Развод по-русски

Глава 1. Сестры

Вера сидела перед зеркалом и критически обозревала собственное отражение. Итак, тридцать три года. Это по паспорту, а на вид? Ну, с таким выражением лица меньше никто не даст. Неужели у нее всегда настолько озабоченный взгляд? Тоже мне, великий мыслитель современности! На лице молодой женщины в день рождения должна играть беспечная радость — и уж по крайней мере не тягостные раздумья о смысле жизни. Вера изобразила легкую улыбку. Сразу стало гораздо лучше, однако все еще не хорошо. «Неужели это действительно я? — изумленно подумала она. — Эта, извините, зрелая баба, правда, пока без седых волос, зато с какой-то дурацкой складкой на шее и мелкими морщинками возле глаз. Эта посторонняя особа, занятая своими никому не интересными житейскими проблемами, когда я-то знаю, что они не стоят выеденного яйца, потому что мир прекрасен. Да, уж я-то знаю, что мир прекрасен, что мне восемнадцать, что глупо быть серьезной и что я никогда не умру. Как я оказалась в этом чужом теле и в этой чужой жизни?»

Вера вздрогнула, заметив, как в зеркале что-то мелькнуло. Еще не хватало, чтобы кто-нибудь из гостей застал ее, увлеченно корчащей рожи. Но, слава богу, испугал ее не гость. В безжалостном стекле возникло юное прелестное лицо сестры Лизы. Перед нею не стыдно, она родная. Единственный по-настоящему родной человек на земле.

— Верунчик, — Лиза весело провела рукой по Вериным волосам, нарушив праздничную укладку, — ты что? Раз — и исчезла.

— Я решила, все уже достаточно напились, чтобы этого не заметить, вот и позволила себе пять минут отдыха. Надо идти к ним, да?

— Вовсе не надо, раз тебе не хочется. Они действительно ничего не замечают. А ты смотришь, сильно ли постарела? — со свойственной ее характеру простодушной откровенностью поинтересовалась Лиза. — Ну-ка!

Она чуть отступила, чтобы лучше видеть.

— Тридцати трех тебе не дашь, это точно. Двадцать восемь — потолок. И в жизни не догадаешься, что ты учительница. Стрижечка тебе эта очень идет. Хотя, конечно, в твоем возрасте пора наносить макияж иначе.

— В каком смысле? — уточнила Вера.

— Ну, сперва тон на все лицо и на шею, а потом помада и тени. Тогда вот здесь и здесь морщин будет не видно и потянешь на двадцать пять. Всего на два года старше меня. Так стоит ли из-за двух лет переживать?

И Лиза шутя пихнула сестру, умудрившись усесться второю на довольно тесный пуфик.

— Кстати, — с трудом сдерживая улыбку, сменила тему Вера, — раз уж мы без посторонних… Вы что, с ума сошли со своим Борисом? Я не могу принять такой подарок. Объясни ему это. Мне самой неловко, а ты можешь.

— И не подумаю! От подарков не отказываются. Это неприлично.

— Неприлично дарить малознакомому человеку вещь, стоимость которой превышает его полугодовую зарплату. Долларов триста эта стиральная машина стоит, ведь так?

— Обижаешь! — хмыкнула Лиза. — Я выбрала самую лучшую. Подороже.

— Тем более!

Вера с легким недоумением обнаружила, что стоило ей заговорить, как она автоматически вернулась к привычному стилю поведения, подходящему тридцатитрехлетней серьезной женщине, а не восемнадцатилетней девчонке, какой она чувствовала себя в глубине души. И ведь это не притворство, а нечто иное. В ней словно живут сразу два разных существа, и одно из них скрывается даже от близких. Будучи учителем литературы, Вера часто подобным образом анализировала как свои, так и чужие чувства, полагая это основой любимого предмета, однако додумать интересную мысль не успела, отвлеченная ответом собеседницы.

— Подарок не от Бориса, а от меня, а от меня тебе принять вполне прилично. У нас с ним сейчас такой период, что я могу раскрутить его на любую сумму. Боюсь, когда мы поженимся, такая лафа закончится, поэтому надо ловить момент. Борька вообще-то шириной души не отличается, это у него временное помрачение, уж очень он на меня запал. А мне даже спокойнее, что машина подарена тебе, а не мне. Вдруг мы с ним поссоримся, а он из тех типов, которые запросто могут взять и отобрать свои подарки. Возьмет и снимет с меня вот эти брюлики, и даже глазом не моргнет. А у тебя машину отбирать не станет, тебя он боится. Вот и останется вещь в семье, и не придется тебе портить руки стиркой.

Лиза рассуждала с радостным оживлением, от которого Вере становилось особенно больно. Хотя давно пора бы привыкнуть!

— Господи, Лизка! Ну, откуда в тебе такой цинизм? Как я умудрилась тебя такую вырастить, а? — огорченно и чуть иронически произнесла старшая сестра, нежно прижимая к себе голову младшей. — И винить мне некого, кроме себя. Гнать надо такого педагога, как я, из школы поганой метлой.

— Глупости! Я не циничная, а практичная. Хватит нам одной идеалистки на семью. Это я, наоборот, удивляюсь, как ты у нас сохранилась такая правильная. Бедненький мой Верунчик! Изучаешь русскую классику, а реальная жизнь ничему тебя не научила.

— Ой, Лизка! Меня как раз волнует, что будет, когда с реальной жизнью столкнешься ты. Ну, не может же человеку вечно везти, рано или поздно судьба подкидывает ему какие-нибудь отвратительные проблемы, и их надо решать. А ты привыкла, что все достается даром.

— А почему я должна ожидать всяких гадостей? Что касается проблем, у меня их хватает, но я просто не беру их в голову, поэтому они разрешаются сами собой. Самый лучший способ бороться с проблемами — их избегать. Зачем усложнять собственную жизнь? Какая в этом радость?

Вера отвела взгляд от отражения пары столь несхожих женских лиц и, чуть приободренная действием выпитого за столом алкоголя, решилась на вопрос, который мучил ее довольно давно.

— Лиза… прости, что я вмешиваюсь в твои дела… Ты уверена, что хочешь замуж за Бориса? Ты возразишь, что я все усложняю, но все-таки…

— Конечно, хочу! — мечтательно улыбнувшись, прервала ее Лиза. — И всякая бы на моем месте хотела.

— Не всякая, полагаю.

— Ну, кроме тебя, конечно, только таких, как ты, больше нет. Ты живешь, будто деньги — мусор под ногами. А в наши времена деньги — это все. Даже ты, Верунчик, объективно не можешь с этим поспорить. Ты же умная!

— Деньги кажутся панацеей, пока их нет, — тоже улыбнувшись, заметила Вера.

— Так вот, у меня их нет и никогда не было. Я хочу хотя бы попробовать! Нет, разумеется, я бы не вышла за какого-нибудь урода, ты не думай. Физически Борька мне совсем не противен. Хоть ему и сорок пять, но он занимается бодибилдингом, и фигура у него хорошая. Лучше, чем у Андрюши, хотя Андрюше всего тридцать. Конечно, того, что у меня было когда-то с ним, я с Борькой не испытываю, но у меня и с Андрюшей последнее время оргазма не получалось. Что с одним, что с другим приходится его изображать. Но ничего, оба верят. Мужики жутко ненаблюдательные в этих вещах, правда?

— А Андрюшу тебе не жаль?

Счастливое сияние вокруг Лизы — самая ее характерная черта — немного угасло. Девушка нахмурилась.

— Ужасно жалко его, да. Кто б мог подумать, что он такой… ну, не знаю… такой непрактичный. А всегда казался разумным человеком. Я была уверена, что он поймет. Раз уж я его разлюбила, было б глупо продолжать жить с ним, когда есть возможность выйти за такого богатого, как Борька. Если бы я все еще любила Андрюшу, другое дело, но он-то знает, что это не так.

— А ведь я тебя предупреждала, когда вы с Андреем подали заявление, — не удержалась от запоздалого упрека Вера.

Ее сестра пожала плечами:

— Ну, ты говорила, что мы не подходим друг другу по характеру, но я ж не за характер выходила, а за мужчину. Я была втрескавшись по самую крышу. Наверное, каждая девчонка через это проходит. Это как корь, да? Поскольку я переболела ею слишком поздно, в восемнадцать, то и последствия такие тяжелые.

— Тяжелые последствия — это ты о замужестве? — скептически уточнила Вера.

— Ага! Зато рецидив теперь не грозит. Потерять от мужчины голову нормальная женщина может только один раз, а второй брак должен быть уже всерьез и надолго, без всяких там сантиментов.

Вера молча слушала сестру и вспоминала крохотную Лизоньку, весело смеющуюся на руках у папы. Маленькие дети обычно помногу плачут, а Лизонька вечно смеялась. Ее смех помог Вере пережить самые страшные дни. Мама умерла в роддоме, и что бы ни было причиной — сложные роды или ошибка врача, которая как раз торопилась домой по окончании смены и не желала задерживаться, — для десятилетней дочки и тридцатилетнего мужа жизнь в одночасье раскололась надвое. До и после. До было почти безоблачное счастье, а после… после хотелось забиться в уголок дивана и лежать там, спрятавшись от всего мира.

Вера так и поступила бы, если бы не Лиза. Проголодавшись, Лиза не плакала, а с недоумением начинала вопросительно гудеть, настойчиво и бодро требуя внимания. Поев, она приходила в восторг и выражала благодарность миру странными, но несомненно радостными звуками. А еще она была с раннего детства удивительно похожа на маму. «Старшая удалась в отца, зато младшенькая — вылитая покойница мать», — так говорили соседки. Еще они добавляли, что жалко сиротку, зачахнет без женской руки. Правда, часто приходила папина сослуживица, тетя Женя, однако веселья в дом ее приход не приносил. Вера тайно ненавидела тетю Женю и все подаренные ею шоколадки отдавала своему однокласснику Пашке Гольдбергу, отец же при добровольной помощнице становился какой-то затравленный и под любым предлогом не отпускал от себя старшую дочь. Вера хорошо помнит вечер, когда он, развесив на балконе выстиранные пеленки, вернулся на кухню. Тетя Женя в тот день была занята, и Вера самостоятельно, по поваренной книге, готовила котлеты. Папа переменился в лице, обнял ее и сказал:

— Бедная моя девочка! Люди правы. Нельзя расти ребенку без женской ласки, да?

— Конечно, — искренне согласилась Вера, — поэтому хорошо, что у вас есть я. Лиза не будет без женской ласки, ты не беспокойся!

Отец так и не женился второй раз. Впрочем, судьба отмерила ему годы одиночества не слишком-то щедрой рукой. Через восемь лет после смерти жены он умер от разрыва сердечной аорты. Брился с утра, вскрикнул, упал и умер. Как раз наступила пора, когда жизнь в стране стала резко меняться, и многие впали в эйфорию, а другие, обремененные даром предвидения, зарабатывали себе ранние инфаркты. Последнее особенно касалось мужчин, и отец девочек оказался одной из незаметных жертв нового времени. По крайней мере, так полагала Вера, с которой он привык делиться мыслями, словно со взрослой.

Ей было восемнадцать, она училась на втором курсе филфака, Лизе же едва минуло восемь. Не будучи верующей, старшая сестра все же сочла за лучшее объяснить младшей, что папа на небе, ему там хорошо. Ей хотелось оградить ребенка от не по возрасту тяжелых переживаний, сохранить в девочке ту ясную, незамутненную радость бытия, которая привлекала к ней все сердца. «Ладно, я, — повторяла Вера бессонными ночами, — мне уже нечего терять, я столько пережила, что выдержу и еще, я сильная, я душевно огрубела, но ей-то, маленькой, за что? Она не должна страдать, и я сделаю все, чтобы этого не было!»

— А как же мы? — спросила Лиза. — Папа нас разлюбил?

— Нет, — ответила Вера, — наоборот. Он на небе сможет помочь нам лучше, чем на земле. А на земле тебе буду помогать я.

— Все равно я стану без него скучать!

Она и скучала поначалу, однако гораздо больше отсутствия отца ее угнетала непривычная мрачность сестры, поэтому она чаще ласкалась к ней и изо всех сил старалась развеселить. Иногда это удавалось. К тому же именно необходимость забот о Лизе заставляла Веру держаться.

Очень помог Павлик Гольдберг, бывший Верин одноклассник, и его родители, особенно мать, Софья Соломоновна. Не считаясь с мнением своего окружения, она относилась к Вере, почти как к родной дочери. На следующий день после похорон Павлик спросил:

— Вера, а что ты собираешься делать дальше?

— Искать прилично оплачиваемую работу, — вздохнула она. — Хотя специальности у меня никакой пока нет.

— Бросить университет? — уточнил он.

— Ну, конечно.

Для нее это было очевидным.

— Ты меня прости, что я об этом в такое время… ну, то есть, когда у тебя… но я именно поэтому, понимаешь!

— Что поэтому?

— Давай поженимся! Я буду подрабатывать, у меня легкая рука, и все говорят, что уже есть навык. — Павлик учился в медицинском на стоматолога, причем выбрал специальность по призванию. — Предки будут материально помогать. Вот и вырастим Лизку без проблем, а ты спокойно доучишься.

Вера даже растерялась от неожиданности.

— Мы же собирались только после института… так и папа считал, и Софья Соломоновна. Потом, у тебя такая нагрузка по учебе, куда тебе работать! Софья Соломоновна будет возражать.

— Если честно, — вырвалось у Павлика, — так это она мне посоветовала. То есть про работу я придумал сам, а она сказала, что будет давать денег. Честно!

— Я не могу брать деньги у чужих людей! — вспыхнула Вера.

Он кивнул:

— Поэтому и надо пожениться. Поженимся и не будем чужими!

В итоге пошли на компромисс. Вера перевелась на вечерний и устроилась работать корректором, а родители ее мужа помогали деньгами и нередко брали на себя хлопоты с ребенком. «Впрочем, — утверждала Софья Соломоновна, — хлопоты с этим ребенком не приносят ничего, кроме хорошего настроения. Я бы с удовольствием повозилась еще с одним», — и она выразительно смотрела на молодых супругов.

К сожалению, Вера не могла ее порадовать. Забеременела она всего однажды, в двадцать два. В те дни она заканчивала университет и начала преподавать литературу в школе, а Павлику предстоял последний год учебы.

— Оставим девочку? — спросила она, почему-то уверенная — будет именно девочка.

— А ты считаешь, мы при наших доходах сумеем вырастить сразу двух здоровых детей? — вопросом на вопрос ответил муж. — К нам недавно приносили младенца, так у него зубки режутся сразу с кариесом, представляешь? Мать плохо питалась во время беременности, и вот результат. Разумеется, подобного мы не допустим, но ведь это будет за счет Лизы, ты ж понимаешь!

Вера понимала. Она редко могла устоять против голоса разума, подчинилась ему и теперь. Похоже, аборт оказался не слишком удачен. По крайней мере, пять лет спустя, когда Павлик счел возможным завести ребенка, выяснилось, что Вере требуется длительное и дорогостоящее лечение. Было решено начать откладывать на него деньги. Впрочем, как раз в тот год Лизе пришла пора поступать в институт, так что остальные проблемы несколько померкли.

Лиза выросла неотразимой. Не исключено, что объективно Вера была не менее хорошенькой — правильные черты, спокойные большие глаза, блестящие каштановые волосы, мягкие женственные линии фигуры. Только все это меркло перед тем фейерверком беззаботной радости, который сверкал в каждом движении ее сестры. Любуясь, Вера думала, что длинные волосы Лизы имеют цвет старинного золота — таких не встретишь больше ни у кого. Ровные темные брови почти не требуют выщипывания, идеальными дугами обрамляя чуть изумленные голубые глаза. Нежные губы вечно складываются в искреннюю веселую улыбку, имеющую удивительную особенность передаваться окружающим. Здоровый аппетит не мешал девушке быть неправдоподобно тоненькой, так что подруги с завистью прочили ей карьеру модели.

Но старшая сестра была против, а младшая не находила удовольствия в ссорах с нею, да и не больно-то мечтала бродить полуголая по подиуму. Вера права — надо иметь специальность, при которой не останешься с носом через десять лет, утратив флер первой молодости. И, представьте себе, даже тут Лизе повезло! Иногда казалось, она обречена на везение. У нее рано выявились редкостные способности к иностранным языкам. Совсем крошкой, услышав чужую речь, она вдруг начинала лопотать нечто не имеющее смысла, однако в точности повторяющее удивившие ее интонации. Она вообще умела имитировать голоса и нередко развлекала этим знакомых. К тому же у Лизы была прекрасная память, которая легко усваивала любую информацию. Вот с математикой или той же литературой, где требовалось рассуждать, дела обстояли неважно, но нельзя требовать от человека сразу всего! Впрочем, учителя к Лизе благоволили и плохих отметок старались не ставить. Английским же она после школы и курсов владела блестяще, в особенности разговорным. И все равно Вера терзалась и нервничала — легко ли поступить в университет на иняз? Говорят, там все сейчас по блату или за деньги.

Зато Лиза была если и не спокойна, то несомненно жизнерадостна. Ее немного тревожило сочинение — плохо, что первый экзамен письменный, а не устный, — но, в конце концов, если и провалится, это ж еще не конец света!

Она не провалилась. Словно специально ради нее, абитуриентом предложили одну из тем, которые Лиза выучила почти наизусть по Вериной тетрадке. Дальше все покатилось, как по маслу.

На втором курсе Лиза вышла замуж. Андрей был на семь лет старше, красив, богат, уверен в себе и без памяти влюблен. Он прекрасно вписался в новую жизнь, и его фирма по торговле строительными товарами процветала. Вера симпатизировала молодому человеку, однако не считала его подходящим мужем для любимой сестры. Он тоже относился к разряду баловней судьбы, легко плывущих по ее течению, а опыт убеждал, что сразу двух баловней в одной семье природа не потерпит. Она попыталась объяснить это Лизе, предложив подождать с браком, однако молодые люди не желали ждать, а Вера не считала себя вправе настаивать.

Через пару лет грянул дефолт, фирма Андрея разорилась и была поглощена куда более мощным концерном, возглавляемым Борисом Ивановичем Величко. Последний благородно предложил поверженному конкуренту место менеджера, и Андрюша согласился, хотя быть подневольной рабочей силой после счастливых лет свободы ему претило. Когда Лиза закончила университет, муж устроил ее работать вместе с собой — Величко активно развивал международные связи, ему требовался синхронный переводчик, и зарплата была предложена щедрая. Но случилось непредвиденное — сорокапятилетний суровый Борис Иванович потерял голову от юной беззаботной Лизоньки, причем настолько, что сразу твердо решил развестись с женой, каких бы материальных затрат это ни потребовало. Развод был получен, а сложности возникли там, где никто б и не подумал. Слабовольный Андрей вдруг встал на дыбы и заявил, что сделает все, лишь бы не допустить этого брака. Правда, детей у Лизы не было, так что рано или поздно она обретет свободу и без согласия мужа, но, во-первых, Величко не терпелось привязать к себе столь поздно встреченный идеал прочными официальными узами, а во-вторых, Андрей всеми силами отравлял любовникам жизнь. Лиза еще не переехала к Борису — в его новых роскошных хоромах шел ремонт, — но и оставаться дома не собиралась. Разумеется, она могла поселиться пока у Веры, однако Величко предпочел снять ей квартиру. Андрей караулил свою жену у дверей, бегал за нею в самом буквальном смысле этого слова, то рыдал, то скандалил, однажды даже ночевал под ее окнами, время от времени будоража двор пением романсов. Когда подобное безумие лишь началось, немногословный Борис Иванович сказал Лизе:

— Завтра же он прекратит. Я им займусь.

Но Лиза отрицательно покачала головой:

— Не надо, Боречка. Я прожила с ним почти пять лет, я знаю, что он хороший, и не хочу, чтобы его обижали. Хватит того, что я его больше не люблю, правда? Представляешь, как ему обидно, что я ушла к тебе? Когда он поймет, что я не вернусь, он смирится. Я хочу расстаться с ним по-человечески. Мне было бы потом ужасно неприятно знать, что ты сделал Андрюше что-то плохое. Не обращай на него внимания, пусть немного выпустит пар. Вдруг ему от этого станет легче?

Ей было искренне жаль несчастного мужа, и она терпеливо сносила его выходки, при том не забывая всем своим поведением упорно подчеркивать их бесполезность. Неприятная ситуация длилась уже несколько месяцев, абсолютно не мешая Лизе надеяться на лучшее.

Что касается брака старшей сестры, он распался двумя годами ранее, и причина было прямо противоположной. Когда Павлику удалось устроиться работать в хорошо раскрученную частную стоматологическую фирму, единственным минусом он почитал тот факт, что хозяйкой была женщина.

— И какая женщина! — жаловался он жене. — Ее даже совестно называть этим именем. Наша Анна Ароновна — настоящий монстр в юбке. Впрочем, юбок она не носит, только брюки. Представляешь — с вот такими жировыми отложениями вместо свободного платья обтягивает зад брюками. Бабе под сорок, а выглядит на все пятьдесят.

— Ну, — защищала незнакомку Вера, — это же еще не преступление.

— Преступление — как она с нами обращается, Верочка. Будто мы — негры на плантации, а не дипломированные врачи. Пользуется тем, что у нее высокие расценки, вот и выжимает нас, как лимоны. Ей не хочется нанимать новых людей, а мы из-за этого должны вкалывать по две смены да еще в ножки ей кланяться. А не поклонишься, так катись на все четыре стороны.

— Ну, уходи оттуда, — предлагала Вера. — Без работы не останешься.

Однако Павлик тут же вспоминал, как им нужны деньги, вздыхал и умолкал до следующего раза. Вера в душе не одобряла этих жалоб. Она полагала, что следует твердо решить, устраивает тебя определенное положение вещей или нет. Если да, надо подчеркивать для себя его плюсы и стараться не замечать минусов, а если нет, срочно его менять. Тем не менее она выслушивала мужа без раздражения. За двенадцать лет замужества и двадцать три года знакомства она привыкла ощущать Павлика почти частью собственного тела, а на руку ведь не станешь сердиться, если она болит, наоборот, попытаешься создать для нее наиболее комфортные условия. Да, не все в муже казалось ей идеальным, как, положим, не все нравилось в своей внешности, но это лицо — твое, ты к нему привык, любишь его и не променял бы ни на одно другое. Что же касается свирепой работодательницы, Павлик сумел возвыситься в ее глазах, через Лизиного Андрюшу устроив фирме договор с Величко на поставки какого-то супероборудования. Анна Ароновна с восторгом ухватилась за возможности, открываемые перед нею контактом со столь влиятельным человеком.

А спустя некоторое время она на шикарном автомобиле подкатила к Вериной в школе, дождалась конца уроков и, войдя в опустевший класс, сообщила, что ждет от Павлика ребенка.

— Он так счастлив, — добавила она. — Он ведь мечтает иметь детей, а у вас их быть не может. Очень неблагоразумно было делать первый аборт, уверяю вас, как медик. Я, например, рада, что не проявила эгоизма и родила Илюшку, хотя мне тогда было двадцать пять и тоже хотелось еще погулять. Кстати, Илюшка прекрасно относится к Павлику. Подростки часто возражают против нового брака матери, но мне в этом смысле повезло. Только Павлик страшно переживает из-за вас. Он очень вас уважает и боится огорчить. О любви, сами понимаете, давно нет и речи, но он продолжает неплохо к вам относиться.

— Я предпочла бы поговорить на все эти темы с ним, — спокойно ответила Вера. — Простите, мне пора.

Вернее, ответила не она, а некое другое существо, занявшее на время ее место. Сама же Вера спала и видела сон. Да, ничем, кроме сна, подобное быть не может!

Павлик вернулся домой в третьем часу ночи, тихо открыв дверь своим ключом. Увидев жену, он застыл в оцепенении, словно ожидал этого меньше всего на свете.

— Ты что не легла до сих пор, Верочка? — робко пролепетал он.

— А ты не догадываешься? — коротко бросила Вера.

— Верочка, — сосредоточенно глядя в пол, выдавил ее собеседник, — эта стерва призналась мне, что была у тебя. Честное слово, я не хотел! Она меня обманула.

— В каком смысле? — сухо осведомилась Вера. Нет, снова не Вера, Вера продолжала видеть сон.

— У нее не должно быть никакого ребенка, — мрачно пояснил Павлик, продолжая изучение пола, — она обещала об этом позаботиться. Если она этого не сделала, я не виноват.

— И давно вы… сблизились?

— Ну… несколько месяцев. Но это ведь ничего не значит, Верочка! Каждый мужчина… ну, при определенных обстоятельствах… в конце концов, простая физиология… да и вообще, я не мог портить с нею отношения, ты ж понимаешь! Она хозяйка. Но все равно я предпочитаю тебя, честное слово!

«Зато у нее родится твой ребенок, — подумала Вера. — У нее, а не у меня. А ведь врачи говорят, я уже вылечилась».

И вдруг она поняла, что если сию же минуту Павлик не исчезнет куда-нибудь, она умрет от нестерпимой боли. Она не может его сейчас видеть, испытание оказалось свыше ее сил!

Вера молча открыла входную дверь.

— Ты уверена, что этого хочешь? — с неожиданной обидой спросил муж.

Вера кивнула. На данный момент она хотела лишь одного — перестать его видеть. На будущее ей было плевать. Будущего не было. Человек, ощущающий нестерпимую боль, не строит дальнейших планов. Избавиться от боли хоть ненадолго — вот единственная его цель.

Павлик исчез, а боль не стала меньше.

Развод прошел легко и быстро благодаря согласию обеих сторон и справке о беременности Анны Ароновны. Павлик, казалось, полностью подчинился своей активной начальнице, и все переговоры о разводе вела она. Порою Вера с тоской ощущала, что если бы он сделал хоть один шаг навстречу, то она, Вера, все бы ему простила. Однако шаг сделан не был.

Впоследствии от Софьи Соломоновны, однозначно предпочитающей первую невестку второй, она узнала, что ребенка так и не родилось, что супруги не слишком-то ладят. А через год после этой истории Павлик вдруг появился в своей бывшей квартире с бутылкой коньяка и букетом цветов. Вера так опешила, что молча впустила его и почти молча выслушала длинный монолог, к концу которого бутылка усилиями гостя опустела.

Павлик пришел поплакаться. Он был недоволен жизнью. Да, о деньгах теперь думать не приходится, в этом смысле он имеет все, что хочет, но чего ему это стоит! Он раньше и не представлял себе, что значит иметь жену, которая мнит себя командиршей! Вот с Верой было иначе. Вера предоставляла ему свободу, и он был совершенно счастлив, теперь же чувствует себя, словно зверь в клетке. К примеру, не далее, чем вчера, когда он захотел встретиться вечерком с приятелем за кружкой пива, Анна Ароновна заявила, что он обязан сопровождать ее на какую-то дурацкую премьеру в театр, где будет весь город. Павлик точно помнит, Вера тоже ходила иногда в театр, но ведь не таскала же несчастного мужа с собою! И это лишь один случай из целого легиона вопиющих случаев! Знает ли она, например, чем его кормили сегодня на завтрак? Блинчиками из пакета! Такой замороженный пакет из магазина, а в нем лежат готовые блинчики! И он вынужден был это есть!

К собственному изумлению, Вера принялась убеждать бывшего мужа, что плюсы его нынешнего положения с лихвой компенсируют минусы, и настолько в том преуспела, что он покинул квартиру, весьма приободренный. Когда он ушел, Вера громко и радостно сказала вслух: «Я дура. Круглая дура!» Последний год ее ни на минуту не покидала боль — жестокая боль разлуки с любимым человеком. И вот теперь пелена упала с глаз. Прошлое прошло. Трудно утверждать, в какой момент все изменилось, только она больше не любила. Павлик по-прежнему был дорог ей и близок, он оставался родным, но любовь бесследно исчезла. Откровенно говоря, Веру просто поражало, как она могла раньше спать с этим мужчиной. Все равно, что с младшим братом.

В результате Павлик начал регулярно навещать бывшую жену — кстати, с полного согласия нынешней. После этих визитов у него надолго улучшалось настроение и он становился более покладистым. Иногда Вере было тяжеловато выступать в роли психоаналитика, но она полагала это невысокой платой за восстановление добрых отношений. Что касается обиды из-за разрыва, обида пропала вместе с любовью. Правда, как выяснилось, не у всех. Неожиданное упорство в данном случае проявила Лиза.

Сперва Веру это даже порадовало. Ее всегда немного беспокоила детская незлобивость сестры. Лиза всех считала друзьями и всем желала добра, а любой конфликт выбрасывала из головы через полчаса. Вера же, более трезво оценивающая людей, подозревала, что даже у столь прелестного существа наверняка имеются враги, и закрывать глаза на их существование глупо. Однако в данном конкретном случае возмущению Лизы давно пора бы поутихнуть. Павлик ей не враг.

— В конце концов, — не выдержав, заметила как-то Вера после того, как Лиза, некстати оказавшаяся у сестры, в очередной раз наговорила бедному колкостей и вынудила уйти, не поведав об очередных семейных проблемах, — в конце концов, Лизка, не надо забывать, что он тебя вырастил. Целых десять лет он помогал мне о тебе заботиться, и еще неизвестно, как бы я справилась без него. Мы с тобой перед ним в долгу.

— А я не понимаю, как ты можешь выслушивать его, как ни в чем ни бывало, да еще сочувствовать! — горячо возразила Лиза. — Он тебя бросил, Вера. Взял и бросил ради богатой стервы.

— Ну, это не совсем так. И в любом случае, раз уж его простила я, другим сам бог велел, правда?

Лиза упрямо покачала головой и повторила:

— Он тебя бросил, Вера. Он тебя бросил. Его невозможно простить.

Единственное, на что ее удалось подвигнуть — не выражать своих чувств слишком уж демонстративно, однако чувства остались неизменны.