Реконкиста

11. Новый Свет

Не имеет понятия о плавании под парусами тот, кто не стоял на носу галеона семнадцатого века, кто не слышал неповторимого шума разрезаемых форштевнем вод, скрипа рей, гула натягиваемых канатов и трепетания наполняемых ветром парусов. Хотя в качестве Альдо Гурбиани в вершинной точке своей карьеры я был хозяином трех океанских яхт, даже для меня плавание на "Генриетте" представляло увлекательнейшее переживание. Но не сразу мне удалось всем этим наслаждаться, на первые дни болезненной тенью наложилось уничтожение Мон-Ромейн, столь же суровое в своем воздействии, как и морская болезнь в Бискайском заливе, кипящем штормами. Бледные, болящие, с вывернутыми наизнанку кишками, мы почти что не разговаривали друг с другом. Впрочем, а о чем мы должны были разговаривать? О том, что все мы – куча смертников, стремящихся к уничтожению? Если говорить обо мне, измученный рвотой, я утратил последнюю надежду на пробуждение из этого сна наяву. Зато я обрел уверенность, что останусь здесь до самой смерти. Причем, не столь уже и отдаленной.

Однако, на четвертый день шквал утих, выглянуло солнце, сделалось теплее и сразу же оптимистичней. Я выбрался из койки и вышел на палубу. Первым встреченным мне человеком была Лаура, чуть ьолее прозрачная, но как всегда красивая. Лаура расчесывала волосы. И я просто загорелся изнутри! Не глядя на то, что сделался бы объектом насмешек со стороны матросов (да и черт с ними!), я желал подбежать к ней и воскликнуть: "Я люблю тебя, иди ко мне, моя самая дорогая!". Но padre Гомес находился на посту и, увидав, как я крадусь к девушке, сладко бросил с высота мостика:

– Bueños Dias, señor il Cane.

Шли дни. Держась подальше от иберийского побережья, мы обошли едва видимый в тумане мыс Финистерре, а затем и Азоры, так как у нас не было потребности задерживаться там. Воды у нас имелось в достатке, в том числе овощей и сушеных фруктов, предотвращающих цингу и другие морские болезни. Время от времени мы разминались издалека с разными судами различных видов и флагов, но слишком друг к другу не приближались, так как мы не нуждались в компании.

Каждый день утром отец Педро проводил в средней части палубы святую мессу, в которой с охотой принимали участие даже пожилые пираты – что ни говори, но это было хоть каким-то отвлечением от морской рутины, с другой же стороны, помогало им преодолеть суеверный страх, который возбуждала перспектива лишиться сердца. Другое дело, что Идрис Мадрину славно потрудился над тем, чтобы у возможных противников дело это пошло не очень-то и легко.

Потом де Лис проводил среди экипажа курсу первой помощи; урок учил, как пользоваться чудесами современной техники, а Павоне знакомил всех с азбукой Морзе, утверждая, что никогда не узнать, когда такое умение может пригодиться. После обеда было свободное время.

Как-то раз меня разбудил возглас Анселмо: "Maestro, завтрак летит!". Это была его реакция при появлении летающих рыб. Некоторые из них упали на палубу, одну кок схватил прямо на сковороду, правда, на вкус чем-то особым они не отличались. В другой раз Лауру восхитили танцующие на волнах дельфины. Летающие тарелки не появились ни разу.

Чем ближе к Америке, тем чаще я задавал себе вопрос, а куда, собственно, мы плывем, и удастся ли нам обнаружить врага раньше, чем тот найдет нас? Из объединенных сведений, из индейских легенд и видений Гомеса следовало, что логово противника находилось где-то к северу от Рио-Гранде. То есть, это, в одинаковой степени, могла быть Аризона, Невада, Нью-Мексико. Мелочь, территория, больше, чем вместе взятые Германия и Франция.

Беседы с испанским священником давали много материала на тему размышлений, каим сложным существом способен быть пророк. С одной стороны, Педро был слабым, походящим на мешок с костями, интеллектуалом, деликатным, нервным, переполненным сомнениями. Контрастом всему этому была воистину совершенная набожность и железная воля, касающаяся его видений и нашей миссии. В этом плане никаких сомнений у него никогда не было.

Когда-то я считал, будто бы одержимые предводители и визионеры – это, попросту, люди с чрезмерным ego, обладающие даром сверхинтуиции. Наблюдение же за начинаниями Гомеса способствовало появлению другой гипотезы, которая доказывала, будто бы существует нечто такое, что уходит из-под контроля чувств, некая иная разновидность энергии, таинственный уровень надсознания, словом: иной мир, с которым мог контактировать padre, или же, именно эта сфера желала контактировать с ним.

Могло ли скрываться за всем этим некое мошенничество, задумывалась иногда частица давнего, циничного Гурбиани, еще оставшаяся во мне. Но все время я не чувствовал в этом человеке ничего искусственного, ноль игры, позы, притворства. Он говорил то, что считал нужным, что знал, что предчувствовал.

– А не видит ли отец в своих снах Бога? – спросил я у него как-то раз.

– Не предполагаю, чтобы я этого заслужил, – ответил тот, опустив голову.

– Тогда откуда уверенность, что отец является его орудием?

– Ничто не деется без причины, сын мой, если мне дано видеть больше, чем другим, в этом должен быть замысел Предвечного.

Или же сатаны, прибавил я про себя. Похоже, он узрел это злорадное замечание, поскольку, погрозив мне пальцем, удалился к себе в каюту.

О нашем путешествии можно было бы много чего рассказывать, приводить необычайные рассказы канонира Андре; описывать различные удивительные идеи турка (на это еще придет время!). Само только присутствие красивой девушки на корабле, наполненном ненасытными самцами, хватило бы на неплохой телевизионный сериал. Еще в первые недели, когда моряки еще были полны воспоминаний про бордели Нанта, все зацепки ограничивались чмоканиями или мелкими замечаниями. Только кровь ведь не водица, довольно скоро сочный обмен мнениями относительно прелестей синьориты Катони между младшим боцманом Лино Павоне закончился ссорой, ссора – стычкой, которую прекратил лишь свисток дудки Вайгеля. Лино, не понимая, почему все вокруг так резко успокоились, повернул голову в сторону немого из Бремена, а тот начал рисовать руками в воздухе формы синьориты Катони и, что самое паршивое, показывать "инструкцию по обслуживанию", что так разъярило бравого розеттинца, что он, схватив баклагу с вином, плеснул им прямо в лицо Хорста.

Про начало ссоры, закончившейся кулачным поединком, я знаю только лишь из рассказов свидетелей, поскольку сам сидел тогда в каюте, пытаясь нанести на карту нашу актуальную позицию, где-то юго-западу от Азорских островов. Когда я выбежал на палубу, поединок был уже в самом разгаре, на победителя было сделано немало закладов, причем, большинство моряков не давало ни малейшего шанса моему земляку из Розеттины. Павоне в хиляках не числился, однако, по сравнению с Вайгелем, громадным, словно северный тур (Ансельмо говорил мне, что еще совсем недавно таких чудищ можно было встретить в пущах Полонии и Литуании), он напоминал филигранную фигурку того типа, который любил ваять знаменитый Бенвенуто Челлини.

Вайгель был мастером в любой разновидности боя, исключая, разве что, словесных поединков, с языком он распрощался, когда его поймали в женском монастыре неподалеку от Булони, где он жестоко барахтался с сестренками, а епископский суд приговорил его к отсечению всех членов, с языка начиная. На языке, впрочем, все и закончилось, поскольку уроженец Бремена выломал решетки, стражников избил и отправился в море, где пристал к пиратам. Теперь же, готовясь к сражению, он весь намазался судовой смазкой и выглядел уже не как первобытный бык, но словно сам дьявол. Лино ничем подобным не занимался, разве что снял рубашку и обувь.

Какое-то время они кружили один вокруг другого. Наконец боцман атаковал. Атака длилась недолго, поднятая нога короля розеттинких подземелий попала в челюсть немцу. Великан, оглушенный, остановился. И как раз этим моментом воспользовался Павоне. Прекрасно нацеленный удар попал Хорсту снизу в подбородок. Под тяжестью упавшего тела палуба застонала. Среди болельщиков, а в особенности тех, кто поставил на немца деньги, раздался воплл разочарования, самые нервные начали выдирать свои выигрыши. Я же, ради формальности, стал считать: "Раз, два, три…", на "пять" Вайгель пошевелился, на "семь" уже стоял на коленях, а еще до того, как я произнес "девять", поднялся на ноги и помотал головой, словно пес, побывавший в воде.

Павоне не желал продолжать драку, но экипаж начал на него кричать, так что он направился в атаку. Боцман съежился, он стоял, закрывая руками лицо, колышась словно бык, ожидающий своей очереди на plaza del toros. Лино устроил показ своих боксерских умений, держа высоко защиту левой рукой, нанес серию ударов правой, которыз наклонившийся бременец даже не пытался парировать. Но эта серия не свалила его с ног. Напрасно Лино поправлял слева. Вайгель выдержал лавину ударов, собираясь в себе. Могло показаться, что чем больше принимал он ударом, тем больше силы он в себе накапливает. И наконец сделалось очевидным, что удары противника не производят на него особого впечатления. Тем временем Лино, который, по его же словам, добрые лет десять не выступал на ринге, устал. И вот тогда-то немец опять атаковал. Понятно, что Павоне пытался удержать его на расстоянии: он бил, отпрыгивал, снова наносил удары. И, наконец, дал загнать себя в угол уть ниже надстройки. Там Вайгель достал его и схватил в поясе так, что затрещали кости.

– Отпусти! – резко прозвучал голос капитана. – Хватит!

Я был уверен, что немец в ярости проигнорирует приказ. Но нет, будто хорошо дрессированная овчарка, он отпустил свою жертву. Лино, без чувств, свалился на палубу.

– Чтобы это было в последний раз, – сказал Каспар. – Избыток силы сохраняйте для врага. И предупреждаю, если кто еще раз зацепит мадемуазель Катони, ответит за это своей жизнью! – После этого указания он позвал меня к себе в каюту, где уже сидел padre Педро, где прибавил:

– А вы, маэстро, повлияйте на девку, чтобы одевалась скромнее, не шаталась без необходимости по палубе, и чтобы спрятала волосы или вообще их срезала.

– Я мог бы лучше проследить за ней, если бы она перебралась в мою каюту… – начал было я, только неумолимый взгляд отца Гомеса говорил без слов: "И никаких мечтаний!".

Несмотря на то, что, в соответствии с приказом капитана, Лаура стала ходить словно монашка (это заставляло ее страдать, а весте с ней страдал и я), через три дня случился новый инцидент. В экипаже имелся парусный мастер Жан, по причине чуть ли не девичьей красоты прозванный Жанеткой, о котором поговаривали, что половина экипажа с охотой была бы рада дорваться до его узенькой попочки, но мало кто пытался, поскольку парень, вроде бы как, был чемпионом в пользовании стилетом и был способен укусить не хуже кобры. Жанетка, отличаясь от остальной грубой черни, казалось, имел больше ласки у синьориты Катони. Он развлекал ее, завязывая различные узлы, учил метать нож. И вот однажды, расхрабрившись проявляемой ею приязнью, как-то вечером проскользнул в ее каюту, содрал с нее платье… Стены в пристройке, к счастью, были тонкими. Услышав сдавленный крик Лауры, я выскочил в коридор, устраивая много шума. Вайгель первым очутился возле меня, выбил дверь и выволок на палубу неудачливого любовничка, уже, кстати, голого.

– На рею его! – принял решение Гаспар Фруассарт.

– Не слишком ли большое наказание? – спросил я. – Это ему молодость в голову ударила…

– Имеются принципы для всей нашей братии. Непослушание означает смерть!

Мгновенно свернули петлю и опустили ее с реи. Никто из моряков не оспаривал капитанского приговора. Жан, казалось, и сам согласился с ним. Одна только Лаура начала плакать и просить, утверждая, что, возможно, именно она, частично, виновата в случившемся, поскольку и предположить не могла, что одними лишь разговорами сможет вызвать в парне столь сильное чувство. Капитан оставался несокрушимым. Девушка, рыдая, спрятала лицо на моей груди. Петлю уже накинули на шею осужденного, и уже собирались его подвесить, как из каюты вышел отец Гомес с распятием в руке. Палачи приостановились, считая, что капитан разрешит отпустить грехи несчастному, но padre смело обратился к Фруассарту:

– Дай команду освободить его!

– Это как? – удивился старый пират.

– Отпустите его, – повторил испанец. – Надвигается шторм, а за ним тяжкие испытания, так что парусный мастер будет нам необходим.

Слова священника прозвучали с удивительной силой, и, к моему изумлению, что-то затронули в душе капитана. По его приказу петлю с шеи Жанетки сняли, повешение заменили на пятьдесят ударов плетью, которые тут же и выписали.

Жан был жестоко иссечен, но доктор де Лис, который занялся ним, заявил, что ничего страшного не произойдет, если не считать шрамов, уродующих некогда привлекательную задницу.

Тем временем, следующие два дня стояла чрезвычайно замечательная погода. Я уже начал подозревать, что Педро шторм просто придумал, желая спасти парня. Но на третий день небо потемнело, и с севера на нас навалился ураган. Добрую неделю нас со страшной скоростью несло к югу. Когда, наконец, шторм прекратился, оказалось, что мы потеряли половину такелажа и трех моряков, которых смыло за борт; переломанных и вывихнутых рук я уже и не сосчитаю. Каким-то чудом мы не потеряли "Наутилуса", который заранее удалось вытащить на палубу, накрыть брезентом и хорошенько закрепить.

Наиболее болезненной потерей было исчезновение брига "Святая Лючия". Во время шторма лайба либо затонула, ибо удалилась настолько далеко, что наш беспроводной телеграф не мог принять ее сигналов.

И что тут было делать? Тогда мы сами взяли курс на запад и, идя путем Колумба, добрались до Багамских островов. Не задерживаясь ни на одном из них, мы пересекли архипелаг, направляясь в широкие ворота Флоридского пролива. По словам прекрасно знающего эти воды Фруассарта, слева мы имели испанскую Изабеллу, которую в последнее время все чаще называли Кубой, а справа – цепочку флоридских кос, где было полно предательских рифов. Но, обойдя, не швартуясь, будущий Ки Вест, мы выплыли на воды Мексиканского Залива. Дни все так же были по-зимнему короткими, но всех нас окутала жара – даже ночи были такими душными и липкими, что весь экипаж (за исключением священника и Лауры) спал на палубе.

Несмотря на пропажу брига, выглядело, что судьба продолжала нам способствовать. Мы взяли курс прямо посреди залива на устье Рио-Гранде. Там, спрятав галеон среди безлюдных лагун, Фруассарт собирался подойти на нашей подводной лодке поближе к берегу и высадить людей, чтобы те поискали в испанских колониях, вынюхивая сплетни относительно странных явлений и воздушных моряков. За пару дней, с божьей помощью, нам удалось преодолеть четыре пятых расстояния, и никто нас не беспокоил, как с поста радиотелеграфиста ко мне прибежал Ансельмо с возгласом:

– Отозвались!

– Серебристые?

– Какие там еще Серебристые, "Святая Лючия"! Они всего лишь в тридцати милях за нами.

Радость на палубе воцарилась столь огромная, словно в семье в день возвращения блудного сына, и продолжалась она часа два. Фруассарт приказал взять на рифы большую часть парусов, чтобы нашим товарищам легче было нас догнать. Довольно быстро "Святая Лючия" поравнялась с нами. Небольшой бриг с честью вынес испытание штормом. Капитан Гренель даже хотел подняться на нашу палубу и отпраздновать встречу, но Гаспар, подгоняемый вновь сделавшимся очень даже беспокойным Гомесом, приказал ему только лишь выдвинуться вперед и, как и раньше, вести разведку. И он поступил весьма верно; прошло всего лишь два часа, когда телеграф снова отозвался:

Подлетают с северо-запада, – гласило сообщение. – Да хранит Господь всех нас!

Сообщение вовсе не вызвало паники среди экипажа. Всю дорогу мы готовились к подобной ситуации. Поэтому каждый взялся за реализацию поверенных ему заданий. По счастью, сразу же после шторма мы опустили "Наутилус" на воду, так что теперь спуск в кабину и герметизация люка заняли у нас пару минут. Нас охватил мрак, но не полный, остались гореть небольшие лампочки, питаемые от батареи.

– Погружаемся! – скомандовал турок, открывая гидравлические затворы балластных резервуаров "Наутилуса". Сидящая рядом со гной Лаура обняла меня рукой, и мы вместе нажали на едали. На было девять, хотя данный состав отличался от определенного Гомесом. Идрис Мардину заменил капитана Фруассарта, который перед лицом решающего сражения отказался покинуть свой экипаж. Лино тоже решил остаться на палубе, делегировав вместо себя не очень-то пригодного в бою кока. Я и сам хотел идти вместе с Павоне, но на это не согласился отец Гомес. Третье изменение касалось негра Эбена, который, естественно, ни за что не покинул бы своего капитана. Вместо него вместе с нами должен был работать педалями Жорж Мижон, счетовод. По его собственному мнению, от него в бою было мало толку, поскольку зрение у него было слабым, а шум действовал на нервы.

Мы опустились на глубину всего двадцать локтей и там зависли, тщательно сбалансированные, точно под килем "Генриетты", заботясь о том, чтобы ее корпус заслонял нас от воздушного врага. Сердца наши сильно бились, казалось, что в любой момент закончится воздух; но мы ожидали результата неравной стычки.

Весь ход событий на "Генриетте" известен мне из последующих сообщений. Анализируя методы действий Серебристых, мы уже предварительно пришли к выводу, что в начальной азе атаки они применяют усыпляющий газ, а в рукопашном бою применяют парализаторы. Идрис пытался найти противоядие для этих двух проблем. По образку прототипа Палестрини нам удалось изготовить около четырех десятков примитивных масок с поглотителем из древесного угля, еще мы приготовили доспехов из плиток закаленного стекла, которые практически не проводили электричество. Часть экипажа вдобавок получила обувь с изолирующими подошвами. Но вот насколько все это могло нас защитить, мы понятия не имели.

Небесная тарелка, проигнорировав маленькую бригантину, сделала круг над нашим галеоном. Оставленные дежурные моряки, выполняя мои инструкции, изображали, скорее, любопытство, чем страх, махая руками подлетавшим; остальная часть экипажа ожидала в укрытии с масками на лицах. Закончив краткий осмотр объекта, воздушная машина зависла на высоте около сотни локтей над средней частью палубы, тут же из нее выпали небольшие заряды, взорвавшиеся при столкновении с досками.

– Газ, газ! – крикнули дежурные, падая на палубу. Агрессоры подождали минут пять, и, не видя какого-либо шевеления на нашем судне, перешли к следующей фазе. Их транспортное средство опустилось так значительно, что чуть не столкнулся с топом грот-мачты; отскочили какие-то заслонки и сверху спустилась веревочная лестница; еще мгновение, и по ней начали с обезьяньей ловкостью спускаться Чужие, в блестящих скафандрах, с лицами, спрятанными за полупрозрачными шлемами, похожими на те, что сейчас носят мотоциклисты или полицейские из штурмовых отрядов. Спускавшиеся на палубу (их было, возможно, с десяток, ergo, судя по размерам летающей тарелки, это была большая часть экипажа), у большинства из них имелись искривленные ножи из обсидиана, явно предназначенные для того, чтобы вырезать сердца. Всего лишь пара был вооружена палками и излучателями, большую часть своего оснащения они явно оставили на тарелке. Явно, то была не первая их экспедиция, поэтому, в соответствии с предыдущим опытом, они не ожидали встретить какое-либо сопротивление.

Притаившийся среди связок канатов и тряпья Лино, находящийся в сознании, благодаря надетому "противогазу", почувствовал толчок в бок притаившегося рядом Фруассарта: "Пошел!".

Павоне нажал на спусковой крючок пулемета, целясь в троицу приближавшихся Серебристых. Двоих он разрезал огнем чуть ли не пополам, третьему отстрелил руку. Раненный прыгнул к двери надстройки, но там его ожидал не знающий жалости Эбен. Второй "идрис", обслуживаемый Фушероном, разлаялся на носу, валя на палубу очередных любителей чужой "требухи".

В то же самое время, спрятавшийся в "вороньем гнезде" Жан закинул гранату с газом нашего производства прямо в открытый люк висящей "тарелки". Не промахнулся.

На палубе завязался неравный бой. Противника мы полностью застали врасплох. Агрессоры умирали, разрываемые автоматическим оружием, добиваемые ножами, мачете, бердышами. Похоже, они толком и не понимали, что творится. Шлемы заполнялись фонтанирующей кровью. Электрические палки в столкновении со стеклянными доспехами пиратов оказывались непригодными. Комбинезоны, рассчитанные на защиту от индейских стрел или пулями из мушкетов, не давали никакой защиты от наших совершенствованных боеприпасов.

В еще большей степени взрыв гранаты внутри "тарелки" должен был застать врасплох оставшихся внутри командиров серебристых агрессоров; Лино увидел, как кутающийся в пла из птичьих перьев ацтек-космит пытается выбраться из аппарата. Свистнул нож парусного мастера Жана и, словно птица кетцаль, которой стрела попала в грудь, вождь рухнул на палубу, а плащ накрыл его, словно смертный саван.

И бой завершился.

Сумасшедший энтузиазм охватил весь экипаж. Моряки начали срывать с трупов серебристые скафандры и шлемы, из-под которых появились, вместо ожидаемых паучьих, собачьих или змеиных голов, мертвые лица индейцев. Лино дернул сигнальный конец. До нас дошло четкое послание: "Можете выныривать!".

Мы выплыли на поверхность, не веря собственным глазам. Первое столкновение было выиграно. Надев маску противогаза, мы с турком Мардину схватили сброшенный нам канат и поднялись на палубу. Остальные пассажиры пока что должны были остаться на "Наутилусе". Впрочем, маски оказались излишними. Ветер уже выдул газ. Некоторые пораженные им моряки, спрятавшиеся в трюмах, куда попало мало снотворного средства, начали подавать признаки жизни. Я ходил среди поверженных врагов, проклиная свирепость пиратов, которые не оставили ни одного живого неприятеля, чтобы я мог его допросить. Тем временем, Ансельмо телеграфировал на "Святую Лючию" сообщение о победе.

Я осматривал трупы, пытался обследовать вещество, из которого были изготовлены скафандры. Рецептура пластмассы, по-видимому, была превосходной, но вот пошив был исключительно паршивым, словно бы изготовление космической униформы поручили детворе из начальной школы на уроках ручного труда. А кроме того, от "рыцарей космоса" воняло так, словно бы последний раз они мылись во время пребывания в Магеллановом Облаке.

Мертвая и глухая "тарелка" все время висела над "Генриеттой".

Ко мне подошел Павоне.

– Заглянем туда, шеф? – предложил он, указывая на висящую веревочную лестницу.

Я видел много кинофильмов на космическую тему, так что был готов к различным особенностям, но увиденное внутри диска удивило меня гораздо сильнее, чем "Чужой". Попытайтесь представить размещенную внутри корпуса гоночного "порше" кабину проржавевшей русской "победы". Устройство, которое когда-то было продумано даже с изыском, носило следы сотен переделок, из контрольных экранов работал только один, по всей дине склеенный какой-то мазью; двигатели, правда, работали, все время удерживая машину в постоянном положении, но ежеминутно автоматически покашливали. Из двух орудий одно, похоже, давно уже было сломано. Не горела половина контрольных лампочек, судя по покрывавшей их пыли, никто их не менял; радиостанция молчала. Оглушенный пилот в потертом индейском домотканом пончо, висел в кресле с поломанной спинкой. Перед ним я заметил карту, на которую были нанесены позиции наших двух судов. Одна была семичасовой давности, когда "Святая Лючия" отозвалась в первый раз, затем очередные – через каждый час. Выходит, пришельцы, пускай и небрежные грязнули, должны были располагать вполне исправным пеленгационным оборудованием. Рядом с парой действующих устройств, назначение которых с первого раза было сложно угадать, я заметил десяток логовищ, венком окружающих кабину управления, а мои ноздри зарегистрировали плотную вонь кактусового пульке, соединенную со смрадом мочи и фекалий из переливающейся параши. Про шастающих повсюду насекомых не будем и говорить. Неужто это означало, что мы встретились какой-то невероятной цивилизацией грязных нерях?

В кабину заглянул Вайгель. Я указал ему на лежащего без сознания пилота.

– Забирай его вниз и позови к нам турка. Может он и докумекает, как все это действует? Тогда мы могли бы нанести визит в их центр раньше, чем они ожидают.

Тем временем Лино присел возле какого-то шкафчика откуда вытащил целую охапку покрытых жиром бумаг.

– У этих уродов имеются испанские карты. Причем, всего мира!

Что касается меня, то я сконцентрировался на устройствах управления, разыскивая источник энергии и навигационную аппаратуру. В какой-то момент я обратил внимание на ящичек под стеной; в его маленьком окошечке в одинаковом темпе перескакивали пурпурные символы – возможно, то были их цифры?

В то же самое время все работающие контрольные лампочки начали зажигаться и гаснуть в ускоряющемся темпе. Я отметил, что устройство никак не было соединено с пультом управления и удивительным образом напоминало мне…

– Ходу! – заорал я всем нашим. – Это, явно, какое-то устройство самоуничтожения.

Повторять было не нужно. Лино схватил охапку карт и прыжком направился к входу. Вайгель со своим живым грузом уже спустился вниз, а Идрис поднимался к нам и находился на средине лестницы.

– Беги! – крикнул я турку и всем остальным, которые задрали головы. – Все в укрытие. Сейчас эта штука взорвется!

Словно бы в знак подтверждения моих слов, изнутри тарелки раздался пронзительный сигнал; не колеблясь более, я спрыгнул с лестницы в сторону, Лино за мной. Мы на местр разминулись с релингом, удачно падая с подветренной стороны "Генриетты". Но еще до того, как долететь до воды, я услышал над собой чудовищный взрыв. Инстинктивно, я нырнул, как можно глубже, направляясь в сторону нашей подводной лодки, колышущейся на волне неподалеку от галеона.

Тарелка тем временем взорвалась. В течение какого-то момента она была похожа на олимпийский огонь в Сиднее, но через мгновение горящая машина грохнула на "Генриетту". Рухнули мачты, корпус пробил палубу, достав до трюма. А там горящие обломки попали на бочонки с порохом. Мощный разрыв расколол судно пополам. На мгновение корма встала дыбом, но потом погрузилась в море образуя чудовищный водоворот. Еще какое-то время вокруг нас валились сверху обломки летающей тарелки и нашего корабля. Какой-то обломок раскаленного металла рассек мне бровь… Отовсюду были слышны крики раненых и тонущих. Оставшиеся в сознании пытались спасти тех, кто все еще был под действием снотворного газа. Чаще всего – безрезультатно. Доктор де Лис стоял на носу "Наутилуса", махая мне, чтобы я побыстрее очутился на подводной лодке. Вопросом короткого времени было появление акул. Но если бы все пережившие крушение галеона последовали моему примеру, "Наутилус" такой перегрузки не выдержал бы…

По счастью, на горизонте появились белые паруса "Святой Лючии", спешащей на спасение немногочисленным оставшимся в живых морякам с "Генриетты".