Раздел IV Поствизантийское пространство — объект мирового духовного и геополитического соперничества

Глава 11 Россия в фокусе взаимодействия цивилизаций

Некоторые события проявляют взамодействие геополитических и идеологических начал, далеко выходящих за рамки государственной политики. Тогда крупные геополитические сотрясения программируют мировые процессы и направления на целые исторические эпохи, порой на столетия. Мир был бы иным, если бы Сибирь и Дальний Восток не были освоены русскими, а стали легкой добычей Китая и Японии, Европа напрямую столкнулась с Азией, если бы монголы не «отступили в степи своего Востока, побоявшись оставить за спиной обескровленную Русь» или западные славяне не были бы окатоличены. Существуют также извечные геополитические реальности. Со времен Омейядов и Абассидов Дамаск соперничает с Багдадом, Сеул боится Токио, Варшава, раздвоенная между славянством и латинством, вечно интригует против России, у нее же ища защиту от тевтонства. Судьба православных балканских народов, прежде всего сербов как форпоста православной цивилизации, и их право на существование со стороны атлантизма напрямую всегда и поныне связаны с силой России. В многообразном мире резкое нарушение соотношения сил между крупными цивилизациями немедленно порождает импульс к духовной и иной экспансии.

Именно таковым событием в конце XX века стало расчленение России. Ибо, сформировавшись вгигантскую евразийскую державу на стыке мировых цивилизаций в Сердцевинной земле, Россия стала выполнять функцию держателя равновесия между Западом и Востоком. Весь исторический путь России подтверждает ее объективную геополитическую миссию, которую СССР вопреки первоначальному замыслу продолжил, сохранив роль противовеса Западу. Ее утрата пробудила многие силы. Последние несколько лет подтвердили этот диагноз и свидетельствовали об их утверждении и дальнейшем развитии. О будущем веке как о соперничестве цивилизаций заговорили и в стане приверженцев «общечеловеческих ценностей»[490]. Разрушение России сразу отозвалось на Балканах, которые следует анализировать через призму геополитики и историософии, через призму мирового Восточного вопроса.

Почему на Берлинском конгрессе в 1878 году против России единым мощным фронтом стали титаны западноевропейской дипломатии — Андраши, Солсбери, Бисмарк, Дизраэли? Почему при всем различии интересов общая цель западных держав в прошлом и сегодня одна — не допустить в стратегическом районе Проливов и Средиземноморья образования крупного славянского православного государства с ярко выраженным самостоятельным национальным духом? Почему разрушение исторического государства Российского и потеря своей исторической ориентации немедленно стали бедой и сербов? Почему одинаковы механизмы разрушения России и Югославии и стратегия Запада в них: втягивание в свою орбиту отделившихся частей и категорическое противодействие объединению стержневых православных народов — разделенных русских, белорусов, сербов в едином государственном теле?

Не потому ли, что такие государства, практически моноэтнические и моноконфессиональные, избавившись от космополитической безрелигиозной основы, потенциально смогли бы возродить свою славянскую и православную ипостась? Россия — это потенциальная духовная и физическая мощь, а Сербия — форпост на Западе православного мира, поствизантийского пространства. Поэтому судьба Балкан ни в прошлом, ни в век «общечеловеческих ценностей» не решается самими балканскими народами. Балканы — конгломерат этносов и наций, разделенных не только государственными границами, но и конфессиональными барьерами, всегда были и местом сложных межгосударственных противоречий и межцивилизационного соперничества, о котором заговорили историки, поскольку «исследование вопроса о роли конфессий в формировании южнославянских наций важно не только для развития науки, но и для понимания процессов, происходящих в современном мире, особенно на Балканах»[491].

Тот факт, что против сербов, отнюдь не угрожавших ни одной из западноевропейских держав, под предлогом миротворческих усилий выступил весь Запад под эгидой США, а исламский мир проявил солидарность с боснийскими мусульманами (какую не проявляет в ближневосточных делах), побуждает сделать вывод, что происходящее сейчас вокруг России и на Балканах исполнено более глубокого смысла, чем обычное межгосударственное соперничество. Действия сторон несут в себе помимо конкретных целей особое историческое задание. Такое задание и смысл несли в себе каждое по-своему такие явления мировой истории, как крестовые походы, многовековой Дранг нах Остен латинского Запада, Ватикана и Речи Посполитой, а также испанская реконкиста, борьба Руси против татаро-монгольского ига или стояние против Флорентийской унии. Как подмечает директор Исторического института Сербской академии наук С. Терзич, в разных формулировках Т. Моммзен, Ж. де Местр, А. Тойнби указывают на противоборство духа Запада и духа Востока как цивилизованного и варварского миров, граница между которыми проходит по сербам[492].

Здесь сталкиваются цивилизации — православная, латинская и исламская — и представляющие их государства, связанные сложными системными узами, в борьбе за поствизантийское пространство, которое после распада России и разгрома сербов находится в состоянии национальной катастрофы, этнического неравновесия, стратегического упадка и смятения духовных и исторических ориентиров. Главная линия противостояния совпадает с западной и юго-западной границей территории исторического государства Российского — она проходит по СНГ и прямо окрашивает взаимоотношения между его членами. Поэтому будущий итог противоборства — это и будущее этой структуры, которую можно рассматривать и анализировать лишь в рамках общего течения мировой политики.

Православие, славяне и ислам

Мировой ислам переживает небывалый подъем. Его центры непрерывно развивались и накапливали духовный и интеллектуальный потенциал для ответов на вопросы бытия в XXI веке, его демографический и финансовый потенциал колоссально вырос и представлен сейчас нефтяными гигантами Ближнего Востока. Проявления глобальных геополитических и духовных устремлений разных групп государств исламской цивилизации не едины. Здесь играют роль вовлеченность тех или иных стран в различные современные стратегические узлы противоречий (арабо-израильский, ирано-иракский), согласие или противоречия с вездесущими США и Западной Европой, немалоокрашивающие политику исламских стран.

Воздействие оказывают и воспоминание об утраченном геополитическом господстве, исторические традиции большей или меньшей духовной и национальной терпимости, различный опыт взаимоотношений в государственности ислама и христианства.

Ислам зародился в арабском мире, в котором часть арабов уже приняла христианство и остается таковой. Историческим арабским завоеваниям, шедшим под знаменем ислама, а не под националистическим лозунгом, подверглись неарабские народы, которые исповедовали другую веру. Ислам был для арабов не религией в западноевропейском секулярном понимании Нового времени, а их сознанием картиной мира, образом жизни и в большей степени, чем этноцентризм, явился стержнем становления арабской нации. Арабская цивилизация как одно из крупнейших явлений мировой культуры после самоутверждения дала пример арабского халифата, который для своего времени явил невиданную на Западе религиозную и национальную терпимость и взаимодействие культур. Арабский исламский мир всегда имел некоторое количество христиан среди своих единоплеменников. И сейчас на территории арабских стран — в Ливане, Сирии, Египте, Палестине проживают арабы-христиане восточнохристианских церквей: копты, православные Александрийского, Антиохийского. Иерусалимского патриархатов, униаты-марониты.

Исламский и православный миры не являются абсолютными антиподами и могут конструктивно существовать в геополитическом равновесии. Россия сама имеет уникальный опыт конструктивного взаимодействия в государственной жизни мусульман и христиан. В Смутное время, когда «цивилизованная» Европа в лице поляковкатоликов бесчинствовала в кремлевских соборах, татарские старейшины еще помнили покорение Иваном Грозным Казани, но послали помощь средствами и людьми Минину и Пожарскому. Сама Россия не вела религиозных войн, в отличие от Европы, где кровавыми истреблениями между протестантами и католиками утверждался принцип Аугсбургского религиозного мира 1555 года — «чья власть, того и вера».

В XX веке во многих исламских государствах произошла либерализация сознания по западному образцу в период послевоенного соперничества за третий мир. В других, наиболее сильных своей исторической духовной традицией (Иран), либерально-западническая рационалистическая доктрина, агрессивно и самоуверенно крушившая исконные ценности, потерпела банкротство и привела на волне общественного протеста радикальные фундаменталистские силы. Так называемый «демоислам» представлен прозападной атлантической Турцией, а фундаменталистский ислам с сильным антизападным и антиамериканским акцентом проявляет себя в Иране, Афганистане и ваххабитской части таджиков. Но общее объективное условие для действий всех ветвей мирового ислама одно: физическое (расчлененность русского ядра), экономическое и военное ослабление и, главное, отказ от своего национально-религиозного лица не входящей в Запад огромной части мира — исторической России. Все это на фоне геополитической фрагментации православного мира, нарушения этнического и конфессионального равновесия на Балканах, раздробления сербов как силы с выраженным славянским самосознанием и православным духом. Это открывает возможность для мирового ислама обратить в сферу своего мощного как никогда влияния территории византийского пространства и ввести его в свою орбиту.

Столкновение православного мира и особенно славян с исламом в полной мере произошло в середине II тысячелетия после падения Константинополя и в ходе стремительного и жестокого завоевания османами Балкан, большей части Средиземноморья, Северной Африки. Турки, поздно приняв ислам, в меньшей степени усвоили глубину и многогранность культуры и государственной жизни арабского халифата. Под лозунгом «смерть неверным» они порабощали не только христиан, но и своих единоверцев — мусульман-арабов, — персов. Турецкие государственные идеи, среди прочего, всегда носили Я более этноцентрический и националистический характер. Когда и начале века младотурки и затем сменившие их кемалисты (не без помощи Англии) произвели революционные процессы в разваливающейся Османской империи, стало очевидным, что усвоенные западно-либеральные ценности и идеи секулярного общества весьма способствовали окончательному оформлению турецкого имперского» национализма, сочетающего пафос борьбы с неверными ислама с этноцентризмом западноевропейского типа. «Республиканская идея кемалистов соответствовала сначала французскому пониманию на ции, — признает X. Крамер, — потом превратилась в этнически осмысленную концепцию «единой и неделимой» нации, что осложняет не только совмещение идеи гражданского общества и европейской традиции с сознанием большинства турок, но и отношения с меньшинствами»[493].

Если идея младотурок — оттоманизм — имела цель создать единую османскую нацию (через тюркизацию славян и греков), хотя провозглашала равенство всех подданных, то кемалисты заменили ее пантюркизмом и пантуранизмом. В их основании был формально панисламизм, за которым оказался имперский турецко-тюркский национализм. Кемализм был идеологией левого мировоззрения с сильным националистическим акцентом. Кемалисты совершили чудовищную резню армян, вряд ли осуществимую в Османской империи XIX века и совершенно немыслимую в период расцвета арабского халифата. Заметим, что вожди этих вестернизированных турок, вырезавших около 2 млн. армян-христиан, были масонами, а руководитель геноцида Талаат-паша, в 1913–1917 годах министр внутренних дел Турции, был гроссмейстером «Великого Востока Турции»[494]. Неудивительно, что большевики первыми признали в 1920 году государство кемалистов во главе с Кемалем Мустафой — Ататюрком.

В 1921 году Ленин заключил с ними Договор «О дружбе и братстве», оказал кемалистам помощь оружием и деньгами (более 10 млн. рублей золотом), рассчитывая повернуть Ататюрка «на рельсы мировой революции», а также заплатив за лояльность к советизации Закавказья территориями, обильно политыми русской кровью в годы русско-турецкой войны, закрыв глаза на геноцид армянского народа.

«Блистательная Порта» исторически была и есть перманентная соперница российской политики на ее южном и юго-западном направлении. Это объективная геополитическая реальность, ибо идеи исторического реванша не только никогда не покидали Турцию, но и становятся постоянным фоном турецкого политического мышления, как исламистского, так и либерального, ибо не ислам и не демократия определяют объективное направление геостратегии. Они лишь окрашивают методы ее осуществления и определяют тактику. Геополитические противоречия России и Турции объективны, а все турецкое самосознание достаточно пронизано идеями пантюркизма, которые всегда оживляются в моменты ослабления России, части которой, как и некоторые районы Балкан, населены тюркскими народами.

Турецкая геостратегия в XX веке и особенно в наше время во многом осуществляется на базе и с помощью доктрины пантюркизма. Немногие знают, что «пантюркизм» как этнокультурная и экспансионистская имперская идея впервые сформулирована в доктрину российскими татарами в конце прошлого века, которые в стране, названной большевиками «тюрьмой народов», свободно исповедовали ее в газетах Казани, Баку и даже в Государственной Думе. После революции, когда обличители «царизма» сделали невозможным свободное изложение этих идей, они были экспортированы в Турцию, где нашли благодатную почву в лице кемалистов, сменивших к этому времени младотурок. Специалисты по пантюркизму различают основополагающие теории философии истории, когда через призму роли и геополитических концепций расселения «турок» оцениваются история и политическая география Евразии и конкретные политические программы, созданные на основе этих идей политиками. «В узком смысле, — отмечает В. А. Надеин-Раевский, — пантюркизм — это агрессивная расистская, шовинистическая доктрина имперских кругов турецкого национализма, провозглашающая своей целью объединение всех тюркоязычных народов в «единое турецкое государство» «Великий Туран» под эгидой Турции»[495].

Недавно начат научный оборот документов, проливающих свет на взаимоотношения пантюркистов с большевиками, например деятельность Энвер-Паши, использование большевиками горных чеченцев против белого казачества Терека и лояльных к исторической России равнинных чеченцев, которые заложили многие сегодняшние трагические процессы на Северном Кавказе и за его хребтом, в частности чеченский квазигосударственный уголовный «ренессанс» и азербайджано-армянский конфликт, основанный кемалистами при тайной поддержке, как полагают, сионистского движения в начали века[496]. Документы русской и советской разведки значительно расширяют представление об истинных целях деятелей младотурецкого, триумвирата — Энвер-паши, Талаат-паши и Джемаль-паши, а также более поздних устремлениях кемалистов, опровергая поверхностное суждение о том, что якобы богоборческая направленность большевистской революции получила в качестве ответа духовно освященное знаменем ислама противодействие, распространившееся на территорию мусульманских частей исторической России. Все убеждает в обратном: революция, взломавшая тонкий уникальный механизм конструктивного сожительства православных и мусульманских народов под эгидой России, открыла колоссальные возможности для турецких стратегов, сначала младотурок, затем кемалистов, для осуществления их необузданных геополитических планов.

О планах перекройки всего Кавказа еще в начале Первой мировой войны красноречиво свидетельствуют открытые посулы младотурок, которые они раздавали российским народам в надежде на то, что «на Кавказе восстанут против русских татары, грузины и горцы», предлагая присоединиться к ним армянам. В случае успеха войны по «изгнании русских» младотурки обещали «на северо-западе создать автономную Грузию в пределах Кутаисской, Тифлисской, Батумской и части Трапезундской губерний», в северо-восточной части «выделить автономную мусульманскую область в составе Дагестана, Бакинской и части Елисаветпольской губерний» и, наконец, в центральной части образовать «автономную Армению из Эриваньской,» Карсской и западной части Елисаветпольской губерний с присоединением к ним прилегающих частей Эрзерумского, Ванского и Битлисского вилайетов»[497]

С другой стороны, идеологическое доктринерство и геополитический и цивилизационный нигилизм большевиков вдохновляли их на утопические и авантюристические расчеты. Таковым был план. через поощрение всемирной исламской революции сначала сокрушить противников пролетарской революции и затем подчинить ее нуждам сам ислам и расширить ареал социализма. Большевики во» оружали и финансировали националистических лидеров панисламистского и пантюркистского толка, однако те, участвуя в планах большевиков, имели свои цели и, лавируя между Германией, Англией и Россией, постоянно меняя покровителей, в итоге обращали полученные средства против России, территории которой и были предметом их вожделений.

Так, германские симпатии Энвер-паши в начавшейся Первой мировой войне были «не чем иным, как политическим средством», а целью его была «не победа Германии на Балканах и Ближнем Востоке… а возвращение Турции утраченных позиций в Европе и Азии… начало восстановления ее могущества, которое он желает видеть безмерным…»[498]. После роспуска младотурецкого правительства и капитуляции Османской империи Энвер-паша бежал в Берлин, где после контакта с ним К. Радека — представителя Советской России и Коминтерна — начался его ренессанс на территории России. Ленин, Троцкий и даже Сталин, умевший сам мастерски использовать чужие планы, соблазнились идеями Мирсаида Султан-Галиева поставить на «стремление мусульманских народов к самоопределению» через поощрение исламской революции, которая станет затем частью пролетарского проекта всемирной социалистической федерации. После посредничества М. Султан-Галиева Энвер-паша предложил подорвать позиции Англии через советизацию Средней Азии, Афганистана, Китая, Индии, куда он и был отправлен.

Однако документы архивов свидетельствуют, что Энвер-паша стал немедленно объектом английской разведки, ибо, как полагал английский консул в Кашгаре Эссертон, Энвер-паша с его далеко идущими планами, совсем не совпадавшими е планами большевиков, прямо должен был способствовать укреплению позиций Великобритании в Азии. Подтверждение можно найти с совершенно другой стороны тех же событий — со стороны Белого движения. В ставке Деникина дипломаты, занимавшиеся международными делами вокруг России, большевиков и Белого движения, например Михайловский, имели все основания сделать вывод о безусловной связи английской политики с сепаратистскими силами восточных окраин империи.

Оказав содействие деятельности националистов в Баку, Энверпаша оказался в Бухаре, где вскоре «планы мировой социалистической революции, разработанные в Москве, повернули на 180 градусов и грозили обернуться мировой исламской революцией, угрожавшей не Лондону, а Москве», — пишет Б. Старков, убедительно подтверждая свои выводы ранее неизвестными документами архивов[499]. Член младотурецкого триумвирата Энвер-паша стал признанным вождем басмаческого движения Средней Азии от Ферганы и Самарканда и до Восточной Бухары. Документы показывают наличие английских инструкторов, а также снабжение боеприпасами и продовольствием из Афганистана. Документы свидетельствуют также о том, что у боль шевистских стратегов после этого урока пошатнулось доверие к пла нам использования мусульманских и националистических лидеров (Султан-Галиева, Н. Нариманова, лидера башкирских националистов 3. Валидова) в интересах пролетарской революции, однако многие геополитические обещания уже были оформлены договорами и таким образом заложены многие границы и конфликты современности.

К чистым порождениям революции можно отнести многие из сегодняшних трагических противоречий и реалий в Закавказье, в частности создание мусаватистами и большевиками «советского Азербайджана», который находится в постоянной вражде, заложенной самим способом федерализации, с «постсоветской» Арменией. Разумеется, дело не в том, что тот или иной народ в принципе был наделен государственностью. Если марксистско-ленинская концепция превращения «тюрьмы народов» в социалистическую федерацию, перерастающую во всемирную, предполагала создание квазигосударственных образований для десятков других народов исторической России, то нет никаких оснований ставить под сомнение право и закавказских народов на такую же долю, как и на сегодняшнюю самостоятельность.

Однако название «Азербайджан» было дано 15 сентября 1918 г. двум закавказским областям России — Аррану и Ширвану, части древней Кавказской Албании, после оккупации Баку турецкими войсками под командованием Нури-паши. Народ этих областей называл себя еще 100 лет назад кавказскими татарами. «Мусульманская демократическая партия Мусават», основанная в 1911 году в Баку, ставила целью создание отдельного крупного исламского государства под началом турок Малой Азии. Будучи последовательницей политики пантюркизма и идеи объединения всего тюркоязычного мира в «единое государство», она в июне 1917 года влилась в состав Тюркской партии федералистов-мусаватистов, которая затем и объявила о независимости под именем «Азербайджан» части закавказских областей, входящих в Россию. Этот акт содержал большой исторический смысл и далеко идущую историческую программу. Новообразованная республика получила такое же название, как и иранская провинция Азарбайджан, население которой говорит на схожем тюркском диалекте, однако формировалось на иранском этническом субстрате, в отличие от чисто тюркского происхождения российских подданных.

С точки зрения геополитики это классический вызов и претензия на «ирреденту» и «воссоединение», с точки зрения движения к мировой социалистической федерации — типичный в XX веке способ втягивания в свою орбиту новых территорий за пределами государственных границ и геополитического влияния. Это не единственный случай геополитического и идеологического прожектерства архитекторов всемирных многонациональных социалистических федераций, планы которых рушатся, но соблазны и проблемы между народами и государствами, порождаемые этими авантюрами, остаются. К концу XX века в результате подобных проектов все народы, кого это коснулось (сербы, македонцы, албанцы, армяне, азербайджанцы), повергнуты в соперничество, которое стало инструментом борьбы великих держав и центров силы.

Также и передача Нахичевани и Карабаха азербайджанцам совершена была по политическим соображениям, поскольку в Баку уже победили большевики, в отличие от меньшевистской и дашнакской Армении. «Карабах есть исконная армянская местность, — отвечал нарком Г. В. Чичерин на запрос В. И. Ленина, — но после избиения армян в долинах поселились татары, а в горах остались армяне. Мы теперь не отдаем этот округ армянам, чтобы не обидеть татар… Но Нариманов хочет угождать завоевательным поползновениям бакинских татар… Наступит момент для советизации Грузии и Армении, тогда и это все будет изжито»[500].

Кавказские регионы Российской империи, ставшие Республикой Азербайджан, сохранили после советизации Закавказья провоцирующее программное название, так как еще живы были планы использования исламского национализма и пантюркизма для целей мировой пролетарской революции. Пролетарской революции не случилось, Россия как стабилизирующий противоречия фактор ушла в прошлое, а этот регион в конце XX века превращен в арену устойчивого турецко-персидского соперничества, которое развивается на фоне нового геополитического значения всего Черноморо-Каспийского региона в связи с транспортировкой углеводородов, нефти, газа как стратегических товаров. Азербайджанцы оказались инструментом в турецких антиармянских и пантюркистских планах. Иран и иранские азарбайджанцы (тюркское и персидское произношение различаются) восприняли употребление этнонима как узурпацию, против чего протестовали с самого начала многие видные деятели, ибо все это породило или стимулировало противоречивую идеологию «единого Азербайджана как страны, разделенной на две части, расположенные к северу и к югу от реки Араке»[501]. Против этого с научными обоснованиями различного происхождения и народов этих… территорий, и их исторической судьбы выступают иранские ученые. Точку зрения, что при схожести диалектов исторически эти об ласти не составляли единого целого, разделял крупнейший востоком;. вед В. В. Бартольд[502].?

Турция всегда была инструментом Запада — как англосаксонских, так и австрогерманских сил в их политике в регионе Проливов и Центральной Азии против России. Эта объективная геополитическая закономерность полностью проявлялась в XX веке. Благодаря западным державам Турция, единственная из побежденных в Первой мировой войне держав, не только не утратила своей территории, но и в 1919 году оккупировала земли, что по Берлинскому трактату 1878 года отошли к России. Ни переданные в 1920 году голодной Россией 10 млн. золотых рублей, ни земли, политые кровью русских солдат и армянских мучеников, не сделали «демократическую» Турцию союзницей Советской России. Внешнеполитический курс «отца тюрок» в течение 30-х годов колебался и все время был объектом внимания советской дипломатии и разведки. Однако попытки нейтрализовать Турцию уже без революционных идей также не увенчались успехом. В это время Германия уже готовилась к новому переделу. мира, в связи с чем докладная записка НКВД СССР в ЦК ВКП (б). «О положении в Турции и Ближнем Востоке» от 5 ноября 1940 г. прямо указывала, что «в случае предполагаемого возникновения военных действий между Германией и СССР турки намерены выступить против Советского Союза с целью отторжения Кавказа и образования на его территории Второй Кавказской Федерации»[503].

Это вполне подтвердила Вторая мировая война, в ходе которой Турция три раза меняла свою ориентацию и в период договора о нейтралитете с Гитлером оказывала Германии поддержку стратеги? ческими материалами и продовольствием, пропуском германский военных кораблей через Проливы в Черное море. Несмотря на это англосаксонские участники антигитлеровской коалиции всегда делали ставку на Турцию, что проявилось в планах ее использования для архитектуры новой Европы и послевоенного устройства. Заметим, что в самом первом официальном предложении создать всемирную организацию безопасности в письме на имя И. Сталина У. Черчилль сразу дал понять, что в его послевоенной конструкции Европы будет участвовать Турция, четко сформулировав свое видение, что составными частями органа управления Европой будут «великий нации Европы и Малой Азии»[504].

После войны и резкой смены отношений между бывшими партнерами по антигитлеровской коалиции Турция немедленно сделалась союзницей Великобритании и США и, став членом НАТО, превратилась в главный инструмент Запада в Средиземноморье, на Ближнем Востоке. Стратегическая самоценность Турции для Запада столь велика, что Турции позволено многое. Оккупация части Кипра в 1974 году, постоянные нарушения воздушного пространства Греции не мешают Турции пользоваться всемерной политической, экономической и военной помощью атлантического руководства. Не случайны и антиславянские настроения, уходящие корнями в многовековое турецкое иго. Это очевидно проявилось во время драмы Югославии и в ходе боснийской войны, когда Анкара немедленно поддержала решение США о военном вмешательстве НАТО и беззаконную бомбардировку сербских позиций. Турецкие добровольцы принимали участие в боях на стороне боснийских мусульман. Роль Турции в обеспечении албанцев Македонии и Косово также не вызывает сомнения.

Стамбул, о котором после войны говорили в основном лишь как о проводнике «атлантической линии», проявляет неприкрытое стремление к историческому реваншу. Предсказанное нарушение Конвенции о Черноморских проливах (Монтрё, 1936 г.) в случае сдачи позиций в Крыму и Севастополе уже стало фактом. Турция уже открыто оспаривает международно-правовой режим Эгейского моря, требуя пересмотра Лозаннской конвенции 1923» года по Додеканезским островам и новой морской границы. Стамбул пошел на беспрецедентный шаг — угрозы в связи с поставкой на Кипр российских зенитных установок С-300 — чисто оборонительной системы. В то же время сама Турция обладает современной армией в 780 тыс. человек и сильнейшей в регионе авиацией, а Кипр имеет лишь национальную гвардию в 9 тыс. человек и вообще не имеет военной авиации. На территории Турции имеется 3,5 тыс. танков, около 500 размещены на оккупированной кипрской земле, именуемой «Турецкой республикой Северный Кипр», а танковый парк Кипра сводится к 50 машинам российского производства[505]. Тем не менее после угроз Анкары отреагировать на размещение С-300 на Кипре военными ударами и массированного давления со стороны США и ЕС Афины и Никосия, связанные совместной оборонительной доктриной, определили местом дислокации ракет остров Крит, с которого радарные системы могут охватывать удаленные участки Турции, но меньше, чем с Кипра. Немецкий политолог Вернер Гумпель, признавая, что турецкие ракеты достигают кипрской территории за 5 минут, в то время как греческие — лишь за 25 минут, все же полагает, что размещение ракет «представляет собой определенный вызов как для самой новой региональной державы, так и для самих США», поскольку Греция осмелилась лишить Турцию контроля над кипрским воздушным пространством, и предлагает рассматривать это обстоятельство Д «во взаимосвязи с проводимой Россией модернизацией армий Ли* Д вии и Сирии». Хотя Россия лишь продавала ракеты, Гумпель считает, что «опасность попасть под контроль России нависает не только над Средиземным морем, в направлении которого будет проложен нефтепровод от Баку до Джейхана, но и над разведанными американскими фирмами запасами нефти в Каспийском море»[506]. Классический Восточный вопрос с его турецко-англосаксонской осью и птгтпттп и оградить Средиземное море от России вовсе не остался в прошлых веках..

После разрушения СССР встал вопрос об ориентации бывших советских республик, то есть мусульманских частей исторического государства Российского. Они вошли в состав Российской империй в разное время, в разных обстоятельствах, с разной степенью исторической и геополитической предопределенности в силу разного воздействия на ситуацию внешних сил и активности и давления окружающих интересов, этносов и цивилизаций. Если казахские жузы непосредственно просились под эгиду русского царя, то ряд северокавказских народов, крымско-татарское население долгое время находились в геополитической орбите Персии и Турции, и взаимоотношения России с ними испытывали сильное воздействие многовековой турецкой политики и экспансии, которые России приходилось преодолевать при осуществлении своих интересов. Задача закрепления на Черном море и в Азии неумолимо требовала включения Кавказа в российскую орбиту для того, чтобы прочно стоять на Черном море.

Сегодня пантюркизм, претерпевший значительное развитие от мировоззренческого и историко-философского учения до политических программ, — одно из современных мощных идеологических и политических инструментов воздействия на тюркоязычные и мусульманские элиты и население не только новых государств СНГ, но и сегодняшней Российской Федерации. Эта идеология играет огромную роль в формулировании общественного сознания Турции. Шовинистический вариант этой доктрины превратился сначала в стержень программы неофашистской Партии националистического движения Турции, затем, после ухода ее лидеров в подполье, перешел по наследству к Националистической трудовой партии.

В. А. Надеин-Раевский отмечает, что не только партийные программы подобных кругов, но и широкая кампания в печати и в «научной» литературе обосновывают права Турции на власть над тюркскими народами других стран и в эту кампанию «втянуты, к сожалению, не только общественные организации страны, но и официальные власти». Это имеет и объективные предпосылки, так как Турция вдохновлена распадом и ослаблением своего давнего исторического противника, а пассивная политика России, «неспособной осмыслить ни свои ближайшие интересы, ни их перспективное измерение, не осознавшей своей геополитической роли, также способствует турецкой экономической, политической и экономической экспансии»[507].

В разделе «Националистический фронт в СССР. Некоторые последствия для внешней политики и проблем безопасности США» альманаха американского Совета по внешним сношениям Дж. Азраэль еще накануне распада СССР прямо призывал «поощрять и поддерживать все усилия некоторых антифундаменталистских мусульманских государств, особенно Турции», подчеркивая, что «за исключением двух миллионов таджиков почти все мусульмане СССР относятся к тюркским народам, говорят на тюркских языках и имеют положительные исторические ассоциации с турками и Турцией. Таким образом, они, по всей вероятности, будут весьма восприимчивы к турецким предложениям открывать консульства, информационные центры, торговые конторы и другие подобные учреждения у себя и расширять учебный, культурный, научный и технический обмены»[508].

Уже на рубеже 1991–1992 годов Стамбул взял энергичный курс на прямые политические и экономические связи с государствами Закавказья и Центральной Азии. Было подписано несколько сот соглашений в самых различных областях, а сумма кредитов в эти страны превысила 700 млн. долларов. В инвестиционной политике в этом регионе Турции оказывают помощь США. В октябре 1994 года был подписан меморандум между США, Турцией и Израилем об оказании финансовой поддержки государствам Закавказья и Средней Азии.

Англосаксы, представленные теперь в основном США, явно не утратили вкус к центральноазиатским делам, как в прошлые века делая ставку на Турцию, которая наряду с Израилем является проводником западной политики на Ближнем Востоке, в Черноморском бассейне, в Центральной и бывшей советской Средней Азии. Главными их партнерами на территории исторической России мыслятся Баку и Алма-Ата. Президент Казахстана имеет военно-политические договоренности с Турцией. В основе азербайджано-турецкого военного сотрудничества лежат двусторонний договор 1992 года, а также ряд соглашений и договоренностей. Причем Турция с удовольствием и умело использовала азербайджано-армянский конфликт, прочно утвердив свое влияние и позиции в Баку, что соответствует и экономическим аппетитам Анкары в области транспортировки каспийской нефти. И в политической, и в экономической областях очевидно. проявляются и давние англосаксонские интересы. Баку постоянно проводит консультации с США и Стамбулом, привлекая их к азербайджано-армянскому узлу. Маргарет Тэтчер уже наносила визит в Баку в качестве представителя «Бритиш петролеум», а США, имеющие в нефтяном консорциуме 42-процентную долю, выразили поддержку варианту транзита нефти через Турцию, минуя северный путь на Новороссийск.

Арабские страны по сравнению с Ираном и Турцией не граничаж, со славянами и в наименьшей степени имеют противоречия с ними» греками и армянами как геополитическими и историческими субъектами. Стратегия США (как в прошлом веке Британии) ощущается по всей исламской дуге — от Ближнего Востока до Пакистана. Россия же в течение 300 лет втягивала кавказские и среднеазиатские народы в свою орбиту, чтобы нейтрализовать Азию и воспрепятствовать британским попыткам подрыва своих южных рубежей. Осенью 2001 года стало окончательно ясно, что уход из Таджикистана привел бы давно к продвижению туда талибов. Эта экспансия, умело направляемая из Пакистана совсем не исламскими дирижерами, имела бы не только региональное значение. Клубок интересов пограничных Афганистана, Пакистана, Китая и отделенной лишь несколькими десятками километров Индии имеет глобальный характер. Напомним, именно в этой точке в XIX веке, по словам русского востоковеда и политического географа А. Снесарева, «в районе Гиндукуша, на юге Памира, произошло географическое соприкосновение» Российской империи с Англией, и, «по сведениям штаба Туркестанского военного округа от 1903 года, от бухарского кишлака Наматгута до вершины перевала Шит-Рака в Восточном Гиндукуше, по хребту которого идет индо-афганская граница, — один день «горного пешего хода», 12–15 верст»[509]. Этот так называемый «среднеазиатский вопрос» решался на полях Первой мировой войны. Обретение Индией и Пакистаном ядерного оружия вообще в корне меняет ситуацию, делая Центральную и Южную Азию одним из центров силы и мировой политики. А в афганских событиях второй половины 90-х годов вновь очевидна роль спецслужб США. Вашингтон сделал ставку на талибов, контролирующих больше трети мировой торговли героином, рассчитывая на новую геополитическую и нефтяную ось (Афганистан, Узбекистан, Пакистан) в среднеазиатском подбрюшье России, которая окажется в изоляции.

Чечня стала опорным пунктом геополитической дуги нестабильности между христианским и исламским миром, хотя первопричиной мятежа был властно-экономический мафиозный, а не религиозный аспект и ничто не угрожало «всекавказским» характером сопротивления при своевременном подавлении. Проблема Чечни с самого начала была проблемой национально-государственной воли. Именно ее отсутствие, а не военная бесперспективность мешало безоговорочно утвердить суверенитет и территориальную целостность России, когда это еще не было сопряжено с тяжелыми потерями и полномасштабной войной. Раз за разом именно ее провал сдавал достигнутые позиции и обессмысливал жертвы, понесенные солдатами, проливавшими кровь за неделимость Отечества, но ошельмованными антиармейской пропагандой, немыслимой ни в одной стране со здоровым национальным духом.

В правовом государстве национальность преступников не должна иметь значения. Случись уголовный мятеж в Рязанской области или в Якутии, его следовало бы подавить с одинаковой жесткостью, что и сделали бы США, стерев с лица земли уголовный очаг с «применением всей мощи государства, включая военную», как выразился Дж. Буш о событиях в Лос-Анджелесе. Но в Чечне проявилась порочность национально-территориального устройства многонационального государства, что позволяет объявлять чеченских бандитов «национально-освободительным движением», обличать «тюрьму народов» и упорно скрывать впечатляющие документальные данные о массовом дезертирстве, бандповстанческом движении чеченцев и ингушей и его связях с германскими диверсантами в годы войны[510]. Правозащитники из Совета Европы нимало не смущены впечатляющей уголовной анкетой чеченских сепаратистов начиная с дудаевского периода, изгнанием ограбленных и подвергшихся насилиям 400 тыс. русских, выездом из Чечни не менее половины самих чеченцев и судьбой исконных казачьих земель.

В течение нескольких драматических эпизодов бандиты вместо кары добивались права обсуждать целостность России и диктовать, где ей размещать свои вооруженных силы, а переговоры (необходимые лишь по вопросам прекращения военных действий и военнопленных, что возможно только с позиции силы) служили механизмом реабилитации уголовных элементов в правомочную и равноправную юридическую сторону. Подобное отсутствие воли было сигналом и для других процессов на западных границах России и ее традиционного ареала влияния — такая Россия не могла воспрепятствовать продвижению НАТО на Восток, Кавказская война XIX века завершилась победой законной российской власти. Война эта началась не в связи с установление российского суверенитета над этим регионом, что произошло знам чительно раньше и в основном с добровольного согласия, а в связи с действиями российских властей, вступивших в конфликт, среди прочего, с интересами северокавказских владетелей, связанных с работорговлей в Персии и Турции, за которой последовал самь длительный мирный и конструктивный период в жизни этого всег бурлившего региона. Но война продемонстрировала не только силу русского оружия, хотя горцы прошлого века были достойными противниками, доказали свою личную храбрость и вошли впечатляющими образами в русскую литературу. Опыт имама Шамиля, пащ следователя накшбендийского братства, жестоко расправлявшегося с нежелавшими выступать с ним заодно, показал невозможность объединить раздираемые междоусобицами общины даже под знаменем ислама. Химера устойчивой «горской федерации», которая бьв успешно выстояла в центре геополитического соперничества против «покушающихся врагов», так же мало соответствует кавказской дейа ствительности сегодня, как и 100–200 лет назад. Эта идея Павла щ не жаждавшего присоединять Кавказ, лишь отразила непонимание геополитической ситуации и его политическое и юридическое докт ринерство[511].

В результате к концу 90-х годов произошло возвращение Кавказа в орбиту геополитических планов мировых сил и как другой аспект — в орбиту исламской параполитики, не всегда контролируемой на уровне правительств. Об этом говорили участие в чеченских бандах афганских моджахедов, граждан Пакистана, Иордании, Турции и Ирана, истерия, которую периодически поднимали экстремисты в некоторых исламских государствах. Весьма красноречивый проявлением вписанности Кавказа в параисламскую геополитику были попытки легализовать тайную передачу финансов и оружиД помощью на «восстановление» Чечни после первой кампании из Саудовской Аравии, в частности через благотворительный фонд, в котором участвовал миллиардер Кашогги, имя которого стало известным в связи с делом «Ирангейт».

В Чечне на карту поставлены 200-летняя державная работа России на Юге, ее присутствие на Черном море, военно-стратегический баланс в Средиземноморье, судьба Крыма, Закавказья (прежде всего Армении и Грузии), будущее восточнохристианского мира, всех, кто тяготеет к России на Кавказе и за его хребтом. Симптомы — оживление поощряемой Стамбулом активности в моменты поражения» федеральных войск в Чечне: крымско-татарские демонстрации в Феодосии после позора в Буденновске, столкновения на Кипре после сдачи Грозного в августе 1995 года. Наконец, после добровольной бездумной и бессмысленной капитуляции России в Хасавюртовских соглашениях, как и следовало ожидать, начался новый акт драмы на православном пространстве — мятеж албанцев в Косово и полная дестабилизация в Дагестане, чуть не повторившем судьбу Чечни. Итак, военно-политическая ось США — Тель-Авив — Турция одним концом упирается в Балканы — Боснию, другим — в Кавказ.

Фундаменталистский ислам Ирана, несущий идею религиозного мессианизма и панисламизма, в последние годы стал куда более осторожен во внешних проявлениях своих глобальных устремлений. Он открыто не провозглашает задачу отрывать этнически близкие народы от других государств или в дальнейшей дезинтеграции территории России. В отношении России официальный Тегеран достаточно тактичен. Она в последнее десятилетие была нужна ему как противовес Америке, Израилю и Турции. Эта ветвь ислама предпочла бы временное сохранение России как носительницы альтернативной Западу цивилизации и противовеса мировому порядку под эгидой США. Но исламу как мировому явлению это нужно не для становления сильной, укорененной в своих национальных ценностях России. Такая Россия стала бы преградой для любого влияния — Запада либо Востока. Подлинное возрождение ее духовной и геополитической миссии в долгосрочном плане выгодно только ей самой, но ни либерально-националистическому тюркизму с его имперским пантуранизмом, ни шиитскому фундаментализму и неопанисламизму.

Тем временем Турция во многих аспектах уже далеко выходила за рамки отведенной ей «атлантической роли» (которую Запад опрометчиво и наивно мнил контролировать исключительно в своих интересах, не придав значения тому факту, что впервые за всю историю имеются все предпосылки для осознанного формирования геополитического исламского пояса «от Адриатики до Великой Китайской стены» — программной стратегии президента Боснии А. Изетбеговича из его известного манифеста — «Исламской декларации»[512]. Мусульманское государство в центре Европы, в Боснии, однозначно поддерживали вместе со своим заклятым врагом — США — «стражи исламской революции» и презираемая ими «декадентская» Турция, несмотря на холод между Стамбулом и Тегераном. В чеченских бандах воевали граждане и Турции, и Ирана. Евразийской идее Назарбаева сразу высказали поддержку и «либеральный» Стамбул, и ваххабитская Саудовская Аравия.

Что же за глобальные интересы лежали в основе вдруг так резко проявившейся борьбы либерализма и ислама, о которой твердили и на Западе, и на Востоке, а также популярные в России неоевразийцы? Почему вдруг обострилось это соперничество, и что вдруг стало его новым объектом? В основе обострения «мирового Восточного вопроса» лежат глобальные духовные, политические и эконот. мические интересы. Импульс к экспансионизму одних измеряется во многом провоцирующим вакуумом духовной, исторической и политической воли других. Все это и отсутствие национальных ориентиров в начале 90-х годов продемонстрировали Россия и русский народ — расчлененные, потерявшие духовную и политическую инициативу. Одна из причин обострения этого соперничества и его новый объект очевидны: толчок к противоборству дало разрушение исторической России, а предмет борьбы — не что иное, как сама Россия и поствизантийское пространство, сферы влияния и позиции на Балканах, в Средней Азии, их потенциал в направлении хода мировой истории. Забыв о необходимости соблюдать равновесие, США до такой степени увлеклись вытеснением России, используя против нее ислам, что сами оказались перед вызовом собственного детища — движения талибан, вышедшего из-под контроля.

Православие и либерализм

Православные народы, прежде всего русский, после почти вековой оторванности от своей веры и культуры подвергаются многочисленным соблазнам и духовному и политическому давлению. Со стороны Запада в России — это экспансия протестантизма и католицизма. Откровенный прозелитизм, осужденный джентльменским соглашением Всемирного совета церквей в «цивилизованном» мире, беззастенчиво ведется в России, отрывая русских от своих корней и истоков. Русскую православную церковь бесцеремонно вытесняют с ее многовековой канонической территории (Эстония). В целом усиливается весьма агрессивное духовное и политическое давление на Россию и другие «посткоммунистические» православные народы со стороны западного либерального космополитического материалистического мирового проекта. Главной действующей силой на этом поприще являются англосаксонские интересы, представленные теперь США.

В XX веке с выходом из своего полушария на мировую арену мессианское доктринерство было поставлено на службу формирующейся транснациональной финансовой олигархии, спонсировавшей разные, но в основном антихристианские, прежде всего антиправославные, интересы. Кузницей кадров, а также леволиберальных космополитических философских установок и клише становится «безбожный» Гарвард (как его называли протестантские консерваторы еще в начале века, уверяя, что под гарвардской мантией скрывается сюртук самого Карла Маркса). Эта школа американской политической элиты всегда была официальным рупором унитарианской церкви — последовательницы антитринитариев, которую даже БСЭ определяет как «самое левое рационалистическое течение в протестантизме», отвергающее не только догмат Святой Троицы, но и Божественность Иисуса Христа. Социане-унитарии были под страхом смерти изгнаны в свое время из большинства европейских, даже протестантских, стран как адепты антихристианского учения.

После Второй мировой войны США обретают глобальную экономическую и военную мощь. К ним переходит скипетр всего Запада с его наследием евроцентристского видения мира и отторжения России как исторического явления. Никогда ранее не укладывавшаяся в западный мир Россия к тому же явилась в форме СССР главным военно-стратегическим и геополитическим соперником нового гиганта. Холодная война требовала образа врага, и он был создан по всем законам теории пропаганды, соединив черты варварства склонной к рабству византийской традиции с угрозой миру тоталитарного монстра. Становление этого опорного мифа западного сознания, его логическое завершение к концу XX века полной дегуманизацией русских, меньше всего относимой к грехопадению коммунизмом, — роль этого клише в мировой политике вокруг России-СССР в 80–90-е годы блестяще прослежены К. Мяло.

Можно лишь добавить, что эти этапы логичны и неизбежны на пути дехристианизации западного сознания. В прошлом веке Запад — еще христианский, еще оспаривающий первенство своей истины — нуждался в кюстиновском образе России, начертанным вовсе не поборником либеральных свобод и представительных учреждений (как его толкуют по сильно сокращенным русским переводам ангажированные идеологи, подкрепляя свое мнение о России), а фанатичным католиком, в сумрачном мистическом восторге склоняющимся перед Эскориалом и инквизицией как истинной теократией. Кремль для маркиза Астольфа де Кюстина лишь потому «обиталище, которое подобает персонажам Апокалипсиса», что он — оплот и символ ложной схизматической веры, а значит, лжетеократии. В XX веке миф, как и само западное сознание, уходит от христианской парадигмы, упрощается, уже не нуждается в диалоге. Противопоставление истинного и ложного миров в романах Толкиена окончательно обретает манихейские черты: «Тьма с Востока — страны мрака, черного царства Мордор, нависающая над волшебным Валинором, «Благословенным Краем», в котором (на западе!) восходит «первосолнце», — «прямой вызов классическому «ex oriente lux», «с востока — свет»», — подмечает Мяло глубинный черный смысл этого пересмотра Истины[513]. В американской третьесословной культуре миф утрачивает всякий дух европейского культуртрегерства и аристократизма, которого были не лишены французский маркиз и киплинговский «белый человек» с его «Заповедью». Дегуманизированный образ русских тиражируется в конце XX века в массовое сознание в предельно схематизированных образах русских нелюдей в кинематографической продукции.

Пронизанная провиденциализмом американская внешняя политика в век общечеловеческих ценностей в высшей степени идеологизирована. Степень теологизации гегемонизма в разные периоды отличалась в зависимости от слабости партнера. Она была весьма сильной в начале холодной войны[514], постепенно ослабевала с утратой ядерной монополии, перешла даже в стадию прагматизма к 70-м годам, но чрезвычайно возросла во второй половине 90-х годов. «Атлантическая цивилизация» исходит из ущербности и антиисторичности любой иной культуры, ее пресловутый плюрализм дает явный сбой, когда речь заходит о желании положить в основу государственности не «общественный договор» Руссо, а начала христианские или какиелибо иные. Но главное — политика государств обязана быть проамериканской, прозападной, в противном случае они будут немедленно объявлены фашистскими и подвергнуты бойкоту и травле, как Югославия или Белоруссия. Опорой такой политики являются извечная уязвимость либеральной славянской интеллигенции перед мнением Запада, страх оказаться отверженными от «мировой цивилизации».

В то время как демократическая администрация Клинтона-Гора все более продвигала универсализм «Америки как идеи», продолжая пафос отцов-основателей, европейские национальные государства в своей официальной политике, особенно при консервативных правительствах, были несколько менее идеологизированы.

«Мировая левая», воплощенная ныне социал-демократическими партиями и «зелеными», пользуется всемерной поддержкой США, не скрывавшими своего удовлетворения приходом к власти левых космополитических партий, ставших главными проводниками «европейского строительства» и окончательного уничтожения «Европы отечеств», в Германии, Италии, Испании, Великобритании. Роль проводников европоцентристской и мондиалистской идеи об «общечеловеческих стандартах» выполняют наднациональные структуры, вобравшие в себя денационализированную леволиберальную элиту Старого Света. Не случайно прием России в Совет Европы на Западе постарались обставить как унизительный экзамен на «цивилизованность» перед неким 4-м «демократическим Интернационалом».

Его идеологи требовали замаскированную под прощание с тоталитаризмом торжественную капитуляцию тысячелетней русской цивилизации перед атлантической. Объявление категорий либерализма непререкаемо общечеловеческими превращает его в агрессивную и тоталитарную идеологию, требующую себе всемирной империи, некоего нового «Рима». Речь уже не идет о латинской версии Истины, которую несла Священная Римская империя германской нации, но все чаще о едином постхристианском обществе, о «новой эре» — New Age, что при переводе в религиозную парадигму означает «Четвертый Рим», но что есть четвертое царство в христианской эсхатологии? Это царство зверя. Антихриста.

Исторические уроки говорят сами за себя: помещенная Всевышним на неудобьях среднерусского суглинка, но твердая в своем духовном выборе стоять в вере Третьим Римом, Московия, выстоявшая перед Флорентийской унией, была вознаграждена Небом — стала Великой Россией, в то время как пала могущественная и сверкающая златом порфироносная Византия. Отвергнув Брестскую унию, Москва воссоединилась с колыбелью русского православия — Украиной, «вопившей» не под абстрактных «общечеловеков», а «под Царя Московского Православного», а западнорусские земли были расточены на задворках «цивилизованной» Европы. Парижская хартия, которую Запад ловко сумел интерпретировать как геополитическую капитуляцию, пока в России упивались «новым мышлением», стоила всех итогов войны. Москва вновь оторвана отКиева, 25 млн. русских, не сходя со своей исторической земли, утратили роль субъекта национально-государственной воли. Если Россия сама не определит свою роль в отношениях с Западом, чем еще будет оплачена новая контрибуция, налагаемая за прием в «цивилизованное сообщество»? Сотрудничество России и Европы действительно может дать обеим мощный и столь необходимый импульс. Им обеим нужно, чтобы Россия вернула роль системообразующего фактора международных отношений. Этот импульс даст Европе не унизительный экзамен России на западноевропейский либерализм, проводимый неким «глобальным правлением», а возрождение ее исторического и национального лица. Вместо испрашивания у Запада «аттестата зрелости» Россия должна выступить не духовной «бесприданницей», а представительницей поствизантийского пространства и восточнохристианского мира. Настало время в полной мере осознать значимость русского православного форпоста для всего христианского мира в целом перед лицом не только геополитических и демографических, но и духовных вызовов грядущего столетия.

Но пока вместо этого налицо экспансия протестантских сект и многовековой мощной дипломатии Ватикана, воплотившейся в визите папы Иоанна Павла на Украину, где он виртуозно расставил все акценты: канонизировал униатов — пособников гитлеровцев и отметил украинцев в качестве носителей наследия Святого Владимира. С другой стороны — с Востока — нацелены панисламизм, пантюркизм, пантуранизм, происходит лавинообразная инородная (китайская) миграция на российскую территорию. Не случайны а России ренессанс внешне антиатлантического, но также и антирусского «неоевразийства», появление идеи «евразийского союза», рожденной молодыми тюркскими элитами и постсоветской номенклатур рой, поддерживаемыми и фундаменталистским исламом, и Турцией.

Этот проект оперирует обломками исторической государственности русского народа и лишает Россию даже ее исторического имени, отражая соперничество цивилизаций за российское наследство.

Не без влияния извне идеологическая бацилла в православных странах посткоммунистической эпохи прививалась в виде смеси космополитических аспектов исторического материализма и либерализма. Агрессивное отторжение национального исторического опыта весьма ярко проявилось в Болгарии. Демонстрируемое Болгарией желание вступить в НАТО, предоставление болгарского воздушного пространства для агрессии против Югославии, с одной стороны, и почти неприличие, с которым София чинила препятствия российскому десанту в Косово, — с другой, могут повергнуть в изумление только тех, кто из однобоких советских учебников знает лишь о благодарности «братушек» за освобождение от османского ига бескорыстной русской кровью, но не знает о борьбе за болгарскую ориентацию. Австрийская политика еще в 80-е годы прошлого столетия привела к переориентации Болгарии и участию ее в Первой мировой войне на стороне австро-германского блока. Не случайна и роль сателлита фашистской Германии, которую играла эта страна в годы Второй мировой войны. За годы коммунизма болгарская народная память утратила важный православный стержень, принудительная атеизация ослабила ощущение общей исторической судьбы, по которой нанесли удар и либералы. Поэтому Россия должна проводить самую активную балканскую и болгарскую политику, чтобы поддержать все еще живое чувство любви и интерес к России, которое, несмотря на все препятствия и равнодушие России 90-х годов, вновь проявляется в Болгарии как среди народа, так и среди политической и интеллектуальной элиты, не говоря уже о Болгарской православной церкви, которая является столпом православного единства.

Особый шанс и Западу, и исламу, вернее Турции, предоставлен разрушением Югославии, на развалинах которой идет борьба мировых сил за втягивание территорий и народов Югославии в свои орбиты. Со стороны Запада, сразу ставшего на сторону латинской Хорватии и проявившего тем самым геополитическое и цивилизационное мышление прошлых веков и двух мировых войн, это также поощрение и сеяние противоречий между православными — сербами, черногорцами и македонцами. В качестве идеолога македонской национальной идеи и македонского видения балканской истории особое место занимает старейшая националистическая партия — Внутренняя македонская революционная организация, возглавившая в 1903 году Илинденское восстание. Это весьма сложносоставное явление, структура, многие механизмы и стороны деятельности которой достаточно автономны и до сих пор окутаны тайной.

Даже из истории партии, написанной ею самой, можно понять, что в ВМРО всегда существовал глубоко законспирированный слой, структурированный как венты карбонариев и «Молодая Италия», имелся свой подпольный отряд с вековым террористическим опытом, правая ветвь и левое течение, выпускавшее даже газету «Искра» с серпом и молотом[515]. Не менее разнообразны были в течение XX века тайные и явные связи с Ватиканом, с хорватскими националистами, с болгарскими фашистами, с масонством, с Коминтерном и мировым коммунистическим движением, со спецслужбами США. Сегодня ВМРО в лице ярких молодых политиков и интеллектуалов заняла серьезнейшее место на политической и идеологической сцене новой Македонии, главные враги которой, по мнению ВМРО, — сербский «империализм» извне и албанизация внутри. Радикальная националистическая верхушка ВМРО резко отрицательно относится к результатам Русско-турецкой войны 1877–1878 годов и линии СанСтефано, предавшей, как они считают, формирующуюся македонскую нацию, и не менее жестко оценивает XX век — Версальскую и Ялтинско-Потсдамскую системы, «титовскую» СФРЮ, отдавших македонцев «под иго сербского великодержавия». Признавая реальность македонского этногенеза на Балканах, не подвергая сомнению искренность и правомерность национального чувства македонцев, можно все же сделать вывод, что в сложном контексте балканских и великодержавных интересов получить государственность к концу XX столетия им помогли именно «титовская» Югославия и «ленинские принципы национальной политики». От марксистско-ленинского государственного строительства больше всего потеряли стержневые народы (русские, сербы) социалистических федераций, подвергаясь наибольшей денационализации и подавлению культуры. Именно их национально-государственное тело становилось тканью, из которой часто выкраивались и почти всегда добавлялись территории будущих суверенных субъектов федерации. Именно стержневые народы при расчленении таких федераций оказываются разделенными.

Ярко выраженные антисербские настроения у верхушки ВМРО, отсутствующие у народа в целом, являются константой и определяют ее международную стратегию и тактику даже после обретения независимости. Но весь балканский исторический и геополитический контекст делает македонскую идею в антисербской форме объектом и инструментом третьих сил, моделью и для других экспериментов — отделения Черногории от Сербии. Сепаратизм, местный национализм, даже кланово-родовой партикуляризм, несмотря на общность этнокультурного и религиозного наследия, все еще присущ балканским народам в XX веке в значительной мере из-за двойного (Австрия и Турция) иностранного господства, воспрепятствовавшего формированию больших конкурентоспособных наций на том этапе этногенеза, когда народам свойственно собирание. Разработки габсбургских стратегов (Б. Каллаи) свидетельствуют о давней осознанной ставке Запада на эти свойства, как и на внесенные в эту почву семена либерального национализма типа итальянского rissorgimento эпохи Просвещения, управляемого, как и оригинал, совсем не поклонниками национальной самобытности. Использование македонцев против болгар и сербов, а тех — друг против друга весьма рельефно проявилось в начале века, перед Первой мировой войной, о чем свидетельствует и доклад фонда Карнеги о Балканских войнах, переизданный в 1993 году. Эта стратегия противодействует формированию крупных славянских государств (таковыми могли быть лишь Болгария и сербо-черногорское единство). «Великая Сербия» для Запада неприемлема сегодня, как и сто лет назад.

Для Запада македонцы всегда были разменной картой, которую немедленно сбрасывали: как только в Версале для противовеса Германии победителям понадобилось крупное Королевство сербов, хорватов и словенцев, о Македонии забыли. Поскольку на Балканах из-за многовекового османского ига и латинской экспансии процесс собирания нации в едином государственном теле в начале XX века еще не был завершен, объединение балканских славян стало важным этапом самоопределения и исторической эмансипации славян, обретением роли субъектов мировой политики, что напоминало освобождение и единение западнорусских земель в XVI–XVII веках. В определенной мере это был некоторый реванш по отношению к Дранг нах Остен. Однако это было допущено на постверсальском этапе лишь благодаря желанию победившей Антанты стереть все следы австро-германского присутствия в Южной Европе. При этом единородные католики и православные были соединены в государстве на стыке Запада и православия — эксперимент, который становится объектом борьбы латинского и византийского векторов истории. Даже в мощной России униаты Галиции, бывшей пять веков под латинянами, сумели разделить православных малороссов и великороссов. Хорваты охотно воспользовались проектом Королевства Югославии, так как из-за своей германской ориентации не имели шанса получить государственность из рук новых англосаксонских архитекторов Европы. Но эти творцы катаклизмов заложили в постверсальской Югославии антиномии, и от рук хорватских усташей и, как считают, с помощью ВМРО, спонсированной «латинством» и масонскими силами, пали король Александр Карагеоргиевич и Луи Барту.

В США, ставших выразителем англосаксонской политики, всегда рассматривали македонский национализм как инструмент стратегии «разделяй и властвуй» на Балканах, как ставку в тонкой игре в годы Второй мировой войны, когда еще не определился исход-, внутренних процессов в Сербии и соперничество титовских коммунистов с национальными сербскими силами — четниками Дражи Михайловича. Примечательно, что гитлеровские войска как-то странно обошли македонцев, пройдя по сербам. Представители македонских структур вместе с эмигрантскими структурами Эстонии, Латвии и Литвы приглашались на закрытые слушания по проблемам будущего послевоенного урегулирования, их письменные представления фиксировались в Государственном департаменте, о чем имеются свидетельства в Архиве внешней политики РФ времен подготовки послевоенного урегулирования. Представитель «Македонской политической организации в США и Канаде» Любен Димитров был участником заседаний Совета по внешним сношениям в «Группе по изучению мирных целей европейских наций». Деятельность македонских эмиссаров в США свидетельствует о серьезном уповании на Вашингтон и о том, что именно такие силы и группы в разных европейских многонациональных странах и были адресатом мондиалистских инициатив США, затем и Англии.

В официальном письме американскому президенту, подписанном Костой Поповым, Христо Анастасовым, Карлом Ролевым, Любеном Димитровым, Джоше Пончевым, Анастасом Клиевым и Мефодием Чаневым, выражается благодарность докладу фонда Карнеги 1913 года за признание «глубины трагедии македонского народа», высоко оценивается Программа из 14 пунктов В. Вильсона. Авторы выражают надежду, что «применение второго и третьего пунктов Декларации Рузвельта и Черчилля от 14 августа 1941 г. (Атлантической хартии) для разрешения вопроса Балкан позволит македонцам получить давно лелеемое географическое и политическое единство, независимость и управление»[516]. Тот факт, что македонские эмиссары связали именно с Атлантической хартией судьбу македонцев как «разъединенной» нации, «находящейся под гнетом режимов трех государств — Югославии, Болгарии и Греции», а вовсе не германского агрессора, «освобождение от гнета» которых означало бы отторжение от Греции — Эгейской Македонии, от Болгарии — Пиринского региона, а от Югославии — Вардарской долины, лишний раз подтверждает смысл Хартии, задуманной не как ответ германским завоеваниям, а как возможность объявить чистой доской карту всей Европы, на которую, как говорилось в меморандуме Совета по внешним сношениям, «вновь прольются краски».

Сегодня национальные лидеры Македонии оказываются в таком же положении. Отношения между Македонией и Югославией изначально были непросты[517], что всемерно использовали США, весьма преуспевшие в переориентации македонской политической элиты на Запад и НАТО. На откровенно прозападном фланге македонский западник генерал Т. Атанасовский рассуждал о роли Македонии в абстрактном южноевропейском ТВД, о чужих «югославских войнах», приветствовал вторжение НАТО в Боснию как доктрину, — направленную на «защиту безопасности и образа жизни» «успешного многорасового и многокультурного общества». Россию же при этом он предупреждал, что акценты на Ялтинско-Потсдамской системе и пролитой в годы войны крови, на славянской и православной солидарности так же устарели, как «Илья Муромец с философией топора и иконы»[518].

Но в сегодняшней Республике Македония проживает славянский православный народ, на низовом уровне сильно ощущающий свою славянскую и православную ипостась, в целом настроенный отнюдь не антирусски и даже не антисербски и проявивший неожиданно для политиков масштабное яростное сопротивление агрессии НАТО против Югославии. Албанский вопрос в Македонии объективно стоял не менее остро, чем в Югославии, ибо прирост албанского населения угрожающе превышает рождаемость славян, а идеи «великой Албании» прямо распространяются на Охридское озеро и части нынешней Македонии. В конце 90-х годов ВМРО победила на выборах, без скрупул блокировавшись даже с албанскими националистами, сделала ставку на НАТО, несмотря на свои заверения в цивилизационном антизападничестве и презрении к декадентскому «мировому порядку»[519]. НАТО должна была гарантировать целостность республики и подорвать сербский потенциал, якобы вечно угрожавший независимой Македонии. Ситуация в Македонии показала высокую цену поддержки США и антисербизма — геополитической ловушки для македонцев. Увлечение самостью православных югославян имело всегда объективный губительный исторический результат, ибо Балканы — стык мировых цивилизаций и борьбы миров — становятся объектом натиска ислама и извечных геополитических противников славян. Поэтому Н. Данилевский считал необходимым идти на всеславянский союз.

Россия не продемонстрировала внятной стратегии по отношению к Македонии, на что имелись объективные причины. Это холод между Белградом и Скопле, это самопровозглашенная и непризнанная автокефалия македонской церкви. Это ревнивое отношение Болгарии к понятиям «македонская нация» и «македонский язык», и, наконец, это категорическое непризнание Грецией самоопределения «населения Вардарской долины» — всего лишь «части географической исторической Македонии» в качестве македонской нации и Македонии как субъекта международного права. Греция настаивает, что понятия «Македония» и «македонцы» относятся исключительно к греческой истории и иное употребление есть посягательство на ее исторический и культурный суверенитет. Поэтому она наложила вето на признание Европейским Союзом нового государства под названием Республика Македония, которая в официальных формулировках греками именуется «бывшая Югославская республика Македония». Из-за этих проблем на «македонский вопрос» было наложено табу в советской историографии.

Сегодня для России ситуация еще сложнее, поскольку Македония практически оккупирована НАТО. Стремительная албанизация Македонии давно вызывала тревогу, албанцы в некоторых районах страны стали большинством, расселяются захватом земель в обход законов и отказываются признавать македонский язык в качестве государственного. Особенно тревожно это в районах вокруг Охрида с его всеславянскими святынями, один берег которого принадлежит Албании. Идеи «великой Албании», которая объединит Косово, македонских албанцев с Тираной и сделает Охридское озеро частью тюркского «моря», еще недавно могли показаться утопией. Сначала в Косово и, как следовало предвидеть, в Македонии с первоначальной моральной поддержкой США, Великобритании и Турции происходит выходящий из-под контроля уже самих США расписанный по стадиям албанский мятеж с далеко идущими геополитическими планами создания Иллириды, или великоалбанского государства на основе Косово, куда может отойти Охридское озеро с его православными славянскими святынями — этакий «славянский Иерусалим»[520].

Другой частью общего замысла являются идеи Великого Турана, которые, как оказалось, лишь дремали, пока не было условий для обострения отнюдь не оставленного в прошлом веке Восточного вопроса. «Серые волки» в Стамбуле уже выпустили карты, где все русское Причерноморье, Крым, Новороссия, Кавказ, Грузия, Армения и Азербайджан, а также Кипр и Балканы закрашены одним we* том с Турцией, а от нее силовые стрелы нацелены на Татарстан и Башкирию. «Волк» появился в России в символике Ичкерии. На территории России в начале 90-х годов пантюркисты открыто проповедовали теории о турано-монголо-славянском дуализме евразийского пространства, которым они называли Россию, произвольно оперируя ее обломками, лишая Россию и русских даже исторического имени, Симптоматично празднование в 1995 году 1450-летия Тюркского каганата, правопреемником которого была названа российская государственность. На новом этапе «общетюркского движения» Евразию собирались рассматривать как «некий бинарный мир», воссоздающий Великий Туран, где денационализированные островки славян потонут в бурно растущем тюркском море. Историческим итогом экспериментов над русской государственностью в XX веке и последних кризисов могут стать паралич и эрозия России как главного геополитического и исторического субъекта в Евразии, фрагментация православного и славянского компонента на поствизантийском пространстве. Пантюркистские замыслы, стратегия зеленого исламского коридора в Европе и воинствующий ваххабитский проект неслучайно сплелись в драматический для России и православных славян момент.

Наибольшее напряжение идеологического и геополитического, а также военно-стратегического характера на поствизантийском пространстве наблюдается, как и 300 лет назад, по Балтийско-Черноморской дуге, где части исторического государства Российского, теперь независимые государства Белоруссия, Украина, Молдавия, Грузия, становятся объектом колоссальных усилий Запада, стремящегося путем различных комбинаций вовлечь их в свою орбиту, не допустить прихода к власти в этих государствах пророссийских элит и не позволить России с помощью существующих (СНГ) или новых механизмов связать геополитическое пространство прежде всего в военно-стратегической области. Во взаимоотношениях внутри СНГ отражается и цель вытеснения России с морей в Азию. Наибольшее напряжение наблюдается на той линии, где в свое время экспансия Габсбургов, Ватикана и Речи Посполитой была остановлена ростом России, которая, укрепившись на Черном море, смогла укротить аппетиты Турции.

Глава 12 От Балтики до Черного моря. Россия и европейские члены СНГ

Историко-философская ретроспектива и геополитическая перспектива

УКРАИНА. Верная оценка истоков и мотивов украинского взгляда на мир совершенно необходима для того, чтобы рассуждать о будущем российско-украинских отношений и политике Запада в их направлении. Раздвоенность политики Украины естественна. Будучи самостоятельным государством, Украина неизбежно становится соперником, а не однозначно братским и дружественным государством, как бы того сегодня ни хотели миллионы украинцев. Эта антиномия заложена в самой природе вещей: причина именно в генетической общности и крайней близости этих двух ветвей русов. Если русские и украинцы, имеющие единую культуру и язык с диалектными различиями, меньшими, чем у баварцев и саксонцев, а также вплоть до сегодняшнего дня общую историю, едины в целях своей внешней и внутренней политики, то сомнительна историческая логика раздельного бытия.

Поскольку Украина постоянно утверждает свою самостоятельность, это требует обоснования иными духовными и идеологическими устремлениями, отличными геополитическими ориентирами. Поэтому украинская государственная идеология, кем бы она ни проводилась — КПУ или РУХ, всегда будет это утверждать лишь с разницей в стиле и радикальности. Если бы народы отличались больше, не было бы нужды в ожесточенной антирусской пропаганде РУХа и белорусского Народного фронта. «Братские» отношения — не вымысел, но это сложнейший и противоречивый социодуховный феномен, комплекс и притяжения, и отталкивания, и ревности. Первый смертный грех, совершенный человеком на земле, — это братоубийство, когда возревновавший Каин не смог вынести всего лишь существования рядом с собой богоугодного Авеля. Известно, что гражданские и религиозные войны между единородцами по личной ожесточенности превосходят межгосударственные столкновения.

Неслучайно на политической и идеологической сцене Украины на этапе провозглашения независимости возобладали галицийцы-униаты, бывшие пять веков с Западом, их ведущая роль в формулировании государственной и национальной идеологии независимой] Украины исторически предопределена, ибо они и есть носители! особой «украинской» ориентации в мировой истории. Их агрессивность к православию превышает все виданное со стороны католиков, зверствам дивизии «Галичина» поражались эсэсовцы. История других народов (хорватов) подтверждает эту закономерность. Было бы непростительным упрощением искать причины раздвоенности украинского сознания и украинского сепаратизма в бегстве от тоталитаризма, равно как и объяснять украинским «трудящимся», что их отделили для того, чтобы легче было грабить. Латинский Запад всегдастремился поглотить поствизантийское пространство, залогом чего всегда было отделение Малороссии от Великороссии. На фоне нашествия Наполеона и его первого «общечеловеческого» кодекса Пушкин со своим историческим чутьем распознал, что в решающие моменты давления Запада на Россию встает роковой вопрос: «Наш Киев дряхлый, златоглавый, сей пращур русских городов, сроднит ли с буйною Варшавой святыни всех своих гробов?».

Католицизм немедленно возник как политический и идеологический субъект на территории исторической России сразу после распада СССР, стремясь воспользоваться предпосылками для осуществления вековой мечты Ватикана и Речи Посполитой — сначала духовного, затем физического овладения Киевом. Теории о расовом отличии «арийских украинцев» и «туранской Московщины», якобы незаконно присвоившей и софийские ризы, и киевскую историю, с которыми в прошлом веке витийствовал с парижских кафедр провинциальный поляк Францышек Духинский, были сразу подняты на галицийские знамена. Но и коммунистическая номенклатура после путча августа 1991 года быстро перехватила именно галицийскую идеологию. Феномен Галиции невозможно понять, не разобравшись в явлении униатства[521].

Те, кто знаком с тщанием, с которым в Австро-Венгрии занимались реформами украинского языка, поощряя каждую точку над «i», отрывающую украинскую графику от русской (Вена имела богатый опыт в лингвистическом отдалении сербов и хорватов, сербов и черногорцев через создание различий в языке, топонимах), кто понял замысел капитального труда интеллектуального патриарха М. Грушевского[522], вторившего духинщине, кто осведомлен о деятельности Ватикана, не будет искать причины украинского сепаратизма в событиях и идеологиях XX века. Н. Ульянов, крупный историк русского зарубежья, пишет, что с самого начала казачья верхушка была

521

522

430

полонофильской, а Б. Хмельницкий, который «все три года, что находился под московской властью, вел себя, как человек, готовый со дня на день сложить присягу и отпасть от России», был склонен интриговать и против царя, и против Польши, вступал в сговор со шведским королем[523] Карлом Густавом, в чем его уличил посланец Москвы Ф. Бутурлин. Н. Костомаров выяснил, найдя две грамоты от турецкого султана на имя Хмельницкого, что тот и вовсе был «двоеданником», то есть признавал тайно от Москвы и власть турецкого султана.

Истоки украинского сепаратизма — в Брестской унии, в противостоянии католического Запада ненавистной «византийской схизме» и в неприятии русского православия, что трагично разыгрывается в зоне их столкновения в жизни одного народа. Отрыв Киева от Москвы и окатоличивание восточного славянства были вековыми устремлениями Ватикана и Запада: «О, мои Русины! Через вас-то надеюсь я достигнуть Востока…», — взывал к галичанам папа Урбан VIII в начале XVII столетия вскоре после унии (1596 г.). Митрополита Михаила Рагозу и четырех епископов, под давлением Речи Посполитой принявших католический догмат при сохранении православного обряда, православные западнорусы не приняли. Но униатов с презрением отвергли также и поляки — местные католики, требуя полной ассимиляции. Так, униатство стало буфером между православно-западнорусским и польско-католическим культурно-цивилизационным типом. Именно феномен греко-католика — ни русский, ни поляк, а «самостийник-украинец» — основа украинского идентитета, потом украинской идеи. Щедро субсидированная Веной и Ватиканом, Греко-католическая церковь родила и политическое украинство.

История унии — это жестокое наступление католицизма на православие, это экспроприация, насилие и убийства, продолжавшиеся три века[524] сначала поляками, затем Австрией. В Галиции после пяти веков под латинянами в конце XIX века стихийно возникло идейное москвофильство (переход православной интеллигенции на русский язык с польского), а также массовый переход в православие крестьян, которые по церковным праздникам крестными ходами прорывались в Почаевскую лавру через австро-русскую границу. Все это грозило обрусением и в конечном счете идеей единения с Москвой. Вена и Ватикан начали спешно готовить Галицию на роль «украинского Пьемонта» в преддверии мировой войны. Надо было превратить русинов в украинцев, дать лозунг всеукраинского единства, который в случае победы австро-германского блока в грядущей войне сулил отрыв всей Малороссии от России.

Этим занималась «украино-австрийская партия», одним из лидеров которой был австрийский граф и офицер, католик, будущий униатский митрополит Андрей Шептицкий, который начертал меры по извращению исторического сознания малороссов с тем, чтобы «как только победоносная Австрийская армия вступит на территорию русской Украины… эти области возможно полнее отторгнуть от России и придать им характер области национальной, от России независимой, чуждой державе царей»[525]. Этот план на немецком языке был обнаружен в замурованном архиве Шептицкого во Львове и напечатан в газете «Общее дело» в Петрограде в 1917 году.

О масштабах задачи Шептицкого по уничтожению русского сознания не только в Малороссии, но и в самой Галицкой и Карпатской Руси на рубеже XIX–XX веков свидетельствуют более 100 тыс. подписей под петицией галичан в Венский парламент о праве изучать и преподавать русский язык на русских землях в Австро-Венгрии:

«Галицко-русский народ по своему историческому прошлому, культуре и языку стоит в тесной связи с заселяющим смежные с Галицкой землей малоросским племенем в России, которое вместе с великорусским и белорусским составляет цельную этнографическую группу, то есть русский народ. Язык этого народа, выработанный тысячелетним трудом всех трех русских племен и занимающий в настоящее время одно из первых мест среди мировых языков, Галицкая Русь считала и считает своим и за ним лишь признает право быть языком ее литературы, науки и вообще культуры»[526].

В ответ на русский подъем в подвластных ей областях АвстроВенгрия начала репрессии против священников и мирян, переходивших в православие и говоривших по-русски (1882 г.), затем Мармарош-Сигетские процессы 1912–1914 годов над закарпатскими крестьянами, целыми селами переходившими в православие (более 90 человек осуждены, тысячи же крестьян годы жили на осадном положении). С Первой мировой войны начат массовый антирусский и антиправославный террор во главе с униатами, повторенный С. Бандерой во время гитлеровского нашествия, что полностью рушит утверждения, что ОУН и УПА боролись против «Советов». Д. А. Одинец, погрузившись в изучение роли немцев, был подавлен грандиозностью немецких планов и масштабами пропаганды в годы Первой мировой войны в целях насаждения самостийничества. Роль австро-германских властей в финансировании «Союза визволенiя Украiны» подтверждена Э. Хереш в документированной архивами работе о деятельности Парвуса. В одном из концлагерей, в Талергофе (Австрия), было уничтожено более 60 тыс. человек, более 100 тыс. бежали в Россию, еще около 80 тыс. было убито после первого отступления русской армии, в том числе около 300 униатских священников, заподозренных в симпатиях к православию и России[527]. По словам галицко-русских историков, «австро-мадьярский террор сразу на всех участках охватил прикарпатскую Русь» и «братья, вырекшиеся от Руси, стали не только прислужниками Габсбургской монархии, но и подлейшими… палачами родного народа»[528], а «прикарпатские униаты — «украинцы» были одними из главных виновников нашей народной мартирологии во время войны»[529].

Результатом трехвековых усилий стало постепенное трагическое раздвоение украинского самосознания, а также феномен в самосознании малороссийских либералов, который Н. Трубецкой назвал «комплексом культурной неполноценности украинской интеллигенции» — главным инструментом втягивания колыбели русского православия в орбиту Запада[530]. Церковный историк Георгий Флоровский метко называл полонофильскую и латинофильскую ориентацию части южнорусской шляхты «провинциальной схоластикой»[531]. Сотрудник Института диаспоры и интеграции (СНГ) К. Фролов в своем обстоятельном исследовании приводит мнение специалистов начала века: «Настали разделы Польши, и вот тогда польские ученые заговорили об особой украинской национальности… В первой четверти XIX века появилась особая «украинская» школа польских ученых и поэтов, давшая таких представителей, как К. Свидзинский, И. Гощинский, М. Грабовский, Э. Гуликовский, Б. Залесский и др., которые продолжали развивать начала, заложенные гр. Потоцким, и подготовили тот фундамент, на котором создавалось здание современного украинства. Всеми своими корнями украинская идеология вросла в польскую почву». (Труды подготовительной по национальным делам комиссии. Одесса, 1912)[532]. П. Н. Дурново, подготовивший государю записку в 1914 году, разбирая возможные геополитические выгоды или потери, указал, что «единственным призом в этой войне может быть Галиция», но предупредил: «Только безумец может хотеть присоединить Галицию. Кто присоединит Галицию, потеряет империю…»[533].

Для Ватикана были хороши любые средства. Бенедиктинец X. Бауэр умилялся в 1930 году: «Большевизм умерщвляет священников, оскверняет храмы и святыни, разрушает монастыри. Не в этом ли… религиозная миссия безрелигиозного большевизма, что он? обрекает на исчезновение носителей схизматической мысли, делает! tabula rasa и этим дает возможность к духовному воссозданию?». Русская православная церковь испытала это с начала гонений, В заявлении митрополита Антония (Храповицкого), основателя Зарубежной Русской православной церкви, от 10 июня 1922 г. говорилось о «точных сведениях», что папа Римский «не только вступил в соглашение с христопродавцами-большевиками, но старается использовать гонения на Русскую православную церковь и ее главу в корыстных целях воинствующего католицизма». Симптоматична судьба православного архиепископа Иоанна Теодоровича — полкового священника Центральной Рады. В 1924 году в Канаде, несмотря на «героическое» националистическое прошлое, он был подвергнут поношению и изоляции со стороны заправлявших в украинском зарубежье униатов. С горечью он писал: «Потому что ты не греко-католик, ты никак не можешь быть украинцем… ты не греко-католик, а значит, ты кацап, москаль, проклятый схизматик»[534].

Раздвоение сознания на Украине воплотили революционеры-демократы XIX века, затем либералы-националисты Центральной Рады, затем закрепили и оформили большевики, издавшие в 1923 году постановление ЦК ВКП (б) об обязательной украинизации, несмотря на то что влияние «самостийничества» еще в первой четверти XX века было совершенно ничтожным. В результате единственных муниципальных выборов на Украине летом 1917 года в органы местного самоуправления избрано: от общероссийских партий — 870 депутатов, от украинских федералистских партий — 128, от сепаратистов — ни одного[535]. Первые 20 лет «Радянськой Влады» являются золотым веком для галицийской идеологии. Тотальная украинизация на фоне разгрома русской культуры, церкви, уничтожения консервативной интеллигенции была содержанием ленинской национальной политики. Неслучайно многие идеологи-униаты не остались в Галиции, захваченной Польшей, но с готовностью перешли на службу к Советам. Столпы «Товарищества украинских постепенцев» — сноб Грушевский и Винниченко возглавили Советскую Украину, предпочтя работать на выделение Украины в любой, хотя бы большевистской, форме. Параллельно в Галиции, вторя папе Урбану VIII, митрополит Андрей Шептицкий, благословлявший впоследствии С. Бандеру и эсэсовскую дивизию «Галичина», обращался в 1929 году, то есть за годы до так называемого «восстановления советской власти на Западной Украине», к вверенному ему духовенству: «Многим из нас Бог еще окажет милость проповедовать в церквах Большой Украины… по Кубань и Кавказ, Москву и Тобольск»[536].

Поучительна география большевистского террора, включая «голодомор»[537]. Репрессии охватили в первую очередь зажиточные края — Волынь, Полтавщину, бывшие оплотом русских консервативных сил. Волынь практически не была затронута революцией 1905 года, в ней полностью отсутствовали сепаратистские настроения, как это сегодня ни удивительно. На Волыни действовал один из главных духовных центров всей Руси — Почаевская Лавра, куда по церковным праздникам с чувством общеправославного и общерусского единства с упованием не на мифическую «Украiну», а на Великую Россию через кордоны пробивались русины со своими крестными ходами из-за австрийской границы. На Полтавщине некогда вспыхнуло восстание Мартына Пушкаря против Выговского, пытавшегося повернуть Малороссию назад к Польше, именно полтавский полковник Искра обнародовал факт измены Мазепы и именно на Полтавщине П. Чубинский, автор гимна «Ще не вмерла Украiна», явно списанного с «Еще Польска не сгинела», был избит крестьянами за его агитацию.

Советская власть продолжила дело униатов — «украинизацию» русин после 1945 года. В результате операции «Висла» было депортировано более 230 тыс. лемков карпаторусской народности, традиционно общерусской ориентации. Массовым репрессиям подверглось население Западных Карпат, всегда бывшее русофильским. Несмотря на многовековые гонения и усилия по ассимиляции, в 1939 году на местном референдуме 82 % населения высказались в поддержку русского языка. Однако карпаторусская элита была уничтожена при Сталине без амнистии, а закарпатские русины переименованы в «украинцев».

Можно согласиться с К. Фроловым, что именно советская историческая наука легализовала терминологический и понятийный аппарат униатской «австрийско-украинской» партии, препарировав его под нужды классовой борьбы Украины, «чуждой державы царей» против «тюрьмы народов», исключив религиозно-историческую парадигму. Это не удивительно, ведь первым президентом Академии наук большевистской Украины стал М. Грушевский, который не остался в отошедшей к Польше Галиции, а предпочел работать на будущую перспективу в Киеве, несмотря на снобизм и отвращение к «пролетарской культуре»[538]. В позднесоветское время антирусские аспекты доктрины пытались откорректировать, но общий итог изменений в сознании дает возможность выставлять даже запрет в 50-е годы униатской церкви — пособницы гитлеровцев как репрессию против национального движения и борцов со Сталиным, хотя роль и деяния бандеровцев полностью повторяли феномен униатов на австрийской службе в 1912–1914 годах.

Убийственный диагноз поставил москвофобии историк зарубежья Н. Ульянов: «Когда-то считалось само собой разумеющимся, что национальная сущность народа лучше всего выражается той партией, что стоит во главе националистического движения. Ныне украинское самостийничество дает образец величайшей ненависти ко «чтимым и наиболее древним традициям и культурным ценностям малороссийского народа: оно подвергло гонению церковно-славянский язык, утвердившийся на Руси со времен принятия христианства» и «общерусский литературный язык, лежавший в течение тысячи лет в основе письменности всех частей Киевского государства, меняет культурно-историческую терминологию, традиционные оценки героев и событий». «Все это означает не понимание и утверждение, а искоренение национальной души. Именно национальной базы не хватало украинскому самостийничеству». «Оно всегда выглядело движением ненародным, ненациональным, вследствие чего страдало комплексом неполноценности и до сих пор не может выйти из стадии самоутверждения». «Для украинских самостийников главной заботой все еще остается доказать отличие украинца от русского», «мысль до сих пор работает над созданием антропологических, этнографических и лингвистических теорий, долженствующих лишить русских и украинцев… родства между собой. Сначала их объявили «двумя русскими народностями» (Костомаров), потом двумя разными славянскими народами, а позже возникли теории, по которым славянское происхождение оставлено только за украинцами». «Обилие теорий, и лихорадочное… обособление от России, и выработка нового литературного языка не могут… не зарождать подозрения в искусственности»[539].

Тем не менее к концу XX века самоидентификация украинцев как нации есть реальность. Таково самосознание и тех миллионов, что действительно дружественно настроены к России. Бесполезны и деструктивны поэтому попытки некоторых кругов политически навязывать иное вместо того, чтобы, зная смыслообразующее ядро переориентации Украины на Запад, противопоставить антимосковитству конкурентоспособную историческую идеологию сотрудничества. Идея интернационального братства в коммунистическом союзе таковой альтернативой себя не оправдала.

И сегодня униатство объявляет себя единственной воинствующей «крестоносной» церковью «украинского возрождения» (Дм. Корчинский) с целью сокрушить православие и общерусское мировоззрение малороссов и белороссов. Процесс раздвоения уже затронул православие, бывшее главным духовным препятствием отрыва Украины. Еще Вл. Винниченко писал: «Именно православие завело Украину под власть московских царей. Необходимо декретом запретить его и ввести унию, митрополитом поставить Шептицкого». Отречение от общеправославной судьбы позволяет обосновывать историческую логику не только отдельного от России, но ориентированного стратегически и духовно на Запад развития Украины. Но с историософской точки зрения разъединение триединого русского православного ядра, цивилизационный отрыв Киева от Москвы есть поражение православия и славян в результате многовекового наступления латинства на православие. В этом апостасийном явлении отпадение Киева как живого звена связи Москвы и Царьграда еще более подчеркивает роль Москвы как носительницы византийской преемственности.

РПЦ после распада страны оставалась единственной структурой, соединяющей в духовной сфере бывшую единую общность. Зависимые финансово, выходящие из-под жесткого контроля государства церковные структуры оказались под давлением уже другого свойства: политические группировки у власти в новых государствах начали использовать свои законодательные и финансовые возможности для привлечения духовенства к осуществлению своих политических и геополитических планов. Сюда же направились субсидии и участие государственных интересов и антиправославных сил из-за рубежа. Католические фонды (Kirche in Not, ФРГ) оплачивают возведение храмов и образование в престижном «Коллегиум-руссикум» (Ватикан). Сейчас УГКЦ создала 3300 мельчайших приходов, 60 учебных заведений, 64 издания. Практикующими греко-католиками является костяк антирусской интеллигенции. Цель УГКЦ — создание «Украинской поместной церкви киевского патриархата» в юрисдикции римского папы. В нее должны войти и православные, и раскольники, и УГКЦ. Этой же цели подчинена религиозная политика официальной Украины. Под давлением таких смешанных интересов произошел раскол православия на Украине.

Сейчас на Украине действуют: никем не признанная «украинская автокефальная церковь», основанная Петлюрой и поощрявшаяся большевиками как «обновленческая, раскольничий «Киевский патриархат», возглавляемый непризнанным и извергнутым из сана и анафематствованным Филаретом, совершившим раскол под прямым давлением Л. Кравчука. Еще одна, очень малочисленная, УПЦ Константинопольского патриархата базируется в США, создана группой эмигрантов, отличается крайним криптокатолицизмом и начинает свою деятельность на Украине, так как имеет некоторую легитимность. Но подавляющее число верующих остались верными УПЦ Московского патриархата и весьма активно выступают против расколов и за четкую пророссийскую позицию Украины. Несмотря на это, униаты и раскольники пользуются вниманием Ватикана и Запада. 3. Бжезинский, который не раз предостерегал, что именно с Украиной без всего остального Россия опять станет империей, и М. Олбрайт наносили визит извергнутому Филарету. Это неудивительно, ибо положение на Украине, соотношение и значимость антикоммунистических и антирусских настроений всегда были объектом пристального внимания американской политики и спецслужб.

В документе ЦРУ от 4 марта 1958 г., посвященном оценке внутренней прочности «режима китайско-советского блока», анализируются потенциальные оппозиционные настроения и структуры, которые можно было бы использовать в случае всеобщей войны, вероятность которой в этих документах неизменно оценивается как существенная. Выводы с этой точки зрения в целом неутешительны:

подчеркивается, что в целом имеющееся сопротивление носит скорее «антикоммунистический, нежели антирусский характер» и в случае потенциальной войны «большинство украинских солдат будут яростно сражаться на русской стороне», а «украинское диссидентство вряд ли решилось бы на сопротивление советскому режиму, если бы только не было совершенно уверено в том, что СССР проиграет войну». Сопоставляя антирусский и антисоветский потенциал, документ отмечает, что соответствующие настроения и активность сохраняются в западных областях Украины и проводятся в основном интеллигенцией, «сопротивляющейся русификации». В связи с недавним подавлением венгерского мятежа отмечено отсутствие на Украине какого-либо «сочувствия» к мятежникам. Тем не менее документ выражает «надежду», что украинский «национализм можно было бы поддержать живым, чтобы он послужил основой для свободной Украины в будущем». В пункте 13 Приложения С делается вывод, почти рекомендация по стилю изложения, что «оппозицию советскому режиму можно было бы естественно канализировать в требования расчленения СССР»[540].

Пассионарность униатов, являющихся источником идеологии москвофобии на Украине, обусловлена и тем, что Галиция не знала принудительной атеизации в таких сроках и мерах, как Малороссия, Новороссия и Таврия, тогда как православной малороссийской интеллигенции, стоящей на позициях общерусского единства, был нанесен колоссальный удар с разных сторон в 20–30-е и 60-е годы. Русскоязычные промышленные регионы Новороссии — самые атеизированные, обывательские и не способные сформулировать идейную альтернативу, которая стала бы в начале 90-х годов адекватным ответом на «галицийский вызов», основанный на извращении истории. Идея реставрации СССР таким ответом не являлась. Именно отречение от общерусской и общеправославной судьбы позволяет обосновывать историческую логику не только отдельного от России, но ориентированного стратегически и духовно на Запад развития Украины. За членство в НАТО ратуют все униатские лидеры УНА-УНСО, и верно замечание К. Мяло, что прославление сейчас на Украине Мазепы объясняется не только его союзом с геополитическим противником России Карлом XII, но и апофеозом в период его гетманства латино-могилянской школы.

Официальный Киев в дипломатической риторике заявляет о равных добрососедских отношениях с Россией и со всеми другими государствами, что говорит о нероссийском векторе государственной доктрины страны, где более трети населения — русские, а более половины считает русский язык родным. Рада отказалась в 1996 году придать русскому языку статус государственного даже в Новороссии и в Крыму — на землях, которые никакого отношения не имели к Чигиринской республике Б. Хмельницкого, воссоединившейся с Россией в 1654 году. История также переписывается под углом зрения многовековой борьбы Украины с имперской угнетательницей — Россией. Мазепинщина как историческая идеология преподается в школах, но в свое время из 16 епископов, анафематствовавших Мазепу, 14 были малороссами.

Украина, взяв на себя роль ликвидатора СССР, провозгласила себя и «учредителем» СНГ. Однако Украина так и не стала настоящим членом СНГ — она не подписала Устав СНГ и Договор о коллективной безопасности. С самого начала именно позиция Украины вела к тому, чтобы не сохранились не только единые вооруженные силы, но даже не было бы «объединенных». Политика Украины в целом за истекшее десятилетие была нацелена на то, чтобы СНГ как структура, удерживающая военно-стратегический и геополитический ареал исторического государства Российского, стала номинальной. Украина приняла участие в оформлении соглашения ГУАМ, получившего название по первым буквам названий составляющих его членов — Грузии, Украины, Азербайджана и Молдовы. Это региональное объединение без России стран Черноморско-Каспийского бассейна — важнейшего стратегического региона, созданное в противовес СНГ государствами, открыто заигрывающими с НАТО, США и Турцией, откровенно проявляющей идеи исторического реванша.

Украина подписала Хартию Украина — НАТО, где содержится формулировка о стратегической цели Украины — интеграции в «атлантические структуры». Ратификация Договора России с Украиной сняла ряд объективных препятствий для вступления ее в НАТО, так как формально, хотя и в формулировках, позволяющих двусмысленное толкование, признала сегодняшние границы Украины. Сразу после подписания этого договора (до ратификации), символизировавшего уход России с Черного моря, там были назначены совместные маневры с НАТО «Си-Бриз», первоначальный сценарий которых предполагал отработку защиты целостности Украины от посягательств иностранной державы, а именно отторжения Крыма «соседней державой».

По всем канонам оценки статуса международного договора Договор между Россией и Украиной, ратифицированный в 1999 году, не удовлетворяет признакам «договора о дружбе». В нем отсутствует самый главный для сегодняшней ситуации пункт — обязательство не вступать в блоки и союзы, враждебные друг другу, и не допускать на свои территории вооруженные силы третьих держав. Вскоре председатель Совета по национальной безопасности Украины высказал свое мнение о будущем Украины: «НАТО не должна оставить бывшие республики СССР один на один со своей безопасностью». Последовавшие контакты с НАТО подтвердили эту устойчивую тенденцию в политике Украины, которая особенно укрепилась после выборов президента и последовавшего парламентского переворота, когда вопреки регламенту оппозиция была отстранена от принятия решений.

Эти события подхлестнули не только «атлантическую», но и пророссийскую тенденцию. Поэтому Украина — объект приложения колоссальных политических, финансовых усилий и «демократических» ухаживаний США. США самым пристальным образом контролировали ситуацию и перипетии с проблемой автономии Крыма и статусом Севастополя. Еще до разгрома Киевом пророссийских крымских государственных структур они сформулировали с завидной жесткостью свою позицию: Вашингтон непременно должен быть четвертым участником, если к диалогу Крыма и Украины присоединяется Россия. «Неовильсонианская политика» действовала по пункту 6 Программы Вильсона, подчеркивая «иностранный» статус Черноморского флота. Но Шестой флот США, нарушая Конвенцию о Черноморских проливах, многократно входит в Черное море. Британский министр обороны М. Ривкин заявлял, что вовлечение Украины в партнерство с НАТО должно стать логическим завершением распада СССР. Конгресс США перенацелил стратегию финансирования на Киев, чтобы предупредить всеми средствами любые интеграционные тенденции с Россией, которая вместе с Украиной стала бы опять «империей», то есть супердержавой.

С геополитической точки зрения православная Украина уже оказывается зажатой в знакомые исторические тиски между «латинской» Галицией и крымскими татарами, поощряемыми из Львова и Стамбула, из которых она вырвалась однажды только через Переяславскую Раду. Но осуществить полное геополитическое и духовное разъединение русских и украинцев (эту давнюю цель не раз откровенно формулировал 3. Бжезинский) можно, лишь вытеснив Россию из Крыма и Севастополя, что будет и окончательным решением Восточного вопроса с поражением России и славянства. Это прекрасно понимали в XIX веке — от поэта Г. Державина до героев Севастопольской обороны и канцлера А. М. Горчакова. Его 200-летие Россия отметила пышными речами министра иностранных дел и договором с Украиной — отречением от Крыма и Севастополя, что выглядело почти фарсом, ибо именно черноморские позиции России и отмена унизительных последствий крымского поражения были делом жизни блистательного русского дипломата.

Князь Горчаков согласился принять пост министра иностранных дел лишь после окончания всех процедур по заключению Парижского мира, с тем чтобы не ставить свою подпись под этим позорным, по его мнению, договором. Горчаков начинал многолетнюю титаническую дипломатическую работу, понимая, что восстановление статуса полноценной черноморской державы — это борьба за результаты полуторавековой работы России на юге и непременное условие исторического существования России как великой державы. Вскоре прозвучали знаменитые слова Горчакова, декларировавшие в присущей тому времени форме новую внешнеполитическую ориентацию России: сдержанность и неучастие в европейских делах, кроме прямо затрагивающих Россию. Такая стратегия была основана на собственных интересах и возможностях, нецелесообразности для России в ее положении поддерживать систему международных отношений, заложенную в 1815 году: «Император решил… сосредоточить на развитии внутренних ресурсов страны свою деятельность, которая будет направляться на внешние дела лишь тогда, когда положительные интересы России потребуют этого безоговорочно. Россию упрекают в том, что она изолируется… Говорят, что Россия дуется. Россия не дуется. Россия сосредоточивается»[541].

Поводом для дипломатического заявления о принципах внешней политики России стали настойчивые попытки Англии и Франции вовлечь Россию в многосторонние политические демарши и оказание давления на внутренние дела в Неаполитанском королевстве. Как видно, сегодняшние усилия Запада втянуть Россию в чуждые ей комбинации, связать ее политическую волю и заставить подпевать хором атлантическому солисту не новы. Россия в ущерб себе камуфлировала диктат США и НАТО «согласованной позицией мирового сообщества» в ситуации с Ираком, с Югославией, то есть новизна лишь в неспособности противостоять нажиму. Крымское поражение в войне лишило Россию флота и укреплений на Черном море, но не смогло уничтожить ее государственную волю. Через 14 лет сосредоточения и напряжения этой национально-государственной воли и искуснейшей дипломатии знаменитый циркуляр 1870 года Горчакова без единого выстрела вернул России ее утерянные права. Россия не считала себя более связанной условиями Парижского мира и объявляла об этом всей Европе. Впоследствии Горчаков утверждал, что даже готов был уйти в отставку, если только решительный шаг был бы отложен: «Я охотно пожертвовал бы собою… Меня не могли бы обвинить ни в чем, кроме того что я поставил превыше всего честь моего отечества»[542].

Сегодня утрата Севастополя и Крыма имеет уже драматические последствия и для России, и для всего восточнохристианского мира, Средиземноморья и Балкан, угрожающие безвозвратным концом ее роли мировой державы и распадом самой России в случае пожара уже на всем Кавказе и агонии ее южных территорий, ибо Кавказ и Крым геополитически всегда были абсолютно неразрывно связаны и опирались на российские позиции на Черном море. Если бы Россия не сдала Севастополь, Чечня была бы невозможна, как и претензии спешно переселяемых на турецкие деньги крымских татар. Не был бы возможен мятеж косовских албанцев, поддержанный Западом, — этот второй после Чечни (явно тщательно подготовленный и скоординированный по всем Балканам) акт драмы на поствизантийском пространстве.

На этом фоне ратификация Договора о дружбе с Украиной, проведенная в значительной мере московскими коммунистами в угоду их украинским товарищам, нанесла колоссальный ущерб позициям России и открыла дорогу Украине в НАТО. Все это весьма противоречило самой официальной позиции России, неоднократно выраженной президентом, премьер-министром и министром иностранных дел: расширение НАТО на Восток даже за счет восточноевропейских государств противоречит национальным интересам России. Подписание договора о дружбе с государством, чья стратегическая цель — интеграция в те самые атлантические структуры, расширение которых противоречит официально объявленным интересам России, по крайней мере непонятно. Этот договор не удовлетворяет статусу договора о дружбе, так как не несет обязательств не проводить недружественную политику.

Учитывая, что условием вступления в НАТО новых государств является отсутствие территориальных споров и разногласий с другими государствами, а процесс территориального размежевания между Россией и Украиной юридически не завершен, так как отсутствуют легитимные юридические акты, обосновывающие сегодняшний статускво, указанный договор, признающий границы нынешней Украины, снял препоны для вступления Украины в НАТО, при этом не налагая никаких обязательств. Пока этот договор не был ратифицирован, имели огромный вес документы, в которых признана незаконной и оформленной с нарушением законодательства передача Крыма Украине в 1954 году (Постановление Верховного Совета РФ от 21 мая 1992 г., а также Указ Президиума Верховного Совета РСФСР от 29 октября 1948 г. о выводе Севастополя из Крымской области и Указ Верховного Совета РФ от 9 июля 1993 г. «О статусе г. Севастополя»). Указом Президента России от 22 октября 1993 г. все постановления ВС РСФСР, принятые до 21 октября 1993 г., сохраняют свою силу.

Очевидно, что даже при отсутствии действий по реализации этих постановлений, даже при фактическом уважении сложившегося статус-кво, как дело обстояло по доброй воле России все эти годы, одно наличие этих документов является сдерживающим инструментом и препятствием для очевидного стремления Украины вступить в НАТО. Договор под таким названием по крайней мере должен был содержать взаимные обязательства не вступать в блоки и союзы, враждебные друг другу, и не допускать вооруженные силы третьих держав на свои территории. В случае с Украиной эти судьбоносные противоречия развиваются в не менее драматическом геополитическом и международном контексте.

БЕЛОРУССИЯ. На пути определенных стратегических и идеологических устремлений Запада остается ряд серьезных препятствий. Прежде всего, это Белоруссия, настроенная сугубо «антиатлантически», а также цивилизационно самодостаточная без внутренней антиномии, в массе населения демонстративно равнодушная к Западу со всем его идейным багажом, что вызывает бойкот и истерическую травлю. Также и Приднестровье стало после ухода русских кораблей из Измаила единственной точкой опоры России на Дунайско-Балканском направлении.

Союз с Белоруссией вызывает буквально трепет у стратегов нового атлантического Grcraum и у их московских и минских сторонников. В России причины носят в большой степени мировоззренческий характер. Значительная часть политической элиты России после марксизма легко приняла западноевропейский либерализм, в котором, как и в марксизме, нация не является субъектом истории (в марксизме — это класс, в либерализме — это индивид). Ценность национального единства второстепенна в сравнении с идеологией «где хорошо — там и отечество», поэтому расчленение общерусского древа, численное сокращение нации не ощущаются этими кругами как историческая и национальная драма. Это относится и к узкому откровенно проамериканскому кругу, и к многочисленным «прекраснодушным» либералам, не чуждым идеи сильной России. Их объединяет, однако, стремление изменить цивилизационную суть русского сознания через «привитие в России западных ценностей» несмотря на то, что Россия не есть часть западноевропейской цивилизации, взращенной на рационалистической философии Декарта, идейном багаже французской революции и протестантской этике мотиваций к труду и богатству.

Объединение России и Белоруссии делает эту цель малоосуществимой, причем совсем не в связи с личностью и политикой нынешнего президента Белоруссии. Отставание Белоруссии в «реформах» и «антидемократизм» ее лидеров не могут затормозить процессы в огромной России или повлиять на Москву. Но к нынешним русским добавятся 12 млн. славян, гораздо меньше вестернизированных духовно и, главное, свободных от комплекса неполноценности по отношению к Западу и всему его идейному багажу, который свойствен российскому истэблишменту и значительной части обывателей. Россия станет как никогда однородно-национальной (более 90 % россов), что весьма беспокоит лидеров тюркских субъектов, приветствующих «неоевразийство» России с его измененным вектором развития от «славяно-тюркской» к «тюрко-славянской» доминанте. Россия также восстанавливает то самое ядро, которое все противники союза хотели бы изменить, — ядро, определяющее культурно-исторический тип исторической российской государственности.

Становясь при этом геополитически более самодостаточной, Москва уменьшает свою уязвимость по отношению к Западу, обретая объективный потенциал к большей самостоятельности как субъект мировой истории в тот самый момент, когда Запад прилагает невиданные усилия, чтобы утвердить лишь для себя право на историческую инициативу. Поэтому причина противодействия не в президенте (это предлог), не в экономических различиях, которые являются лишь делом технического урегулирования (немцев они не остановили). Но с точки зрения геополитических позиций России по отношению к явленным устремлениям Запада объединение России и Белоруссии сейчас самое серьезное препятствие на пути передела мира, камень преткновения и на пути Балто-Черноморской унии, проекта антиправославных сил XVI века, который вновь реанимирован сегодня.

Движение к воссоединению России и Белоруссии — это возможность продемонстрировать самостоятельную национально-государственную волю, восстановить утраченные геополитические позиции и рычаги противодействия военно-стратегическому давлению.

Картина противодействия союзу в Белоруссии имеет свои нюансы. Здесь противодействие оказывается весьма узкой частью столичного населения и носит, с точки зрения национального консенсуса, поверхностный характер. В Белоруссии, которая помнит вечные бесчинства католической Польши на оккупированных православных землях и в XX веке, нет серьезного раздвоения общенационального сознания, которое приходится констатировать на Украине. Белоруссия была полигоном атеизма, и погром православной церкви здесь достиг беспрецедентного размаха, когда к 1988 году осталось лишь 50 приходов. За 10 последних лет их число выросло до 1050. Атеизированная интеллигенция в значительной части своей придерживается прозападных настроений, но по сравнению с Украиной в Белоруссии нет своего «галицийского феномена», нет особого этнокультурного и географического прозападного анклава. Однако противостояние также питается цивилизационной раздвоенностью между православием и католицизмом — польским по всем признакам и финансированию. Архиепископ Казимир Свэнтек и две трети епископов — поляки, богословская и образовательная подготовка — в Польше, где находятся и две радиостанции. Показателен конфессиональный состав противников союза: С. Шушкевич, М. Гриб, С. Богданкевич — католики, лидер Народного фронта 3. Позняк — униат.

Хотя «антитоталитарные» и «антипрезидентские» мотивы белорусской оппозиции выставляются в России как главные, отсутствует всякая логика в попытках обосновать отказ от объединения якобы антидемократическим характером сегодняшней Белоруссии и ее президента. Именно объединение с «демократической» Россией, безусловно, дает шанс серьезно повлиять в этом же направлении на маленькую Белоруссию, но никак не наоборот. Практически скрыт тот факт, что настроения немногочисленных, но активно поддерживаемых Западом и украинскими УНА-УНСО противников союза с Россией в Белоруссии носят исключительно антироссийский характер. Основные идейные клише в ходе не только митингов, но и научных конференций — это не лозунги за демократию (Россия в этой области явно впереди), это призывы дистанцироваться от России и делать все, что ей во вред и на пользу ее сегодняшним геополитическим соперникам. К. Мяло выяснила, что на фоне обвинений властей Белоруссии в «фашизме» именно белорусский Народный фронт и особенно его молодежная организация «Маладой фронт» открыто взяли за основу документы организаций, действовавших на территории оккупированной Белоруссии, в частности «Союза беларускай моладз!», аналога гитлерюгенд.

Уже стало очевидным, что наиболее серьезным фактором укрепления сильного, интеллектуально конкурентоспособного общественно-политического вектора пророссийского характера, важного в любых обстоятельствах, как при успехе, так и параличе объединения, является не ностальгия по коммунистическому СССР, а возрождение затоптанного в годы социализма мировоззрения «западнорусского москвофильства» интеллигенции Белой Руси прошлых веков. Можно только согласиться с исследователем К. Фроловым в его оценке как перспективного направления изучения наследия философа, богослова и историка?.?. Кояловича. Вокруг этого начинают объединяться и православное общественное движение, и, главное, преподавательские и академические корпорации пророссийской ориентации, центром которых становится, богословский факультет Европейского государственного университета в Минске, и др.

МОЛДАВИЯ. Раскол Молдавии при достаточно «советском» колере общественной риторики Приднестровья ярко отражает идейную, культурную и геополитическую борьбу за поствизантийское пространство, в которой латинский вектор олицетворен Кишиневом, а православно-славянский — Тирасполем. Это отразилось сразу в борьбе алфавитов. К сожалению, этому феномену и смыслу борьбы не было придано никакого значения в парадигме «демократия — тоталитаризм», сменившей клише «коммунизм — капитализм». Но перевод молдавского языка с кириллицы на латиницу и переименование его на румынский язык символизировал и запрограммировал изменение культурной ориентации целого региона устойчивого славяно-православного влияния. Кириллическая графика молдавского языка — это его древнейшая графика, а не искусственное насаждение «тоталитаризма» или русификации. Это графика богослужебных книг и государственных актов Молдавского княжества до османского ига, сохраненная во всех исторических перипетиях, и поэтому отказ от нее Молдовы и сохранение Приднестровьем символичны.

Процесс отчуждения от России в Молдавии так же, как и на Украине, воплотился в исторической идеологии, меньше всего отражающей отношение к фактам истории и идеологиям XX века (событиям 1940 г., когда СССР принудил румынское правительство официально подписать возвращение Южной Бессарабии, аннексированной Румынией в 1918 г., неоднократному перекраиванию территорий в этом регионе). Политическая эксплуатация этих событий давно истратила свой потенциал не только потому, что апелляция к молдавской государственности 1918 года и осуждение пакта Молотова — Риббентропа в качестве главной основы выхода Молдавии из СССР дали безупречное юридическое право Приднестровью не следовать за Кишиневом, но и потому, что параметры переосмысления исторического вектора гораздо шире.

В западной исторической мысли заложено еще Гегелем в его «Философии истории», что лишь западные народы наделены ролью всемирно-исторических и способных свободно творить в мире на основе субъективного сознания. В той или иной степени, с большим или меньшим нигилизмом это демонстрируют Т. Моммзен, Ж. де Местр, А. Тойнби. Один из крупнейших архитекторов габсбургской внешней политики и идеологии в отношении православных соседей — немцев и венгров министр Б. Каллаи прямо указывает на противоборство духа Запада и духа Востока как цивилизованного и варварского миров, границы которых теряются в нижнем течении Дуная и возле Адриатического моря, имея в виду границу византийского православного пространства[543]. К. Мяло блестяще проследила, как молдавская постсоветская «историософия» интерпретирует историю края в русле западного дуалистического историзма. В Молдавии пролегла граница, далее которой не смогла продвинуться Римская империя, и здесь, как считалось, император Траян, победитель даков, возвел знаменитые «лимы» — укрепления на Дунае на стыке «цивилизованного Рима» и «варварской Скифии». К. Мяло отмечает, что последние раскопки заставляют усомниться в происхождении этих стен и дают больше оснований полагать, что здесь именно славяне возвели укрепления против римлян, но в Кишиневе быстро подхватили западную трактовку Траянова вала именно как фрагмента «Китайской стены западного мира». На смену латино-скифскому противостоянию в исторической идеологии пришло противостояние латино-славянское с акцентом именно на противопоставлении славянству, поскольку румыны и молдаване — православные[544].

Румыния после некоторого сбалансирования своей государственной стратегии тем не менее в области исторической идеологии явно проявляет интерес к идее территориального расширения, который уже привел в XX веке к попыткам захватов в арьергарде интервенции Антанты и гитлеровского рейха, а сегодня проявляется по отношению к «проблеме влахов» в Югославии и к Молдавии. Это имеет также исторические корни, когда еще в годы федерализации исторического государства Российского и провозглашения Молдавской республики в Бухаресте раздавались радостные оценки, что сам факт национально-территориального деления обещает в длительной исторической перспективе претендовать на присоединение к Румынии выделенного из единого тела России квазигосударственного образования. На всех международных исторических конгрессах румынские делегации с нарастающей настойчивостью поднимают вопрос о противоправности положений Берлинского трактата 1878 года и обмена Добруджи на Бессарабию, чтобы оправдать оккупацию Бессарабии в 1918 году и обосновать «незаконность» возвращения румынским правительством Южной Бессарабии в 1941 году. С подобными трактовками на крупных международных исторических конгрессах выступал бывший заместитель министра иностранных дел социалистической Румынии, ныне директор Института международных отношений Василе Сандру[545].

Очевидным отражением геополитических устремлений совершенно земных государственных интересов является активная и абсолютно противоправная с точки зрения церковно-канонического права деятельность Румынской православной церкви по созданию, приходов на территории Молдавии — многовековой канонической территории Русской православной церкви. Как и во всех новых государствах, где вера становится объектом политики, активность проявляет Ватикан. Именно в Румынию римский понтифик совершил первый визит на поствизантийское пространство, которое становится объектом не только геополитического, но и духовного соперничества.

С 1991 года Румынский патриархат пытается охватить и подчинить территорию Молдавии. В начале 90-х годов Бухарест объявил о создании на территории Молдавии своей бессарабской митрополии. К инспирированному расколу присоединился лишь один молдавский епископ — Бельский Петр (Пэдурару). Несмотря на титанические усилия, результаты пока ничтожны, поскольку преобладание Русской православной церкви в Молдавии не случайно, а имеет глубокие исторические корни. Еще в XVIII веке в результате антицерковной политики Петра I, Анны Иоанновны и Екатерины Молдавия стала местом эмиграции русского ученого монашества, выдающимся представителем которого был преп. Паисий Величковский, основавший там целые научно-богословские центры. Румынская церковь не имеет влияния над православными Молдавии, кроме того, она представляет крайний экуменизм, что категорически не приемлет большинство верующих. Но именно эта линия на вытеснение Русской православной церкви пользовалась поддержкой государственных структур, что было особенно ясно в годы эйфории идей присоединения к Румынии.

Приднестровье занимает особое место в истории постсоветского периода. Явление Приднестровья, отметившего свой десятилетний юбилей, опровергло многие политологические доктрины о всеобщем отторжении России всеми ранее входившими в нее народами. Пример, впрочем, отнюдь не единственный, но тем более впечатляющий, что народ левобережья Днестра как нигде многонационален (молдаване, русские, украинцы, гагаузы, турки, евреи), но ощущает себя частью общероссийской истории. Поскольку Молдова объявила о независимости, связав ее с ликвидацией последствий пакта МолотоваРиббентропа, Приднестровье, которое в течение 200 лет постоянно в составе России и в судьбе Бессарабии XX века не участвовало, получило возможность провести безупречные юридические процедуры для провозглашения своей государственности, которая в силу обстоятельств не была принята де-юре, но де-факто реализовалась. Из всех «несогласных» с навязанной им судьбой в декабре 1991 года (Южная Осетия, Абхазия, Крым) Приднестровье — единственное состоявшееся образование, которое достаточно успешно развивается экономически, несмотря на отсутствие западных кредитов и всякой помощи России, и внутренне стабильно.

Позиция России в силу уже необратимой общей концепции в отношении новых государств и собственных деклараций исходит из территориальной целостности Молдовы. Этот подход Москва повторяет постоянно, ища взамен от властей Молдовы обещание не вступать в НАТО, однако показав в свое время косвенным образом, что не допустит силового решения проблемы. Пока Россия сохраняет верность своим обязательствам, в Кишиневе перестают питать надежды на ликвидацию «государства в государстве» и ищут пути оформления этого феномена на компромиссной основе. Однако выводы Стамбульского саммита о корректировке фланговых конфигураций, решение вывести российские войска из Приднестровья к концу 2001 года могут иметь серьезные последетвия и не преминут породить изменение позиции Кишинева.

ГРУЗИЯ. Подобные явления и процессы можно проследить в Грузии и в начале перестройки в Армении, где к концу 90-х годов эта тенденция ослабла. Грузия и Армения в отличие от большинства других республик, созданных доктриной, но не историей, имели древнюю и длительную национальную государственность, древнюю письменность и культуру. Это нации, принявшие христианство за несколько веков до русских, а Армения вообще является первым провозглашенным христианским государством. Тем не менее национальное самосознание этих народов было христианско-традиционалистским и вполне вписывалось в классическую имперскую государственную идеологию. Добросовестные исследователи «подъема национализма в СССР» признают, что «только в XIX веке представители национальной интеллигенции смогли сконструировать весомое ощущение исторического прошлого, которое смогло бы поддержать претензии на независимость». Р. Г. Сьюни признает, что национальные интеллектуалы и активисты Грузии и Армении заимствовали у Европы после французской революции идеологию политического национализма, «что позволило им сформулировать свои политические и национальные представления на основе их собственного прочтения прошлого. «Новые воображаемые общины», сконструированные на базе этнических культур и языков, возникли на Кавказе и в западных пограничных землях, но масса крестьянского населения, которая составляла большинство национальных общин, лишь с большим трудом воспринимала их идею»[546]..

Философской сутью «национальной идеологии» было не что иное, как окрашенный в национальное возрождение либерализм, подобный тому, что развивался «угольщиками» в «Молодой Италии», «Молодой Испании» и т. д. и который прекрасно подходит для разрушения христианских империй, но в историческом итоге обрекает все нации на униформацию по знакомой формуле: культура — национальная по форме, либеральная по содержанию. Лидеры меньшевистских правительств почти во всех будущих советских республиках были масонами — Винниченко, Гегечгори.

В оценках ЦРУ времен холодной войны антирусским настроениям в Закавказье уделено немало места, хотя и подчеркнуто, что, несмотря на их равномерную фиксацию во всех слоях и местах, они проявляются аморфно и не воплощаются в конкретные формы активности. Примечательно, что все немногие конкретные проявления иллюстрированы на примере Грузии. Подмечено, что «элементы недовольства, присущие всем коренным народам этого региона», «не сплачивают их», а, наоборот, как и «прочие факторы, разделяют грузин, армян и азербайджанцев». «Неславянское происхождение, отличные языки, принятие христианства за несколько веков до русских, а также другое культурное наследие побужают грузин и армян смотреть на русских как на вторгшихся пришельцев. Помощь, оказанная царским режимом в критические периоды их истории, не устранила эти настроения». Поскольку при анализе подобных проблем в СССР ЦРУ взешивает их с точки зрения использования в возможной войне, каждая разработка сопровождается пунктом, оценивающим потенциальное отношение к вводу иностранных войск и их этничности: «Кроме немцев, которые могут встретить враждебное отношение… только турки могут вызвать отторжение армян; резня армян конца 1890-х годов и в годы Первой мировой войны все еще не забыта»[547].

Сегодня в Грузии идеология исторической мысли и государственной доктрины пересмотрена в духе борьбы за независимость от России, которая якобы уничтожила грузинскую государственность, хотя должна была принять ее под корону лишь для того, чтобы защищать своим оружием от персов и турок. Именно с Турцией — своим историческим поработителем — Грузия нарочито заигрывает, игнорируя явные симптомы исторического реванша последней. Все это окончательно рушит распространенные в советское время да и ранее иллюзии о том, что православная Грузия всегда была особенно верной духовной союзницей, что, по-видимому, навеяно романтическим и героическим образом князя П. И. Багратиона, отдавшего жизнь за Москву.

Однако еще А. И. Деникин в «Очерках русской смуты»[548] писал о неожиданно глубоких антирусских настроениях грузинской интеллигенции в годы революции и Гражданской войны. Уже тогда меньшевистское правительство Грузии немедленно начало налаживать отношения именно с европейскими геополитическими противниками России (тогда австро-германским блоком) и заключило Потийское соглашение с кайзеровской Германией, которая уже оккупировала всю Украину, Прибалтику. Грузия сегодня последовательно демонстрирует отчуждение от России в своей внешнеполитической идеологии. Примечательно, что папа совершил туда визит по личному приглашению Э. Шеварднадзе, который буквально навязал Грузинской патриархии этот визит, несмотря на многочисленные протесты верующих.

На политику Грузии оказывает серьезное воздействие изначальный и не обещающий в существующем контексте мира конфликт с Абхазией, которая, предвидя объективное стремление Грузии ассимилировать ее, проявила отчетливый пророссийский вектор. Закономерности межнациональных отношений таковы, что малый народ всегда опасается гегемонистских устремлений среднего и тяготеет к большому. Однако одной из причин абхазо-грузинского антагонизма является и историческая перспектива полного отхода Грузии от России. На территории Абхазии сложная церковная обстановка. Сила конфликта была так велика, что Абхазию покинули грузинский епископ и все священники-грузины и осталась Русская православная церковь. Большую роль в сохранении духовной близости абхазов с Россией играет Ново-Афонский монастырь, основанный русскими и всегда бывший русским. Похожая ситуация в Южной Осетии, которую грузинская церковь оставила во время конфликта. В конституции Южной Осетии православие объявлено государственной религией, окормление верующих осуществляется через патриаршее подворье РПЦ в Цхинвале.

Буферная роль России, которая признает территориальную целостность Грузии, но не создает условий для уничтожения абхазской самостоятельности, подогревает в Тбилиси антироссийскую реакцию. Постоянным источником позиционной дипломатической «войны» становится присутствие российских баз на Черном море, которые Россия не может потерять, не разрушив окончательно многовековой баланс в этом регионе. Неопровержимые свидетельства косвенного пособничества чеченским террористам также говорят о том, что Тбилиси серьезно играет против России, ожидая дивидендов от Запада, а также добиваясь обмена чеченской карты на абхазскую. Такая стратегия находится в очевидном полном согласии с желаниями США и Запада интернационализировать все конфликты на постсоветском пространстве, а также не позволить России полностью уничтожить мятежное террористическое образование на ее территории. Президент Грузии, по-видимому, рассматривался Западом и как возможный непосредственный проводник этой схемы, так как осторожно попробовал заявлять, что намерен выступить посредником в «переговорном процессе между Россией и Чечней», как если бы Чечня не была Россией.

В НАТО уделяют большое внимание Грузии, справедливо считая ее прозападную ориентацию стабильной, а самого Шеварднадзе из всех лидеров СНГ — опорой атлантической стратегии в Черном море. Грузию постоянно посещают с рабочими визитами функционеры и военные чины НАТО: так, в сентябре 1999 года там побывал командующий юго-восточным направлением НАТО Т. Акбаш. Бывший министр обороны У. Коэн выражал своему грузинскому коллеге Д. Тевтадзе «готовность США и впредь оказывать помощь Грузии в реформировании ее вооруженных сил». Тбилиси вполне удовлетворяет планам США и НАТО постепенного вытеснения России как главного военно-стратегического и геополитического субъекта в Черноморском бассейне. Проблему устранения российских баз прикрывают благовидными предлогами. В сентябре 1999 года Э. Шеварднадзе уже заявил, что военное присутствие России в Грузии будет существенно сокращено в результате реализации Договора о сокращении обычных вооружений в Европе (ОВСЕ). По его словам, Грузия заинтересована в неукоснительном выполнении этого договора, что приведет к радикальному сокращению российских баз в Грузии. (Военно-стратегические симметрии Договора ОВСЕ полностью опрокинуты уже приемом в НАТО восточноевропейских государств.) При этом было сделано весьма многозначительное уточнение, что «Грузия вправе самостоятельно решать, военные базы каких государств — России, Турции или США — будут дислоцироваться на ее территории». Закрытие российской базы формально, в соответствии с решением Стамбульского саммита об изменении фланговых симметрии, влечет неизбежное изменение баланса сил в регионе.

Наряду с этим Грузия на дипломатическом уровне подтверждает свою «заинтересованность в будущем СНГ», о чем периодически говорит президент, всегда делающий акцент лишь на роли СНГ в ликвидации конфликтов на территории СНГ. Таким образом, СНГ нужно лишь для того, чтобы подавить внутреннее сопротивление своим геополитическим планам со стороны собственных частей, с тем чтобы уже беспрепятственно разорвать геополитическое пространство.

АРМЕНИЯ. Еще одно новообразованное государство в стратегическом районе стыка Европы и Азии, места приложения новой евразийской стратегии США, как ее определяет 3. Бжезинский, — Армения проделала некоторый путь эволюции своей общестратегической ориентации. По сравнению с Грузией и Украиной это скорее обратный путь к сбалансированному курсу. Это тем более заметно, что ярко выраженные устремления к выходу из СССР были явлены в Армении в форме государственных действий четче и значительно раньше, чем другими: Армения отказалась принимать участие в референдуме в марте 1991 года, показав, что не считает себя частью СССР. Но, пройдя через четкую прозападную ориентацию, облеченную в абстрактный демократический универсализм, к балансированию стратегической ориентации, Армения восстановила российский вектор своей государственной стратегии.

Причины этого прежде всего объективные, так как Армения оказалась лицом к лицу не только со своим извечным ярым противником — Турцией, но также и с явно недружественным к ней новым субъектом Черноморско-Каспийского политического баланса — Азербайджаном, с которым у Армении тяжелый, е обещающий скорого излечения конфликт из-за Нагорного Карабаха. Этот конфликт является также наследием революции и трагического размежевания во взаимной вражде российских народов, как и многие из сегодняшних реалий в Закавказье.

После создания мусаватистами и большевиками «советского Азербайджана» передача Нахичевани и Карабаха была необходима строителям социалистической федерации по политическим соображениям, поскольку в Баку уже победили большевики в отличие от меньшевистской и дашнакской Армении. «Карабах есть исконная армянская местность, — осознавали большевики, о чем писал в уже цитированном письме в ответ на запрос В. И. Ленина нарком Г. В. Чичерин. — Наступит момент для советизации Грузии и Армении, тогда и это все будет изжито». Однако такие семена рождают весьма трагические столкновения, которые становятся неизбежно инструментом окружающих интересов в регионе, где геополитически встречаются цивилизации и происходило многовековое столкновение интересов англосаксонских сил и России.

Положение Армении весьма уязвимо и от новой формы соединения политических и экономических проектов в районе Проливов и добычи и транспортировки углеводородов. Частью нового мирового проекта является полная реорганизация Черноморско-Каспийского

453

SPA-S0

вой сфере — в так называемой.? Ha3BaHH0» сугубо но- мощных государственных усилий томие создании с???0»

гггж

. JrSZ-S, —

"

номики, растущая либералацо» ьных «Р»"4 для оформации. людей и идеи… вьиТиT08 товаров инэкономической конкуренции котоп! вые методы ««РОВОЙ номические подходы? So????00 °606 как геоэко- «Реализация проектов дХчи и нспоГ3» внимание на т0 чт0

ском бассейне не предполагает????? ни08 нефти в каспийнения мирового или лаже,_,_cкoлькo-нибyдь существенного изме

в ближайшие??????????? 6Ma; на ценовые параметры мироГиевей066 значительн0 ««влиять

Тем не менее борьба вокруг1 ST «Т3»0» торговли»» [549] носила и носит весьма жесткий вы0 уги «Р06 из Баку геополитическую подоплеку Йоое.3 «п33 собой видную поддержкой АзербаЙжТна и? ovS У-Дйхан» пользуется экономической независиТост,? crpewxc «ьной Укреения позиций cBoeSano НАп6 США Щих Стамбула на южном фланге?(? ка? ~- Р11»11 fb и вторжения на Балканы станься пплТ»? восточной Европой

— KiS- г

возвращает в памяти ВосточТь и возрос? рубежи россии чт0 сии на юге, обладавшую системной0 — «юю работу Рос- шенно не хватает ceS????0»"0» KOTOPOЙ ей сов- серьезнейшее влияние???????»"16 внэдние силы называют но также Грузии, Азербажа??6? нe. тoлькo Рвъ1 политический облик Евразии ТакпТТ в рьбе за HУЖHЫЙ геологический фон, которыГдеаесаТп» «й и идеонынешнем составе и ввде с ои задачу снг в его на геополитическом TpocSe «""«еское единство

??

Загрузка...