Роузлинд (Хмельная мечта)

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

На протяжении нескольких следующих недель Саймону и Элинор никак не удавалось остаться наедине. Хотя все придворные путешествовали вместе, изменение положения Саймона при дворе лишило его возможности оставаться в кругу придворных королевы.

Несомненно, Саймон и Элинор могли бы предпринять какую-то попытку увидеться, могли бы спланировать тайную встречу, но оба считали это неблагоразумным. Королеве же было вполне достаточно того внимания, которое эти двое оказывали друг другу во время празднеств, устраиваемых каждый вечер.

Это было счастливое для них обоих время. Саймон становился все ближе к королю, доказав свою осведомленность в военном деле, снабжении армии и сумев дипломатически избежать зависти у придворных. Саймон, не имея ни родственных связей, ни больших поместий, ни семейных врагов, был превосходным посредником между баронами. Элинор тоже была занята, так как королева возобновляла старые знакомства и собирала верноподанных во всех своих владениях. Больше всего Элинор нравилось то, что управление своими поместьями опять было в ее руках. Королева больше не боялась, что Элинор скроет хоть одну монету. С тех пор, как Саймон определил, каким должен быть налог, неуплата которого падет на его же голову, королева не сомневалась, что Элинор будет платить приличную сумму.

Каждый день после обеда Саймон и Элинор встречались. При посторонних им не надо было бояться, что страсть охватит их. Но и не было необходимости скрывать свои чувства. Они могли разговаривать, танцевать, касаться друг друга, смотреть друг другу в глаза. Их разговор редко касался любовных тем, но это не имело значения. Их преданность друг другу становилась сильнее с каждой разделяемой мыслью и проблемой.

А проблем было очень много. Ситуация в Англии становилась все хуже и хуже, хотя волнения еще не коснулись имения Элинор. Когда они вернулись в Англию после совещания с королем, Лонгкемп отказался разрешить епископу Даремскому сидеть вместе с баронами в казначействе, несмотря на то, что король назначил епископа верховным судьей и наместником короля в северных областях. Это не сулило ничего хорошего и другим обещаниям, сделанным Лонгкемпом. Саймон рассмотрел и детально описал все шаги, которые должны быть предприняты для усиления защиты Сассекса. Элинор доверительно рассказывала обо всем сэру Андрэ, получала его доклады о том, что было сделано, и передавала всю информацию Саймону. Королева это горячо одобряла. Постоянный приезд курьеров, спрашивавших леди Элинор, стал целом весьма обычным. Никто бы не заметил присутствие одного-двух курьеров, если бы партия короля отделилась от партии королевы.

Когда Ричард увидел, что его мать с комфортом расположилась в Шиноне, он отправился в поездку по провинциям. Эти поездки не всегда проходили мирно. Саймон вместе с королем участвовал в пленении Вильяма Шизского, который на протяжении долгого времени нападал на пилигримов, пробирающихся через Пиренеи к гробнице в Компостела. Эти события помогли Ричарду лучше узнать человека, который весьма сдержанно вел себя в битвах. Если у короля и было сомнение в том, что его телохранитель защищает его, то оно исчезло при штурме Шизской крепости. Саймон проявил себя таким отважным воином, что, когда битва закончилась, король обнял и поцеловал своего вассала.

Вялая весна в долине Луары постепенно переходила в душное жаркое лето. Здесь не было ни туманов, ни прохладного морского ветра, ни внезапных освежающих ливней. Солнце пекло, воздух был чистым и неподвижным.

Элинор перешла с шерстяной одежды на льняную, но даже в ней она задыхалась от жары, и ей приходилось переодеваться в шелковые платья. Королева, видя разгоряченное, покрытое испариной лицо своей фрейлины, подарила Элинор кусок более тонкого шелка. На север к сэру Андрэ летели письма. Прибыл кортеж, груженный ящиками с серебром и мешками с золотом. Королева не спрашивала, откуда эти деньги, и не возражала, когда Элинор спросила у нее разрешения съездить в Тур за покупками. Она даже поручила Элинор купить материи для тех дам, которые не были достаточно обеспечены.

Элинор написала об этом Саймону, добавив при этом: «По этим и некоторым другим причинам, слишком незначительным, чтобы о них упоминать, у меня возникли предположения, что мы поедем на юг. Ты не знаешь, где король планирует встречу?»

Но Элинор и не предполагала, что ответ превзойдет все ее ожидания. Саймон приехал сам 14 июня. Это была восхитительная неделя! Пока король и королева были заняты обсуждением своих дел, Саймон и Элинор были предоставлены друг другу. Они много ездили верхом вдоль берегов красавицы Луары, отдыхали в тенистых лощинах, где утомленные лошади мирно паслись, поедая сочную нежную траву, а Саймон и Элинор говорили друг другу о любви, обменивались нежными поцелуями. Саймон был так счастлив, что Элинор приходилось сдерживать свои желания. Она могла бы подчиниться страсти, но здравый смысл подсказывал ей, что удовлетворение этой страсти будет слишком дорогой ценой для ее любимого.

Она была вознаграждена такой чистой и нежной любовью, о которой читала в Трактате Кретьена де Труасса и Андрэаса Капеллануса. Саймон был так нежен с ней, что эти сказочные дни возвращались к ней сладким воспоминанием, когда она получала от него письма, дышавшие войной, смертью, болезнями и отчаянием. К этим дням она возвращалась в своих нос поминаниях и тогда, когда письма от Саймона перестали приходить.

Вспоминая о той счастливой неделе, Элинор тяжело вздохнула. Это было так романтично и красиво, совсем как на тех утонченных картинках, которые брат Филипп рисовал в книгах о житии святых. Но это было так далеко от реальной жизни! Она вспомнила, как она пробиралась на рассвете из женской половины замка, чтобы еще раз увидеться с Саймоном наедине в укромном уголке Парадного зала, вспоминала прощальный поцелуй, который он подарил ей, – чувственный и требовательный. Ей казалось, что ее губы все еще болят.

Элинор удалось еще раз увидеть Саймона до того, как они отправились в поход. Это было в Туре, куда приехала королева, чтобы проводить сына.

Увидев Саймона, Элинор была потрясена его торжественным и парадным видом, который отдалял его от нее. Он был одет в белый плащ с большим красным крестом, а на его лице было напряженное и сосредоточенное выражение. Но через минуту это выражение исчезло: Саймон увидел ее, его глаза загорелись, он приподнялся в седле и помахал ей рукой. Элинор, стоя у окна за креслом королевы, ответила ему тем же и послала воздушный поцелуй. Ее практичный ум был занят мыслями о том, спасет ли Саймона от жары его одежда и достаточно ли у него денег. Ох, уж этот Саймон! И она подумала о том, что он действительно мечтатель. Целая неделя была потрачена впустую, на песни и признания в любви! Да нет, не впустую, подумала она, наблюдая за тем, как кавалькада двинулась вперед, и вскоре белый плащ Саймона слился с общей массой и скрылся из вида.

Непрошенные слезы навернулись на глаза Элинор. Она посмотрела на королеву, и у нее перехватило дыхание. Нет, королева не плакала, но ее лицо было подобно маске смерти, оно было белым и застывшим, как могильный камень. Элинор преклонила колени и взяла в свои руки тонкую и холодную, как лед, руку королевы.

– Мадам, – прошептала она, – мадам, – и склонила голову на ее колени.

Королева погладила свободной рукой ее вздрагивающие от рыданий плечи.

– Крепись, дитя мое, крепись.

Голос был старым и дрожащим. Затем она крепче сжала плечо Элинор, и в голосе появились твердые нотки:

– Крепись, говорю тебе. Если мы сейчас проиграем, то все потеряно. Что толку проливать слезы? Подумай! Что нам делать дальше?

К счастью, дел нашлось много, даже больше, чем Элинор предполагала. Проглотив слезы и немного придя в себя, она отправилась покупать материю. У нее было всего несколько спокойных дней в запасе, чтобы начать шить одежду для Саймона, и она безжалостно подгоняла своих служанок. Если они успеют справиться с шитьем, у Саймона будет новая одежда еще до того, как армия покинет Францию, так как сначала они собирались встретиться с королем Филиппом в Везелей. В эти дни ей хватило всего: и работы, и мечтаний, и слез. Королева получила конфиденциальное письмо от сына. Те, которые Элинор получила от Саймона, описывали события совершенно по-другому.

«У нас все идет нормально, – писал Саймон, – люди ладят друг с другом, и нет никаких серьезных конфликтов между ними и французами. Все идет даже лучше, чем я предполагал. То же можно сказать и о короле! Мой господин затмевает короля Филиппа, так же как солнце затмевает луну. Люди бегут за ним, усыпают его путь розами, пытаются поцеловать край его платья. Я чувствую, что Филиппа гложет зависть. Уж очень много сладких слов, поцелуев и нежных взглядов обращено к моему господину. Ричард этого не видит, но я-то не слепой! Я замечаю в короле Филиппе такие черты, которые не должно иметь человеку, облеченному Божьей властью. Скажи своей госпоже, что я сплю в покоях моего господина с обнаженным мечом в руке, и все знают об этом. Я также отдал приказ, чтобы мои люди готовили нам еду».

Элинор не совсем была уверена, что было разумным со стороны Саймона сообщать о своих сомнениях королеве, добавляя ей беспокойства, но вскоре поняла, что он поступил правильно. Его подозрения не так уж и волновали королеву, для нее было важно то, что Саймону можно было доверять, и она чувствовала себя спокойнее от того, что именно Саймон охраняет Ричарда. Сделав со своей стороны все возможное, чтобы защитить Ричарда, во всем остальном королева уповала только на волю Божью. Она не собиралась тратить силы на беспочвенный страх и подозрения. Силы были ей нужны здесь.

Вильям Лонгкемп, для которого отъезд короля послужил сигналом, повел себя крайне неблагоразумно и даже непристойно. Решив, что власть у него не меньше власти короля, он коварно арестовал епископа Даремского и лишил его всех должностей и земель, которые тот получил от короля. На сей раз, жаба обскакала муху. Испуганный и измученный посланник сэра Андрэ приехал к Элинор как раз вовремя. Королева послала негодующее письмо Ричарду, в котором поддержала жалобы епископа. Саймон написал Элинор отдельное письмо, сообщив, что король приказал Лонгкемпу тотчас же вернуть епископу все его владения.

«Обязательно, – писал он, – информируй королеву обо всех новостях из Англии, даже если они и не касаются государственных дел. Если ее нельзя будет заставить выступить против Лонгкемпа, прежде чем брат короля подготовит заговор против него, то кровь, пролитая во времена твоего дедушки в войне между Стефаном и Генрихом, покажется каплей по сравнению с тем потоком, который обрушится на Англию. Но запомни, ничего не говори против лорда Джона. Может, королева и не любит его так сильно, как Ричарда, но он ее сын, да к тому же младший. Мне сообщил Иэн, которого вернули ко двору Джона из Уэльса, куда он сопровождал лорда Ллевелина, что бароны соревнуются за место у стола лорда Джона. Иэн очень хотел приехать ко мне, но я строго запретил ему делать это, приказав оставаться как можно дольше у лорда Джона. Поскольку каждый день мы ожидаем отплытия, я приказал ему посылать все новости сэру Андрэ, от которого они безопасно прибудут к тебе. Но умоляю тебя: будь осторожной и уничтожай все письма, если в них будут затронуты опасные темы. Я бы не хотел, чтобы Иэн пострадал из-за меня».

К тому времени, как Элинор получила совет Саймона, бесчисленные мелкие жалобы сэра Андрэ на Лонгкемпа уже потеряли свое значение. Канцлер потребовал от Вильяма Маршала сдачи Глостерского замка, не соизволив даже объяснить причину. Обеспокоенная за свою подругу Изабель (а у нее было мало подруг), Элинор умоляла королеву разрешить ей отправить своих вассалов из замка Роузлинд во главе с сэром Андрэ на помощь Маршалу.

К ее удивлению, королева рассмеялась, но, увидев беспокойство на лице Элинор, она вымолвила:

– Нет, нет, дитя мое, я смеюсь не над горем Изабель. Думаю, единственное, что не позволит Маршалу раздавить Лонгкемпа, – это уважение к королю.

– Но ведь силы, которые собрал канцлер, так велики…

– Но ими не умеют руководить ни умом, ни сердцем. Кем бы ни был Лонгкемп, он не военный человек. Я уверена, Вильяму не потребуется помощь. Похоже, он закрылся в замке, сдерживая собственный гнев, опасаясь разорвать это жалкое чудовище на куски вместо того, чтобы просто прогнать его.

Но Элинор это не успокоило. Королева продолжала:

– Не переживай, дитя мое. Я уже решила послать Вильяму такую помощь, в которой он действительно нуждается. Сегодня ты напишешь Годфри, епископу Винчестерскому, которого тоже обокрал Лонгкемп, пока он лежал больной в Нормандии. Годфри уже поправился, он поедет в Англию и шепнет несколько нужных слов на ухо Лонгкемпу.

Элинор поклонилась и поцеловала руку королевы.

– Спасибо, Ваша милость. Но этот бешеный пес! Следует ли разрешать ему бегать без ошейника и кусать всех, кто попадется ему на пути? Разве нет никакого способа укротить его?

Королева улыбнулась:

– Пока нет, дитя мое. Он очень умен и… Ты хмуришься, Элинор? Молодость так нетерпелива. Когда-то я тоже была несдержанной. Но теперь я многому научилась.

– Но я переживаю за тех, кто страдает от его притеснений, – упорствовала Элинор.

– Да, но если спешка не позволит нам уничтожить его, что тогда? Он насторожится, наших сил может не хватить, и тогда союзники покинут нас; он же, если мы не достигнем своей цели, сможет нас победить.

– Я знаю, что Вы правы, мадам. И все же мое сердце восстает против этого! Какая дерзость! Выступить против такого человека, как Вильям Маршал!

– Укроти свое сердце, дитя мое. Я и рассчитываю на то, что за одной дерзостью последует другая. Иди сюда. Я дам твоим мыслям более приятную тему для раздумий. Теперь уже очень скоро придет известие, что Филипп отплыл, мы поедем в Наварру. Беренгария, как я слышала, очень похожа на Изабель, только более образованна. Надеюсь, что у тебя в скором времени появится новая подруга.

Элинор взглянула на королеву, затем потупилась, затем взглянула несколько вызывающе:

– Вы привезете леди Беренгарию к королю? Королева рассмеялась:

– Я пообещала дать твоим мыслям более приятную тему. Да, пока все идет так, как я того желаю. Но, – предупредила она, – я бы не хотела, чтобы ты сейчас писала об этом Саймону. Даже любовные письма иногда вскрываются, а дорога до Сицилии такая длинная.

Элинор уже поняла, что внезапные приступы счастья следует гасить, чтобы они не вылились во что-то непристойное и не рассеялись, превратившись в печаль. Она занялась рукоделием, чтобы скрыть свои пылающие щеки и горящие глаза, успокоить свое быстро бьющееся сердце. Когда ее волнение от того, что она скоро снова увидит Саймона, прошло, слова королевы о том, что у нее появится новая подруга, заняли ее мысли. Королева понимала, что по возрасту Элинор была слишком молода для фрейлины. Она часто заботливо спрашивала Элинор, не скучает ли та без подруг своего возраста. На это Элинор всегда честно отвечала, что у нее не было подруг до тех пор, пока она не познакомилась с Изабель де Клер, и она не чувствовала себя несчастной из-за их отсутствия. Она сказала королеве, что переписывается с Изабель, и что Вильям великодушно разрешил своей жене пользоваться услугами писаря, чтобы писать ответы.

Несомненно, положение Беренгарии очень отличалось от положения Элинор. Та была принцессой, и при дворе ее отца было много девушек. Посланные сюда, чтобы получить воспитание, они боролись за расположение принцессы. Но Беренгарию должны были вот-вот разлучить со своими подругами. Возможно, одна-две из самых близких и будут сопровождать ее, но не больше. Конечно, Беренгарии должно быть любопытно узнать, каким народом правит ее муж и что он за человек. О первом ей с удовольствием расскажет королева, а вот о втором ей придется узнать из другого источника, но, конечно, не от матери короля. Можно было ожидать и много, и ничего. Король может предпочесть свои вкусы своим обязанностям, быстренько обвенчаться и провести ночь со своей женой, а затем отослать ее под надзор матери в надежде, что его семя пустило корни. Если же он отнесется ко всему более ответственно, он может находиться при жене до тех пор, пока она не забеременеет. И, как бы долго это ни длилось, Элинор, если она будет одной из придворных дам Беренгарии, тоже придется остаться, а значит, она сможет быть рядом с Саймоном – видеть его, говорить с ним, целовать его! Было мало надежды на то, что Саймон уже получил разрешение короля, но несколько месяцев, проведенных в ее обществе, подтолкнут, его к более решительным действиям.

Элинор полуприкрыла глаза, чтобы фрейлины не увидели горевшего в них огня. Она тосковала по Саймону. В ее памяти жила не мечтательная сказка любви, а последний реальный поцелуй Саймона.

Когда пришло известие о том, что Ричард благополучно высадился в Сицилии, королева отправилась в путь на запад Франции, а затем – через Пиренеи. Они двигались удивительно быстро для группы людей во главе с женщиной, которой было за семьдесят. Элинор восхищалась энергией королевы. Они путешествовали так быстро, что даже обогнали гонцов из Англии и из Сицилии. Элинор так уставала, что каждую ночь мгновенно засыпала и спала, как убитая.

При дворе Наварры они не задержались надолго. Не потому, что король Санчо был не гостеприимен, нет, он был неслыханно рад тому, что его дочь удостоилась такой чести. Он был готов с великим удовольствием кормить и поить их до самой весны. Но королева дала ему понять, что она хотела бы пересечь Пиренеи до того, как перевал будет засыпан снегом. Санчо боялся за свою дочь, так как плыть по Средиземному морю зимой было небезопасно. Но королева заверила его, что у нее не было такого намерения. Она пересечет Альпы, когда будет безопасно, но для этого надо быть там, в благоприятное время, когда перевалы будут открыты.

Элинор повезло, что она не присутствовала при этом разговоре. Она бы не смогла сохранить серьезный вид. Представления королевы и Санчо о том, что опасно, а что – нет, были совершенно противоположны. В своем желании двигаться быстрее королева приказала проводникам идти более прямой дорогой, а не следовать путем, по которому обычно шли торговцы. Элинор вспомнила Бьорна, бледного и дрожащего, когда он вел ее лошадь по узкой тропе, где бедное животное с трудом могло поставить четыре ноги одновременно. Один раз ей даже пришлось спешиться и идти, привязанной к двум истекающим потом оруженосцам, потому что даже для ее изящной ножки не было достаточно места между лошадью и скалой, вдоль которой тянулась тропинка. Королева только смеялась над жалобами фрейлин и успокаивала их тем, что можно идти пешими. Но при пересечении Пафлагонийских гор, их приходилось даже иногда поднимать на веревках.

Торопливость, с которой королева покинула Наваррский замок, была связана не только с погодой. В какой-то степени причиной этому были новости, которые догнали их. Было совершенно ясно, что если не укротить Лонгкемпа, то в Англии вспыхнет мятеж. Ричард или просто не верил этому, или был слишком занят проблемами, которые возникли на Сицилии, и не предпринимал никаких действий, чтобы угомонить своего канцлера. Кто-то, кому он доверял, должен был одержать верх над канцлером, и королева совершенно справедливо считала, что только ее личные доводы смогут убедить в этом ее сына. Кроме того, королева была уверена в том, что Ричарду следует немедленно жениться и еще по одной причине. Хотя намеки Саймона были очень туманны, любому, кто знал вкусы короля, было ясно, что чем больше кто-либо попадал под влияние верующих в Магомета, тем больше он имел в своем распоряжении красивых юношей, открыто предлагавших свою любовь.

Остальные новости с Сицилии были не менее печальны. Король Вильям, яростный сторонник крестовых походов и зять Ричарда, умер год назад. Согласно завещанию, все его состояние принадлежало тетке. А так как жена Вильяма Джоанна не смогла родить ему ребенка, муж его тетки, Генрих Гогенштауфен, должен был править Сицилией от ее имени. Тем не менее, незаконнорожденный племянник Вильяма, Танкред, захватил трон, в чем ему оказали содействие жители острова. Они не хотели, чтобы правителем стал чужестранец из Германии, который мало бывал в стране и не знал ее обычаев. Танкред, несомненно, не был идеальным вариантом для Сицилии, но он не выражал особой радости по поводу крестовых походов, а посему и не был особенно доволен прибытием двух многочисленных армий, которые могли и не одобрить захват трона. Надеясь на то, что Филипп может оказаться более лояльным, чем брат Джоанны, Танкред пригласил французского короля остановиться во дворце, а Ричарду пришлось искать пристанище за стенами Мессины.

Ричард был оскорблен, но вида не показал. Он только попросил предоставить ему возможность повидаться с сестрой, которую Танкред держал под своей нежной опекой. Хотя Танкред еще толком не знал характер английского короля, он не решился отказать ему в просьбе. Джоанну препроводили со всем скарбом и 2200 фунтами золотом в качестве вдовьего наследства. Ричард встретил сестру с распростертыми объятиями, так как не видел ее с тех пор, как сам проводил ее ко двору Вильяма, когда ей было всего одиннадцать лет. Он ничего не сказал по поводу ее багажа, но поспешил отвезти ее в Богнару, под защиту своей армии, чтобы она была в безопасности.

До этого момента письма Саймона и те, что диктовал Ричард своим писарям, были одинакового содержания. Там, где они описывали Джоанну, это была просто мелодия на два голоса. Ричард восхвалял красоту, грацию и элегантные манеры своей сестры, которая была так похожа на мать. Саймон же распространялся о кротости ее характера и смирении, с которым она молча сносила все удары судьбы. Когда Элинор прочитала эти строки письма Саймона, она испытала легкое раздражение. Саймон с таким восторгом описывал добродетели Джоанны! Затем Элинор показалось подозрительным, что Саймон умалчивает о красоте и грации принцессы, которые так восхваляет Ричард. У Саймона был острый глаз на женскую красоту. Если бы кожа Элинор могла менять цвет, она давно бы уже позеленела от злости и ревности.

Погруженная в собственные мысли, Элинор едва ли заметила то, что для королевы было самым важным. Филипп возбудил в Танкреде подозрения, и тот не сумел усмирить гнев своих подданных по отношению к воинам Ричарда. Незначительные инциденты привели к тому, что, когда прибыл флот Ричарда, народ Мессины закрыл ворота своего города, бросая не только оскорбления, но и метательные снаряды на воинов Ричарда. Сначала Ричард старался держаться миролюбиво. Он был зол на Танкреда за то, что тот присвоил большую часть вдовьего наследства Джоанны, но он старался разрешить эту проблему дипломатически. Но, когда отряд одного из его баронов был атакован, терпение Ричарда лопнуло, и он был просто в ярости.

Но, независимо от своего состояния, Ричард был великолепным стратегом. В своем письме он просто сообщил, что они захватили Мессину к вечеру того же дня, когда было нанесено это оскорбление, и что Танкред капитулировал. Саймон был более лиричен в своих описаниях битвы, рисуя в подробностях то, как воинам Ричарда было приказано попридержать стрелы, пока они не закончатся у сицилийцев, как они потом согнали защитников со стен, как они захватили все укрепленные здания в городе молниеносными атаками, оставив нетронутым только жилище короля Филиппа и собственный дворец Танкреда.

Саймон был не в восторге от соглашения, к которому они пришли. Поняв, наконец, с кем он имеет дело, Танкред принес на переговоры письма, подписанные Филиппом, в которых он описывал Ричарда далеко не в лестных выражениях. Он утверждал, что его убедил в том, что Ричард пришел захватить Сицилию и. свергнуть его. Он говорил, что понял, наконец, какими великодушным и благородным рыцарем является Ричард. В конце концов, он так умело сыграл на чувствах Ричарда, что больше выиграл, чем потерял. Ричард согласился принять дополнительные сорок тысяч унций золота, плюс, позолоченный стол, стулья и набор золотых кубков и блюд в возмещение наследства Джоанны. На это у Саймона не было возражений. Он не думал, что из Сицилии можно будет выжать больше, разве что захватить сам остров.

Но последний пункт в соглашении обеспокоил Саймона. Королеве он просто сообщил, что Ричард согласился на свадьбу своего трехлетнего племянника Артура и маленькой дочери Танкреда, дав девочке двадцать тысяч унций золота Джоанны после свадьбы и провозгласив Артура своим наследником. В отдельном же письме к Элинор Саймон выразил свои опасения.

«Он, таким образом, разрушил все надежды на мир со своим братом Джоном. Возможно, зная об опасностях, которые подстерегают короля, и о том, что король не имеет своего собственного наследника, лорд Джон был бы счастлив подождать, пока или погода, или болезни в Святой земле, или силы Саладина не сделают его королем. Как только Джон услышит эту новость, он начнет вербовать союзников и сеять вражду, чтобы в случае смерти короля Артур был свергнут. Я не знаю, что у Джона на уме, но, будучи свидетелем того, как лорд Ричард отверг его притязания на престол, я боюсь, что те же союзники Джона сделают невозможным возвращение Ричарда в Англию без кровопролития. Я знаю, что для сэра Андрэ будет большим соблазном объединиться с лордом Джоном против Лонгкемпа, но умолите его не делать этого. Пусть он останется другом для обоих. Если уж потребуется, пусть даже объявит войну Лонгкемпу, но ни в коем случае пусть не просит ничего у лорда Джона – ни помощи, ни людей, ни денег, ни оружия. С другой стороны, он не должен бросать вызов лорду Джону. Помни, что бы ни говорил Ричард, никто не признает трехлетнего ребенка королем. Если лорд Ричард умрет, королем станет лорд Джон. А он злопамятен. Поэтому сэр Андрэ должен как можно мягче отказаться от любого предложения».

Несмотря на такое пристальное внимание Саймона к делам Элинор, ее ревность разрасталась. Она очень хорошо знала, что кем бы Саймон ни увлекся, он не станет пренебрегать своими обязанностями, а они заключались в том, чтобы заботиться о ее собственности. Чтобы снова завоевать его, надо быть рядом. И она решила начать завоевания расположения Беренгарии. Это было не так уж трудно. Принцесса была очаровательной девушкой с очень мягким характером и только на два года старше Элинор, хотя и казалась во многом моложе ее.

Сначала Элинор не очень старалась. У Беренгарии были свои подруги и фрейлины. Но, когда они покинули замок ее отца, двух девушек потянуло друг к другу. Это было естественно, так как они были почти одного возраста и у них были одинаковые интересы. Как оказалось, Беренгария не нуждалась в информации о Ричарде. Она достаточно хорошо его знала. Ричард и ее брат были друзьями, вместе ездили на рыцарские турниры, и некоторое время Ричард даже гостил при дворе Санчо. Он ухаживал за Беренгарией точно так, как Саймон ухаживал за Элинор. Беренгарии хотелось говорить о любви, но с кем-то ее же возраста. Она рассказывала Элинор о том, как деликатно Ричард обращался с ней и даже объявил себя недостойным ее поцелуя!

Элинор была так шокирована, что слезы навернулись у нее на глаза, а Беренгария приняла это за проявление сочувствия и была тронута. К счастью, Элинор не нашлась, что сказать, чтобы предупредить Беренгарию, а потом подумала, что, может быть, вообще не стоит ее ни о чем предупреждать. Ведь люди меняются, и Ричард тоже мог измениться. Если это так, то он сам выбрал Беренгарию и мог действительно любить ее! Даже если он и не изменился, а только решил обзавестись наследником, то все равно его манеры были безупречны. Беренгария могла так и не догадаться о том, что страсть Ричарда была притворной. Элинор не приходила в голову мысль о том, что Беренгария предпочитает эту сказочную любовь действительности. А разбить ее мечты было бы жестоко, а может быть, даже и опасно.

К ноябрю, когда отряд королевы пересек Пиренеи во второй раз, Элинор была уже главным доверенным лицом Беренгарии. За исключением королевы, Элинор была единственной из придворных дам, которая умела читать, и она прочла Беренгарии многие рыцарские романы, которые любила Беренгария и в которые почти верила. После почти годового путешествия с королевой Элинор приучила себя переносить трудности, в то время как Беренгария никак не могла к этому привыкнуть. Элинор оказывала ей некоторые мелкие услуги, которые могли облегчить Беренгарии ее существование. Чтобы еще больше скрепить их дружбу, Элинор рассказала о собственной любви, но не открыла имени своего возлюбленного. Если Саймон увлекся кем-то другим, Элинор не хотела, чтобы ее жалели. Прошло достаточно времени, и Элинор поняла, что любопытство и хорошее расположение к ней Беренгарии можно использовать в своих целях.

– Я не могу открыть Вам имени моего избранника, – печально сказала Элинор.– Это было бы опасным как для него, так и для меня.

– Ты думаешь, я выдам тебя? – возмущенно спросила Беренгария, отрывая свой взгляд от пары перчаток, которые она вышивала для своего будущего мужа.

У них появилось время для рукоделия, так как королева решила встретиться с графом Филиппом Фландрским; будучи родственником и Филиппу Французскому, и королю Ричарду, граф Фландрский мог бы оставаться нейтральным по отношению к ним обоим. Королева выбрала графа, чтобы он представлял интересы Ричарда в расторжении его помолвки с Элоиз, чтобы можно было жениться на Беренгарии.

– Я уверена, что Вы не выдадите меня намеренно, но я нахожусь под опекой короля, и любое случайно брошенное слово может быть опасным.

Беренгария подумала и улыбнулась:

– О, дорогая, боюсь, что ты права. Если бы Ричард спросил меня, я не смогла бы солгать ему.

Она капризно надула губки:

– А впрочем, с какой стати он станет об этом спрашивать?

– Он не спросит обо мне. Я никогда долго не разговаривала с королем, и я не уверена, помнит ли он вообще мое имя или мое лицо, но когда влюбленные говорят о любви, они иногда вспоминают печальные истории о других влюбленных.

Это было правдой, и Беренгарии нечего было возразить. Она полюбила Элинор, и ей не хотелось, чтобы та была несчастна. Она никогда бы не решилась расспрашивать, но любопытство взяло верх. Кто же смог привлечь такую решительную девушку?

– Ты не можешь мне ничего сказать? Даже, почему это так опасно для вас – любить друг друга? Он, может быть, низкого происхождения…

Несомненно, Беренгария слышала историю Бертранда де Вентадорн и королевы. Элинор негодующе покачала головой:

– Нет, конечно. Он – достойный кавалер, доблестный рыцарь, но небогатый и не обладает большим влиянием. Мое поместье большое (конечно, не такое, как Ваше), но король, выдав меня замуж, сможет получить сильного союзника или получить много денег.

Беренгария запротестовала:

– Ричард не жаден!

– Конечно, – согласилась Элинор, – но он – король, а короли бывают озабочены делами государства и иногда действуют против того, что диктуют им сердца.

– Только не Ричард, – мягко возразила Беренгария. Элинор потупила взор. Возможно, это и было правдой в отношении Ричарда, но в отношении других королей Элинор осталась при своем мнении.

– Элинор! – воскликнула Беренгария.– Ты сказала, что твой рыцарь отважен в бою, а Ричард ценит это превыше всего. Смог бы он совершить что-нибудь такое, чтобы потом попросить в награду твою руку и сердце?

– Боюсь, что именно это он и собирается сделать, – вздохнула Элинор.– Но я также боюсь, что вместо меня он может получить свою смерть.

Беренгария вздрогнула:

– Ричард тоже может погибнуть, но я никогда не покажу ему своего страха! Это может ослабить его.

Элинор вновь склонила голову. «Два сапога – пара», подумала она. «Один – с мечтой о величии и славе, другая – романтическая натура». Но вслух она сказала:

– О своих страхах я могу поведать только Вам, миледи.

Беренгария уронила иголку и взяла руки Элинор в свои.

– Вот и правильно. Скажи мне, и тебе станет легче на душе. Затем, когда увидишь его, тебе будет легче быть храброй. О, я не глупа. Если ты боишься за него, а он идет на великие дела, он должен быть сейчас с Ричардом. Элинор, мне пришла в голову одна мысль. Я люблю тебя, а ты – меня, не так ли?

– Конечно, – ответила, улыбаясь, Элинор.– Как можно Вас не любить? Вы такая хорошая, добрая, умная.

– Сейчас не время для комплиментов, – сказала Беренгария, но тоже улыбнулась.– Если я попрошу королеву, она разрешит тебе быть одной из моих фрейлин. Она говорила мне, что среди ее придворных дам, нет никого твоего возраста, так же как нет никого моего возраста среди моих. А затем, если Ричард разрешит мне быть рядом с ним, – ах, Элинор, я знаю, что он против того, чтобы брать женщин в крестовые походы, но я жажду увидеть его за великими делами – я буду умолять его. Тогда ты сможешь видеться со своим возлюбленным и говорить с ним. Я помогу тебе, не буду допытываться, и следить за тем, кто он.

Элинор прижала руки Беренгарии к своим губам.

– Спасибо, миледи, – искренне поблагодарила она.– Больше всего на свете я бы хотела быть Вашей фрейлиной и следовать за Вами, куда бы Вы ни отправились!