Ришелье

Глава 4 Ришелье и высшая знать

Во введении к «Политическому завещанию» Ришелье напоминает то, что он обещал Людовику XIII. Среди прочего было стремление использовать всю силу и власть, предоставленные ему королем, для того чтобы ослабить высокомерие знати. Было бы, однако, неверно прийти на основании этого утверждения к заключению, что кардинал был в принципе враждебен всей знати как таковой. В других разделах «Политического завещания» Ришелье выказал очень высокое мнение относительно второго сословия. Оно уподоблялось «нерву государства» и рассматривалось как спинной хребет армии. Ришелье сожалел об ухудшении экономического положения знати в результате инфляции, связанной с продажей должностей[39]. Он убеждал короля поправить дело различными способами, например, путем назначения только знатных лиц на должности губернаторов, высшие военные и придворные посты. В делах, касающихся лично его, Ришелье являл «совершеннейший пример уважения аристократических ценностей», уделяя много внимания возвышению своего семейства до вершин аристократии и подражая высшей знати во всех отношениях, за исключением ее вздорного политического поведения. Он приобретал земли, титулы и дворцы для того, чтобы соперничать с крупнейшими сеньорами, и устраивал браки своих родственников с представителями знатнейших фамилий. Его племянница Клер Клемане де Брезе вышла замуж в 1641 году за будущего «Великого Конде»[40].

Таким образом, Ришелье был высокого мнения о знати, искренне веря, что она вносит важный вклад в жизнь нации. Но он так же искренно верил в то, что все лица благородного происхождения, даже самые знатные из них, не должны участвовать в политических интригах и обязаны быть лояльными по отношению к короне. Однако это мнение, вполне понятное в настоящее время, отнюдь не согласовывалось с представлениями о службе королю, которое французская аристократия унаследовала от своего феодального прошлого. Аристократы считали себя вассалами и рассматривали свою службу у короля как частное и добровольное дело. Король в их глазах разделял свое достоинство вместе со знатью: он был первым среди равных. Их взаимоотношения с ним строились на основе обоюдных обязательств, диктуемых честью и верностью вассала своему сеньору. В то же время для знати чрезвычайно важны были сеньоральные взаимоотношения. Дворянин обычно добивался успеха в карьере, поступая на службу к другому, более влиятельному члену того же сословия. Так, кое-кто из придворных Людовика XIII связал судьбу с беспокойным братом короля, герцогом. Гастоном Орлеанским, втянувшим своих протеже в ряд заговоров, направленных против Ришелье и его политики.

Самый ранний из этих заговоров был связан с поддержанным Ришелье предложением о женитьбе Гастона на мадемуазель де Монпансье. Этому предложению решительно воспротивилась группа аристократов, имевшая родственные связи в Голландии и Англии. Число оппозиционеров увеличилось, и Людовик приказал арестовать некоторых из них. Первым был арестован маршал д’Орнано (6 мая 1626 г.). Он был брошен в тюрьму и умер через несколько недель своей смертью к большому огорчению кардинала Ришелье, который хотел отдать его под суд. 13 июня были арестованы сводные братья короля Цезарь и Александр де Вандом. Но самым знаменитым арестованным оказался взятый под стражу 8 июля граф де Шале.

Он был отправлен в тюрьму Нанта, где в то время прибывал двор, по обвинению в оскорблении величества. Для суда над ним был учрежден специальный трибунал и очень скоро ему вынесли обвинительный приговор. Шале был внуком знаменитого маршала XVI века Монлюка, автора «Комментариев», и его мать умоляла короля сохранить жизнь сыну, напомнив об услугах, оказанных ее семейством прежним французским монархам. Однако Людовик и Ришелье были непреклонны. 19 августа Шале был казнен самым ужасным образом. В отсутствие палача его обязанность доверили исполнить каторжнику. Так как подходящего для казни топора не было найдено, его заменили мечом. Но каторжник не имел представления, как с ним обращаться. Нанеся по голове жертвы более пятнадцати ударов мечом, он принялся добивать ее — последовало двадцать девять ударов молота. Ришелье полностью одобрил подобную жестокость. В меморандуме королю, написанном вскоре после смерти Шале, он предупреждал о том, к каким последствиям может привести успех заговоров против него. Если это случится, Людовик не только потеряет своего самого преданного слугу, но также нанесет смертельный удар вере в покровительство короля, и его слуги будут искать безопасности где-нибудь в другом месте. В 1626 году были осуществлены еще два мероприятия, направленные против непокорной знати. В феврале король запретил дуэли, а в июле отдал распоряжение о разрушении всех замков, находящихся вдали от границ королевства. В XVI веке дуэли превратились в настоящую манию. Они были осуждены Тридентским собором, и во Франции в 1566 и 1579 годах, к примеру, против них было принято несколько законодательных актов, которые, однако, не возымели действия. У Ришелье были личные причины не любить дуэли. В одной из них его отец отправил противника на тот свет, в другой погиб его старший брат. Февральский эдикт 1626 года предусматривал тяжелую кару в отношении дуэлянтов[41]. Вызов на дуэль влек за собой потерю должности, конфискацию половины имущества преступника и изгнание на три года. Дуэль, не повлекшая смертельного исхода, наказывалась утратой привилегированного положения, навлекала позор на дуэлянтов или даже смертную казнь; дуэль со смертельным исходом подпадала под статью об оскорблении его величества. Именно в знак протеста против этого эдикта победитель в двадцати двух дуэлях граф де Бутевиль затеял 14 мая 1677 года на королевской площади дуэль, в которой участвовало шесть человек. Один из них, известный дуэлянт Бюсси д’Амбуаз, был убит, а другой из участников тяжело ранен. Бутевиль и его двоюродный брат де Шапель, также участвовавший в дуэли, бежали из Парижа, однако скоро были схвачены и брошены в Бастилию[42]. Между тем Бутевиль был не простым дуэлянтом: он принадлежал к прославленному роду Монморанси-Люксембург, вследствие чего суд над ним мог иметь большое политическое значение.

Герцог Монморанси и принц Конде, равно как графиня де Бутевиль и некоторые другие аристократки, взывали к королю с просьбой проявить милосердие. Говоря о графине, бывшей на третьем месяце беременности, Людовик XIII заметил: «Мне жаль женщину, но я обязан защитить мое достоинство». Вследствие этого Бутевиль и его двоюродный брат были казнены 22 июня 1627 года, как предписывал закон, на Гревской площади[43]. Рассуждая по поводу этого события, Ришелье писал: «Невозможно для человека с благородным сердцем не испытать симпатии к несчастному молодому дворянину, чья юность и мужество вызывает глубокое сострадание». Однако реки крови, которую проливала знать, участвуя в дуэлях, дали кардиналу силы превозмочь свои чувства и укрепить короля в решимости действовать в интересах государства. Смерть Бутевиля настолько потрясла общественное мнение, что Ришелье использовал всю мощь пропагандистской машины, чтобы оправдать ее. Исходивший из официальных кругов памфлет, озаглавленный «Les Paroles de la France a la noblesse fransaise», оценивал дуэли как оскорбление Бога, короля и французской нации. Другой памфлет, в виде письма от жителя Голландии, доказывал, что дуэли представителей французской знати на руку главному врагу Франции — Испании. В то время как они умерщвляют друг друга, Испания готовится захватить мировое лидерство. В третьем памфлете призрак Бутевиля советовал своим прежним товарищам не следовать его примеру: «Учитесь на моем примере, извлеките пользу из моей гибели и откажитесь от пагубного обычая драться на дуэли, который фурии принесли из глубин ада, для того чтобы развратить души, уничтожить тела и ослабить королевство в интересах его врагов».

Насколько же Ришелье преуспел в искоренении дуэлей? Его «Мемуары» позволяют думать, что он и король одержали заметную победу над аристократией. Возможно, какое-то время это было действительно так. В течение нескольких лет, последовавших за казнью Бутевиля, в «Mercure françois» не встречалось упоминаний о дуэлях. Но уже к 1629 году Ришелье выговаривал его величеству за слабость, допущенную им в применении законов, в особенности эдикта о дуэлях. В последующее десятилетие дуэли при дворе возобновились. В 1631 году Монморанси и Шеврез обнажили шпаги в королевском парке в Монсо. Их быстро разняли и отправили в деревню. Но уже через несколько недель они были при дворе. В мае 1634 года Людовик XIII возобновил эдикт 1626 года, сожалея, что «злоупотребление вновь оказалось сильнее закона». Новая кровопролитная дуэль произошла в 1638 году и еще одна — с куда большим числом жертв — в феврале 1639 года. Сознавая тщетность наказаний, Людовик помиловал дуэлянтов в 1638 и 1640. годах. В конце жизни Ришелье вновь пришлось столкнуться с проблемой дуэлей. Он написал о ней в «Политическом завещании» и добился принятия нового закона против дуэлей, опубликованного после его смерти в 1643 году. В преамбуле говорилось, что ни милосердие, ни суровость не могли противостоять этому злу. Таким образом, Ришелье нельзя приписывать честь окончательного искоренения дуэлей. На собрании нотаблей 1626–1627 годов Ришелье попытался усилить контроль над знатью со стороны короля. Мятежи аристократов заняли важное место в повестке собрания нотаблей.

2 декабря Ришелье и Марильяк поспорили о наиболее действенных мерах искоренения мятежей. Марильяк разъяснял, что даже если вина доказана, как в случае с Шале, поступать так, как поступили с ним, не всегда правильно. В отсутствие доказательств королевская власть была вправе действовать на основании предположения. Ришелье заявил, что расходы, необходимые для безопасности государства, полностью оправданны, даже когда нужна строжайшая экономия средств. Чтобы обеспечить поддержку со стороны нотаблей, он предложил уменьшить штрафы за правонарушения, компенсировав денежные подери более оперативным их взиманием. Однако вызывает сомнение, помышлял ли он и в самом деле о какой-либо снисходительности. Пометки на полях предложенных мер показывают его действительное мнение. по этому вопросу: «Короли остаются королями лишь до тех пор, пока их власть признана и они оказывают свое покровительство подданным. Они и не в состояния обеспечить это, если подданные не пребывают в строжайшем повиновении, ибо любое неповиновение, даже одного лица, может, привести к результатам, которые окажут воздействие на общество. Повиновение является главным качеством подданного».

После продолжительных дискуссий нотабли согласились со всеми предложениями кардинала, включая предложение о разрушении замков, находящихся вдали от границ, впрочем, все документы, исходившие от Ришелье во время заседания нотаблей, были враждебны интересам знати. В «Кодекс Мишо», согласно пространной рекомендации[44] Второго Сословия, был включен ряд уступок. В них проявилась искренняя озабоченность бедственным положением знати. Но кардинал не допускал мысли о том, чтобы позволить ей вмешиваться в дела государства. Политика была исключительной прерогативой короля и его министров.

В январе 1629 года, за пять месяцев до заключения мира в Але, ознаменовавшего окончательное подчинение гугенотов короне, Ришелье подал королю важный меморандум, предлагавший способы усиления его власти во внутриполитических и международных делах. Надзор за представителями знатнейших фамилий и сведение к минимуму их антигосударственной деятельности были для кардинала в числе важнейших дел. Он подходил к решению этой проблемы с большой осторожностью. Что касается Monsieur, то он посоветовал королю удовлетворить по возможности все его притязания, не нанося, однако, ущерба государству. Ему следовало оказывать благосклонность грандам[45] и, в случае необходимости, помогать им, с тем чтобы удержать их от перехода на службу к другому государю. В то же время Людовику было нужно форсировать усилия, чтобы провести в жизнь свои законы. Преступления против государства надо было наказывать с величайшей решимостью, иначе государство не смогло бы существовать. «День Одураченных» при всей своей жизненной важности для укрепления позиций Ришелье у кормила государства не положил предела аристократическим заговорам, направленным на его низвержение.

Они плелись вплоть до последних месяцев его правления. Даже после побега за границу в 1631 году Мария Медичи и Гастон Орлеанский пользовались сочувствием многих представителей знати во Франции. Они оказались способны наносить ущерб как власти Людовика над подданными, так и его отношениям с иностранными державами. В качестве наследника престола Monsieur располагал большим, хотя и довольно робким, числом сторонников внутри королевства. Общественное мнение Франции было резко поляризовано относительно справедливости добровольного изгнания Гастона и его матери. В течение 1631 года в Париже появилось множество памфлетов в их поддержку. 30 марта Людовик выпустил декларацию, объявлявшую всех посоветовавших его брату покинуть королевство, последовавших за ним в изгнание или собиравших войска от его имени виновными в оскорблении величества. Со своей стороны, Гастон опубликовал 1 апреля письмо королю, в котором оправдывал свое бегство дурным отношением к себе и королеве-матери. Вслед за ним, 30 апреля появилось куда более пространное письмо, которое обычно называют манифестом Гастона Орлеанского, возложившее всю ответственность за беды, переживаемые Францией, на Ришелье. Логическим ответом на это обвинение явилось то, что политика кардинала была государственной политикой лишь потому, что король одобрил ее. Таким, в сущности, и был ответ короля Гастону: критика, которой он подверг политику короля, не заслуживает подобного ответа. Король, однако, хотел внести ясность в один вопрос: «Мне хорошо известны качества и талант людей, чьими услугами я пользуюсь, и, по милости Божией, я разбираюсь в своих делах лучше, нежели те, кто по ошибке пытается вмешиваться в их обсуждение. Ни вы, ни они не в праве обсуждать мои действия или действия тех лиц, которые состоят у меня на службе. У вас нет власти над ними: напротив, только я могу распорядиться о наказании ваших сторонников в том случае, если они будут поступать неправильно».

Одной из главных жертв «Дня Одураченных» был маршал Луи де Марильяк, который в качестве командующего французской армией в Италии вполне мог привести войска во Францию и поднять мятеж. Нет ни малейших свидетельств, что подобная идея когда-либо приходила ему в голову, однако Ришелье решил не рисковать. Маршал был арестован и доставлен во Францию, чтобы предстать, перед особым судом. Судьи были тщательно отобраны самим Ришелье, и когда они выказали нежелание осудить маршала, он перевел заседания суда в свой дом в Рюэле, вне всякого сомнения, чтобы запугать их. Исход процесса, невзирая на мужественную защиту маршала, был очевиден. 8 мая 1632 года он был приговорен к смертной казни и двумя днями позже обезглавлен на Гревской площади. Замечательно то, что все документы судебного процесса по королевскому приказу были уничтожены. Казнь Марильяка должна была стать примером для тех, кто пожелал бы бросить вызов власти Ришелье. Она сослужила бы лучшую службу, если бы маршал не был невинной жертвой. Явная несправедливость к нему возбудила чувства глубокого негодования в отношении кардинала. Один из памфлетистов Марии Медичи, Шантелуб, выразил широко распространенное мнение, написав следующие строки: «Ныне всеми признано справедливым заключать в тюрьму любого вследствие желания фаворита (ибо всем известно, что эти акты исходят не от короля): Любое подозрение является причиной для тюремного заключения; любое заключение под стражу санкционируется судьями. Любой предлог используется для доказательства преступления. Каждое преступление подлежит наказанию. Каждый приговор, как правило, является смертным приговором. Любой вызвавший недовольство фаворита заключается в тюрьму, и каждый находящийся в тюрьме может быть казнен, для того чтобы оправдать его арест. Чьи же это максимы, государства или преисподней?».

Социальный статут Марильяка был не очень высок. То же самое нельзя сказать о следующей, более важной жертве кардинала — Анри, герцоге де Монморанси. Он принадлежал к одному из знатнейших домов, давших Франции в течение столетий пять коннетаблей, двух магистров, семь маршалов, пять адмиралов и двух великих камергеров. Анри был принцем крови, крестником Генриха IV и зятем принца Конде. В качестве губернатора Лангедока жил почти как король на юге Франции. Вообще-то он был, разумеется, опасен, так как его провинция граничила с главным врагом Франции из числа иностранных держав — Испанией. Однако в течение долгого времени его лояльность не вызывала сомнений. Ему не понравилось, когда Ришелье освободил его от должности Адмирала Франции. Он не мог также приветствовать казнь своего двоюродного брата Бутевиля. Однако их отношения с кардиналом оставались достаточно дружескими и позже. В сентябре 1630 года он предложил Ришелье убежище в Лангедоке, когда безопасность того была под угрозой в связи с тяжелой болезнью Людовика XIII. Но в 1631 году в Лангедоке начались серьезные волнения вследствие попыток Ришелье ввести elus (избранных) в провинции, шаг, вызвавший глубокое недовольство местных органов сословного представительства, воспринявшего его как нарушение своих старинных привилегий. Монморанси не возражал против elus, но начал переговоры с целью достигнуть компромисса для обеих сторон. Остановились на том, чтобы уполномоченные короля не надзирали за сбором части налогов, которые могли взиматься лишь с согласия местных властей. Но в провинции сохранялось достаточно поводов для беспокойства, которыми могли бы воспользоваться королева-мать и Гастон Орлеанский, чтобы возбудить недовольство правительством. Монморанси испытал на себе сильное давление со стороны епископа Альби и прочих местных сторонников коронованных изгнанников, требовавших оказать им поддержку. Герцогу сообщили, что вскоре Гастон будет готов выступит во главе армии, субсидируемой Испанией и герцогом Лотарингским. К июлю 1632 года он решил доверить свою судьбу Monsieur. Риск примкнуть к Гастону был очень велик, и Монморанси поговаривал, что перейдет на службу к Густаву-Адольфу[46], если заговор потерпит провал.

В середине июня 1632 года Гастон Орлеанский вступил на территорию Франции из Люксембурга во главе маленькой армии и затем двинулся на юг, чтобы соединиться с Монморанси в Лангедоке. Он издал прокламацию, в которой заявлял о своей лояльности по отношению к королю, призывая в то же время всех французов освободиться от тиранической власти кардинала. Ришелье осуждался как «нарушитель общественного мира, враг короля и королевской фамилии, разрушитель государства, незаконно захвативший в свои руки важнейшие должности в королевстве, тиран в отношении большого числа знатных особ, а также всего французского народа, страдающего под его бременем».[47]

Гастон рассчитывал, что Дижон откроет перед ним свои ворота, но этого не произошло. Тем временем Монморанси бросил вызов, приказав арестовать королевских уполномоченных в Лангедоке. 22 июля Штаты призвали его слиться с ними в «единый союз, для того чтобы послужить королю и облегчить положение провинции». В действительности это означало объявление гражданской войны. 12 августа Людовик осудил всех, кто оказал Гастону прямую или косвенную поддержку, как мятежников, виновных в оскорблении величества.

1 сентября Монморанси и Гастон, силы которых к тому времени уже объединились, встретились с армией короля под командованием маршала Шомбера при Кастельнодари. Последовал непродолжительный бой, в ходе которого Монморанси был тяжело ранен и взят в плен. Этот факт сильно озадачил Ришелье. Герцог был, безусловно, виновен в государственной измене и ничто кроме его смерти не могло согласовываться со строжайшими критериями кардинала относительно того, как следует поддерживать порядок в стране. Но, поскольку он принадлежал к одной из самых знатных семей, суд и казнь были чреваты взрывом возмущения среди людей его круга. По закону герцог мог настаивать на том, чтобы его судили пэры в Парижском парламенте, однако суд прошел в стенах Тулузского парламента. Когда интересы государства находились под угрозой, у Ришелье не было времени на соблюдение юридических норм. Во Франции и за ее пределами были приняты все меры, чтобы добиться изменения приговора Монморанси[48]. Ходатаи в его пользу указывали на то, что он еще молод и способен оказать важные услуги королю. Перед дворцом архиепископа, где в то время находился король, собралась толпа, скандируя: «Простите его! Простите его, проявите к нему снисхождение!» Даже капитан гвардейцев короля, пав на колена перед Людовиком, умолял его проявить милосердие. Но король лишь огрызнулся в ответ: «Его нельзя простить. Он должен умереть». Монморанси, последний из своего рода, был в итоге казнен во дворе тулузской ратуши. Он очень мужественно держался до самого конца.

Тем временем в Безье Гастон Орлеанский и король пришли к соглашению, но уже 6 ноября, неделю спустя после казни Монморанси, Monsieur покинул королевство под тем предлогом, что был обманут.

Он подписал соглашение в Безье, по его словам, надеясь спасти жизнь Монморанси. То, что эта надежда не сбылась, запятнало его честь. Людовик заявил, что смерть герцога, учитывая его преступление, была вполне оправданной. Он был преисполнен решимости не допустить гибели своих поданных вследствие «этих жалких мятежей». В начале 1633 года Ришелье добился осуждения сторонников Гастона внутри страны. Парламент Дижона признал их виновными в оскорблении величества. Их имущество конфисковали 4 в связи с отсутствием приговоренных казнили их чучела.

19 января королевская декларация ужесточила существующее законодательство в отношении чиновников, виновных в оскорблении его величества. Метили в ле Куаньо, президента Парижского парламента, постоянно сопровождавшего Monsieur в изгнание. Со временем, однако, стало ясно, что Гастона нельзя побудить вернуться назад столь жестокими мерами. Поэтому Ришелье изменил свою тактику. 16 января 1634 года Людовик XIII пообещал Гастону и его друзьям, исключая ле Куаньо и нескольких других лиц, амнистию в том случае, если они возвратятся во Францию в течение трех месяцев. В начале октября Гастон и многие из его сторонников, намыкавшись в изгнании, явились во Францию. Примирение Людовика XIII и Гастона произошло в Сен-Жермен-ан-Ле 21 октября, причем имела место трогательная сцена[49]. Пюилорен, сыгравший главную роль в тайных переговорах, приведших к этому событию, был прощен. До конца октября Людовик предал забвению все враждебные действия Гастона и за исключением ле Куаньо помиловал всех, кто разделил с ним изгнание. Им были возврашены имущество, должности и титулы. Гастон и Ришелье, по крайней мере публично, также пошли на мировую. Но кардинал по-прежнему зорко присматривал за действиями Monsieur, в случае необходимости не скупясь на выговоры. После объявления Францией войны Испании в мае 1635 года Ришелье установил еще более строгий надзор за французской знатью. В случае любого, даже самого слабого намека на преступные намерения следовало действовать безотлагательно, не слишком заботясь о соблюдении буквы закона. Одной из первых жертв Ришелье в военное время стал Луи Клозель, сеньор де ла Рош, попытавшийся подкупить герцога де Роана, командовавшего французскими войсками в Вальтелиие, чтобы склонить его на сторону Испании. Однако Роан велел схватить Клозеля и сообщил о случившемся Ришелье, который принял личное участие в расследовании обвинения. В октябре 1635 года в его отсутствие на заседании суда он был признан виновным и в ноябре подвергнут пыткам и. казнен. Кардинал утверждал, что выходившие за рамки закона меры, примененные к Клозелю, оправданы тем, что тот угрожал безопасности государства. Другой аристократ, Адриен де Монлюк граф де Крамель оказался более счастлив. Он всего лишь выражал пораженческие настроения и умолял короля заключить мир. Ришелье, опасаясь его влияния на короля, без, каких-либо обвинений бросил графа в Бастилию. «Если не остановить клики, — писал он королю, — уничтожая их в зародыше, пока они еще настолько слабы, что те, кто не знает их характера, не могут понять, чего следует ждать от них, то, окрепнув, они настолько умножатся, что позже невозможно будет противостоять их силе». Как всегда, Ришелье выступал могущественным адвокатом превентивного удара. Крамель оставался в тюрьме до самой смерти Ришелье.

Летом 1638 года кардинал испытал потрясение, узнав, что французская армия, осаждавшая Фонтараби, наголову разгромлена испанцами. Его огорчение превратилось в гнев, когда он обнаружил, что всему виной проявленная нерадивость. Принц Конде во всем обвинил герцога де ла Валетта, упорно отказывавшегося штурмовать Фонтараби, даже когда в ее стенах была пробита брешь. Как уверяли, герцог сказал, что поскольку сам платит своим войскам, то должен беречь жизнь солдат. Заметили, что он даже улыбался во время отступления. Вместо того чтобы опровергнуть эти обвинения, ла Валетт бежал в Англию, где и оставался вплоть до смерти Ришелье. Тем временем кардинал решил примерно наказать его. Согласно обычаю, тот подлежал суду пэров в стенах Парижского парламента; вместо этого в Сен-Жермен-ан-Ле был учрежден особый суд под председательством канцлера Сегье, на которого можно было положиться, чтобы обрести обвинительный приговор. Когда первый президент парламента высказал протест, Людовик XIII немедленно поставил его на место: «Я желаю, чтобы мне повиновались, — сказал он, — и хочу, чтобы вы поняли: все привилегии основываются на дурных обычаях. Я не хочу даже слышать о них». В конце концов ла Валетт был признан виновным в государственной измене и 8 июня его чучело подверглось казни на Гревской площади.

Аристократическая оппозиция Ришелье, однако, продолжала существовать до самой его смерти. В 1642 году серьезной угрозой его власти стал королевский фаворит Анри Куаффье де Рузе, маркиз де Сен-Мар, которого он сам представил Людовику. В то время кардинал полагал, что красивый молодой человек сможет став фаворитом, удовлетворить духовные запросы короля, не представляя угрозы собственным позициям министра. Однако Сен-Мар обладал политическими амбициями, которые вышли на передний план, когда он окончательно вскружил голову королю. В девятнадцать лет он удостоился должности Grand Ecuyer de France (главного конюшего) — отсюда и пошло прозвище «Господин Главный», по которому его узнавали при дворе. Хотя Людовик и был увлечен им, он видел его недостатки и время от времени пенял ему за расточительность и распутный образ жизни. Отношения между королем и Сен-Маром прерывались бурными вспышками гнева, напоминающими размолвки «любовников». Временами Ришелье приходилось вмешиваться, к немалому раздражению Сен-Мара, который пришел к мысли о том, что его влияние на короля лишь усилится, если кардинал уйдет в отставку. Он ловко пытался отдалить Людовика от Ришелье, воспользовавшись разочарованием короля войной, при несшей столько страданий его подданным. Он умолял Людовика взять на себя ответственность за внеш нюю политику Франции. Вполне вероятно, что начале 1630-х годов за спиной Ришелье Людовиь пытался достичь соглашения с Испанией. Теперь казалось, что он готов попытаться сделать это опять. Широкое распространение приобрело мнение, что Ришелье никогда не заключит мир, ибо благодаря войне он становился совершенно необходим королю.

Содействуя заключению мира, Сен-Мар рассматривал себя выразителем национальных интересов Франции. Он мог рассчитывать на поддержку Гастона Орлеанского и его друзей. Среди них был герцог де Буйон, сеньор Седана, и Франсуа де Ту, сын знаменитого историка, носившего то же имя, который выполнял роль посредника. Заговорщики отправили и Испанию своего эмиссара с проектом мирного договора. Они обещали поддержать испанское вторжение во Францию в обмен на военную и финансовую по мощь. Их явной целью было низвержение Ришелье, за тем они предполагали заключить мир с Испанией на основе взаимного возвращения завоеванных территорий. В то же время Франция должна была оставит! на произвол судьбы своих протестантских союзников 13 марта 1642 года был подписан договор с Оливаресом[50]. Убийство Ришелье, возможно, также планировалось Сен-Маром, хотя сам он всегда отрицал это. Согласно мемуарам Монгла, Сен-Мар до смерти напугал Людовика XIII, предложив убить кардинала. Король высказался против, так как это могло привести к его отлучению от церкви. Мемуары не могут считаться непреложной истиной, но письмо, впоследствии написанное королем канцлеру Сегье, дает представление о том, что верность короля Ришелье отнюдь не была непоколебимой. Он признавался, что временами выражал недовольство кардиналом и разрешал Сен-Мару откровенно высказывать свое мнение. «Но, — писал Людовик, — когда он зашел столь далеко и сказал мне, что пришло время избавиться от моего названого брата, и предложил себя для исполнения, я пришел в ужас и содрогнулся от его злокозненных мыслей».

Каким образом Ришелье раскрыл заговор — не вполне ясно. Возможно, донесли его многочисленные шпионы, но, вполне вероятно, он был выдан ему королевой Анной Австрийской, которую заговорщики посвятили в суть дела на ранней стадии.

Текст Испанского договора, безусловно, попал в руки кардинала. К 11 июня он располагал достаточным числом доказательств, чтобы действовать против заговорщиков. Людовик XIII узнал о заговоре в Нарбоне днем позже. Порядком расстроенный этой новостью, он приказал арестовать Сен-Мара, де Ту и Буйона. Что касается Гастона Орлеанского, тому было обещано королевское прощение при условии, что он откроет все, что знает. К 7 июля он признал свое соучастие в заговоре, но всю вину за происшедшее возложил на Сен-Мара. Буйон сумел договориться с королем, согласившись передать Седан под власть Франции.

Главные заговорщики Сен-Мар и де Ту предстали перед специальным судом в Лионе под председательством Сегье. Ришелье внимательно следил за судебным процессом из дома, находящегося неподалеку от здания суда. 12 сентября оба обвиняемых были признаны виновными в государственной измене и приговорены к смертной казни. Кардинал хотел, чтобы Сен-Мара после пыток допросили еще раз, объявив приговор, но судьи избавили его от этого жестокого испытания, после того как он уверил их, что ему больше не в чем сознаться. В тот же день он и де Ту были доставлены в карете на Плас-де-Терро, где при огромном скоплении народа были обезглавлены. Как и в случае с Шале, казнь доверили совершить «любителю». «Господин Главный, — писал Ришелье, — встретил смерть с достоинством и неким притворным презрением к ней, он был высокомерен даже на эшафоте… Господин де Ту встретил смерть с куда меньшим спокойствием, продемонстрировав, однако, глубокую набожность и смирение».

С главными заговорщиками было покончено, но Ришелье не был уверен в отношении к себе короля. Людовик не был столь безгрешен, как ему того хотелось бы. Буйон верил, что Сен-Мар сблизился с ним с согласия короля, в то время как де Ту утверждал, что он вел переговоры с Испанией с одобрения Людовика. Кардиналу были нужны гарантии того, что его положение не подвергнется вновь никакому риску. Угрожая своей отставкой, он добился от короля увольнения четырех его гвардейцев, тесно связанных с Сен-Маром. Король также дал письменное обещание не приближать к себе никого, не принадлежащего к членам совета. Людовик поддержал мнение Ришелье по политическим вопросам: он собирался отвергнуть любой мирный договор, который мог лишить Францию ее завоеваний. Но если внешне король и кардинал находились в добром согласии, то их личные отношения значительно ухудшились в результате «дела Сен-Мара». Последнее письмо Людовика кардиналу неприятно поражает своим ледяным тоном.

4 декабря Ришелье умер. В течение нескольких месяцев, до 14 мая 1643 года, Людовик XIII правил самостоятельно. Он всех удивил, сохранив на прежних должностях сподвижников кардинала и придерживаясь его политики. Однако в отношении к знати проявилось больше милосердия. Так, он разрешил вернуться домой именитым изгнанникам и освободил узников Бастилии. Видные деятели прошлого, герцог де Вандом и граф де Крамель в их числе, вновь появились на политической сцене. Гастон Орлеанский прибыл в Блуа, чтобы занять свое место при дворе. По свидетельству Ларошфуко, двор был полон «всеми, кто подвергся гонениям при кардинале Ришелье». Многих обуревало сильное желание отомстить: эти люди хотели вернуть свое прежнее положение и лишить родственников и друзей Ришелье имущества и должностей. Подмостки для нового всплеска аристократических мятежей были готовы, возникшая шесть лет спустя «Фронда принцев» показала, что успех Ришелье в усмирении грандов был весьма недолговременным. Программа «фрондеров» 1649 года была, в сущности, той же самой, что и заговорщиков 1642 года. И те и другие хотели добиться отставки первого министра короля (в данном случае Мазарини) и заключить мир с Испанией. Но более всего они желали изменить тенденцию последних лет, которая лишала их того, что они рассматривали как свое законное право быть «естественными» советниками короля.