Родник пробивает камни

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Владимир впервые в жизни почувствовал, как может болеть сердце. Сжимает его что-то, стискивает, и оно щемит, как перед бедой. После звонка из ресторана прошло уже полтора часа, а Светланы все не было. За окном глухо и монотонно гудел ливневый дождь. Ослепительные вспышки молнии так озаряли небо, улицу и вливающиеся в нее притихшие переулки, что на противоположной стороне на какие-то доли секунд отчетливо прорисовывались вывески на магазинах. Внизу, на тротуарах, не видно ни души. Лишь редкие легковые автомобили да последние, почти пустые троллейбусы, упруго рассекая тупой грудью дождевую завесу, продирались к своим гаражам и ночным стойбищам-паркам.

Владимир стоял у распахнутого окна и взглядом провожал каждую машину, которая смогла бы свернуть под арку дома. «Ну, сверни же, сверни сюда», — мысленно молил он, когда ему казалось, что это наконец та самая машина, в которой едет Светлана. Но все машины проходили мимо. «Волги» Кораблинова все не было и не было. А он ждал именно ее, черную кораблиновскую «Волгу». Сергей Стратонович сам великолепно сидел за рулем и редко к институту подъезжал на такси.

— Что ты там увидишь, в этой тьме кромешной? — стараясь чем-нибудь успокоить Владимира, спросила Капитолина Алексеевна. — Не размокнет, не сахарная.

— Жду черную «Волгу» Кораблинова. — Владимир бросал слова, как обрезки жести.

— Не думаю, чтоб он был на своей. Вряд ли Сережка рискнет после ужина в ресторане сесть за руль. Судя по телефонному разговору, он был хорош уже час назад.

— Не час, а почти два часа…

— Слабоваты у тебя нервишки, Володенька. Не представляю, с какой частотой билось твое сердечко на Даманском. — И, чувствуя, что перехлестнула в чем-то, задев не самое легкое место в его биографии, тут же решила смягчить свои слова укором старшего в адрес младшего: — Да будь же ты наконец мужчиной. Поглядись в зеркало — на тебе лица нет.

Владимир посмотрел на Капитолину Алексеевну, и ему от души хотелось сказать ей: «Старая московская стерва!.. Тебе бы сводницей быть в прежние времена, а не женой прославленного генерала!»

Подумал одно, а сказал другое:

— Наверное, они приедут на такси.

И отошел от окна.

— Господи! Сколько бы я отдала сейчас, чтобы хотя через щелочку, одним глазком видеть их лица, слышать их голоса, их разговор, — со щемящей тоской в голосе проговорила Капитолина Алексеевна и прикрыла створку окна.

— Зря вы все это затеяли, Капитолина Алексеевна… Все идет не так, не так…

— Если она с Кораблиновым, на ее голове не упадет и волоса. В этом я уверена.

И все-таки Владимир чувствовал, что в словах ее звучало скрытое волнение. И это передавалось ему и усиливало его тревогу.

— Но ведь ночь уже… Как же она будет добираться до дома? И такой ливень… А она в туфельках и в платьице. Даже зонта не взяла.

— Голубчик сизый, ты должен радоваться, что Кораблинов не прогнал ее. Значит, идет серьезная беседа.

— Серьезная беседа!.. — Владимир желчно усмехнулся. — Слышал я от других, какие серьезные беседы ведет Сергей Стратонович, когда он за день посетит три-четыре ресторана.

— Побереги свои нервы. Они пригодятся тебе для твоей большой роли.

— Если через десять минут она не приедет, я поеду в ресторан!

— Ты сделаешь величайшую глупость!

Владимир решительно подошел к телефону и набрал номер квартиры Кораблинова.

— Серафима Ивановна?.. Здравствуйте… Это Володя… Путинцев. Да, да… Очень, очень извиняюсь за поздний звонок. Прошу вас, позовите, пожалуйста, Сергея Стратоновича, если он не спит… Что?.. — Взгляд Владимира тревожно застыл на одной точке. — Как, до сих пор все еще на студии?.. Хорошо, спасибо… — Закрыв глаза, он долго кивал головой, потом каким-то сразу осевшим голосом, с расстановкой проговорил: — До свидания. — Рука его медленно, толчками, опустила трубку на рычажки. На Капитолину Алексеевну Владимир смотрел так, словно не видел ее.

— Ну и конспиратор, чертяка, до сих пор вкручивает шарики своему Грохольчику. Нет, ничего его не исправит. Каким был, таким и остался. Ишь ты, на студии. Ведет съемочки-окаемочки. — Но, заметив в лице Владимира какое-то странное выражение, спросила: — Что она такое бухнула тебе, что ты застыл как истукан? Она отмочит, она на это дело мастер, уж кого-кого, а Симочку-то я знаю.

Не шелохнувшись и не отнимая руки от телефонной трубки, намертво зажатой в ней, Владимир ответил:

— Серафима Ивановна сказала, что полчаса назад Сергей Стратонович звонил домой и предупредил, что у него ночные съемки и что после съемок он проедет прямо на дачу.

Капитолина Алексеевна хотела что-то сказать, но в передней раздался продолжительный и резкий звонок.

Владимир вздрогнул и кинулся в коридор. Дрожащими пальцами он не сразу открыл защелку замка. Но это была не Светлана.

Пришел Брылев.

— Заглянул на огонек. Вымок до последней нитки.

Покряхтывая, он зябко потоптался на резиновом рубчатом коврике и, неловко раскрылившись, с трудом стащил с себя мокрый пиджак, повесил его в уголке передней на трость, присел на низенький стульчик и принялся разуваться.

При виде жалкого, продрогшего Брылева, с обшарпанных брюк которого на паркет мутными струйками стекала вода, Капитолина Алексеевна, ничего не сказав, прошла в спальню и через минуту вернулась со старыми брюками Дмитрия Петровича и рубашкой с короткими рукавами.

— На, горемыка!.. А то всю квартиру затопишь.

Стараясь ступать на носках, оставляя на полу мокрые следы, Корней Карпович прошел в ванную.

Владимиру странно было видеть Брылева в этом необычном для него одеянии, когда он, босой, длиннорукий, появился в столовой.

— Чем не Лев Яшин?.. Нет только футбольных ворот, — съязвила Капитолина Алексеевна.

Шутке никто не рассмеялся.

— Сегодня во втором акте уронил поднос и разбил три тарелки. — Брылев огляделся. — А где же Светлана? Спит?

— Нет ее, — глухо ответил Владимир.

— Где же она?

— Будешь много знать, Корнеюшка, перестанешь стариться, — поджав губы, Капитолина Алексеевна вышла в коридор, но тут же вернулась. Она принесла Брылеву тапочки и сухие носки и молча бросила их к его ногам.

— Ты гений, Капелька. А если еще рюмашку найдешь, то соглашусь с любой нелепостью, которую ты изречешь в этом календарном году.

— И не думай.

Брылев безнадежно махнул ей вслед рукой.

— Как была ты, Капитолина, жестокой Клеопатрой, так ею и осталась.

Он сходил в коридор, достал из мокрого пиджака портсигар, трубку и вернулся в столовую.

Вспышка молнии ослепительно ярко осветила комнату. Где-то совсем близко прокатился гром.

— Так вот, Володя, вчера мы начали серьезный разговор и не довели его до конца. Честно сказать, расшевелил ты мою душу. А уж если расшевелил, то выслушай. Роль рязанского мужика в своем фильме Провоторов по совету Кораблинова дал Демиховскому. А ты знаешь, почему он отдал эту роль ему? Думаешь, из-за каких-то особых творческих соображений?

— Разве могут быть другие причины? — механически, рассеянно произнес Владимир. В эту минуту он думал о своем. Провоторов, Демиховский, рязанский мужик… Все эти имена рождались, как пустые звуки, и тут же умирали, как пустые звуки.

— Могут, Володенька, могут.

— Какие?

— У Демиховского связи. Да еще какие!.. Его сестрица замужем знаешь за кем?! О!.. Гора!.. Ну, а там, на большом Олимпе, виднее, кому какие роли играть. Одни из пьесы в пьесу кочуют главными, другие всю жизнь мельтешат в эпизодах. Ты почему такой взвинченный? То и дело смотришь на часы. Торопишься в свой ноев ковчег? Не бойся, дядя Сеня в любое время дня и ночи широко распахнет перед тобой двери вашей заводской «Астории». Святой он человек! Если бы фундамент здания коммунизма пришлось закладывать не из кирпичей, не из бетона и не из камней, а из крепких, надежных людей и люди сами пошли бы на это самопожертвование, то я уверен: дядя Сеня лег бы в этот фундамент материалом, который будет крепче бетона и камней. Да, да, да… Когда я с ним разговариваю, я отвожу душу и мне становится легче жить.

Владимир видел, что Брылев уже умащивался в свою любимую ладью — старик любил пофилософствовать. Но сейчас ему было не до Брылева и не до его мудрствования.

И снова за окном острыми изломами молния располосовала черное небо, а спустя две-три секунды от громового разряда глухо дрогнули стекла в окнах.

— Простите, Корней Карпович… Я должен вас покинуть. Уже поздно. Сегодня дядя Сеня сердитый. Может и не открыть дверь. Я позвоню. До свидания. — Владимир неслышно вышел в коридор, но как только он коснулся дверной защелки, из спальни, на ходу запахивая полы халата, вышла Капитолина Алексеевна.

Она остановила Владимира тревожным жестом всплеснутых рук. Подошла к нему вплотную и… О, сколько злости, пренебрежения всколыхнулось в ее взгляде.

— Ты не поедешь в ресторан!..

— Я поеду в ресторан!

— А ты не подумал о себе? Ведь это — Кораблинов.

— Я думаю о Светлане! О вашей любимой племяннице.

— Ты испортишь все, что мне стоило стольких бессонных ночей!..

На прощание Владимиру хотелось сказать Капитолине Алексеевне что-нибудь такое резкое, такое дерзкое, от чего бы ее передернуло, чтобы она наконец все-таки поняла, как неправа была со всей своей гаденькой и грязной авантюрой. Но что поделаешь — она родная тетка Светланы. И все-таки, ничего не сказав, он уйти не мог.

— Вы знали Кораблинова с сундучком гвоздей. Вы знали Кораблинова студентом. Но вы не знаете сегодняшнего Кораблинова. Он не позволит себе быть посмешищем и глупеньким мышонком в вашей самодельной мышеловке. На него ставили волчьи капканы… И если он в них попадался, то зубами перегрызал стальные дуги и уходил. Это во-первых. Во-вторых, из всех путей в искусство Кораблинов признает единственный.

— Какой же это единственный путь, если не секрет? — вызывающе подбоченясь, спросила Капитолина Алексеевна.

— Чистый! Только чистый!.. А вы, родная тетка… — Владимир чувствовал, что ему не хватает воздуха. И сердце… Снова его стиснули клещами. И это состояние крайнего раздражения и тревоги за Светлану наконец родило те слова, которые он не решился бы высказать минуту назад: — Вы толкаете Светлану на грязную и скользкую обходную тропинку, которая проходит через квартиры, свидания, рестораны… — Владимир говорил запальчиво, раздраженно, будто перед ним была не родная тетка любимой девушки, а склочная базарная баба. — Все это противно! Все это не так, как должно быть! Гадко!.. Мерзко!..

Звякнула дверная цепочка, щелкнула металлическая задвижка.

— Желаю вам спокойной ночи.

Эта отповедь огорошила Капитолину Алексеевну. Она пришла в себя только тогда, когда за Владимиром захлопнулась дверь лифта. В первую минуту она хотела было кинуться за ним вслед, догнать его в вестибюле и высказать этому дерзкому и распоясавшемуся молодому человеку такое, что навсегда бы закрыло ему дорогу в дом Светланы. Но, вовремя одумавшись и отдышавшись (не забыла даже прощупать пульс), она прошла в столовую и плотно закрыла окна.

Брылев полудремал в кресле, склонив голову на плечо.

— Ступай-ка ты, Корнеюшка, спать, — тихо вымолвила Капитолина Алексеевна.

— Куда? — встрепенулся Брылев.

— Как куда? Домой.

— Домой… — Он затрясся в горьком, глухом смехе. — Домой… Как это божественно звучит: дом… очаг… семья. Да, Капитолина, все это было! Было когда-то. А сейчас даже дочь родная, и та в Новый год не пришлет поздравительную открытку. А ведь я ее на руках носил. Ты никогда не была у меня?

— Не приглашал.

Теперь Капитолина Алексеевна пожалела, что прогоняет его под дождь. Но ей не хотелось высказывать этой жалости. Слышала от людей и даже где-то читала: жалость унижает человека.

— И не приглашу. С твоим давлением и сердцем в мои хоромы спускаться нельзя. Опасно. Вот подсохнут брюки и рубашка, я и уйду, Капитолинушка. Уйду обязательно. Я только Светлану подожду. Ты не бойся, я пойду домой, брошу свои старые кости на королевское ложе, а голову положу на верную подушку. А пока сохнут брюки, я немного подремлю в кресле. — Он закрыл глаза, и голова его толчками склонилась на грудь. Он даже не услышал, как через несколько минут в столовую вошла Капитолина Алексеевна.

— Что с тобой поделаешь, горюшко ты мое луковое? Только предупреждаю — больше не просить. Это последняя. Хоть на колени встань, не налью больше рюмки. — Она поднесла Брылеву стопку водки. Тот от неожиданности даже отпрянул на спинку кресла, по тут же встал и торжественно замер с протянутой рукой, в которой дрожала стопка.

— Капитолинушка! Я всегда говорил, что русская сцена в твоем лице потеряла драгоценную жемчужину. Ее украл твой муж. Твой прославленный в войну генерал. Так и скажи ему, что он великий вор. Это говорит Корней Брылев. Дай я тебя поцелую.

Капитолина Алексеевна подставила Брылеву щеку. Он поцеловал ее. И, как причастие, выпил стопку. Утер рот рукавом.

Он хотел было идти в ванную, чтобы одеться и отправиться домой, но его остановила Капитолина Алексеевна:

— Ты куда?

— Пора домой.

— Куда ты в такой ливень? Оставайся уж, только, ради бога, не вздумай курить ночью, а то, чего доброго, пожара наделаешь.

— Повинуюсь, Капелька, повинуюсь!.. Табак и трубку можешь положить себе под подушку.

— Нет уж, лучше ты сам дыши этой благодатью.

Капитолина Алексеевна скрылась в спальне, выключила свет и подошла к окну. Дождь уже почти кончился. Провожая взглядом каждую машину, она молила: «Господи, хотя бы эта завернула под арку… Неужели что-то могло случиться?»