Россия на пороге Нового времени. (Очерки политической истории России первой трети XVI в.)

Глава 8 Борьба за Смоленск

Успешно решив псковскую проблему, Василий III приступил к непосредственной подготовке Смоленской кампании. Значение западнорусских земель для России было чрезвычайно велико. В 20-х годах XIX в. И. Фабр писал, что Смоленск имел «почти равную с Москвою величину»[545]. Смоленск был крупным торговым и ремесленным городом, а Смоленщина — богатым краем. Там, в частности, производилась такая важная техническая культура, как конопля. Смоленская пенька импортировалась в разные страны. В Смоленской земле распространено было огородничество, садоводство и скотоводство (мясное и молочное).

Расположенный на Днепре, Смоленск представлял собою как бы ключевой пункт, связывавший западнорусские земли с Киевом и Украиной вообще. Соседний с ним Витебск, лежавший на Западной Двине, находился на путях в Прибалтику. Сухопутная дорога соединяла Смоленск с Москвой с одной стороны и с Минском и Вильно — с другой[546]. Смоленские купцы имели большой опыт посреднической торговли сукнами и другими товарами, приобретавшимися ими в странах Европы, а затем сбывавшимися в Москве. Только владея Смоленском, Россия могла надеяться на дальнейшее продвижение в Прибалтику, на успешное воссоединение украинских и белорусских земель.

Начиная борьбу за западнорусские земли, московское правительство могло рассчитывать на поддержку единоверного русского, украинского и белорусского населения Великого княжества Литовского.

Союзник-вассал Василия III князь Михаил Глинский, пользовавшийся популярностью среди этого населения, был крупной политической картой в намечавшейся большой игре[547].

Взятие такой мощной крепости, как Смоленск, во многом Зависело от военно-инженерного и артиллерийского обеспечения. Именно этой стороне дела Василий III и уделил особое внимание, готовясь к началу военных действий. Появление в конце XV в. фитильного замка привело к распространению пищалей, огнестрельного оружия, снабженного Этим новшеством. В начале XVI в. пищальники появляются на Руси[548]. Они образовали войско, составлявшееся главным образом из людей по прибору, посадских по своему происхождению. Размещались они по городам (были пищальники во Пскове, Новгороде, Кореле, Копорье, Орешке)[549]. В Замоскворечье, по словам Герберштейна, Василий III «выстроил своим телохранителям новый город Нали». Речь идет о слободке Наливки (у Якиманки), где позднее находились стрельцы (исторические наследники пищальников). П. Иовий прямо писал, что Василий III «учредил отряд конных стрельцов»[550].

С сельского населения производился набор во вспомогательное войско «посошных людей», которые упоминаются впервые тогда же, когда и пищальники, т. е. в 1506–1508 и 1512 гг.[551] Набирались они с сохи по человеку и получали по рублю «найма».

В связи с возросшим значением огнестрельного вооружения появился новый дворцовый чин — оружничего, которому стали подведомственны «доспех» (т. е. вооружение) и «мастера» (т. е. оружейники)[552]. Значение этой должности ясно уже из того, что на нее назначались представители старинных служилых фамилий, хотя и менее знатных, чем боярские. В 1508–1512 гг. эту должность исполнял Андрей Михайлович Салтыков, с 1513 г. — Никита Иванович Карпов[553].

К мерам, имевшим прямое отношение к обороне русских городов и созданию посохи, нужно отнести создание института городовых приказчиков. Впервые они упомянуты во Владимире в грамоте Василия III от 11 августа 1511 г.[554] Позднее, присоединив Смоленск, Василий III «устроил» город «приказчики городовыми, детьми боярскими». Городовые приказчики, вербовавшиеся из городовых детей боярских, фактически ограничивали компетенцию наместников и волостелей. Именно им был подведомствен сбор посошных людей, управление городовыми пищальниками и все «городовое дело» (строительство городских укреплений и пр.). Городовые приказчики играли и крупную роль великокняжеских форпостов в борьбе с удельной децентрализацией[555].

Уже в первые годы правления Василия III усиливается податной гнет[556]. Вместо старой натуральной повинности — «яма» вводятся «ямские деньги» на организацию ямской службы в общегосударственном масштабе (впервые в грамоте 1500 г.). Вместо обязанности быть проводниками и ямщиками («гонять» подводы) население феодальных вотчин начинает платить «прогонные деньги». В 1513 г. впервые упоминается совсем новая подать — «примет», шедшая на строительство осадных сооружений («Примет» как военноосадное сооружение применялся при осаде Смоленска). Связь появления этого налога с начавшимися смоленскими войнами несомненна.

Наряду с военными податями правительство Василия III обращало большое внимание на дипломатическую подготовку грядущей войны с Великим княжеством Литовским.

Готовясь к активной борьбе на Западе, оно сумело стабилизировать положение на юге и востоке страны.

21 июля 1510 г. из Крыма в Москву воротилось посольство В. Г. Морозова. Вместе с ним приехали царица Нур-Салтан и Сагиб-Гирей (сын Менгли-Гирея). Дальнее путешествие царица предприняла для того, чтобы навестить своих детей — Мухаммед-Эмина и Абдул-Латифа. Через месяц (20 августа) она была отпущена к первому из своих сыновей в Казань с гонцом Василия III, старым дьяком Иваном Кобяком. Здесь она пробыла почти год. Нур-Салтан вернулась в Москву только 22 июня 1511 г., а в конце этого года (5 декабря) отпущена была в сопровождении посольства окольничего М. В. Тучкова к себе в Крым[557]. Полтора года мирных отношений с Крымом были прямым результатом поездки крымской царицы.

Если у Василия III с Крымом отношения были вполне дружелюбные, то этого нельзя сказать о Сигизмунде. Осенью 1510 г. Менгли-Гирей со своими сыновьями и 50-тысячным войском совершили опустошительное вторжение в земли Великого княжества Литовского[558]. В то же время московское правительство продолжало укрепление восточных рубежей и в 1511 г. завершило строительство мощной крепости Нижнего Новгорода[559].

Несколько задержали осуществление намеченных планов непредвиденные обстоятельства. В августе 1510 г. стояла «паводь великая» («много портило мельниц и прудов»). Той же зимою «мор бысть на Москве и по всей земле».

В том же году (1509/10 г.) произошло тридцатидневное землетрясение. Наконец, в зиму 1511/12 г. «бысть дорого жито по всей земли Русстей, и многие люди з гладу мерли»[560].

В 1511 г. Василий III урегулировал отношения и с одним из своих могущественных вассалов, прикрывавших южные рубежи России, — с князем новгород-северским Василием Шемячичем. Этого князя оговорил его «сосед» князь Стародубский Василий Семенович, сообщивший московскому государю, что Шемячич якобы «уряжается» (собирается) переходить на службу к польскому королю. 18 января 1511 г. Шемячичу из Москвы были посланы три грамоты. Согласно одной (написанной от имени Василия III), с новгород-северского князя торжественно снимались всякие обвинения, возведенные В. Стародубским. В другой и третьей — содержался вызов Шемячича в Москву, причем митрополит торжественно гарантировал его безопасность[561]. Воспользовался ли этой грамотой Шемячич и побывал ли он в Москве, остается неясным. Во всяком случае в годы Смоленской войны он активно участвует в военных действиях против Сигизмунда.

Зимой 1511/12 г. в Казань посланы были окольничий И. Г. Морозов и дьяк Андрей Харламов, которые должны были принять новую присягу на верность Мухаммед-Эмина по шертной грамоте, привезенной в это время послом Шау-сеина-Сеита. Миссия Шаусеина «о крепком миру и о дружбе» была результатом поездки в Казань Нур-Салтан. Возможно, посольство Морозова показалось казанскому царю недостаточно представительным. Мухаммед-Эмин принес присягу, но через своего «человека» — бакшея (переводчика) Бозюку запросил новую миссию, заявив, что «вперед хочет быти с великим князем в крепкой и в вечном миру и в дружбе и в любви», а поэтому просит прислать «своего верного человека». В феврале 1512 г. в Казань был послан конюший И. А. Челяднин — виднейший политический деятель того времени. Мухаммед-Эмин Ивану Андреевичу «тайну свою исповедал чисто и с великим князем в крепкой шерти и в вечном миру, в дружбе и в любви учинился». Челяднин в сопровождении Шаусеина-Сеита в марте вернулся в Москву[562].

В предстоящей войне большое значение должна была иметь расстановка сил в Восточной Европе. Ливония в это время не считала возможным выступать против России. Летом 1512 г. велись переговоры новгородских наместников с ганзейскими городами, правда не приведшие к восстановлению ганзейского двора в Новгороде[563]. С Данией и Швецией у Василия III отношения были вполне дружескими.

Приняв в декабре 1511 г. решение о вступлении в брак с дочерью венгерского магната Яна Запольи Варварой (свадьба их состоялась в начале февраля 1512 г.), польский король и великий князь Литовский Сигизмунд сделался покровителем антигабсбургской коалиции в Венгрии. Это» естественно, заставило Империю искать более тесных контактов с Василием III.

После безуспешных переговоров с Польшей (в 1510 г.) поддержкой России стал интересоваться и Тевтонский орден, опасавшийся начала войны с ним Польши за западные прусские земли. Осенью 1510 г. в Москву штатгальтером Ордена[564] был направлен давний приятель Михаила Глинского саксонец Христофор Шляйниц, который должен был добиться разрешения на приезд ко двору Василия III орденского посольства, а по пути выяснить позицию Москвы на случай возможной орденско-польской войны.

Переговоры в Москве были успешными. Глинский уверил Шляйница, что война России с Великим княжеством Литовским не за горами[565]. В ней был крайне заинтересован и лично князь Михаил, рассчитывавший получить себе в княжение Смоленск[566]. Василий III согласился принять тевтонских послов. В дороге Шляйниц подвергся нападению, в результате чего переписка Василия III и Глинского с Орденом попала к Сигизмунду. Так дипломатическая подготовка России к войне стала известна в Вильно[567]. Польский король также не терял времени. Самой могущественной из его контрмер были переговоры о союзе с Менгли-Гиреем.

На кшгных рубежах Руси становилось неспокойно. Менг-ли-Гирей был практически бессилен удержать тех из своих мурз и сыновей, которые жаждали обогащения за счет грабежей соседей. 28 апреля 1512 г. под Вишневцами литовские и польские войска нанесли тяжелое поражение крым-цам. Эго направило их полки на русские земли. 8 мая в столицу пришла весть о том, что пятеро сыновей хана Менгли-Гирея (в их числе пасынки Нур-Салтан Ахмат-Гирей и Бурнаш-Гирей) пришли на белевские и одоевские места, на Козельск и Алексин. Угрожали татарские войска и Коломне.

Для отпора неожиданному набегу на юг направлена была рать во главе с Д. В. Щеней, М. И. Булгаковым и И. А. Че-лядниным. Козельск обороняли князья И. М. Воротынский и братья Федор и Роман Ивановичи Одоевские[568]. Опасность была столь велика и неожиданна, что великий князь был вынужден прибегнуть к помощи своих удельных братьев. 15 мая в Тарусу был отпущен князь Андрей, в Серпухов — Юрий. В «Рязань» наместником послан князь И. В. Шуйский, а вместе с ним воеводы князь П. С. Ряполовский и Ф. Ю. Кутузов. Речь, очевидно, должна идти не о Рязани (где княжил Иван Иванович Рязанский), а о Перевитске. Посылка туда войск имела целью не только защиту юга от крымского вторжения, но и предотвращение возможной из° мены рязанского князя.

Крымским царевичам достичь успеха не удалось, так как великий князь «утвердил землю свою заставами»[569]. Вероломное нападение крымцев как раз в то время, когда с ними были налажены дружеские отношения, а русские войска готовились к Смоленской войне, вызвало гнев Василия III. Следствием этого было то, что Абдул-Латиф, пожалованный Каширой по просьбе Менгли-Гирея, был согнан оттуда и посажен «за приставы»[570].

В июне 1512 г. Ахмат-Гирей с 50-тысячным войском направился, как и предполагали в Москве, на Рязань, но, узнав, что на Осетре стоит рать А. В. Ростовского, а на Упе — М. И. Булгакова и И. А. Челяднина, повернул восвояси. Русские воеводы последовали за ним в Поле до Сернавы (на Осетре) и до Тихой Сосны (за Дон).

Новый набег на Рязань крымские татары совершили осенью того же года. Бурнаш-Гирею удалось даже взять рязанский острог, но не сам город, у которого он стоял 6–9 октября, «земли Рязанские много пакости сотворив». Менгли-Гирей явно вел двойную игру. Василию III он писал, что вторжение царевичей произведено без его ведома, а Сигизмунду сообщал, что поход был произведен в помощь Литве[571].

Необходимо было начинать Смоленскую кампанию. Литва становилась серьезной угрозой. В январе 1511 г. туда собирался бежать брат Василия III Семен, а еще ранее литовские власти рассчитывали на поддержку князя Юрия. Без решительного удара по Литовскому княжеству справиться с внутренней оппозицией было трудно. Осенью 1512 г. Василию III пришла весть, что Сигизмунд «наводит» на русские земли крымского царя и что набег царевичей «на украинные места» был произведен «по королеву же наводу»[572].

В такой обстановке новая русско-литовская война становилась неизбежной. Частые посольства из Москвы в Вильно напряженную обстановку не разрядили. Они касались «порубежных» дел, и каждое из них старалось вину за всевозможные обиды возвести на противную сторону.

Так, в ноябре 1510 г. в Литву послано было посольство М. Ю. Захарьина и дьяка Третьяка Долматова, вернувшееся в марте 1511 г. с ответной миссией Станислава Глебовича. Переговоры велись о чем угодно — о беспрепятственном пропуске торговых людей, о более точном размежевании границ между странами и т. п. — только не о главных спорных вопросах. Дело явно шло к развязке.

Осенью 1512 г. пришло новое известие: король бросил в темницу великую княгиню Елену Ивановну, сестру московского государя[573]. Вскоре после этого она и умерла. Все Это переполнило чашу терпения, и Василий III послал «разметные грамоты» (или «складные») Сигизмунду, в которых ему объявлялась война. Великий князь указал, «не дожидаясь приходу царева и королева в свою землю, дело делати с королем по зиме»[574]. Решение начать кампанию зимой, следовательно, было вызвано опасением «единачества» Литвы с Крымом. Возможно, это был просчет: русская армия не имела еще достаточного опыта для ведения военных действий в зимних условиях. Великий князь возлагал, очевидно, надежды и на внезапность удара.

14 ноября к Смоленску отправились передовые отряды известного нам уже по псковским событиям князя И. М. Репни-Оболенского, в то время вяземского наместника, и конюшего И. А. Челяднина с задачей взять смоленские посады и, не задерживаясь у города, двигаться по направлению к Орше и Друцку. С ними должны были соединиться войска, шедшие к Бряславлю от Лук во главе с луцким наместником князем В. С. Одоевским и князем С. Ф. Курбским. Подтягивались также к Холму новгородские полки князя В. В. Шуйского в сопровождении тысячи псковских пищальников[575].

Василий III буквально накануне своего выезда из Москвы предусмотрительно поспешил направить в Турцию посольство Михаила Ивашкова (Алексеева) с поздравлениями по поводу вступления на престол султана Селима[576]. Путем установления дружеских отношений с Портой московское правительство думало вынудить Крым воздержаться от дальнейших враждебных акций. 19 декабря 1512 г. великий князь вместе с братом Дмитрием, царевичем Петром, воеводами князьями Д. В. Щеней, А. В. Ростовским, И. М. Воротынским и другими выступил в поход. В Можайске, куда великий князь прибыл 28 декабря, к нему присоединились из Дмитрова князь Юрий, из Волоколамска князь Федор Борисович да Шейх-Аулиар с городецкими татарами. В январе великий князь был уже под Смоленском. На Москве были оставлены братья Василия III Семен и Андрей.

Одновременно с движением основных сил русского войска в тыл с юга начато было наступление на Киев силами Василия Шемячича и приданных ему великокняжеских воевод. Впрочем, это движение носило по преимуществу отвлекающий характер[577].

О смоленских походах исследователь располагает двумя первоклассными источниками — Повестью о Смоленском взятии, помещенной в сборнике с Иоасафовской летописью[578], и рассказом о взятии Смоленска и битве под Оршей в Устюжском летописном своде[579]. Откуда попали к Устюжский свод исключительно интересные сведения о литовско-русских войнах начала XVI в., остается еще не вполне ясным.

Выполняя указания Василия III, воеводы И. М. Репня и И. А. Челяднин обошли Смоленск, соединились с В. С. Одоевским и, пока великий князь находился под Смоленском, совершали рейды в районы Орши, Друцка и Борисова, доходя даже до Минска, Витебска и Бряславля. Осада Смоленска, продолжавшаяся шесть недель, не дала никаких результатов, несмотря на артиллерийский обстрел крепости. Только один приступ в январе 1513 г., по польским сведениям, принес потери московскому войску в 2 тыс. человек[580]. Сотнику Харузе для псковских пищальников выдали по распоряжению великого князя три бочки пива и три меда. Те ночью начали штурм крепости. Но даже артиллерийская поддержка и участие в штурме «посохи» (пехоты) и пищальников не могли оказать действенной помощи псковичам, которым так и не удалось ворваться в Смоленск[581]. Когда наступила оттепель и паводок, «а корму конского скудно бе», великий князь снял осаду и направился в Москву, куда прибыл в самом начале марта. Ни успешные действия под Минском и Бряславлем, ни сожжение посадов Киева не могли компенсировать главного: поход в целом окончился неудачей[582]. Уроками его было то, что великий князь понял необходимость усиления армии за счет артиллерии, обеспечения тыла от вторжения крымцев и, наконец, переноса начала военных действий на лето.

Отход русских войск от Смоленска был только передышкой. Уже 17 марта, т. е. практически сразу же по прибытии великого князя в столицу, принято было решение о новой летней кампании[583]. Но до начала второго Смоленского похода велись напряженные дипломатические переговоры.

В марте 1513 г. речь шла о приезде в Россию дружеского посольства датского короля Христиерна II, недавно вступившего на престол после смерти своего отца Иоанна (20 февраля). Должно было прибыть на Русь и шведское посольство[584] (в 1513 г. заключено было мирное соглашение между Данией и Швецией). Несколько позднее, 9 мая 1513 г., шведские представители в Новгороде подтвердили договор о перемирии на 60 лет[585].

Наконец, и император Максимилиан из Любека морем отправил на Русь «отряд пехоты, орудия и несколько итальянцев, опытных в осаде крепостей»[586]

В свою очередь и Сигизмунд в феврале 1513 г. вел переговоры с Ливонией, рассчитывая (по опыту 1501–1503 гг.) втянуть ее в войну с Россией, Но его старания остались тщетными. Рассчитывал Сигизмунд и на поддержку Крыма. Немногим позже, 3 сентября, Менгли-Гирей заключил союзный договор с Польшей[587]. Но положение Великого княжества оставалось крайне трудным ввиду отсутствия достаточного войска для обороны рубежей. В сентябре 1513 г. Сигизмунд писал: «Московский враг опустошает и разоряет наши владения. Литовцы же, охваченные страхом, располагают для защиты лишь своими силами, так как приглашать на помощь иноземцев уже поздно»[588].

Если начало первого Смоленского похода задержалось, то второй начался значительно раньше, еще летом. 14 июня 1513 г. Василий III вместе со своими братьями Юрием, Дмитрием и Андреем выступили в Боровск «беречься от своих недругов, от короля Польского и от царя Крымского». Этот город, как мы помним, получил в кормление М. Глинский. Боровск как место сбора ратных сил был избран потому, что лежал на перепутье военных шляхов в Литву и Крым. В Москве получены были известия о том, что Менгли-Гирей послал было «на великого князя украину на Тулу и на слуг на его», на князей Василия Шемячича и Василия Стародубского царевича Мухаммед-Гирея «и иных своих детей со всеми своими людьми». Полагая, что Василий III двинется прямо на Смоленск, крымский царь думал нанести удар в тыл русских войск. Его замысел не удался.

Еще весною на юге решено было сосредоточить крупные соединения войск — князей А. В. Ростовского, И. М. Воротынского на Туле и князя М. И. Булгакова на Угре. Приведены были в боевую готовность и полки двух Василиев — Шемячича и Стародубского[589]. Узнав, что Василий III находится не под Смоленском, а в Боровске, Мухаммед-Гирей отказался от вторжения в «русские украины» и «пошел на Воложского». А к великому князю послал даже своего человека Кудеяра Базангозина с неожиданным предложением «были заодин на его недруга, на короля Польского». Это меняло всю ситуацию и давало возможность Василию III бросить все основные силы под Смоленск. 11 августа с Лук на Полоцк двинулись новгородские войска князя В. В. Шуйского, а с Дорогобужа — князя Д. В. Щени. Передовой отряд злополучного князя И. М. Репни, брошенный на Смоленск, был разбит смоленским наместником Юрия Глебовича. Но русские воеводы от города не отступили, отняв «у смолян посады». Тогда к Смоленску отправлены были' князь Михаил Глинский и царевич Ак-Доулет, находившийся на русской службе «с татары» и «многыми людьми».

11 сентября 1513 г. под Смоленск двинулся и сам Василий III с братьями Юрием и Андреем. Дмитрий Углицкий был отправлен в Серпухов для охраны тыла от возможных набегов крымских татар. Царевич Петр и князь Семен получили распоряжение оставаться в Москве. Совершив рейд к Полоцку, 26 октября под Смоленск пришла и рать В. В. Шуйского[590]. По преувеличенным сведениям, под Смоленском находилось русское войско, насчитывавшее 80 тыс. человек, под Полоцком — 24 тыс., под Витебском — 8 тыс. Последними двумя воинскими соединениями командовал М. Глинский. У Василия III было огромное число орудий — до 2 тыс. пищалей, «чего никогда еще ни один человек не слыхивал»[591].

Смоленск представлял собою первоклассную крепость. Город обнесен был дубовым кремлем, к тому же имел «твердость стремнинами гор и холмов высоких затворенно и стенами велми укреплен»[592]. Сигизмунд писал, что Смоленская крепость, расположенная у Днепра, «мощна… благодаря самой реке, болотам, а также благодаря человеческому искусству, благодаря бойницам из дубовых брусьев, уложенных срубом в виде четырехугольников, набитых глиной изнутри и снаружи; окружена она рвом и столь высоким валом, что едва видны верхушки зданий, а самые укрепления не могут быть разбиты ни выстрелами из орудий, ни таранами, да и не подрыться под них, ни разрушить или сжечь при помощи мин, огня или серы»[593]. Сильный артиллерийский обстрел наносил большой урон защитникам города и крепостным сооружениям. Разбита была, в частности, Крыношевская башня. Но все же смольнянам удавалось ночью восстановить то, что было разрушено днем.

Осада города затягивалась… Драгоценное летнее время опять было потеряно из-за угрозы вторжения крымских войск. «Приспе осени дни студеныа, а корму конскаго скудно бе», — горестно замечает автор Повести о Смоленском взятии. К тому же получено было известие, что Сигизмунд готовит 30-тысячную армию для похода под Смоленск[594]. Безрезультатно простояв под Смоленском свыше четырех недель, Василий III 21 ноября вернулся в Москву. Из Литовской земли, из-под Полоцка войска также были отозваны[595].

И на этот раз, как и после Псковского взятия, великий князь сразу же поехал по монастырям[596]. Но теперь ему приходилось не благодарить «Всевышнего» за ниспосланный ему успех, а просить его о даровании победы. Неудача не обескуражила московского государя. Не прошло и трех месяцев, как в феврале 1514 г. было принято решение о новом (третьем) походе на Смоленск[597].

Несмотря на то что первые смоленские походы не принесли военного успеха ни одной из сторон, возросшее могущество России и твердая позиция Василия III произвели большое впечатление на европейские державы, заинтересованные в восточноевропейских делах. Учитывая это, император Максимилиан задумал создать широкую антипольскую коалицию держав. По его мысли, в нее должны были войти кроме Империи Тевтонский орден, Дания, Бранденбург, Саксония, Валахия и Россия. Для привлечения в коалицию Ордена и России был отправлен со специальной миссией Георг фон Шнитценпаумер. Он побывал в Кёнигсберге у гроссмейстера Ордена Альбрехта, а затем 2 февраля 1514 г. прибыл в Москву. Здесь он вел длительные переговоры о совместной борьбе против Сигизмунда, о проектах разделения территории Полыни и Литвы между союзниками[598]. В итоге между Империей и Россией был заключен договор, согласно которому обе державы вступали между собой в тесные союзнические отношения[599]. Взаимно признавались права России на Киев и другие украинские и белорусские земли, а также имперские права на земли, когда-то захваченные Орденом, но отвоеванные Польшей. Союзники обязывались оказывать друг другу вооруженную помощь в войне с Сигизмундом. Союзнический договор начинался пышным титулом, в котором Василий III впервые в истории русско-имперских отношений именовался царем (цесарем). Это означало признание за Русской державой полного равенства с Империей на международной арене.

Договор 1514 г. был крупнейшей победой русской дипломатии времени Василия III, кульминационным пунктом русско-имперских отношений XVI в. Он мог быть заключен лишь в обстановке резкого подъема могущества Русского государства, накануне победоносного завершения войны за Смоленск. Решение о новом походе на Смоленск и принято было во время пребывания имперского посла в Москве.

7 марта 1514 г. Шнитценнаумер вместе с русским послом Д. Ф. Ласкиревым отбыли для ратификации договора к имперскому двору. После завершения русско-имперских переговоров Новгород подписывает перемирную грамоту с 70 ганзейскими городами, от имени которых выступали Дерпт, Ревель и др. Устанавливалось перемирие на 10 лет и обоюдовыгодные условия торговли[600]. Признавалось, в частности, право ганзейцев на торговлю солью — пункт, являвшийся одним из камней преткновения во время предшествующих переговоров. Со своей стороны ганзейцы гарантировали «чистый путь», т. е. свободный проезд русских дипломатов через свою территорию в европейские страны. Обязывались ганзейцы не оказывать никакой помощи Литве. В Новгороде должен был открыться ганзейский двор. В целом договор 1514 г. содействовал развитию торгового мореплавания и заграничной торговли русского купечества[601].

Еще в начале апреля из Москвы был отпущен датский посол Давыд Старый фан Коран, а с ним Иван Ярый Микулин Заболоцкий с дьяком Василием Белым для переговоров с Христиерном II о союзе против Сигизмунда I и шведского короля Стена Стуре[602]. 24 июня Давыд снова был в Москве, где вел переговоры о дружбе[603]. 5 июля Христиерн сообщил Василию III, что договор о дружбе вскоре будет подписан[604]. Переговоры с Портой в Стамбуле и Москве продолжались на протяжении всей второй половины 1513 и 1514 г. и носили добрососедский характер.

Весной 1514 г. в Москву прибыло турецкое посольство Кемал-бея, которому 28 мая была организована торжественная встреча[605]. В ходе переговоров выяснилось, что турецкий султан был заинтересован в развитии торговых связей с Россией, хотя заключать с московским государем какие-либо соглашения политического свойства избегал[606]. В свою очередь и Москва не хотела выполнять всех просьб султана без установления более тесных контактов между обеими странами. Так, Василий III не склонен был выпустить из заточения Абдул-Латифа, о чем его просил Селим.

Готовился к войне и Сигизмунд Казимирович. Польский король и великий князь Литовский принимали меры для комплектования войска за счет наемников.

На великом вальном сейме в Вильно (февраль — март 1514 г.) принято было решение нанять 7 тыс. польских жолнеров, а на уплату им жалованья ввести поголовщину (грош с крестьянина, два гроша с бояр, злотый с урядника). Распоряжение о наборе жолнеров направлено было Сигизмундом в Польшу в апреле 1514 г.[607]

В марте того же года в Смоленск был назначен новый воевода Юрий Андреевич Сологуб, занимавший этот пост раньше (с 1503 по 1507 г.). Большие надежды возлагал Сигизмунд на свою дипломатию. И на этот раз главной ставкой для него оставался Крым. Еще в феврале 1514 г. он заключил мирный договор с Портой[608]. Велись переговоры о союзническом договоре и с Крымом[609]. Однако в целом Литва к войне была не готова[610].

Военно-дипломатическая подготовка к новой кампании прикрывалась видимостью миролюбия. В декабре 1513 г. в Москву направлен был гонец, который сообщил о готовности Сигизмунда начать мирные переговоры. На предложение прислать в Москву послов русское правительство ответило отказом[611]. В марте 1514 г. Сигизмунд заявил папскому представителю кардиналу Эрдеду своем согласии вести мирные переговоры с Россией. Кардинал должен был в ближайшее время отправиться в Москву. Польский король отлично понимал уязвимость своего положения.

Большое внимание правительство Василия III уделяло обороне страны. Во всяком случае с марта 1513 г. начали ежегодно посылаться крупные вооруженные силы в Тулу, становившуюся центром обороны Русского государства на юге. Туда были отправлены видные военачальники князья А. В. Ростовский и И. М. Воротынский, оставленные в Туле и на 1514 г.[612]

В решающем походе Василий III стремился заручиться поддержкой «небесных сил» и благословением духовенства. Поэтому 21 мая он устанавливает торжественный праздник в связи с созданием киота драгоценной реликвии — иконы Успенья Владимирской божьей матери и росписью Успенского собора (начатой еще б июля 1513 г.). Одновременно были заложены Алевизом Новым и другими прославленными мастерами многочисленные каменные церкви как в Кремле, так и за его стенами. Такого широко задуманного единовременного церковного строительства в Москве еще никогда не производилось[613].

Третий Смоленский поход начался весною 1514 г. 30 мая в Дорогобуж двинулась рать князей Д. В. Щени и М. Л. Глинского. Их путь лежал на Смоленск. И на этот раз князь Михаил играл видную роль в походе. Из Новгорода тогда же к Великим Лукам направились войска во главе с новгородскими наместниками князем В. В. Шуйским и И. Г. Морозовым. 7 июня им послано было распоряжение двигаться к Орше, на «Дрютские поля» для страховки основных русских сил от возможного продвижения Сигизмунда к Смоленску[614].

8 июня Василий III с братьями Юрием и Семеном в третий раз выступил к Смоленску. Как и в прошлом году, в Серпухов отправлен был князь Дмитрий, в Москве оставлены царевич Петр и князь Андрей. По сравнению с предыдущим походом теперь у Василия III было три месяца летнего времени в запасе. Всего, по некоторым сведениям, в походе участвовало 80 тыс. русских воинов[615].

Для участия в военных действиях от Тулы была оттянута часть войск во главе с князем И. М. Воротынским. Авангардом командовали князь Б. И. Горбатый и конюший И. А. Челяднин, действовавшие очень неуверенно, «не оступиша» (не окружили) даже самого города. Тогда к ним на подмогу направились полки Д. В. Щени и М. Л. Глинского. В июле под Смоленск прибыл сам московский государь с «большим нарядом». 29 июля началась жестокая канонада:

По данным Сигизмунда, в обстреле принимало участие 140, а по сведениям Стрыйковского — даже 300 пушек[617].

Канонадой руководил пушкарь Стефан. Уже первый выстрел из «большой пушки» попал в заряженное орудие смольнян. Оно разорвалось и причинило большой вред осажденным. Затем после второго и третьего выстрела смоленский наместник Юрий Сологуб и горожане запросили перемирия на один день. Василий III отказал им в этом, и канонада продолжалась. Тогда под давлением смоленского черного люда наместник и воевода приняли решение о капитуляции[618]. Обстрел города прекратился. По М. Вельскому, переговоры со смольнянами вел М. Л. Глинский, который «внушил им иную мысль, говоря, что мы не отступим в течение года и не пропустим к вам никакой помощи». Он предложил смольнянам перейти на русскую сторону, пообещав, что «великий князь Московской будет платить вам лучше, чем польский король»[619] Для переговоров горожанами был выслан смоленский боярин Михаил Пивов с делегацией «мещан и черных людей». Переговоры с ним вел сын боярский Иван Юрьевич Шигона Поджогин и дьяк Иван Телешев [620]. (Еще во время второго похода Василий III посылал смольнянам «грамоты многие о добре и о зле, чтобы они задалися за великого князя»[621]. Но только в 1514 г. они приняли это предложение.) Условия в общем были довольно мягкие. Василий III согласился беспрепятственно выпустить из города тех воевод и «жолнерей» (воинов), которые не хотели оставаться на русской службе; горожанам велел «подавати грамоты свои жалованные, как им быти в граде в Смоленске». До нас дошла такая грамота, помеченная почему-то 10 июля[622]. Смольняне получали все те привилегии, которыми они пользовались еще при великом князе Литовском Александре. Город должен был управляться «по старине». Московский государь обещал «не вступаться» в вотчины бояр и монастырей. «Весчую пошлину» разрешалось взимать на городские нужды. Налог (100 руб.), который ранее шел в литовскую великокняжескую казну, теперь отменялся. Учитывая интересы посадского люда, Василий III запретил принимать в «закладчики» мещан и черных людей и запретил взимать с черных людей и мещан подводы под великокняжеских гонцов. Последнее было особенно важно, ибо Смоленск расположен на пути следования дипломатов и армии из Москвы в Вильно[623].

Льготный характер жалованной грамоты 1514 г. объясняется тем, что нужно было добиться капитуляции Смоленска до прибытия основных польско-литовских сил на театр военных действий. Но правительство Василия III смотрело и дальше. Поскольку без поддержки единоверного населения Великого княжества Литовского выиграть войну за западно-русские земли было невозможно, нужно было предоставить такие льготы этому населению, которые бы улучшали его положение сравнительно с тем, в котором они находились под литовской властью. Пример со Смоленском мог привлечь на сторону России все новые и новые круги горожан (это было особенно важно), «панов» и крестьянства.

Смоленск отворил свои ворота. Туда послан был Д. В. Щеня, который вместе с воеводами и дьяками привел город к присяге. Наместника Юрия Сологуба и прочих «латын» проводили до Орши и отпустили в Литовскую землю. Всем им было выдано по рублю денег. Позднее Юрий Сологуб был казнен в Литве как изменник, сдавший город «без единого выстрела»[624]. Сигизмунд писал брату уже 30 июля, что смоленская крепость «благодаря гнусной измене кое-кого из наемных войск и местной знати открыла свои ворота и передалась врагу»[625]. Тем «жолнерам» людям и панам, которые согласились перейти на русскую службу, Василий III распорядился выдать по 2 руб. денег и по «лунскому» (английскому) сукну. Таковых оказалось «многое множество». Те, кто захотел служить в Смоленске, получил государево жалование, у них оставлены были поместья и вотчины. Те, кто предпочел для себя спокойнее служить в Москве, получил деньги «на подъем». Наместником в Смоленске был оставлен князь В. В. Шуйский[626]. 1 августа 1514 г. в город торжественно въехал Василий III.

Так был присоединен Смоленск. Свершилось событие, имевшее громадное историческое значение. Все русские земли были воссоединены отныне в границах единого Русского государства. Создавалась хорошая перспектива для дальнейшей борьбы за Украину и Белоруссию. Расширились возможности для налаживания нормальных торговых связей не только с Прибалтикой, Украиной, Белоруссией, но и с западноевропейскими странами.

Война еще продолжалась. Необходимо было удержать Смоленск от подходивших польско-литовских войск. Сам же Василий III уже вскоре покинул Смоленск и отошел в более безопасный Дорогобуж.

Эхо первых успехов под Смоленском отозвалось радостными вестями. 7 августа к Мстиславлю были посланы войска князей М. Д. Щенятева и И. М. Воротынского. Как только они подошли к городу, князь Михаил Ижеславский (Мстиславский) «бил челом» Василию III. Его примеру последовали и «мещане и черные люди» Кричева и Дубровны, присягнувшие московскому государю 13 августа[627].

Можно было ожидать и дальнейших успехов. Поэтому к Минску, Борисову и на «Дрютские поля» отправлена была большая рать во главе с князьями Михаилом и Дмитрием Булгаковыми и И. А. Челядниным. По явно преувеличенным данным С. Герберштейна, М. Бельского и М. Стрыйковского, она насчитывала 80 тыс. человек[628]. Однако, тут произошло событие, которое изменило ход всей кампании. По полученным русскими воеводами сведениям, князь Михаил Глинский, находившийся под Оршей, собрался изменить Василию III. Его слуга, бежавший ночью к М. И. Булгакову, сообщил, что Глинский направился в Оршу, в расположение войск неприятеля. Тогда Булгаков, известив об этом Челяд-нина, в ту же ночь бросился в погоню за Глинским и вскоре настиг его. Глинский с небольшой охраной ехал за версту от своих основных войск, поэтому его удалось схватить без каких-либо серьезных осложнений. Утром подоспел и Челяднин. Пленника препроводили в Дорогобуж, изъяв у него «грамоты посылныя королевские»[629].

Измену Глинского С. Герберштейн объясняет тем, что Василий III, начиная Смоленский поход, обещал ему передать в вотчину Смоленск, но после взятия города свое обещание не выполнил. Это вызвало гнев князя Глинского и решение перейти на литовскую сторону[630]. Согласно прусскому известию от 3 сентября 1514 г., М. Глинский заявил Василию III: «Великий князь Московский, я сегодня дарю тебе крепость Смоленск, которую ты давно желал (приобрести), что же ты даришь мне?» На это великий князь ответил ему: «Так как ты мне даришь это, то и я дарю тебе княжество Литовское»[631]. Если этот разговор имел место в действительности, то ответ Василия III звучал явно издевательски: князь Михаил не получал ровно ничего. Как и в сходных случаях, для Василия III реальные политические соображения имели более существенное значение, чем рыцарское представление о чести и верности данному слову.

По распоряжению великого князя Глинский был закован в кандалы и отправлен в Москву. Тем временем Сигизмунд (прибывший из Минска в Борисов) «по совету княжю Михаила Глинского» направил основные свои войска во главе с князем Константином Острожским к Орше. Узнав об этом, Василий III отдал распоряжение М. И. Булгакову и И. А. Челяднину идти навстречу литовско-польским полкам[632].

Первое сражение произошло на реке Березине, другое — у реки Дрови (Друи) и, наконец, последнее — на реке Кропивне (по Стрыйковскому, на Бобре, притоке Березины), между Оршей и Дубровной (по Типографской летописи, в пяти верстах от Орши).

Наиболее подробный рассказ о происшедших событиях содержится в Устюжском летописном своде. Летописец сообщает, что на Березине обе стороны «стояша долго время». Литовцы начали переговоры, предлагая русским разойтись полюбовно («разойдемся на миру»). Однако тем временем они же сами прошли 15 верст по Березине вверх, переправились через реку и атаковали москвичей[633]. Битва у Орши произошла 8 сентября[634]. Литовцы напали сначала на полки М. И. Булгакова. Кто знает, как бы кончилось дело, если б И. А. Челяднин поддержал воеводу, но он «в зависти не поможе князю Михаилу». Тогда литовская рать обрушилась на его отряды. На этот раз «князь Михаило Ивану Андреевичю не поможе». И все же исход битвы был еще не ясен… В обоих сражениях («ступах», приступах) пало много воинов как у русских, так и у литовцев.

Третья атака литовцев была направлена снова на князя Михаила Булгакова. Челяднину представлялся последний шанс исправить тяжелое положение. Булгаков отчаянно сопротивлялся и бился с войском К. Острожского «много». Но в этот критический момент вместо помощи Булгакову Челяднин решил спасти свою жизнь бегством и тем самым «князя Михаила выдал». После этого врагам удалось одолеть М. Булгакова, разгромить его полки и полонить многих воевод. Да и самого И. А. Челяднина брошенные в погоню за ним литовские войска «догнавше и поимавше». В результате разгрома погибло множество русских воинов, а значительная часть воевод, в том числе и сами М. И. Булгаков и И. А. Челяднин, попали в плен[635].

Одной из причин поражения было отсутствие у русской рати достаточной артиллерии, оставшейся под Смоленском («сила не нарядна была, а иные люди в розъезде были»). Оршикская битва для К. Острожского была своеобразным реваншем за разгром на Ведроше в 1500 г., когда он попал в русский плен[636].

Узнав об исходе Оршинской битвы, смоленский епископ Варсонофий решил последовать примеру М. Глинского и послал к Сигизмунду своего племянника с обещанием открыть литовским войскам ворота города. Об этом стало известно В. В. Шуйскому, который, не долго думая, посадил Варсонофия и других заговорщиков «за сторожи». Крамольный владыка был сразу же отослан в Дорогобуж. Позднее (уже зимою) его сослали в Каменский монастырь на Кубенском озере[637]. На его место 15 февраля 1515 г. поставлен архимандрит приближенного к Василию III Чудовского монастыря Иосиф[638].

Вскоре после «поимания» Варсонофия к Смоленску подошел с 6-тысячным отрядом К. Острожский. Но уже было поздно. Момент был упущен, сил у литовцев для штурма крепости было явно недостаточно. Перед глазами литовцев по распоряжению Василия III Шуйский повесил на крепостных стенах многих изменников:

Посланный из Смоленска отряд без особого труда отбил попытку Острожского взять город «с ходу». Репрессии за «смоленскую измену» продолжались. Именно тогда многие смольняне были выведены из города. В Москве образовалась из их числа особая корпорация смольнян, которая вела торговые операции с Западом. Многим смоленским боярам Василий III роздал поместья в «своей земле»[640]. 10 сентября Василий III выехал из Дорогобужа, а 24 сентября прибыл в Москву. В то же время Сигизмунд I покинул театр военных действий и направился в Вильно[641].

Оршинское поражение имело последствия, повлиявшие на ход войны. Воспользовавшись им, князь М. Мстиславский, а также жители Кричева и Дубровны перешли на сторону Сигизмунда[642]. Почти одновременно с этим по сговору с польским королем[643] на землю В. Шемячича и В. Стародубского напал сын Менгли-Гирея Ахмат-Гирей «с своею братьею, и с всеми детми, и со многими людми». Набег был без особого труда отбит местными силами[644].

Свой успех под Оршей литовцам развить не удалось. Их набег на Великие Луки, продолжавшийся неделю, не был эффективным[645]. В свою очередь запоздалым отзвуком кампании 1514 г. был дерзкий набег псковского наместника А. В. Сабурова на Рославль (28 января 1515 г.). Взяв с собою отряд в 3 тыс. псковичей и детей боярских, он подошел к стенам Рославля и на вопрос: «Рать ли ты или посол великого князя?» — ответил: «Бежу от великого князя к королю». Получив корм с горожан, Сабуров остановился на ночлег в 30 верстах от города. На следующий день «в торговую пору» Сабуров вернулся и ворвался со своим отрядом в город. Взяв «много добра… и полону» (в том числе 18 немецких купцов), Сабуров вернулся во Псков. Василий III похвалил его, а немецких гостей велел ему отпустить со всем добром[646].

Итак, Оршинская битва задержала развитие русских успехов, достигнутых взятием Смоленска, но не могла их нейтрализовать. Смоленск остался в составе Русского государства. Именно с 1514 г. установилась граница России с Великим княжеством Литовским, которая просуществовала с небольшими временными изменениями на протяжении всего XVI в. Это было реальным фактом, менявшим ситуацию на западных рубежах России в ее пользу.