Роман роялиста времен революции :

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Отель де-Роганъ, въ которомъ Анри и жена его должны были провести свои первые счастливые дни или скорѣе свои единственно счастливые дни, находился въ началѣ улицы Вареннъ, направо отъ отеля Биронъ и почти напротивъ отеля де-Кастри, разграбленіемъ котораго отмѣчены первые шаги революціи.

Въ старомъ зданіи все было строго, величественно, великолѣпно. Все какъ нельзя болѣе соотвѣтствовало условіямъ, нравамъ, наружному виду его обитателей. Но, къ счастью для Анри, а въ особенности къ счастью для его застѣнчивой жены, въ отелѣ де-Роганъ, какъ въ Версали, имѣлись и не парадныя комнаты. Въ нихъ m-me Роганъ, освободившись отъ своихъ важныхъ туалетовъ и отъ своего важнаго вида, въ прелестномъ дезабилье, появлялась среди своихъ пріемныхъ дѣтей. Герцогиня не только устроила имъ подлѣ себя прелестное гнѣздышко, но каждое утро сама приходила въ коинату молодой женщины узнавать, какъ самая нѣжная мать, о мельчайшихъ подробностяхъ ея здоровья и ея туалета. Она окружала это зарождающееся счастье всевозможнымъ вниманіемъ, надѣляла ихъ всевозможными подарками.

Однажды, напримѣръ, герцогиня принесла цѣлую массу кружевъ на кровать m-me де-Вирье. Куски самыхъ рѣдкихъ кружевъ такъ и посыпались. Представьте себѣ тѣ самыя кружева, которыя герцогиня Бургундская носила обыкновенно по принятіи молитвы послѣ родовъ… [8]. Такого нѣжнаго отношенія не могло быть ни въ память умершаго друга, ни изъ уваженія къ данному слову. Оно являлось скорѣе слѣдствіемъ того скрытаго, прирожденнаго материнскаго чувства, которое дано Богомъ каждой женщинѣ, даже не матери. Это самое чувство по отношенію къ Анри выражалось снисхожденіемъ, какого до тѣхъ поръ герцогиня не знала. Она сама становилась гораздо довѣрчивѣе по мѣрѣ того, какъ въ лучахъ молодой женщины стали сглаживаться шероховатости характера Анри, въ какихъ она его прежде всегда упрекала.

Но развѣ для чувства есть границы?

Если есть объятія любви, которыя разслабляютъ, то есть и такія, которыя заставляютъ страдать. Любовь герцогини къ ея пріемнымъ дѣтямъ, которымъ она слишкомъ сильно желала счастья, была подчасъ мучительна.

Герцогъ де-Роганъ, который не менѣе ея желалъ имъ счастія, не имѣлъ претензіи играть въ немъ такой дѣятельной роли. Онъ только очень любилъ ихъ и отчасти жалѣлъ Анри и его жену, зная слишкомъ широкіе взмахи крыльевъ герцогини.

Сѣдовласый герцогъ олицетворялъ собою типъ вѣчно молодого старика благодаря тому, что относился съ любовью къ окружающимъ. Онъ былъ благодаренъ Анри и его женѣ за то, что они внесли молодость въ ихъ домъ.

Благодарность развѣ не есть чувство благодѣтелей? А когда явились на свѣтъ дѣти, не было конца признательности герцога. Ихъ радостные крики, ихъ ласки, воскресили для него ласки другихъ дѣтей, вмѣстѣ въ одинъ годъ, уже далекій, похищенныхъ смертью.

Но не даромъ говорятъ, что въ этой грустной школѣ, которая называется человѣческою жизнью, нѣтъ праздниковъ!

Въ первый же годъ своего рожденія первенецъ молодыхъ супруговъ заболѣлъ и умеръ.

Во что бы то ни стало надо было оторвать несчастную мать отъ горя, въ которомъ каждый считалъ себя въ правѣ ее утѣшать.

Анри хотѣлось увеэти жену въ Пюпетьеръ, котораго она еще не знала. Тамъ ожили бы всѣ мечты одиночества, столь дорогія нѣкогда. Но это было бы неблагодарностью. По отношенію къ герцогинѣ ни что не могло бы оправдать подобнаго бѣгства въ такую минуту.

Къ счастью, въ это время Анри получилъ приказаніе прибыть въ свой полкъ въ Шалонъ. Его солдаты были назначены на саперныя работы въ Бургоньѣ. Везти жену съ собой въ гарнизонъ значило въ то время нарушить не только всѣ предразсудки моды, но просто законы приличія.

Тѣмъ не менѣе Анри рискнулъ, и прекрасно сдѣлалъ. Сколько было прелести въ этомъ ихъ первомъ tête-à-tête трехлѣтней супружеской жизни! Наконецъ-то они принадлежали другъ другу въ этомъ отдаленномъ гарнизонѣ.

Они оба узнали, что не вѣдаютъ своей собственной исторіи. Они старались уразуметь, какъ случилось, что ихъ души слились въ одну вѣру, въ одну любовь. Эта любовь, которая дала имъ ребенка, котораго они утратили, — эта вѣра, благодаря которой они представляли его себѣ среди ангеловъ, ихъ постоянно отвлекала то впередъ, то назадъ отъ настоящаго. О, за будущее они были спокойны! Но въ прошломъ между ихъ родственниками, казалось, было что-то такое, что отнимало надежду на возможность и ихъ общаго счастья.

"О Богъ моихъ праотцевъ, Ты, Который благословилъ ихъ въ ихъ детяхъ, простри и на насъ Твою милосердую десницу", — молилъ Анри. Этотъ чудесный отрывокъ былъ найденъ въ его молитвенникѣ…- "Праотцы мои ходатайствуютъ предъ Тобою за меня, но внемли также молитвамъ предковъ Елизаветы, которую Ты мнѣ даровалъ въ жены. Развѣ она не награда за ихъ добродѣтель. Если они не вѣдали истины, не сочти имъ въ преступленіе ихъ невѣдѣніе. Какъ Ты соединилъ насъ съ Елизаветою въ любви твоей, соедини и родителей нашихъ по Твоей великой милости…". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но хотя миръ и обѣщанъ людямъ уже болѣе 1800 лѣтъ, тѣмъ не менѣе его еще нѣтъ на землѣ для людей доброй воли, чистаго сердца.

Въ то время, какъ Анри обращался съ мольбою къ небу, въ то время, какъ онъ думалъ, что нашелъ наконецъ счастье, онъ получилъ приказаніе явиться въ Вильгельмсбадъ, гдѣ назначенъ былъ съѣздъ иллюминатовъ.

Это значило свалиться съ неба прямо въ хаосъ міра, близкаго въ крушенью.

Для Вирье разочарованіе превратилось въ силу. Оно сдѣлало изъ него разомъ героя и мученика.

Можно по истинѣ сказать, что онъ оставилъ по себѣ кровавый слѣдъ отъ Вильгельмсбада до самой бреши Ліона. Ни одно собраніе масоновъ, ни прежде, ни послѣ не можетъ сравниться по своему значенію съ конгрессомъ, собраннымъ Вейсгауптомъ въ 1782 году. Это былъ тотъ валъ, который долженъ былъ потопить старый свѣтъ. Подготовлялось разрушеніе, а не благоденствіе. Анри было сообщено объ этомъ. Подъ химерою человѣколюбія ему предсталъ въ Вильгельмсбадѣ заговоръ противорелигіозный, противомонархическій…. Исторіи этого ужаснаго конгресса не существуетъ.

Вирье, въ силу данной имъ клятвы, не сохранилъ о немъ ничего въ своихъ замѣткахъ, что могло бы служить матеріаломъ для нея. Но съ тѣхъ поръ онъ не могъ слышать безъ ужаса о масонствѣ.

Когда онъ вернулся въ Парижъ, нѣкто, кто позднѣе вмѣстѣ съ нимъ такъ глубоко былъ преданъ королевской семьѣ и кто въ то время не имѣлъ ни малѣйшаго предчувствія о томъ, что ему предстояло, баронъ де-Гилье спросилъ его, смѣясь, какія такія трагическія тайны онъ вывезъ изъ Вильгельмсбада?

— Я не открою вамъ ихъ, — отвѣтилъ Анри такимъ грустнымъ тономъ, что де-Гилье совсѣмъ оторопѣлъ:- одно скажу вамъ, что все это иначе важно, чѣмъ вы предполагаете. Заговоръ, который тамъ ведется, такъ хорошо обставленъ, что монархіи и церкви невозможно спастить отъ него.

Знаменитое дѣло объ ожерельѣ Маріи-Антуанетты въ скоромъ времени подтвердило это. Эта постыдная комедія была поднятіемъ занавѣса передъ трагедіею. Скандалъ, предсказанный Анри, коснулся и церкви, и монархіи.

Вся постановка этой комедіи извѣстна. Въ день Успенья, въ 1785 году, кардиналъ де-Роганъ, главный исповѣдникъ Франціи, былъ схваченъ при входѣ въ капеллу въ Версали и заключенъ въ Бастилію; ему даже не дали времени снять архіерейскаго облаченія…

Это событіе произвело потрясающее впечатлѣніе въ отеле де-Роганъ. Уже давно не существовало близкихъ отношеній между нимъ и домомъ главнаго исповѣдника. Но въ благородныхъ французскихъ семьяхъ немилость сближала. По отношенію въ двору и горожанамъ, которые нахлынули къ нимъ, герцогъ и герцогиня де-Роганъ были непроницаемы. Тѣмъ не менѣе было легко замѣтить, что за ихъ видимымъ спокойствіемъ скрывалась тревога, хотя разгадка ея оставалась имъ еще неизвѣстной. Одинъ Анри зналъ о ней въ отелѣ улицы де-Вареннъ.

Съ пріѣзда Каліостро въ Парижъ, онъ былъ въ страхѣ, что насталъ часъ, когда рѣшенія, принятыя въ Вильгельмсбадѣ, превратятся въ ужасающую дѣйствительность.

Каліостро для Анри былъ старымъ знакомымъ. Ложа, въ которой онъ принадлежалъ, въ Ліонѣ, была первою во Франціи ложею шарлатанства, творящаго чудеса.

Въ Ліонѣ Каліостро, вывезшій изъ Варшавы на 25 тысячъ дукатовъ драгоцѣнныхъ камней, ввелъ египетскіе обряды и ложу торжествующей мудрости.

Самые солидные изъ ліонскихъ братьевъ поддались вызыванію духовъ и разсказамъ "великаго копта"…

По его велѣнію, старый судья, Простъ де-Роне, умершій за двѣ недѣли передъ тѣмъ, воскресъ, чтобы убѣдить адептовъ. Шепотомъ передавали, что, войдя въ церковь и указавъ на распятіе, Каліостро воскликнулъ:

— Я говорилъ Ему, что Онъ умретъ на висѣлицѣ… Считайте это изображеніе за похожее… — прибавилъ Каліостро… — Это совершенно Его черты, черты Іисуса,

Анри зналъ, что можно было всего ожидать въ смысле продерзости отъ человѣка, способнаго на подобный обманъ, — всего ожидать, въ смыслѣ совращенности съ пути, отъ общества, способнаго въ него вѣрить. Самыя безумныя вѣрованія примѣшивались къ отрицанію Бога.

Для этого кончающагося столѣтія сильныя ощущенія замѣняли собою всякое ученіе.

Каждый день могъ стать днемъ треволненія, и съ каждымъ днемъ это треволненіе становилось острѣе, безразсуднѣе. Руссо подготовилъ этотъ послѣдній фазисъ того, что можно бы назвать нервозомъ, если бы слово это не было анахронизмомъ, подготовилъ это поколѣніе впечатлительныхъ мужчинъ и женщинъ, которое отдалось въ распоряженіе Каліостро…

Изъ всего этого люда, которымъ "великій коптъ" пользовался для своихъ постыдныхъ цѣлей, никто не сравнится по безвѣрію, по распутству, по легковѣрію съ Луи-Рене-Эдуардомъ, княземъ де-Роганъ, страсбургскимъ епископомъ, главнымъ исповедникомъ Франціи.

Каліостро овладѣлъ его мошною и жилъ на его счетъ, овладѣлъ его душою и эксплоатировалъ его пороки, злобы, честолюбіе, тщеславіе, слабости. Вотъ что писалъ кардиналъ съ m-me де-ла-Моттъ о Каліостро: "Это одинъ изъ самыхъ великихъ людей… Каліостро самъ Богъ…"

И въ то время, какъ этотъ вымышленный богъ вызывалъ "за ширмою" образъ королевы Франціи, этотъ "вѣроломный священникъ" лобызалъ руки своего обольстителя… ползалъ у его ногъ… Священникъ вышелъ сухъ изъ воды. Остальное извѣстно.

Плутни кардинала, мошенничество m-me де-ла-Моттъ, невинность королевы были очевидны. Но надо было, чтобы осталось хоть что нибудь отъ клеветы. Это было нужно для враговъ церкви, для враговъ престола.

Вирье обратился къ министру Бретель: "Если даже мнѣ угрожаетъ Бастилія, скажите мнѣ, извѣстно ли вамъ, что дѣлается въ масонскихъ ложахъ, и приняты ли вами мѣры къ огражденію отъ возможной опасности?"

Но онъ напалъ на человѣка, для котораго было безразлично, что бы ни творилось. Бретель, несмотря на свою ненависть къ кардиналу, по легкомыслію далъ ему время сжечь свои бумаги и опять-таки по недальновидности далъ время сектантамъ интриговать и дѣйствовать.

— Будьте спокойны, — отвѣтилъ онъ:- въ Бастилію вы не попадете, а масоны не потревожатъ государства… [9].

Пока министръ такъ увѣренно успокоивалъ Вирье, кардиналъ, несмотря на протесты изъ Рима, былъ отнятъ у своихъ естественныхъ судей. Его процессъ разбирался въ парламентѣ, который былъ подкупленъ ненавистью и развратомъ [10]. Послѣдовало постыдное оправданіе кардинала.

Взгляните на этихъ вѣроломныхъ судей: это — инсургенты завтрашняго дня. Взгляните на этотъ народъ, который рукоплещетъ униженію королевскаго достоинства: завтра онъ будетъ рукоплескать казни короля.

А теперь взгляните на того, кто затѣялъ весь этотъ ужасный прологъ революціи.

Вотъ онъ у окна, въ улицѣ St.-Claude au Marais. Онъ точно въ рамѣ изъ свѣчей, съ рукой на сердцѣ, онъ улыбается толпѣ, которая радостно привѣтствуетъ его. Это — Каліостро. Онъ раздѣляетъ популярность кардинала. Когда ихъ везли изъ Бастиліи, народъ распрягалъ лошадей изъ экипажа!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Каліостро имѣлъ основаніе гордиться. Масонство одержало первую побѣду, и такую рѣшительную, что отнынѣ секта могла сбросить съ себя маску.

Процессъ Ожерелья порядочно встряхнулъ такъ называемое "древо идей". Но никто еще не предполагалъ, чтобы упавшіе съ него плоды были отравленными. Самыя поразительныя событія не принимались ни за какое указаніе.

Въ то время при m-me де-Роганъ находилась одна совсѣмъ молоденькая женщина, рожденная Шабо, воспитанная ею и выданная замужъ за дворянина изъ якобинцевъ — виконта де-Валь. Для герцогини m-me де-Валь и m-me де-Вирье были какъ двѣ дочери. Онѣ любили другъ друга, какъ сестры, и въ отсутствіе мужей вели совершенно общую жизнь.

Однажды, когда Валь былъ въ отсутствіи въ St.-Mandé, пришло письмо на его имя. Письмо было странное по формѣ, все въ иностранныхъ маркахъ и въ какихъ-то удивительныхъ печатяхъ.

Точно предчувствуя что-то недоброе, m-me де-Вирье, по словамъ ея дочери, не могла оторвать глазъ отъ этого письма, воткнутаго за зеркало ея пріятельницы.

Когда Валь вернулся, ему передали письмо. Повидимому, оно взволновало его. Но сейчасъ же, овладѣвъ собою, онъ сказалъ женѣ, что ему предстоитъ одно важное свиданіе въ Фонтенебло.

Тамъ его ожидало нѣсколько неизвѣстныхъ лицъ. Хотя они говорили поперемѣнно то по французски, то по англійски, темъ не менѣе не могло быть сомнѣнія на счетъ ихъ національности: это были нѣмцы. По пріѣздѣ виконта де-Валь всѣ сѣли за столъ. Обѣдъ былъ шумный, поднялся горячій споръ, затѣмъ всѣ отправились въ лѣсъ, откуда никто не вернулся.

Черезъ четыре дня кучеръ де-Валь, которому надоѣло ждать своего барина, вернулся въ St.-Mandé съ единственнымъ указаніемъ — томомъ Руссо, найденнымъ подъ подушкою кареты, и въ немъ была отмѣчена глава о самоубійствѣ… Никто не видалъ болѣе таинственныхъ посѣтителей.

Но вотъ черезъ три недѣли собаки сторожа дорылись въ сухихъ листьяхъ до трупа, котораго такъ напрасно искали вездѣ. Онъ держалъ пистолетъ и былъ завернутъ въ шинель. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Волненіе несчастнаго Валя при полученіи злополучнаго письма, его ссора съ этими неизвѣстными пріѣзжими, зарытіе трупа отклоняли всякую мысль о возможности самоубійства. Тутъ было несомнѣнное преступленіе. У всѣхъ сложилось убѣжденіе, что оно было совершено тайнымъ нѣмецкимъ обществомъ, вѣроятно, оно являлось искупленіемъ за измѣну.

Съ тѣхъ поръ окружающіе Анри стали страшиться для него участи несчастнаго Валя. Онъ тоже со времени своего возвращенія изъ Вильгельмсбада бывалъ часто задумчивъ и печаленъ безъ всякой видимой причины. Его разговоры съ Бретель, съ Гилье, вызывали не мало толковъ. Быть-можетъ, эхо ихъ донеслось и до Германіи — почемъ знать? Это "быть можетъ" тяготѣло надъ его женою. Ее не покидала мысль о несчастіи, пережитомъ ея пріятельницею. Она не знала, къ кому обратиться, кто бы разсѣялъ ея опасенія. Анри назвалъ бы это ребячествомъ, она какъ-то разъ попробовала было заговорить о томъ, что ее тревожило, m-me де-Роганъ сдѣлала видъ, что не слышитъ.

Жизнь отлетала отъ нея понемножку. Ея нѣжность стала для нея пыткою, и съ тѣхъ поръ молодая женщина была мрачна какъ само предчувствіе.