Роман роялиста времен революции :

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

"Жавогъ, комиссаръ Конвента, Робеспьерру.

"Изъ главной квартиры 10 окт. 1793 г.

"Гражданинъ коллега!

"Осада Ліона, наконецъ, окончена… Мятежники, чувствуя давленіе съ одной стороны войска Республики, съ другой — цѣлаго народа, питающагося овсомъ уже 18 дней… рѣшились сдѣлать вылазку…

"Они обогнули Монъ-Доръ черезъ Сенъ-Сиръ и направились въ горы, пройдя черезъ бывшій Бажоле. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"Едва они вышли изъ предмѣстья (Веза), какъ ихъ нагнали. Началась битва.

"Битва была ожесточенная. Мы потеряли массу людей, у непріятеля тоже легло триста человѣкъ.

"Остальные всѣ разбѣжались въ виноградники, въ ущелья, и въ горы.

"Нѣкоторые бросались въ Сону, кто на лошади, кто вплавь, лишь бы спастись отъ смерти. Другіе бѣгутъ въ Треву, тамъ все или убито, или разсѣяно…

"Въ числѣ нашихъ многочисленныхъ плѣнныхъ находятся нѣкоторыя замѣтныя личности, между прочимъ бывшій маркизъ де-Вирье, бывшій членъ конституціоннаго собранія…" [89].

Въ то самое время, какъ курьеръ везъ это посланіе Жавога Робеспьерру, отрядъ революціонерной арміи, который возвращался изъ Ліона, встрѣтилъ на берегахъ Линьона жену и дѣтей Анри. Во время выпивки, у крыльца трактира, въ которомъ пріютились бѣглянки, люди эти разсказывали о послѣднихъ сраженіяхъ и хвастались своими жестокостями…

Всѣ предводители возстанія были взяты… говорили, что они всѣ приговорены къ разстрѣлянію… Одинъ изъ этихъ людей, перечисляя всѣхъ выдающихся плѣнниковъ, назвалъ имя Вирье…

Вотъ какимъ образомъ до его жены дошла первая вѣсть о немъ.

Туанонъ, замѣтя, что у m-me де-Вирье подкашиваются ноги, подбѣжала къ ней и усадила ее на маленькую скамейку около дома, и въ то время, какъ побѣдители шли мимо, распѣвая "Marseillaise", она наскоро расплела волосы дѣтямъ, чтобъ быть какъ будто при дѣлѣ, и стала расчесывать ихъ…

Герои прошли мимо этихъ двухъ женщинъ, подшучивая надъ ними, но наконецъ они прошли-таки. За ними вслѣдъ пошла и графиня Вирье, продолжая свой путь въ это тяжкое время, — было некогда останавливаться для своихъ печалей!

Ночи для бѣглянокъ были ночами бивуаковъ. Они избѣгали деревень боясь, чтобы ихъ видъ или какое неосторожное слово дѣвочекъ не выдали ихъ.

Наконецъ, на четвертый день, послѣ непомѣрной усталости, печальный караванъ добрался до Сенъ-Жерменъ-Лаваль.

Туанонъ пріютила графиню Вирье съ дочерьми у своего брата, мѣстнаго кузнеца.

Надъ кузницею было два помѣщенія и доски отъ двухъ старыхъ кроватей. Все это было грязно до отвращенія, такъ какъ въ дни ярмарки добрякъ-кузнецъ помѣщалъ въ этихъ канурахъ своихъ пріятелей, торговцевъ свиньями. Но какъ ни жалокъ былъ пріютъ, предложенный этимъ добрымъ человѣкомъ путешественницамъ, онъ былъ предложенъ имъ, по крайней мѣрѣ, отъ чистаго сердца.

Когда на кузницѣ было что поѣсть, кузнецъ дѣлилъ свои куски съ дѣвочками, а m-me Вирье вознаграждала его за это уцѣлѣвшими еще нѣсколькими ассигнаціями; что касается ее, она не могла ни ѣсть, ни спать.

Возбужденіе, которое поддерживало ее духъ, также, какъ та лихорадка, которая согрѣвала ея тѣло, пропало. Напрасно силилась она забыться сномъ на своемъ ужасномъ ложѣ.

Послѣ той встрѣчи съ солдатами-революціонерами она не имѣла никакихъ вѣстей изъ Ліона. Но развѣ можно было сомнѣваться, что тамъ не мстятъ самымъ ужаснымъ образомъ? Несмотря на розсказни этихъ людей, быть можетъ, Анри въ плѣну?..

Если онъ живъ, въ рукахъ ли онъ еще побѣдителей?

Или, быть можетъ, ему, какъ Преси, который, судя по слухамъ, спасся, удалось добраться до Швейцаріи или Фореза?

Быть можетъ, онъ тутъ… Тутъ, по близости, въ какой нибудь деревнѣ… Быть можетъ, она не сегодня, завтра, его увидитъ… Онъ проберется къ ней…

Въ своихъ воспоминаніяхъ ея дочь говоритъ, что нѣсколько разъ m-me Вирье получала косвенныя увѣдомленія, которыя превращали ея надежды почти въ увѣренность…

У пути печали есть тоже свои минуты отдыха, но какъ онѣ бываютъ коротки для несчастныхъ, которые его проходятъ!

Всякій разъ, какъ какой нибудь чужестранецъ появлялся въ деревнѣ, m-me Вирье посылала Туанонъ съ разспросами къ нему, и все это были все тѣ же ужасные разсказы о разстрѣливаніи и смертной казни. Къ этимъ страданіямъ присоединялся еще и наступающій голодъ.

Хлѣбъ становился все рѣже, все отвратительнѣе, все невозможнѣе. Чтобы существовать, приходилось шить толстыя рубашки.

Наконецъ настало время ярмарки; кузнецъ просилъ m-me де-Вирье уступить "ткачамъ" двѣ кровати и половину комнаты.

Отказать, значило, заявить о своихъ аристократическихъ замашкахъ. Результатомъ явилось одно приключеніе, которое могло кончиться весьма трагично…

"Туанонъ и Софи, наша горничная, — разсказываетъ m-elle де-Вирье, — легли въ одну изъ оставшихся кроватей, въ другую легла, съ нами обѣими, наша мать. Мы, дѣти, уже спали, когда пришли наши гости. Прежде всего они обошли комнату и, увидавъ женское платье, подошли въ кровати, въ которой лежали Туанонъ съ Софи. И вотъ они уже раздвигаютъ лоскутья, замѣняющіе пологъ кровати… Но тутъ имъ и былъ конецъ. Увидавъ на кровати сидящую женщину съ угрожающимъ взглядомъ выпученныхъ огненныхъ глазъ, окруженныхъ большими бѣлками, на зеленоватомъ лицѣ, они въ ужасѣ отскочили.

"То были точно стеклянные глаза мертвеца, вырытаго изъ земли черезъ четыре дня послѣ смерти.

"Вамъ что нужно, безстыжіе?.. — раздался замогильный голосъ. Убирайтесь, и не смѣйте шелохнуться!

"Наглецы опустили пологъ и повиновались. Скоро ихъ маленькая лампочка была потушена. Утромъ они потихоньку исчезли… Туанонъ еще разъ была нашимъ провидѣніемъ".

Былъ ноябрь мѣсяцъ. Фуше и Колло д'Эрбуа прибыли въ Ліонъ, чтобы исправить умѣренность Кутона.

Разстрѣливаніе и гильотина дѣйствовали слишкомъ вяло, по мнѣнію этихъ живодеровъ, имъ нужна была подстилка изъ труповъ. Они рѣшили замѣнить гильотину картечью. Картечи предстояло раздать члены жертвъ зрителямъ, созваннымъ въ Бротто.

Тамъ все было готово къ невиданному гражданскому торжеству.

Были вырыты два параллельныхъ рва, чтобы принять въ себя трупы умершихъ и умирающихъ. По окраинѣ этихъ рвовъ, во всю ихъ длину, солдаты, съ саблями въ рукахъ, стояли заборомъ, чтобы вернуть на линію стрѣльбы того, кто бы вздумалъ уйти съ нея.

Линія эта была на горизонтальной плоскости около трехъ футовъ ширины, которая и раздѣляла собою эти рвы.

Приговоренные были связаны по двое въ рядъ, такъ что первые соприкасались буквально съ пушвою, заряженною для казни.

Все еще оставалсь героями, несчастные, поставленные такимъ образомъ, грянули "Марсельезу". Имъ дали докончить первый куплетъ, но когда они подхватили припѣвъ:

Страшный залпъ прервалъ ихъ…

Успѣхъ однако для изобрѣтателей не оправдалъ ихъ ожиданій. Всего третья часть этихъ несчастныхъ была убита наповалъ, остальные, страшно обезображенные, обливаясь кровью, рыча отъ боли, падали въ рвы направо и налѣво.

Солдаты сейчасъ же принялись ихъ приканчивать прикладами ружей и ударами сабель. Но такъ какъ имъ приходилось впервые заниматься подобнымъ избіеніемъ, они употребили на это болѣе двухъ часовъ. Процедура эта пришлась, очевидно, по вкусу Фуше и его сообщникамъ, такъ какъ подобныя казни, все совершеиствуясь съ каждымъ разомъ, все ужаснѣе, повторялись въ теченіе нѣсколькихъ недѣль. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Быть можетъ, графиня де-Вирье была бы избавлена отъ этихъ ужасныхъ подробностей, если бы эпизодъ съ ткачами не принудилъ ее искать себѣ другого убѣжища.

Туанонъ не могла нигдѣ пріютить своихъ протеже, кромѣ только одной толстухи крестьянки, называвшейся гражданкой Баленкуръ.

Эта гражданка заподозрѣла, что мнимая кузина, которую поручили ея попеченью, — аристократка, съ снисхожденіемъ сообщала женѣ Анри всѣ самыя ужасныя извѣстія, какія получалисъ изъ Ліона.

Какую пытку переживала тогда бѣдная графиня Вирье! Тогда она жалѣла, что мужъ ея не палъ на полѣ битвѣ. Онъ бы спасся отъ этого избіенія, отъ этихъ неслыханныхъ пытокъ…

…Но къ чему еще отчаяваться?

У Анри было столько друзей въ Ліонѣ! Можетъ быть, какой-нибудь вѣрный человѣкъ въ Croix-Rousse и спасъ его отъ палачей? Вѣдь не разъ уже онъ спасался точно чудомъ. Отчего не быть ему спасеннымъ и на этотъ разъ? Для кого же существуютъ чудеса, какъ не для вѣрующихъ?

Но чудеса не повторяются для всякаго горя. Весьма скоро жена Анри переходила отъ своихъ мечтаній къ дѣйствительности. Одно слово, одна какая нибудь улыбка гражданки Баленкуръ, пытливо слѣдившей за впечатлѣніемъ своихъ словъ, заставляли быстро исчезать эти утѣшительныя галлюцинаціи.

"Наша хозяйка — разсказываетъ m-lle де Вирье, — чуть не произвела на свѣтъ въ нашей комнатѣ новаго гражданина или гражданку республикѣ. Мать моя при этомъ оказала ей не малую услугу. Съ этого времени между толстухою Баленкуръ и нами установилась нѣкоторая близость. Она пожелала даже содѣйствоватъ нашему республиканскому образованію.

"Въ то время серьезно поговаривали объ одномъ законѣ, воспрещающемъ учить грамотѣ дѣтей. По словамъ нашей хозяйки, для воспитанія французскаго гражданина было достаточно знать права человѣка, такъ точно, какъ трехцвѣтная кокарда, положенная на сердцѣ, была достаточнымъ одѣяніемъ для истыхъ республиканцевъ и республиканокъ…

"Это одѣяніе въ сущности не отличалось отъ нашего!

"У меня, напримѣръ, несмотря на холодную зиму, было только ситцевое платье, все разорванное. Никогда я такъ не зябла.

"Пища наша тоже истощилась. Часто не было даже хлѣба. Однажды, когда мою сестру повели гулять, ей на прогулкѣ какая то добрая женщина дала большой кусокъ хлѣба и дюжину маленькихъ яблокъ. Это было для насъ настоящимъ лавомствомъ и хотя Эммли не разъ получала такія подачки, нужда все увеличивалась"…

Поразительно, какъ могли дѣти m-me Вирье умирать съ голоду въ то время, когда у нея было еще около ста золотыхъ.

Но дѣло въ тохъ, что этихъ золотыхъ некуда было дѣть. Имѣть монету съ изображеніемъ тирана было преступленіемъ, достойнымъ смерти.

Но что были всѣ эти напасти, этотъ холодъ, голодъ, сравнительно съ тѣмъ отчаяніемъ, свидѣтельницею котораго пришлось быть этой хижинѣ въ Сентъ-Жерменъ-Лаваль, нѣсколько недѣлъ позже.

Нужда приковывала къ мѣсту m-me де-Вирье въ минуту, когда она получила письмо съ извѣстіемъ, что Анри живъ, что онъ въ Швейцаріи. Письмо это, написанное маркизою де-Піоланнъ, отдаленною родственницею Анри, было полно такихъ точныхъ подробностей, что ей нельзя было сомнѣваться въ счастьи.

Анри, доставленный съ плѣнными бѣжалъ изъ Ліона…

Онъ добрался до Швейцаріи… и она увидитъ его въ Лозаннѣ, у аббата де-Вирье.

Внѣ себя отъ радости, m-me де-Вирье хотѣла сейчасъ же, немедленно, ѣхать къ нему. Но какъ было это сдѣлать при той крайности, въ которой она находилась? Вдругъ она вспомнила о своемъ братѣ. Гдѣ онъ? — уже шесть мѣсяцевъ она не имѣла извѣстій о немъ.

Тѣмъ не менѣе, она рѣшила написать Дюкорне, садовнику въ Пуденасъ, освѣдомляясь о "Филиппѣ"…

"Это было имя моего дяди, — пишетъ m-lle де Вирье, — и мать подписалась въ своемъ письмѣ "Моника Прадесъ"; на это имя она дала и свой адресъ, убѣжденная, что дядя, узнавъ, что его сестра жива, догадается, что она нуждается въ его помощи.

"Садовникъ же отнесся къ этому письму, какъ къ какой-то мистификаціи, и умолчалъ о немъ.

"Тѣмъ не менѣе, черезъ нѣсколько дней, при встрѣчѣ съ своимъ бариномъ, онъ воскликнулъ: "вѣдь какіе есть, право, злые люди! Какая-то Моника Прадесъ заставляетъ меня платить четырнадцать су пошлины за свое желаніе получить отъ меня извѣстіе о Филиппѣ".

"Мой дядя взялъ письмо, — продолжаетъ m-lle де-Вирье, — и можно себѣ представить его радость при видѣ почерка его сестры, которую онъ считалъ умершею.

"Онъ сейчасъ же выслалъ намъ 800 ливровъ ассигнаціями. Это было цѣлое состояніе, а для матери — возможность попасть въ Лозаннъ.

"Она уѣхала полная надеждъ. . . .".

Сколько разъ, выражаясь словами поэта, потерпѣвшій кораблекрушеніе принималъ крыло алкіона за бѣлый парусъ.

Уѣзжая, графиня де-Вирье оставила дѣтей на попеченіе горничной Софи и вѣрной Туанонъ.

"Мы были полны надежды увидѣть отца, — пишетъ m-lle де-Вирье, — и были безконечно счастливы при мысли, что настанетъ конецъ постояннымъ слезамъ матери.

"Несмотря на нашу молодость, мы очень хорошо понимали ея горе.

"Мать наша, тоже полная надеждъ, прибыла въ Лозаннъ. Тамъ она отправилась съ аббату де-Вирье.

"Но дядя былъ одинъ.

— А Анри? — воскликнула она.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"Аббатъ не отвѣчалъ.

"- А Анри? — повторила она еще разъ.

"Молчаніе дяди заставило ее понять, что не видали того, кого она надѣялась видѣть, что никто о немъ ничего не зналъ.

"Для нашей бѣдной матери эта обманутая надежда была такимъ же страданьемъ, какъ еслибы отецъ былъ убитъ на ея глазахъ послѣ того, какъ она надѣялась, что онъ спасенъ.

"- Не умираютъ съ горя, — говорила она позже. — Я помню мой пріѣздъ въ Лозаннъ"…

Между тѣмъ, какъ говорилъ аббатъ де-Вирье, не было новыхъ поводовъ отчаяваться. Въ то время жили подъ фальшивыми именами. Быть можетъ, самъ Анри разыскивалъ свою жену? Онъ могъ думать, что она скитается по Франціи, тогда какъ она была такъ близко отъ него.

Богъ, какъ послѣднюю милость, далъ несчастнымъ неизсякаемую надежду въ сердцѣ.

Разъ, что мужа ея не было въ Швейцаріи, m-me де-Вирье, въ силу слуховъ, дошедшихъ до нея въ Лозанну, надѣялась, что онъ въ Германіи, гдѣ постоянно находился виконтъ де-Вирье. 21 марта 1794 г. она написала ему въ Гейдельбергъ:

"Я жива, любезный виконтъ; но живъ ли тотъ, котораго вы любили, живъ ли мой Анри? Живъ ли онъ? Во Франціи говорятъ, что онъ въ Швейцаріи, въ Швейцаріи говорятъ, что онъ или въ Германіи, или во Франціи.

"Нѣкоторые изъ уцѣлѣвшихъ несчастныхъ говорятъ, что онъ былъ убитъ въ ихъ рядахъ при выходѣ изъ Ліона, другіе разсказываютъ, что у него была оторвана нога; есть и такіе, которые говорятъ съ таинственнымъ видомъ, что имъ извѣстна та точка на земномъ шарѣ, гдѣ онъ находится, но что они не желаютъ ее открыть.

"Однимъ словомъ, милѣйшій виконтъ, съ 9 октября, когда я видѣла его въ послѣдній разъ, я не имѣю отъ него извѣстій.

"Несмотря на ужасное состояніе, въ какое меня приводитъ эта неизвѣстность, я покойна, покойна настолько, насколько это возможно для того, кто былъ зрителемъ столькихъ преступленій и ужасовъ".

Бываютъ дѣйствительно минуты покоя. Но это минуты покоя-отчаянья.

Когда она не говорила о Анри, m-me Вирье говорила только о тѣхъ, кто его любилъ, о тѣхъ, кого онъ такъ любилъ.

"Разъ Анри не въ состояніи былъ спасти несчастныхъ ліонцевъ отъ тираніи, которая ихъ давила, не могъ избавить ихъ отъ тѣхъ потоковъ крови, которые текутъ, я молю васъ о вашемъ сочувствіи, — продолжаетъ она, — къ жертвамъ, уцѣлѣвшимъ отъ рѣзни. Если вамъ случится встрѣтить людей, служившихъ въ Croix-Rousse, они, безъ сомнѣнія, достойны вашего уваженія. Это самые достойнѣйшіе изъ ліонцевъ. Это былъ пунктъ, подвергавшійся болѣе всего нападенію, лучше всего защищавшійся; однимъ словомъ, Анри все время не покидалъ его, тамъ онъ служилъ сперва солдатомъ, потомъ генераломъ, даже когда не имѣлъ этого званія.

"Пусть же эти несчастные молодые люди, если вамъ случится съ ними встрѣтиться, найдутъ въ васъ покровителя и отца…

"Однимъ словомъ, все то, чѣмъ былъ бы для нихъ Анри"…

. . . . . . . . . . . . . . . . .

И письмо, полное дивнаго смиренія, кончалось словами:

"Я не видала моего сына семь мѣсяцевъ, но я знаю, что онъ живъ".

Дѣйствительно, онъ былъ живъ, бѣдный ребенокъ. И уже говорилъ какъ его передавали изъ рукъ въ руки, какъ старый слуга виконта дю-Бушажъ передалъ торговцу сукномъ въ Греноблѣ, Рюбишону.

Нельзя представить себѣ болѣе нѣжнаго ухода, чѣмъ былъ уходъ за этимъ маленькимъ неизвѣстнымъ ребенкомъ. И подивитесь, что никто не разспрашивалъ Аймона о его происхожденіи. Знали, что онъ брошенъ. Всѣ удовлетворялись этимъ, за исключеніемъ старика-отца Рюбишона, который отъ старости лѣтъ не отдавалъ себѣ отчета въ событіяхъ и недоумѣвалъ, откуда взялся "маленькій Симонъ".

И старикъ, для удовлетворенія своего любопытства, рѣшилъ обратиться съ своими безконечными разспросами прямо къ маленькому Симону.

Но ребенокъ прекрасно сбивалъ съ толку своего собесѣдника и даже до того сбилъ его, что старикъ рѣшилъ, что маленькій Симонъ принадлежитъ къ его семьѣ, но при такихъ условіяхъ, о которыхъ не рѣшаются ему сказать.

Менѣе рискованно было мнѣніе супруговъ Рюбишонъ. Они были убѣждены, что Аймонъ сирота и собирались его усыновить, такъ какъ не имѣли своихъ дѣтей. Они уже заглядывали въ его будущее. Жена прочила его въ негоціанты, мужъ — въ инженеры.

Но ихъ милосердію было потруднѣе бороться съ любопытствомъ чужихъ, чѣмъ съ любопытствомъ старика-отца. Скоро разнесся слухъ, что Рюбишоны скрываютъ у себя аристократа, и пришлось имъ рѣшиться на эмиграцію.

Однажды магазинъ этихъ почтенныхъ людей на улицѣ Гренобль не открылся утромъ.

Перебрались уже за швейцарскую границу, какъ вдругъ Аймону показалось, что настала минута, — я уже говорилъ, что ему въ то время было шесть лѣтъ, — покончить съ тайною, которая, какъ видно, тяготила его.

Добрѣйшая Рюбишонъ вздумала его за что-то выбранитъ, на это маленькій Симонъ ей отвѣтилъ внезапно, "что у него есть теперь своя мама, чтобы бранить его и что маму эту зовутъ графинею де-Вирье…".

Веливо было удивленіе, а также огорченіе супруговъ Рюбишонъ, они разомъ лишались того, что было ихъ утѣшеніемъ на старости дней, того, что они считали себѣ наградою за ихъ доброе дѣло.

Тѣмъ не менѣе, съ этой минуты, не думая о себѣ, они задались мыслью разыскать мать ихъ пріемыша.

Во всѣхъ городахъ, гдѣ они знали, что были эмигранты, они справлялись о графинѣ де-Вирье… Наконецъ, они прибыли въ Лозаннъ… и вручили ей сына.

Семь мѣсяцевъ она его не видала! Семь вѣковъ для ея сердца, для ея вображенія, для ея нѣжности.

Тѣмъ не менѣе не все было для нея потеряно разъ, что Аймонъ былъ ей возвращенъ…

M-me де-Вирье не знала, какъ выразить ей свою благодарность спасителямъ ея сына, они же оба были проникнуты восхищеніемъ къ этой молодой еще женщинѣ, столь прекрасной, безропотно пережившей всѣ эти ужасныя катастрофы. Въ особенности же они были удручены ея горемъ вдовы въ женѣ, у которой мужъ, быть можетъ, былъ еще живъ. Для Рюбишона, какъ для всѣхъ жителей Гренобля, имя Вирье было хорошо знакомо — оно было отголоскомъ рыцарства. Вотъ отчего, спасши Айнона, онъ предложилъ m-me Вирье, что примется за поиски его отца.

Для него это было легче, чѣмъ для всякаго другого, потому что у него сохранились съ Ліономъ многочисленныя торговыя сношенія.

M-me де-Вирье приняла предложеніе, сдѣланное ей отъ добраго сердца.

Но какъ напасть на чей бы то ни было слѣдъ въ этихъ болотахъ крови, подъ этими развалинами, во что превратился Ліонъ?

Декретъ Конвента, данный по предложенію Баррера, обязывалъ Кутона раззорить городъ до основанія.

Чудовище, изъ страха за свою голову, сейчасъ же отвѣтило Комитету общественнаго благополучія, что если стѣны еще существуютъ, то онъ отвѣчаетъ, что злодѣи, когда-то защищавшіе ихъ, или взяты или перебиты…

"… Врядъ ли уцѣлѣло изъ нихъ десять человѣкъ; даже Вирье и Преси и тѣ погибли…" [90].

Это сообщеніе противорѣчило донесенію Жавога, которое, однако, подтверждалось рапортами Шато Нёфъ Рандонъ, де-Мегре, де-Ла-Портъ; всѣ они утверждали, что Вирье былъ взятъ живымъ [91].

Всѣ эти противорѣчія весьма смущали Рюбишона, развѣ не могло быть съ Вирье того же, что было съ Преси; про него говорили, что онъ убитъ, въ то время какъ его друзья знали, что онъ спасенъ и скрывается въ горахъ Фореза?

Для m-me Вирье радость, что она обрѣла сына, по счастью, не позволяла ей поддаваться горю отъ этихъ сбивчивыхъ извѣстій. "Пріѣздъ моего брата, — пишетъ m-lle де-Вирье, — возвратилъ матери силу жить… и настолько придалъ ей храбрости, что она даже рѣшилась вызвать насъ къ себѣ… Послѣ шести мѣсяцевъ нашего пребыванія въ Сенъ-Жерменъ-Лаваль, она оповѣстила Софи, чтобы мы собирались въ путь, не подозрѣвая, въ какомъ ужасномъ состояніи былъ Ліонъ въ то время, когда намъ придется его проѣзжать"…

Терроръ въ немъ дѣйствительно дошелъ до апогея. "Грохотъ падающихъ стѣнъ, — свидѣтельствуютъ замѣтки "Воспоминаній", — пыль отъ развалинъ, которая поднималась цѣлыми облаками къ небу, пальба пушекъ, ѣзда повозокъ, на которыхъ развозили обвиняемыхъ изъ пяти тюрьмъ въ судъ, а осужденныхъ на гильотину, были единственными признаками жизни въ этомъ городѣ, приговоренномъ къ истребленію, единственному въ исторіи…"

"…Гильотина дѣйствовала на площади des Terreaux, подъ самыми окнами m-lles Фейлье и Пюбліе, гдѣ мы снова поселились, — пишетъ m-lle де-Вирье.

….Вскорѣ мы увидали телѣжку, окруженную солдатами, на которой были навалены несчастные. Мы были такъ объяты ужасомъ, что буквально не рѣшались сдѣлать шагу ни назадъ, ни впередъ. Боясь, чтобы моментъ паденія ножа не былъ для дѣтей слишкомъ сильнымъ потрясеніемъ, Софи набросила старшей дѣвочкѣ платокъ на глаза, а сестру ее спрятала къ себѣ подъ передникъ…".

На другой день было еще хуже, — для того, чтобъ выйти изъ воротъ Ліона, дѣвочкамъ пришлось проходить мимо самой гильотины. Опять имъ закрыли также глаза и Софи провела ихъ за руку черезъ эту площадь, пропитанную кровью жертвъ, такъ что прохожіе съ ужасомъ отворачивались, когда имъ приходилось по ней проходитъ…"

Ужасное время и вмѣстѣ съ тѣхъ невольно восхищаешься имъ — опьяненіе самоотверженіемъ соперничало, такъ сказать, съ опьяненіемъ преступленія.

Пріютившись снова у этихъ двухъ бѣдныхъ дѣвушекъ m-lles Фейлье и Пюбліе, которыя ихъ уже спасли во время бомбардированія, дѣти и ихъ няньки нашли парикмахера Мерлъ, который занимался перевозкою черезъ границу, и взялся и ихъ переправить. Онъ же въ своемъ "Char de Comté" доставилъ m-me де-Вирье въ Лозанну.

На этотъ разъ бѣдный человѣкъ не рискнулъ забираться такъ далеко, онъ оставилъ маленькихъ путешественницъ въ Мейренъ, на границѣ Швейцаріи и поручилъ ихъ одному возницѣ изъ своихъ пріятелей. Къ несчастью, этому возницѣ не удалось перебраться черезъ границу.

"Насъ остановили въ Версуа, — продолжаетъ m-lle де-Вирье, — и тутъ намъ пришлось плохо.

"Догадались, что мы дѣти эмигрантовъ, которыхъ везутъ въ родителямъ. Насъ выдала наружность моей сестры и ея прелестные свѣтлые волосы.

"Насъ засадили подъ арестъ въ гостинницѣ "Золотого Льва" и приставили къ намъ въ сторожа маленькаго глухонѣмого, профессія котораго заключалась въ томъ, что онъ съ колокольчикомъ въ рукѣ бѣгалъ по улицамъ Версуа и созывалъ гражданъ въ клубъ.

"Не знаю, какъ бы мы оттуда выбрались, еслибы не содержательница нашей гостинницы, m-me Ріонде, которая воспылала ко мнѣ нѣжною страстью за то, что я, по ея словамъ, походила на ея дочь.

Она свела Софи съ двумя добрыми малыми, которые занимались спасаньемъ несчастныхъ.

"Однажды, внушивъ намъ, что мы должны дѣлать (моей сестрѣ не было еще семи лѣтъ, а мнѣ едва восемь), Софи вышла съ вязаньемъ въ рукахъ, будто подышать свѣжимъ воздухомъ.

"Черезъ часъ послѣ ухода Софи, и по знаку m-me Ріонде, мы вышли на задній дворъ, заваленный старымъ хламомъ. Тамъ, къ невысокой стѣнѣ была приставлена старая бочка. Мы обѣ вскарабкались на бочку, а оттуда на стѣну. У стѣны была цѣлая куча навоза, мы спрыгнули на нее и очутились на свободѣ. Нашъ маленькій сторожъ, однако, замѣтилъ насъ и сталъ звонить въ колокольчикъ съ остервенѣніемъ; но, по счастью, состояніе его ногъ мѣшало ему слѣдовать за нами, какъ онъ ни звонилъ, а поспѣть за нами не могъ.

"Намъ было сказано идти спокойнымъ шагомъ, не торопясь, и пѣть "Марсельезу".

"Черезъ четверть часа мы увидали передъ собою двухъ мужчинъ, какъ намъ это было заранѣе сказано. Они сдѣлали намъ знакъ перестать пѣть, боясь, чтобы насъ не узнали.

"Мы слѣдовали за ними немного поодалъ. Наконецъ мы увидали Софи… Граница была перейдена… Мы были въ Швейцаріи и наши проводники молча покинули насъ". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Неправда-ли, это прелестно? Наконецъ, для этихъ бѣдныхъ дѣвочевъ близился конецъ ихъ мытарствамъ. Мимо ѣхалъ ломовой, который согласился взять ихъ въ себѣ на возъ. Своими маленькими ручками онѣ уцѣпились за вереыку, которой были перевязаны тюки на возу и вотъ такимъ-то образомъ онѣ совершили свой въѣздъ въ Лозанну, гдѣ прямо съ воза попали въ объятія матери и маленькаго брата.

"Мы плакали отъ радости навзрыдъ, — пишетъ m-lle де-Вирье, — чего со мной больше не было за цѣлую жизнь".

Но къ этимъ слезамъ радости дѣтей присоединялись съ каждымъ днемъ все болѣе горькія слезы ихъ матери, съ каждымъ днемъ отъ нея отлеталъ лучъ надежды…

Изъ Ліона не получалось вѣстей; напрасно Рюбишонъ исходилъ Croix-Rousse, предмѣстье де-Везъ, поле сраженія.

Что могъ знать случайно пришлый человѣкъ, иногда попадавшійся среди этихъ развалинъ?

…Или, напримѣръ, какой нибудь грабитель, явившійся за добычей… вотъ тотъ мужчина или женщина, глупо глядящіе вамъ вслѣдъ, что знаютъ они о Вирье?..

Ничего… Или въ эти ужасныя времена они боятся проронить слово?

Безмолвны были и тюремные списки. Безмолвны были и списки гильотины и растрѣливанія.

По мѣрѣ того, какъ усиливались поиски, пропасть разверзалась все глубже и глубже.

Откуда же, наконецъ, доносился до того, который съ опасностью личной жизни старался воскресить Анри, этотъ неопредѣленный глухой слухъ… Откуда несся онъ?..

Никто не зналъ.

Точно изъ какого-то прозрачнаго облачка, которое разсѣется и изъ него вдругъ выростали легенды.

На другой день сраженія, на полѣ битвы былъ найденъ на окраинѣ дороги трупъ офицера… Крестъ св. Людовика былъ на половину вбитъ пулею въ грудь. Лицо было точно живое. Большіе глаза были широко раскрыты. Только мертвецы умѣютъ такъ смотрѣть на солнце… Да еще мученики за справедливость Божью; по слухамъ, этотъ убитый былъ Анри.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Черезъ нѣсколько недѣль послѣ того, какъ Рюбишонъ покинулъ Лозаннъ, на имя графини Вирье былъ полученъ пакетъ.

Она раскрыла его, передъ ней лехалъ кусокъ траурной матеріи, извѣстной подъ названіемъ "вдовьяго сукна".

Изъ него выпала записка со словами: "Отъ Рюбишона".

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"Мать моя упала на колѣни, — пишетъ m-lle де-Вирье, — и обливала эту матерію слезами. Она поняла, что у нея не было болѣе надежды".