Развод. Ты меня предал

Глава 1. Замолчи!

— Я, кажется, беременна, — шепчет Ия, закрывает глаза и продолжает еще тише, — от твоего мужа, Ада.

За долю секунды я испытываю радость за лучшую подругу, которая давно мечтает о ребенке, немое недоумение и шок.

Может, это шутка такая?

— Прости, — сипит она, а я откладываю ручку и закрываю ежедневник, в котором минуту назад сделала пару заметок. — Я не хотела… так получилось, Ада, — всхлипывает и поднимает на меня взгляд, — Мы не хотели…

— Самое время сказать, — медленно выдыхаю я, — что это глупая шутка.

— Нет.

В ушах нарастает звон, который обращается в гул, а затем все обрывается тишиной, в которой я слышу, как бьется мое сердце.

— Ада… Ада!

Голова кружится. Под носом и на губах мокро. Чувствую вкус соленого железа.

— Ада…

Ия бледнеет, хватает салфетку и протягивает мне. Касаюсь губ. На пальцах — кровь. Алая.

— Ада…

— Замолчи.

Встаю. Ноги, будто чугунные. Тяжелые и не гнутся.

— С вами все в порядке? — ко мне подскакивает молодой официант.

Не больше двадцати. И мой муж когда-то был таким. Неловким, угловатым и вихрастым.

— Где уборная?

— Прямо и налево.

— Спасибо.

Касаюсь его плеча, отодвигая в сторону, и на его белом рукаве остается пятнышко крови.

— Может, скорую?

— Нет, — шепчу я. — Это давление…

Дышать тяжело, кровь стекает уже на подбородок. На меня обращены десятки испуганных и растерянных взглядов. Я испортила людям ранний ужин.

В уборной набираю в ладонь холодной воды. Промываю нос от крови, затем смачиваю салфетки.

— Ада… — в уборную проскальзывает Ия, прижимая к груди мой ежедневник.

Запрокидываю голову и прикладываю холодные салфетки к носу.

— Ты в порядке?

Закрываю глаза. Тошнит. Мы с ней дружим с первого класса. Двадцать пять лет.

— Ада…

— Умоляю, скажи, что это розыгрыш, — сдавленно отзываюсь я. — Что это шутка… Ия… умоляю…

Из тридцати двух лет моей жизни двадцать пять я знаю Ию. Она стала не просто подругой за это время, а частью моей семьи.

— Нет, это не шутка, Ада. Матвей и я…

— Нет, — шепчу я и выкидываю окровавленные салфетку в урну. Опираюсь дрожащими руками о раковину. — Нет, — выдыхаю и кричу, — Нет! Нет! Нет! Ты не могла!

Разворачиваюсь к Ие, которая всхлипывает и вся съеживается:

— Нет! Вы не могли! Ты лжешь!

Нет, не лжет. Прижимаю кулаки ко лбу, медленно выдыхаю и сипло шепчу:

— Только не он… Только не Матвей… Нет, Ия… Господи…

— Мне жаль.

— Жаль? — растерянно переспрашиваю я.

— Я его люблю, Ада, — опускает взгляд. — И мне правда жаль… Я не хотела…

— Пошла прочь…

Я знать не хочу, как долго она меня с Матвеем обманывала. Не сейчас. Сейчас я едва стою на ногах, а мысли гнилой черной массой растекаются в голове.

Меня предали два самых близких человека. На одного я потратила двадцать пять лет, а с другим прожила четырнадцать лет в браке. И я думала, что в счастливом и крепком браке.

— Я ему еще не говорила, — сипит Ия. — Матвей еще не знает.

— Оставь меня, — хрипло отзываюсь я и чтобы не упасть, приваливаюсь спиной к холодной стене.

— У нас случайно все закрутилось, — по ее бледным щекам текут слезы. — Ада… я не хотела делать тебе больно. Не хотела, — опять всхлипывает, — и Матвей не хотел. Так получилось… Я не хочу тебя терять… У нас все так сложно…

Я хочу схватить ее за волосы и ударить лицом о кафель. Так сильно, чтобы разбить нос.

— Ада, и я так ребенка хотела. У меня ведь никого нет…

Мерзкая дрянь. Продолжает и продолжает вгонять в мое сердце ржавые гвозди.

— Мне было так плохо все это время, Ада. Я тебе в глаза не могла смотреть.

— А сейчас можешь?

— Я понимаю, — кладет мой ежедневник у раковины и отступает к двери, — тебе нужно время. Ада… Я люблю тебя. Ты же знаешь, я за тебя в огонь и в воду.

— И в кровать к моему мужу, — блекло шепчу я и не моргаю. — Очень самоотверженно. У меня аж слов нет…

— Мы потом поговорим.

Выходит, бесшумно прикрывая за собой дверь, а я сползаю на пол. В кармане пиджака вибрирует телефон. Бездумно выхватываю его и несколько секунд пялюсь на фотографию дочери и ее имя.

— Да, Лиля? — прикладываю телефон к уху.

— Ма, ты освободилась?

Сглатываю кислую слюну и медленно закрываю глаза. Голос у Лили немного скучающий.

— Мы с папой за тобой заедем, — продолжает она. — Ты на работе? Да? Мам. Ты тут?

— Тут… — шепчу я.

— Так что, ты еще в школе?

— Я в кафе, — массирую переносицу. — Я сама домой доберусь, солнышко. Решила перекусить.

— Па! Прикинь! — возмущенно охает Лиля. — Мама в кафе и без нас хавает! Мы тут голодные, холодные, а она без нас!

— Какая бессовестная у нас мама, — смеется Матвей на стороне.

У меня от его голоса с тихой хрипотцой холодные мурашки бегут по коже.

— Ничего не знаю, — фыркает Лиля. — Мы едем к тебе. Где ты? Мам! Мама! Я не отстану. Я дико жрать хочу. Пиццу закажешь? Там есть пицца? Должна же быть. Да? И картошку фри закажи. Большую порцию. Ладушки?

— Лиля…

— О! И молочный коктейль хочу! Ванильный!

— Она сейчас начнет обивку жевать, Ада, — со смехом отзывается Матвей. — Где ты?

Сдаю свои позиции. Хочу посмотреть в его глаза. Судя по его хорошему настроению, смеху, Ия не успела его обрадовать новостью, что он опять станет папой.

— Так мы тут рядом, — в тихом и голодном предвкушении отвечает Лиля.

— А мне стейк закажи и кофе, — Матвей зевает. — Целую, Ади. Не скучай. Скоро будем.

Глава 2. Пап, что случилось?

— Мы видели тетю Ию, — Лиля плюхается на стул. — Я ей покричала в окно, но она не услышала.

Лиле тринадцать. Немного неуклюжая, и прячет себя за безразмерными толстовками и широкими штанами.

— Я папу просила посигналить, но он не стал, — Лиля недовольно морщится.

Матвей наклоняется, целует меня в висок и улыбается:

— Привет.

— Мы могли бы взять ее с собой и все вместе поужинать, — Лиля голодно высматривает официанта с пиццей.

— Это была не она, — Матвей ослабляет галстук и усаживается за стол.

— Она. Это была тетя Ия, — Лиля упрямо хмурится.

Матвей не выглядит сконфуженным, встревоженным или взволнованным. Он спокоен, и я не вижу в его глазах вины или сожаления.

— Ты что-то бледная, — он вглядывается в мое лицо.

— Давление. И устала.

— Да, блин, где наша еда? — Лиля нетерпеливо похлопывает по коленям и переводит на меня голодный взгляд. — Ты же сделала заказ?

— Да.

— Все как я просила?

— Да.

— Тогда ждем, — кусает губы. — А пиццу с чем заказала?

— Как ты любишь, с копченымм колбасками.

— Круто.

— Она мне весь салон слюнями залила, — Матвей находит под столом мою руку и мягко ее сжимает.

К горлу подкатывает тошнота. Хочу его оттолкнуть, плюнуть в лицо и с криками перевернуть стол.

— Ма, смотри, — Лиля сует мне под нос телефон. — Красивые?

На фотографии — белые с розовой и толстой подошвой кроссовки.

— Симпатичные, — с трудом выдавливаю из себя.

— Купим? — в восторженном ожидании смотрит на нас и боится дышать.

— Ладно, — милостиво вздыхает Матвей. — Купим.

Лиля взвизгивает, прячет телефон в карман и расплывается в довольной улыбке:

— Круто! Клевые же!

— И стоят как крыло самолета, — Матвей откидывается назад.

— Но клевые же!

— Пошли руки мыть, модница, — Матвей выпускает мою ладонь, встает и направляется к уборным мимо столов.

Лиля вскакивает и кидается за ним. Налетает на него, виснет на его плечах и возбужденно его убеждает:

— Они клевые! Ты просто ничего не понимаешь!

Что нас ждет? Моя дочь сейчас пребывает в счастливом неведении. У нее есть папа и мама, которые любят друг друга, и будут клевые модные кроссовки. И она всего этого лишится. В таком нежном и хрупком возрасте. Это она должна сейчас бунтовать, хлопать дверьми, скандалить и совершать ошибки. Не мы.

— Вы в порядке? — спрашивает официант и ставит в центр стола горячую, аппетитную пиццу и косит на меня обеспокоенный взгляд.

Я сейчас расплачусь. Сжимаю ладони на коленях в кулаки и тихо отвечаю:

— Все в порядке.

— Сейчас остальное принесу, — неловко улыбается.

Я киваю и закрываю глаза, желая исчезнуть. Мой брак дал глубокую трещину и начинает рассыпаться. Час назад у меня было все прекрасно и безоблачно, а сейчас я тону в черной грязи отчаяния.

— Пицца!

Меня из мрачных размышлений выдергивает Лиля. Хватает кусок пиццы, кусает ее, заталкивает в рот картошку фри и запивает молочным коктейлем.

— Папа застрял, да? — бубнит она с набитым ртом. — А в женском, похоже, кому-то морду начистили.

Вопросительно приподнимаю бровь.

— Куча окровавленных салфеток, — с трудом глотает, присасывается к трубочке и шепчет, — либо кто-то вены пытался вскрыть? Хотя, — отмахивается, — вряд ли. А ты чего не ешь? — придвигает блюда с пиццей. — Ешь. Вкусненько, — хитро щурится, — или ты на диете?

— Нет.

Моя милая девочка. Как мне тебя защитить от жестокой жизни, в которой твой отец имел связь с близкой к нашей семье женщиной. Я не хочу, чтобы тебе было больно. Ты ведь так любишь отца. Он для тебя пример. Идеал. И ты всегда была папиной дочкой.

— Диеты — это полная фигня, мам, — Лиля жует пиццу. — И тебе совсем не надо худеть. Ты же красотка. И папа со мной согласен.

Матвей выходит из закутка с уборными. Останавливается у большой напольной вазы, из которой торчат сухие ветки, выкрашенные в белый цвет. В руке сжимает телефон и смотрит на меня. В глазах — черная тень.

Ия, видимо, ему позвонила. Не смогла сдержаться. Это ведь такая радость. Она беременная. У нее скоро будет милый пухлощекий малыш от моего мужа.

— Пап! — Лиля оглядывается и машет рукой. — Что ты там застрял? Сейчас все остынет!

Мое сердце сейчас качает не кровь, а черную слизь, которая забивает вены ненавистью и отвращением. Ия не лгала. Я вижу это по глазам Матвея. Он действительно спал с моей лучшей подругой.

Стук сердца вторит его шагам, и я не разрываю зрительного контакта. Мой бесконечно любимый муж, с которым я засыпала с улыбкой, меня предал. И с кем! С той, для которой двери нашего дома были всегда открыты. С той, которая стала крестной мамой для нашей дочери.

Возвращается за стол, откладывает телефон и берет вилку с ножом. Переводит взгляд со стейка на меня.

— Средней прожарки, — тихо отзываюсь я, тоскливо всматриваясь в его потемневшие глаза. — Как ты любишь.

Вздрагиваю от звука, который имитирует щелчок затвора на фотоаппарате.

— Вы такие милые, — шепчет Лиля, наведя на нас камеру смартфона. — Улыбнитесь. Ну!

Еще один щелчок, и Матвей глухо говорит:

— Лиля, хватит.

Новый щелчок, и Матвей повышает голос:

— Лиля.

Поднимает взгляд с экрана телефона. Едва заметно хмурится, уловив между мной и Матвеем напряжение.

— Пап? Что-то случилось?

Глава 3. Она лживая гадина

— Пап… Мам…

Лиля переводит взгляд с Матвея на меня и медленно прячет смартфон в карман толстовки.

— Это же всего лишь фото, — робко шепчет она. — И вы отлично вышли. Красавчики такие… ладно, — неловко улыбается и тянется за очередным куском пиццы. — Так бы и сказали, что не любите фотографироваться.

— Поехали, — Матвей встает, — я отвезу тебя к бабушке.

— Что? — Лиля удивленно кривится. — Я не хочу к бабушке.

— Поехали.

— Да что с тобой? — Лиля растерянно моргает. — Тебя в туалете кто-то укусил?

— Ты поедешь к бабушке, — повторяет Матвей. — У нас планы поменялись.

— Какие планы? И я недоела! Мам! — переводит на меня шокированный взгляд. — Какая бабушка? Ты же помнишь, что я сегодня к Ане иду? Ты мне разрешила! С ночевкой. Мам!

— Значит, к Ане отвезу, — цедит сквозь зубы Матвей.

— Еще рано! — охает Лиля. — Мы договаривались к восьми.

— Приедешь пораньше, — тихо отзываюсь я.

— Либо к бабушке, либо к Ане, — с угрозой вещает Матвей. — Выбирай.

— Да блин!

Кидает кусок пиццы на блюдо, вытирает пальцы салфеткой и вновь достает телефон.

— Лиля, — медленно выдыхает Матвей. — В машину быстро.

— Я предупрежу Аню, — торопливо что-то печатает на смартфоне, кусает губы и хмурится, ожидая ответ. Тихая вибрация, и она прячет телефон обратно в карман. — Поехали.

Закатывает глаза, встает и недовольно шаркает к выходу:

— Пока, мам.

Накидывает капюшон на голову и бурчит:

— Весь кайф обломали.

— Дома побеседуем, — раздраженно говорит Матвей и шагает за Лилей. — Аня тебя ждет?

— Ждет, — глухо огрызается Лиля и оглядывается. — Может, скажешь, чего ты вдруг вскочил?

— Иди.

Лиля смотрит на меня, и я слабо улыбаюсь ей на прощание.

— Я хочу забрать пиццу, — она решительно разворачивается, игнорирует гневный взгляд Матвея, бежит к столику и вскидывает руку, привлекая внимания официанта. — А можно мне коробочку для пиццы?!

— Лиля!

— Я пиццу заберу и поедем! — оборачивается на Матвея.

— Я жду тебя в машине, — Матвей затягивает галстук, похрустывает шейными позвонками и шагает к выходу.

Он разъярен. Он шею разминает, когда его распирает от гнева.

— Вы когда успели поругаться? — Лиля недоуменно смотрит на меня. — Я же с вами тут была. Или вы уже вышли на уровень телепатии?

К столику подплывает официант и протягивает картонную коробку, которую Лиля тут же выхватывает.

— Мам.

— Что?

— Что происходит? — закидывает в коробку куски пиццы и засыпает к ним остатки картошки фри.

— Хочу задать тот же вопрос, — смотрю перед собой пустым взглядом.

Я не стану сейчас вываливать на Лилю новость, что милая и любимая тетя Ия ждет ребенка от ее отца. Да я даже не знаю, как все это правильно подать, чтобы у моей дочери не случилось истерики.

Все могло быть сегодня иначе. Мы бы поужинали, беспечно потрепались о какой-нибудь ерунде и посмеялись. После я и Матвей закинули бы Лилю к ее подружке и решили бы вечер провести за уютным просмотром какой-нибудь мелодрамы. Я бы заснула на его груди, накрытая пушистым и мягким пледом.

— Или поругались до кафе?

— Лиля, иди.

Я готова сорваться на крик, который разрывает мои внутренности острыми когтями.

— Из-за чего поругались, мам?

— Иди. Тебя папа ждет. Не зли его.

— Ты можешь сказать, что случилось?

— Нет! — рявкаю я и встаю. — Не могу! Не сейчас, Лиля! — выдыхаю через нос и шепчу. — Мы с твоим папой не ругались.

— Но, похоже, поругаетесь, да?

Закрываю коробку с пиццей и вручаю ее Лиле:

— Будешь у Ани, позвони. Хорошо? И не фыркай, когда я попрошу включить видеосвязь.

— Мам…

— Иди и повеселись.

— Отличное веселье за уроками, — морщит нос и семенит прочь.

— Я люблю тебя.

Оглядывается, и у меня сердце сжимается в черную точку, когда она говорит:

— Только сильно не ругайтесь, мам.

Почему я чувствую себя виноватой перед дочерью? Это же не я с другим мужиком на стороне кувыркалась, не я предала семью и изменила мужу.

— Ладно, пока. Я тебя тоже люблю, мам.

Натягивает капюшон чуть ли не до кончика носа и бежит к выходу, прижав коробку с пиццей к груди. Провожаю его взглядом, смахиваю слезу со щеки и опускаюсь на стул.

Четырнадцать лет брака.

Я и подумать не могла, что настырный влюбленный мальчишка, который таскал мне полевые цветы и стаканчики с малиной на свидания, однажды сделает мне так больно.

Как же быть дальше?

Я не помню, как прошу счет и как его оплачиваю. Не помню, как заказываю такси и как добираюсь до дома. Все как в тумане с тусклыми вспышками.

Очухиваюсь я только тогда, когда я наливаю из графина воду в стакан. Она переливается через край, ползет лужей по серой каменной столешнице, а после стекает на пол тонкими ручейками. Тихо журчит.

Лужица добирается до моих пальцев. Холодная. Я продолжаю лить в стакан воду, оцепенев и не в силах пошевелиться. Тело окаменело.

Мой муж изменял мне с моей подругой.

И она теперь ждет ребенка.

Близкие и любимые предали, а обещали совсем иного.

Черная тень за спиной вот-вот меня поглотит, и я задохнусь в ужасе и отчаянии.

— Ада.

Я вздрагиваю и медленно отставляю графин. Под моими ногами растеклась холодная лужа. Тонкие колготки промокли.

— Ади, — я слышу голос Матвея словно сквозь толстое ватное одеяло. — Она лживая гадина.

Глава 4. Нет, не позволю…

Я помню наш первый поцелуй, помню его смущение, когда он признавался мне в любви и как покраснели его уши.

Я помню нашу первую неловкую, но сладкую близость. Я помню, как он кричал от радости в ночное небо, раскинув руки, когда я шепнула, что беременна, а затем подхватил на руки и кружил, вглядываясь в мое лицо.

Я помню его лицо и удивленно влюбленные глаза, когда ему вручили в руки Лилю.

Я помню, как душил меня в объятиях, когда Лиля сказала “папа”.

Матвей меня любил. Любил, я знаю это. Он не притворялся.

— Ада…

От того мальчишки ничего не осталось. Он возмужал и заматерел. Он стал мужчиной, и этот мужчина мне изменил.

Тот мальчишка бы так не поступил. Он был очарован мной, одержим и никого для него, кроме меня, не существовало.

Когда все поменялось? Когда я перестала быть для него единственной женщиной? Когда его внимание рассеялось и зацепилось за Ию, которая всегда мечтательно вздыхала: “Тебе так повезло с Матвеем”?

— Она лжет.

— Нет, — сипло отзываюсь я. — Не лжет. Ты с ней спал, и она ждет от тебя ребенка.

По лицу Макара пробегает тень. Опускает лицо, медленно вдыхает через нос и выдыхает через крепко сжатые зубы. Поднимает глаза.

— Да! Черт возьми! — голос Матвея вибрирует гневом. — Я спал с ней! Но мы предохранялись!

Закусываю губы и задерживаю дыхание, чтобы не сорваться в истерику.

— И у нее бесплодие, — в черной злобе шипит Матвей. — Она лжет, Ада.

— Даже если беременность под вопросом, — шепчу я, — то это не отменяет того, что ты мою подругу… Боже… — накрываю лицо рукой и отворачиваюсь. — Я не хочу ничего больше слышать. Вы оба омерзительны.

— У нас с тобой, дочь, Ада, — делает шаг ко мне. — Подумай о ней.

— Что же ты не подумал о дочери? — отступаю к окну. — Не прячься, милый, за тринадцатилетней девочкой. Это низко.

Разворачивается и молча бьет кулаком по стене.

Один.

Два.

Три.

На кафеле тонкие трещины и следы крови. Матвей встряхивает рукой и вновь смотрит на меня исподлобья.

— Она не разрушит нашу семью.

— А на себя ты не берешь ответственность? Так, что ли? — усмехаюсь я. — Вы вдвоем разрушили наш брак. Вдвоем, Матвей. Ты и она.

Каждое слово мне дается с трудом. Я хочу кричать, бить посуду, швыряться столовыми приборами и визжать “За что?!”, но все это — бессмысленно.

— Это конец, Матвей.

— Вот так просто? — вскидывает бровь.

— Да, — коротко смеюсь, всплеснув руками. — А ты чего ждал?

Молчит и дышит через нос, крепко сжав челюсти.

— У тебя будет ребенок, — опираюсь о стол рукой и опускаю лицо. — Может, как ты и хотел, мальчик родится. — усмехаюсь. — Что же ты наделал…

— Ада…

— Проваливай, — поднимаю взгляд. — Я думаю, Ия тебя ждет. С нами все ясно, Матвей. И тут нечего обсуждать. Мне совершенно неважно, почему ты так поступил.

— Я тебя не оставлю, — отвечает с явной угрозой. — Ты моя жена, у нас дочь…

— И что скажет твоя дочь, когда узнает, что любимый папа изменил маме ее подругой? — недобро щурюсь.

— А ей об этом и не надо знать.

— Да? — смеюсь на грани истерики. — Ты ведь вроде умный мужик, Матвей, а сейчас прикидываешься круглым идиотом. Ты мне предлагаешь сейчас заткнуться, сделать вид, что ничего не произошло и дальше жить с тобой? — я все же срываюсь на крик. — Ты, мать твою, нормальный?! Ау! Всё! Матвей! Всё! Это финиш! У нашей Ии есть теперь шанс прибрать к рукам идеального мужа и стать счастливой! Как она того и хотела! Дело за малым! За разводом!

После слова “развод” у меня желудок схватывает острой режущей болью. На секунду в глазах темнеет, и отворачиваюсь от Матвея.

— Я тебе не дам развод.

— У тебя нет таких возможностей, чтобы мне не дать развод, — шепчу я. — Да, затянуть процесс ты в силах, но итог будет один.

— Ты учительница младших классов…

— Я не боюсь быть разведенкой. Сколько нас таких? Тысячи, — желудок опять схватывает спазм боли. — Хватит, Матвей. Мы взрослые люди, и должны нести ответственность за наши поступки. И нам нечего спасать в нашем браке. Ты меня разлюбил, раз потащил в койку другую женщину.

Оглядываюсь:

— Будь честен с самим собой. Мой Матвей, который любил, на других женщин не смотрел.

— Ты останешься со мной.

— Нет. Только если на цепь не посадишь, — качаю головой. — Я не запятнаю свою любовь к тебе тем, что приму эту грязь. Вот такая я, Матвей. И ты об этом знал, когда решил покувыркаться с Ией.

— Наша с ней связь была…

— Случайной?

Сжимает и массирует переносицу.

— Ты сам понимаешь, что бы ты сейчас ни сказал, все будет звучать тупыми оправданиями, которые ничего не исправят. Ничего.

Бледный. На щеках играют желваки. Крылья носа вздрагивают в гневе. Был моим. Был моим любимым. Моей стеной, моей опорой, моей жизнью.

— Я не люблю ее, Ада, — хрипло отзывается он. — И не хотел…

— Все это неважно.

— Ради дочери…

— Она взрослая девочка, — едва слышно шепчу я. — Жизнь бывает жестокой. Этот урок она должна усвоить. Невероятно грустно, что этот урок преподаст ее отец.

— Она не должна всего этого знать.

— Она все узнает и поймет, когда у нее родится братик или сестричка, — слабо улыбаюсь я. — А теперь извини, мне надо привести себя в порядок.

Иду на носочках по холодной луже, и по ногам поднимает озноб. Матвей молча отступает в сторону, но затем хватает меня за запястье и сжимает его.

— Пусти, — поворачиваю к нему лицо.

— Нет, — глухо рычит он, вглядываясь в мои глаза. — Не позволю…

Глава 5. Все плохо?

— Нет! Матвей! Нет! Пусти!

За одно мгновение озверевший, он валит меня на пол. Игнорирует мои укусы и крики. Он ничего не слышит и не видит. Глаза пустые.

— Матвей!

Мне с ним ничего не сделать. С треском рвет блузку. И мне так страшно, как никогда. Этот ужас вспарывает мышцы и раздирает сознание когтями.

Где мой ласковый муж, рядом с которым я чувствовала себя всегда в безопасности? Почему он не слышит мои истошные вопли?

— Матвей!

Рывком заводит мои руки за голову и до хруста сжимает запястья. Замирает, вглядываясь в глаза. Сквозь черную злобу и возбуждение пробивается искра испуга и недоумения.

— Остановись, — шепчу я. — Прошу…Остановись… Матвей…

Его хватка на моих запястьях слабеет. Судорожно выдыхает, отстраняется и садится у стены, опершись локтями о колени и накрыв ладонями лицо:

— Прости.

Мне хватает сил лишь на то, чтобы перевернуться на бок к Матвею спиной. Прикрываю грудь разорванной блузкой и смотрю немигающим взглядом на перламутровую пуговицу, что лежит от меня в сантиметрах двадцати.

— Ади…

И меня накрывает. Я захлебываюсь в слезах и вою, прижав ладони к груди. Я потеряла мужа и его любовь. Меня освежевали, выпотрошили, вырвали кости с позвоночником.

Я хочу возненавидеть Матвея, но ненависть, в которой я могла бы найти спасение и которая бы стерла из памяти счастливые моменты, не приходит. И оттого сейчас так больно. Измена лишила меня крепкой семьи, защиты и радости.

Измена хуже смерти. После смерти тебя ждет забвение, в котором не надо собирать себя ко кровавым кускам, бояться за дочь, которую может раздавить наш развод.

Лиля любит отца, и он был хорошим папой, который прошел со мной сложный путь ее младенчества без единой претензии. И мне иногда казалось, что их связь “папа-дочь” сильнее и глубже чем наша.

Конечно, она меня любит, но с Матвеем была еще какая-то особая нить, что их связывала. И она будет разорвана. Мое материнское сердце предчувствует беду. Она затаилась в углу черной липкой гадиной и готовится к прыжку.

Она сожрет мою дочь.

— Если бы была только я, — шепчу я, не спуская взгляда с пуговицы, — только я одна… а у нас ведь Лиля, Матвей… что с ней будет? Почему ты о ней не подумал?

— Я вообще ни о чем не думал, Ада, — сипло отвечает Матвей. — Это я все, что могу тебе сказать в свое оправдание.

Мне остро не хватает объятий Матвея. Того Матвея, который мне не изменял. Его шепота и обещаний, что все будет хорошо. Его теплых ладоней, которые бы вытерли мне слезы и ласково скользнули по щекам. Его улыбки и поцелуя. Но я теперь всего этого лишена.

— Ада, я не хочу терять Лилю. Ты ведь знаешь, что я ее люблю.

Я хочу оглохнуть, чтобы не слышать его хриплого голоса.

Я знаю.

Знаю, когда все это случилось.

Господи.

Мы были с Лилей на отдыхе. Месяц назад. Я и она. Матвей отправил нас “помочить ножки в море”, а ему пришлось остаться в Москве ради крупной сделки, которую он вместе со своими юристами вел около года.

Пастухов Юрий, в узких кругах “Карьерный Король”, добивался приватизации заброшенного горно-обогатительного комбината в Ульяновской области.

Сомнительное решение, которое стоило Матвею и его команде бессонных ночей за документами, литров кофе, долгих переговоров и встреч.

Комбинат переходил из рук в руки, большая часть договоров была утеряна, другие составлены с нарушениями, третьи были оформлены на мертвых или несуществующих владельцев.

На финишной прямой сделка могла обойтись без Матвея, но Пастухов уперся рогом: мой муж должен быть. Всю эту канитель он затеял лишь потому, что был уверен в Матвее, как в хорошем юристе и как в человеке. И если он уедет отдыхать, то пошло оно все в задницу.

— Сделки не будет.

Так Пастухов мне и сказал, когда заявился к нам домой. Поставил ультиматум, выпил чая и обрадовал, что его внучка Соня будет в моем классе. Из всех частных школ он выбрал именно ту, где работаю я, потому что:

— Дети должны учиться среди своих.

За всей этой болтовней о первоклашках, за которых я в сентябре должна была взять ответственность, я сама не заметила, как согласилась, что Матвей должен остаться в Москве на сделку.

Он остался, а мы улетели на две недели. После он нас встретил в аэропорту с цветами. Он тогда показался мне немного нервным, подавленным, а он на мое беспокойство оправдался тем, что его вымотал Пастухов и его грандиозный проект по реконструкции.

Хотя какая разница, когда Матвей решил, что имеет право отвернуться от семьи.

Год назад, месяц, недлю…

Будто это что-то сейчас изменит в нашей жизни, которую тоже ждет реконструкция через боль, отчаяние и сожаление о прошлом.

Замираю, когда слышу шаги и обеспокоенный голос Лили:

— Мам! Пап! Я вернулась! Я волновалась, поэтому я приехала!

Сажусь, запахиваю блузку и торопливо застегиваю пиджак, кинув на бледного Матвея испуганный взгляд.

— Да где вы? Поубивали, что ли, друг друга? Кровавых следов не вижу! Уже хорошо!

Смотри с Матвеем друг другу в глаза. Мы в западне. У нас нет времени на то, чтобы подобрать правильные слова о том, что грядет в нашу тихую и мирную жизнь.

— И меня папа Ани подвез, — голос у Лили наигранно веселый, — передавал вам привет. И они нас приглашают на пикник на следующей неделе.

Ее шаги все ближе, и нам не сбежать.

— Мам, — появляется в дверях столовой, — пап? Что вы тут сидите и молчите?

— Ты должна была остаться у Ани, — Матвей медленно выдыхает через нос. — Мы же так с тобой договорились.

— Вы меня потом обязательно в угол поставите, — скидывает капюшон с головы, опускается на пол и садится в позу по-турецки, — ну, рассказывайте, что у вас тут за собрание?

Медленно тянусь к пуговице, подхватываю ее пальцами и прячу в карман пиджака. Затем неловко приглаживаю растрепанные волосы.

— Все плохо? — тихо спрашивает Лиля, и глаза ее тускнеют. — Да?

Глава 6. Наша дочь тебя не простит

У меня язык во рту окаменел, а глотку схватил спазм. Я не могу выдавить из себя ни слова.

Лиля переводит взгляд с меня на Матвея. Глаза тусклые и обреченные. Я хочу ее схватить, утащить и спрятать. Накрыть одеялом, прижать к себе и укачать, как младенца.

— Вы этого мне не скажете, — шепчет она. — У нас же с вами все иначе. Не так, как у других.

— Лиля, — Матвей закрывает глаза. — Прости меня…

— Нет, — ее голос становится тише, и она в ужасе смотрит на меня, — нет… мам…

— Мы тебя любим, Лиля, — глаза болят от слез, что скатываются по моим щекам. — Я и папа тебя любим. Сильно, солнышко, но…

— Нет, — она в ужасе отползает, будто мы обратились в двух чудовищ. — Замолчите.

— Мы… — сипло отвечаю я. — Лиля… Милая… — задерживаю дыхание на несколько секунд и с трудом выдавливаю из себя. — Нас ждет развод. Такое бывает.

— У нас не бывает, — Лиля не моргает. — Мы другие. Нет. Вы любите друг друга. Вы не все. Вы, как оборотни… — она всхлипывает. — Как истинная пара… Вы не сможете друг без друга.

Мне тоже всегда нравилась эта идея истинности в книгах, которые Лиля читала. Крепкая связь, что предначертана самой судьбой и которая тянется через вечность яркой нитью и связывает сердца и души.

Но мы не в сказке. Мы в реальности, а в реальности мужчины предают семьи ради сомнительного удовольствия. Они уходят, бросают детей, делают больно женам. И я уверена, что истинность в книге придумали женщины, которых не раз предавали, и только магия может обуздать бессовестных мужиков.

— Лиля… я… — Макар закусывает губы, медленно выдыхает и поднимает взгляд на нашу бледную дочь, — это моя вина.

— Не-а…

— Да, — его глаза темнеют. — Моя.

— Нет, — упрямо повторяет Лиля.

— Я изменял, — глухо отзывается Матвей, и взгляда не отводит. — Я изменял твоей маме.

Сердце — тонкий фарфор. И оно идет трещинами. Ресниц Лили вздрагивают, губы дрожат.

— Мама права, — голос у Матвея тихий и блеклый, — я должен быть с тобой честным, как бы это ни было больно.

— Нет, — сипит Лиля. — Это неправда.

— Лиля…

— Ты не мог, — она медленно встает и пятится. — Нет, — сглатывает. — Ты любишь маму.

— Если любит, то уже не той любовью, — упускаю взгляд.

Этого разговора не должно было произойти. И во всем этом холодном и липком ужасе я тоже виновата.

Я слишком доверяла Ие. Не увидела того, что она заинтересована в моем муже и не заметила перемен в Матвее. Я не думаю, что у меня были варианты отвратить его от измен, но мы могли разойтись раньше. До того, как он потащил в постель мою подругу.

— Ты не такой, папа, — Лиля переводит взгляд на Матвея. — Ты не мог.

— Такой, — хрипло отвечает он.

— Нет. Я не верю.

— Прости меня, Лиля, — закрывает глаза, и крылья его носа вздрагивают. — Прости.

Лиля загнанно озирается по сторонам, будто ищет поддержки у невидимых друзей, прижимает дрожащую ладонь ко рту и молчит, растерянно глядя на Матвея.

— С кем? — спрашивает она через долгую минуту гнетущего молчания.

Как наша любовь могла прийти к подобному итогу? Как мы это допустили? Каждый из нас ради дочери был готов пожертвовать своей жизнью, а теперь она стоит перед нами и плачет.

— С кем? — повторяет она.

Я не смогу ответить на этот простой вопрос. Ия нянчила ее, пела колыбельные, читала сказки и заплетала волосы.

Какая я дура. Так близко подпустила ее к своей дочери.

— С кем? Говорите, — ее голос дрожит. — Раз мы тут все такие честные. Говорите.

— С тетей Ией, — голос Матвея становится холодным.

Лиля переводит взгляд на меня и шепчет:

— Это неправда.

— Правда, — Матвей похож на человека, которого приговорили к смертной казни.

— Нет! — взвизгивает в истерике Лиля. — Ты не мог! Это неправда! Не ты! Кто угодно, но не ты! Ты не такой!

— Такой! — Матвей повышает голос. — Такой, Лиля, такой! — встает и сжимает кулаки. — Я был с твоей крестной! Ты меня слышишь, нет? Это правда! И ты бы все равно это узнала! Вы обе бы об этом узнали! Не от Ии, так от меня! И я рад, что это вскрылось! Рад!

— Нет!

— Замолчи немедленно! — рявкает Матвей. — Уж сейчас ты можешь со мной не пререкаться и не спорить?!

— Я в это не верю! — отчаянно верещит Лиля и топает ногой.

— Веришь ты или нет, но это было! И будет развод! — Матвей ревет раненым зверем. — Потому что она еще и беременная может быть!

— Это все ложь!

Матвей недоуменно моргает, а затем смотрит на меня в легком ошеломлении:

— Может, ты вмешаешься?

— Лиля, — неуверенно говорю я. — Милая, мне так жаль…

Пусть мы дышим, говорим, но мы, все трое, сегодня умерли. Умерли, как семья.

— Вы меня родили, чтобы потом взять и развестись? — с губ Лили срывается короткий смешок.

Она отказывается верить в жестокую правду, что ее отец изменял мне. Ее мозг просто отсекает признание Матвея и не принимает их.

— Мы родили тебя, потому что любили друг друга, — шепчу я и немного заикаюсь. — Мы не знали, что… что будет так, Лиля. Взрослые могут быть очень глупыми.

— Да вы не глупые, — едва слышно отвечает Лиля и рявкает, — вы тупые!

— Ты как с матерью разговариваешь?!

— Ладно! — шипит Лиля на него. — Это не вы тупые, а ты тупой! Будешь спорить с этим?

— Нет, — цедит сквозь зубы Матвей. — Спорить не буду.

— И Ия твоя тупая, — голос Лили срывается на шепот. Вот-вот разрыдается. — Ненавижу ее… Ненавижу…

Отступает. Я поднимаюсь на ноги, делаю к ней шаг в желании обнять и разделить ее разочарование. Во мне она может быть уверена. Я никогда не предам ее доверия и любви.

— Нет, не трогай меня, — она всхлипывает и убегает.

— Лиля!

Кидаюсь за ней. На лестнице, что ведет на второй этаж, она резко разворачивается ко мне и кричит:

— Оставь меня!

— Лиля… милая… мы это преодолеем. Вместе.

— Вместе?! — она смеется. — Нет больше вместе, мама! А я так не хочу!

— Мне тоже страшно, Лиля, — слабо улыбаюсь, — и я бы тоже хотела, чтобы все было по-другому.

— Он не мог так поступить с тобой, — Лиля качает головой и прячет руки за спину.

— Но поступил.

Она сейчас не подпустит меня к себе. Она прекрасно понимает, что моей вины в ошибках Матвея нет, но подростковый ужас перед будущим иррационален. Она потеряла семью, и в ее глазах мы оба несем ответственность. Я, как жена, должна была уберечь Матвея от неправильных решений. Мы ведь одно целое. Мама и папа. И разве могут быть мама и папа отдельно друг от друга?

Я эгоистично жду поддержки от Лили. Я хочу, чтобы она обняла меня, вместе со мной поплакала и чтобы сказала, что она любит меня и будет рядом. Я хочу опереться на нее, но это неправильно. Я тут взрослая тетка.

— Лиля, я хочу тебя обнять.

— Нет, — она поднимается на несколько ступеней и смахивает слезы дрожащей ладонью. — Не сейчас, мам.

А затем кидается на второй этаж. Вздрагиваю, когда слышу, как хлопает дверь ее комнаты.

Мимо шагает размашистым и решительным шагом Матвей. Поднимается на три ступени, и глухо рычу ему в спину:

— Оставь ее.

— Ты хотела ей сказать правду, — он оглядывается на меня с неприязненным оскалом, — я сказал. И я буду сейчас с ней.

— После всего ты еще смеешь…

— Я буду с ней, — Матвей недобро щурится. — И советую тебе мне не мешать.

— Ты сделаешь только хуже, — в бессилии рычу я. — Будь благоразумным.

Спускается ко мне, подходит вплотную и заглядывает в глаза:

— Благоразумие это по твоей части, Ада. Вот и будь благоразумной и идеальной, а я не вывожу, как видишь. И я сейчас поднимусь к Лиле, а ты посиди и подумай, что потребуешь при разводе.

— Мне ничего от тебя не надо, — зло шепчу я.

— Кто бы сомневался, — недобро усмехается он. — Мы ведь такие гордые.

— Именно.

— И это заводит.

Я заношу руку для пощечины, но Матвей ее перехватывает.

— Будь благоразумной, — шепчет он, — а то твой муж, Ада, на грани. И ты теперь знаешь, что я могу быть подонком.

Отпускает мою руку, и я медленно отступаю, потирая запястье.

— Наша дочь тебя не простит.

— Это ты бы хотела, чтобы она меня не простила, — хмыкает. — Я отвечу перед ней за свои поступки, но не думай, что я позволю тебе настроить ее против меня.

Глава 7. Брюхо вскрою

Лиля лежит ко мне спиной. Свернулась под одеялом в позу эмбриона и молчит. И я молчу. Пялюсь на полку с разноцветными учебниками. Математика, литература, биология…

Накатывают воспоминания, как Лиля в этой комнате сделала первые шаги ко мне и как я кричал, чтобы Ада немедленно пришла. Лиля от моего крика тогда испуганно икнула и удивленно упала на попу.

Ада тогда ворвалась. Бледная и в ужасе, а Лиля засмеялась и вновь неуклюже поднялась на некрепкие ножки.

— Уходи, — шепчет Лиля.

Она не плачет. Голос сухой и надтреснутый.

— Нет, — это все, что я могу ответить.

— А я не хочу, чтобы ты тут был.

— Я знаю.

— Вот и уходи.

— Не могу.

Она должна кричать, плакать и бить меня. Ей по возрасту положены эмоции. Дикие, громкие и яростные, но она лежит под одеялом и не двигается.

— Лиля…

— Когда ты разлюбил маму?

Опускаю взгляд и делаю медленный вдох. Разве я могу говорить о любви к Аде после произошедшего?

И сейчас у меня в груди просто черная и бездонная дыра. Я помню то теплое и светлое чувство, которое меня наполняло, когда Ада целовала меня или когда хватала меня за руку и тащила в темный уголок, чтобы с тихой, но живой страстью отдаться мне.

Сейчас этого чувства нет. Оно исчезло. Когда? Оно меня все еще согревало в аэропорту, когда просил Аду не скучать и обещал, что две недели пролетят быстро, а потом…

— Ты ведь маму любишь…

— Я не имею больше права ее любить, Лиля.

— Я тебя не понимаю, — выползает из-под одеяла, садится рядом и всматривается в мой профиль. — Зачем, папа?

— У меня нет ответа на этот вопрос.

— Тогда уходи.

— Ты всегда будешь моей дочерью, Лиля, — закрываю глаза.

— Мой папа так бы не поступил, — встает и шагает к письменному столу. Опирается о спинку стула и оглядывается. — И изменять маме? Ты серьезно?

Я хочу сбежать, но я этого не сделаю. Лиля должна выплеснуть на меня гнев. Я его заслужил.

— Нашей маме, которой вслед оглядываются! — повышает голос, и я улавливаю в ее голосе страх. — И она не будет одна! Ясно тебе?!

— И будет мне твой новый ребенок никем! Не буду я с ним нянчится! Я его не приму! Никогда и ни за что! И новые кроссовки мне не нужны! Ничего не нужно! И не смотри на меня так! Будешь теперь папой на выходные, да? Будешь на карусельки водить, мороженку покупать, а потом к своей шлюхе пузатой бежать?!

— Я не знаю, что нас ждет, Лиля.

— Я знаю! Я! — в ярости взвизгивает. — Нас не ждет ничего хорошего! У тебя будет новая семья!

— У меня не будет с Ией семьи! — рявкаю я.

— Вот как?! — переворачивает стул. — И от нового ребенка отказываешься?! А смысл всего этого тогда?! А?

— Нет и не было смысла, — опускаю лицо и подпираю лоб руками.

— Вы ведь еще и войну устроите между собой! — Лиля всхлипывает. — Ты ее устроишь…

Поднимаю взгляд.

— Я не хочу всего этого, папа… Ни развода, ни споров, с кем я и в какие дни я должна видеться, ни алиментов… Ничего этого не хочу! — срывается на крик. — Чего я хочу, так это умереть!

— Не смей так говорить, — цежу я сквозь зубы, а у самого руки немеют и холодеют от страха. — Мы придем к миру…

— Какой к черту мир?! — скидывает тетради со стола. — Какой мир?! Для мамы?! Для меня?! Засунь свое мороженое по воскресеньям в жопу! И подачки, чтобы загладить вину!

— Лиля…

— И ты ведь своего выродка притащишь мне, — переходит на рык, — чтобы я с ним подружилась, а тетя Ия будет названивать и звать в гости, ведь мы семья.

— Я тебе повторяю, у меня с ней семьи не будет.

В глазах темнеет от гнева и бессилия перед злым ехидством дочери.

— Желаю ей сдохнуть при родах, — тихо шипит, вглядываясь в мои глаза. — И чтобы на твоих глазах из нее вынули урода.

А это в ней говорят мои гены. Это я в ней сейчас проснулся, ведь я в гневе тоже теряю берега.

В комнату заходит Ада и широко распахивает дверь, намекая, что мне пора уйти.

— Воспитывать пришла? — ярость Лили перекидывается на Аду. — Скажешь, что такого нельзя желать?

— Нет, нельзя, — тихо отзывается Ада. — Мы должны быть выше этого.

— А я не хочу быть выше! Она украла у меня отца!

— Он позволил этому случиться. Моральные качества тети Ии, конечно, под вопросом, Лиля, но…

— Как ты могла всего этого не заметить?! — Лиля выдыхает через крепко сжатые губы. — Ты это допустила!

— Лиля, — встаю и мрачно смотрю на нее. — Мама…

— Тебе-то теперь какое дело? — Лиля язвительно перебивает меня.

— Матвей, оставь ее, — шепчет Ада, и я слышу в ее голосе едва уловимую дрожь.

— Да! Оставь меня! Брось меня! Я ведь тебе больше не нужна! У тебя будет новая дочь! Или сын! А, может, сразу двойня! Почему нет! Давайте сразу тройню! — кидается к книжным полкам и сбрасывает с них книги с криком.

Ада с тихой обреченностью наблюдает за ней, кидает на меня разочарованный взгляд:

— Уходи.

Решительно шагает к Лиле. та в истерике отталкивает ее, затем пытается вырваться из материнских объятий с криками и визгами, которые оглушают меня. И в голове ни одной мысли.

— Тише, Лиля, тише…

— Ты найдешь другого! — вопит Лиля. — Я буду не нужна и тебе!

— Какая глупость, — Ада прижимает ее к себе и оседает вместе с ней на пол. — Ты всегда будешь нужна мне.

Я хочу сказать, что Лиля всегда будет нужна нам, но я выхожу из комнаты, в которой когда-то собирал детскую кроватку. Тогда в лучах солнца рядом сидела Ада, гладила живот и с тихим напевом изучал инструкцию по сборке.

— Я люблю тебя, — тогда сказала она и с улыбкой протянула на раскрытой ладони болтик. — Больше жизни.

Теперь мне этих тихих слов не услышать и не увидеть этой солнечной улыбки. Останавливаюсь и оглядываюсь на Лилю, что в слезах выскакивает из комнаты. Смотрит на меня диким зверенышем, который укусит, если протяну руку.

— Прости меня, Лиля… Я не справился.

— Уходишь? — подбородок дрожит.

— Сейчас мне лучше оставить вас, — с трудом выдерживаю заплаканный взгляд.

Вытирает кулаком слезы, шмыгает и шепчет:

— И куда ты?

— Не знаю.

— К ней, да?

— Если к ней, то я ее прибью, — тихо отвечаю я. — Переночую в гостинице.

— А потом?

— Нам надо всем остыть, Лиля. Сейчас мы можем действительно устроить войну.

— Я не остыну, — опять всхлипывает, — и не надейся.

Делаю несколько тяжелых шагов, и Лиля шепчет:

— Нет… Я так не хочу, папа…

— Прости.

Ускоряю шаг, торопливо спускаюсь под ее вой, который вспарывает мои вены тонкими лезвиями. На крыльце задыхаюсь от боли, что расползается в груди черной паутиной.

Я уничтожил свою семью. И я знал, что к этому все придет. Знал и все равно позволил всему произойти.

И я не могу даже самому себе ответить, почему я решил подпустить к себе Ию. У меня не было к ней любви или тайной страсти, с которой бы я боролся. Она просто однажды пришла, а я ее не прогнал.

С каждой секундой я зверею. Я аж чувствую, как мой мозг покрывается ожогами лютой ненависти к Ие. К этой зеленоглазой змее, что отравила наш брак.

— Убью, мразина, — в голове в который раз щелкает, и я ухожу под волну бурлящей ярости. — Брюхо тебе вскрою.

Глава 8. Ведьма

— Разве можно кого-то так любить? — тихо спрашивает Матвей, сжимая мою руку.

Я и сама не верю в то, что любовь может быть такой. Топкой, всепроникающей и обволакивающей.

— Можно, — шепчу я, вглядываясь в голубые глаза Матвея.

Рассвет. Над озером, которое идет редкой рябью, ползет дымка, а в лесу позади нас щебечут ранние пташки. Скоро небо озарится розовым и оранжевым. Воздух звенит от свежести, на траве вспыхивают росинки.

Кладу руку на живот, и улыбаюсь.

— И ты всегда будешь любить?

— Мне кажется, я тебя всегда тебя любил, — Сжимает мою ладонь крепче. — Только увидел тебя, и всё. Пропал с концами.

— И я тоже, — едва слышно отвечаю я. — Одного взгляда хватило.

— Только Ия была там лишней, — едва заметно хмурится.

— Если бы не она, то я бы убежала, и нашего знакомства бы не случилось.

— Меня бы это не остановило. Вижу цель, не вижу препятствий, — Матвей смеется. — Никуда бы ты не делась.

— И ведь не денусь? — с надеждой спрашиваю я.

Душу касается холодный страх перед будущим, о котором мы ничего не знаем, но в следующую секунду он отступает.

— Нет, не денешься, — с тихой и игривой угрозой всматривается в глаза. — Я на тебя подсел, Ади.

— Ловлю на слове, — шепчу я в его губы. — Если убегу, то догонишь, да?

— Да, — его глаза теплые и уверенные. — Моя девочка.

По венам растекается вязкая патока слабости, и он меня целует. Нежно, глубоко и неторопливо, будто пытается запомнить этот поцелуй на рассвете у лесного озера. И я его тоже запомню. Когда мне будет грустно, то это теплое воспоминание меня согреет.

Замираю, когда чувствую в животе мягкий, но решительный толчок.

— Что? Ади? — глаза Матвея вспыхивают беспокойством.

Я хватаю его руку и прижимаю к животу. Новый толчок, и его глаза округляются. Зрачки расширяются.

— Здоровается, — мое сердце учащает бег.

— А тебе не больно? — с тревожным восторгом спрашивает Матвей и боится выдохнуть.

— Нет, не больно, — я улыбаюсь. — Очень странное ощущение, но не больно.

Матвей опускается на колени и прикладывает ухо к животу:

— Привет.

Новый толчок, но уже ленивый.

— Это папа.

Пропускаю волосы Матвея сквозь пальцы, вслушиваясь в чириканье птиц. Возможно, наши души прошли множество перерождений и вновь встретились, чтобы опять прожить жизнь вместе.

— Тебе очень повезло, — шепчет Матвей, — у тебя такая красивая мама.

— Да и папа тоже ничего, — смеюсь я.

— Короче, мы тут такие оба красивые очень ждем тебя, — его голос полон нежности и любви. — И уже тебя очень любим. Слышишь?

Новый толчок, и Матвей поднимает глаза:

— Мне было сказано, что нас тоже любят.

— Да ты что?

— Без вариантов.

Встает, притягивает меня к себе и хрипло шепчет:

— Люблю тебя. Как же я тебя люблю.

— Как? — хитро спрашиваю я, желая сладких подробностей.

— Бесконечно, Ади.

Тянется поцеловать, и из кустов выныривает Ия:

— Вот вы где!

В глазах Матвея пробегает легкое раздражение.

— Я там вам кофе сварила, — Оправляет футболку и встряхивает волосами, переступая через сухую узловатую корягу. — Зову. Зову, а вы молчите.

— Мы пораньше проснулись, и не стали тебя будить.

— Заглядываю в палатку, а вас нет, — собирает волосы в хвост. — Я аж испугалась. Вдруг медведь утащил?

— Какой тут может быть медведь, Ия? — снисходительно спрашивает Матвей. — Белки, максимум.

— Как там наша красотка, — Ия подплывает ко мне, касается живота и воркует. — Как ты, милая?

— А, может, мальчик, — поправляю запутанные волосы на затылке.

— Девочка, — Ия подмигивает мне и решительно шагает к воде. — Будет девочка, — оглядывается, — точно я тебе говорю. Я же уже говорила, что я из потомственных ведьм.

— Прекрати.

Смеется и стягивает футболку:

— Искупаемся?

Мне нравится цвет ее бикини. Бирюзовый. Яркий такой в предрассветной серости.

— Я, пожалуй, пас, — ежусь. — Вода холодная.

— Ты тоже струсишь? — переводит взгляд на Матвея. — Давай! Взбодримся!

— Струшу, — спокойно отвечает Матвей, зевает и шагает прочь, утягивая меня за собой. — За кофе спасибо, конечно, но мы сейчас на ромашке сидим.

— Какой ты зануда, Матвей.

Оглядываюсь и слабо улыбаюсь Ие, которая закатывает глаза, скидывая на мелкий влажный песок тонкие хлопковые штаны:

— Скучные вы.

— А мы тебя и не звали.

— Матвей, — шепчу я. — Ты чего?

— И ты за этого буку замуж вышла, — Ия со смехом бежит в воду, поднимая веер брызг.

Матвей уводит меня в лес.

— Она хорошая, — говорю я. — Громкая, конечно.

— И наглая, — недовольно цыкает.

— Но без дурных помыслов.

***

Выныриваю из воспоминаний. Сижу среди разбросанных учебников, и слышу надтреснутый шепот Лили, которая стоит у окна:

— Уехал.

— Хочешь какао? — мертвым голосом спрашиваю я.

— Нет.

— Я его все равно приготовлю, — встаю, сжимая переносицу. — Ты его любишь.

Молчит, и я выхожу из комнаты. На несколько минут приваливаюсь к стене и спускаюсь на первый этаж. Мне надо себя чем-то занять, чтобы отвлечься, а то мне кажется, что любой мой выдох может окончиться смертью.

Какао выходит у меня лишь с третьей попытки. Испортила два пакета молока и три упаковки какао-порошка.

Разливаю ароматный шоколадно-молочный напиток по кружками, и на кухню входит Лиля. Лица не видно из-за капюшона.

— Я звонила папе.

Отставляю ковшик с остатками какао на деревянную доску.

— И он не отвечает… мам… — всхлипывает, — а вдруг что-то случилось?

Глава 9. Главное — пережить эту ночь

— Бери этот, — Ия указывает пальчиком на оранжевый купальник.

— Не слишком ли вызывающе?

— В этом и смысл, — выхватывает из моих рук яркое бикини и плывет к стойке, — мы берем этот.

— И белый тоже берем! — семеню за Ией.

Консультантка с милой вежливой улыбкой аккуратно заворачивает купальники в тонкую бумагу, и я украдкой шепчу Ие на ухо:

— У меня планы на этот отпуск.

— Какие? — разворачивается ко мне.

— Я готова ко второму…

Ия непонимающе вскидывает бровь:

— Речь о смелых экспериментах? Вы решили с Матвеем…

— Нет! — охаю я и краснею. — Малыша хочу! Ия! Ты чего!

Она приподнимает бровь выше:

— Малыша?

Блин, наверное, не стоило ей говорить, ведь она уже не первый год по врачам бегает, но если не с ней поделиться своим волнением, то с кем тогда?

— Наконец-то! — ее лицо озаряется улыбкой, и она притягивает меня к себе, чтобы обнять. — Долго же ты готовилась, Ада. Ты уже как минимум с тремя должна была быть.

А мы хотели с Матвеем встать на ноги. Я — профессионально подняться, он — расширить фирму. И только вот на днях мы с ним сели и поговорили, что мы опять готовы нырнуть в пеленки, крики и бессонные ночи. Вместе, как это было с Лилей.

— Я так счастлива за вас, — Ия вглядывается в мои глаза. — И как же я опять хочу увидеть Матвея всклокоченным, сонным и с орущим дитем на руках.

— Я тоже, — смеюсь я.

***

— Мам, — Лиля трет нос. — Или он к ней поехал?

— Садись, — придвигаю кружку с какао к краю стола.

Лиля втягивает голову в плечи, и садится за стол.

— Мам, что теперь будет с нами?

***

— Как не едет? — охает Ия.

— Вот так, — делаю глоток чая. — Сделку должен закрыть. Пастухов затопал ножками.

— Да пусть он идет в пешее эротическое, — кривится.

— Это не тот человек, которого можно послать в пешее эротическое, Ия, — вздыхаю я. — Он сам кого угодно пошлет, а потом сверху добавит. Честное слово, лучше бы Матвей мелким нотариусом был и просто печати ставил. Сейчас он…

— Серьезный человек, — Ия подпирает лицо кулаком, — с хорошими связями.

— Ага, и скоро он от этих хороших связей поседеет или полысеет.

— Ты его и лысым будешь любить.

— Куда я денусь, — отставляю чашку.

— Будешь ему его лысину смазывать, что красиво блестела и ослепляла всех вокруг.

Я смеюсь, ведь это очень похоже на правду. Буду за Матвеем бегать с баночкой крема, а он яростно отбиваться. Потом он сдастся, потому что я буду очень упрямой.

— Может, нам остаться? Потом все вместе полетим? — задумчиво провожу пальцем по краю чашки.

— Когда? У тебя учебный год там начнется, — Ия хмурится. — Да и Лиля уже настроилась.

— А давай с нами, а? — тихо предлагаю я. — Будет весело.

— Не могу, — слабо улыбается, — кто меня отпустит? Я только на новую работу устроилась.

***

— Мам, — шепчет Лиля, сжимая телефон в руке. — Он так и не отвечает.

Жгучее желание отобрать у Лили смартфон и разбить его о стену. После накричать и выместить на ней свою злость и отчаяние.

— Прекрати ему звонить, — едва слышно отзываюсь я и медленно выдыхаю. — Если не отвечает, — горько усмехаюсь, — то, вероятно, очень занят.

Как тяжело быть матерью в момент, когда вся жизнь осыпалась острыми осколками и не на кого больше опереться. Впервые осознаю свою слабость, как женщины.

— А если…

— Что если? — поднимаю взгляд.

Нам главное — пережить эту ночь в здравом уме.

— А если авария? — сипит Лиля. — Мам… Он же ушел не в себе.

— И что мы можем сделать, если авария? — тихо спрашиваю я.

— Я не знаю…

— Поэтому, — стараюсь говорить спокойно, — мы сейчас выпьем какао, Лиля, посмотрим какую-нибудь тупую комедию и ляжем спать. Больше у меня вариантов нет.

— А если… он… у этой шлюхи? — голос Лили дрожит.

Я вижу по ее глазам, что она бы предпочла аварию для Матвея. Да и я, наверное, тоже.

— План тот же. Какао, комедия и спать, — терпеливо отзываюсь я, а сама хочу визжать, бить посуду и рыдать.

Рыдать до того момента, пока я не отключусь на полу кухни.

— Мам… — Лиля откладывает телефон и обхватывает кружку ладонями. Молчит минуту. По щеке к подбородку катится слеза, а затем падает в какао. Поднимает глаза. — Это я виновата.

— Что ты такое говоришь?

Во мне просыпается злоба. Я теперь сама готова толкнуть машину Матвея с обрыва за то, что Лиля чувствует себя виноватой.

— Я тебе кое-что не сказала, мам.

Глава 10. Он не мог так поступить

— Что ты не сказала?

— Перед отъездом на отдых… — Лиля шмыгает и опускает взгляд, — я позвонила тете Ие… и попросила, чтобы она папу…

Плечи трясутся, накрывает лицо руками и воет:

— Чтобы она папу проведала-ааа-ааааа. Он же когда работает, обо всем забывает… Даже поесть… Маааам… а эта крыса сказала, что позаботится о папе… маам…

Обегаю стол, обнимаю ее и прижимаю к себе:

— Нет твоей вины во всем этом. Нет.

— Это случилось, когда мы были с тобой на отдыхе, ведь так? — ее трясет в истерике. — Мы когда прилетели, папа странно себя вел… Это я виновата… я… я не должна была… Я сама его скормила… И я многое ей рассказывала, а она говорила… что она мне почти мама…

Разорвать гадину на куски и скормить бездомным псам. Мне бы сейчас бегать по дому взбешенный истеричкой, крушить все вокруг, но я тогда проиграю. Моя дочь должна найти сейчас во мне защиту, а не обиженную женщину, которая теряет себя из-за предательства двух близких людей.

— Нет, нет и нет, — обхватываю ее лицо руками и поднимаю его на себя. — Ты не виновата, Лиля.

— Я так ненавижу ее, мам, — дыхание неровное и прерывистое. — Так сильно, мам. Только ее… но не папу… хочу, но не могу, мам…

И опять ревет. Мне бы взять ее на руки и покачать с колыбельной, как я это делала, когда она была маленькой и мучилась от коликов.

Сажусь у ее ног и заглядываю в лицо:

— Лиля, милая, — слабо улыбаюсь. — Такое случается. Я не знаю, как объяснить тебе мотивацию мужчин, когда они так поступают, но… я могу предположить, что папа больше не находил во мне того, что ему было нужно…

— Секса, да? — Лиля презрительно фыркает.

— Возможно. А, может, чего-то другого.

— Она его соблазнила, — шипит с ненавистью Лиля. — Гадина такая…

— Может и так, но решение перейти грань он сам принял. Почему? Потому, что я стала для него неважна.

— И я.

— Все намного сложнее, Лиля.

Моя темная сторона души требует, чтобы я сейчас вылила на Матвея кучу дерьма, но разве это поможет моей дочери пережить кризис и его предательство? Культивировать в душе девочки ненависть к отцу из-за собственной злости и обиды — неправильно. Я полна отчаяния, гнева, но любое мое неосторожное слово может отравить мою дочь.

— Лиля, мне очень тяжело сейчас говорить, и я не смогу тебе ничего объяснить так, чтобы тебе стало так, как раньше. Как раньше уже не будет. И это нормально, что ты не ненавидишь папу.

— А ты его ненавидишь?

— Сейчас я ему благодарна за то, что у меня есть ты, — аккуратно подбираю слова. — И благодарна за все те годы, в которые я была счастлива. Теперь у нас с ним будет все по-другому. Люди разводятся. Это больно, страшно, но время… лечит?

Сама не верю своим словам. Со мной эта гниль останется до конца моей жизни. Да, время припорошит ее новыми событиями, но все, что я сегодня переживаю с дочерью, будет со мной.

— Он должен был остаться, — смотрит на меня заплаканными глазами.

— Нет, Лиля.

На самом деле я согласна. Матвей должен был остаться, прожить вместе с нами нашу истерику, крики и обвинения. Мы имеем полное право утопить его в гневе, но он сбежал.

— Мам…

— Что? — я вся сжимаюсь от шепота Лили.

— Я знала… знала, что тетя Ия влюбилась в папу, — она отворачивается от меня и прячет лицо в ладонях, — она хранит его фотографию в кулончике… Я когда у нее была в гостях, залезла к ней в шкатулку… она просила принести из ее комнаты шарфик. А я вижу у нее на комоде черная шкатулка, заглянула… а там медальон, а в нем папина фотография… я тогда не поняла, что это папа, потому что фотография была в чем-то буром измазана… будто… — поднимает на меня глаза, — в крови. Мам, — она медленно выдыхает, — она его приворожила.

— Не говори глупостей, — между лопаток ползет озноб от взгляда Лили, — да, она любила шутить, что ведьма, но это же… Лиля, — фыркаю, — прекрати. Ты уже умная девочка. Оставь магию для книжек и фильмов. Нельзя человека приворожить.

— Она мне с контрольными помогала, — сипит Лиля. — Я тебе не говорила, но… если она пошепчет, то я пятерки получала.

— Ты пятерки получала, потому что готовилась…

— Мам… Ну не мог он так поступить. Не мог!

Глава 11. Очень честная мама

— А ты сама виновата, — заявляет мама. — Да, и не смотри на меня так!

Вызвала маму для поддержки, и зря. Я настолько ошарашена ее заявлением, что открываю рот.

Прекрасно. Я будто попала в зазеркалье.

Лиля получала пятерки не потому, что я с ней готовилась к контрольным, не потому, что она умная и ответственная девочка, а потому что — Ия что-то шептала в кулачок и поколдовала.

И мужа моего приворожили. И Лиля не стала слушать моих объяснений, что реальность устроена немного по-другому. Ладно. Ей простительно. Она подросток, который очень любит тему мистики. Ведьмы, оборотни, вампиры… Сейчас она хочет спрятаться за “магией”. Ее папа — идеальный мужчина и кто-то другой виноват в том, что он изменил.

И по версии мамы в его измене виновата я.

— Да, сама виновата, — мама отставляет чашку с чаем. — Нельзя с женщинами так дружить, как ты дружила. Считай, что ты сама подложила Ию в постель Матвею. Нагрела ей местечко.

Наверное, меня обида за слова мамы нагонит после. Сейчас я слушаю ее молча и не спорю. У меня нет сил. Пусть забивает в крышку моего гроба последние гвозди.

— Она, поди, жопой вертела перед Матвеем, а ты слепая и ничего не видела. Ты у нас такая. Доверчивая. Ввела в семью незамужнюю молодую женщину. А он мужик!

Сердито отворачивается и кусает тонкие губы. Поддержала так поддержала. Хоть в петлю лезь.

— И ведь опять, что ты сделала? — вновь смотрит на меня.

— Что?

— Взяла и отпустила его, — разводит руками в стороны. — И куда он поперся? К твоей подруге. Молодец.

— Неожиданно, — массирую бровь. — Мам, я надеялась услышать немного другое…

— Перевязала бантиком мужика и вручила подружке!

— Мам.

— И теперь ты оставишь дочь без отца.

— Да ты издеваешься, — издаю короткий смешок.

— Ты же ко всему еще и гордая, — мама недовольно хмыкает. — Все доведешь до развода.

— Да, — подпираю лицо рукой.

— Разведенкой будешь? — вот тут в глазах мамы вспыхивают слезы.

— Да. Буду гордой разведенкой. И я не буду запрещать Матвею быть отцом для Лили, мам.

— Ох как твоей подруженьке-то повезло! — мама смеется. — Ты ей такого мужика подкинула. Успешного, богатенького.

— Только, видимо, очень тупого, раз он своей воли не имеет, — недобро щурюсь. — Знаешь, мам, сейчас тот самый момент, когда ты должна быть на моей стороне.

— Я говорю тебе правду.

— А правда в том, что мне сейчас до тошноты и головной боли плохо и муторно, а ты боишься, что твоя дочь будет разведенкой. Ты ведь нами хвасталась, — горько улыбаюсь, — а сейчас красивая картинка семьи под угрозой.

— Ты останешься ни с чем, Ада.

— У меня есть я, мама, — шепчу я. — И за штаны, которые решили убежать к другой женщины, я держаться не буду. Он сделал свой выбор, и он сам это понимает. И если у него остались ко мне теплые чувства, то мы разойдемся полюбовно.

— А о дочери ты подумала?

— Я? — охаю.

— Я знаю тебя, — щурится. — Это ты ведь не смогла сдержать язык за зубами. Это втянула Лилю в ваши разборки, так как у вас всегда такие открытые разговоры и ты с ней всегда до абсурда честная.

— И у кого же это я научилась рубить правду-матку? — зло усмехаюсь. — Кто это у нас тут еще любит правду? А?

Мама, опешив, замолкает. Моргает и не знает, как ответить на мой выпад.

— Я вызову тебе такси.

Встаю, шагаю в гостиную и подхватываю со столика телефон. Голосовое. От Матвея. Руки трясутся. Касаюсь экрана, и из динамиков раздается злой и хриплый голос Матвея. Язык немного заплетается, будто он пьяный:

— Развод, Ада, я тебе дам, — делает паузу, — сука… — рык, как у зверя. Он точно не в себе, — но я тебя сразу предупрежу… я убью любого, кто решит приблизиться к тебе… Не будет у тебя другого мужа… я у тебя был первым… Твою мать!

Дальше отборный мат, от которого у меня волосы на голове шевелятся, и звук, что походит на глухой удар.

Голосовое обрывается.

Глава 12. Может, тебе к мозгоправу?

— Ты какого хрена тут делаешь?

Выныриваю из темноты и хватаю Юру за ворот его бархатного синего халата:

— Ты…

— Я вызову полицию! — визжит на лестнице жена Юры, щуплая низенькая женщина. — Почему его пропустила охрана?

— Он же юрист, дорогая, — Юра кривится, — а эти черти уговорят и привратника пропустит их в Райские Сады.

— Ты…

— Ты брызжешь слюнями мне в лицо, Матвей!

Разжимаю пальцы и медленно отступаю:

— Что я тут делаю?

— Хороший, мать твою, вопрос! — Юра раздраженно оправляет халат и окидывает меня взглядом. — Ты под чем-то?

— Нет… — медленно моргаю.

— Так я тебе и поверил.

— Я… меня не должно быть тут…

— Согласен, Матвеюшка. А еще ты весь в крови, — мягко сжимает меня за плечи толстыми пальцами и разворачивает к зеркалу.

Рубашка в бурых разводах, ладони в засохших пятнах крови.

— Кого порешил? — ласково спрашивает Юра, и его толстое круглое лицо растягивается в улыбку.

В голове пусто.

— Матвей…

— Возможно, подругу жены, — сипло отвечаю я. — Я к ней ехал.

— Да? — шепчет Юра, совершенно не удивленный моими словами. — Ты ведь знаешь мои принципы, что какими бы бабы стервами ни были, их нельзя трогать? Даже если очень хочется.

Закрываю глаза, пытаясь вырвать из темноты осколки воспоминаний. Визг. Нечеловеческий визг, полный боли и ужаса.

— Полицию вызывать? — испуганно шепчет жена Юры.

— Погоди, успеем.

— Я ее убил.

Юра усаживает меня на софу, подхватывает что-то с моей рубашки у ворота.

— Я все-таки за то, чтобы вызвать полицию, — сипит жена Юры. — Он же не в себе.

— Тихо, женщина, — фыркает он в ответ.

— Да он на тебя кинулся!

— Да я бы его заломал, — Юра что-то разглядывает в своих пальцах. — А можно спросить, за что ты подругу жены порешил? Ты прости мое любопытство, но ты ко мне в дом ворвался, и я имею право знать, что толкнуло высококлассного юриста на мокруху.

У меня голова кружится, и я будто в кошмаре. В вялотекущем кошмаре.

— Матвей.

— Я с ней…. — в голову будто вбивают ржавый гвоздь.

— Ну? Не томи.

— Я и она… — головная боль усиливается, распирает и пульсирует. — Я ее… — язык заплетается. — Жена узнала, и…

— Ты что-нибудь понял из его мычания?

— Да, — флегматично отвечает Юра. — История стара, как мир, моя дорогая. Он отжахал подругу жены, жена узнала, расвирепела, а он…

— Ее убил, — поднимаю взгляд.

— Господи, — сипит жена Юры и оседает на ступени.

— А чем ты ее порешил?

— Не знаю.

— А ты подумай.

— Выпотрошил ножом? — неуверенно спрашиваю я. — План был такой. Вскрыть ее… — меня опять накрывает неконтролируемой злобой, — как свинью…

— Или как собаку, — Юра щурится.

— Нет, — качаю головой и меня отпускает. — Собаки… Собаки мне нравятся. Лиля просила собаку.

Почему я не разрешил Лиле завести собаку? Я ведь никогда не мог противостоять ее просьбам, а вот с собакой был непреклонен.

— Лиля это кто? — спрашивает жена Юры.

— Дочка, — Юра хмурится. — Милая такая девчушка.

— Она меня не простит…

— Ты и ей сказал о своих шашнях? — возмущенно охает Юра. — Ты в своем уме?

— Я должен был. Она бы все равно узнала, Юр. Я облажался.

— Мне не нравятся твои друзья, — зло отзывается жена Юры.

— Он мне не друг, а юрист. Хороший юрист, хваткий, дотошный и упрямый, — отстраненно отвечает Юра.

— Тогда что он тут делает, если не друг?

— Ответишь на этот вопрос, Матвей?

— Я должен был быть с женой и дочерью, толстый ты козел, — шепчу я. Кровь в венах закипает. — А не твоей сраной сделкой заниматься.

— Кстати, я скинул десять килограмм. Так что, я уже не такой толстый козел.

— А вот ни черта незаметно, — рычу я. — Если бы не твоя сделка, если бы…

— Так это я виноват?

— Нет, виноват я, но мне уже нечего терять, Юр. Я и тебя затащу в ад.

— Тяжело будет тебе меня тащить, — он усмехается, — я же толстый. Сам сказал. Я тебя еще раздавлю.

— Харе зубоскалить.

— Ты в моем доме еще и командуешь?

— А кто тебе, урод, эту землю под дом помог отсудить?

— Справедливо, — присаживается рядом, а я в ненависти всматриваюсь в его лицо. Он смеется. — Как тебя накрыло, Матвеюшка.

— Я облажался.

— Я уже это слышал.

— Четырнадцать лет брака, Юр…

— Это не конец света, в самом деле. Женишься еще раз. После отсидки. Есть особо одаренные дамочки, которые текут от зэков. Ты еще тот словоблуд. Таких писем забацаешь, что они кончать будут от твоих строчек. Будут толпой к тебе ломиться с передачками. Твоя жена не единственная женщина… — косит на меня взгляд. — И ты уже это и сам понял.

— Заткнись.

— Может, тебе к мозгоправу?

— В местах не столь отдаленных ведь есть психологи?

— Должны быть, — Юра беззлобно усмехается. — Там за решеткой столько ранимых душ. Убийцы, маньяки, насильники.

— Я чуть жену… — хрипло шепчу я, — не взял силой.

— А, может, взял?

Задумываюсь. Я помню ее крики, укусы и слезы. Рву блузку, но… воспоминание смазывается болью в висках, и я уже сижу у стены.

— Нет… я бы не стал.

— Значит, к убийцам пойдешь, — Юра пожимает плечами. — Там много таких, как ты. У многих срывает башню от баб.

— Это хорошо, — киваю и вновь пялюсь перед собой. — Буду среди своих.

— Поможешь своим писать апелляции. Бывшие юристы на вес золота среди своих-то.

— Это да, — глухо соглашаюсь я, — но уголовка не мой профиль.

— Я в тебя верю, Матвей. Ты толковый мужик, и в уголовке разберешься.

— Вызывай ментов, Юр, — накрываю кровавыми ладонями лицо. — Я готов.

Глава 13. Месяц тяжелый

— Прежде чем я вызову в свою скромную обитель стражей порядка, — Юра внимательно вглядывается в мой профиль, — у меня вопрос, Матвей.

— Да чего тебе надо…

— У подруги твоей жены линька началась?

— Что? — недоуменно смотрю в его круглое и толстое лицо.

Расплывается в улыбке и сует под нос клочок белой шерсти.

— И она у вас, подруга эта, в полнолуние на четыре лапы встает?

— Что?

— Ты весь в собачьей шерсти, Матвей, — Юра недобро щурится. — Ты собаку, что ли, выпотрошил? Если так, то… ты же пять минут назад говорил, что любишь собак.

Вспышка боли.

Телефон выскальзывает из рук. Я резко торможу с визгом шин, потому что на повороте я кого-то задел. Реакция меня подводит, и моя машина все же целует фонарь. Меня дергает вперед, ремень безопасности давит на грудь.

Тусклый свет, белое пятно на асфальте. Визг, который оглушает, и несколько шагов.

Собака. И она не скулит, а верещит, дергая окровавленными лапами в попытке встать.

— Матвей, — Юра щелкает пальцами. — Ты еще с нами?

Боль пульсирует в висках.

Я заваливаюсь в ветеринарку. Белый пес в моих руках хрипит, скулит и пускает кровавую пену изо рта. Ору на мужика в халате, чтобы он проснулся и зашевелился.

— Матвей, что ты принял?

— Ничего, — сипло отвечаю я и накрываю лицо руками. — Я собаку сбил.

— А подругу жены…

— Не знаю. Похоже, не доехал.

— И ты мне заливаешь, что ничего не принял?

— Нет, — шепчу, — перенервничал. У меня месяц тяжелый.

— У меня вся жизнь из тяжелых месяцев, но так чеку ни разу не срывало…

— У меня так чеку сорвало, — в гневе всматриваюсь в его лицо, — что запрыгнул на подругу жены. Ты мне, козел, все мозги сожрал своими сделками.

— То есть мы опять возвращаемся к тому, что я виноват, что ты подругу жены отымел? — Юра вскидывает бровь.

— Я больше с тобой не работаю, — встаю и приглаживаю волосы дрожащей пятерней. — К черту тебя.

— Ну, ты так не горячись-то сразу, — Юра смеется. — Я не твоя жена, и мне по одному месту, с кем ты там веселишься. Другое дело, что тебе отпуск нужен. Ты, похоже, поймал нервный срыв, или на что-то подсел…

— Я ничего не принимал и не принимаю! — резко разворачиваюсь к Юре. — Меня ждет развод, Юра! Моя дочь меня теперь ненавидит! Жена так орала на полу, будто ее живьем резали! И я ее чуть не изнасиловал! да, у меня чеку сорвало! Потому что я устал! От твоей рожи, от рож твоих дружков, от этих тупых встреч, на которых только и ждешь, что начнется перестрелка, если кто-то из вас скажет неосторожное слово!

— Мы на встречи ходим без оружия, — Юра пожимает плечами. — Это же официальные встречи, а не стрелки, но стволом рекомендую обзавестись. Им и подругу жены сподручнее на тот свет отправить. А лучше… — Юра медленно моргает, — для этого отдельного человека нанять, чтобы ручки свои не марать. Могу поделиться контактами.

— Какой же ты ублюдок.

— Я вот жене не изменяю.

Мне кажется, что у меня мозг судорогой сводит от ехидной улыбки Юры. В голове звучит неразборчивый шепот, и меня ведет в сторону. Приваливаюсь к стене и медленно моргаю:

— Как вариант, у меня шизофрения.

— Шизофреники никогда не признают того, что они шизофреники, — Юра щурится.

— Я голоса слышу…

— И что они говорят?

— Юра! — рявкает его жена. — Это уже не смешно! Я, конечно, понимаю, что ты любишь всяких болезных, но это уже перебор!

Меня отпускает, и медленно промаргиваюсь. Вытираю со лба липкую испарину и сползаю по стене на пол.

— Ты такая чувствительная ромашка, Матвеюшка, — поддается в мою сторону и вглядывается в глаза. — Слушай, давай-ка реально отправим тебя к мозгоправу, а?

— Я не псих.

— А только что говорил, что шизой поехал.

— Я не хочу ее терять… — шепчу я. — Мы ведь хотели второго ребенка, Юр.

— Так себе из тебя сейчас папаша, Матвей, — Юра качает головой. — И юрист, похоже, тоже.

— Я пошел, — тяжело встаю. — Прошу прощения за столь поздний визит.

— Да щас, ага, — выставляет ногу, преграждая мне путь, — одну собачку ты уже сбил, вторая будет лишней.

— Вот собачку и проведаю.

— Завтра проведаешь, — Юра встает, приобнимает меня за плечи и уводит к гостиной. — Вместе поедем. Ты и я. Тише, Матвей… Мы сейчас с тобой чайку выпьем.

— Да он не в себе, — шепчет его жена.

Юра выхватывает из кармана телефон.

— Кому звонишь? — резко разворачиваюсь к Юре.

— Хорошему другу, — шепчет он с улыбкой, будто я и правда умалишенный. — Ты пришел мне поплакаться в жилетку, но сейчас не я тебе нужен.

— А кто? — мозги в голове, как желе.

— Мозгоправ, — Юра улыбается еще шире. — Кто же еще?

Глава 14. Первый шаг мы сделали

Лиля во сне тяжело вздыхает и всхлипывает. Я сижу на полу возле ее кровати и смотрю в одну точку, сжимая в руках телефон. На столе горит тусклый ночник.

Я внутри — мертва, а Матвей на звонки не отвечает.

Неужели меня ждут его похороны?

Если я увижу Матвея в гробу, то я точно умом двинусь. Я уже одной ногой в липком черном отчаянии.

Пусть будет живым.

Закрываю глаза.

Его ведь ждет новая жизнь. Новый ребенок, и, возможно, новая жена. Поскандалит он с Ией, что та посмела раскрыть карты, и в самый пик их ссоры они кинутся друг на друга, чтобы в дикой животной страсти помириться.

И после они поговорят, и Матвей поймет, что нет смысла цепляться за прошлое и что он меня разлюбил.

Такое случается.

И как горько, что любовь может покинуть только одного из супругов, а второму остается только недоумевать над осколками своей жизни.

Да, такое случается, но из-за высокомерия я не могла допустить мысли, что нелюбовь и предательство коснется меня.

Матвей убедил меня, что я особенная женщина, которую любят раз и навсегда, и я ему поверила, ведь он для меня тоже был единственным.

Был и останется.

Семьи у меня с ним не будет, но сердце мое он ревниво вырвал и оставил при себе. И жить мне с дырой в груди.

И я не знаю, чем я ее заткну.

Любовниками? Работой? Социальными сетями? Или утоплю себя в бутылке, чтобы забыться?

Я стою у края пропасти, и ради дочери я должна найти в себе силы отступить от края.

Вздыхаю и тянусь к разбросанным учебникам на полу. Собираю их в стопку, ровняю по корешкам и вновь сижу, оцепенев в полумраке тоскливой статуей.

Минуты растягиваются в часы, и когда я в полудреме готова лечь на ковер, я выхватываю из тишины тихие шаги, которые замирают у двери.

Живой.

Поднимаюсь и выхожу из комнаты к Матвею, а затем в страхе прижимаю ладонь к губам, чтобы не закричать. Его рубашка вся в кровавых разводах. В свете блеклых бра на стене он походит на бледного маньяка, который сейчас мне шею свернет.

— Спокойно, — он разворачивается и шагает к нашей, — я никого не убил. Разбил машину и сбил собаку.

— Собаку? — шепчу я.

— Да, — расстегивает рубашку. — Белую такую. Пушистую. Выскочила и… Заберу ее, если хозяев не найду…

Я ничего не понимаю, и мне остается только следовать за Матвеем бледной тенью.

— Я соберу вещи, приму душ и уеду, — заходит в спальню, скидывая рубашку, которую я машинально подхватываю.

В нос ударяет запах мочи, крови, пота и псины. Аж глаза режет.

— Я так устал, Ади, — он разминает плечи и вскидывает лицо к потолку. — Смертельно устал. От всего. И это не попытка оправдаться.

— А звучит именно так…

— Даже если это было так, то это не имеет никакого значения, — оглядывается.

— А что имеет?

— Не тирань меня, — цедит сквозь зубы, за долю секунды переменившись в лице. Медленно выдыхает. — Не сейчас, Ада.

— Ты ведь даже стыда не чувствуешь.

— Нет, не чувствую, — не спускает с моего лица какого-то дикого взгляда. — А какой в нем сейчас смысл, Ада? Это что-то изменит?

— Нет.

— Я чувствую лишь злость. Одну лишь злость. И ничего кроме нее у меня сейчас нет. Ничего. Я был счастлив с тобой, а теперь этого не будет. Ни при каких обстоятельствах.

— Чего тебе не хватало?

— Мне всего хватало.

— Тогда я… ничего не понимаю, Матвей, — тихо и истерично посмеиваюсь.

— Ия просто пришла и всё.

Он сжимает кулаки и медленно выдыхает, скрипнув зубами, будто ему очень больно.

— И все?

— Да. Мне нечего объяснять, Ади, — потирает лоб, а затем снимает с пальца кольцо.

У меня, кажется, сердце останавливается в этот момент, и перед глазами комната расплывается.

— Я любил тебя, — откладывает кольцо на комод к шкатулке с украшениями.

— И я тебя, — мертвым голосом отвечаю я.

Он вновь оглядывается. Он не попросит прощения, потому что сам знает, что происходящему между нами нет оправдания, и лишние слова, если они не изменят прошлого, бессмысленны.

— У нас все будет хорошо, — шепчу я, а в глотке будто застрял булыжник. — Иначе, но хорошо.

Я стягиваю обручалку и кладу его рядом с кольцом Матвея.

— Первый шаг мы сделали.