Ромен Роллан

Предисловие

Раскрывая любую книгу из серии «Жизнь замечательных людей», читатель узнает, что эта серия была основана М. Горьким в 1933 году. Но задумана она была значительно раньше.

Еще в дни первой мировой войны, в 1916 году, Горький обратился к нескольким крупным писателям с предложением написать для юношества биографии великих людей разных эпох. Ромена Роллана он попросил написать книгу о Бетховене.

«Я уверен, что Вы, автор «Жана Кристофа» и «Бетховена», великий гуманист, Вы, так прекрасно понимающих! значение высоких социальных идей — не откажете в Вашем содействии делу, которое мне представляется хорошим и важным…» В следующем письме Горький пояснял свой замысел: «Наша цель — внушить молодежи любовь и доверие к жизни; в людях мы хотим видеть героизм. Нужно, чтобы человек понял, что он — творец и хозяин мира, что на нем ответственность за все несчастия земли и что ему же принадлежит слава за все хорошее, что есть в жизни».

Роллан ответил согласием: дело, затеянное Горьким, пришлось ему по душе. Ведь он и сам, еще в начале века, задался целью создать ряд героических жизнеописаний и успел до войны выпустить четыре такие книги: о Бетховене, о художнике Франсуа Милле, о Микеланджело и о Толстом.

«…В людях мы хотим видеть героизм…» Требовательная вера в человека, мысль об ответственности человека за то, что происходит на земле, — все это было очень близко духу творчества Ромена Роллана. Первоначальный горьковский замысел серии биографий не осуществился, вернее, был надолго отложен. Но именно с этого обмена письмами началась дружба, продолжавшаяся без малого двадцать лет — до смерти Горького.

В годы после Октябрьской революции оба писателя-гуманиста, каждый на свой лад, прошли очень непростой путь развития. Между ними не раз вставали разногласия, вспыхивали споры. Но родство их идейных и творческих стремлений было очевидным для наиболее проницательных современников. Даже и для тех, кто ничего не знал об их личном контакте.

Стоит привести пример, как один из лучших революционных мыслителей Западной Европы вскоре после Октябрьской революции оценивал общественную роль Ромена Роллана в сопоставлении с Лениным и Горьким. Антонио Грамши писал в газете «Ордине Нуово» от 30 августа 1919 года: «Роллан предчувствует то, что Ленин доказывает: историческую необходимость Интернационала. Ленин изучает объективную реальность международной капиталистической экономики и приходит к неумолимому выводу, что пролетариат должен организовать свою диктатуру, воплотив ее в государстве нового типа, государстве Советов. Роллан лирически предугадывает требования дня, он воздействует на чувства читателей… В тех реальных условиях, в которых протекает ныне развитие международного рабочего движения, Роллан развертывает необычайно ценную деятельность, поскольку он преобразует умственный мир полупролетарских слоев и групп, лишь косвенно и отраженно ощущающих контрудары классовой борьбы — в духе сочувствия революции. В этом смысле Роллан работает для коммунизма, для рабочего класса, и мы испытываем к нему чувство благодарности и восхищения: он — Максим Горький латинской Европы».

Эту характеристику нельзя считать вполне точной. Реальный облик Роллана как художника и мыслителя был сложнее, и отношение его к коммунистам в разные периоды жизни тоже было сложным, всегда включало не только согласие, но в чем-то важном и несогласие.

Однако приведенные строки Грамши интересны как свидетельство — насколько высоко ценили Роллана при его жизни передовые умы Запада. Высокую оценку Роллана, как друга трудящегося человечества, можно найти в статьях и речах прогрессивных французских писателей и общественных деятелей по поводу столетия со дня рождения Роллана в 1966 году.

В Советском Союзе автора «Жан-Кристофа» давно знают и любят, его сочинения распространены в миллионах экземпляров. О художественном творчестве Ромена Роллана, о путях его идейного развития у нас написано несколько книг и много статей. Но пока еще нет работ о Роллане-человеко, о его жизни, долгой, нелегкой и прекрасной. И многие советские люди, сроднившиеся с Жан-Кристофом, Кола Брюньоном, Аннетой Ривьер, как с давними близкими друзьями, не очень ясно представляют себе, что за личность был Ромен Роллан.

Иные читатели, которым известны большие заслуги Роллана в борьбе против империалистической войны и фашизма, его выступления в поддержку Советского Союза, рисуют его себе в первую очередь как писателя-трибуна, публициста с кипучим общественным темпераментом.

Те же, кому известны работы Роллана по истории музыки, его статьи о великих писателях прошлого, его исторические труды специального характера — например, книги об индийских мыслителях Рамакришне и Вивекананде, — склонны видеть в нем скорей кабинетного ученого, человека замкнутого и созерцательного склада.

А в своих художественных произведениях — иногда даже и на различных страницах одних и тех же произведений — Роллан и вовсе раскрывается с разных сторон, и читателю не так легко разобраться, кто же такой автор: пламенный борец, исследователь-эрудит или же — хрупкий и уединенный мечтатель.

Казалось бы, самое простое — поделить жизнь Роллана на периоды «до» и «после» идейного перелома, связанного с первой мировой войной и наступлением новой, революционной эпохи, и прийти к выводу, что он из писателя-одиночки, из мыслителя камерного типа постепенно превратился в активного борца за лучшее будущее человечества. Но и это будет неверно. Задатки передового борца проявлялись и в ранних работах Роллана, будь то полемически острая, активно устремленная к будущему книга статей «Народный театр» или революционная драма «Четырнадцатое июля». А с другой стороны, Роллан и в периоды напряженной общественной деятельности продолжал быть тонким и очень своеобразным мыслителем, работал исподволь и над многотомным ученым трудом о Бетховене и над книгами мемуаров, которые носят отпечаток изощренного самоанализа, долгих, сосредоточенных раздумий.

Человек течет, и в нем есть все возможности, говорил когда-то Толстой. Многоликость, неисчерпаемая сложность человека — одна из излюбленных идей Роллана. «В каждом из нас сидит двадцать разных людей», — замечает Кола Брюньон. Это в какой-то мере верно и по отношению к самому Роллапу.

Он несколько раз говорил о том, какие «разные люди» в нем сидят. В 1915 году он писал своему другу, художнику Г. Тьессону: «Во мне три составных части: дух, очень твердый; тело очень слабое; и сердце, постоянно поглощенное какой-нибудь страстью. В этих условиях котел всегда под сильным давлением и пароход подвержен качке, но он неуклонно движется к цели»*[1]. А в «Воспоминаниях юности», написанных уже в преклонные годы, мы находим любопытное признание: «Два моих «я», слитые воедино, словно сиамские близнецы, причиняют одно другому боль: одно «я» зовет к будущим битвам, другое стоит над битвами и схватками. Но правда на стороне первого «я»: тот, кто находится в гуще боя, не вправе стоять над схваткой. Прежде всего — жить, страдать, быть человеком!»

Здесь очень точно схвачено центральное противоречие личности Роллана. И точно отмечено, что перевес в конечном счете оказался на стороне первого «я». Но в каждом из названных «я», в свою очередь, были свои грани и оттенки. Чтобы во всем этом разобраться, надо изучить историю жизни Роллана.

Острый интерес к политике, к «миру Действия», возникал у Роллана еще в юные годы и сохранился до конца его дней. Но он вовсе не был похож на «агитатора, горлана-главаря». Ему всегда приходилось бороться с одолевавшими его болезнями, он с юных лет привык к размеренной жизни, к сосредоточенной работе за письменным столом. С многочисленных фотографий, с кадров старой кинохроники смотрит на нас худощавый человек с одухотворенным, всегда немного усталым лицом. Задумчивые глаза, тонкие черты — типичный интеллигент. Сохранился и его голос, записанный на пленку, тенор приятного мягкого тембра, богатый полутонами, голос задушевного собеседника, но не оратора. Роллан не любил шумных сборищ, не бывал, как правило, на митингах и больших собраниях и вообще не так много бывал на людях. Но считать его одиночкой, отшельником по натуре — тоже неверно. Дружба, общение с окружающими, разнообразнейшие человеческие контакты занимали в его жизни важное место. Он был связан — и непосредственно и заочно, путём переписки, — с многими людьми в разных странах мира, особенно в последние десятилетия. А слово Роллана — художника и публициста — находило отклик в миллионах сердец.

За четверть века, истекшие со времени смерти Ромена Роллана, мы узнали о нем намного больше, чем знали при жизни. Появились его автобиографические работы — «Внутреннее путешествие», «Воспоминания юности» и, наконец, «Записки и воспоминания», где изложение доведено до 1900 года; опубликованы, хотя в небольшой пока части, его дневники. Во Франции вышло семнадцать сборников «Тетради Ромена Роллана», включающих главным образом его письма к разным лицам. G каждой новой такой «Тетрадью» все полнее, подчас с очень неожиданных сторон, раскрывается облик Роллана-человека. Тем шире раскрывается он, когда знакомишься — хотя бы частично — с богатейшим собранием неопубликованных документов в его Архиве.

Роллан отослал за свою жизнь десятки тысяч писем. Этой отрасли своей работы он придавал серьезное значение. Стоит привести его строки, обращенные к младшему собрату — литератору Альфонсу де Шатобриану: «У меня громадная переписка, которая меня прямо убивает, но которая, быть может (без того, чтобы я к этому стремился!), окажется главным из моих произведений»*. В письмах Роллана затрагиваются разнообразные проблемы политики, морали, искусства, литературы, из них многое можно узнать о его духовных интересах, о творческой истории его книг.

Необычайно богаты содержанием и дневники Роллана. Отдельными книгами вышли во Франции дневник студенческих лет (1886–1889), предвоенных (1912–1913) и военных лет (1914–1918). Рукопись дневника военных лет, более полная, чем французская публикация, как известно, имеется в Библиотеке имени В. И. Ленина и, согласно завещанию Роллана, открыта для пользования читателей начиная с января 1955 года. Дневники, охватывающие другие периоды жизни Роллана, пока что могут быть доступны даже специалистам только в виде фрагментов: он распорядился, чтобы их не предавали гласности в течение нескольких десятилетий после его смерти. Что касается неопубликованных писем, то они в большей своей части открыты для исследователей в Архиве Ромена Роллана (в последней парижской квартире писателя, на бульваре Монпарнас, № 89, где живет теперь его вдова). Пользуюсь случаем сердечно поблагодарить Марию Ромен Роллан за предоставленную мне возможность поработать над архивными материалами (в ноябре 1966 и в апреле — мае 1967 года), а также за ценные сообщения и разъяснения, сделанные в личных беседах.

Разные периоды, разные стороны жизни Роллана не в одинаковой мере известны читателям и исследователям. О детстве и юности, о своем пути в литературу рассказал он сам. Первые два десятилетия его писательской деятельности отражены во многих опубликованных письмах. О последующих годах мы знаем меньше.

У Роллана всегда — и после того, как он достиг широкой международной популярности как художник, затем и как публицист, помимо той большой профессиональной, писательской жизни, которая протекала на виду у многих людей, раскрывалась в его книгах и статьях, — была как бы вторая жизнь, затаенная от посторонних глаз: раздумья, сомнения, поиски. Двадцатые, тридцатые годы, не говоря уже о годах второй мировой войны и немецкой оккупации, отмечены большим внутренним драматизмом, нарастающей сложностью этой подспудной духовной биографии Роллана. Тут еще осталось немало белых пятен, многое предстоит изучить и выяснить.

Я не намерена повторять в этой книге те обстоятельные разборы произведений писателя, которые постаралась сделать в свое время и книге «Творчество Ромена Роллана» (М., 1959). Здесь речь пойдет в первую очередь о самом Роллане, о его личности, привязанностях, исканиях, о его трудном внутреннем развитии.

Понятно, что мне хочется в меру моих сил рассказать не только о том, что читатель при желании может найти в других книгах, — но отчасти и о том, что пока еще мало изучено и освещено.

Ромен Роллан очень не любил «романизированных» биографий, где факты сдобрены примесью вымысла. Его собственные работы о замечательных людях строго замкнуты в рамки подлинных фактов, основаны на документах. Именно так, думается мне, надо писать и о нем самом.