Жду когда бабушка уже наконец оденется. Слышу, скрипнула дверь ее комнаты. «Надо бы смазать», – сделал напоминание себе, повернувшись, схватился театрально за сердце.
– Что? – голос ее был немного напряжен. Одета Анна Николаевна была в свой любимый наряд, в котором ходит в театр. Я не мастак описывать женские наряды, но выглядела она просто великолепно в свои пятьдесят восемь. Ей в этом наряде не дашь больше сорока пяти.
– Боюсь, не доживёт дядя Боря до вашей свадьбы: увидит тебя сегодня, и от томления в груди сердечко прихватит.
– Тьфу, на тебя, охальник! При чем тут Борис? – бабушка повертелась немного у зеркала в прихожей. – А что думаешь, ему понравится? – зарделась как девица на выданье, а глаза такие хитрющие.
– Ох, бабушка, пожалела бы его.
– Да что с ним станется? – крутанувшись еще раз около зеркала, надела пальто и начала выталкивать меня на выход.
В десять утра мы были уже у дверей зала, где проводили вчера репетиции. Ох, как же дядя Боря стал похож на кота при виде бабушки, а комплименты так и сыпались словно из рога изобилия.
– Ой, прекрати, Боренька! Ну какая я тебе красавица! Кошёлка старая уже, – а в глазах так и читается: «Только попробуй не разубеди, тут ты окончишь свой бренный путь».
– Аннушка, да ни у кого язык не повернется так назвать прекраснейшую из женщин. – Ох, как стелет котяра, а как крутиться вокруг и за ручку возьмет и в ушко шепнёт. Это что, я злюсь что ли? А ведь правда, злится начал. А ну прекращай Сашка, вон смотри как бабушка расцвела. Отпустило. Правильно Сашка, бабушка тебя меньше любить не станет, а у тебя скоро свободного времени почти не будет, а так она не одна».
– Дядя Боря, вы знакомы с Утесовым, если да, то насколько хорошо? – уже успокоившись и осознав глупость своих мыслей, спросил Александрова.
– Леонида? – с удивлением посмотрел на меня Борис Александрович, – очень хорошо знаю, общаемся довольно часто если не на гастролях, а иногда и на них пересекаемся. А что ты хотел?
– Песни у меня есть, которым нужно сопровождение гитары и саксофона. Хотел попросить его о помощи.
– Да и у меня есть кому играть на гитарах и саксофоне, – в голосе прозвучала обида, – но если тебе нужен именно Утесов.
– Дядя Боря, вы меня не так поняли, просто я не думал, что у вас есть такие музыканты, – я поспешил покаяться.
– Ну и славно, а что за песня? – вроде даже как успокоился Александров, – может споешь?
– Песня на книгу Гюго «Собор Парижской Богоматери», назвал ее Belle.
– Прекрасная песня, мне очень понравилась и на русском и на французском языке, – бабушка выдала свое мнение.
– На французском? – в голосе Бориса было столько удивления. – Я правильно понял, Саша, ты написал песню на французском?
– Да, и не одну, – скромно потупился, чуть ли не шаркая ножкой. – Ну давайте я лучше спою.
– Да, да конечно, – дядя Боря посторонился, пропуская меня к сцене.
Сев за рояль, я немного настроился и начал опять с небольшой хрипотцой:
Belle
C'est un mot qu'on dirait inventé pour elle
Quand elle danse
et qu'elle met son corps à jour, tel…
Всю песню я пропел с закрытыми глазами, а когда окончил услышал аплодисменты и незнакомый голос:
– Борис Александрович, что это за песня и кто этот юноша?
В голове зазвучали фанфары, дамы и господа, позвольте поприветствовать Фурцеву Екатерину Алексеевну, у меня аж дыхание перехватило. «Всесильная Екатерина. Вот сейчас я вижу перед собой либо РОЯЛЬ попаданцев либо надгробный камень на своих планах», – а рядом стоял Муслим Магометович Магомаев – любовь многих советских женщин.
Я тихонько вставал из-за рояля и, пока меня представляли, пытался успокоиться.
– Катенька прекрасно выглядишь, – слова моей бабушки меня чуть ли не посадили обратно. «Так, надо внимательно изучить память маленького Саши». – Неужели не узнаешь в юноше мальчонку, которому втихаря давала конфеты шоколадные со стола.
– Аня? – Екатерина Алексеевна улыбнулась и как молодая девчонка подбежала к бабушке и обняла ее. – Ох, подруга, сколько мы с тобой уже не виделись? А ты ни капельки не изменилась.
– Два года, ну да ладно. Я рада тебя видеть и надеюсь, на этот раз делать это будем чаще, – было видно, что бабушка очень рада встрече с подругой, и, если бы не люди кругом, они бы ушли куда-нибудь сплетничать. – Сашка, подойди, поздоровайся с той на ком обещал жениться когда подрастешь, ведь у тети Кати всегда есть конфеты, – последние слова произнесла изображая мой голос в детстве.
– Как Сашка, ведь ему должно быть лет четырнадцать-пятнадцать, если я не ошибаюсь, – Фурцева внимательно взглянула на меня, – а этому юноше лет восемнадцать. Ну а каков красавец, а как поет! Спускайся к нам.
Я спустился со сцены, нацепил на себя гагаринскую улыбку:
– Здравствуйте, Екатерина Алексеевна.
– Какая я тебе Екатерина Алексеевна, – Фурцева аж надулась от недовольства, – я же тебя нянчила, или забыл как кричал: «Тетя Катя приехала» – стоило мне только войти к вам в квартиру. Эх, Анечка, видать не будет свадьбы, разлюбил меня внук твой.
Голова Фурцевой поникла, но во взгляде, который она кидала на меня, была хитринка.
– Ну, не смею я красивую и молодую женщину тетей называть, – даже ножкой шаркнул для большей достоверности.
– Ох и льстец растет, – Екатерина взглянула на бабушку. – Анечка, небось девицы вокруг него так и кружат?
– Ты даже не представляешь, как на него медсестры заглядывались после того, как он пару концертов устроил в больнице, – бабушка вздохнула и грозно посмотрела на меня, – в которую из-за своей любвеобильности и угодил.
– Тетя Катя, не верьте, я просто на катке не устоял.
– На который ты полез из-за девицы, – не дала оправдаться бабушка.
– Ну да ладно. Скажи мне Саша, что это за песня, которую ты только что пел на французском?
– Я написал ее недавно на роман Гюго «Собор Парижской богоматери». Написал и на русском, если хотите спою.
Фурцева посмотрела с недоумением на бабушку:
– Аня, это правда?
Я даже запыхтел для виду, что обиделся таким неверием в свой талант.
– Не пыхти, Сашка, – бабушка в своем репертуаре. – Да, Катя. Сама удивляюсь, но как ты слышала, поет он прекрасно, а песни сочиняет такие, что за душу берут. И не только слова, но и музыку сам сочиняет.
– Давай послушаем, Муслим Магометович, вы как не против?
– Фурцева посмотрела на будущего кумира женщин СССР.
– Екатерина Алексеевна, я не только не против, я даже настаиваю, – Магомаев посмотрел на меня, и в его глазах было не только много удивления, но и немного восхищения. – То что мы успели услышать, мне очень понравилось, и я так же как и Вы не мог представить, что песню сочинил и поет четырнадцатилетний молодой человек.
– Пятнадцати, – поправил Магомаева, чем вызвал улыбку, мол, велика разница, – и если Вам правда понравилась моя песня, то не могу не воспользоваться и попросить Вас исполнить ее со мной. Песню я изначально писал на три голоса и партию священника хотел бы предложить Вам.
Магомаев задумчиво посмотрел на меня, видно что внутри идет какая-то борьба.
– Знаешь, а я согласен, – видно все же песня ему действительно понравилась, и, решив спеть, он закончил борьбу внутри себя и уже спокойно улыбнулся, – но ведь ты понимаешь, что на французском я пока с тобой спеть не смогу.
– Да конечно, если тогда никто не против, мы Муслимом Магомедовичем немного порепетируем, а потом споем вместе на русском, – я посмотрел на Фурцеву, ожидая ее ответа.
– Хорошо, так даже интересней будет, а мы пока с Аней сходим в буфет и посплетничаем немного, через часик вернемся.
Как только нас покинули женщины, я напомнил кратко сюжет книги, после чего спел песню на русском. Час, всего час понадобился Магомаеву, действительно великому певцу, чтобы вжиться в роль.
Через час меня ждал сюрприз – вместе с женщинами в зал вошли Месяцев и Марк Наумович Бернес. Хоть Гостелерадио вышло из-под власти Министерства культуры, но практически все фильмы и передачи были заказаны этим министерством, поэтому отношения Фурцевой с Месяцевым были хорошие. Они зашли, что-то весело обсуждая. Подойдя к сцене, заговорил Николай Николаевич:
– Я пришел сюда с Марком Наумовичем, чтобы вместе с ним послушать еще раз песню о Родине, но Екатерина Алексеевна встретила нас по дороге и попросила сначала послушать то, что вы подготовили.
– Ну, песня, конечно, еще не отрепетирована нормально, – начал немного оправдываться я, – да и третьего голоса с небольшой хрипотцой не хватает, но мы постараемся все же исполнить ее.
Пришедшие расселись на первом ряду, я же уселся за рояль, а Муслим Магометович встал рядом.
Рай,
Обещают рай твои объятья.
Дай
Мне надежду, о мое проклятье.
Знай,
Греховных мыслей мне сладка слепая власть.
Безумец прежде – я не знал, что значит страсть.
Распутной девкой, словно бесом, одержим;
Цыганка дерзкая мою сгубила жизнь.
Жаль,
Судьбы насмешкою я в рясу облачен,
На муки адские навеки обречен.
И после смерти мне не обрести покой,
Я душу дьяволу продам за ночь с тобой…
Он прекрасно исполнил свою часть, а так же вместе мы закончили последний куплет.
– Великолепно! Саша, Муслим, – Фурцева первой заговорила. – это действительно великолепно. Николай Николаевич, я надеюсь, эта песня будет на концерте в честь восьмого марта.
– Да, конечно, – Месяцев тоже был доволен, ведь это он привел на сцену такой талант. О том что ему подсказали Кириллов и Шаталова, он уже благополучно забыл. – Я еще когда первый раз услышал эту песню на французском, сразу решил, что она должна быть на концерте, тем более там будет французская делегация. Пускай послушают, как поют в СССР. Но вам надо срочно найти третьего певца, я думаю, мы с Екатериной Алексеевной сможем Вам помочь.
«Ну уж нет!» – сразу в голове у меня раздался звук сирены, возвещающей об опасности.
– Николай Николаевич, Екатерина Алексеевна, у меня есть одна задумка. Дайте мне, пожалуйста, два дня, и я вам представлю третьего, и, если вы одобрите его, мы примемся за репетиции.
Николай и Екатерина переглянулись, там, в глазах, было что-то типа: «Ну пусть приводит, а там посмотрим».
– Ну хорошо, Александр, – озвучил их решение Месяцев, – только не тяни. Не больше двух дней: ведь, как я понял, ты эту песню под оркестр готовить собрался.
– Да, я постараюсь уже завтра все устроить, а сейчас, наверно, пора спеть песню о Родине, ради которой был приглашён Марк Наумович.
Я снова сел за рояль.
С чего начинается Родина?
С окошек, горящих вдали,
Со старой отцовской буденовки,
Что где-то в шкафу мы нашли.
А может, она начинается,
Со стука вагонных колес
И с клятвы, которую в юности
Ты ей в своем сердце принес.
С чего начинается
Родина…
Уже на середине песни Бернес поднялся на сцену, встал рядом, облокотившись на рояль, и стал вслушиваться в слова и музыку, немного прикрыв глаза.
– Молодой человек, у Вас талант писать красивые песни, – по окончанию высказал он свое мнение, – и вы бы хотели, чтобы эту песню исполнил я?
– Спасибо, и да, Марк Наумович. Когда я сочинил и первый раз пропел эту песню, представил именно Вас в роли исполнителя ее и, конечно, не смел мечтать, что вы ее когда-нибудь исполните.
– Молодой человек, не надо скромничать, это действительно хорошая песня и я с удовольствием буду ее исполнять.
– Саша, Марк Наумович прав, у тебя получилась очень хорошая и нужная песня и, прежде чем вы начнете репетировать, может, споешь еще что-нибудь из того, что ты готовил для себя на двадцать третье февраля и восьмое марта.
Я исполнил песню «Два орла» Газманова, «Восьмое марта» Саруханова и «Я люблю тебя до слез» Игоря Крутого. После последней песни Фурцева даже отвернулась на пару секунд, чтобы промокнуть глаза. Было много хороших и теплых слов, после чего Елена и Николай совместно решили, что не стоит меня отвлекать, так как работы очень много, подхватили мою бабушку за руки и увели из зала; я же остался с Бернесом и Магомаевым. С Марком Наумовичем мы расстались примерно через минут сорок, в это время Магомаев учил текст на французском. После ухода Бернеса мы начали репетировать с Оркестром и Магомаевым, а еще у меня крутилось в голове: «Как же мне найти Высоцкого и пригласить его спеть с нами третьим».
Придя домой, я так и не нашел лучшего способа найти Высоцкого, чем через Фурцеву.
– Бабушка, дай, пожалуйста, телефон тети Кати.
– Он в блокноте около телефона, – ответила она, выйдя из своей комнаты.
Я поискал в блокноте и нашел ее номер под именем Катька Фурцева. Четыре долгих гудка, и вот трубке раздался молодой женский голос:
– Слушаю.
– Будьте добры Екатерину Алексеевну.
– А кто ее спрашивает?
– Скажите Саша Семенов.
– Мам тебя к телефону, – послышался крик из трубки, – Саша Семенов.
Через минуту трубку взяла Фурцева:
– Саша, что-то случилось?
– Тетя Катя, мне очень нужна ваша помощь, – с грустью в голосе начал просить ее о помощи.
– Так, Сашка, ты это прекращай таким похоронным голосом говорить. Чем я тебе могу помочь?
– Теть Кать, помните я Вам говорил о третьем для песни Бель.
– Ну?
– Я не могу найти его, точнее я не могу найти способ как с ним связаться.
– И кто же этот уникум?
– Владимир Высоцкий, молодой актер, поэт и певец.
– Хм-м, Высоцкий, Высоцкий нет не помню такого, – из трубки раздавалось бормотанье. – Саша, а зачем тебе он, есть много прекрасных певцов, которые прекрасно исполнят твою песню. Вот, например….
– Тетя Катя, – решил я ее перебить, прежде чем она начала предлагать мне знаменитостей, – вы простите меня, что перебиваю Вас, но представьте, если кроме Магомаева, еще один знаменитый певец будет петь, я просто буду незаметен на их фоне.
– Саша, у тебя прекрасный голос, не волнуйся ты так из-за знаменитостей.
– И все же тетя Катя, давайте сначала я вам представлю песню в исполнение Высоцкого, Магомаева и меня. Если он вам не понравится, то будем подбирать из знаменитостей, но я Вас уверяю, Вам понравиться. У него подходящий голос для этой партии.
– Ну ладно. Сашка, давай его данные, какие у тебя есть.
– Высоцкий Владимир Семенович, окончил школу-студию МХАТ, сейчас вроде должен работать в театре имени Пушкина.
– Ну, хорошо, поищу его.
– Спасибо, тетя Катя. Вы самая лучшая!
– Подлиза. Ну да ладно. Дай бабушке трубку.
Я протянул трубку бабушке, которая стояла и слушала наш разговор с Фурцевой, а сам пошел в свою комнату.