Рождение Клеста

Чужая война

— Кто вы есть такие? Какой цель ваш визит?

Этот нихельский хлыщ был ненамного старше нас, а держался надутым индюком. Ну, конечно: не вшивый десятник, а уже старшина — это ж понимать надо! И не просто старшина, а старшина Стражи державы!

— В армию к вам идём наниматься, — ответил я.

Мы с Мальком снисходительно, сверху вниз, смотрели на этого великого начальника, даже не соизволя спешиться с наших лошадок. Но и он тоже не торопился дать команду поднять шлагбаум, закрывавший нам дорогу через мост. Парнишку явно покоробило, что у нас к нему пренебрежительное отношение, и он потребовал нашего полного досмотра. Это не добавило нам почтительности: у нас появилась возможность сойти наземь и поразмять ноги, пока трясли наш нехитрый багаж. Будь мы простыми мужиками, он бы или завернул нас назад, или бы деньгу вымогал, но с наёмниками связываться не решился: мало ли, как там дальше будет… вдруг пожалуемся кому?

— Мошно эхайт, — буркнул он так, как будто против своей воли прощал самых отъявленных висельников.

Мы заплатили положенный сбор и потрусили дальше, сразу же позабыв этого рьяного сторожевого пса.

В Нихелии улицы оказались чище и прямее, чем у нас дома. Вот, например, возле храма сидит нищий в синей рубашке, подаяние ожидает. Так у него, мерзавца, в бороде нет ни крошки, ни соринки, и не воняет от него немытым телом. Даже нищетой, как следует, не могут прикинуться! Так бы и врезал по его наглой, неголодной морде, да нельзя в чужой дом со своими порядками лезть…

В Нихелии наш язык мало кто знал, и из-за этого мы сильно мучились. В корчме рядом с границей мы выучили несколько самых нужных фраз типа «как проехать в столицу?», «где берут наёмников?», «сколько стоит?» и кое-что ещё, но одна из них вызывала или дикий хохот, или не менее дикий ужас всех, к кому мы с ней обращались. Потом, конечно, мы выяснили, что настоящий перевод звучал так: «Где тут можно получить любовь в задний проход?», а не то, что мы думали. Представьте себе чувства обывателей, к которым упорно лезут с этим вопросом, а особенно чувства лиц женского пола…

До места мы всё же добрались и получили на руки заветные «контракты» о своих правах и обязательствах от плешивого чиновника, корпевшего над кипами бумаг в городской комендатуре. По счастью, наш язык он знал превосходно и говорил почти без акцента, поэтому мы поторопились вызубрить ещё несколько нужных слов. С этими бумажками мы заявились в расположение воинской части, расположенной вне пределов городских стен — по понятным причинам определённого недоверия местного населения.

Грубый капрал небрежно изучил наши писульки, но зато очень подробно, на ломаном языке и энергичными жестами, объяснил нам, что место, где можно получить любовь в задний проход и даже в ротовую полость, находится именно здесь, и такую противоестественную любовь мы будем получать за любое нарушение местных законов и воинской дисциплины. Одним словом, мы сами пришли в тот же штрафной полк, отличного от нашего лишь тем, что нам тут хотя бы платили.

Если в нашей армии развязные наёмники ходили с полнейшей небрежностью, то тут сволочные нихельцы догадались ввести систему штрафов, и мы очень быстро оказались у Нихелии в должниках ещё до начала боёв. Но зато наш внешний вид стал такой, какой у нас дома никто и не видывал: хоть художнику позируй.

Нам было грех жаловаться: нам дали возможность взять в кредит неплохое оружие и доспехи, по вполне божеской цене. Не новенькое, конечно, но новое и стоит другие деньги. Поигрывая «иностранным» мечом, Малёк невольно пожаловался:

— Умеют же, гады, оружие делать для людей, как для себя.

Я в это время крутил копьё:

— Кошгарцы на нас явно не разорились… Никакого сравнения!

Я метнул копьё, как пилум, в деревянный щит-мишень — оно глубоко вонзилось почти в центр, в самый край намалёванного красного круга.

— Стареешь, — подколол меня Малёк. — С такого расстояния нужно попадать с завязанными глазами.

— Да, уж… тренировки запускать никак нельзя!

Режим в первые дни у нас сложился очень даже мягкий. Нужное количество наёмников ещё не набралось, и поэтому срок отправки казался неопределённым. Раз так, то нас свободно выпускали в город: только обязательно запишись у дежурного по лагерю — и топай, куда хочешь, — без выданного оружия и доспехов, само собой. Не вернёшься — что ж, значит, не очень-то и хотелось тебе заработать. Такие вояки не нужны: нет смысла тратить на них казённые деньги.

Однажды, когда мы с Мальком шагали по улице, оба такие в приподнятом настроении, — нас обогнала карета. Ну, подумаешь, — карета: эка невидаль. Но я ещё не был сыт чужеземными лицами, и поэтому присматривался ко всем мелочам: дворянским гербам, ангелочкам на фронтонах зданий, фасонам платья, манерам, пытался понимать чужой разговор, и поэтому не мог отвернуться, пытаясь угадать, что за шишка там едет.

«Повозка» оказалась чёрной, официальной. Я ожидал увидеть там бургомистра или хотя бы почтмейстера, но с нашей стороны там восседал мужчина благородного вида, с белым, пышным воротником — такие тут на работу не носят. Взгляд у него был такой расслабленный, скользящий, никак не свойственный чиновникам с их закостеневшими мозгами и лицами, словно бы деревянными. Его локоть свешивался наружу из незастеклённого окна дверцы, показывая добротную, незаношенную серую ткань камзола.

Этот взгляд мазнул по нам, внезапно загоревшись интересом, но вдруг, словно ожегшись, стал словно стеклянным и нарочито бездумным: пассажир отшатнулся вглубь кареты. Там сидел кто-то ещё: мы услышали неясный гул беседы, — и вот уже карета тарахтит по булыжной мостовой впереди нас.

Меня словно молния пронзила — я встал, как вкопанный, но тут же, вспыхнув, побежал вослед этому экипажу и запрыгнул сзади на багажное отделение. Но мой вес оказался велик: я уже давно вышел из мальчишеского возраста, и карета невольно присела под моей тяжестью. Кучер чертыхнулся, затормозил коней — я торопливо соскочил и зашагал назад, досадуя в душе, но тоже делая вид, что как будто ничего не делал. Возница сзади что-то пробормотал, я не оглянулся, и колёса снова ритмично застучали, — всё тише и тише.

— Что это было? — спросил меня ошарашенный друг.

— Да так… ты пассажира видел?

— Ну… мельком. А что?

— Узнал?

— Э-э-э-э-э… вряд ли.

— А ты помнишь овраг, когда мы в Гренплес топали?

— Ах, ты!.. Ну, блин! Точно — ОН!!! А я-то думаю…

— Вот то-то же!

— Шпион, точно шпион! Я так и знал! Вот, гадина! А давай мы его… того!

— А ты его адрес знаешь? Думаешь, нам его в ратуше скажут?

— А что же делать?!!

— Подумать надо…

А подумать было о чём. Например, о странных золотых монетах идеально круглой формы. В наших руках успели побывать и нихельские монеты — так вот, среди них я не нашёл ни одной, которую мог бы сравнить по правильности с монетами, щедро отсыпанными странным путником. Обработка ребра у них не дотягивала до «образца». Создавалось ощущение, что этот наш «приятель» — выходец из некой ну очень уж развитой заморской страны. Которая легко штампует монеты более лучшего качества, чем их делают в наших странах. Но что это за страна такая, и какой у неё интерес в наших делах???

Мои мысли были прерваны появлением в нашем лагере лейтенанта из Стражи державы. Я заметил, как физиономия нашего десятника вытянулась, когда он поглядел в его сторону. Мне это показалось удивительным: ну, приехал ещё один хлыщ, — правда, не расфуфыренный и не заносчивый. Прибыл верхом, как простой гонец, и одет по-простому, в серый облегающий камзол. Никаких наград на груди нет, только знаки различия на рукавах. Легко соскочил с седла, небрежно кивнув ординарцу штаба, который кинулся услужливо привязывать его лошадь. Придерживая рукой меч, зашагал в гостеприимно распахнутую дверь.

Меня поразили его глаза: умные, глубокие и бесконечно печальные, как будто бы он схоронил всех родственников. Лицо — узкое, и маленькие усики на нём.

— Ого, кто к нам пришёл… — протянул десятник.

— Подумаешь, лейтенант, — пожал я плечами. — «Почти что сотник». Невелика птица.

— Сопляк ты, — презрительно фыркнул тот в ответ. — Не лейтенант, агосподин лейтенант. Этот человек у нас в стране — самый главный среди «ночных сов».

— Что-о-о-о-о-о?!!! «Ночных сов»?! Не может быть…

У меня аж ноги подкосились. И это — самая главная «сова» Нихелии?!

— Значит, набор будет.

— А нам можно попробовать?

— Если жить не хочешь, то — ради бога.

На другой день начался этот самый отбор. Нам выделили поляну за лагерем, все командиры сидели на скамье, покрытой красным бархатом. Приехал даже важный бургомистр, ещё какие-то местные шишки и с ними — целый цветник щебечущих барышень, на которых мы взирали с жадным любопытством, капая слюной, а они как будто бы не замечали наших жадных, призывных, вожделенных взглядов: кабацкие шалавы нам изрядно приелись, и хотелось бы ягодок посвежее…

— Оп-ля! — присвистнул я. — Кто к нам приехал… Узнаёшь?

— Да я его в первый раз в жизни вижу! Важный гусь…

— Да я не об этом. Ты карету узнаёшь?

— ???

— Это ведь на ней тот самый хмырь ехал…

— !!!..

— А ОН умеет выбирать себе друзей…

Бургомистр о чём-то заговорил с командиром полка, а кисейные барышни стояли кучкой в сторонке, прикрываясь от солнца белыми зонтиками. Их мужчины прогуливались кругами, ведя меж собой светские беседы и покуривая трубочки. Вся эта компания явно составляла местную элиту, и все они хорошо друг друга знали.

Очень скоро стало понятно, почему к нам заявилось столько гостей: Лейтенант устроил попарные состязания между претендентами. В этих местах, удалённых от столицы, развлечения были нечастыми гостями, и аристократия не могла упустить такой великолепной возможности. Простой народ тоже притащился поглазеть, но поле загородили невысоким заборчиком, поставили охрану, и работяги смотрели на нас издалека.

Мне достался громила — настоящая ходячая картина «дикий варвар»: могучая шея, бритая голова, лицо в шрамах и с торжествующей ухмылкой. Само собой, у него имелся обоюдоострый топор, которым тот поигрывал, как невесомой игрушкой. Густая борода и вонючая безрукавка. Э, погоди, как так — топор?!! Мы тут что, будем играть с боевым оружием?!!

Оказалось, что да: всё было организовано не по-детски. И никаких тебе условий драться поосторожнее, без травм, как требовал наш Учитель, не желавший растерять учеников за неделю. Мы с Мальком на этом народном празднике выглядели как ходячее недоразумение: и возрастом мы тогда ещё не дотягивали, и трупов на нашей совести имелось явно поменьше, чем у иных участников. Я даже перекинулся парой слов со своим другом: мол, не погрешим ли мы против своей совести, участвуя в этих явно живодёрских состязаниях? — Учитель ведь не велел нам убивать людей просто так, ради самоутверждения. На что Малёк ответил: раз тут такие правила, то почему нет? видать, очень сильно ему хотелось подзаработать побольше…

Но неужели эти барышни, такие тонкие и изысканные, будут смотреть, как тут проливаются вёдра крови?! Вот этого мне никак было не понять. Да, их присутствие, как я почувствовал, определённо возбуждало наёмников, готовых рвать и метать ради их единственного благосклонного взгляда, но неужели они будут спокойно смотреть, как людей, живых людей, на их глазах будут потрошить, словно свиней на бойне?! — вот именно ЭТО мне казалось тогда непонятным и невероятным.

Но солнышко светило, и травка зеленела. Время подошло, и начальники дали отмашку на старт состязаний.

Зазвенело железо, послышались стоны и предсмертные вскрики. Очень мало кто проявил виртуозное мастерство во владении оружием: наёмники тупо рубились, надеясь, что противник окажется физически слабее или быстрее выдохнется. Но зато каждое ловкое движение поощрялось снисходительными аплодисментами уважаемых мужей и восторженными вздохами их женщин — жён, любовниц, сестёр или дочерей.

Поверженных бойцов быстро утаскивали за руки — за ноги, и выходила следующая пара. Я не мог не отметить про себя эту нихельскую педантичность и организованность; однако, пришёл и мой черёд.

Я, как человек неженатый, позволил себе покрасоваться перед нихельскими женщинами: я нарочно повернулся в их сторону, раскинул руки, словно желая обнять их всех и сразу, улыбнулся от уха до уха, поклонился и только тогда обратил свой снисходительный взор на своего «варвара». Эта нехитрая уловка сработала: мой противник, явно не специалист по тонкому обольщению, мгновенно рассвирепел, как кабан на весеннем гоне, и бросился на меня, сломя голову, замахнувшись своей страшной секирой.

Уйти от первого удара было делом несложным: я пригнулся, и смертельная сталь свистнула у меня поверх головы. А вот потом мне пришлось понервничать: мой противник рубил и сверху вниз, и справа-налево, и слева-направо. Причём, рубил так, что его не очень-то и заносило силой своего же удара: его удары шли по замкнутому контуру — вот, казалось бы, лезвие идёт вправо, но, завершив свой путь и описав дугу, возвращается назад. Топор этого «варвара» выписывал и круги, и восьмёрки, а я только и делал, что уворачивался, ивсе мои выпады походили скорее на жесты отчаяния, чтобы выиграть время, — несколько мгновений, чтобы перевести дух: противник либо отбивал их веерной отмашкой топора, или легко, с животной грацией уклонялся, явно сберегая свою шкуру от лишних порезов.

Меня, ко всему прочему, неприятно удивляло, что красивые барышни явно симпатизируют «дикому варвару», встречая его удачные приёмы поощрительными писками. Прямо-таки коробило. Я понимал, что это — совершенно недопустимо для воина, но ничего не мог с собой поделать, никак не мог сосредоточиться только на схватке и отстраниться от прочих красок мира. Злился и из-за этого ещё больше терял ситуацию.

«Сделай два шага назад! Возьми себя в руки, безумец!»- Учитель ворвался ко мне в голову, как ураган, вычистив напрочь все мысли, и я, совершенно обезволенный, торопливо отступил, так как сражаться в таком состоянии — верная смерть.

— Что, струсил, сопляк? — презрительно выдохнул на меня соперник. — Так и скажи — и ступай себе на травку, отдыхать!

Наёмники уничижительно засвистели, заулюлюкали; барышни звонко захохотали. Мужчины тоже насмешливо загомонили, бросая едкие реплики что-то про маменькиных сынков, сбежавших на войну.

Я глубоко вздохнул, крутанул мечом — тело слушалось меня, став сильным, послушным, гибким. Все посторонние шумы слились в неясный гул, совершенно не мешавший. Остался только я — и этот недоумок, возомнивший себя топорным виртуозом.

Я зашагал к нему навстречу пружинистым шагом, глядя ему прямо в глаза. Он сделал обманный замах, как будто собираясь нанести удар под основание шеи, а сам резко присел и рубанул меня по ногам. Ну, уж кто-кто, а дровосек-то меня не подловит — я легко подпрыгнул, не сбиваясь с шага, и в воздухе, не касаясь ногами земли, нанёс ему удар сверху вниз по голове, немного повернувшись назад. Вот и всё.

Я опустился на землю, пробежав ещё несколько шагов, пока не остановился. Враг остался сзади, но я понимал, что он мне уже не опасен, и поэтому позволил себе покрасоваться, демонстративно не оглядываясь и разведя руки в стороны, как будто пытаясь сохранить баланс равновесия после этого удара. После этого я картинно сделал отмашку назад, повернувшись лицом к «варвару», и издевательски поклонился поверженному телу. Зря он шлем не надел…

Я сорвал пучок неутоптанной травы и, вытерев лезвие, испачканное кровью, опустил меч остриём к земле. Стало тихо, — хоть мух слушай. И чего это они все? — покойничков не видели, что ли? Слава богу, мы дрались не первыми, и эта поляна успела познать и вкус крови, и тяжесть упавших тел, и стоны. Двоих явно насмерть зарубили. Правда, никто противнику мозги на траву не вытряхивал, но ведь мы сюда не бабочек ловить пришли, не так ли? Не я же придумал правило боёв без правил — я и сам мог безногим остаться.

— А-а-а-х! — послышался надрывный женский стон, и одна из гостей стала валиться, как тряпичная кукла.

Подружки подхватили её, аккуратно уложили наземь и закудахтали над ней, как перепуганные клушки. Про поединки все сразу позабыли напрочь — к упавшей поспешили мужчины. Наш командир полка встал, одёрнул мундир, окинув поляну и меня тяжёлым взглядом, но сказать ему было решительно нечего. Бургомистр вежливо с ним попрощался и, раскланявшись, поспешил руководить устранением происшествия. Потерявшую чувство девицу подхватили и мигом отнесли в сторону; вскоре одна из карет тронулась прочь, в город.

Праздник оказался испорчен, и публика быстро рассосалась. Я стоял совершенно растерянный и не знал, в чём моя вина. Командир полка зыркнул на меня волком и повертел пальцем у виска — я ещё более растерялся.

Мало-помалу смятение улеглось, и даже осталось несколько зрителей из штатских. Поединки продолжились, и количество претендентов, как вы понимаете, в итоге сократилось ровно вдвое. Те, кто поумнее, не доводили дело до крови и сдавались, сознавая свою слабость: бросали оружие и поднимали руки. Более горячие получили раны, а трое оказались, как вы понимаете, в полных дураках, т. е. покойниками.

Мы с Мальком прошли во второй круг, да только вот рылом не вышли: оказывается, полагались ещё и конные состязания, а мы конники были аховые: откуда бы к нам пришёл такой опыт? Требовалось на полном скаку попасть остриём копья в подвешенное на суку кольцо — мы из трёх попыток не попали ни разу, провожаемые повальным смехом. Поставили кувшины на шестах — мы разбили только по три штуки, а бывалые наёмники перебили их все до одного. С полным позором нас отправили в лагерь…

— Эй, ты, давай к Лейтенанту!

— А?! Что?! — я спросонья пытался сообразить, за каким лешим кому понадобился.

— К Лейтенанту топай, живо! — и десятник, пнув меня, лежачего, под зад, показал рукой на шатёр командира полка.

Я, познав штрафную службу, безропотно подчинился.

В шатре, кроме Лейтенанта, никто не маячил. Видать, и впрямь уважаемый он был человек. Я вытянулся и отрапортовал: кто такой и какого чёрта заявился. В груди словно холодные змеи копошились: ой, припомнит он мне сейчас злосчастный поединок…

— А, пришёл, артист… учудил ты, конечно, знатно!

Лейтенант сидел за столом, накрытым картой, как скатертью, на которую небрежно облокотился. Карта лежала вся в винных пятнах и каплях свечного воска.

— В чём меня обвиняют? — спросил я раздражённо. — Что действовал излишне жёстко? Так ведь и со мной не церемонились. Я не хочу жить безногим, и без головы — тоже не хочу.

— А ты умный. Слова вон какие знаешь. Тебе бы немного конную выучку подтянуть — и цены бы тебе не было.

— Вы меня для этого разбудили? Чтобы сказать именно это?

— Не только. Ты же ведь мог закончить дело простым ранением — на кой тебе ляд потребовалось убивать этого придурка?

— Не мог! Сами попробуйте, когда на тебя так топором машут.

— Пробовал я. Много раз. И знаю, КАК это делается. Я же ведь по почерку вижу, у какого Учителя ты учился. Он каждый день учил вас не убивать зазря. И меня когда-то этому учил… давно уже.

Я внутренне поразился. Но упрямо молчал. Конечно, я мог рубануть Варвара по плечу, по руке, но в меня как будто сам Нечистый вселился и направил мой удар именно по его голове. Однако, такое объяснение уронило бы меня в глазах этого матёрого волка, едва ли склонного верить суевериям.

— Всегда надо понимать, кого ты убиваешь и какого чёрта, — наставительно внушал мне этот страж державы. — Этот твой «дровосек» состоял в любовниках весьма знатной и влиятельной дамы, а ты его распотрошил на её же глазах. Зачем тебе её ненависть? Женщины бывают злопамятны, а уж эта особа — особенно.

Лейтенант говорил на нашем языке вполне свободно: трудно понять, что он — иностранец. И светский политес знал очень хорошо — такого человека не грех и послушать. Я стал весь внимание.

— И ладно бы только она, — задумчиво продолжал мой ночной собеседник. — Этот джентльмен перепробовал практически всех дам этого несчастного города, и везде — заметь, везде! — пользовался шумным успехом и страстной любовью. Ты что, возмечтал встать на его место? — поверь, не тот у тебя шарм: салага ты ещё. И, потом, он — отпрыск старинного дворянского рода, а ты кто такой?

Я был сыном жестянщика и белошвейки, но отвечать не стал.

— Это ведь надо уметь: переспать со всеми, и никого не обидеть! Эти дурочки похвалялись друг перед дружкой, кто из них чаще с ним спал и в каких позах,…- сказал Лейтенант, задумчиво постукивая кончиками пальцев по грязной карте.

— А как же их мужья? — спросил я, совершенно подавленный.

— А что мужья? У них свои любовницы есть, так что они уж точно не обделены. У нашей аристократии весьма свободные нравы: отцы не очень-то переживают, с кем крутят шашни их дочурки. И они с покойничком тоже крутили — слава Пресветлому. Так что, дружок, можешь смело считать, что вся женская половина этого города — у тебя во врагах. Война и так много героев-любовников покосила, а тут ты ещё взялся, — не пойми, откуда. Так что советую по улицам без острой надобности не шастать. Не надо… Или родственники убитого для тебя убийцу наймут, или кто из обиженных женщин — это уж точно.

Разговор подходил к концу. Я, не дожидаясь, пока меня попросят выйти вон, спросил:

— Имею честь полюбопытствовать: кто тот мужчина с белым воротником, в сером камзоле, который с бургомистром в одной карете разъезжает? Мне он показался знакомым.

Сказать, что я Лейтенанта удивил, — значит, не сказать ничего. Он уставился на меня совершенно изумлённый, разглядывая так, как заморское чудо:

— Неужели даже иностранцы знают нашего Красавчика?! Откуда?!

В его голосе звучало столько вальяжности, что я сразу же поверил, что Лейтенант нашего знакомца не считает шпионом. Более того: я без труда уловил в нём и неприязнь, почти вражду. Мне в чужой стране до зарезу требовался союзник, тем более — из державников, и поэтому я, рискуя, выложил собеседнику вообще всё: когда и где мы этого Красавчика повстречали, и что думал Мясник про его золотые монеты. Рассказал и то, что наш попутчик исчез совершенно невероятным образом: в чистом поле, в овраге, что невольно делало слова Мясника о нечистой силе не лишёнными оснований.

— Мы тогда думали, что он — нихельский шпион, — честно сказал я.

— Возможно… Только не в том смысле, в каком вы думаете. Я этого Красавчика встречал в разных городах, и везде было одно и то же: никто не знает, где он родился, и кто его родня, откуда у него деньги. Зато все охотно с ним дружат: и бургомистры, и парикмахеры, работающие для аристократии. Приятный собеседник и дамский угодник. Идеальная фигура для выявления дворянских заговоров и прочего инакомыслия.

— Он в нашем Гренплесе тоже инакомыслие выявлял? Или всё же слабые места обороны?

— Хотел бы я знать, с кем он в вашей стране дружил…

— А давайте спросим? Вот возьмём за глотку в тёмном закутке — и спросим. Если что — мы с другом вас подстрахуем.

Лейтенант снова забарабанил пальцами нечто задумчивое.

— Ну, так как? — не выдержал я долгой паузы.

— Вот сижу, думаю: зачем мне идти под суд из-за каких-то пришлых прощелыг из недавней вражеской страны? Похищение человека, пытки, тяжкие телесные повреждения — я ничего не забыл? Или вы заодно и убийство мне посоветуете, чтобы все концы в воду? Если он окажется, вдобавок, тайным сотрудником Стражей державы, то меня тогда, заодно, и звания лишат. Посмертно. Без пенсии жене и детям.

Он сказал это так солидно, так веско, что я сразу же почувствовал себя рядом с ним жалким мальчишкой. Конечно, этот опытный державник законы знал получше моего, но ведь не законом единым жив человек, но и правдой тоже…

Конечно, как можно надеяться, что в чужой стране чужой тебе человек сразу же согласится вместе с тобой руки марать?

— Ради справедливости, — сказал я. — Нельзя позволять проходимцам мутить воду в твоей стране. Если он божегорский шпион, то что тогда? Вы будете утешать себя, что законы нарушать нельзя, и вы остались чистым?

Он был всё-таки патриот, этот офицер с грустными глазами. Я явно задел его за живое, но он в тот день не пожелал развивать щекотливую тему и отправил меня спать, как провинившегося ребёнка.

— Ну, что?! — жадно спросил меня Малёк, когда я вернулся к нашей замызганной палатке.

— Этот наш старый знакомый умеет выбирать себе друзей… — ответил я туманно и только рукой махнул. — Нам до него никак не добраться.

Тем не менее, этот год сумел запомниться мне на всю жизнь. За несколько дней до нашей отправки на войну, когда наёмников уже перестали отпускать в город, мне вручили записку, сопроводив её скабрезной улыбкой. Её текст, начертанный женской рукой, украшенный причудливыми завитушками, гласил:

«Если в вашей душе ещё не угасло пламя страсти, то приходите на свидание в 11 часов вечера к [место встречи]. Когда я вспоминаю такого красавчика, то не могу спать спокойно! Чтобы ночь прошла незабываемой, возьмите с собой вашего маленького друга. Ваша Л.»

Что ж, у этого Лейтенанта чувство юмора ещё не угасло. Я не стал показывать записку Мальку, чтобы он не взбесился от её двусмыслия, просто сказал ему:

— Малёк, нас зовут на захват старого знакомого. Ты пойдёшь?

— Спрашиваешь! Пока всю душу из него не вытряхнем, — спать не буду!

Нам, прошедшим школу Учителя, миновать посты охранения было плёвым делом. Мы просто проползли на пузе поллиги, а охрану при этом совсем не видели. Аж в груди всё закипело от такой расхлябанности — так бы и встал, врезал по морде, а потом доложил командиру полка: пусть ещё и он добавит. Но у нас были неотложные дела в тот день…

Мы, как записка и требовала, пришли на указанное место и торчали там, как мишени. Городская стража подходила к нам, пыталась наехать, но мы были само воплощение невинной кротости и смирения и трезвые, аки агнцы новорожденные. Подходили какие-то хулиганы… ну, подошли, поговорили… почему нет? Мы же были безоружные, только с ножиками: нельзя ведь уходить из лагеря, имея на себе казённое имущество. Дали им пинка под зад… потом, после разговора — и вопрос был исчерпан. Все остались непокалеченные.

— Эй, мальчики, не желаете покататься? — возле нас остановилась явно женская карета, из которой и послышался этот мелодичный голосок.

Я, честно признаться, запаниковал: неужели я что-то не так понял, и меня действительно пытается клеить местная мадамка? Будет мстить за Красавчика??? — а я Малька привёл…

Дверца гостеприимно распахнулась. Мы влезли внутрь. Но, прежде, чем переступить порог, я бросил взгляд на кучера и сдавленно хмыкнул: на козлах восседал сам господин лейтенант. Надо же: не брезгует грязной работой, не привычной для дворянского сословия, хотя сам являлся дворянином до мозга костей — я готов чем угодно поклясться в этом. Ну, слава Пресветлому: я не ошибся.

Никто на нас не накинулся, а, кроме миловидной женщины, внутри никого не было. Мы молча доехали к месту назначения. Даже Малёк, осознав серьёзность момента, хранил тишину, хотя казалось невероятным, что он, сидя в тесном помещении с симпатичной особой, даже не попытался сказать что-нибудь слащавое.

Карета остановилась. Дама кокетливо поправила свою шляпку, исправила непонятные нам погрешности своего платья и вышла из кареты, заманчиво покачивая бёдрами.

— Выходи, — негромко скомандовал Лейтенант нам в окошко.

Мы послушно вышли следом — так же тихо, не проронив ни слова.

Наша спутница что-то весело прочирикала на воротах — они гостеприимно распахнулись. Лейтенант скользнул за ней следом; мы услышали недоумённо-раздражённый вопрос, икание, хруст — и проблема стала закрытой. Мы с Мальком прошли мимо трупа самыми последними, невольно проникаясь глубоким уважением к нашему руководителю. В ту ночь я и начал по-настоящему понимать, что это такое — быть «ночной совой».

Барышня шагала вперёд всё так же расслабленно и весело, как будто бы за её спиной никакого жмурика и не было. Ох, не простая это была девица, не простая… А какая другая будет водить подобную дружбу с господином лейтенантом?

Вот она взяла своей нежной рукой дверной молоточек и постучала. Снова и снова.

— Кто и какого чёрта?! — послышался за дверью вполне резонный вопрос.

— Это я, милый! — проворковала наша дамочка. — Я не могу без тебя уснуть, шалунишка!

Я прямо-таки сквозь дверь почувствовал, что хозяин дома возжелал послать нашу спутницу далеко, очень далеко. Но, будучи связанным своей ролью не хуже, чем иной каторжник — кандалами, он отозвался, с трудом подавляя глубокое разочарование и раздражение:

— А, это ты, моя кисонька… сейчас, сейчас…

Здравый смысл в тот день не ночевал вдали от нашего приятеля, поэтому он приоткрыл дверь, которая удерживалась цепью, и подозрительно осмотрелся вправо-влево, насколько ему это было возможно.

— Ты одна пришла? — спросил Красавчик подозрительно.

— А ты хотел бы, чтобы я пришла с подругой, озорник? — вопросом на вопрос ответила наша спутница. — Ну, открывай же скорее, я вся в нетерпении!

Я, честно сказать, от таких телячьих нежностей вообще обалдел. Да уж, никак я не ожидал, что у аристократии могут быть подобные фривольности! Чтобы женщина вот так навязывалась мужчине… с такими словечками!

Цепь упала, и Красавчик впустил гостью. Лейтенант рывком распахнул её и тут же ткнул хозяина рукой — тот икнул и рухнул, как подкошенный.

— Тащите его! — приказал нам Лейтенант.

Да, это был, несомненно, именно тот человек, которого мы встретили под Гренплесом. Мы с Мальком подхватили его за руки и ноги и потащили к карете. Лейтенант убедился, что улица чиста, кивнул нам, и мы торопливо запихнули безвольное тело вглубь экипажа.

Пока человек без сознания, ему нельзя вталкивать кляп, а иначе он рискует задохнуться насмерть. Мы с другом караулили лежащего, готовые заткнуть ему рот в любой миг, если он очухается и вздумает вопить.

Карета доехала до другого дома, и там мы тащили старого знакомого по двору в подвал. Дамочка с нами мило распрощалась — Лейтенант чмокнул её в розовую щёчку.

А подвальчик-то у нашего нового знакомого оказался довольно уютным… Ну, всякие там крюки в стенах и на потолке, погасший камин, стол со страшными железяками, потемневшие полы и скамейки, насквозь пропитанные запахом крови и страха. Факелы горели ровно и ярко, а меня заколотило внутренней дрожью, когда я всё это увидел и почувствовал, как будто бы тут держался лютый холод. Даже зубы пришлось сжать — аж скулы свело. А Малёк суетился рядом, весь торжествующий и сияющий.

Мы разложили Красавчика на столе, а Лейтенант быстро и умело его приковал. Потом сунул ему под нос ватку с вонючей жидкостью — лежащий дёрнулся и очнулся.

— Где я? Вы — чего?.. Это Вы? Да как Вы смеете?!!

Он дёрнулся, но кожаные ремни держали его накрепко. Захваченный, несомненно, узнал Лейтенанта и явно струхнул. Но я не понимал, в чём тут дело: или его угораздило в чём-то насолить главной «ночной сове», или он просто боялся всего того, что было связано с его… хм, «работой»?

— В чём меня обвиняют?

— Например, в изготовлении фальшивых монет, — Лейтенант кивнул на нас, и пленник тоже на нас посмотрел. Узнал, узнал, сукин сын! И совсем не обрадовался…

— Ложь! — уверенно парировал узник, разгоняя свой гонор.

— Связь с нечистой силой, — продолжал Лейтенант, снова кивая на нас.

— Вы же взрослый человек, — Красавчик почти успокоился. — Вы же знаете, что подобные обвинения — сказки служителей Пресветлого. И выдвигать их должны именно они, служители высокого ранга, но никак не Вы.

— ШПИОНАЖ, — сказал Лейтенант. — И это — как раз по моей части. Итак: кто Вы и откуда родом?

Началась отчасти знакомая мне игра, но только в ней следователь играл роль заодно и судьи, и палача. Лейтенант начал применять свои жуткие инструменты, и очень скоро Красавчик дошёл почти до обморочного состояния. Ценил, ох, как ценил он свою шкуру! Боялся получить лишнюю царапину…

— Вы всё равно мне не поверите! — метался привязанный. — Вы, мелкие людишки, — что вы можете знать о бесконечности Вселенной?! Я родился даже не на этой вашей сраной планете, а за тысячи световых лет отсюда… ах, да: вы не знаете даже, что это такое — «световой год». Вы что, сможете проверить место моего рождения? Вы видели хотя бы мельком туннельный перемещатель?.. вы ничего не знаете… там, рядом со звездой, которую с вашей планеты не видно даже с подзорной трубой… да какие тут у вас трубы!.. смех один… крутится моя родная планета. Там я родился и вырос.

— А за каким чёртом тебя к нам занесло? — Лейтенант как будто бы воспринимал этот горячечный бред на полном серьёзе. — Вот и сидел бы на своей… планете.

— Вам даже и этого не понять… наша цивилизация достигла небывалых высот науки… мы можем всё, абсолютно всё. С вашей планетой просто играют, как с мячиком… кому-то ТАМ захотелось отработать теорию то ли эволюции, то ли политического развития… Одним словом, вы даже войны ваши мелкие начинаете не сами, а по нашему наущению. И ваше оружие, и ваши воинские звания — почти всё это появляется с наших же подсказок. Мы ускоряем ваш технический прогресс… боже, с кем я говорю о прогрессе?!! Тут и слова такого не знают…

Я, честно сказать, чем дальше, тем понимал меньше. Мне казалось, что Красавчик впал в горячечный бред — и более ничего. Но дело, похоже, оказалось совсем не шуточное, и такое, что сам Лейтенант не смог бы предугадать его последствий даже с использованием буйной, богатой фантазии. Вот это меня и встревожило: запросто могло оказаться, что мы с Мальком — совсем лишние свидетели…

«Хозяин подвала» стоял не менее бледный, чем его пленник. Кажется, даже подвесные факелы встревожились такой внезапной переменой и вопросительно моргнули, почти одновременно.

— Развяжите меня, — сказал Красавчик почти спокойно. — Вы — неглупый человек, и должны понимать, что моё исчезновение будет… ну, скажем так: оно огорчит ТАМ, — кивок на потолок, — очень могущественных людей. Очень. Которые могут стереть в пыль любое ваше королевство или царство одним нажатием кнопки. А они знают, что я ушёл не по своей воле, так как в моём особняке сработала сигнализация… ладно, скажу так: из моего дома ушёл сигнал КУДА НАДО, электромагнитный сигнал, невидимый и неслышимый. И меня найдут даже в этом вашем подвале, так как в моей голове есть чип… маячок такой… ладно, не важно… Вы всё равно не поймёте, как я за один миг исчез из Гренплеса, и поэтому не поймёте, КАК меня найдут за пару минут. Давайте так: Вы меня отпускаете на все четыре стороны, а я забываю, кто Вы такой. Поверьте: ТАМ совершенно наплевать на всех вас, ТАМ не думают о мелкой мести: ТАМ интерес в масштабе всей вашей планеты! Понимаете? ВСЕЙ ПЛАНЕТЫ!!! Но, если Вы меня убьёте, то тогда ОЧЕНЬ огорчите ТАМ ОЧЕНЬ могущественных людей… оно вам надо??? Вот тогда Вас и уберут — хотя бы потому, чтобы вы не мешали очередному делегату с нашего мира.

Лейтенант молчал, хмурый.

— Развяжите же меня! — стал капризничать Красавчик. — Я, между прочим, дворянин! Даже в вашей Нихелии — могу предоставить запись за подписью Его Величества, кстати сказать! Ну! Не пристало дворянину валяться или умирать, как связанной свинье!

И наш грозный Лейтенант послушно его освободил. Пленник встал и начал растирать затёкшие запястья, насмешливо на нас поглядывая, с чувством великого превосходства.

— Да как же это?!.. — возмутился Малёк и глянул на Лейтенанта обвиняюще и умоляюще. — Но почему?!..

Я, невольно загораясь от его возмущения, тоже перевёл свой взор на «главную сову». На один лишь миг. Или больше? — да кто ж мне поверит-то теперь?!

Красавчик ударил Малька в спину. Я сразу же отбросил его пинком в угол, а мой друг рухнул на пол — молча и безвольно. Я мельком глянул на него: у него из-под левой лопатки торчала рукоять стилета, который пленник утаил, стало быть, в рукаве ночной рубашки. Малёк был мёртв, совсем мёртв — у меня сразу же не осталось в этом ни малейшего сомнения: от раны в сердце не живут. Это открытие меня потрясло и шокировало до полного умопомрачения: я, заорав, бросился прыжком на упавшего Красавчика, уселся ему верхом на грудь и прижал его руки коленями к полу. Я мог бы убить его одним выверенным движением, но почему-то решил, что никуда он от меня не денется, а перед неизбежной смертью ему надо помучаться: долго и жестоко.

Но что с ним сделать эдакое?!! Моя разгорячённая голова оказалась забита горем и ненавистью по самый край, и мозги не соображали вообще ничего. Совсем. Работали и думали только одни руки: я левой рукой придавил голову пленника, а большой палец правой руки вдавил ему в глазницу. Р-р-раз! — и одним движением вырвал его глазное яблоко.

Лежавший дико заорал; злое торжество выплеснулось из меня, как волна из встряхнутого кувшина. Мне захотелось затолкать его окровавленный глаз ему в глотку, раззявленную в крике, но я получил удар по затылку, и моя месть на этом сразу завершилась…