Река моих сожалений

3

Зазвучали первые тихие аккорды. Я еще никогда не видел, чтобы в PRIVATE CLUB выступали с такой убогой гитарой. Зал стих, чтобы уловить мелодию.

Затем послышался голос. Нежный и светлый, он неспешным ручейком вливался в душу и журчал там, будоража и волнуя. Мне стало тепло. Сердце замедлило биение, даруя телу покой и вгоняя в сладкую дрему. Но мысленно я был взволнован этим – выступление Колдера вызывало у меня недоумение. Он сидел на невысоком стульчике, наклонившись вперед, с гитарой в руке и микрофоном возле губ, волосы спадали ему на лицо, его глаза были опущены, а губы даже во время пения умудрялись выражать добродушную улыбку.

Я упер руку в щеку и просидел в таком положении, наслаждаясь каждой ноткой легкого исполнения, до самого конца выступления, пока люди не начали хлопать и присвистывать. Лишь тогда во мне громким звоночком зазвенело чувство зависти к этому певцу. Обычная песня, дешевая гитара, элементарная игра, улыбка и заботливый взгляд. Все это по отдельности не имело большого значения, но вместе заставляло мое сердце тайно радоваться такому подарку судьбы, бальзаму для моей израненной души.

Я уже начинал завидовать этой «восходящей звезде», хотя лично ни разу не разговаривал с ним и не знал, каков он на самом деле там, за кулисами звездной жизни.

– Спасибо! – Он сошел со сцены. Возле двери в коридорчик с гримерками его ждал восхищенный Роллинс со своими рукопожатиями.

– Ну что, понравилось? – спрашивал меня Ганн с хитрой улыбкой. Кажется, он был доволен тем, что привел меня на выступление Колдера. – Ты не сводил глаз со сцены и не сказал ни одного колкого словечка. Впервые за все время.

Я молчал. Признавать свою неправоту касательно таланта Колдера брать людей за душу даже сложнее, чем извиняться. Для меня ход на попятную постыден даже перед настоящим отцом.

Мы заметили, как Роллинс призывно машет нам. Оставив на столике мелочь официантке, мы с Ганном направились к нему.

– Привет, – поздоровался со мной Колдер, протягивая руку. Во время пожатия он улыбнулся и удивленно сказал: – Такие холодные. Говорят, если у человека холодные руки, он очень добрый.

– Или он просто замерз и в его душе такой же холод.

Это было всего лишь еще одно новое бесполезное знакомство, которое в будущем никак не изменит мою жизнь.

Колдер ухмыльнулся. Ганн и Роллинс наблюдали за нами как заботливые мамочки, которые привели в детский сад своих малышей и пытались их познакомить.

– Питер у нас актер, но хотел бы заняться и музыкой, – Ганн изо всех сил старался подкинуть дровишек в огонь нашего разговора.

– А Колдер – музыкант и певец, но хотел бы попробовать себя и в актерском искусстве, – заметил Роллинс.

– Да, мне рассказывали, – сказал я равнодушно. – И я не особо хочу заниматься музыкой.

«И тем более не настолько отчаялся, чтобы брать уроки у сверстников».

Ситуация с нелепым знакомством казалась мне до смеха наивной и глупой. Развернуться бы и уйти прямо сейчас подальше от этого красавчика Колдера и его педиковатого наставника, но Ганн мне не простит демонстративного ухода. Это будет тот случай, когда я порежусь о лезвие ножа его терпения, а он в ответ зарежет меня. Быть может, даже по-настоящему, если напьется. Пьяный Ганн опасен и непредсказуем: либо он обнимет и начнет рассказывать, как сильно тебя любит, либо порвет на куски, вспомнив какую-нибудь мелочь.

– Пройдемте обратно к столику. – Роллинс указал на наше с Ганном недавнее пристанище. Коктейли и мелочь уже успели исчезнуть.

«Мамочки» пропустили нас вперед. В неловком молчании мы сели друг против друга и стали ждать своих наставников. Но они не спешили составить нам компанию.

Колдер сложил руки на столе и опустил взгляд. Лишь сейчас, находясь так близко к нему, я заметил, что он достаточно привлекателен: длинное лицо с острым подбородком, узкая челюсть, вздернутый аккуратный нос без горбинки, как после пластической операции, но я знал, что такая форма дана ему от природы, и уставшие глаза, пока неразличимого цвета.

Еще немного – и его светло-русые волосы будут ему до плеч. Длинная челка уже лезла в лицо, и он заправлял ее за ухо. По виду и не скажешь, что он самовлюблен или пессимистичен. Колдер относился к редкому в наши дни виду людей. Это чувствовалось в его мягких, неспешных движениях и во взгляде, в манере разговора и размеренном тоне голоса.

Иными словами, новая «восходящая звезда» – тихий, прилежный, красивый юноша-сирота, вылезший из ниоткуда на мою голову.

Разглядывая его, я понял, что так просто он не покинет мою жизнь. Его окутывала притягивающая аура. Меня тянуло к нему, поскольку не исключено, что Колдер – тот самый человек, который поможет мне разобраться со своей жизнью. А может, он тот, кто лишь больше ее запутает?

– Будешь курить? – спросил я его, вытаскивая сигареты из внутреннего кармана куртки.

– Не курю. – Колдер покачал головой.

– Тогда, может, выпьешь со мной?

– Не пью, – ответил он с тем же волнением.

Я с раздражением спрятал пачку сигарет обратно в карман.

– А что скажешь насчет парочки затяжек? – намекнул ему я, поднимая правую бровь.

Колдер ответил холоднее:

– Не принимаю.

От новой волны недовольства я вздрогнул и отвел взгляд.

«Сложно же нам тогда будет поладить».

– Так не бывает, – сказал я как можно мягче.

– Это убивает.

– Не поверишь, но мы медленно умираем каждый день. Быть может, эти удовольствия и приближают нас к смерти, но мы ведь все равно умрем.

Улыбка Колдера быстро появилась и так же быстро исчезла. Он поерзал на месте.

– Мне часто так говорят, но это неправильно.

– Еще один со своим «правильно – неправильно»!

Я демонстративно откинулся на спинку закругленного дивана, взмахнув руками. Колдер смотрел на меня почти испуганно. Мне это начинало нравиться.

Я любил быть выше своего собеседника. Только так чувствовал себя в своей тарелке. Колдер сам любезно уступил мне место лидера в разговоре.

– Проживешь меньше или больше – какая на фиг разница? – Я все-таки вытащил одну сигаретку и зажег ее от зажигалки. Не то чтобы мне хотелось курить прямо в этой провонявшей дымом и алкоголем скирде. Меня распирало другое желание.

Я придвинулся к столу, затянулся горьким дымом почти до еле сдерживаемого кашля и выдохнул все в Колдера с блаженным видом.

Сигаретный запах еще долго парил перед его лицом, и он отодвинулся от стола, чтобы не давиться этим резким ароматом.

– Теперь тебе осталось меньше жить, потому что ты вдохнул сигаретный дым и загрязнил свои легкие. Тебе не все равно?

Я заметил, что за нами наблюдают. Не только изумленные зрелищем Ганн и Роллинс, но и новые обожатели Колдера.

«Восходящая звезда» впервые за долгое время показал свое недовольство, но не произнес ни слова. Его взгляд похолодел, руки обхватили край стола, словно он готовился встать и уйти. Но люди все видели. И не исключено, что среди них притаился журналист, так и ждущий чего-нибудь эдакого, чтобы уже завтра выпустить об этом статью.

– Ты прав, – согласился со мной Колдер. – Я не стану с тобой спорить.

«И это все?» – хотелось мне спросить.

Я ждал напора и накала страстей, но получил лишь фальшивое согласие, означавшее конец так и не успевшего зародиться спора.

– Не любишь конфликтовать? – Я затянулся вновь, чувствуя на себе его напряженный взгляд. – Так ты далеко не уедешь. В шоу-бизнесе не любят слабых.

– По-твоему, употребление наркотиков, алкоголя и курение – это проявление силы?

А он мне начинал нравиться: в нем были искры злости – и я жаждал увидеть каждую. «Покажи мне свой настоящий характер, Колдер, пока я не записал тебя в список скучных врагов. Стань же интересным врагом».

Впрочем, Колдеру этот список светил с самого начала. С той самой секунды, когда Ганн решил мне рассказать о новом любимце общественности. И неважно, что по своим возможностям мы равны. Важно, что он в чем-то лучше.

Оскорбительно то, что меня заставляют учиться у него, словно он опытный сорокалетний музыкант со студией в Лос-Анджелесе и несколькими успешными творческими коллективами. А это всего лишь девятнадцатилетний оборванец с безупречной фишкой для привлечения внимания, идеальной внешностью и дивным голосом, коего мне не дал Бог.

И неужели после всего этого я должен открыться ему без тайного помысла унизить прилюдно? Неужели я должен упустить возможность доказать ему, что мне его помощь не нужна?

И его святость из-за отказа от опасных блаженств лишь подлила масла в огонь моего недоверия к нему. Раздражение и злость затуманивали мне глаза, но я держался, успокаивая себя мыслью: «Ты слишком идеален, но я это исправлю».

– Знаешь, – я придвинулся к нему и шепнул на ухо, – если ты не слабак, то придешь сегодня ночью, в два часа, ко мне домой и затянешься хотя бы разок.

Хотя бы разок… я помню свой первый «разок» в четырнадцать лет, но еще лучше запомнил слова, которые говорил себе: «Я только попробую. Один разок, и все».

Но после первой же пробы я захотел еще.

Сначала ты сам составляешь расписание употребления наркотиков, а потом уже они управляют тобой. Они кричат: «Сейчас! Прими нас прямо сейчас!» – и ты следуешь их приказам, становясь рабом секундного покоя, за которым идет горькое осознание очередной неисправимой ошибки.

Когда ты богат, тебе кажется, что, если достигнешь черты, легко сможешь вернуться назад. Это ошибочное утверждение затупляет твой мозг и стирает ограничения. Ты думаешь, что можешь не держать себя в рамках и забываться столько, сколько захочется. Главное – не переборщить с дозой.

Смертельная черта в порыве очередной теплой волны после затяжки кажется смехотворной и нереальной, выдуманным вредными людьми бессмысленным препятствием. И лишь увидев в газете новость о смерти знакомого от наркотиков, начинаешь понимать: ты смертен и твой организм не вечен.

Слава и известность не означают, что ты неуязвим и этот белый яд не унесет твою жизнь. Ты затягиваешься и думаешь: трагедия может произойти с кем угодно, но только не со мной. Ты осознаешь лживость этих мыслей, но откидываешь любые сомнения, предпочитая самодурство. Ты убеждаешь себя, что смерть никогда не придет за тобой.

В этом и состояла главная причина моей жизненной неопределенности. Это было доказательством моей слабости, и я ненавидел тех, кто мог, собрав волю в кулак, твердо себе сказать: «Я не стану принимать эту дрянь. Я сильнее этого». Сказать так, как мне ответил Колдер.

И я ненавидел его за это. И себя. За то, что не могу утянуть его в топь, в которой увяз сам. За то, что он был лучше меня во всем.

Я убеждал себя, что идеален и изменения в лучшую сторону мне ни к чему. Но зависть и ненависть к этому юноше говорили: «Я хочу стать другим, я устал плыть по течению в лодке, которой управляет кто угодно, но только не я».