концом к гарпуну, а другим — к поплавку — целой тюленьей шкуре, перевернутой мехом внутрь я наполненной воздухом. Гарпун вонзался глубоко в тело кита; а древко выскакивало в воду и подбиралось охотником в лодку. Гарпун, брошенный в голову кита, был соединен с одним поплавком. Гарпуны, бросаемые в туловище, имели по нескольку поплавков. В охоте принимало участие много китобоев, и случалось, что к киту прикрепляли 30—40 поплавков. В таком положении он не мог погрузиться в воду.

Убитого кита буксировали во время морского прилива на мелкую часть прибрежной полосы. С отливом начиналась спешная работа по снятию с кита сала, уса и других ценных частей.[710]

По С. Крашенинникову,[711] айны били китов отравленными трупным ядом стрелами. Охотники с р. Олюторы (коряки) ловили китов огромными сетями, связанными из моржовых ремней. Чукчи, подобно эскимосам, выезжали на лодках в море и били китов крупными гарпунами поворотного типа, соединенными с поплавком из китового пузыря.

Ительмены пользовались «дарами океана» — мертвыми китами, прибитыми к берегу, нередко растерзанными зубами касаток. «Жители Камчатки, — писал С. Крашенинников, — получают от китов большую пользу. Из кожи она делают подошвы и ремни; жир едят и жгут вместо свечей, мясо употребляют в пищу, из усов делают сети для лисиц в рыбы и сшивают ими байдары. Из нижних челюстей делают полозья для санок, черенки для ножей, кольца и другие мелочи. Кишки служат вместо кадок и бочек. Жилы вдут на изготовление капканов и веревок, а позвонки — для ступ. Самым вкусным считаются язык, ласты и жир.[712]

Закономерности развития охоты

К числу основных тенденций развития первобытной охоты принадлежит рост состава охотничьей добычи путем включения новых животных видов. К мелким и средним животным предчеловеческой стадии охоты (австралопитеки) в древнем палеолите присоединяются виды таких крупных животных, как слоны, носороги, мамонты, гигантские олени, медведи, бизоны. В позднем палеолите становится возможной охота на лошадей, северных оленей, сайгаков, способных передвигаться по открытому пространству с большой скоростью. На исходе палеолита намечается, а в мезолите и позднее получает распространение охота на птиц и морских животных — менее обычной добычи в предшествующие эпохи. Это увеличение видового состава охотничьей добычи является общеисторической тенденцией развития охоты в целом, показывающей, с чего начинало общество, овладевая природными ресурсами. В конкретной обстановке охота во многом зависела от географических условий, ландшафта, действительного состава животных.

Обращаясь к разным географическим зонам, убеждаемся в наличии неравномерного распределения охотничьих богатств. В тропических областях находим очень широкий состав охотничьих животных, включающий толстокожих (слонов, носорогов, гиппопотамов), кабанов, антилоп, оленей, буйволов, медведей, обезьян, грызунов, ящеров, змей, птиц, представленных большим разнообразием видов. Следуя от тропиков на север иди на юг через горные области и пустыни, наблюдаем постепенное уменьшение видового богатства фауны.

В таежной полосе существенную роль в охоте играют лось, северный олень, бурый медведь, пушные животные, лесные птицы. Охота в зоне тундры сосредоточивается почти на одном стадном животном, северном олене, я водоплавающих птицах. В прошлом известную роль здесь играл овцебык. Для прибрежных охотников крайнего севера основой хозяйства служит морской зверь (тюлень, морж, кит).

Казалось бы, при таком распределении фаунистических богатств роль охоты в жизни общества должна была уменьшаться от экватора к полярным областям. В действительности важной закономерностью в зональном размещении охотничьих хозяйств является все возрастающее усиление роля охоты от экватора к полярным областям в процессе освоения человеком земного шара. Эта тенденция находится в соответствии с биоценологическими факторами. В тропической лесной зоне, тем более в акваторией полосе, охота никогда не имела основного значения, оставаясь в подчиненной роли к собирательству но количеству добываемой пищи этими двумя способами. Биоценозы этой зоны не благоприятствовали удельному весу охоты в жизни общества ввиду того, что богатству видов здесь сопутствует малое число особей. А. Уоллес один из первых обратил внимание, что в малайской римбе легче поймать сто представителей различных видов бабочек, чем сто особей одного вида.

В умеренной и холодной зонах существует обратное соотношение: немногочисленные виды представлены массовыми скоплениями особей, достигающих больших концентраций у стадных животных. Однако отсюда не следует вывод, что от экватора к полюсам увеличивается абсолютное число особей млекопитающих. В тропической зоне лежат древние центры видообразования, и богатство животного царства здесь максимально. Но разнообразие животных видов исключает специализированную охоту. Массовые скопления млекопитающих встречаются лишь на горных плато тропических стран, приближающихся по некоторым признакам к степям умеренного пояса. Это саванны Восточной Африки, где роль охоты возрастает. Области с влажнотропическим лесом являются неблагоприятными для развития охотничьего хозяйства.[713] Охота в тропических странах имела меньшее значение еще и потому, что здесь потребность в мясной пище ниже, чем в умеренной и холодной зонах, а также отсутствовала надобность в шкурах для одежды.

Перемещаясь от экватора к северу или югу, мы видим, как роль охоты все более и более повышается. Южная и Северная Африка в палеолитическое время представляют области большого значения охотничьего хозяйства в жизни человека. На юге Африки, где климатические условия в сравнении с Сахарой не изменялись, охота свое значение сохранила вплоть до европейской колонизации. Особую роль охота приобрела в приледниковой зоне Европы и Азии, где сосредоточивалась фауна субарктической адаптации. Именно здесь мы находим те абсолютные формы охотничьего хозяйства, которым подчинены все стороны жизни палеолитического общества: техника, идеология, искусство. В послеледниковое время, когда в тропических и умеренных золах континентов возникает земледелие, на севере Европы, Азии и Америки охота вместе с рыболовством продолжает господствовать еще долго. А на крайнем севере этих материков специализированная охота на морского зверя сохраняет до наших дней абсолютные формы, свойственные приледниковым областям палеолитической эпохи.

К числу особенностей, отличающих охоту в северных областях земного шара от охоты в тропических странах, относится ничтожная роль в лесах и тундре огневых способов получения добычи. Это заставляет думать, что огневая охота не играла и не могла играть сколько-нибудь значительной роли в хозяйстве палеолитического человека приледниковой полосы Европы и Азии.

В зоне тундры и северного леса не могли практиковаться такие охотничьи приемы, как ныряние под воду для ловли водоплавающей птицы или при гарпунировании морского зверя. Но охота на севере позволяла широко применять такие долговременные сооружения, как засеки, загороди, заставы из самострелов.

Одновременно с зональным освоением охотничьих территорий в направлении от экватора к полярным областям наблюдается проникновение человека в охотничьи угодья различных географических ландшафтов. Осваиваются лесные массивы, степные пространства, области пустынь, горные и высокогорные ландшафты, болота, лагуны и дельты рек, прибрежно-морские страны и архипелаги островов, территории с субарктическим и арктическим климатом. В погоне за зверем происходит заселение человеком земного шара как в границах Старого Света, где протекал процесс антропогенеза, так и за его пределами путем миграции на другие континенты (Америка, Австралия).

На ранних этапах развития охоты вся добыча использовалась в пищу — съедались мышцы, соединительная ткань, внутренности, головной и костный мозг. Есть основания предполагать, что синантропы уже снимали шкуры с убитых животных для употребления в качестве подстилки в пещерном убежище, обрабатывали черепные кости и рога оленей при помощи каменных орудий и огня. В мустьерских стоянках шкуры обрабатывались и даже сшивались простейшим способом. Кости употреблялись в качестве ретушеров, подкладок при обработке каменных орудий и других целей.

В позднем палеолите существовала кожаная и меховая одежда, использовались волосы и сухожилия. Чашами служили тазовые и черепные кости. Бивни, трубчатые кости, рога, зубы, ребра являлись материалом для различных изделий. Жир, мозг, соединительная ткань, помимо пищевого значения, выполняли различные функции при обработке кожи, шкур, в косметических и лечебных целях.

Разносторонняя эксплуатация добычи в хозяйственной жизни достигла наиболее высокой степени у обитателей крайнего севера: охотников на северного оленя и охотников на морского зверя, как об этом мы можем судить по этнографическим данным. Одежда, обувь, головные уборы, рукавицы, постели, мешки, покрытые жилищ, ремни, плавательные пузыри, сосуды для жира и воды, обтяжка лодок — все делалось из шкур и внутренних органов тюленей. Твердые части морских животных (кости, бивни, китовый ус) служило для выделки почти всех необходимых орудий и предметов обихода, отчасти заменяя дерево (каркасы каяков, полозья для нарт, остовы летних жилищ и др.).

Таким образом, здесь мы имеем дело с автономной формой охотничьего хозяйства, при которой разностороннее использование добычи доведено до пределов удовлетворения почта всех жизненно важных потребностей.

В эпохи палеолита и мезолита охота оставалась основной отраслью хозяйства. Охотничья добыча доставляла почти все необходимое для жизни: пищу, одежду там, где она была нужна, важные детали жилища, технические материалы для своих орудий, посуды и украшений (кость, рог, бивень, скорлупу яиц страуса, черепаховый панцирь и др.). Полноценная животная пища освобождала организм от излишних нагрузок обмена, сокращала время на поиски средств питания, создавала условия для совершенствования орудий труда, для развития второй сигнальной системы. Охота активизировала деятельность человека, вырабатывала смелость, физическую стойкость, выносливость, пониженную чувствительность к травмам и болевым ощущениям, развивала повышенную наблюдательность и опыт следопыта, практическое знание окружающей природы.

История дровней охоты — это состязание человека со зверем в силе и хитрости на протяжении сотен тысячелетий, и не с одним каким-либо видом, а со всем животным царством. Именно в охоте выразилась самая ранняя и острая форма борьбы человека с природой, завершившаяся победой человека. Здесь ярко выступает диалектика исторического процесса: животное становится человеком, социальным существом через борьбу с миром животных. Однако больших перспектив для прогресса охотничьего хозяйства не было в этом направлении.

Магистральная линия прогресса охоты шла в направлении совершенствования орудий и способов получения добычи. Прогресс механических орудий заключался в улучшении метательных и стационарных средств. Метательные орудия развивались по направлениям: увеличения силы и скорости полета, дальнобойности и точности попадания (рогатина, копье ручное, дротик с копьеметалкой, лук и стрелы).

Совершенствованием формы наконечников, длины, конструкции, способов их крепления к древку решались задачи: 1) глубокого проникновения в тело животных для поражения жизненно важных органов и центров; 2) увеличения площади ранения животного для усиления кровотечения; 3) продления времени заживления раны или даже исключение этого заживления путем оставления наконечника в теле; 4) создания гарпунного оснащения, направленного к тому, чтобы не только нанести глубокое ранение, но и помешать бегству раненого зверя посредством линя, соединяющего наконечник с древком на определенном расстоянии. Формы каменных наконечников развиваются по следующим типам: листовидные, с выемкой, черенковые, крылатые. Костяные и деревянные наконечники получают зубчатую структуру, шиповую, гарпунную.

Прогресс других метательных орудий (палицы, бумеранга, пращи, бола, духовой трубки) имел для развития охотничьего хозяйства меньшее значение. Однако и здесь наблюдается определенное движение вперед. Например, простая палка с заостренными «овцами, вращающаяся в полете, постепенно приобретала способность летать по криволинейной траектории. От обыкновенного камня, бросаемого рукой, прогрессивный путь вел к -праще и камнемету.

Стационарные механические средства охоты (ловчие ямы, силки, сети, западни, к капканы, очепы, ловушки, самострелы, черканы, жомы и т. и.) являлись примитивными одноактными автоматическими устройствами, работающими без присутствия человека. Их изменение происходило в сочетании с различными заградительными системами, направляющими движение животных.

Путь развития петельных устройств рисует последовательную картину прогресса, ведущего к появлению автоматических аппаратов. Вначале имеем петлю пассивного действия. Это ременная или текстильная петля, распяливаемая перед приманкой и затягивающаяся на животном в силу его движения. Усложненным вариантом петли пассивного действия являются многопетельные устройства новозеландского типа для ловли водоплавающей птицы. Более совершенной формой была петля активного действия, задний конец которой привязывался к стволу гибкого молодого дерева. Такая петля затягивалась на животном и вздергивала его на воздух с приведением в действие спускового механизма. Пределом силковой автоматики следует считать океанские трубчатые переносные петельно-пружинные снаряды.

Важно отметить, что пройденные ступени техники не являются тупиками. Петли пассивного действия находят свои пути развития. На основе многопетельных систем возникают крупноячеистые сети для ловли животных, развиваются арканы и лассо, создаются крупные ременно-силковые комплексы для ловли слонов в Южной Азии. Даже такой примитивный способ, как ловля водоплавающей птицы руками, вероятно восходящий к древнему палеолиту, постепенно прогрессирует. От простого ныряния австралийцев под стаю уток этот способ ведет к тыквенному маскировочному скафандру, а затем к китайскому скафандру с кормушкой.

Развитие орудий, средств и способов охоты происходило как общими для всех стран и континентов путями, так и особенными, имеющими местное или зональное значение.

Наиболее распространенными метательными орудиями были копья, лук и стрелы. Их общность для всех стран объясняется существенными преимуществами: способностью наносить глубокое ранение в намеченную точку тела на известной дистанции, применять в охоте на самых различных животных. Вместе с тем трудно указать области в пяти частях света, где.копья отсутствовали бы, чего нельзя сказать о луке и стрелах.

Еще более ограниченное значение имели метательные палицы и бумеранги, оставаясь эффективными лишь в охоте на мелких животных открытого ландшафта и птиц, особенно водоплавающих. В охоте на крупных животных они были мало действенны по причине слабости их ударной силы, недостаточной точности полета.

Метание дротиков при помощи копьеметалки, кроме Австралии и Новой Гвинеи, имело место у эскимосов, алеутов и южноамериканских индейцев. В западной Европе копьеметалка применялась охотниками позднего палеолита.

Праща и бола, возникшие из ручного камнеметания, играли неодинаковую роль в охоте. Праще принадлежала вспомогательная роль. Она была средством вспугивания животных, особенно в горных странах. В наше время праща сохранилась, например, у тибетских пастухов, которые камнеметанием направляют движение стад яков. Бола применялась у народов крайнего севера при охоте на птиц. В Аргентине это орудие употреблялось для охоты на местных страусов (нанду) и гуанако. В Южной Америке существуют все три типа бола: с одним, двумя и тремя шарами, Бола с одним шаром, являющееся начальным типом этого метательного орудия, существовало на о-вах Гильберта и Науру в Океании для ловли фрегатов.

Бола, как и метательная палица и бумеранг, могло быть использовано только в условиях открытого ландшафта (степь, тундра, безлесные берега островов). Характер его вращательного полета и способность обвиваться вокруг встречающегося на пути препятствия делали такое орудие бесполезным в лесной обстановке.

Наиболее локальными и специфичными орудиями охоты следует считать духовые трубки, служащие для охоты на птиц, летяг, обезьян в зоне дождевых лесов Юго-Восточной Азии и Южной Америки и на некоторых островах Океании. Их возникновение вызвано трудностями охоты на эту дичь, обитающую в кронах многоярусных тропических лесов, с помощью других охотничьих средств. Слабое ранение отравленным дротиком было достаточным для поражения дичи. Однако требования, предъявляемые к изготовлению самой трубки, делали возможным обладание ею только на определенном уровне развития техники. Ведда, негритосы (андаманцы, аэта), негриллы Африки, многие охотничьи племена тропических лесов Южной Америки (гуаяки, сириопо, бороро и др.) продолжали употреблять лук и стрелы.

Среди стационарных средств охоты (ловчие ямы, западни, пасти, ловушки, силки, сети и др.) ловчие ямы являлись наиболее распространенными. Начиная с мелких ям для ловли крыс в Океании и кончая большими для ловли слонов и носорогов в Африке и Индии, эти средства хотя и отличались большим разнообразием конструкций, представляли наиболее простые, надежные и долговременные.

Рассматривая технику охоты в общеисторическом плане как совокупность различных орудий и способов овладения добычей, следует заключить, что ее развитие шло не путем их смены при переходе от одной эпохи к другой, а собирания, накопления и обогащения опытом. Рогатина продолжала существовать вместе с дротиком, луком и стрелами. Она дожила до нашего времени.

Ловля водоплавающих птиц руками оставалась у некоторых народов, стоящих на высокой ступени развития.

Это не значит, что все охотники, независимо от условий, в которых сложились их способы, навыки, орудия, сохраняют каждое из достижений их предшественников. Охота на слона и мамонта теряет свое значение и исчезает в послеледниковой Европе. Она сохраняется в тропических странах. Однако сущность прогрессивного развития техники и хозяйства состоит в том, что это развитие происходит кумулятивно. Забитые приемы работы могут быть восстановлены, если в них возникает необходимость. Общество, переходя от низшей ступени развития техники и хозяйства к высшей, оставляет в качестве резервов и старые способы, чтобы применить их, когда это потребуется, или модернизировать их на иных, более передовых началах.

Закономерным в истории охоты является переход ее на известной ступени развития из экономически необходимой деятельности в спорт. Этот переход возникает с появлением земледелия и животноводства, когда количество диких животных становится недостаточным для сохранения их хозяйственного значения.

Охотничий спорт воспроизводит тот вид трудовой деятельности, посредством которой сложились все главные физические и психические особенности человека: мускульная сила, гибкость органов движения, острота чувств, скорость реакции. Охота представляла род деятельности большого психофизического напряжения (азарта). Подобные переживания доставляли удовлетворение, как и всякая высокоэффективная спортивная зарядка. Вместе с тем охота в качестве спорта имела и военное значение, ибо основные охотничьи орудия (рогатины-пики, копья, дротики, луки и стрелы, палицы, топоры, кинжалы и др.) приобретали боевые функции.

В доклассовом обществе охота-спорт нередко получала культовое значение, облекаясь в сложные ритуальные формы. С возникновением имущественного и общественного неравенства охота-спорт становится привилегией верхушки (вождей, царей, представителей жречества), поддерживающей силу и отвагу, необходимую для повелителей и господ.

Спортивное значение охоты зарождается уже в неолитическую эпоху, когда за охотничьей добычей еще сохраняется важная роль получения добавочного мясного продукта, не обеспечиваемого там, где слабо развито животноводство. Но в это время спорт еще не служит целям социальной дифференциации. Однако у некоторых народов, например у гавайцев, далеко зашедших по пути расслоения общества в условиях каменного века, некоторые виды рыболовства превратились в спорт привилегированных.

В железном веке Европы охота, по мнению К. Линднера, отделилась от своей экономической базы у иллирийцев в X—VI вв. до н. э., затем у кельтов. Свидетельством служит известная урна, найденная в Эйзенау (округ Шлохау). На ней изображено преследование оленей группой конных и пеших охотников с копьями в руках и сворой собак.[714] Встречаются и другие изображения на урнах галльштадтской эпохи, найденных в ГДР, на которых изображена гоньба оленей всадниками с дротиками в руках. Охота с собаками на зайца у кельтов описана Аррианом, жившим в первых веках н. э. Охота велась с соблюдением выработанных правил всеми участниками травли зайцев.[715] Основное значение имело не столько овладение добычей, сколько состязание в беге, в показе высоких качеств дрессированных собак.

Совершенствование средств охоты стимулировалось не только необходимостью обеспечить более надежный успех в получении добычи, но и поведением самих животных. Неоднократно подмечалось, что стадные животные, пасущиеся в стели, не боятся охотника, если они находятся от него на дистанции в 180—200 м, которую не покрывает полет стрелы. Животные инстинктивно рассчитывают безопасное для них расстояние.

С появлением в Африке европейских охотников с огнестрельный оружием ото расстояние увеличилось до 500 м.[716]

Отравленное оружие бушменов внушало страх не только соседним племенам, но и хищникам. Обычно львы избегали областей, занимаемых бушменами. Хитро задуманные и бесстрашные приемы ночной охоты на сытых и спящих львов, необычная смерть от яда выработали у последних свои защитные навыки на основе условнорефлекторных связей.

Изменение отношений животных к человеку, затруднившее охоту орудиями дистанционного действия, было одной из причин появления различных механических средств, способных ловить или убивать зверя без непосредственного участия охотника.

Однако отсюда не следует вывод, что систематическая охота на уровне первобытного общества могла привести к истреблению или к значительному сокращению численности определенных видов животных.[717] Некоторое падение численности стад могло вызвать лишь избирательная охота на молодых особей, например детенышей слонов и носорогов, установленная В. Зёргелем. Но слишком редкое население в древнем палеолите, малочисленность охотников этой эпохи едва ли способны были играть существенную роль в сокращении величины стад.

До появления огнестрельного оружия и промыслового значения охоты оптимальное соотношение между числом охотников и количеством животных, являющихся предметами охоты, сохранялось на устойчивом балансе. Есть основания предполагать, что умеренная охота в глубокой древности способствовала воспроизводству популяций, как это наблюдается даже в наше время,[718] когда производится умеренный отстрел промысловых видов. Человек зависел от колебаний численности стад и общего числа животных, которые происходили в природе. Стада могли численно сокращаться от уменьшении кормовых ресурсов или покидать прежние пастбища, увлекая за собой и охотников. Животные могли исчезать полностью, как произошло с мамонтами, гигантскими оленями, носорогами, в силу изменения климатических условий, что оказывало свое влияние на уровень и характер жизни охотников. Но охота продолжала существовать в течение тысячелетий, прогрессируя в средствах и способах добывания зверя. В Австралии, где основой охотничьего хозяйства были ему и кенгуру, устойчивое соотношение сохранялось между человеком, с одной стороны, и этими животными — с другой. Не наблюдалось сокращения стад бизонов, на которых охотилась индейцы североамериканских прерий. А если это происходило, то по другим причинам.[719] То же самое можно оказать и о северных оленях Аляски и Канады, являющихся объектом охоты эскимосов-карибу. Их численность могла падать от бескормицы, болезней, волков, снова восстанавливаться под действием благоприятных факторов. Охота в первобытном обществе существовала за счет естественного прироста животных или даже только части его.

Исторически этот баланс нарушался лишь с возникновением земледелия, когда большие площади пастбищ стали покрываться возделанными полями, а леса начали исчезать, вследствие применения подсечноогневых методов обработки земли.

Животноводство в свою очередь изменяло растительный покров естественных пастбищ, разрушало структуру почв, ухудшало гидроаэроционный обмен, что не могло не привести к уменьшению диких стад копытных. Особенно неблагоприятную роль играла равняя форма животноводства — номадное скотоводство, при котором стада круглый год остаются на подножном корму.

Если собирательство явилось основой, на которой возникло растениеводство и земледелие, то охота служила важнейшей предпосылкой для появления животноводства.

Первой стадией развития животноводства было приручение охотниками диких животных — пойманных, раненых оружием или вынутых из гнезда. Приручение и выращивание имели основной целью располагать живым запасом мясной пищи на трудное время, когда охота окажется безрезультатной. Одновременно выращивание молодых животных служило средствам забавы для детей, предметом забот женщин, особенно бездетных.

Приручение и выращивание диких животных происходило у охотников всех стран, даже там, где, как например в Америке, было одомашнено очень мало видов. У мавайянов (Гвиана), индейцев лесов Перу, бассейна р. Шингу приручением охватывались различные виды обезьян, включая ревунов и капуцинов, многие насекомоядные, грызуны, попугаи, туканы, ястребы, совы, утки, олени, пекари, тапиры, ягуары, оцелоты, ящерицы (агамы, гекконы, игуаны) и др.

Тратилось немало труда и терпения, чтобы из этих животных сделать послушных домашних обитателей. Умение приручить диких животных и птиц было выработано на основе глубокого знания охотниками их привычек, повадок и условий жизни. Приручались даже взрослые животные и птицы, сопротивление которых ломалось решительно. Их сажали в сосуды, ящики, закапывали по шею в землю, не давали пищи и питья, кормили соленым или проперченным, окуривали дымом костра, пока животные не приучались повиноваться, откликаться на зов, различать людей но запаху, позволяли брать себя в руки, привыкали жить вместе с людьми в одном жилище, есть из их рук пищу, возвращались из лесу домой. В итоге некоторые животные привязывались к человеку.

Отсюда не следует, что на стадии приручения охотники стремились к разведению животных. На этой стадии охотников вполне удовлетворяло то, что одни животные являлись запасом живой пищи, другие служили забавой для детей и взрослых, третьи выполняли полезные обязанности. Например, агамы приобретали способность сигнализировать о приближении ягуаров, попугаи ценились ради их перьев для головных уборов, петухи пением возвещали наступление утра или развлекали людей петушиными боями.

Приручение, тем более одомашнение животных, за исключением собаки, не было возможно в период кочевой жизни охотников, когда долговременное жилище отсутствовало, а растительная пища доставлялась только собирательством.

Второй необходимой предпосылкой для возникновения животноводства было начало земледельческого хозяйства. Лишь с этого момента появляются относительная оседлость, более или менее постоянное жилище и необходимые ресурсы растительной пищи, нужные для кормления прирученных животных.