Развод. Ты меня предал

Глава 15. Ты — слабак!

Я выхожу из комнаты. Приваливаюсь к стене и прижимаю руку к груди. А в ней уже не дыра, а бездонная брешь, и она меня засасывает.

Мы сделали первый шаг. Самый важный и самый сложный.

Сняли кольца.

Пусть не на бумаге, но в душе мы друг другу не муж и жена. Мы подвели черту и перешагнули ее. И сделали это вместе, глядя друг другу в глаза.

Я мечтала о совместной старости, а сейчас моя милая фантазия о старичке в саду у кустов с помидорами и чашке с горячим чаем, за которой тянутся морщинистые и любимые руки, разбита на мелкие и острые осколки.

— Па вернулся? — в коридор выглядывает бледная Лиля. — Живой?

Не дожидается моего ответа и кидается в нашу с Матвеем спальню.

— Пап!

— Привет.

— Вещи собираешь? — глухо спрашивает Лиля, и я закусываю кончик языка, чтобы отрезвить себя болью. — И куда…

— В одну из корпоративных квартир, — глухо отвечает Матвей. — И поближе к офису будет… Хотя я возьму отпуск на пару недель. Толку от меня сейчас никакого. Лиля… Я пойму, если ты… Не захочешь меня видеть…

— Пап, — Лиля всхлипывает.

— Но я буду настаивать на совместной опеке, искать с тобой встреч, и участвовать в твоей жизни. Да, ничего не будет, как прежде, но я останусь твоим отцом, а ты моей дочерью. Никто из нас сейчас не понимает, как мы будем жить дальше, и нам всем…

— Она тебя приворожила.

Я уже сама готова поверить в любую глупость, если это хоть немного стянуло во мне черную рану.

— Прекрати, — голос Матвея становится тверже. — Ты умная девочка…

— У нее была твоя фотография!

— Лиля, — Матвей понижает голос до гневных ноток, — я не буду поддерживать этот глупый и нелепый разговор.

— А я своего мнения не поменяю, — упрямо говорит Лиля. — Ты не такой.

— Да у меня снесло крышу, Лиля! Но не из-за приворотов! И меня до сих пор несет! Я устал!

— Не ори на меня!

— А ты включи мозги, Лиля, — хрипло отвечает Матвей. — Или ты еще в Деда Мороза веришь?

— Может и верю!

— И что же ты кроссовки новые у меня просишь, — Матвей неожиданно смеется, — а не у Деда Мороза или, не знаю, у какого-нибудь лепрекона? Или, может, тебе пошептать и подуть на свечку? М?

— Да не нужны мне твои кроссовки!

— Да не о них речь! Тебе тринадцать лет! Вот и веди себя на тринадцать лет! Да, наш брак с твоей мамой развалился! Каждый день подобное происходит, и никто не умер! И ты не умрешь! И мама не умрет! И я не умру! Да, больно и обидно, но не смей, Лиля, скатываться в чухню с приворотами, колдовством и прочей ересью!

— Видеть тебя не хочу!

— Вот! — Матвей рявкает. — Это ты и должна пережить! Гнев и ненависть!

— Козел! Вот и катись к своей шлюхе!

— Такого удовольствия я ей не доставлю, — Матвей хмыкает.

— Ну да! — взвизгивает Лиля. — Ты же ей уже доставил удовольствие!

— А вот это лишнее!

— Ну мне же тринадцать! И о том, откуда берутся дети, я в курсе, папуля! — ехидно отвечает Лиля. — Что, она тебя своими дойками заворожила? Конечно! Мама-то наша всегда строго и скромно одевается, а эта мразь… Ты похотливый урод! Вот ты кто! Обычный мужик! Обычный мужик, который устал от семьи! У которого мозгов нет! Ну что?! Так лучше?

Матвей в ответ молчит, а я закрываю глаза.

— Слабак! Ты слабак! Вот кто ты!

Лиля вылетает из спальни и рявкает:

— И дом останется у нас! Вот еще я школу не меняла из-за твоей гадины! Проваливай на все четыре стороны!

Резко разворачивается и возвращается в спальню:

— И я больше ни слезинки не пророню из-за тебя! Понял меня? И я тебе не желаю счастья! И жить я буду с мамой! И ты предал нас двоих! Ее и меня!

— Я знаю.

— Пошел ты!

Опять выбегает из комнаты, тяжело дышит и смотрит на меня, разъяренным волчонком:

— Ненавижу его!

С улицы раздается долгий сигнал автомобильного клаксона, и Лиля бросается к лестнице с тихим и отчаянным рыком:

— Он приехал с этой стервой!

Глава 16. Чуйка

Но нас у белого внедорожника с грязными каплями на капоте и боках под предрассветным небом ждет не Ия.

Нас ждет Юрий Пастухов.

В бархатном халате и домашних тапочках. Лиля резко притормаживает на крыльце, и я выхожу вперед, чтобы спрятать ее за своей спиной.

— Почти доброе утро, — Юра расплывается в улыбке.

В халате он выглядит толще, чем обычно. Все-таки рубашки и пиджаки подсобирали эту тушу, которая сейчас вальяжно подплывает к крыльцу.

— Разбудили?

— Что вы тут делаете?

— Матвея жду.

Минута недоуменного молчания, и я спрашиваю:

— И?

— И все, — пожимает плечами.

— Диалога с вами не выйдет, да?

— Отчего же? — Юра хмурится. — Какие вопросы, такие ответы.

— Иди в дом, — шепчу я Лиля, которая выглядывает из-за моего плеча.

Я не доверяю Пастухову. Он человек большого бизнеса, а в нем много жестокости, лжи и манипуляций.

— За папку волнуешься? — Юра щурится на Лилю, которая молча поджимает губы.

— По глазам вижу, что волнуешься, — беззлобно усмехается, — но каждый уважающий себя мужчина хоть раз в жизни должен после скандала с женой собрать манатки и гордо уехать, — замолкает и с тихой угрозой продолжает, — чтобы мозги прочистить.

Переводит взгляд на меня:

— Он не буянил?

— А должен был?

— А ты как думаешь, Ада?

Есть милые улыбчивые толстяки, и это совсем не про Юру. Он разжиревший крокодил, который проглатывает на завтрак, обед и ужин по человеку.

— Он уже свое отбуянил, — тихо говорю я.

— Наивная печенюшка, — хмыкает Юра. — Отбуянил бы, я тут не стоял. И поэтому я его и увезу, чтобы он херни не наворотил с тобой.

— Уже наворотил, — отвечаю я.

— О, милая, — Юра поглаживает щеку, — сунуть в кого-то свое хозяйство — это еще не наворотить дел. Есть вещи, куда хуже банальной измены.

— Измены с лучшей подругой, — цежу я сквозь зубы.

— Будто у подруг при дружбе все отверстия зарастают, — Юра смеется.

— Здесь моя дочь, — медленно выдыхаю я.

— Да, я вижу, — пожимает плечами. — И я думаю, что она уже в курсе того, для чего мужчина и женщина…

— Хватит, — сжимаю я кулаки.

— В курсе, — тихо отвечает Лиля.

— Знаешь, Ада, — Юра не сводит с меня изучающего и цепкого взгляда, — за моими плечами три развода. И каждый раз сносило крышу, и это при том, что у меня не было общих детей, любви…

— И тут нет любви.

— Дура, — цыкает Юра.

Я возмущенно вскидываю бровь:

— Простите?

— Дура, — четко повторяет Юра по слогам. — Теперь расслышала? Или мне еще раз повторить?

Хочу на нем сорваться. Накричать, закидать оскорблениями и выпустить весь гнев, который клокочет в груди, но вместо этого я невесело усмехаюсь:

— Ну, так-то дура, да. Не будь дурой…

— Тебя не в ту степь понесло, — Юра качает головой.

На крыльцо выходит Матвей. Отступаю с его пути, а он притормаживает и смотрит на меня, крепко сжимая ручки дорожной сумки. Мне бы отвести взгляд, но я не могу.

— Уезжай, прошу… — глухо шепчу я.

Его глаза звереют и темнеют гневом, крылья носа вздрагивают, и он медленно выдыхает. Его дергает вперед ко мне, будто его пробивает разрядом.

— Матвей, — тянет Юра. — У нас был уговор, что ты себя ведешь прилично и без фокусов.

А Матвей тяжело сглатывает, разъяренным зверем всматриваясь в мои глаза, и я пошевелиться не в силах.

— Пап, — с затаенным страхом шепчет Лиля, и Матвей, дернув головой, оглядывается. — Ты меня пугаешь.

— Понял.

Спускается, и Юра терпеливо распахивает перед ним заднюю боковую дверцу. Закидывает в салон сумку, медлит несколько секунд и ныряет в кожаное нутро внедорожника.

Юра захлопывает дверцу, неторопливо обходит машину и оглядывается со снисходительной насмешкой:

— Не зря ты тогда так настаивала на том, чтобы Матвей поехал в отпуск. Чуйка все-таки сработала?

Глава 17. Но не от тебя

Я не должен уезжать.

У меня ведь есть возможность переиграть ситуацию в своих интересах.

Любого человека можно поставить в безвыходное положение, прогнуть, задавить и удержать рядом, но…

Но это уже не будет той семьей, где спокойно, легко и уютно.

Хотя “спокойно, легко и уютно” перестало быть уже после возвращения Ады. Этот месяц был тоже своим кругом ада.

Кругом лжи, притворства и бессонных ночей.

Каждую ночь рука Ады на моей груди жгла калёным железом, а ее вдохи и выдохи отсчитывали секунды и минуты до момента истины.

Я должен был сам признаться, но…

Но я просто не мог.

И на что я надеялся?

Даже если бы Ия промолчала, то мы бы с Адой все равно пришли к разводу. Я отравил наш брак, и он уже начал гнить.

У нас не было шанса на то будущее, которое у нас еще было до того вечера, когда я пустил в дом Ию.

***

— Слушай, — шепчет Ада и накрывает мою ладонь своей.

На экране телевизора титры, на наших ногах — теплый и мягкий плед.

— Что?

Я почти засыпаю, и Ада разворачивает мое лицо к себе. Тревожно. Вглядывается в глаза и серьезно шепчет:

— Мы посмотрели с тобой такой дурацкий фильм. И признаюсь, я зря тебя заставила его смотреть со мной.

— Я бы не оставил тебя наедине с этим шедевром, — привлекаю ее к себе, и она кладет голову мне на грудь. — Может, это фильм из тех, чей смысл можно понять через годы.

Ада тихо смеется:

— Как поймешь, то расскажешь мне.

***

Не будет в нашей жизни больше дурацких фильмов по ночам. Именно в этом и есть смысл тех трех часов.

— Хорош там рычать, — фыркает Юра. — Тоже мне трагедию развели.

Откидываюсь назад, приглаживаю волосы и закрываю глаза. Машина съезжает на грунтовую дорогу, и мягко подпрыгивает на глубокой выбоине.

— Самое время пошутить, что я вывожу тебя в поле, чтобы закопать.

— Какие шутки, Юр?

— Подбери сопли, а.

— Я любил жену! — рявкаю я. — Ясно?! И я против развода!

— Да вот сдался ты ей сейчас такой психованный! — Юра тоже повышает голос. — Вам по разным углам проораться надо, или ты в запале своей великой любви ее убьешь! Нет, конечно, можно жену и в подвале запереть, на цепь посадить, но это не в твоем стиле!

— Я в курсе.

— Тогда мы решим сначала вопрос с твоей агрессией, как нам было посоветовано, а то ты устроишь такой цирк для дочери и жены, что они тебя точно возненавидят.

— Что ты ко мне прицепился?

— Во-первых, это не я посреди ночи к тебе явился, а, во-вторых, я пока не нашел того юриста, который бы тебя заменил. Я в поисках, Матвеюшка. И, в третьих, мне скучно, а тут такие страсти, — одобрительно хмыкает. — Развлекаюсь я так.

Через пять минут мы подъезжаем к автосвалке. Юра паркуется у ворот из рабицы, и сигналит. Из сторожки выглядывает щуплый старик, недовольно щурится и лениво выходит с термосом в руках.

— С утра пораньше с женой посрался? — открывает калитку, когда Юра выползает из машины.

— Не я.

Покидаю салон и с тоской смотрю на старые разбитые машины. Старик окидывает меня взглядом, хмыкает под нос и прикладывается к термосу.

— Пошли снимать стресс, — Юра хлопает меня по плечу и шаркает тапочками к калитке.

Мы петляем среди машин, и выходим к пяточку, который заставлен телескопными телевизорами, компьютерными мониторами, принтерами, столами, на которых расставлена грязная старая посуда.

— Держи, — старик протягивает мне прозрачный пластиковый шлем и белый комбинезон. — У меня тут все по технике безопасности.

Недоуменно оглядываюсь на Юру, который в руках с жуткой улыбкой держит кувалду.

— Вот тут, Матвеюшка, ты можешь себя совершенно не сдерживать.

— Он тут каждую неделю, — старик зевает. — Как с женой поругается, так приезжает.

— У Матвеюшки развод маячит.

— Тогда можно и тачки покрошить, — старик кивает на три развалюхи по правую сторону. — Стекла целые. Это, можно сказать, большая удача.

Выхватываю комбинезон. Торопливо и неуклюже облачаюсь в него, натягиваю на голову капюшон и надеваю шлем. От моего выдоха пластик немного запотевает.

— Ты потерял семью, Матвей, — Юра вкладывает мне в руки кувалду и медленно разворачивает меня к телевизору, что стоит на лакированном столе. — Ты мерзкий и подлый кобелина, который умрет в старости одиноким и очень грустным. И это только твоя вина… — замолкает и добавляет шепотом, — а бывшая красавица-жена выйдет второй раз замуж и родит парочку розовощеких карапузов, но не от тебя.

Глава 18. Получай, гадина

— Пойду, — Лиля встает со ступеньки, — школу-то никто не отменял.

— Глупости, — поднимаю на нее взгляд. — Какая школа, милая?

— А тебе на работу надо.

— Мы можем остаться сегодня…

— Чтобы что? — вскидывает бровь.

Я на несколько секунд теряю дар речи от того, насколько она похожа сейчас на Матвея в своей отрешенной мрачности.

Я не смогу ее насильно укутать плед и заставить прожить трагедию рядом со мной со слезами и горячим чаем. И понимаю, что надо искать для дочери психолога.

— Я тогда завтрак пойду готовить.

Мне остается сейчас только быть для Лили мамой. Не подругой, а мамой, которая приготовит завтрак, как готовила его каждое до всего этого безумия.

— Есть особые пожелания? — встаю и слабо улыбаюсь.

Лиля хмурится, и я понимаю, что она сейчас борется с желанием психануть и послать меня под новой волной злости далеко и надолго.

— Я не знаю, — шепчет она и отводит взгляд. — Давай яичницу.

— Иди сюда, — привлекаю ее к себе и прижимаюсь щекой к макушке, которая пахнет клубничным шампунем. — Я люблю тебя.

Она не сопротивляется и не фыркает. И кажется, что и жизни сейчас в ней нет.

— Лиля, — шепчу я. — Обязательно станет легче. И это правда. Сейчас главное — не натворить глупостей и помнить, что у нас будет завтра, послезавтра и много других дней. И там будет радость.

— Мы тоже виноваты… Мы не должны были уезжать без него… — жалобно всхлипывает. — И ты ведь не хотела ехать. Это все я… Мне же были нужны дурацкие фотографии для тупых понтов…

— И ведь хорошие фотографии получились, — с губ срывается истеричный смешок.

Обе замираем, когда слышим трель домофона, а затем кто-то стучит в калитку.

— Ада, — раздается тихий голос Ии.

— Иди в дом, — шепчу я и мягко толкаю напряженную и бледную Лилю к входной двери.

— Ада, Матвей не отвечает…

— Эта сука… — шипит Лиля.

— Милая, — обхватываю ее лицо и заглядываю в темные от ненависти глаза, — будь выше этого. Оно того не стоит.

— Ада, я хочу поговорить.

— Иди.

Дожидаюсь, когда Лиля, стиснув зубы, скрывается за дверью, и с тяжелым сердцем спускаюсь по ступенькам.

Я раньше восхищалась наглости и упрямству Ии. Я рядом с ней всегда была слишком отстраненной, осторожной и никогда не перла напролом.

Сейчас у меня нет в душе злости или ненависти. Я не хочу кидаться на Ию с кулаками, с криками и обвинениями, что она тварь.

Это ничего не изменит.

И свое я уже откричала. На полу рядом с Матвеем. Это была последняя дань нашему браку, в котором я могла показать себя слабой, никчемной и сломанной.

— Ада…

— Я иду, — шагаю к глухой калитке из кованых прутьев и черного полотна железа.

Скоро придется обрезать и выкапывать георгины и готовить наш уютный и небольшой сад к зиме. Этим должен был заняться Матвей, который любит копаться с землей и цветами, но теперь, видимо, мне придется натянуть садовые перчатки.

— Ада, — говорит Ия, когда я открываю калитку.

Светлые джинсы, короткая футболка, кроссовки и ни грамма косметики, но мне почему-то в этой небрежной простоте кажется серьезная продуманность отчаянного образа.

— Матвей уехал, — тихо отвечаю и шагаю за калитку.

— Куда? — Ия отступает.

— Не знаю. Собрал сумку и уехал. И ты уезжай, Ия.

— Ада, я понимаю…

— Да ну? — слабо улыбаюсь.

— Я… Ада…

Скрип калитки, и к нам вылетает молчаливая и решительная Лиля. Отталкивает меня, натягивает ворот свитера на нос и вскидывает в сторону Ии вторую руку. Выпускает в ее лицо струю из небольшого черного балончика:

— Получай, гадина.

Я задыхаюсь от едких паров, кашляю, и глаза горят огнем. Ия истошно кричит, закрывает лицо руками и падает на колени, а после и вовсе валится на холодную брусчатку.

— Вот и твой подарочек пригодился, стерва! Нравится?

— Лиля! — взвизгиваю я, и с кашлем отворачиваюсь, когда она дает новый залп из перцового балончика. — Остановись!

Глава 19. Ошибки взрослых и детей

— Лиля! — выхватываю из руки дочери балончик, отбрасываю его в сторону и захожусь в диком кашле.

Из глаз ручьями текут слезы, каждый вздох обжигает носоглотку болью. Лилю тоже зацепило: содрогается в кашле, привалившись под крики Ии к калитке.

Сквозь мутную пелену слез вижу, как на светлых джинсах между ног Ии расползается алое пятно крови.

— О, господи… — шепчу я.

Приближается собачий лай, который с криками Ии и рыданиями Лили сливается в какофонию ужаса.

— Муся, заткнись! — рявкает старушечий голос. — Боже! Да что тут у вас! Помогите!

— В дом! — набираю код на домофоне и заталкиваю Лилю на территорию дома. — Неси молоко!

На секунду я сама пугаюсь своего голоса. Лиля пятится, глядя круглыми и заплаканными глазами на Ию, которая воет в ладони:

— Больно… больно… — кашляет и сипит, — помогите… кто-нибудь…

— В темпе, Лиля!

К Ие рвется маленькая рыжая и пучеглазая собака, которую к себе дергает щуплая старушка с большой бородавкой над правой бровью:

— Муся!

Она привязывает поводок к одному из прутьев и кидается к Ие:

— Милая… Что случилось?! Господи! Да что ж творится с утра пораньше?!

— Хороший вопрос, — шепчу я и шарюсь по карманам дрожащими руками в поисках телефона, но не нахожу его.

Оставила дома.

Ия не лгала насчет беременности.

Меня выворачивает на брусчатку слизью от вида красного пятна на светлых джинсах.

Собака продолжает яростно тявкать.

Рвется маленькой бестией, задыхается в визгливом лае, и я опять выблевываю вязкую слизь с желчью.

Старушка верещит в кнопочный телефон, что тут напали на молодую женщину, и она истекает кровью.

— И, кажется, глаза… Что-то с глазами и лицом!

— Мам…

Как в тумане выхватываю из рук Лили холодный пакет молока, откусываю уголок, отплевываю его и отпихиваю громкую бабку в сторону.

— Людоедка! — рявкает она на меня. — Гадина! На людей бросаться! Что ты с ней сделала?

— Мам…

— Руки убери, — наклоняюсь к всхлипывающей Ие.

Лицо все красное, глаза заплыли. Вся в слюнях, соплях.

Ни ненависти, ни жалости во мне.

— Добить решила? — взвизгивает старушка. — Оставь ее! Я вызвала скорую!

Лью на лицо Ии молоко. Она отфыркивается, опять воет и тянет руки к лицу.

— Глаза, дура, открой, — отстраненно говорю я и стискиваю ее скользкий от слюней и слез подбородок, фиксируя голову.

— Открой глаза!

Белки глаз в кровавой сеточке. Зрачки расширены. Захлебывается, кашляет, а я лью и лью молоко. Не замечаю, как опустошаю пакет и отбрасываю его в сторону. На брусчатке под Ией — белая молочная лужа, а на джинсах кровь.

Слышу сирену скорой. Закрываю глаза на несколько секунд под лай собаки и рыдания Ии.

Я так устала.

Матвей, я так устала. И если в тебе есть злость, то во мне ничего нет.

Тебя забрал Пастухов.

А меня? Кто меня вырвет из этой вязкой черной гнили, в которую я погрузилась по самую макушку?

— Маньячка… — шепчет старушка и подходит к Ие. — Милая, — пытается поднять ее с брусчатки.

Звуки сирены все ближе.

Я у калитки, набираю пин-код и захожу на территорию дома.

— Ты… убила моего… ребенка…

Скрип петель, и калитка заперта. На крыльце стоит бледная Лиля и прячет дрожащие руки за спину.

— Мам…

— Я же просила, — провожу ладонью по щеке и шее, — не натворить глупостей, доченька. Лиля, — слабо улыбаюсь я, — почему ты мне не сказала, что Ия подарила тебе перцовый балончик?

— Мам… Я не хотела… Я… не знаю… Мам…

Скорая уже тут. Собака лает. Старуха причитает. Ия воет о том, как ей больно, что она ничего не видит и что она потеряла малыша.

— Вот и твой отец тоже ничего не знает, — шагаю к крыльцу, еле передвигая ноги. — И он тоже всего этого не хотел. Ошибки — они такие. Понимаешь, что налажал уже после всего содеянного. Иди умойся, а я приготовлю завтрак.

Глава 20. Спустила пар

— Я должен вернуться, — отбрасываю кувалду и приваливаюсь к капоту старой бэхи.

— Куда? — Юра отплевавает шелуху подсолнечной семечки.

— Домой.

— А ты там нужен сейчас?

Да, сейчас у меня нет желания бить голыми кулаками о стену, тащить Аду в подвал, чтобы там ее запереть и никуда не выпускать, но… Я все еще чувствую себя беспомощным.

— Или ты уже готов к серьезному разговору с женой, — Юра меланхолично закидывает в рот очередную семечку, — и способен объяснить ей на пальцах, какого ляда полез на ее подругу? Да так, чтобы она прониклась и приняла тебя обратно, а после еще и нового пупсика родила?

— Какой же ты гандон.

— Начни с меня, — щелкает семечкой и выплевывает шелуху. — Какого черта ты отымел подружку жены? — переводит на меня спокойный холодный взгляд. — Я, как мужик, могу объяснить твою мотивацию, но представь, что перед тобой толстая и уродливая женщина, которой ты, мерзавец такой, изменил.

— Ты, мать твою, серьезно?

— А ты, мать твою, юрист, — Юра щурится. — Да, не адвокат, конечно, но по ушам умеешь ездить. Начинай, Матвей. Убеди меня, что я должен тебя понять и простить. Сейчас в роли толстой и уродливой тетки я пока хочу сковородкой тебя огреть по голове.

Я недоуменно моргаю в ответ. Нет. Лучше бы я знал Юру, как мерзкого и противного козла, на которого я работаю. В деловых вопросах я могу с ним вести диалог, а сейчас я в тупике.

— Ну, тогда развод, — Юра пожимает плечами и переводит взгляд на пятачок моего личного “апокалипсиса”. — Слушай, ты же у меня не первый такой.

— Чо?

— Ничо, — фыркает Юра и прячет руки в карманы халата. — Но у тебя-то ситуация другая. У тебя ранний брак, любовь, близкие отношения с женой и дочерью… Тебе нет смысла сейчас быковать, давить жену, угрожать ей. Ты и сам в курсе, что любого человека можно вынудить на свои условия, но… — вздыхает. — Ада не оценит тирана, который скрутит ее в бараний рог. У вас такая сюсю-мусю семья была.

— Сюсю-мусю?

— Я с женой тоже сюсю-мусю, — Юра косит на меня взгляд. — Сюсю-мусю — это хорошо, когда кругом черт знает что происходит. И ты свое сюсю-мусю потерял. И сам нихрена не понимаешь. Сам себе не можешь объяснить, что, идиотина ты похотливая, устроил. Это я все еще из образа толстой тетки не вышел. Последний шанс сказать мне, почему ты отымел подружку жены?

— Просто взял и отымел, — рычу в его щекастую и надменную рожу.

— Тогда хрен тебе на глупу рожу, а не примирение с женой, — зло щурится он. — Просто бери разводись и скачи по шлюшкам. Не нравится? Тогда, Матвеюшка, тебе надо поковырятся в себе. Ты сейчас не в адеквате. У тебя не будет диалога ни с женой, ни с дочерью, ни с самим собой. Развод — это не похороны. Улавливаешь?

— Не совсем.

— И ты ко всему прочему еще и отупел. Знаешь, — прикладывает руку к груди, — мне твоя личная жизнь до одного места, как говориться. Хоть оргии устраивай, но тебе надо вернуться в строй, потому что я не люблю менять людей, которых к себе приблизил. Ты человек семейный, и что-то мне подсказывает, что без семьи ты скатишься на дно, если все спустить, как есть. Поэтому, — тычет мне пальцем в грудь, — давай-ка мозги прочисть. Подойди к своему разводу как к сложному проекту, в котором ничего непонятно и будто нет выхода. И начать тебе надо с твоей тупой башки, Матвей, в которой каша. Может, ты придешь к тому, что брак-то себя изжил и вам с Адой не по пути.

— Заткнись.

— Лучше с бывшей женой остаться друзьями, чем врагами, — устало вздыхает. — И разойтись близкими людьми, которые помнят хорошее и благодарны за прошлые годы, иногда куда сложнее, чем сохранить брак.

— Я не могу быть с ней. Мне и самому будет тошно, — гипнотизирую пыльную кувалду на земле, — но и позволить ей быть с кем-то… Нет, — хмыкаю. — Не позволю.

— Ты ее уже замуж выдаешь?

— Я в курсе того, как на нее смотрят мужчины, — расстегиваю комбинезон. — И старые, и молодые… — закрываю глаза, — я должен вернуться…

— Погоди, — Юра выхватывает из кармана халата вибрирующий смартфон. — Да, дорогая?

— Я полезла в машину твоего чокнутого юриста, — из динамиков раздается встревоженный голос жены Юры. — Вдруг он труп прячет в багажнике.

— Прячет?

— Нет. Но я нашла его телефон под сиденьем. Разрывался от звонков.

— И?

— И там баба ревела и орала, что у нее выкидыш и что какая-то Ада на нее напала. Ада это кто?

— Жена, — Юра зевает и переводит на меня скучающий взгляд. — Кажется, твоя супруга тоже спустила пар.

Глава 21. Пришел спасать?

— Папа!

Лиля кидается ко мне, но на полпути тормозит и прячет руки за спину. Глаза — опухшие от слез.

Как же горько. И горько даже во рту.

Моя дочь испугана, а найти поддержку и защиту у отца уже не может.

Ведь я причина всего этого.

— Где мама?

— Она в кабинете, — Лиля трет нос, — завтрак приготовила и поднялась. Она злится на меня.

— За что?

— За то, что я твоей гадине перцовым баллончиком…

— Этим? — достаю из кармана небольшой черный баллончик, который поднял с травы у калитки.

— Да, — Лиля зло щурится, — этим. И я ни о чем не жалею.

— Ты еще удивляешься, почему мама злится, — шагаю к лестнице и прячу баллончик в карман. — И это незаконно продавать подобные приблуды детям.

— Это мне твоя шлюшка подарила.

Оглядываюсь. Губы поджимает, а глаза блестят от слез. Пусть она хорохорится, но в ней уже мало ярости. Лиля хочет плакать, но ведь она мне обещала, что не прольет больше слез по папаше-козлу.

Я — моральный урод. Это слово выжигается в мозгу черными буквами, и я не нахожу, что ответить Лиле. Я хочу поймать ее сейчас, прижать к себе и пообещать, что все будет хорошо и что я все исправлю, но…

Но нам поможет только совместная семейная лоботомия.

— Ты должна быть для мамы сейчас опорой, Лиля.

— Мы с мамой сами разберемся.

— И ведь я уверен, что она просила тебя не лезть на рожон. Ведь так?

— Воспитывать решил? Себя воспитай для начала, — фыркает, встряхнув волосами, и скрывается в гостиной.

Слышу голоса и музыку. Телевизор включила.

И ведь права.

Начать стоило бы с себя.

Разве можно прислушиваться к словам отца, который разрушил семью? Я не просто потерял очки доверия перед своей дочерью.

Я ее саму потерял.

Поднимаюсь на второй этаж, медлю у лестницы и шагаю к двери, за которой меня ждет Ада.

Мне всегда нравился ее крохотный и уютный кабинет, в котором светло и тепло. Мы часто с Лилей прокрадывались к ней, когда она сосредоточенно проверяла тетрадки или готовилась к урокам, и сидели в уголке, наблюдая, как она хмурится, постукивает пальцами по столу и тихо вздыхает.

“Мама работает” — шептала в такие моменты Лиля, а после ползла под стол и неуклюже лезла к Аде на колени.

Ада никогда не злилась, не прогоняла ее. Целовала в макушку, ставила на смартфоне мультфильмы и возвращалась к работе, покачивая Лилю на коленях.

— Что ты тут делаешь? — Ада переводит взгляд с экрана ноутбука на меня, когда я вхожу без стука.

— Ты в порядке?

— Ты меня, что, спасать явился? — вскидывает бровь.

Проворачивает в моем сердце нож с мелкими острыми зубчиками.

— Тебе бы к Ие сейчас, — хмыкает на мое молчание, но глаза тронуты тенью отчаяния и тоски, — у нее, похоже, выкидыш. Поддержать бы тебе ее сейчас, а то коварная и жестокая подруга напала.

— Я слишком хорошо тебя знаю, — вглядываюсь в ее глаза. — Не в твоем стиле быть агрессивной дурой.

— Даже так? — усмехается. — Может, я патлы ей повыдирала и пару раз в живот пнула. Так сказать, абортировать твоего ублюдка?

Меня аж передергивает от ее тона и слов, которые звучат с ее губ чужеродно и грубо.

— Ты не такая, — говорю я.

— И очень жаль, — переводит взгляд на экран. — В любом случае, чтобы она там не верещала, а про камеру она забыла. Или просто тупая.

Разворачивает ноутбук ко мне и поднимает взгляд:

— Я тут и без тебя разберусь, Матвей. И как жаль, что видео с камер хранится у нас только пятнадцать дней. Я бы с удовольствием посмотрела, как ты встречал Ию. Хотя ты бы все равно всё подтер за собой.

— Ты имеешь полное право злиться, — сдавленно отвечаю я.

На экране Лиля выскакивает из калитки, отталкивает Аду, вскидывает руку в сторону Ии, которая падает.

— Спасибо, что разрешил, мой милый, — подпирает лицо кулаком. — И раз ты прискакал, то займемся вопросом развода? Не хочу тянуть. И у тебя ведь есть знакомые юристы, которые специализируются по таким щекотливым делам, как разводы?

У меня в глазах темнеет от волны ярости. В своем бессилии я сейчас могу наворотить таких дел, что Ада в дальнейшем и словом со мной не перекинется. И если я сейчас скрежещу зубами, шумно выдыхаю через ноздри, покрываясь красными пятнами гнева, то моя жена — отстраненная и холодная.

— Я думала, что сама найду специалиста, но решила, что наша семья должна пройти через развод вместе, Матвей, — едва заметно щурится. — И я жду от тебя, что ты понимаешь свою ответственность за произошедшее. У нас дочь, и я не хочу, чтобы она совсем потеряла веру в мужчин из-за отца, который может смешать ее мать с грязью, если этого пожелает. Давай выйдем из этого дерьма по-человечески.

Закрывает глаза на несколько секунд и тихо добавляет:

— Как мужчина и женщина, которые любили друг друга.

Глава 22. Нельзя так любить

— Ада…

— У нас нет другого выхода, Матвей, — тихо говорю я. — Мужем тебе мне не быть, но…

— Кем-то другим я для тебя не хочу быть.

Тошнит от его тихих слов и темного взгляда, в котором я не вижу любви, только гнев.

— Может, нам… — Матвей с трудом выдавливает из себя каждое слово, — на семейную терапию?

— Для Лили я найду психолога, — закрываю ноутбук. — И семейная терапия не сотрет всей этой грязи, в которой я искупалась. Доверие это не вернет…

К горлу подкатывает ком тошноты, который я с трудом сглатываю. Зря я не позавтракала. Желчь разъедает глотку и горчит на языке.

— Я понимаю, — Матвей отворачивается и пялится не мигая на стеллаж с папками. Повторяет, как в трансе. — Понимаю.

Душу бы дьяволу продала, лишь бы была возможность повернуть время вспять и заметить в Матвее то, что толкнуло его на измену.

— Мне надо сделать пару звонков, — переводит на меня черный от отчаянной ярости взгляд. — Знаешь, за пару дней до вашего с Лилей отдыха мне звонил мой одногруппник…

— Очень любопытно, — хмыкаю.

— Он сейчас работает юристом-медиатором, — горько усмехается. — Матерился, что его достали все эти разборки и дрязги…

— И?

— Я тогда посмеялся, а стоило… прислушаться. Если это было не предостережение, то что? Столько лет не общались, а тут посреди дня звонок. И я ему пообещал, что встретимся. И ведь встретимся, — смеется. — Какая ирония, Ада. И он был на нашей свадьбе. Тимур.

— Как символично.

Неожиданно накатывает желание схватить ноутбук и разбить его о голову Матвея за то, что он предал ту восторженную девочку, которую в свадебном платье тащил на руках под пьяные крики и свист того самого Тимура: “Счастья, братуха!”.

— Что же, теперь твой братуха займется нашими дрязгами, — встаю и отстраненно улыбаюсь. — Мне нравится. Нажраться в сопли на свадьбе одногруппника, а затем через года готовить для него и его жены бумаги в суд. И ему, как специалисту по семейным обстоятельствам, должен понравиться тот факт, что ты отымел подружку жены. И это тот Тимур, который терся вокруг Ии на нашей свадьбе?

— Я не помню этого, — глухо и зло отвечает Матвей. — Мое внимание было сосредоточено только на моей невесте.

— Она, кажется, жестко его тогда отшила. Конечно, — недобро щурюсь, — она была влюблена в тебя.

— Заткнись! — Матвей с грохотом и рыком переворачивает стеллаж на пол.

Я вздрагиваю и сжимаю кулаки, чтобы унять в руках холодную дрожь в руках.

— Ты, сука, такая правильная, да? — рычит, глядя на меня исподлобья. — Непогрешимая. Плывешь среди обычных смертных королевой! Что, твоя идеальная семья оказалась на деле обычной? А твой мужик — мерзавец? Да, мать твою! Я такой! Что ты обо мне знаешь кроме того, что я дома милый и пушистый? Кроме того, что я муж и отец?! Что? Спряталась за мою спину и нихрена не знаешь, кто я там, — вскидывает руку на окно, — кто я там за стенами этого дома! С кем имею дело! С кем мне приходится работать!

Вскидываю подбородок и медленно выдыхаю.

— Да будь я принципиальным, то не вышел бы в серьезную игру! Того мальчика, за которого ты вышла замуж, давно уже нет! Он, сука, давно мертв и погребен под сомнительными сделками! Я несколько последних лет лишь играю самого себя! Я такая гнида, Ада, что могу бабульку лишить дома, если мне пообещают хорошую плату за мое умение перевернуть все с ног на голову! Только вот не обещают, поэтому работает Азарин с дяденьками, которые закапывают людей в лесу за косой взгляд! Каждый день, мать вашу, я лавирую и хожу по грани!

— Матвей…

— И на сделке с Пастухом я должен был быть не потому, что он капризный урод! Ясно? А потому, что я должен был посвятить своим лицом перед теми, у кого я этот кусок земли увел! Потому, что я участвую в большой игре! Потому что я — человек Пастуха. И если его уберут, то и меня за ним пнут к чертям на вилы! И мой предшественник у Юры обдолбался и шагнул с крыши прямо посреди встречи! Просто, сука, встал, молча вышел, поднялся на крышу, закинулся чем-то и…

— Прекрати!

— Так вот, Ада, в тот день, когда мы закрыли сделку с Пастухом, я тоже хотел выйти в окно! — перешагивает через стеллаж, опирается кулаками о стол и поддается в мою сторону с диким оскалом. — Ты знаешь, голубое безоблачное небо может быть серым, когда за твоей спиной стоит жирный ублюдок, который ломает пальцы личным помощникам за незначительные ошибки в документах. Он при знакомстве с людьми всегда в первую очередь смотрит на пальцы.

Борюсь с желанием спрятать руки за спину. Мне страшно видеть в Матвее человека, в котором накопилось столько грязи, что она сейчас выплескивается из него глухими словами.

— И как это относится к твоей измене с моей лучшей подругой?

— Я бы, наверное, после той сделки мог бы и человека убить, если бы кто-нибудь подвернулся под руки, — Матвей ухмыляется. — И я вас с Лилей отправил на отдых, потому что знал, что меня ждет и не хотел опять натягивать маску заботливого папули, который ужин приготовит за милой болтовней ни о чем.

— Не смей сейчас все сводить все к тому, что это я виновата, — цежу сквозь зубы. — Я выводила тебя на разговоры о работе, но ты сам свои ответы сводил к “все хорошо”.

— Я к тому, Ада, что у нас давно нет и не было доверия между нами.

— И ты к этому привел.

— И моя правильная и такая принципиальная жена когда познакомилась с Пастухом, даже не вякнула, что мне надо менять сферу деятельности, — Матвей всматривается в мои глаза. — Ты ведь сразу поняла, что он не милый толстячок. Ты тогда испугалась, но язычок в одно место засунула. Я ждал, что ты шепнешь ночью, что тебя Юра пугает, но…

— Не смей, — тычу пальцем в его бледное разъяренное лицо. — Ты все выворачиваешь… Речь идет о твоей измене! А не о Пастухе и твоей работе! Раньше стоило говорить обо всем этом! Не сейчас! Сейчас я хочу развода! Ясно? И о том, какой ты бедный и несчастный адвокат дьявола, говори не мне, а тому, кто за это нытье берет деньги! Не стану я тебя гладить по головке и жалеть! Ты уничтожил меня! Уничтожил мою семью! Наше будущее! И никто в этом кроме тебя не виноват! Ты сам выбрал на кого работать, молчать и сам выбрал отыметь Ию, и если бы ты вышел в окно, то это тоже было бы твоим решением. Только твоим!

— Как мы заговорили, — глаза Матвея недобро вспыхивают.

— И куда было бы человечнее, Матвей, утопить меня в какой-нибудь грязной луже, чем то, что ты сделал, — рычу в его лицо. — И звони своему братухе Тимуру. Мне уже без разницы хорошей я была женой или плохой.

На столе вибрирует телефон, и на экране высвечивается имя “Ия”. Его хватает Матвей и швыряет в стену. Разлетается на три части. Матвей смотрит на меня, медленно выдыхая:

— Согласен, лучше бы я тебя утопил, Ада. Тогда на озере. Ведь я знал, что ни одну суку нельзя так любить.

Глава 23. Я в твоей голове

— Вызванивай своего дружка, Матвей, — чеканю каждый слог. — Нас в любом случае ждет развод. Твоя принципиальная жена этого добьется. Без последних трусов останусь, но с тобой жить не буду.

— Но я же не исчезну из твоей жизни, Ада, — обнажает зубы в оскале. — И спасибо Лиле, что решила вопрос с Ией и ее ублюдком.

— Твоим ублюдком, — щурюсь на него.

— Даже если и так, — тихо отвечает он. — Мне насрать. У меня нет пиетета перед беременными сучками, если это не ты. Просто дырка. Кусок мяса.

— Падать ниже уже некуда, — в отвращении шепчу я. — Ты пробил дно.

— Ути бозе, — Матвей щурится. — Ты тут всепрощающую Мать Терезу разыгрываешь? Моего выродка решила пожалеть, или ты сочувствуешь своей подружке? Той подружке, которую я никак не мог отвадить от тебя? Ты же на мое мнение, что она мразь, большой и толстый положила. Прилепилась к ней и не отодрать было.

— Вот ты ее и отодрал, да?

— Сука! — переворачивает стол.

— Да ты ополоумел! Это мой кабинет! Козлина!

— Какие свои комплексы ты кормила? — вскидывает в мою сторону руку и сжимает подбородок. — Приятно было тешить эго, что ты серьезная замужняя дама? Нравилось вздыхать на встречах с Ией, что она обязательно найдет себя мужика и советы раздавала? Ты ведь так любишь советы, так любишь всех поучать с милой улыбочкой.

— Отвали! — отталкиваю его от себя.

— И теперь ты будешь других поучать, что надо с мужиками разводиться? — делает ко мне шаг, когда я отступаю к окну. — Будешь советовать не подпускать себе близко подруг, потому что они стервы? Да? Нацепишь на себя корону гордой разведенки. И признайся, Ада. Ты ждешь, что я полезу в бутылку и устрою тебе войну, чтобы жилы порвать и выйти якобы победительницей без последних трусов. Если брак, то по великой любви, а если развод, то в ненависти и борьбе.

— Да ты сам этого добиваешься, — скрежещу зубами.

— Я в этом сценарии сопьюсь, — Матвей усмехается.

— Да делай ты, что хочешь, только без меня, — вжимаюсь в угол.

— А как же пьяные крики под твоими окнами? — подходит вплотную и улыбается, как безумец. — Звонки посреди ночи? Слежка? Сообщения с угрозами и тут же словами о любви? Заявления в полицию, чтобы чокнутого бывшего, который ломится в твою дверь, закрыли? Потом меня найдут где-нибудь в канаве, и ты выдохнешь.

— Ты не в себе.

— Но этого не будет, — выдыхает в губы, вглядываясь в глаза. — Ты права, я не хочу, чтобы ты меня ненавидела. Это слишком просто, Ада, — пробегает пальцами по лицу. — Я все равно останусь мужем, пусть и бывшим. За этим словосочетанием “бывший муж” останется наша история, наш первый раз, наши ночи, в которых я массировал твои ноги во время беременности. И ты к ним будешь возвращаться раз за разом. И в этих воспоминаниях я буду рядом с тобой, как и ты со мной. Развод не сотрет нам память, Ада.

Глотку схватывает спазм боли слез. Он прав.

— Воспоминания имеют свойства тускнеть, — выдыхаю я.

— Где-то за горизонтом, — шепчет Матвей мне на ухо, — меня ждешь ты…

Я задыхаюсь и, кажется, чувствую запах костра в ночи и вижу искры, что летят от всполохов огня. Пальцы Матвея перебирают струны гитары, в голосе пробивается бархатная хрипотца, а кутаюсь в его куртку. Утыкаюсь носом в ворот, вдыхаю терпкий запах парфюма и поглаживаю шершавую кору бревна, на котором сижу.

Через несколько строчек тихой песни Матвей положит гитару, решительно притянет к себе и поцелует. В первый раз и впервые я почувствую густое, жаркое желание к мужчине.

— Я в твоей голове, Ада, — губы Матвея почти касаются моего уха. — Я твой личной демон.

— Самодовольный индюк! — толкаю его в грудь.

— Мне надо вернуться за телефоном, — обходит перевернутый стол, перешагивает через стеллаж и забросанные папки и у двери оглядывается. — И я напишу тебе, когда назначу встречу.

— Ты разбил мой телефон, истеричка, — едва слышно отзываюсь я.

— На домашний позвоню, — пожимает плечами. — Или Лиле. И не злись на нее, — ухмыляется, — хотя… у меня тогда будет больше шансов быть хорошим папочкой, который спрячет ее под крылышко от плохой мамочки, — подмигивает с усмешкой и выходит, бесшумно прикрыв за собой дверь.

— У меня все будет хорошо! — выскакиваю за ним. — У нас с Лилей все будет хорошо! И ты не станешь тем, по кому я всю жизнь буду тосковать!

Оглядывается:

— Я был хорошим мужем, хорошим любовником, хорошим отцом, — щурится. — Есть по чему тосковать, Ада. Ты со мной стала женщиной и матерью. Твоя юность принадлежит мне. Многого тебе больше не испытать.

— Испытаю другое. На тебе моя жизнь не закончится, — шумно выдыхаю и поджимаю губы.

— Посмотрим, — разминает шею и спускается по лестнице. — Мне нравится твоя самоуверенность.

Глава 24. Неожиданно

— Неожиданно, — говорит Тимур и нервно приглаживает галстук.

Так странно. Я его помню другим. Тощим, шебутным и громким, а сейчас раскабанел и в черных коротких волосах пробилась редкая седина.

— Мне тут обязательно находится? — шипит Лиля маленькой злой змеей.

— Обязательно, — отвечаю я. — Выскажешь свои пожелания.

— Ребят, вы серьезно? — Тимур переводит взгляд с меня на Матвея. — Какой к черту развод?

— Самый обычный, — поправляю ворот блузки.

— Нет, я сегодня точно нажрусь, — Тимур медленно моргает.

— Никаких материальных претензий к Матвею я не имею.

— Началось, — Матвей закатывает глаза.

— А я имею, — Лиля скрещивает руки на груди. — Дом наш. Я не хочу менять школу.

— Значит, мы еще пропишем, что его содержание на мне, — Матвей ослабляет галстук.

— Нет, вы издеваетесь.

— И я настаиваю на совместной опеке, — глухо говорит Матвей.

Лиля в ответ кривится:

— Жить я буду с мамой, а ты плати алименты и радуйся жизни.

— Ты моя дочь, Лиля.

— Только не жопся на алименты, — она в ответ с издевкой вглядывается в его глаза и цедит сквозь зубы, — чтобы мне на кроссовочки хватило.

— Лиля, — шепчу я.

— И на туфли маме, — добавляет Лиля. — Мне кроссовки, ей туфли. И еще ты платишь за школу, ведь ее ты выбрал. И, так уж быть, откроешь счет лично для меня. На образование там, на квартирку.

— Лиля…

— Что? — вскидывается она. — Это его обязанность! Не обеднеет!

— Дети, — вздыхает Матвей, глядя на Тимура, который нервно щелкает ручкой. — У тебя самого есть?

— Мои еще мелкие для таких разговоров. Один соску сосет, второй погремушку грызет.

— Они быстро растут.

— Это точно, — Тимур вздыхает и переводит мягкий и приветливый взгляд. — Лиля, я понимаю, что ты сейчас злишься, но твои родители останутся твоими мамой и папой. И твой отец имеет полное право участвовать в твоем воспитании. Да, твое мнение насчет того, с кем ты хочешь жить, будет учитываться в суде, но…

— Да поняла я, — Лиля передергивает плечами. — Никто ему не запретит играть папулю и права качать.

— Не права качать, а быть и участвовать в твоей жизни, — мрачно отзывается Матвей.

Смотрят друг другу в глаза. Упрямые, злые и непримиримые.

— Вот и будешь материально участвовать в моей жизни. И у меня не будет никаких обид.

Врет. Не деньги ей нужны. Она лишь хочет покусать Матвея да побольнее, чтобы ей самой хоть чуточку стало легче.

— Я люблю тебя, Лиля, — тихо отвечает Матвей и вглядывается в ее глаза.

— Отстань, — скрещивает руки на груди и отворачивается.

А губы дрожат. В глазах — слезы. Поджимает губы и медленно выдыхает, сдерживая в себе истерику.

— Притязаний на бизнес Матвея у меня тоже нет, — смотрю на Тимура, который опять щелкает ручкой. — И на нашем семейном счете, наверное, лишь процентов десять моих.

— Жена у меня очень гордая, — Матвей тяжело вздыхает.

— Ну, я же за тебя по любви вышла, а не из-за денег, — кидаю на него презрительный взгляд. — Жаль, что отсудить любовь у человека обратно нельзя. Так бы я с тебя по полной спросила. Если я и вложилась в тебя, то только любовью, лаской и доверием, но это все нематериальное.

Тимур вздыхает и проводит ладонью по коротким волосам. Встает, подходит к комоду у окна и наливает себе воды из графина.

— Лучше бы в грузчики пошел, — делает глоток. — Честное слово.

— Давай еще скажи, что услуги Тимура и весь бракоразводный процесс о платим пополам, — Матвей буравит взглядом статуэтку бронзового коня на столе.

— Ну, ты же против развода, — зло шепчу я и пожимаю плечами. — Тогда расходы на мне.

— Я же — причина развода, — переводит на меня тяжелый взор, — тогда я, как джентльмен, возьму расходы на себя.

— Как благородно, — щурюсь на него. — У меня аж сердечко ёкнуло.

— Вы мне испортили день, — Тимур разворачивается ко мне. — И я сейчас говорю не как юрист, а как человек. Вы все просрали.

— Он просрал, — Лиля кивает на Матвея.

— Я тебя, как ребенка, из уравнения семейных отношений убираю, Лиля, — Тимур хмурится, — но, как бы жестоко это ни звучало, в крахе семьи всегда участвуют двое взрослых людей.

— Я начинаю сомневаться в твоей профессиональной пригодности, Тимур, — невесело хмыкаю я. — Ты сейчас включил мужскую солидарность. Твоя задача с нами быть беспристрастным.

— Да я на вашей свадьбе песни пел! В туалете блевал!

мне остается лишь натянуто улыбнуться его гневным словам.

— Семейный счет переоформим на Аду, — со лживым спокойствием перебивает его Матвей.

— А я имею полное право с вами не работать, — Тимур отставляет стакан.

— Мы к другому пойдем, — приглаживаю волосы. — И зря ты. Ты можешь хорошо так содрать с Матвея. Он сейчас будет очень щедрым, чтобы показать, насколько он джентльмен.

— Точно, — усмехается Матвей в ответ. — Ты же еще можешь миленько так стервозить.

— Разведите их, — Лиля поднимает отчаянный взгляд на Тимура. — Я уже устала.

Тимур возвращается за свой старенький хлипкий стол, опирается локтями о стол и накрывает лицо ладонями. Вдох и выдох, и через несколько секунд на нас смотрит беспристрастный юрист.

— Что же вернемся к нашим баранам. Прошу меня извинить за минутную слабость.

Глава 25. Она от нас не отстанет, крыса

Сижу в тесной кабинке на унитазе и беззвучно глотаю слезы.

Это несправедливо, что у меня нет даже права кричать, рыдать и биться головой о стену.

Моя жизнь разрушена.

Я потеряла мужа и подругу.

Я знаю, что выплыву, но мне тоже нужна поддержка. Теплые слова, понимающие объятия и просто, чтобы кто-то утер слезы.

— Мам…

И меня злит, что даже при благоприятных обстоятельствах мне придется ждать три месяца до того момента, как Матвей перестанет быть моим мужем. Это долго. Слишком долго.

— Мам.

— Что?

— Я могу сменить фамилию?

Встаю, вытираю слезы и медленно выдыхаю. После делаю вид, что смываю воду в унитазе.

— С этим будут сложности, — выхожу к насупленной Лиле, — и придется получить разрешение твоего отца. Как ты думаешь, он его даст?

— Нет, — приваливается к стене и скрещивает руки на груди. — Козел.

Включаю холодную воду и подставляю под нее ладони:

— И это не отменит того факта, что он твой отец.

Смотрю на Лилю через отражение:

— Я знаю. Очень хочется сделать ему больно в ответ, но принесет ли тебе это радость?

— Может быть.

Умываюсь и прижимаю к глазам бумажные салфетки.

— А что с Ией?

— Я не знаю.

— Думаешь, у нее… правда был выкидыш?

— Не знаю, — вытираю щеки и медленно выдыхаю.

— И что будет дальше?

— Не знаю, — разворачиваюсь к Лиле и выкидываю салфетку в урну. — Будет, наверное, заявление на меня.

— Но это ведь я…

— Мне в любом случае прилетит. Я за тобой не уследила. Не так воспитала. Возможно, тебя на учет, а меня вежливо попрут с работы. Я же в элитной школе работаю, и учительница, чей ребенок на учете стоит, бросает тень.

— Мам, я не подумала…

— Да, ты не подумала обо мне, — слабо улыбаюсь. — Вы с папой очень взрывные и спонтанные. Да?

— Я не хотела.

— Хотела, — всматриваюсь в ее глаза. — Ты хотела навредить Ие, и ты это сделала. И твой папа тебя в этом поддерживает. Вероятно, он решит вопрос со своей потаскухой так, чтобы все замяли даже если она, сука такая, ослепнет, поэтому не переживай. И у тебя сейчас такая хорошая возможность пойти во все тяжкие, Лиля. Папуля из-за чувства вины будет тебя отмазывать от любой грязи. Ты будешь фигней страдать, а он с тобой носиться.

Щурится на меня.

— Ты пойдешь к психологу, Лиля, — твердо шепчу я. — Я готова поддержать тебя в обиде, слезах, обнять и поплакать вместе, но потакать капризам и проступкам, которыми ты будешь что-то доказывать отцу, я не стану. Услышь меня, и будь для меня дочерью, а не врагом.

— Я не хочу к психологу…

— Да, хочется все крушить? Мне тоже. Мне в запой хочется уйти. А лучше бросить все и укатить на Мальдивы.

— Но ты взрослая.

— Вот я, как взрослая и как мать, отправлю тебя к психологу. Я беру ответственность за дальнейшее твое поведение и предугадываю новые сюрпризы. Скатишься по учебе, будешь лезть в драки, провоцировать учителей на конфликты, начнешь прогуливать уроки. Тебя потянет в плохую компанию, найдешь на пятую точку приключений, и все это ради того, чтобы обратить на себя внимание отца. Чтобы наказать его. Чтобы вырвать из него с кровью и мясом его заботу и любовь.

Вскидывает подбородок.

— Ты будешь изводить нас, чтобы мы вновь и вновь сталкивались лбами. Чтобы мы были жалким подобием семьи, вытаскивая тебя из дерьма. Если не в мире мы будем близкими людьми, то в войне против дочери. Ты разрушишь себя, нас и в итоге ты не получишь того, что мы потеряли, Лиля.

На глазах проступают слезы.

— Ты пойдешь к психологу, — тихо повторяю я. — Надо не разрушать последние обломки, а сберечь их, иначе мы останемся без ничего.

— А ты… ты пойдешь к психологу?

— Пойду, — вздыхаю я. — Мне тоже надо с кем-то обо всем поговорить. Покричать, порыдать. Обсудить свои комплексы.

— Ладно, тогда и я пойду… — Лиля отворачивается и поджимает губы. Молчит и шепчет. — А папа?

— Папе к психиатру надо, — стискваю холодными пальцами переносицу до боли. — Там психолог уже не поможет.

— Да, психует…

Опираюсь руками о раковину и дышу с закрытыми глазами.

Матвей теперь для меня лишь отец нашей дочери.

Он больше мне не муж, с которым я буду планировать свою жизнь.

— Ты сейчас опять будешь ругаться, но я думаю, что Ия его соблазнила. И не было у нее выкидыша.

— Если бы только в этом было дело, Лиля, — горько усмехаюсь. — Ия не причина, она следствие. Против любых соблазнов можно бороться, если ты любишь и уверен в своей женщине.

Замолкаю, и через несколько секунд шепчу:

— Его несет. И несет, похоже, уже давно.

— И, выходит, мы его сейчас бросаем?

— Не знаю, — едва слышно отзываюсь. — Может быть. Но я в любом случае его уже не удержу.

— Мам…

— Что?

— Ты будешь против, если я буду с ним встречаться?

— Он твой отец, Лиля.

— Он больше не будет для меня прежним.

— Но он любит тебя.

Лиля всхлипывает, прижимает ладони к лицу, и я ее обнимаю. Целую в висок, и она захлебывается в слезах:

— И что с нами теперь со всеми будет?

И только я хочу сказать, что все будет хорошо, как в кармане Лили играет модный рингтон.

И я знаю, кто это звонит. Скулы сводит ненавистью и раздражением.

— Это опять она, — сипит Лиля. — Она от нас не отстанет, крыса.

Глава 26. Я знаю, что ты дома

— Матвей, — вздыхает Игорь. — Ты вокруг да около ходишь.

Игорь — тот самый мозговправ, которого вызвонил ночью Юра. И он не психолог, не психотерапевт, а психиатр. И сейчас после Тимура я явился к нему в клинику. Буквально ворвался, а, похоже, ждал, потому что совершенно не удивился.

Либо психиатры все такие. На своей волне.

— Я хочу убить собственную жену.

— Проблема не в этом.

— А в чем.

— В твоей измене.

И он как-то подозрительно отступает к окну. И только сейчас я понимаю, что в его кабинете разгром.

— На третий раз я санитаров не прогоню, Матвей.

Блеклый мужик, только глаза — цепкие и внимательные. Вот его если и можно узнать в толпе, то только по его глазам.

— Третьего раза не будет? — спрашивает он.

— Я не понимаю.

— Ладно, — придвигает кресло и садится возле перевернутого стола. — Давай попробуем еще раз поговорить о твоей измене. Расскажи о ней.

— Я просто отымел подругу жены, — клокочу я и сжимаю кулаки. — Что, мать твою, в этом непонятного?

Может, мне свернуть ему шею? Разбить лица, переломать руки и ноги? Может, тогда мне станет легче.

— Я хочу подробностей.

Меня накрывает новая волна ярости, и мне тяжело дышать.

— Она пришла…

— И? — после минуты молчания спрашивает Игорь. — Что дальше?

— Дальше я ее отымел.

— Какое на ней было белье?

— Не твое дело! — повышаю голос.

— В каких позах было соитие?

— Я здесь не за этим! Я не буду говорить о том, как и в каких позах я это шлюху нагибал! — Рычу я.

— За этим.

— Да мать твою!

— Я мужчина, Матвей. У меня тоже были женщины, и ты меня ничем не удивишь. Как мужчину и как психиатра, который читает для студентов лекции о сексуальных девиациях, — голос Игоря спокойный и монотонный. — Какое белье было на подруге твоей жены, когда она пришла?

— Да какая разница? Пусть будет красным, — выдыхаю я, ставлю перевернутый стул и сажусь.

— Пусть будет? — уточняет Игорь.

— Да.

— А вдруг черное? Или она пришла без него?

Голова гудит, и я просто хочу встать и уйти, но мне нужна помощь. За своим отчаянием и яростью я теряю самого себя. Пусть закинет в меня волшебную таблетку.

— Ладно, просто тогда расскажи о том вечере, с которого все началось?

А я не хочу возвращаться в этот вечер даже мыслями, и я отказываюсь говорить.

— Любопытно.

— Я не хочу об этом говорить и вдаваться в какие-либо подробности. Не потому, что мне стыдно, а потому что просто не хочу.

— Или просто не можешь? — Игорь мягко улыбается. — Ты напряжен, и твоя психика все блокирует, потому что тебе больно? Ты потерял жену, и не хочешь признать, что ты виноват.

— Я признаю, что виноват.

— На словах. Отсюда и твоя агрессия. И раз не виноват, то не о чем и говорить.

Медленно выдыхаю через нос.

— Давай так, — Игорь скрещивает руки на груди, — снимем с тебя груз. Расслабим тебя.

— О чем речь?

— Я медикаментозно заставлю тебя разговориться. И плюс немного магии. Мягкого гипноза. Я хочу залезть в тебе в голову и узнать, какие были трусы на подружке твоей жены.

— Ты издеваешься?

— И обещаю, это куда безопаснее чем то, в каком состоянии ты сейчас, — Игорь опять улыбается. — Не выходит у нас без лишней возни посплетничать по-мужски. Ты очень скрытный человек, а скрытные люди живут мало. Либо я дожидаюсь очередного приступа. Прибегают санитары, вкалывают тебе успокоительное и тебя закрывают, а я, как любопытный маньяк, все равно добиваюсь от тебя ответов.

— Меня отпустит? — руки на моих коленях дрожат от перенапряжения.

— Да. Исповедь для этого и придумали, чтобы было легче.

— Давай, — закрываю глаза, — вкалывай свою дрянь.

— Тогда ложись на диванчик, — встает и шагает к двери. — Я через пять минут вернусь.

Я будто в каком-то абсурдном сне, который никак не закончится. Я лежу на диванчике среди хаоса и жду странного психиатра с волшебным укольчиком, чтобы выплеснуть ему под дурманом что-то кроме дикой злости.

— Закатай, рукав.

Вздрагиваю от тихого голоса Игоря, который садится на край диванчика. Он перевязывает мою руку жгутом, вводит тонкую иглу шприца с желтоватой жидкостью.

— Тебе покажется, что рука немеет.

Но немеет не только рука, но и все тело, а после на меня наваливается дикая слабость.

Игорь подкатывает кресло к диванчику, копается в телефоне и из динамиков раздается тихое тиканье.

— Пока просто слушай.

Мозг в голове будто разжижается, а тела я вообще не чувствую, и тихое тиканье утягивает в мягкий и густой поток транса.

— Матвей. Ты спокоен, умиротворен.

И да, во мне больше нет ярости. Во мне в принципе нет никаких сейчас эмоций.

— Мы можем вернуться в тот вечер?

— Да…

— Где ты сейчас?

— В гостиной, — шепчу я. — В кресле.

Я чувствую под рукой не дермантин дивана, а мягкую ткань подлокотника. В гостиной полумрак, и я смотрю прогноз погоды. Нет. Я просто пялюсь на мужика в костюме на фоне карты и значков осадков.

Послезавтра возвращается Ада с Лилей.

— Я только поужинал.

— Что у тебя было на ужин, Матвей?

— Я заказал китайской еды, — тихо отвечаю я. — Острую лапшу с говядиной. И у меня сейчас изжога. Я выключаю телевизор, беру телефон, чтобы позвонить Аде, но…

Палец замирает над контактом жены, когда раздается противный звук домофона, а на экране смартфона высвечивается сообщение.

Ия: “Это я, и я знаю, что ты дома.”

Глава 27. Всё было не так

Я смотрю на себя со стороны.

Я сижу в кресле, откладываю телефон и вновь пялюсь в телевизор. Ничего не знаю, меня нет дома.

Изжога нарастает. Отрыжка дерет горло крупной наждачкой, и я с трудом сглатываю. Зря я заказал китайской еды.

Мне даже лень встать и выключить домофон, который продолжает противно тренькать.

Какая же она настырная.

Телефон вновь вибрирует, и встаю.

Через несколько секунд я отвечаю по домофону:

— Что?

— Открывай, медведь, сова пришла, — голос у Ии легкий и веселый. — Зарос там, поди, пылью. Я тебе кое-что принесла.

— Что?

— Какой ты зануда, Матвей, — Ия смеется. — Принесла кое-что от Лили.

— Не понял.

— Открывай.

Я, который стоит в стороне за всем этим наблюдает, хочу рявкнуть, чтобы тот Матвей из прошлого послал гадину.

— Матвей, — слышу тихий голос Игоря, — ты ее впустил?

Да, я ее впустил.

И вот Ия вплывает в прихожую с очаровательной улыбкой. Легкое платье в мелкий цветочек и глубокое декольте.

— Насколько глубокое? — спрашивает розетка у комода голосом Игоря.

— Вот, — Ия сует мне в руки маленькую открытку с розовым пучеглазым котенком.

Я ее открываю. А внутри надпись почерком Лили “не скучай. мы уже скоро-скоро будем дома. люблю тебя”. Я улыбаюсь, а Ия скидывает туфли и семенит на носочках мимо, встряхнув волосами:

— Это очень мило, да?

— Слушай…

За ней летит шлейф цветочного парфюма. Сладкий с легкой травяной свежестью.

— Как у тебя дела?

Голова раскалывается, и застреваю в прихожей, как липком кошмаре.

— Матвей, — шепчет Игорь. — Что ты ей ответил?

Стены прихожей вздрагивают, плывут, и я уже сижу на диване. На столе чайник, рассыпанные конфеты и пустые яркие фантики.

— Ты перескочил, Матвей.

Рядом тетка сидит. Короткие выбеленные волосы, острый нос, тонкие губы и цепкие серые глаза. Тощая. Бежевая блузка с маленькими перламутровыми пуговицами.

— Ты, мать твою, кто такая?

Язык еле ворочается.

— Меня тут нет, — ее губы растягиваются в улыбке.

— Матвей, — говорит люстра на потолке. — Вернись назад.

В мозг вонзается раскаленный гвоздь.

— Как у тебя дела? — видение опять дергается лицом Ии.

— Слушай, я устал, — отвечаю Ие, которая дефилирует в гостиную. — Привет от Лили ты передала…

— Где твое гостеприимство? Поболтаем чуток. Отвлеку тебя на минут десять и побегу. Или ты тут не один? — звонко смеется. — Да, шучу я! Шучу. Ну и лицо у тебя. Ты ведь не такой. Давай чай попьем, а я конфетки принесла, — вытаскивает из сумки пакетик с конфетами. — Это тоже от Лили. Не знала, что ты сладкоежка.

— Я не в настроении, — выхватываю пакет с конфетами и вглядываюсь в ее глаза. — Ты знаешь, где выход.

— Ты меня обижаешь, — Ия хмурится. — И ты очень грубый.

— Да неужели? — падаю на диван и высыпаю конфеты на столик. Поднимаю взгляд. — Я устал, Ия. И я хочу побыть сейчас один, — подхватываю пару конфет, разворачиваю их.

Круглые, в темной шоколадной глазури.

— За что ты так со мной?

— Да твою ж дивизию! — повышаю голос. — Ия! Это не я твоя подружка!

К горлу опять подступает острая отрыжка, и закидываю в рот шоколадные конфеты в надежде перебить изжогу и мерзкий вкус китайских специй.

Они мягко раскалываются во рту, и растекаются приторной сладостью и едкой горечью на языке.

— Я не просто подруга, Матвей!

— Ну да, ты же еще крестная, — раздраженно разжевываю конфеты и глотаю липкую сладкую субстанцию. — Но это не отменяет того факта, что я зверски устал и не хочу тебя видеть.

Глаза Ии вспыхивают обидой и гневом, а я подхватываю еще несколько конфет. Не самые удачные. Да и начинка жидковата, но они неплохо справляются с изжогой.

— Нравятся конфетки? — Ия щурится и опускается на подлокотник дивана.

— Ты еще тут? — с трудом сглатываю и медленно выдыхаю.

По руками и ногам растекается волна слабости, а перед глазами все плывет. Смотрю на фантики в пальцах, а затем на Ию, которая ласково так улыбается.

— У тебя сейчас такое лицо, Матвей, — тянется ко мне и вытирает большим пальцем струйку слюны с подбородка. — Ты такой вредный, противный и злой, но только со мной, а я так хотела тебе всегда понравиться. Я так старалась, а ты выбрал не меня.

— Что было… в конфетах?

— Ничего смертельного.

Я пытаюсь встать, но меня будто придавило к подушкам дивана.

— Вот сука…

— Я все эти годы тебя любила, Матвей, — Ия сползает с подлокотника дивана ко мне, — и я устала тебя любить и наблюдать за тем, как ты Аду на ручках носишь. И что ты в ней нашел?

— Я тебя убью, — язык заплетается и не слушается меня

— А я все равно рискну, — пробегает пальцами по лицу, но я не чувствую ее прикосновений. — Я совсем отчаялась. Не вини меня, Матвей.

Поддается в мою сторону и касается губ в поцелуе.

Я подрываюсь и меня к дивану прижимают руки Игоря, который обнажает зубы в каком-то диком оскале:

— Как любопытно, Матвей.

— Все было не так, — меня трясет под его стальной хваткой, а на лбу проступает холодная испарина. — Нет, не так… Что ты мне вколол?!

— А как тогда было, если не так? — тихо и ласково шепчет Игорь. — Дыши, Матвей. Дыши и слушай мой голос.

Глава 28. Дорогой мальчик

— Все было не так…

— А как? — повторяет Игорь. — Как?

— Ия просто пришла…

Она пришла, и пришла не перед возвращением Ады. И все вечера были ею заняты, но она какая-то размытая в воспоминаниях, без четких деталей.

О чем мы говорили?

И только я пытаюсь прорваться через стоны, переплетение частей тела к чему-то конкретному, так у меня голову пробивает боль.

— Она просто пришла, и… осталась…

— Слишком размыто, Матвей. В какой ты ее позу взял в первый раз?

Просто взял и все. Наверное, на диване. Да какая разница?!

— Отпусти меня, — рычу в лицо Игоря, потому что на меня накатывает паника.

— Я тебя закрою, Матвей, — Игорь расплывается в улыбке. — Ты не в себе, а еще Юра сказал, чтобы я тебя встряхнул. Я, конечно, не думал, что с тобой будет так сложно, но во мне проснулся азарт. Не так много в нашей стране спецов, что с мозгами, как с пластилином, работают. И это не твоя курочка с глубоким декольте. Она кого-то привела.

— Кого?

Я ничего не понимаю. Я хочу бежать, потому что я тону в липком густом безумии.

Я поехал крышей.

Я даже не помню, как тут оказался, и не понимаю, почему вокруг бардак с перевернутой мебелью.

— Я схожу с ума…

— Да, — Игорь скалится в улыбке, — налажали с тобой, Матвей. Это все в тебе пухло, раздувалось и вот рвануло. И теперь собираем твои мозги по клочкам.

— Соберем?

— Не знаю.

— Собери, мать твои, мои мозги, — рычу я.

— Зато у жены не будет проблем с разводом, если я тебя признаю недееспособным, — шепчет Игорь. — Будешь со справочкой жить. Можно организовать тебе отдельную палату со всеми удобствами. Тут не так плохо, Матвей.

— Маньячила.

— А кто еще будет работать с Пастухом?

— У него тоже проблемы?

— Конечно, — глаза Игоря вспыхивают. — У него паранойя иногда просыпается. Все вокруг хотят его убить, расчленить и скормить свиньям. Раз в несколько месяцев его накрывает. Только это секрет.

— Что?

— Большой секрет, — Игорь наклоняется ближе, — а то этот бегемот тебя сожрет

— Чо? — голос у меня срывается на какой-то клекот.

— Я шучу, — Игорь резко отстраняется и садится на стул. — Про сожрет шучу. У него нет мыслей о каннибализме.

— Что, у кого-то есть? — тихо спрашиваю я, ошарашенный спокойным тоном Игоря.

— Да, — Игорь поправляет ворот рубашки, — есть у меня один пациент. Серьезный дядька. В возрасте. Приличный такой, тихий и никогда не повышает голос. очень любит жену…

— Не продолжай.

— Так любит, — Игорь щурится, — что хочет съесть ее. И в браке они двадцать пять лет.

— Господи…

— Не переживай, — Игорь улыбается, — он с жены пылинки сдувает, и его фантазии останутся фантазиями и отличным материалом для научной статьи про девиации. Вот у меня вопрос. Ты сильно любишь жену?

— Замолчи, — мое лицо съеживается. — господи… — закрываю глаза и медленно выдыхаю, — меня аж затошнило…

— Люблю свою работу. Человек внутри удивителен, — мечтательно вздыхает и спрашивает, — продолжим?

Я молчу и вслушиваюсь в монотонное тиканье. Темнота отступает, и я вновь вижу лицо Ии.

— Ты такой сладкий пирожочек.

— Сука…

— Такой весь недоступный, важный, — встает и оправляет платье. Оглядывается, — сколько слез я по тебе пролила.

— Чокнутая мразь…

— И это ты виноват.

Выходит из гостиной, а я пытаюсь встать, но у меня выходит лишь сползти на ковер. Под щекой плотный ворс, а изо рта слюни текут.

— Это твой мальчик? — раздается женский мягкий голос.

— Да.

— Матвей, — шуршит ковер подо мной голосо Игоря, — мне нужно имя. Слышишь? Имя.

— Отвали…

Ия с тощей теткой с трудом усаживают меня на диван.

— Тяжелый, зараза, — шепчет тетка и вглядывается в глаза. — У тебя глаза красивые.

— Ты кто такая…

Взгляд цепляется за перламутровые пуговицы.

— Меня тут нет… — копается в сумке и косится на меня, — у тебя сердце крепкое?

— Крепкое, — хмыкает Ия.

— Ну, будет обидно, если он такой красивый и умрет, — достает длинную стальную коробочку. — Но у меня еще никто не умирал, — открывает коробочку, а там одноразовый тонкий шприц в упаковке и ампула с прозрачной жидкостью.

— Что за ампула? — голос Игоря вибрирует где-то у мозжечка. — Матвей… напряги свои извилины!

А ампула без опознавательных знаков.

— Это витаминки, — тетка вскрывает шприц. — Помогут тебе расслабиться, — ласково улыбается мне, как сыну, — тише. И ты очень дорогой мальчик. Ия за тебя хорошо заплатила.

— Я тебе, мразь не мальчик, — хватаю ее за манжету блузки.

Пуговица… Она на соплях держится.

— Спокойно, — тетка толкает меня в грудь, вынуждая откинуться на спинку кресла, а я пытаюсь подцепить сраную пуговицу пальцами. — Ия, помоги!

И эта мразь зеленоглазая решительно седлает меня, упершись руками в грудь:

— Нельзя обижать женщин, Матвей…

— Какая ты женщина… ты крыса…

— Я тебя затащу в ад за собой, если не будешь моим, — всматривается в глаза с дикой улыбкой, — я столько лет потеряла из-за тебя, вздыхая в сторонке.

— Да ты ж моя милая, — отламывает носик у ампулы и набирает в шприц жидкость. — Безответная любовь… хуже не придумаешь. И сколько вас таких горемык.

— Остановись, Ия…

— Не хочу и не буду, — шипит мне в лицо, — а то у вас такие большие планы, да? Второго малыша завести?

Дергаюсь под ней, в бессилии рычу и пускаю слюни.

Мою левую руку перетягивают жгутом, и Ия спрашивает:

— Следа не останется?

— Я в этом мастер, дорогуша, — лицо мерзкой тетки расплывается в самодовольной улыбке. — У меня всегда была легкая рука.

Глава 29. Чокнутая

— Слезай, — тетка толкает мягко Ию в плечо.

Я опять смотрю на себя со стороны, и я в полном неадеквате, пусть в сознании.

Ия сползает с моих колен, а я опять тянусь к манжету тетки, которая недовольно закатывает рукава и не замечает, как перламутровая пуговица отрывается и падает в стык между диванными подушками.

— Да не мычи ты, — говорит тетка, а я непослушными пальцами заталкиваю пуговицу между подушек.

Сам удивляюсь себе. Невменяемый, а краем сознания цепляюсь за реальность, кусочек которой я должен спрятать.

— Слышишь меня, Матвей?

Я мычу. Мозги в голове — влажная разбухшая вата. Гостиная расплывается, идет белыми пятнами.

— У тебя жена уехала, да, в отпуск?

Я киваю.

— И к тебе в гости после ее отъезда на следующий день заглянула Ия, чтобы передать вот это? — подносит открытку к лицу.

Я киваю, хотя я не уверен, в какой день именно приехала Ия.

— У вас закрутился роман…

Голос у тетки тихий, проникновенный и теплый. Я пытаюсь нахмуриться, потому что… разве мог закрутить роман с Ией?

— Ничего удивительного, — тетка улыбается, — она ведь такая красавица и умница. Все эти дни заботилась о тебе, приходила каждый вечер… И все так случайно произошло, — кидает взгляд на телевизор и вновь всматривается в мои глаза, — за просмотром глупой комедии… С поцелуя.

Всплывает размытая и нечеткая картинка, в которой я целую Ию. Мычу. Мне не нравится то, что я вижу.

Как я мог? Какого черта?

— Тебе ведь было одиноко. Ты хотел женского тепла… Помнишь, как ты в первый раз Ию. Ты повалил ее… Он хотела тебя остановить, потому что это было неправильно. Она ведь подруга твоей жены, но ты хотел ее. Сильно, и к черту всех. Почему ты ее раньше не замечал?

— Мы пожалеем об этом Матвей, — томной шепчет Ия мне на ухо, а нынешний я наблюдаю за этим в полной растерянности, — но я люблю тебя.

— Ты берешь ее…

Дальше эта грымза белобрысая расписывает несуществующий половой акт между мной и Ией, которая лезет мне в ширинку.

Я знаю, что я в этом момент дергаюсь, но физически мое сопротивление не проявляется. Я как мешок с картошкой.

— Помнишь ее грудь?

Я хочу уйти, и не видеть то, что я вижу.

— Останься, — слышу голос Игоря. — Пусть будет это кошмаром, Матвей. Просто смотри и рассказывай.

Тетка вытаскивает из сумки планшет, тихо проговаривая:

— Она была такой нежной все эти вечера, страстной, отдавала всю себя.

Ставит планшет на столик и что-то на нем включает. Я слышу стоны, а на экране плывут тени, которые переплетаются размытыми силуэтами. Это порнуха. Это какая-то херня из бело-серых пятен, которые меняются, плывет, срастаются, переворачиваются и проникают друг в друга. Глаз не оторвать.

— Интересная методика, — шепчет Игорь за шторами.

И это интересная, по мнению Игоря, методика работает в плане физического отклика и болезненного возбуждения.

— Каждый вечер… — голос тетки вибрирует в голове. — Никакого больше одиночества, пустого дома…

Ия лезет на меня, задернув юбку и сдвинув ластовицу трусиков, и стены гостиной идут трещинами боли, отвращения и ужаса.

— Ты останешься, — шипит Игорь.

— Я не хочу этого видеть…

— Выйдешь сейчас, не вернешься, Матвей. И ничего не выйдет.

— Я не хочу…

Стоны нарастают, Ия поднимает и опускает бедра, а а вторая мразь подхватывает планшет и держит его так, чтобы я видел эти гадкие пятна порока.

— Нет, — меня сейчас вырвет. Паркет на полу вздувается. — Нет.

— Матвей, это лишь воспоминание, и ты должен его вернуть себе.

— Я люблю тебя…

Я мычу под ней, по телу пробегает болезненная и острая судорога, под которой я пытаюсь скинуть Ию, которая вжимается в меня и шипит:

— Это я рожу тебе ребеночка, и Ада тебя не простит. Как такое можно простить, верно?

Она с улыбкой сползает с меня, невозмутимо поправляет трусики и одергивает юбку.

— Ты изменял жене каждый вечер…

Я закрываю глаза и мычу. Меня тошнит. Какая же я мразь. Как я мог? Я ведь люблю жену… Она ведь мне доверяла, хотела ребеночка… Я ухожу во тьму, мне липко и гадко.

— Кажется, ты тут отрубился, — цыкает Игорь.

— Милый, — шепчет Ия.

Я открываю глаза. Пробегает пальцами по груди:

— Ты такой соня. Все же мы вчера чуток перепили вина, да?

Смеется. Я сажусь на край кровати и накрываю лицо руками. Надо это прекратить. Я должен остановиться. У нас ничего не выйдет, и этого и не хочу. Я просто сорвался.

— Я хочу тебя…

— Ты должна уйти.

— Матвей…

— Это была ошибка, Ия. Я женат, у меня дочь… Я не знаю, о чем я думал.

А затем я замечаю прилипший на стене презерватив.

— Какой яркий штрих, — восхищенно охает Игорь где-то под кроватью. — Мне нравится.

Кажется, я помню, как откатываюсь от Ии, стягиваю резинку и отбрасываю ее в сторону. Она липнет к стене…

— Так работает наш мозг. Он часто дорисовывает детали. Цепляется за что-то, и это что-то может запустить цепочку видений. У шизофреников так часто бывает. Что-то увидел и пошло поехало.

— Матвей, я понимаю, — Ия жмется ко мне, — но это не было ошибкой.

— Ада завтра вернется.

Молчание, и Ия встает с кровати, а я выныриваю из воспоминаний. Меня выворачивает наизнанку к ногам Игоря слизью и пеной. Меня трясет, будто в лихорадке.

— С возвращением, Матвей.

Я поднимаю взгляд. Убить его, чтобы он унес собой этот кошмар на тот свет?

Я не должен был этого вспоминать.

Это за гранью добра и зла.

Лучше бы жил с мыслью, что я моральный урод, который изменял жене с ее подругой. В этой версии контроль был у меня, ответственность на мне, а сейчас… Сейчас я… не знаю.

Я просто хочу исчезнуть.

— Она чокнутая сука… — шепчу я.

— Да, — Игорь расплывается в улыбке. — И я просто умираю от любопытства, кого она к тебе привела. Это чисто профессиональный интерес, Матвей. С таким я еще не сталкивался. Где можно твою зазнобу найти?