Россия на пороге Нового времени. (Очерки политической истории России первой трети XVI в.)

Глава 16 Итоги борьбы за политическое единство

Годы княжения Василия III — важная веха в истории создания и укрепления единого Русского государства. Именно в это время завершился процесс консолидации русских земель под эгидой Москвы. Внешняя политика правительства Василия III была весьма успешна. Престиж Русского государства среди европейских и ближневосточных стран возрос. Дания, Швеция, Империя, Прусский орден, римский папа искали союза с Россией. Мирные отношения прочно сохранялись и с Ливонией. Благодаря сложной дипломатической игре и возросшей военной мощи страны Василию III удалось добиться почетного мира с Великим княжеством Литовским и фактического признания со стороны Литвы присоединений к России, сделанных как Иваном III, так и самим Василием Ивановичем; Московская дипломатия установила вполне добрососедские отношения с Турцией и в течение большей части княжения Василия III с Крымом. Походы на Казань (1506, 1524, 1530 гг.) не привели к ликвидации Казанского ханства, но основательно подорвали его военную силу и утвердили над ним русский протекторат. Строительство Васильсурска и перевод торга из Казани в Нижний Новгород подготовили окончательное присоединение Среднего Поволжья к России.

И все же не эти несомненные успехи составляют важнейшие процессы, происходившие в годы правления Василия III. Основное, что характеризует политическую историю России в рассматриваемый период, — это укрепление великокняжеской власти и зарождение централизованного государственного аппарата. Именно в первой трети XVI в. был фактически решен вопрос, быть или не быть на Руси государству с сильной монархической властью. Отличие правления Василия III, решавшего все дела «сам третей у постели», от времени его отца, что подметил Берсень Беклемишев, как нельзя лучше характеризует самую суть перемен, происшедших в Русском государстве первой трети XVI в.

Образование единого государства привело к резкому увеличению авторитета великокняжеской власти. Только великий князь обладал правом назначения на высшие государственные должности, в том числе в Боярскую думу. Он же возглавлял вооруженные силы страны и определял основные направления внешней и внутренней политики. От его имени издавались законы, выдавались льготные грамоты и посылались распоряжения во все концы страны. Великокняжеский суд являлся высшей судебной инстанцией в стране.

По своей форме Русское государство первой половины XVI в. было сословной монархией[1510]. Свою власть в стране великий князь фактически делил с удельными и служилыми княжатами, Боярской думой как органом власти феодальной аристократии и церковью как органом власти духовенства.

Объединение русских земель в Российское государство в конце XV в. не означало еще их полного слияния в единое политическое и экономическое целое. На протяжении изучаемою периода великокняжеская власть, опираясь на широкие круги феодалов, вела напряженную борьбу с последними независимыми княжествами. Только в 1510 г. окончательно подчинен был власти великого князя Псков, а около 1521 г. ликвидировано великое княжество Рязанское. До 1513 г. существовало Волоцкое удельное княжество Федора Борисовича, двоюродного брата Василия III. В 1518 г. прекратил свое существование Калужский удел князя Семена Ивановича, а в 1521 г. — Углицкий удел Дмитрия Ивановича— двух братьев Василия III. Уже после смерти этого великого князя в 1533 г. «поимали» старшего из его удельных братьев — Юрия Дмитровского, а в 1537 г. и последнего брата — Андрея Старицкого.

Падение удельной системы подготовлялось долго и исподволь. Уже Иван III, создавая в 1503 г. для своих младших сыновей уделы, сократил по сравнению с Василием II их территорию. Великий князь Василий III производил обмен отдельных владений со своими братьями[1511]. Границы уделов строго устанавливались и проверялись во время специальных разъездов[1512]. Все материалы, касающиеся изменения состава и границ удельных владений, а также владений монастырей в уделах[1513] хранились в великокняжеской казне.

Суверенные права удельных князей на подвластной им территории были велики. Братья великого князя судили земельные и «разбойные» дела. Они выдавали тарханные и несудимые грамоты своим феодалам[1514]. У них были в уделах собственные «дворцовые села». «Данщики»[1515] и «таможники» собирали в удельную казну таможенные пошлины, дани и другие поборы, в распоряжении братьев был местный дворцовый аппарат с дьяческой канцелярией. В уделах существовали свои боярские думы со «введенными боярами». В ряде удельных городов известны наместники (в Волоколамске, Звенигороде, Рузе, Дмитрове и Старице), а по волостям — волостели. В Кашине в 1532 г. находился «городовой воевода». У князя Юрия Ивановича Дмитровского в 1517 г. был свой «дворец» с дьяками[1516]. Удельный князь считался главой местного дворянского воинства.

Важнейшие внешне- и внутриполитические решения великий князь принимал, «приговоря» со своими братьями и боярами. Так, в 1506 г. решение о мире с Казанью Василий III принял, «приговоря» с братьями и боярами. В марте 1531 г. московский государь обсуждал крымские дела «з братьей и з бояры»[1517].

В 1525 г. удельный брат великого князя Юрий присутствовал на судебном разбирательстве по делу о Максиме Греке. Присутствовали, конечно, князь Юрий и князь Андрей на свадьбе Василия III.

И при всем этом участие удельного князя в общегосударственных делах было ограниченно. Приглашение удельных братьев к «совету» носило обычно формальный характер. Великий князь зорко наблюдал за их деятельностью. Личный опыт научил Василия III быть бдительным: ведь он сам сумел отстранить от власти своего малолетнего племянника Дмитрия Ивановича и боялся, что его примеру последует кто-либо из удельных братьев. В минуты тревоги великий князь старался не отпускать их от себя (так было во время набега Мухаммед-Гирея в 1521 г., походов великого князя в Коломну в 1522 и 1533 гг. и его же поездки по монастырям в 1523 г.), опасаясь, что они поднимут против него мятеж или сбегут в Литву, как это сделал в 1521 г. великий князь Рязанский Иван Иванович.

Удельные князья вынуждены были участвовать во всех общерусских военных предприятиях. Так было, в частности, во время Смоленских походов 1512–1514 гг. Углицкий князь Дмитрий Жилка возглавлял в 1506 г. русские войска во время неудачного похода на Казань[1518].

Внутренними делами в уделах ведал сам удельный князь, но «сместные» дела его людей с великокняжескими судили дети боярские и судьи с обеих сторон[1519].

Удельные князья могли сами выбирать тех своих воевод, которых они считали целесообразным послать в общерусский поход. Так, во время Псковского похода 1509–1510 гг. в большом полку предписывалось лишь в самой общей форме «быть князь Юрьевым Ивановича воеводам и княж Дмитреевым Ивановича воеводам»[1520]. Конкретно имена этих воевод должны были назвать, конечно, сами князья Юрий и Дмитрий. Разряды (росписи) удельных войск в общерусских походах хранились в великокняжеском архиве[1521].

Права и обязанности удельных братьев были строго определены договорными грамотами, из которых сохранились докончание 1531 г. Василия III с князем Юрием Ивановичем[1522] и крестоцеловальные Владимира Андреевича (1553–1554 гг.)[1523]. Князь Юрий обязывался «имети» Василия III «братом старейшим», быть с ним и его детьми «везде за-один». Князь Юрий обязывался «не подъискивати» великого княжения. За это Василий III обещал «не въступатися» во владения дмитровского князя. Удельный князь не мог вступать в сношения с «ордами» и по первому зову должен был «пойти без ослушания» со своими людьми на войну. Запрещалось князю Юрию принимать «князей служебных с вотчинами».

Систему контроля над удельными княжатами позволяет изучить челобитная некоего Ивана Яганова, поданная на имя Ивана IV во время регентства Елены Васильевны (1533— декабрь 1538 г.). Яганов происходил, очевидно, из детей боярских средней руки. Его родичи в середине XVI в. числились дворовыми детьми боярскими по Ржеве, в свое время входившей в Волоцкое и Рузское удельные княжества[1524].

Сам же Яганов как бы осуществлял функции надзора за князем Юрием Ивановичем в числе других представителей служилой мелкоты, входившей в состав удельного дворянства этого дмитровского князя. Эти верные слуги московского государя, очевидно, приносили особую присягу, отдельные пункты которой совпадали с княжескими и боярскими крестоцеловальными записями первой половины XVI в.

«В записи, — сообщал Яганов, — государь, в твоей целовальной написано: слышев о лихе и о добре, сказати тебе, государю, и твоим бояром»[1525]. Складывалась целая психология доносительства. «Ино, — продолжал Яганов, — тот ли добр, которой что слышел, да не скажет».

Василий III придавал большое значение этим доноси-тельным речам: «Отец твой какову речь ему скажет, будет сойдетца, и он ее ставил в дело, а будет не сойдетця на дело, и он пущал мимо уши; а кто скажет, тому пени не чинил и суда ему не давал в своем деле». Безнаказанность за лживые доносы, конечно, поощряла клеветников и наушников.

Курс на ликвидацию удельно-княжеской системы наиболее ярко проявился в фактическом запрещении братьям Василия III вступать в брак. Порожденное чрезвычайными условиями (отсутствие детей у Василия III и боязнь за судьбу престола), это обстоятельство привело к тому, что владения Юрия, Семена, Дмитрия Ивановичей и Федора Борисовича оказались выморочными. Единственное исключение было сделано для Андрея Старицкого, женившегося в 1533 г., в последний год жизни Василия III, когда у великого князя было уже два сына.

Отношения с удельными братьями на протяжении 28 лет княжения Василия III развивались неровно. Постоянным было недоверие к ним со стороны державного брата. Наиболее обострились эти отношения после решения Василия III вступить во второй брак (1523 г.) и рождения Ивана (IV), когда всякие надежды на законный переход престола к Юрию у последнего исчезли. Дело шло к открытому разрыву между двумя старшими братьями — и «поимание» князя Юрия в декабре 1533 г., сразу же после смерти Василия III, было только логическим завершением предшествующих отношений его с великокняжеской властью.

Кроме братьев удельными (или полуудельными) правами обладали жены великих князей. При жизни Василия III его супруга (Соломония) имела полуудельные права в Устюжне. Во всяком случае в 1507 и 1516 гг. «великие княгини тиун» собирал там поборы совместно с великокня-я^ескими наместниками[1526].

В первой трети XVI в. в Русском государстве существовала влиятельная прослойка так называемых слуг или служилых князей, образовавшаяся в основных своих чертах в результате присоединения к России западнорусских земель. Это — Мстиславские, Одоевские, Глинские, Воротынские, Бельские, Трубецкие и др. Они занимали как бы промежуточное положение между удельными князьями и князьями Северо-Восточной Руси, потерявшими к концу XV — началу XVI в. суверенные права на старые княжения. Основное отличие удела от княжения служилых князей сводилось к тому, что это княжение рассматривалось как наследственная вотчина (перешедшая от предков «слуги» или пожалованная ему великим князем) и обусловливалось несением военной службы московскому государю. Удел же — часть общерусских земель, завещанная великим князем своим прямым потомкам (как правило, детям). В отличие от удельного служилый князь не имел даже формальных прав на Занятие великокняжеского стола.

В договоре Василия III с его братом Юрием (1531 г.) последний обязывался «князей,, служилых с вотчинами не приимати»[1527]. Следовательно, удельные князья (каким был Юрий) считались рангом выше служилых. В частности, ни о каком «сместном» суде с великим князем в договоре 1531 г. не говорилось: удельный князь был полным хозяином в делах, касающихся его подданных.

Великий князь брал на себя ведение всех внешнеполитических сношений, связанных с интересами служилых князей. Когда в декабре 1518 г. с ним заключил договор Мухаммед-Гирей, то в шерть вставлен был пункт с обязательством крымского царя не воевать земель «князей, которые тебе (т. е. Василию III. — А. 3.) служат и твоим детем, — князь Василей Шемячич и князи Трубецкие»[1528].

По неписаному праву служилые князья обязаны были участвовать только в тех войнах великого князя, которые так или иначе затрагивали их непосредственные интересы как владельцев определенных территорий. Такими для северских князей, чьи владения находились на южных окраинах России, были войны с Крымом и Литвой, но, скажем, не с Казанью (см., например, разряд Казанского похода 1506 г.). Но вот в Казанском походе 1530 г. Ф. Мстиславский и И. Бельский участвовали, ибо их владения находились на Волге. При посылке войск им предоставлялся самим выбор своих воевод[1529].

Служилые князья в первой трети XVI в. не составляли единой, сплоченной корпорации. Так, среди них выделялись князья Василий Шемячич, владевший громадным Новгород-Северским княжеством, и Семен и Василий Стародубские, занимавшие переходное место между служилыми и удельными князьями. Формально числясь «слугами», по существу они считались как бы патронами северских княжат, часто находившихся во время войн на юге и западе под их командованием. Их владения по размерам и военно-политическому значению мало чем уступали уделам, да и формально они принадлежали к князьям московского дома. Оба они имели земли и в центре страны, но эти их уделы были крайне незначительны. Следующее место по иерархии служилых людей занимали Бельские, Глинские и Мстиславские. Они отличались по своему положению от Трубецких и Одоевских. Прежде всего эти князья связаны были родственными узами с Василием III, правда по женской линии. Они получили земли в «жалованье», причем в центральных районах страны (они перешли на Русь без вотчин), а Трубецкие и Одоевские сохраняли корпоративные связи на местах. Естественно, что первые были более привязаны к великокняжеской власти, которая им и платила преимущественным вниманием. Промежуточное положение между этими группами занимали Воротынские: им земли пожалованы великим князем, но в районах их старинных вотчин.

В распоряжении московского правительства было много средств, обеспечивших в конечном счете полное включение служилых князей в состав представителей старомосковской аристократии, но этот процесс растянулся на всю первую половину XVI в. К их числу относилась замена владений «слуг» новыми, где связи с землевладельцами у этих княжат не были столь прочными. Позднее стала практиковаться раздача «слугам» земель не в «вотчину», а только в «кормление». Частое привлечение на военную службу способствовало ликвидации у них элементов политической обособленности.

Участие в полках служилых князей воевод московских ставило первых под бдительный контроль центра. Частые опалы, которым подвергались все крупнейшие князья-«слуги» (среди них В. Шемячич, В. Стародубский, Ф. Мстиславский, М. Глинский, И. Бельский, И. Воротынский), приводили к постепенному ограничению их власти после того, как немилость великого князя проходила. Поручные записи закрепляли узы, подчинявшие «слуг» воле монарха. Наконец, браки северских князей с представительницами старо-московской знати также содействовали слиянию различных аристократических прослоек русского общества конца XV — первой трети XVI в.

Обратим внимание и еще на одно обстоятельство. Сохранив за «слугами» часть старинных привилегий в их вотчинных землях на южных и восточных окраинах Руси, московское правительство поставило их формально выше старо-московского боярства. Не случайно с княжатами-«слугами» старомосковская знать не местничала в первой трети XVI в., ибо они были выше ее по лестнице чинов. И вместе с тем служилые князья были оттерты от реального управления страной. Они не являлись членами Боярской думы, не участвовали в переговорах с послами, не посылались наместниками (кроме Мстиславского в его «кормлении»). Тем самым их политическая роль постепенно, по мере укрепления престижа Русского государства, уменьшалась.

Включение служилых княжат в Думу растянулось на долгие десятилетия и началось только с перехода в Думу князя Д. Ф. Бельского в 1530 г. Борьба в малолетстве Ивана IV Бельских и Шуйских во многом объясняется еще соперничеством служилых князей со старой княжеской аристократией Северо-Восточной Руси.

Имела свои особенности и система городов-кормлений, данных татарским царевичам. В общем эти царевичи на Руси не обладали столь прочными связями, как служилые северские князья. В первой половине XVI в. многие из них просто рассматривали свое пребывание на «кормлении» как временное, за которым должно было последовать получение ими престола в Казани или даже какая-нибудь более завидная судьба в Крыму. Однако, как правило, их надежды не сбывались: Казань смотрела на них как на прямых ставленников Москвы и принимала к себе только под нажимом со стороны московских государей. Особое положение занимал крещеный царевич Петр, которого Василий III рассматривал как своего прямого наследника и удела ему не выделил. В данном случае великий князь следовал традиции Ивана III, который по сходным причинам воздерживался от выделения удела Дмитрию-внуку.

Следы феодальной обособленности были явственно видны и на землях, находившихся под великокняжеским суверенитетом. Раскрывая особенности социальной структуры Московского царства, В. И. Ленин отмечал наличие в это время лично свободных крестьян (т. е. черносошных), светских землевладельцев (помещиков) и монастырей. Церковь в XVI в. была своеобразным государством в государстве. Руководство русской церкви на протяжении конца XV и всего XVI в. вело свою политическую линию, которая вступала в резкое противоречие с программой правительства в тех случаях, когда речь заходила о привилегиях духовенства.

В. И. Ленин в следующих словах вскрывает главные черты идеологии «чистого клерикализма»: «Церковь выше государства, как вечное и божественное выше временного, земного. Церковь не прощает государству секуляризации церковных имуществ. Церковь требует себе первенствующего и господствующего положения»[1530].

Свидетельством наличия живых следов феодальной раздробленности были, как пишет В. И. Ленин, «особые таможенные границы»[1531]. В XVI в. существовали многочисленные и разнообразные проезжие и торговые пошлины, сбор которых находился в руках особых правительственных агентов (таможенников). Неравенство в обложении местных и иногородних торговцев показывало еще прочность таможенных барьеров, порожденных неизжитостью в стране экономической и отчасти политической обособленности земель[1532].

Большое разнообразие окладных единиц, вводившихся для раскладки общегосударственных и местных податей, своими корнями уходит еще в удельную старину. В Новгородской земле на протяжении всего XVI в. существовала обжа как окладная единица. В Перми в середине XVI в. известны луки, которыми описывали угодья Кольского полуострова. В Пскове в дворцовых владениях, а иногда и в черносошных на Севере применялась выть (разного размера). Маленькая сошка (в 3 обжи) встречается в Новгородском, Двинском, Каргопольском и Турчасовском уездах[1533].

Не в меньшей степени сказывались и «особенности в управлении»[1534] отдельных земель. Особенно наглядно это проявилось в судьбах Великого Новгорода в составе Русского государства. Новгород в XVI в. сохранил многие черты былой самостоятельности. Новгородские наместники вели по поручению великого князя сношения со Швецией и Ливонией. Новгородский владыка, являвшийся ранее главой Новгородской республики, играл и в XVI в. большую роль в идеологической и политической жизни страны. Почти все архиепископы Новгорода конца XV–XVI в. за свое противодействие монарху были отстранены от власти (Геннадий, Серапион, Феодосий, Пимен, Леонид). В Новгороде сохранялись еще пятикончанские старосты и другие старые органы местной администрации. Собственный монетный двор выпускал там «новгородки», которые наряду с «московками» были основной денежной единицей Русского государства.

Включение удельных и когда-то самостоятельных княжеств в политическую систему Русского государства было длительным процессом, который прошел несколько этапов. Одним из них являлось создание на месте этих княжеств областных дворцов. Сохраняя прежнюю территориально-административную целостность ряда уделов, московское правительство в конце XV — первой половине XVI в. организовывало для управления их землями специальные ведомства — дворцы. Так, присоединение Новгорода и образование там фонда великокняжеских земель вызвали необходимость создания ведомства новгородского дворецкого[1535]. Ликвидация самостоятельности Твери привела к сложению там Тверского дворца (до 1503 г.). Позднее к Тверскому дворцу были присоединены земли бывшего Волоцкого удела[1536]. После падения самостоятельности Рязанского княжества создается Рязанский дворец. Существовал также Нижегородский дворец. В 20—30-е годы XVI в. на месте старых удельных княжеств возникли Дмитровский и Углицкий дворцы. Великокняжескими землями на основных территориях Русского государства ведал дворецкий, позднее получивший название «большой».

Функции его были довольно обширными. Дворецкий ведал в судебно-административном отношении населением великокняжеского домена, выступал часто в качестве судьи последней инстанции. Принимал самое активное участие и в решении общегосударственных дел, подчас даже более непосредственное, чем члены Боярской думы. Важнейшим чином, очевидно, был конюший. Даже дворецкий на лестнице чинов рассматривался вторым, т. е. «под конюшим первой»[1537]. Из двух братьев Челядниных старший (Иван) был конюшим, а младший (Василий) дворецким. Конюшие упоминаются впервые при Василии III. В это же время в связи с возросшим значением огнестрельного оружия появился дворцовый чин оружничего. Меньшим почетом пользовались ясельничие, сокольничие, ловчие и постельничие. Но тем не менее лица, ведавшие охотой, всегда находились вблизи великого князя. Об особом пристрастии Василия III к «потехе» (охоте) сохранилось много известий в источниках.

Видную роль в организации всей текущей работы правительственного аппарата играли казначей и его непосредственный помощник — печатник. Казначеями назначались не представители княжеско-боярской знати, а лица, хорошо знавшие финансовые дела и вопросы внешней политики. В первой трети XVI в. должности казначея и печатника находились в руках Траханиотов и Головиных (Ховриных), особенно близких к самому великому князю. Траханиоты выехали на Русь вместе с его матерью Софией Палеолог. Ховрины также происходили «из грек».

Дворцовые чины не включались еще в думский аппарат — у них был свой, строго очерченный круг дел[1538]. В задачу дворца входили кроме всего прочего и хозяйственные заботы (обеспечение государева двора хлебом, медом, рыбой и другими припасами)[1539]. И вместе с тем влияние деятелей дворцового аппарата на управление страной в целом было весьма значительным. Достаточно вспомнить фигуры братьев Челядниных, казначея Юрия Траханиота, М. Ю. Захарьина и др. Но все же преувеличивать роль дворца как центра управления государством нельзя. Часто власть сосредоточивалась у тех или иных лиц не по должностному признаку, а по степени близости к великому князю. Так, М. Ю. Захарьин продолжал занимать главенствующее положение в государственном аппарате, хотя уже в начале 20-х годов перестал быть тверским дворецким, а И. Ю. Шигона Поджогин был чуть ли не фигурой № 1 после Василия III, хотя дворцовый чин получил только в 1532 г.

Большинство лиц дворцового аппарата, особенно в первый период правления Василия III (до начала 20-х годов XVI в.), вышли из среды старомосковского нетитулованного боярства или вообще из незнатных кругов служилого люда, не имевших прочных поземельных связей и остатков прав суверенных властителей. Этим объясняется их преданность делу великокняжеской власти. Правда, во второй период правления Василия III картина несколько изменилась. Влияние приобрели такие представители ярославских княжат, как И. И. Кубенский, или стародубские княжата (И. Ф. Палецкий). Это находит объяснение в общей политической линии правительства 20-х — начала 30-х годов. Но и в этом случае во дворец вошли те княжата, которые давно потеряли свои суверенные права на местах.

Усиление роли дворца в первой трети XVI в. было явлением временным, переходным. Оно напоминает известное возрастание власти наместников. Развитие наместнической системы имело свое позитивное значение, ибо пришло на смену удельной разобщенности земель, но само явилось результатом сохранения отдельных ее элементов. Дальнейшее слияние земель воедино привело к торжеству функционального (приказного) управления, пришедшего на смену территориальному (дворцовому).

История Боярской думы в изучаемый период может быть прослежена только в самых общих линиях, что объясняется скудостью сохранившихся источников. В первую треть XVI в. в Думу входили всего два чина — бояре и окольничие. В 1517 г. И. Ю. Поджогин называется сыном боярским, «которой у государя в думе живет»[1540]. Обычно на это свидетельство ссылаются, когда говорят о зарождении чина «думных дворян». Но до 1553 г. аналогичные сведения в источниках отсутствуют. Очевидно, в 1517 г. речь шла еще о личной близости Шигоны к великому князю, а не о формирующемся особом чине.

Характеризуя деятельность Боярской думы, надо иметь в виду две стороны. Во-первых, не все члены Думы играли в деятельности Думы равную роль (М. Ю. Захарьин, например, был в конце правления Василия III наиболее значительной фигурой из бояр), и, во-вторых, не всегда важнейшие государственные дела поручались членам Боярской думы. Дворецкий с его ведомством, казначеи, да и просто любимцы великого князя, вроде Шигоны Поджогина, решали часто больше, чем те или иные бояре. Четкой регламентации деятельности лиц и учреждений в это время не было. Но в целом бояре занимали важнейшие посты в центральном и местном аппарате. Великий князь не мог еще нарушить традицию формирования состава Боярской думы, но мог для ведения практической деятельности привлекать лиц, наиболее ему послушных и необходимых.

Не сохранилось ни одного сведения о заседаниях Боярской думы в целом. Обычно все дела решали, если можно так назвать, «боярские комиссии», возглавлявшиеся только боярином (или двумя); состояли они также из лиц дворцового ведомства и дьяков или тех, которым на время их миссии (например, посольской) боярство «сказывалось»[1541]. Поэтому за формулой «приговорил князь великий з бояры» (например, о пожаловании Абдул-Латифа в 1508 г.) скрывалось не заседание Василия III со всей Думой в целом, а решение, принятое великим князем с близкими ему лицами, не все из которых были боярами. Пожалуй, самый яркий пример этого — решение о судьбе Пскова в январе 1510 г. Василием III в Новгороде по приговору великого князя с боярами («приговорил з бояры»), но половина личного состава Думы в это время находилась в Москве[1542]. «Боярские комиссии» вели переговоры с иностранными представителями, судили различные дела, присутствовали на их докладе великому князю, а иногда были высшей судебной инстанцией. В литературе считалось, что «введенным» боярином назывался боярин, введенный в состав Думы, или боярин, получивший дворцовую должность[1543]. Вторая из них ближе к истине. Введенный боярин — боярин, которому доверено исполнение какой-либо должности (например, наместника, судьи и др.) или поручения. Эти-то введенные бояре и осуществляли на практике реальную политическую линию правительства.

Только в годы малолетства Ивана Грозного, когда роль самого монарха почти сводилась к нулю, Боярская дума стала приобретать более широкие полномочия.

Порядок назначения на думные, равно как и на другие высшие судебно-административные и военные, должности определялся положением феодала на сословно-иерархической лестнице. Он зависел, как правило, от знатности рода (т. е. от происхождения) и от службы данного лица и его предков у великого князя. Обычно этот порядок называется местническим. Но в первой трети XVI в. местничество имело скромные размеры[1544]. Для более раннего периода у нас сохранились совсем отрывочные данные, главным образом содержащие предания о местах, которые занимали во время приемов ближайшие к великому князю бояре. Этот порядок описывал и Герберштейн[1545]. Местничество при назначении на военно-служилые должности соблюдалось у старомосковских бояр, происхождение которых не давало оснований для предпочтения одного рода перед другим. Тем более не могли местничать в знатности неродовитые бояре с княжатами. Первоначально местничество носило служилый, а не родословный характер. Только со времени боярского правления, когда служилые князья вошли в Думу, они сравнялись с верхушкой старомосковской аристократии и включились в систему местнических отношений. После этого к служилому принципу добавился еще и родословный, а местничество вступило в период своего расцвета.

Реальными исполнителями предначертаний великокняжеской власти были дьяки. Они образовывали аппарат Боярской думы, казны и дворца. Из их состава вырастают крупные политические деятели. В их среде зарождается новый государственный аппарат, получивший во второй половине XVI в. название приказного. Специализируясь на выполнении определенных поручений (финансовых, дипломатических, военных и ямских), дьяки подготовляли создание органов управления с новым, функциональным, а не территориальным распределением дел.

Первое, что бросается в глаза при ознакомлении с составом дьяков в годы правления Василия III, — это их значительное число, во много раз превышающее количество дьяков в годы княжения Ивана III. Расширился и круг вопросов, которыми ведают теперь дьяки. Для всего этого были реальные причины. Объединение русских земель в единое государство выдвинуло задачу создания действенной системы управления этими землями, сохранявшими еще черты обособленности. Осуществить ее на практике должен был дьяческий аппарат в его двух основных разновидностях — государственной канцелярии (казны) и дворца.

Говоря о происхождении писарей (дьяков) Ивана IV, Курбский писал, что царь «избирает их не от шляхетского роду, ни от благородства, но паче от поповичов или от простаго всенародна»[1546]. Эта характеристика в полной мере подходит и к составу дьяков Василия III. Из дворян вышло очень мало писарей первой трети XVI в. Елизар Цыплятев составлял в этом смысле скорее исключение, чем правило, но и его отец уже был дьяком князя Михаила Андреевича. Подавляющее большинство коллег Цыплятева происходило из «поповичов» или просто из холопов (холопы-дьяки часто упоминаются в духовных XV–XVI вв.). Поэтому они старались служить как можно добросовестнее, ибо княжеская немилость грозила им катастрофой.

Для времени Василия III характерен уже процесс складывания целых дьяческих семейств (Моклоковы, Путятины, Цыплятевы, Раковы и др.). Дьяческая профессия становится наследственной, а дьяческий штаг приобретает корпоративную устойчивость. Конечно, пребывание при дворе несло с собой не одни только блага. Скорый на гнев, Василий III за малейшую провинность отстранял от должности провинившихся. Этим объясняется то, что многие лица исчезли быстро из наших источников, не оставив сколько-нибудь обеспеченными своих наследников. Понимая переменчивость судьбы, дьяки стремились обеспечить своих детей и родичей в годы фавора. Большинство их получало в наследие от своих чиновных отцов землю в поместье или вотчину, вливаясь в состав привилегированной части господствующего класса, наиболее преданной великокняжеской власти.

В первой трети XVI в. только еще намечается распределение функций в дьяческой среде. Большинство из 145 выявленных дьяков находились на великокняжеской службе, 24 служили в уделах. Удельные дьяки при ликвидации уделов, как правило, не входили в великокняжеский аппарат. Великокняжеские дьяки разделяются в источниках на три группы: великокняжеские (77), дворцовые (16) и ямские (28). Обычно это деление строго выдерживалось. Источником складывавшейся приказной системы была как казна, так и дворец. При этом дворцовые и тем более ямские дьяки обычно считались рангом ниже великокняжеских, хотя дворцовые иногда исполняли сходные с ними поручения. Один и тот же дьяк мог исполнять самые разные функции, участвовать в дипломатических приемах, ведать выдачей льготных грамот и т. п. По дипломатическому ведомству у них был целый штат толмачей, переводчиков с латинского[1547] и восточных языков[1548]. Некоторые из них (как, например, Елка Сергеев) делались потом дьяками. Приобретенный дьяками опыт практической деятельности давал правительству возможность использовать их знания преимущественно в одной какой-нибудь области. Но функциональное распределение обязанностей только в середине XVI в. привело к сложению новой (приказной) системы управления.

Изменения в составе ведущей части дьяков отражают перемены в политической линии правительства. Так, сразу же после прихода к власти Василия III исчезли из источников упоминания о таких видных дьяках его отца, как Ю. Безобразов (последний раз упоминается в 1504 г.), В. Кулешин, М. Горин (1504 г.), немного позднее перестают упоминаться Д. Мамырев, Б. Паюсов (до 1508 г.). Вторая «волна» дьяков исчезает в 10—20-х годах: Л. Семенов (после 1512 г.), Т. Д. Долматов (1517 г.), Е. Суков (после 1517 г.), В. Тетерин (после 1520 г.); в 1523 г. исчезают сведения о И. Телешове и И. Харламове. К управлению приходит новое поколение придворных дельцов: М. Путятин и Т. Ильин (с 1517 г.), А. Курицын и Е. Цыплятев (с 1520 г.), Т. Раков (с 1522 г.) и Ф. Мишурин (с 1525 г.).

Все эти, кроме Т. Ильина, очевидно умершего вскоре после 1529 г., в период смертельной болезни Василия III занимают ключевые позиции при великокняжеском дворе[1549]. В годы боярского правления все они были отстранены от власти. Ф. Мишурин казнен в 1538 г. Сведения об А. Ку-рицыне обрываются на 1537 г., о М. Путятине — на 1541 г., а о Е. Цыплятеве и Т. Ракове — на 1542 г.

Смена действующих лиц, однако, смогла только на время задержать торжество бюрократической системы управления. Новые деятели, пришедшие на смену дельцам школы Василия III, стали в середине XVI в. творцами приказного управления, подготовленного еще в первой трети XVI в.

Местное управление России XVI в. не в меньшей, а, пожалуй, даже в большей степени, чем центральное, сохранило черты старых порядков. В конце XV — первой половине XVI в. это управление на основной территории государства осуществлялось наместниками и волостелями, собиравшими в свою пользу с местного населения «кормы» и осуществлявшими суд над местным населением. «Кормленщиками» были как представители феодальной аристократии, так и верхушка служилых людей. Все зависело только от доходности «кормления». «Кормлениями» вознаграждалось и исполнение дворцовых должностей. Территория, которая была подведомственна какому-либо представителю дворцовой администрации, называлась путем (были сокольничий путь, ловчий путь и т. п.). Натуральный характер вознаграждения за службу соответствовал еще слабому развитию товарных отношений в стране.

Кормления в волостях давались чаще всего на год, но «перепускались» (продолжались) иногда на полгода, иногда на год, иногда на два. По Герберштейну, Василий III раздавал кормления «по большей части в пользование только на полтора года; если же он содержит кого в особой милости или расположении, то прибавляет несколько месяцев; по истечении же этого срока всякая милость прекращается, и тебе целых шесть лет подряд придется служить даром»[1550]. Размеры кормов были строго определены доходными списками, нормы которых установились еще в середине XV в. и в начале XVI в. не менялись[1551].

Власть кормленщиков ограничивалась и регламентировалась уставными грамотами, выдававшимися местному населению, и доходными списками (их получали сами кормленщики). Ограничение шло и по линии изъятия из функций наместников все большего числа дел. «Городовое дело» переходило в руки городовых приказчиков, которые вместе с таможенниками, данщиками, мытниками и тому подобными агентами государевой казны собирали всевозможные подати и пошлины в великокняжескую казну. Многочисленные писцы и специально посланные судьи решали поземельные споры, которые раньше были подведомственны исключительно наместникам и волостелям.

Правительству Василия III успешно удалось справиться с проблемой удельных княжат. Были отстранены от управления страной и служилые (северские) княжата, сохранившие свои позиции в очень урезанных размерах в своих вотчинах-княжениях на окраинах страны. Гораздо сложнее обстояло дело с княжатами Северо-Восточной Руси. Этим княжатам удалось укрепиться в важнейших центрах Руси в качестве наместников и сохранить известное влияние в Думе.

Ведь наместник не только являлся высшим судебно-административным лицом в городе. Он возглавлял в качестве верховного начальника и местные войска.

Ограничение власти наместников было сопряжено с усилением политического влияния дворянства на местах, особенно ярко выразившимся в появлении института городовых приказчиков, вербовавшихся из среды провинциальных детей боярских. Впервые городовые приказчики упоминаются в одной из грамот 1511 г.[1552] Постепенное распространение Этого института в различных районах страны было в значительной степени вызвано обстоятельствами борьбы Василия III с его удельными братьями. Городовые приказчики пришли на смену многочисленным агентам дворцово-вотчинной администрации в городах. Еще Н. Е. Носов высказал предположение, что их прямыми предшественниками были «городничие»[1553]. И действительно, одни летописи под 1533 г. называют Д. Волынского городским приказчиком, а другие — городничим[1554]. Городовые приказчики осуществляли административно-финансовую власть на местах, прежде всего в городах как административных центрах уездов. Им было подведомственно городовое дело во всех его видах. Городовые приказчики раскладывали эту повинность по сохам. Они следили за выполнением «ямчужного дела», т. е. варки селитры[1555], наблюдали за сбором ратных людей и несением службы детьми боярскими[1556]. В их ведении находилась организация материального обеспечения обороны городов. Городовые приказчики руководили строительством городских укреплений[1557], отводили места под осадные дворы в городах[1558] возглавляли постройку великокняжеских дворов, наблюдали за сбором в казну посошного хлеба[1559].

Круг функций городовых приказчиков не ограничивался рамками города, а распространялся и на земли, тянувшиеся к нему, т. е. на уезд. Городовые приказчики участвовали в размежевании земель феодалов, ведали оброчными угодьями, участвовали в составлении писцовых книг и в местном судопроизводстве при решении земельных и иных дел.

Особенно важно было средоточие в руках городовых приказчиков финансовых функций: сбор оброчных денег с монастырей, ямских денег, примета и др. Эти поборы наряду с торгово-проездными пошлинами являлись основным источником доходов великокняжеской власти. Городовые приказчики наблюдали за функционированием великокняжеских торжков[1560].

В целом же введение института городовых приказчиков являлось предзнаменованием грядущего падения всей системы кормлений и засилья феодальной аристократии в местном аппарате.

«Великий князь всеа Руси» Василий Иванович, сын Ивана III и племянницы последнего византийского императора Константина IX Зои (Софии) Палеолог, вступил на престол вполне зрелым человеком, умудренным большим жизненным опытом. Уже из хода острой придворной борьбы 1497–1502 гг. он извлек для себя важные уроки.

Главным из них был тот, что за власть нужно бороться. Если для его отца, Ивана III, подобного вопроса по существу не вставало, а его державных прав никто не оспаривал, то иное дело Василий Иванович. Его утверждение на престоле при жизни законного наследника Дмитрия Ивановича, заключенного в темницу, не было освящено силой традиции. Да и позднее — до 1530 г. — у него не было прямых наследников, что ставило под угрозу судьбу династии. Отношения Василия Ивановича с его удельным братом Юрием все время оставались напряженными, и великий князь мог опасаться, что его дмитровский брат заявит свои претензии на престол и устранит его с политической арены так же, как сам Василий поступил со своим племянником Дмитрием.

Не было спокойно и в недавно присоединенных землях Северщины, где фактически распоряжались князья-вассалы Василий Стародубский и Василий Шемячич, а Литва не отказывалась от своих притязаний на их владения. Словом, в таких условиях для Василия III становилось задачей № 1 не присоединение новых земель к Москве (она была главной для Ивана III), а укрепление великокняжеской власти.

Познав и опалу, и возвышение, княжич Василий уже при жизни своего отца стал знаменем определенной политической группировки, которую он поддерживал и позднее на протяжении всех лет своего правления. Это были «дети боярские», т. е. рядовая масса русского дворянства, жаждавшая получить новые пожалования и привилегии за счет феодальной аристократии. Понял Василий Иванович и то, что все остальные союзники его — только временные попутчики, которых можно использовать во внутриполитической борьбе тогда, когда их интересы совпадают с планами самого великого князя.

В первый период правления Василий III в борьбе с удельными братьями и феодальной аристократией опирался на преданный ему круг представителей старомосковского боярства, выражавших интересы широких кругов дворянства. Брак с Соломонией Сабуровой из старомосковского рода боярского Сабуровых — Годуновых символизировал рту политическую программу великого князя. Однако, будучи устранены от реального участия в решении общегосударственных дел, служилые северские да и другие княжата в силу неизжитости черт феодальной обособленности русских земель сумели укрепиться на местах: одни в своих полууделах, другие в качестве наместников-кормленщиков. Создавалось такое положение, когда великий князь вынужден был считаться с их волей и требованиями.

В значительной мере поэтому во второй период княжения Василий III (с 20-х годов XVI в.) приблизил к себе представителей княжеской знати. Второй брак московского государя, на этот раз с княгиней Еленой Глинской, принес с собой и крутой поворот в политической линии Василия III. Женитьба государя Северо-Восточной Руси на представительнице княжат Руси Юго-Западной символизировала установление династического единства русских земель в рамках единого государства. Великий князь должен был отныне в большей мере, чем раньше, считаться с могуществом княжеской аристократии, связанной теперь с ним прочными родственными узами.

Восстановление Старицкого удела и усиление влияния иосифлян на московского государя в 20-х — начале 30-х годов XVI в. также свидетельствовали об отступлении великого князя от принятого ранее политического курса. Таким образом, борьба за власть между различными группировками княжеско-боярской знати в малолетство Ивана IV была подготовлена возвышением княжеской аристократии во второй период правления его отца.

К сожалению, сохранившиеся источники не позволяют отчетливо представить себе характер Василия Ивановича. Но черты его как государственного деятеля рисуются в них более или менее отчетливо. Это был осторожный и трезвый политик. Человек эпохи Возрождения, Василий III сочетал в себе горячий интерес к знанию с макиавеллизмом честолюбивого правителя. Показная набояшость прекрасно уживалась в нем с готовностью пожертвовать церковными традициями во имя государственных интересов, которые он отождествлял с особой великого князя всея Руси. В отличие от своего сына Ивана Грозного Василий III редко прибегал к казням своих политических противников, карал, как правило, своих вельмож только опалами за те или иные проступки. В опале, впрочем, побывали многие из его окружения. Среди них были и представители княжеской знати и боярства (князья М. Л. Глинский, И. Ф. Бельский, Д. Ф. Бельский, В. В. Шуйский, А. М. Шуйский, И. М. Шуйский, Ф. М. Мстиславский, И. М. Воротынский, И. Ф. Овчина Телепнев-Оболенский, С. Ф. Курбский, Б, И. Горбатый). Тут были и татарские царевичи (Абдул-Латиф и Шигалей), и представители старомосковского боярства (окольничий И. В. Ляцкий, М. А. Плещеев), фавориты (И. Ю. Шигона Поджогин), казначеи и дьяки (Т. Долматов, И. Телешов, Юрий Траханиот). Одна казнь совершена была в Москве — над нетитулованным придворным И. Н. Берсенем Беклемишевым. Да окончили свои дни в заключении Дмитрий-внук, князь Василий Шемячич, князь В. Д. Холмский, и находились в монастырях под надзором Соломония Сабурова, Максим Грек и Вассиан Патрикеев.

Конечно, объяснять эти опалы только дурным характером или мнительностью Василия III было бы ошибкой. Речь шла об определенной линии, направленной на подчинение феодальной аристократии великокняжеской власти. Поэтому, как правило, опалы были кратковременны, но они кончались только после того, как «провинившиеся» лица давали крестоцеловальную запись в верности или за них ручались другие представители придворной знати, составлявшие соответственные поручные записи.

Василий III умел не только «опаляться», но и подбирать вокруг себя умных и исполнительных дельцов, от которых прежде всего требовалась личная преданность великому князю. Кузницей таких кадров был по преимуществу княжеский дворец. Наиболее верные сподвижники Василия III выходили из среды старомосковского боярства (братья Челяднины, Давыдовы, Захарьины), а также из дьячества (дьяки Ф. Мишурин, Е. Цыплятев, Меншик Путятин и др.). Фаворитом великого князя был тверской дворянин Шигона Поджогин. Василий III не чурался иноземцев. В его непосредственное окружение входили греки (казначей Юрий Траханиот, печатник И. И. Третьяков), немцы (доктор Н. Булев), итальянцы (зодчий Петрок Малый и др.). Прислушивался московский государь к советам высокообразованных людей из своего окружения с довольно разными взглядами на жизнь. Здесь были и дипломат-гуманист Федор Карпов, и образованные администраторы Д. Герасимов (близкий к иосифлянам), московский дьяк Мисюрь Мунехин, новгородский дьяк Я. Шишкин, ученейший грек Максим Святогорец, пламенный публицист Вассиан Патрикеев. Василий III охотно выслушивал их советы, но решал, как ему поступить, по собственному усмотрению.

Еще с юных лет Василий Иванович связал свою политическую судьбу с воинствующими церковниками — иосифлянами. Но, поняв значение тесного союза с воинствующей церковью для идеологического укрепления престижа великокняжеской власти, Василий III не склонен был превращаться в послушного исполнителя воли высших иерархов церкви. Наоборот, играя на противоречиях иосифлян и нестяжателей, он сумел сделать митрополита Даниила верным проводником правительственных предначертаний. Если для своего правительственного аппарата Василий III стремился найти наиболее способных дельцов, то на должности церковных иерархов Василий III выдвигал главным образом преданных ему лиц, не отличавшихся ни инициативой, ни какими-либо другими личными качествами. Он понимал, что церковь сохраняла элементы независимого положения в государстве, и боялся повторения печального опыта с новгородским архиепископом Серапионом, когда Василию III пришлось уступить этому своенравному и волевому владыке. Но после смерти Серапиона свыше 10 лет новгородская архиепископия была лишена пастыря. Да и в реальной иммунитетной политике Василий III в первой половине княжения не склонен был идти навстречу требованиям церковно-монастырских деятелей, допуская исключение только для тех монастырей, которые являлись надежной опорой в его сложной политической игре.

Василий III оставался всю жизнь врагом еретического вольномыслия. Но в его окружении было немало людей с несомненными гуманистическими взглядами и интересами. Развитие медицины, астрономии, строительной техники осуществлялось при явном покровительстве великого князя, несмотря на дружное противодействие новым идеям как иосифлян, так и нестяжателей.

Внешнеполитические взгляды Василия III, отразившиеся в русской дипломатической практике первой трети XVI в., показывают нам московского государя как дальновидного политика. Его внешняя политика отличается продуманностью и целеустремленностью, умением использовать международную обстановку для проведения в жизнь военных акций.

На западных рубежах основной целью политики Василия III было сохранение громадных территориальных приобретений, которые были сделаны в конце XV — начале XVI в. (а позднее и присоединенного Смоленска). Эти земли стремилось отобрать у России Великое княжество Литовское. Однако позиция московского великого князя, все время выдвигавшего предложение о мире, ставила его в очень выгодное положение и приносила крайние затруднения правителям Великого княжества Литовского, вынужденным прибегать к активным наступательным акциям, хотя для этого у них не было реальных средств. Литовская проблема для России была в первую очередь дипломатической, а не военной. Московская программа могла быть реализована только при условии создания выгодного соотношения сил на международной арене. К чести московского правительства можно сказать, что оно с этой задачей вполне справилось. Ему удалось заставить служить своим интересам Империю и Папскую курию, которые рассчитывали добиться участия Москвы в антитурецкой лиге. Союзником России был Прусский орден, злейшим врагом которого была Польша. Дружественные связи соединяли Василия III с молдавским господарем Петром Рарешем. Естественным союзником московского государя стала Дания. Мирные добрососедские отношения установились с Ливонией и Швецией. Все это стало возможным благодаря совершенно реалистическим планам правительства, правильному пониманию возможностей страны в конкретно сложившейся международной ситуации. Василий III обычно не обольщался несбыточными надеждами и старался добиться реальной цели. Этим он отличался в лучшую сторону от многих современников (в частности, от императора Максимилиана и папы Климента), да и от собственного сына Ивана IV, который нередко ставил перед собой широкие, но невыполнимые задачи. Василия III не прельщали перспективы получения пышного титула из рук папы, он предпочитал добиться присылки на Русь иноземных мастеров-архитекторов, ученых, медиков, артиллеристов.

На Востоке Василий III трезво оценил возросшее военно-политическое могущество Турецкой империи. Поэтому он не только уклонялся от участия в антитурецких авантюрах, но и всячески стремился к установлению союзнических отношений с султаном, которые кроме всего прочего облегчали ему взаимоотношения с Крымом и Казанью. И только в связи с тем, что Турция в этот период была занята более важными для нее европейскими делами, в отношениях с Россией она ограничивалась торговыми сношениями, носившими к тому же нерегулярный характер. Московскому правительству, как правило, удавалось сохранять добрососедские отношения с Крымом, особенно при Менгли-Гирее. Зато по отношению к Казани был принят курс на ее полное подчинение Москве. Благодаря сложным дипломатическим переговорам и все усиливавшемуся военному превосходству России Казань прочно вошла в орбиту московской политики.

Исследователи в целом справедливо утверждают, что Василий III продолжал политическую линию, намеченную его отцом. Вместе с тем были существенные различия в характере правления Ивана III и его сына. В годы объединения русских земель вокруг Москвы великокняжеское правительство стремилось консолидировать для этой цели усилия различных групп господствующего класса, оставляя практически нетронутыми их основные привилегии. Иное дело правительство Василия III, которое в обстановке завершения объединительного процесса начало решительное наступление на права феодальной аристократии.

Политическая линия Василия III, несмотря на отступления от нее в годы боярского правления, определила во многом и правительственные мероприятия Ивана Грозного.

В нашей литературе обычно подчеркивается, что политика Ивана IV отличалась, довольно резко, от курса его предшественников, и не обращается внимание на те черты, которые связывают ее с предшествующим правлением. Иван Грозный воспринял от отца главное — стремление подчинить великокняжеской власти уделы, обеспечить влияние на русскую церковь и добиться политического возвышения дворянства как основной опоры своей власти. Все эти три задачи он решал более настойчиво, но поставлены они были еще Василием III. Разгром Старицкого удела в годы опричнины, казнь митрополита Филиппа и продворянские мероприятия завершали начинания отца Ивана Грозного. В сходном направлении при Иване IV шла реорганизация государственного аппарата. Дьяки казны, дворца и Боярской думы составили основу новых приказных ведомств, которые стали строиться уже не по территориальному, а по функциональному принципу. Ограничение власти наместников, начатое при Василии III в ходе введения института городовых приказчиков, привело в конечном счете к падению системы кормлений. Развитие артиллерии и зарождение войска пищальников в дальнейшем дало стрелецкое войско и мощную артиллерию, сыгравшую крупную роль в Казанском взятии и Ливонской войне.

Даже опричнина, это самое оригинальное из детищ Ивана IV, имела корни в мероприятиях Василия III. Именно в первой трети XVI в. дворовое войско (великокняжеская гвардия) начинает обособляться от общегосударственного. Именно Василий III, создав Александрову слободу, сделал ее своей излюбленной загородной резиденцией. Даже поставление на престол Симеона Бекбулатовича имеет прецедент в попытке Василия III назначить себе наследником крещеного татарского царевича Петра. Если Василий III женился на Соломонии Сабуровой, то Иван IV выбрал себе в жены также представительницу старомосковской боярской фамилии — Анастасию Романову. Так же как Василий III ввел в Думу в качестве своего приближенного сравнительно незнатного любимца Шигону Поджогина, Иван IV сделал членом Ближней думы своего фаворита Алексея Адашева.

Попытка Василия III приблизить к себе Вассиана Патрикеева, использовать в государственных интересах вражду иосифлян с нестяжателями, чтобы ограничить всевластие церкви, нашла продолжение в сближении Ивана IV с Сильвестром и секуляризационных мероприятиях середины XVI в. Стремление Василия III особыми уложениями ограничить княжеское землевладение нашло продолжение в законодательстве его сына 50-х — начала 70-х годов XVI в. Крестоцеловальные и поручные записи по опальным князьям и боярам, смена двора у удельных князей и замена территории уделов были и в годы правления Ивана IV средствами борьбы с сепаратистскими тенденциями феодальной знати. Начатое еще Василием III строительство оборонительных крепостей на южном и восточном рубежах страны в годы правления Ивана IV переросло в сооружение на юге страны целых засечных черт.

Если Василий III еще только изредка в сношениях с отдельными странами именовал себя царем, то уже Иван IV был торжественно коронован на царство в 1547 г.

Иван IV стремился продолжить основные направления и внешней политики своего отца. Он окончательно присоединил Казань и Астрахань к Русскому государству в 50-х годах XVI в., построив предварительно на путях к Казани Свияжск (так же как Василий III построил Васильсурск перед казанским походом 1524 г.). Но вот Ливонская война Ивана IV находилась в прямом противоречии с внешнеполитическими устремлениями Василия III. Она окончилась неудачей по ряду причин, одной из них была та, что Ивану IV не удалось в отличие от его отца добиться окружения Великого княжества Литовского цепью союзных ему держав. Доже подготовленные браком Василия III с Еленой Глинской претензии их сына на литовско-польскую корону не были осуществлены отчасти из-за целой серии неудачных дипломатических шагов.

Правление Василия III падает на время экономического и политического подъема страны. Страна не подвергалась разорительным вторжениям иноземцев (за исключением опустошительного, но кратковременного набега Мухаммед-Гирея в 1521 г.). Правительство не вело изнурительных войн. Усиление налогового гнета не достигло еще той степени, которая характерна для середины XVI в. и периода опричнины. Все это не замедлило сказаться на экономике страны. Росли города, в которых увеличивалось население и возводились каменные здания, пока еще церковных сооружений. Осваивались новые земли внутри страны, увеличивалось число сельских поселений на Севере, в ранее необжитых районах. Новые налоги, вводившиеся правительством, растущие барщина и оброки, увеличивавшиеся духовными и светскими феодалами, были той дорогой ценой, которую платили народные массы за экономический подъем и политическую консолидацию страны. Каждодневная борьба крестьянства против усиливавшегося гнета со стороны феодалов, охваченных жаждой стяжания, не затихала ни на минуту. Выступления «лихих людей» и горожан в годины народных бедствий охватывали различные районы России. С особой силой эго сказалось уже позднее — сначала в период беззастенчивого грабежа страны различными кликами княжеско-боярской знати, а затем в годы реформ Ивана IV, когда обострились до крайности все противоречия в стране, только еще намечавшиеся в России первой трети XVI в.