Рэймидж и барабанный бой

Глава тринадцатая

На следующий день, пока Рэймидж прогуливался вдоль холмов, ограничивающих гавань, и рассматривал батареи, защищающие ее, его шесть моряков болтали, сидя возле причала, и незаметно для испанцев изучали шебеку «Ла Провиденсиа», покуда не обрели уверенность, что могут взойти на нее — или любую другую шебеку — в темноте и установить все паруса без малейшей задержки.

— Это не морской рангоут, — пришел к заключению Стаффорд. — Такое могли придумать чертовы мавры, но скажите мне: что будет с этими кривыми реями при внезапном шквале? Я скажу вам: они сломаются, как ротанговая трость главного старшины.

— Но у каждого есть шкот, привязанный к нижнему концу и другой у верхнего, — мягко возразил Джексон.

— Ага, — хихикнул Стаффорд, — они будут полезны, если ты захочешь вытащить их из воды, когда вся эта хрень опрокинется на бок.

— Но это очень быстрые суда, — прервал его Росси. — Самые быстрые. Именно поэтому мавританские пираты используют их.

— И именно поэтому мистер Рэймидж интересуется ими, Рося, — сказал Джексон. — Когда мы уйдем отсюда в Гибралтар, мы будем спешить.

— Если бы здесь не было испанского трехпалубника, который погонится за нами… — уныло добавил Фуллер.

Стаффорд засмеялся:

— Если они догонят нас, ты можешь взять шлюпку, отправиться к испанскому адмиралу с большой корзиной рыбы и сказать, что на самом деле мы просто хотели позабавиться с удочкой.

Фуллер проворчал что-то презрительно: он не мог всерьез тратить слова на человека, который так говорит о лове рыбы.

— Она достаточно быстра, — сказал датчанин. — И не слишком большая, чтобы управляться с ней.

— В этом суть, Свенсен, — сказал Джексон. — Вчетвером справимся, если понадобится.

— Когда мы поднимем паруса Джако? Сегодня вечером?

— Нет — по крайней мере, я так не думаю.

— Почему нет? Никакого смысла болтаться тут. Две недели в гостинице будут стоить нам жалованья за два года.

— О чем ты волнуешься? Ты сидишь тут, болтаешь, ты не стоишь на вахте, ты ляжешь спать сегодня вечером на кровати, уверенный, что тебя не разбудят, чтобы брать рифы, и не надо драить палубу завтра утром. И мистер Рэймидж оплатит тебе все это время.

— Мистер Рэймидж? О, ты имеешь в виду, что он здесь представляет Его Королевское Величество Короля Георга?

— Нет — мистер Рэймидж платит из своего собственного кармана.

— Но…

— Ты спрашивал его о жалованье, которое приостановят выплачивать, — продолжил Джексон. — Ты сказал, что слышал, что выплата приостанавливается с того дня, как мы попали в плен. Ну, он молчал какое-то время, пока не ответил. Я видел, что он слышал то же самое, но не знал наверняка. Но он тут же сказал: «Вы получите все до пенни: я прослежу за этим». Но я-то знаю, что выплата действительно приостанавливается. Так что фактически ты получил гарантию от мистера Рэймиджа, что он заплатит тебе.

— Бог ты мой! — воскликнул Стаффорд. — Почему ты не сказал ему?

— Никакого смысла, — сказал Джексон нетерпеливо. — Он все равно заплатит из собственного кармана.

— Откуда ты знаешь?

Прежде чем Джексон смог ответить, Фуллер сказал категорически:

— Потому что он — мистер Рэймидж, вот почему.

— Правильно, — сказал Росси. — Если он говорит, что заплатит, он заплатит.

Джексон внезапно спросил Стаффорда:

— Почему ты остался с ним? Ты не собирался, когда испанцы разбирались с иностранцами, не так ли? Ты считал что это твой шанс сказать до свидания Его Королевскому Величеству Королю Георгу, не так ли?

— Не «Королевскому Величеству», — поправил Фуллер. — Просто «Его Величеству».

— Ага, — Стаффорд проигнорировал Фуллер и признал: — Ага, поначалу я собирался оставить Его Королевское Величество Короля Георга.

— Но почему…

— Ну, позже это не казалось правильным, чтобы оставить мистера Рэймиджа, — сказал Стаффорд почти вызывающе. — А что насчет всех вас? Вы тоже собирались уйти — не ты, Джако, — добавил он поспешно, — но все остальные.

— Не я! — сказал резко Росси. — После того, как он спас маркизу, которая ему была никто, и после того, как он оказался такой хороший капитан, — нет! Сначала я не знал, почему испанцы выбрали меня, но когда увидел, что мистер Рэймидж идет с нами, я не испугался.

— И это про меня тоже, ты, несчастный маленький взломщик! — зарычал Фуллер на Стаффорд.

— Я не был взломщиком, понимаешь ты, наживка для рыбы.

— Успокойтесь вы, — сказал Джексон, приглаживая свои песочные волосы. — Единственное, что имеет значение, что мы все еще с ним. И все, что имеет значение для него, — это то, что эти корабли, — он кивнул в сторону испанского флота на якоре, — могут очень сильно навредить, когда они отплывут, если старина Джарви не узнает, что они в море.

Йенсен поглядел на Джексона:

— Ты подразумеваешь, что мы будем…

— Я ничего не имею в виду, Свенсен; я только говорю вам, что важно для мистера Рэймиджа.

Длинный, многоарочный балкон на втором этаже дома американского консула был просторным и выходил на Королевскую площадь. Достаточная высота арок усиливала ощущение прохлады. Рэймидж сидел в удобном плетеном кресле, возле которого стояло небольшое олеандровое деревце в горшке, и размышлял о том, что его импровизированный вечерний визит к консулу оказался интересным, если не сказать более.

Консул был в прекрасном настроении. Он ослабил свой шелковый галстук, принес извинения за то, что сменил украшенные пряжками башмаки на расшитые мавританские чувяки, и теперь, когда четыре бокала бренди последовали за хорошим обедом, который сопровождался непрерывным потоком сентиментальных воспоминаний, он смотрел на мир весьма снисходительно. Исключение, к удивлению Рэймиджа, было сделано лишь для Франции.

— Я думаю, что вы согласитесь, мистер Гилрой, — говорил он, глядя сквозь бокал с бренди на подсвечник, — что хотя, вообще говоря, итальянцам свойственны определенная мелочность и неискренность, они восполняют это своим артистизмом и веселостью. Испанцы, судя по моему опыту, тоже скорее неискренние люди, но это искупается врожденным чувством чести и достоинства — но только личного достоинства, не общенационального, что вызывает сомнения в их способности к борьбе. Но французы…

Консул осушил свой бокал, увидел, что бокал Рэймиджа также пуст, и позвонил в небольшой серебряный колокольчик.

— Французы — увы, их нынешний образ действий пугает меня. Они стали жадными. Прошло всего семь лет со дня штурма Бастилии, и когда они казнили своего короля четыре года назад, в январе, они произносили прекрасные речи о свободе и равенстве. Тогда, уже в состоянии войны с Австрией, они объявили войну Великобритании, Голландии и Испании. Они посылали своих собственных людей на убой тысячами, и Испания с тех пор перешла на другую сторону.

Я согласен, что нас не касается то, что творится во Франции, как они там пытаются усовершенствовать систему правления. Это можно было предвидеть. Но как им поможет объявление войны всем подряд? Теперь, все еще говоря о свободе, они наводнили половину Европы. И так как это — ах, освобождение — просто заменило прежнюю тиранию французской тиранией, я думаю, что мы имеем право спросить Директорию: помог ли хоть один квадратный дюйм иностранных владений, захваченных генералом Бонапартом, дать Франции лучшее правительство, засыпать больше хлеба в закрома французов или облегчить жизнь народам иностранных государств? Судя по тому, что я слышал, Бонапарт обложил их немалыми репарациями.

Слуга вышел на балкон и налил собеседникам бренди.

— Так как я здесь нахожусь исключительно как консул нейтральной страны, я полагаю, что должен держать рот на замке; но я продолжаю задаваться вопросом: вступила ли Испания только что в войну против Англии добровольно или потому что Франция не дала ей выбора? Я уверен только в одном: французы рассматривают испанский флот как находящийся фактически под командой Директории.

Рэймидж чувствовал, что у консула были серьезные основания для того, чтобы высказать все это, и задавался вопросом, каковы они.

— Но, разумеется, сэр, король Испании слишком гордый человек, чтобы слушаться таких людей, как Баррас и Карно? Не может же он исполнять приказы Директории?

— У него нет никакого выбора, — сказал консул сухо, и пока он смотрел вдаль через Королевскую площадь, Рэймидж воспользовался возможностью и вылил большую часть своего бренди в горшок с олеандром. — Не больше выбора, чем будет у вас, когда разбойник с большой дороги ткнет ствол пистолета вам в спину и потребует кошелек или жизнь. Я подозреваю, что замена Лангары — дело рук Директории, а не короля.

— Замена Лангары? — воскликнул Рэймидж. — Я ничего не слышал об этом! Да ведь он вернулся в порт только два дня назад!

— Сам Лангара узнал только тогда, когда прибыл в Картахену. Фактически, — не удержался консул, видимо, под влиянием бренди, — я оказался в любопытном положении, узнав об этом даже раньше адмирала.

Рэймидж кивнул понимающе и сказал:

— У вас, очевидно, есть влиятельные друзья в Мадриде — и шустрый гонец!

Попадется ли консул в ловушку и выдаст ли свой источник?

— У меня есть влиятельные друзья в Мадриде, да; но я не нуждаюсь в своем собственном гонце, — сказал он загадочно, затем, сознательно меняя тему, добавил: — Вы не хотите знать имя нового адмирала и почему Лангара был заменен?

— Конечно, сэр.

— Лангара отправился в Мадрид, чтобы стать морским министром: я полагаю, чтобы вдохнуть новую жизнь во флот. Новый адмирал — дон Хосе де Кордова.

— Он уже прибыл сюда?

— Нет, и я сомневаюсь, что он будет торопиться.

— Да, но разве флот не выйдет в море в ближайшее время?

— Нет — им дали по крайней мере четыре недели на ремонт, и, судя по тому, что я слышал, им понадобится все время до последней минуты. Так или иначе, я уверен, что адмирал де Кордова не захочет приехать сюда, пока дом не будет подготовлен к его приезду!

Консул говорил иронически, и Рэймидж рассмеялся.

— Да — они должны проветрить тюфяки и подушки, отполировать серебро и заполнить винный погреб. Он собирается стать вашим соседом?

— Нет — он выбрал дом около Кастильо де Деспеннья Перрос. Но, мой дорогой молодой человек, простите меня: ваш бокал пуст!

Снова позвали слугу, и снова бокалы были наполнены.

— Ваше здоровье, мистер Гилрой!

Рэймидж поднял бокал. Риск обратиться к консулу и намекнуть, что он не простой матрос, до сих пор казался вполне оправданным. Но ему было любопытно знать, правильно ли он поступил, не рискнув открыть консулу свое настоящее имя. Если старина будет знать, то поделится ли он с Рэймиджем дополнительными сведениями об испанском флоте или откажет Рэймиджу от дома?

— Вы вчера заговорили о Корнуолле, сэр. Вы родились там?

Консул поставил свой бокал и поудобнее устроился в кресле.

— Да — и я провел там первые двадцать лет моей жизни. Или большую часть этих двадцати лет. Я из семьи бристольских купцов и судовладельцев, торговавших с Америкой. Мой отец ездил в Бристоль раз в неделю, а так мы жили — неплохо, можно сказать, с некоторым комфортом — в Св. Тите, в то время как его партнер, мой дядя, жил в Нью-Йорке и вел дела там. А затем началась война… Скоро мы потеряли все, кроме одного из наших судов, и весь наш американский рынок, так что мы не могли заняться коммерцией в другом месте. Естественно, мы быстро обеднели. К счастью, мой дядя предвидел большую часть того, что произойдет — я боюсь, что мой отец был склонен игнорировать его советы, — и затеял другие коммерческие предприятия в Америке, которые не были так ужасно затронуты войной и расцвели при Независимости. У него не было детей, а у меня не было никакого наследства, поэтому я присоединился к своему дяде в Нью-Йорке.

— Таким образом, вы стали американским гражданином почти случайно?

— Да — но когда я вижу молодого англичанина, вроде вас, с вашей жизнью, полной приключений, я думаю, что завидую вам. Главным образом, конечно, я завидую вашей молодости! — добавил он с улыбкой. — Да, если бы мне было теперь двадцать лет, я думаю, что захотел бы быть англичанином снова.

Рэймидж понял, что ничего не выиграет, назвав настоящее имя: консул поможет всем, чем может, и без этого.

Как будто читая его мысли, консул сказал спокойно:

— У вас все еще есть ваш долг, который вы намереваетесь исполнять, я полагаю, хотя… Ведь вы совсем один?

Рэймидж покачал головой:

— К счастью, нет.

— Но с тремя людьми…

— С шестерыми — у меня есть датчанин, генуэзец и даже уроженец Вест-Индии.

Консул смеялся.

— Весь мир в миниатюре — в борьбе против Директории! Эти люди надежны? Они не подведут в чрезвычайной ситуации? В конце концов, ни один из них не должен быть более лоялен к вам, чем к испанским властям, хотя вы лично в достаточной безопасности, пока у вас есть эта… как ее — ну да, Протекция. Без нее вас можно расстрелять как английского шпиона — вы понимаете это?

— Да, но я думаю, что они мне преданны. Надеюсь, что так. Один из них настоящий американец — Джексон, конечно.

— Я надеюсь, вы простите мне вопрос, — сказал консул, разглядывая свой бокал. — Вы были действительно захвачены? Я имею в виду, это была превратность войны? Ваша Протекция…

— Или англичане сознательно послали шпиона в Картахену? — сказал Рэймидж с усмешкой. — Нет, боюсь, что это была самая настоящая превратность войны: мы оказались в окружении целого испанского флота. И у меня есть Протекция только потому, что один из моряков разумно приобрел запасную — не заполненную заранее.

— Мудрое решение. Все ваши Протекции, кстати, — подлинные, хотя я заметил, что ваши данные вписаны другими чернилами. Я спросил того человека, сколько он заплатил за свою, просто, чтобы видеть его реакцию. Было сразу ясно, что только один человек настоящий американец.

Снова Рэймидж рассмеялся, и когда консул присоединился к нему, глядя в потолок, Рэймидж опорожнил бокал в цветочный горшок. При такой скорости он скоро увидит, что олеандр растет — или засыхает.

К тому времени, когда Рэймидж ушел, чтобы вернуться в гостиницу до комендантского часа, консул был абсолютно пьян и настойчиво требовал, чтобы Рэймидж вскорости нанес ему новый визит. Все матросы, казалось, спали, но когда Рэймидж улегся в постель, он услышал, как Джексон прошептал:

— Все в порядке, сэр?

— Да — он был весьма любезен.

Небольшого количества бренди, которое выпил Рэймидж, было недостаточно, чтобы сделать матрац мягче. Он попытался рассортировать сведения, полученные в ходе хаотичной беседы с консулом. Адмирал де Кордова командует флотом и для него готовят дом. Типично по-испански: слишком любит комфорт, чтобы жить на борту флагмана, даже при том, что это самый большой военный корабль в мире. С четырьмя неделями на ремонт флот будет готов к отплытию, учитывая возможные задержки, к середине января. Адмирала не заботит ремонт, так что он может прибыть в начале января.

Источник информации консула — не его друзья при дворе, и он дал любопытный ответ, когда Рэймидж упомянул «шустрого гонца». Что сказал старик? «У меня есть хорошие друзья в Мадриде, да; но я не нуждаюсь в собственном гонце». Он сделал небольшое и, вероятно, невольное ударение на слове «собственном» — как если бы он полагался на чьего-то гонца. И он не рассчитывал на шпиона из свиты адмирала Лангары, так как знал о замене раньше самого Лангары.

Рэймидж чувствовал, что консул сказал ему больше, чем намеревался, и больше, чем Рэймидж сразу понял, и надо немного поразмышлять, что это было. Не гонец консула, но кого-то другого, и не шпион в штате Лангары: это можно считать бесспорным. Ну и как информация прибыла в Картахену? Начни сначала. Вероятно, король принял решение. Он сказал морскому министру, что Кордова должен сменить Лангару. Естественно, министр написал Лангаре — и Кордове, если тот не был в Мадриде. То письмо послали бы с гонцом сюда, в Картахену и передали Лангаре или сохранили бы, пока он не прибудет сюда с флотом. Конечно! Послали с гонцом… «Я не нуждаюсь в собственном гонце!»

Однако гонец морского министерства не мог быть на жалованье у консула, потому что гонцы сменяются: существует, очевидно, регулярное сообщение между Мадридом и главными портами — Кадисом, Картахеной и Барселоной, так же как между Лондоном и Чатемом, Портсмутом и Плимутом. От Мадрида сюда все двести пятьдесят миль — главным образом через провинцию Мурсия, весьма гористую, с высоким хребтом, идущим вдоль побережья. Состояние испанских дорог печально известно — значит, гонец едет верхом, а не в карете и, вероятно, остается по крайней мере два раза ночевать в одних и тех же гостиницах. У консула вполне может быть кто-то в одной из этих гостиниц, кто вытаскивает письма из сумки гонца, вскрывает, читает и вновь запечатывает…

Покуда моряки сидели на лавках вокруг незастеленного, залитого жиром стола, завтракая черствым хлебом и сильно наперченной кровяной колбасой, Рэймидж слушал веселую болтовню Стаффорда. Парень учился на слесаря в Бридвелл-Лейн и, случайно захваченный бригадой вербовщиков, оказался в море, а теперь сидел в испанской гостинице, снабженный американской Протекцией, как у себя дома, как будто гостиница была рядом с мастерской его отца. А если бы он подписал с отцом контракт или просто остался дома в тот день — или, вероятнее, ночь, — когда бригада замела его, он, возможно, благополучно умер бы от старости, не зайдя дальше, чем Воксхолл Гарденс в пяти милях от места своего рождения…

Ну, подумал Рэймидж, с трудом откусив кусок черствого хлеба, по крайней мере у адмирала дона Хосе де Кордова, когда он прибудет, хлеб будет получше, и, вероятно, будет много суматохи около Кастильо де Деспеннья Перрос, пока обставляется его дом.

Видя, что Джексон закончил завтрак, он решил взять американца с собой, чтобы вместе осмотреть дом дона Хосе. Он спросил матросов, разобрались ли они с такелажем шебеки, и, удовлетворенный ответом, что они изучили судно хорошо, сказал им, что они могут провести день, гуляя по городу.

Дом дона Хосе производил впечатление: как раз то, что приличествует адмиралу, командующему таким большим флотом. Белый, с плоской крышей, окруженный по всему периметру крытой галереей, образованной изящными арками, отчего напоминал монастырь, и расположенный на нескольких акрах ухоженного газона, большая часть которого была засажена деревьями и цветущими кустами. Даже сарай садовника был сделан из камня, но, отметил Рэймидж, к счастью, в отличие от других больших испанских зданий, это было окружено низкой оградой, а не высокой стеной.

Судя по тому, что они с Джексоном смогли увидеть, как бы случайно прогуливаясь возле дома, приготовления к прибытию дона Хосе едва начались. Большинство окон закрывали зеленые ставни, и за исключением садовника, выдирающего мотыгой сорняки вокруг двойного ряда кустов, окаймляющих главную аллею, в поле зрения не было никого больше.

В течение четырех дней Рэймидж и Джексон прогуливались мимо дома, и кроме садовника, медленно двигающегося от одного куста к другому, немногое указывало, что должны появиться новые жильцы. Но на пятый день, унылый и пасмурный, с пронизывающим ветром, словно снега высоко в горах хотели напомнить им о себе, большие железные ворота оказались распахнуты, двойные парадные двери отворены, все ставни открыты, и за окнами видны признаки какого-то движения в доме.

Садовник все еще мотыжил сорняки и добрался уже до кустов у самых ворот. Когда двое моряков проходили мимо, он поднял взгляд и с трудом распрямился. Пожатие плеч и быстрый взгляд на небо указывал, что он не одобряет изменение погоды, и Рэймидж сказал:

— Похоже, вы закончили прополку как раз вовремя!

Старик неспешно прислонил мотыгу к кусту и подошел к ним. Рэймидж предположил, что ему скорее под восемьдесят, чем около семидесяти: его глаза были такими светло-карими, словно выцвели с годами, и хотя лицо было в морщинах, на нем лежала печать умиротворения, как будто целую жизнь сажая растения, лелея их, пожиная их урожай в виде плодов или цветов, выкорчевывая, обрезая, и прививая их снова и снова, он усвоил некую философию, редко доступную другим людям.

— Да, оба ряда закончил, и теперь я должен обрезать их, придать им форму — уже прекратилось движение соков, — объяснил он. — Нельзя обрезать кусты, пока движутся соки.

— В самом деле?

— Да, никогда во время движения соков. Зимой они спят, и когда они спят, они не теряют своих соков.

— Хозяину дома нравится ваш прекрасный сад?

— Дону Рикардо? Да, и он и его жена любят сад, но они редко приезжают: они проводят большинство своих дней в Мадриде или там, где Двор.

— Но сейчас они приехали сюда?

— О нет — дон Рикардо сдал свой дом кому-то: адмиралу, сказали мне. Я не думаю, что адмирал будет очень беспокоиться о саде — он привык к морю. Но, возможно, — сказал он с надеждой, почти мечтательно, — возможно, он найдет, что сад — приятное разнообразие после того, как долго смотришь на волны…

Рэймидж едва удержался от желания сказать, что испанские адмиралы, похоже, проводят больше времени в Мадриде, чем в море, и спросил:

— Все, похоже, суетятся в доме: адмирал скоро приедет?

— Через несколько дней. Хулио — мажордом — только что узнал, что адмирал посылает сюда часть своей мебели и серебра из Мадрида, и рассердился: он расценивает это как критику дона Рикардо. Но человеку нравится иметь его собственные вещи вокруг себя — я сказал это Хулио, но он все равно ругается.

— Это, наверное, непросто — везти мебель из Мадрида в это время года. В конце концов, дожди, снег в горах — все может быть испорчено.

— Да, именно так и сказал Хулио. Так или иначе, фургоны уже в Мурсии, так что они прибудут завтра, и мы увидим. Ну, а теперь я должен продолжить — не знаю, откуда лезут все эти сорняки!

Рэймидж попрощался со стариком, и на обратном пути пересказал все Джексону, который прокомментировал:

— Должно быть, хорошо быть богатым. Интересно, что он посылает сюда — больше, чем свое любимое кресло, сэр, это наверняка.

Да… посылку собственному серебра Рэймидж мог понять, но мебель! Внезапно перед глазами у него возникла картина: адмирал сидит за своим столом, читает официальные — и секретные! — письма и отвечает на них. Он будет проводить большую часть дня за столом, секретари и писари будут делать десятки копий каждого приказа капитанам всех его кораблей. И дон Хосе де Кордова предположил — и, вероятно, вполне правильно, — что у его друга дона Рикардо вряд ли найдется достаточно большой стол: стол с ящиками, которые можно запереть…

Два больших фургона с широкими колесами, которые везли мебель дона Хосе, грохотали и скрипели на последних милях изрытой колеями и пыльной дороги в Картахену. Рэймидж и Стаффорд сидели рядом с возницей на первом, а Джексон — на втором. Не дожидаясь подсказки Рэймиджа, Стаффорд поднял оловянную кружку, заполненную до половины бренди, и вручил ее испанскому кучеру, поощряюще подмигнув.

Испанец уже был настолько пьян, что задумался на несколько секунд, прежде чем взять ее; Рэймидж понял, что бедняге трудно различить, какая из трех или четыре кружек, которые он видит, настоящая. Наконец в отчаянном выпаде он ухватил кружку, с довольным урчанием запрокинул голову и вылил содержимое в глотку. Его голова продолжала отклоняться назад, пока не соприкоснулась с днищем фургона; тогда с довольной отрыжкой он заснул, все еще держа кружку.

— Хотел бы, чтобы мы могли накачать свои трюмы так же легко, как он, — сказал Стаффорд, слегка напуганный способностями возницы.

Рэймидж оглянулся на второй фургон, и Джексон отсалютовал дважды — сигнал, что его возница также слишком пьян, чтобы знать, каким галсом он идет. Рэймидж подтолкнул кокни.

— Давай, Стаффорд. Не торопись: не забывай, что если я хлопну по брезенту, оставайся внутри, пока я не скажу.

— Так точно, сэр.

С этими словами, Стаффорд спокойно спрыгнул с фургона, подождал, пока его корма минует его, и взобрался на борт снова, укрывшись под брезентовой крышей. Рэймидж внимательно смотрел то вперед, то назад, но дорога была пуста. Через две или три минуты Стаффорд появился снова, шагая рядом с фургоном.

— Не в этом, сэр. Я попробую у Джако.

Рэймидж кивнул. До сих пор все было слишком просто: на рассвете они вышли из гостиницы и всего через пять миль встретили эти два фургона, добирающиеся к ним из Мурсии. Возницы были не прочь подвезти их и тем более не прочь приложиться к бренди — а приложившись, не могли отказаться от добавки. Теперь Стаффорд с несколькими кусками мыла в кармане искал стол и, молился Рэймидж, возможно, найдет ключи в ящиках. Единственное, что может пойти не так, как надо, так это то, что адмирал решит обойтись одним из столов дона Рикардо…

Стаффорд, забравшийся на козлы рядом с ним, увидел, что испанец пробудился и пытается сосредоточить взгляд на бутылке. Крепко ухватив руку возницы с кружкой, он налил ему еще бренди. Рэймидж, почти дрожащий от нетерпения и беспокойства, поклялся, что будет ждать рассказа Стаффорда, вместо того, чтобы спросить его сразу.

Кокни смотрел с восхищением, покуда испанец заглатывал выпивку, потом взял кружку и посмотрел вопросительно на Рэймиджа, который кивнул, не уверенный в том, просит ли Стаффорд разрешения выпить самому или предлагает бренди ему. Стаффорд налил немного в кружку и выпил, одобрительно цыкнув зубом.

От лошади воняло, голова Рэймиджа болела от солнца, отражающегося от гладких белых скал, окружающих дорогу, и белой пыли, покрывающей землю. Небольшой ветер дул сзади, так что облако пыли, поднятое копытами лошади, висело как раз там, где они сидели.

— Боже мой, у меня вся глотка горит, сэр, — сказал Стаффорд.

Он поглядел на испанца, который все еще держал вожжи, но снова спал, и вытащил маленькую коробочку из-под рубашки. Он показал Рэймиджу два куска мыла, на каждом из которых были отпечатки одного большого и двух маленьких ключей.

— Прекрасный стол, сэр: настоящее красное дерево. Четыре человека могут свободно улечься. Большие ящики. Верхний самый большой — эти отпечатки обеих сторон ключа, — сказал он, указывая на верхние отпечатки на кусках мыла. — Другие два ящика поменьше. Я считаю, что он держит секретные письма и бумаги в верхнем ящике, потому что его передняя сторона сделана из очень толстого дерева. У остальных двух толщины едва хватает, чтобы держался замок.

Рэймиджу эти отпечатки на мыле казались более красивыми и куда более ценными, чем если бы они были отлиты из серебра, инкрустированного золотом.

— Ты уверен, что можешь сделать ключи по этим отпечаткам?

Стаффорд снисходительно хмыкнул:

— Я могу сделать прекрасные ключи, только по отпечатку у меня на спине и спустя десять минут после того, как я его сделал, сэр, — сказал он, и затем быстро отвел взгляд, поскольку Рэймидж поглядел на него удивленно.

— Я думал, что ты всегда работал днем?

— Работал ночью, только когда были трудные времена, сэр. Настолько трудные, что в доме не было сухой корочки.

— Я понимаю, — сказал Рэймидж уклончиво, зная, что если бы ему пришлось выбирать, он сделал бы то же самое. — Но ты уверен, что справишься с дверными замками?

— Если смогу на них посмотреть — да, можете не волноваться, сэр.

И в глубине души Рэймидж знал, что может не волноваться: мальчишка, который был вынужден красть, чтобы поесть, стал взрослым, которого замела бригада вербовщиков и который отлично служил на флоте, став одним из лучших марсовых, каких Рэймидж когда-либо видел (помимо того, что остался со своим капитаном, когда мог получить свободу) — да, он справится с любым препятствием, которое встретит на пути.

Но согласится ли мажордом в доме дона Рикардо принять их помощь, когда обнаружит, что возчики слишком пьяны, чтобы таскать мебель?

У Стаффорда теперь были все ключи, изготовленные за несколько дней, потому что, к счастью, мажордом был более чем рад иметь трех иностранных матросов, готовых затащить мебель в дом; на самом деле он был еще более благодарен за то, что они правили фургонами последние мили, так как к тому времени оба возчика вновь впали в пьяное оцепенение.

Рэймидж и Джексон несли по несколько стульев, когда внезапно Рэймидж заметил, что Стаффорд отсутствует, после чего оказалось, что, в первый раз войдя в дом, кокни увидел то, чего Рэймидж не заметил — ключ от черного хода, висящий на крючке на стене. Через пять минут, возвращаясь обратно, Стаффорд прихватил ключ, отнес его к фургону, чтобы сделать отпечатки, спрятал два куска мыла в коробку и вернул ключ на крючок.

После этого все было просто: Стаффорд сказал Рэймиджу, какие ему нужны инструменты, и кузнец был не прочь продать несколько полос металла. В течение двух дней, пока Стаффорд пилил в их комнате в гостинице, другие матросы караулили на случай, если хозяин гостиницы или его жена услышат скрежет напильников, а Рэймидж или Джексон прогуливались мимо дома дона Рикардо, чтобы увидеть, прибыл ли адмирал. В тот вечер, когда он закончил ключи, Стаффорд пришел к Рэймиджу и сказал:

— Я хотел бы попробовать их сегодня вечером, сэр, чтобы быть совершенно уверенным.

Рэймидж задумался на мгновение. Чтобы быть уверенным, что все слуги в доме дона Рикардо спят, Стаффорду придется выйти после комендантского часа. Проверка ключей означала риск быть пойманным и обвиненным в ограблении, полностью разрушив планы Рэймиджа. Но если ключи не подойдут, они будут бесполезны в ту ночь, когда они понадобятся — в ночь, когда не будет второго шанса.

— Очень хорошо. Однако будь осторожен. Если тебя поймают…

Рэймидж пытался придумать тактичный способ сказать это, затем решил, что Стаффорд поймет его правильно:

— Слушай, Стаффорд, — если тебя поймают, тебе придется поклясться, что мы ничего не знаем об этом.

— Все в порядке, сэр, я понимаю, но не волнуйтесь. Меня не поймают. А если поймают, я все приготовил. — Он похлопал по поясу брюк. — Тут у меня напильник и кусочек бронзы, так что я недолго останусь за решеткой! Я хотел бы пойти прямо сейчас, сэр, и спрятаться у дома до комендантского часа.

Рэймидж кивнул:

— Удачи.

Той ночью Стаффорд возвратился в гостиницу поздно и подполз к кровати Рэймиджа, чтобы прошептать:

— Прошло прекрасно, сэр. Не понадобилось даже подтачивать ни один!

— Отлично! Трудно было войти?

— Нисколько, сэр. Я прятался небольшом сарае, где садовник держит свои инструменты.

— Прекрасно! Остальное расскажешь мне утром.

Адмирал дон Хосе де Кордова прибыл несколько дней спустя в караване из пяти фургонов. Его увидел Рэймидж — была его очередь совершать вечернюю проверку дома, и он решил прогуляться по дороге в Мурсию. Лошади были покрыты пылью, возницы завязали носы и рты платками, и, судя по тому, что Рэймидж смог разглядеть, адмирал, откинувшийся на подушки в карете, выглядел утомленным и разморенным жарой.

Возвращаясь в гостиницу, Рэймидж размышлял, есть ли смысл пробраться в дом этой ночью. Адмирал, его штат и его семья — они, похоже, были в четвертой коляске, — будут утомлены, и, без сомнения, слуги тоже — к тому времени, когда все вновь прибывшие умоются, поужинают, распакуют свою одежду и уберут ее в платяные шкафы и комоды.

Так как адмирал прибыл на несколько дней раньше, чем ожидал консул, означает ли это, что он привез приказ выходить в море? Вероятно, нет, наконец решил Рэймидж: до Рождества всего четыре дня, он наверняка хочет провести их с семьей.

Нет, необходимости посетить адмирала сегодня ночью нет: если дата отплытия не назначена прежде, чем он уехал из Мадрида три или четыре дня назад, маловероятно, что флот выйдет в море раньше двух-трех недель. Внезапная активность на кораблях будет самым явным признаком того, что адмирал получил приказ отплывать.