Рихард Зорге: заметки на полях легенды

НЕ ВСЁ ТО ЗОЛОТО, ЧТО БЛЕСТИТ

Когда-то, очень давно, меня, молодого тогда еще студента, учили строгие наставники. Абсолютное большинство их были людьми интересными, блестящими и многогранно образованными.

Среди многих прочих истин в меня настойчиво вдалбливали следующую.

Одним из основных принципов научного исторического исследования полагали они принцип критического отношения к источнику. И старались передать это отношение мне. Небезуспешно, надо полагать, старались. Потому что помню об их наставлениях до сих пор. Думаю, что и все исследователи — историки, так или иначе, знакомы с этим принципом.

В теории.

На практике же мы часто видим совершенно противоположный подход.

Причем применяется он иногда настолько наивно-беззастенчиво, что попросту берет оторопь.

Остается ощущение сродни тому, что появляется, когда солидный и уважаемый человек, глядя доброжелательно в ваши глаза, старается не очень чистыми аргументами убедить вас в чем-то ему нужном. И вы интеллигентно киваете, хотя внутренне морщитесь от неловкости. Потому что неудобно обидеть человека. Потому что вы и так знаете, что правы вы, а он неправ, поэтому необязательно ему возражать. Ну, здесь много еще возникает этических нюансов, не буду продолжать.

Но иногда это надоедает и хочется, точно так же, глядя ему в глаза, и точно так же наивно и беззастенчиво сказать ему, чтобы он немного больше думал, прежде чем выдвигать что-то, шитое белыми нитками.

Такого, на мой взгляд, понастроено очень немало и в легенде о Рихарде Зорге. И все это "очень немало", опирается, как это ни странно звучит, на воспоминания о нём всего одного человека.

Подчеркну — ОДНОГО.

То, что успел сказать о Рихарде Зорге выживший член его группы Макс Клаузен, совершенно справедливо оценивается знающими людьми с очень большой долей недоверия. Поэтому речь о нем не идет.

Присмотримся к возведенной конструкции зоргевской легенды внимательно. Получается, что всё, связанное с недовольством Рихарда Зорге сталинским режимом, разочарованностью в коммунистической идее, усталостью и тоской от безысходности своего положения, страхом перед возвращением в СССР и прочее, прочее — все это взято только из воспоминаний Айно Куусинен.

Других свидетельств этого НЕТ.

Даже там, где рассказываются мнения о нём третьих лиц (вроде Ниило Виртанена), все эти мнения взяты опять-таки из ее же воспоминаний. Из её пересказа.

Нет, исследователей Рихарда Зорге понять можно. Слишком уж мало осталось о нем свидетельств. Так что поневоле хочется ухватиться за то малое, что все-таки есть.

Однако, в азарте возведения своих умопостроений, даже наиболее серьезные исследователи забыли упомянутый принцип критического отношения к источнику. Забыли простую истину, что единственность источника вовсе не означает автоматически его правдивости.

Забыли, что, если перед вашими глазами что-то блестит, это вовсе не обязательно означает, что вы видите золото.

Эту забывчивость еще можно было бы как-то оправдать, если бы не было обстоятельств, прямо опровергавших этот единственный источник. Если бы теории, с готовностью понастроенные на основании показаний Айно Куусинен Ваймантом, Георгиевым, Фесюном, Рощупкиным и многими другими, не противоречили фактам и здравому смыслу.

Вот, например, Роберт Ваймант пытается понять мотивы поведения Рихарда Зорге.

В отличие от многих других историков, он обратил все-таки внимание на документы, опровергающие мнение, что Рихард Зорге отказывался от возвращения в СССР. Более того, эти документы подтверждают, что Зорге, наоборот, в 1938–1941 годах просил у своего руководства отзыва в СССР. Или перевода в Германию, что подразумевало попутный визит в СССР.

Ваймант попытался объяснить эти документы в свете общей устоявшейся теории зоргеведов, единогласно утверждающей о страхе Рихарда Зорге перед возможностью возвращения в СССР.

Вот что у него в итоге получилось:

То есть, это удивительное открытие не вызвало у господина Вайманта сомнений в словах Айно Куусинен. Это открытие стало для него поводом посетовать на "загадочную русскую душу". Коей присуще-де стремление к самоубийственным желаниям.

И развести в бессилии руками перед неизведанными глубинами национального характера.

И ещё.

Эту самую забывчивость зоргеведов можно было бы оправдать, если бы слова Айно Куусинен не противоречили мнению самого Рихарда Зорге, наконец.

Потому что есть ведь еще один свидетель. Это сам Рихард Зорге. Но ему почему-то намного меньше веры, чем Айно Куусинен.

Зоргеведы на основании ее слов заботливо лепят из него "шпиона, работающего из-под палки", одинокого, всеми брошенного героя, чуть ли не противника сталинского режима, которого Сталин за то и уничтожил. И искренне жалеют его.

Потому что, конечно же, был он глубоко несчастным человеком. Поскольку неправильно жил. Так как работал на Сталина. Вот, работай он на Черчилля с Рузвельтом… Тогда, да. Тогда был бы он счастливым человеком.

Между тем, его слова, что дошли до нас с вами, он говорил, стоя перед лицом вечности.

Зная, что сказанное им многократно усложняет его и без того гибельное положение.

Я имею в виду сказанное им в "Тюремных записках". Напомню, что эти записки явились собранием его письменных ответов на вопросы японских следователей и были предназначены не для публики, а для следствия и суда.

Читайте.

Такими словами не шутят. И перед смертью не бросаются.

Более того, учтём то обстоятельство, что, не произнеси он их (более того, отрекись от этих слов), он мог бы попробовать побороться за свою жизнь. Как это сделал Макс Клаузен, например. Но не стал. Не потому, конечно, что меньше хотел жить. А потому что цена, заплаченная за жизнь Максом Клаузеном, была для него, Рихарда Зорге, неприемлемой.

Он посчитал, что есть вещи, которые ДЛЯ НЕГО важнее любых других соображений.

Уже по одному этому стоило бы отнестись к его словам поуважительнее.

Между тем веры его словам меньше, чем словам Айно Куусинен.

Как так?

Я думаю, стоит в этом разобраться немного тщательнее, чем это делали раньше профессиональные и вполне уважаемые исследователи. Для этого, думаю не лишне было бы посмотреть не только куски из воспоминаний Айно Куусинен, посвященные Рихарду Зорге, как это делается обычно.

Давайте помотрим на ее воспоминания целиком. В самых общих чертах, так сказать.

Я предлагаю провести своего рода тестирование написанного данным автором всего по трем параметрам.

Объективность. Искренность. Правдивость.

Хотя, конечно, усомниться в искренности и правдивости Айно Куусинен, значит замахнуться на святое. Айно Куусинен — жертва политических репрессий. Жертва сталинщины.

Тем не менее, думаю, если попробовать исследовать ее воспоминания на прочность, не будет в этом для нее ничего обидного. Потому что, если там всё чисто, никакие злостные попытки вызвать недоверие к её воспоминаниям не смогут поколебать убеждение в ее правдивости.

Итак, попробуем бросить самый беглый взгляд на ее воспоминания.

Уже самое их название вызывает некоторую оторопь. "Господь низвергает своих ангелов".

Низвергнутыми ангелами, надо полагать, А. Куусинен называет себя и (не имеет же она в виду одну только себя?) своих коллег по большевистской верхушке, пострадаших в годину репрессий от руки кровавого тирана.

Про ангельское происхождение этой человеческой популяции можно много рассуждать. Мы с вами этого делать не будем.

Я нисколько не собираюсь оценивать ее моральный или, избави меня Бог, нравственный облик. Не собираюсь ее чернить, чтобы вызвать к ней недоверие.

Однако, согласитесь, если сама автор сочла возможным назвать свое произведение именно таким образом, это может служить вполне достаточным основанием для разговора о ее взглядах на ту эпоху и ее собственное место в той эпохе.

Как декларируемых. Так и истинных.

Ангелам ведь никакая критика не страшна, не так ли?

Начинаем читать.

И почти сразу же, в самой первой главе натыкаемся на такую фразу.

Честно говоря, я немного ошарашен.

Нет, всё это очень трогательно.

Только, когда зрелый человек сознательно выбирает себе судьбу, связанную с тем, чтобы распространить концлагерь с одной шестой на весь Земной шар, ему не надо жаловаться. По крайней мере, жаловаться на то, что, вместо кого-то другого, кому сам он спокойно готовил прозябание в этом самом концлагере, оказаться там пришлось ему самому.

Или жаловаться на растоптанные человеческие права. Свои.

После того, как столько лет благоденствовал за счет растоптанных человеческих прав. Чужих.

Причем вполне отчетливо осознавая при этом, что собственное благополучие произрастает из бесправия других людей. Об этом Айно Куусинен вскоре проговорится в простодушии своей ненависти.

И обиды.

Потому что Господь (из названия понятно, что им она полагала Сталина) не оставил своего ангела в ее в большевистском раю. А низверг в большевистский ад. Что, конечно, должно было быть нестерпимо обидным.

Это первое.

Второе уже связано с именем Рихарда Зорге.

Как я упоминал, А. Куусинен практически всеми исследователями безоговорочно признается добросовестным источником.

Между тем, в своих воспоминаниях она сама отчётливо позиционирует свою пристрастность, указывая, что ее воспоминания для нее — единственная возможность "отомстить".

Не рассказать правду, заметьте. Она же не сказала, что хочет рассказать правду. Она выразилась в том смысле, что хочет этими воспоминаниями отомстить.

Представьте себе свидетеля, стоящего перед судом. Этот свидетель, вместо того, чтобы сказать: "Клянусь говорить правду и ничего кроме правды", говорит так: "Клянусь отомстить как можно сильнее".

Сказано прямо и недвусмысленно.

Поэтому к ней, в данном случае, претензий нет никаких. Свои побуждения она обозначила вполне откровенно.

Однако историками это четко продекларированное намерение попросту игнорируется. То есть, мстительные чувства и, самое главное, намерения свидетеля полагаются ими чем-то нормальным.

Ну, если полагают их нормальными они, то мы с вами вовсе не обязаны бездумно следовать за ними. Мы зададим себе простой вопрос.

Можно ли после этих слов полагаться на ее объективность?

Беспристрастность?

Читаем дальше.

Скажем не так приподнято-романтично. Скажем более приземлённо.

Айно Куусинен семь лет провела в штабе главного центра по созданию мирового концлагеря. Так будет точнее.

И не унесло её. Совершенно напрасно придала она своим словам этакий обречённый оттенок покорности злой судьбе. Никуда её ветром не уносило. В СССР она унеслась сама. Вполне осознанно. Проявив при этом поразительную целеустремлённость, надо признать.

Еще одно обязательное, на мой взгляд, замечание.

Считается неприличным интересоваться истинным возрастом женщины. И в воспоминаниях А. Куусинен сказано только, что она родилась в Финляндии "в конце прошлого века". Очень расплывчивое и понятное в своей расплывчивости определение. Хотя такая кокетливость для старушки около 80 лет (на момент написания мемуаров) не очень уместна, по-моему. Но это ее право, конечно.

Однако и мы, я думаю, имеем право несколько приоткрыть сию тайну. Поскольку, в данном случае, речь идет о степени зрелости человека. О том, насколько этот человек отдавал себе отчет в последствих своих поступков. Здесь от вопроса возраста никуда не уйти.

Потому что А. Куусинен описывает свой приезд в большевистский рай с позиций юной и беспредельно наивной курсистки.

Оказывается, "унесло из Финляндии в Москву" вовсе не юную девочку. Унесло зрелую женщину возрастом несколько за 30 лет.

Поскольку в ее биографических данных, взятых с сайта Сахаров-Центра, того самого, где размещены ее воспоминания, указан и год ее рождения — 1888.

Это ведь многое меняет, не правда ли?

Тем более интересно понять, что же именно понесло ее из налаженной жизни в благополучной Финляндии в Советскую Россию в начале двадцатых годов? Революционная романтика?

Но позвольте, где тогда гуляла ее романтика в 1918 году? Когда большевистская власть висела на волоске? Или в 1919-м? Когда Деникин стоял под Тулой?

Тогда что же?

Вскоре после окончания училища я вышла замуж за добродушного, умного человека Лео Сарола, инженера железнодорожного управления. Но, недолго прожив вместе, мы поняли, что брак наш построен на песке; я была полна энергии, и мне был тесен обычный семейный круг. Однако годы шли, выхода, казалось, не было. Но однажды судьба постучалась к нам…"

Безусловно, ей было тесно в "обычном семейном кругу". Рядом с "добродушным, умным человеком". Который, впрочем, имел существенный недостаток. Он не был членом ЦК правящей в огромной стране партии.

Последнее мое замечание вызвано отнюдь не злостью. Оно вызвано спокойным осознанием того обстоятельства, что эту тесноту семейного круга госпожа (тогда еще) Айно могла бы, при желании, легко преодолеть.

У нее была специальность. Благородная профессия, которой она обучалась целых четыре года.

В 1914 году началась мировая война. Финны, жители одной из российских тогда провинций, участвовали в этой войне. В Гельсингфорсе имелись военные госпитали.

Многие женщины, в том числе принадлежащие к высоким дворянским родам, работали в госпиталях простыми санитарками. Поскольку не имели медицинского образования. Работой в госпитале не гнушались даже члены августейшей фамилии.

Айно Сарола (впоследствии Куусинен) в 1914 году исполнилось 26 лет. Она была дипломированным медиком.

Чем жила в это время "полная энергии", мятущаяся в "тесном семейном кругу" женщина?

Судя по её воспоминаниям, в этот период она не работала. Так как могла себе это позволить, выйдя замуж за обеспеченного человека. Во всяком случае, когда "судьба постучалась" в дом госпожи Айно Сарола, обихаживала эту самую ее "судьбу" не она сама, а её прислуга.

Тесно в семейном кругу, так иди работать в больницу. Хотя бы в ту самую, хельсинкскую, при которой существовало то самое училище.

Однако, Айно Сарола (Куусинен) работать в больницу не пошла. Как, впрочем, и в любое другое место.

Айно Сарола предпочла жизнь добропорядочной домохозяйки. Что само по себе еще совсем не предосудительно.

Если бы не сетования на свою скучную жизнь. Которую ей ПРИШЛОСЬ вести.

И так она дожила до тридцати с лишком лет.

Кого-нибудь убеждают эти стенания задним числом?

Нет, я понимаю, что как-то надо было ей объяснить своим читателям тот головокружительный кульбит, который она вскоре совершила.

Но, простите. Верить этим объяснениям у меня никак не получается.

Возможно, я неправ. И мой читатель сейчас с осуждением качает головой.

Тогда пойдемте дальше.

В конце 1919 года Лео Сарола некоторое время прятал у себя дома приехавшего нелегально в Финляндию Отто Куусинена. Сам муж Айно не был ни большевиком, ни сколько-нибудь левым. Судя по всему, он вообще не интересовался политикой.

Сыграл свою роль его величество случай.

Спрятать большевистского конспиратора Лео попросили его хорошие знакомые. Которым неудобно было отказать. Он и не отказал.

Так состоялось знакомство его жены, Айно Сарола, со своим будущим вторым мужем, Отто Куусиненом.

Судя по ее описанию, Отто Куусинен произвел на Айно неизгладимое впечатление.

Чем же?

Сама Айно пишет об этом скупо и очень осторожно. Во всяком случае, ни одного намека на нежные чувства она в своих воспоминаниях не допустила.

Не говорила она и о том, что ее увлекли его чистые руки, горячее сердце, холодная голова.

То, что она изложила о знакомстве с вождём финского пролетариата, в ее воспоминаниях сводится всего к двум рассказанным ею случаям. Видимо, намертво запомнившимся ей на всю жизнь. Во всяком случае, именно их она вспомнила спустя пятьдесят лет, когда писала свои воспоминания.

Первый случай не очень интересен. Хотя и достоин был, конечно, ее долгой памяти. Куусинен через знакомых (сам он был уже в Стокгольме) попросил её отнести свое письмо и отдать его лично в руки тогдашнему премьер-министру Финляндии профессору Рафаэлю Эриху. История эта кончилась ничем, она на прием попала, но Р. Эрих на письмо отвечать отказался.

Второй же эпизод более многозначителен.

В одну из встреч с Куусиненом она попала в среду его единомышленников. И там произошел роскошнейший случай.

Потом Куусинен уехал в Стокгольм, далее в Берлин. Затем, видимо, попетляв по Европе во славу мировой революции, он вернулся в Москву.

Айно Сарола осталась в Финляндии.

Однако этот случай произвел на нее такое впечатление, что вспомнила она его в подробностях аж спустя пятьдесят лет. Пятьдесят лет богатейшей дальнейшими событиями жизни.

Количество бриллиантов, их размеры, стоимость.

Это ведь не Мэрилин Монро придумала, что лучшие друзья девушек — это бриллианты.

И это даже хорошо, что А. Куусинен не вспоминала о цветах — стихах — луне и вздохах под оной.

Воспоминания о первой близости к миру, где встречаются и переписываются премьеры, министры, другие влиятельные люди. Где небрежно вынимают из кармана для кого-то "на проезд" горсть бриллиантов. Такое оставило намного более отчетливый след в душе будущей ответственной работницы "штаба мировой революции". Ну и будущей жены ответственного работника ВКП(б), само собой. Потому что у этого работника, после всего случившегося, просто не было никаких шансов.

Я прошу меня извинить, что заставил моих читателей прочесть всё это.

Потому что всё, только что мной сказанное — это мои грязные инсинуации. Впрочем, если бы об этом написала она сама, темы этой я бы не касался.

Только это не так. Этот экскурс в психоанализ сделал я сам. За что прошу у вас прощения. Мне самому не доставляет никакого удовольствия копаться во всем этом.

Заставляет меня преодолевать брезгливость только одно.

Только то, что сама Айно Куусинен всё, только что переданное мною, объяснила совсем по другому. Путанно. Туманно. Но благородно, конечно же.

А мы ведь тестируем ее воспоминания и на искренность, в том числе, вы не забыли?

Она же объяснила своим читателям и будущим доверчивым историкам, что именно в это время появилось у нее, наконец, желание "чертовски поработать".

Не в 1914 году. Не в 1915-м. Не в 1918-19-20-м годах.

Нет созрела она, наконец, только сейчас, в начале 1922 года.

И именно сейчас, на 34-м году жизни с новой силой зазвучали у нее такие слова: "…Я страстно мечтала о более насыщенной жизни, чем жизнь домашней хозяйки…"

Более насыщенная жизнь началась, вы не подумайте, не с того, что она решилась-таки пойти в фельдшера (санитарки, медсестры, наконец).

Началась она, как и следовало ожидать, феерически.

Айно Сарола берёт в банке ссуду и решает основать в Хельсинки частную больницу.

Очень благородное стремление.

Ну так основывайте, госпожа Сарола.

Ан нет, это только нам с вами кажется, что всё так просто. А для нее вдруг получилась неожиданность. Больницей-то надо руководить. А она, оказывается, ничего об этом не знает и ничего такого не умеет.

Кто бы мог раньше такое предположить?

Ничего. Все когда-то начинают впервые. Пожалуйста, в Финляндии неплохая медицина, идите работать в любую больницу. Там, глядишь, научитесь.

Вместо этого, она едет… Знаете куда? Ни за что не догадаетесь.

В Стокгольм.

Знаете, зачем? Опять не догадаетесь.

Вот, она сама об этом пишет. Солидно так.

Вы знаете, уважаемый читатель, мы с вами ну никогда и ни при каких условиях не смогли бы догадаться о следующем обстоятельстве. Это обстоятельство заключается в том, что для получения такого рода опыта, необходимо, ни много, ни мало, поуправлять какой-то из больниц Стокгольма.

Но почему-то ни одна из больниц заштатного Стокгольма госпоже Айно Сарола в этом качестве не подошла.

И ей посоветовали поехать… Не буду вас интриговать больше. Да, конечно, ей посоветовали поехать в Берлин. Видимо, там, в берлинских клиниках должны были быть свободные вакансии директоров и главных врачей.

Для занятия которых имелись соответствующие способности, опыт и профессиональные навыки мятущейся соискательницы.

Не знаю, как вам, а мне весело. Нет, не от её писаний. От другого.

Наверняка господа зоргеведы, ссылающиеся на мнение о Зорге Айно Куусинен, читали заодно и всю эту лапшу. Должны были читать, чтобы проверить чистоту источника, откуда они брали свои серьёзные и далеко идущие выводы.

И пришли к выводу, что ЭТОТ источник достоин всяческого доверия.

В Берлине госпоже Айно Сарола тоже не понравилось. Кто бы мог подумать: в только что поверженной стране растут цены, не отапливаются гостиницы, не хватает продовольствия.

Госпожа Айно Сарола хотела вернуться в Швецию, но бастовали железнодорожные рабочие и поезда в Стокгольм не ходили. Пришлось ждать. А ждать не хотелось.

Поэтому, когда знакомый финн-коммунист (с похожей фамилией Сирола) посоветовал ехать в Финляндию через Советскую Россию, она согласилась.

И отправилась.

Благо забастовка к тому времени благополучно закончилась и поезда опять пошли во всех направлениях — в Москву ли, в Стокгольм. Куда душа пожелает.

Но не думайте, что путь в СССР был усыпан розами. В то время, когда путь в Стокгольм снова стал совершенно свободен, путь в Москву оказался отрезан. На этот раз Польша отказалась в очередной раз иметь дело с большевиками и закрыла в обе стороны границу.

Госпожа Айно Сарола на небольшом пароходике добралась из Польши до Восточной Пруссии. И уже оттуда, снова поездом — в Советскую Россию.

Так госпожа Айно Сарола в июне 1922 года оказалась в Москве.

Затем, естественно, был заключён брак с Отто Куусиненом.

Позабытые обязательства по возврату ссуды остались в Финляндии. Вместе с первым мужем (в мемуарах она ничего не упоминала о том, что они развелись).

Итак, вот оно, свершение всех мечтаний. Она вырвалась, наконец, из постылого домашнего быта.

Но в Москве с Айно Куусинен случилась какая-то неожиданная перемена.

Она вдруг резко расхотела работать. Настолько резко, что целых два года снова "оказалась заперта" в тесных оковах домашнего хозяйства.

Хотя именно здесь, в Москве, ее положение было таково, что, пожелай она, её немедленно назначили бы заведовать не то что клиникой, но и каким-нибудь научно-исследовательским центром.

Нет сомневающихся?

Правильно. Мы еще увидим нечто подобное в исполненнии некоторых членов её семьи.

А пока надо было обустраиваться на новом месте. Квартира в Кремле, потом в Доме правительства. Соседи — Рыковы, Бухарины, Стасовы, Радеки. Дача в Сосновом Бору.

Муж там бывал нечасто, поэтому надо же было кому-то присматривать за хозяйством.

Но вот, наконец, через два года после приезда в СССР, заветная мечта Айно Куусинен сбылась. На тридцать седьмом году своей жизни она впервые устроилась на работу. Нет не в больницу, зря вы так подумали. В Коминтерн, естественно. Нет не подумайте опять же, что на должность какой-нибудь секретарши, как какая-нибудь жена Сталина. Она сразу же была назначена на должность референта отдела стран Скандинавии.

Как Рихард Зорге, кстати.

Тот тоже был назначен референтом, и примерно в это же время (чуть позже). Только за плечами у Зорге были три года войны, членство в КПГ чуть ли не со дня её основания, участие в вооруженном восстании, подполье, журналистика, статьи по вопросам экономики и политики, докторская степень, наконец.

И ещё его привели в Коминтерн твёрдые убеждения. Идеалы, от которых он не отказался до самого последнего дня своей жизни.

Что же привело в Коминтерн Айно Куусинен? Она же, вроде, горела желанием работать по медицинской части?

И здесь мы с вами можем во всей красе полюбоваться на результаты тестирования её воспоминаний на искренность.

Вот что она написала. Читайте и любуйтесь.

Как проникновенно сказано. Как обличительно.

Только одна забавная деталь. В то время, когда все у нее было в шоколаде, она принимала это спокойно. Хотя бы потому, что ни от чего такого бесплатного не отказывалась.

И вот, спустя два года, г-жа Куусинен, видя эту тяжелую картину угнетения простого советского народа, пошла работать не в больницу, где, по мере сил, могла облегчать ему тяжкое его бремя.

Айно Куусинен со спокойной совестью пошла работать в Коминтерн.

Чтобы распространить эти порядки на весь мир.

И работала она на благо этой цели аж целых десять лет: с 1924 по 1933 год.

Можно читать её воспоминания и дальше. Я, кстати, настоятельно рекомендую это сделать. Самостоятельно. Гарантирую, что получите массу незабываемых впечатлений.

Поскольку пролистал перед вами только самые первые их страницы.

Для нас же с вами, в рамках данной темы, этих нескольких страниц, думаю, вполне достаточно.

Достаточно, чтобы понять, что источник этот, мягко говоря, сомнительный.

Автор не просто необъективен. Он намеренно и декларативно пристрастен.

И не просто неискренен, а совершенно отчётливо лицемерен.

Поэтому любая трактовка событий, изложенная в данных воспоминаниях, должна быть многократно перепроверена. И переосмыслена.

Но я понимаю, что сомнительность такого рода источника, это всё ещё не повод для того, чтобы сомневаться в правдивости приведённых в воспоминаниях А. Куусинен фактов.

До тех пор, естественно, пока мы с вами не поймали автора на какой-нибудь откровенной выдумке.

Ну что же. Я ведь обещал тестирование по трем параметрам.

Вот, пожалуйста, попробуем проверить данный мемуар на третий.

На правдивость.

Прошу.

Читайте. Думайте.

Я понимаю, что в описанной сцене для записных борцов, так сказать с режимом, нет ничего необычного. Всё как всегда. Кровавое чудовище на отдыхе. Во всей красе.

"Выл от смеха" — это самое то, что действительно способны они понять и принять о Сталине.

Я же обращаюсь к людям думающим.

Я думаю, что, при всем спектре мнений (часто полярно противоположных) о Сталине, его личности и его деятельности, такие люди не могут не заметить некоторую одиозность этого рассказа.

Дело в том, что, если о том же Зорге её рассказы иногда просто невозможно больше ни с чем сверить, то, в данном случае, проверить её рассказ на правдивость ничего не стоит.

Потому что обычное поведение Сталина на его многочисленных застольях описывалось многократно. Людьми разными, что очень важно.

Боготворящими. Ненавидящими. Досконально знавшими Сталина (не чета госпоже Айно). И людьми случайными.

Все они сходятся в одном.

Самым его обычным занятием было хорошенько подпоить сотрапезников.

Этим самым Сталин выражал так своё радушие. Это мнение одних.

Чтобы послушать, что и как они говорят, расслабившись от выпитого. Это мнение других. Надо сказать, более реалистичное мнение.

Но, чтобы слушать и, главное, хорошенько запоминать сказанное (магнитофонов тогда не было), для такого внимательного слушателя необходимо было всегда придерживаться одного принципа. Очень простого, кстати.

Самому надо быть трезвым, как стёклышко.

Он и оставался.

Сталин прикладывался к рюмке часто. Но обычно бутафорил. Пригубливал.

И второе.

По общим описаниям, Сталин никогда не плясал.

Что, в общем-то, тоже вполне объяснимо. Если для всех других застолье было отдыхом, для него оно всегда было работой. Не менее важной, чем его государственные заботы. Поскольку касалось сохранения его личной власти.

Здесь он не расслаблялся никогда и ни на одну минуту.

Ну, представьте себе. Сталин выходит из-за стола и наяривает где-то лезгинку. В это время, естественно, ничего толком не слышит из того, что говорится за столом. А за столом его полупьяные соратники говорят тем временем интереснейшие для него вещи. Которые он больше никогда и нигде не услышит.

В общем, для меня в этом рассказе все ясно.

Вполне возможно, что какая-то реальная основа для этой сцены была. Поездка на катере. Общие обильные возлияния. Чьи-то нетрезвые танцы.

Но вот всё, что касается поведения Сталина, это, несомненно, выдумано.

В дупелину пьяный и пляшущий Сталин — такого нам больше нигде и ни у кого не найти.

Вот уж, действительно, отомстила.

Но то, что это ясно для меня и для кого-то ещё, вовсе не означает, что это так же ясно и для всех, читающих эту главу.

Вполне возможно, что кого-то я не убедил.

Ну что же.

Предлагаю вам ещё один отрывок.

Препоразительнейший случай.

Во всём этом красочном описании есть всё что угодно. Кроме здравого смысла.

Выкрали…

А зачем?

Какие такие страшные военные тайны могли узнать советские чекисты от гарнизонного сержанта финской армии?

Впятером его выкрали. Это вам не двое — трое. Катер гоняли.

Когда "волны хлестали о скалы". Но катер все равно бесстрашно пристал. Чтобы выкрасть ценного (то есть, бесценного) сержанта.

Не иначе, по своей, всему миру известной, природной злобности.

Ещё один непонятный момент. Айно Куусинен сообщила о смене им свой фамилии на вымышленную мельком, как о само собой разумеющейся, вынужденной мере.

А почему, собственно?

Ну и жил бы себе в СССР под своей фамилией. Кого бы это особо напрягало, если бы все обстояло так, как она преподнесла?

Родную фамилию обычно меняют из каких-то, достаточно веских соображений. Например, из соображений конспирации. В предвидении будущих подвигов на незримых полях незримых сражений.

Не его же оказалась вина, что, судя по всему, юноша он оказался на редкость бестолковый. И дальше халявных должностей к использованию непригодный.

Здесь имеется еще одна пикантная деталь. К первому упоминанию в тексте "брата Вяйнё" имеется ссылка под номером 24.

Читаем её.

Обратили внимание?

Оказывается сержант был не так прост, как нам преподнесла его сестрёнка.

Оказывается, к моменту "выкрадения" он уже год, как состоял в запрещённой тогда в Финляндии коммунистической партии.

Короче, повесила госпожа Айно Куусинен своим читателям на уши длиннющую макаронину.

Скорее можно поверить в то, что получил будущий товарищ Кангас от сестрёнки письмо, где она описала, в каком она катается масле. И побежал финский хлопчик через границу, туда же, к маслу поближе.

Что же до всего до прочего…

Писала А. Куусинен свои воспоминания в Финляндии. Это видно по упоминаниям о своём "финском характере" и прочих национальных особенностях.

Поэтому автору, конечно, неудобно было представлять родного брата заурядным дезертиром из финской армии. Которым он, судя по всему, и был в действительности.

Поэтому в изложении Айно Куусинен появились интонации дурной авантюры. Зловещая штормовая ночь. Вой ветра. Волны бьются о скалы. Бьётся в десятерых чекистских руках финский сержант.

На фоне всего этого меркнут, конечно, прочие невинные шалости воображения Айно Куусинен. Но не могу удержаться, упомяну и о них.

Первое, что поручили в СССР вчерашнему финскому лицеисту, это переводить Маркса с немецкого на финский. Вообще-то Маркса не то, что переводить, даже читать — занятие то ещё.

Естественно, других финнов со знанием немецкого в СССР тогда не было. Поэтому поручили это товарищу Кангасу, с чем он благополучно и естественно не справился.

Поэтому, кому-то пришла в голову мысль, что неплохо было бы ему для начала получить хоть какое-то образование, кроме финского лицея.

Тем более, что, по уверениям сестры, ему прочили блестящее будущее. Непонятно, правда, на каком основании. Потому что, "был он покладист", надо полагать.

По той же причине, видимо, "его назначили" руководить сельскохозяйственным институтом.

Самое любопытное здесь, это замечание А. Куусинен.

Здесь, по-моему, самое время задать осторожно вопрос.

Что, прямо так вот и назначили?

И всё в этой истории обошлось без сестриной протекции?

Судя по её описанию, да. Поскольку факт этот она показала нам с явным осуждением существовавших тогда порядков.

Кто же это вчерашнего сержанта, ни к чему не пригодного, вдруг назначил ректором? Так "необдуманно"?

Вот прямо так, взяли человека с улицы, никому неизвестного, ничего не знающего и не умеющего. И назначили.

А скажите мне, пожалуйста, кому он такой, сам по себе, был нужен? Покладистых и без него в эсэсэрии хватало.

Оцените-ка, пожалуйста, с этих позиций правильное в общем-то замечание Айно Куусинен.

В свете её беспристрастности, искренности и правдивости.

И этому человеку историки поверили больше, чем Рихарду Зорге…

У меня имеется только одно объяснение.

Мне непросто это говорить, но я должен это сделать.

Рихард Зорге презирал людей, не имевших принципов.

Айно Куусинен явно относилась именно к этой категории.

Но ведь и таким людям бывает лестно постоять рядом с чем-то, по-настоящему большим. И они стараются понять и объяснить это большое. Но могут это сделать только со своих позиций. Приземлить его до своих жизненных установок, так сказать.

Так и Айно Куусинен старалась подстроить нестандартный образ Рихарда Зорге под свой, вполне приземленный размер мировоззрения.

В чём нашла понимание и сочувствие среди историков — зоргеведов.