Рубака-парень

ПОСЛЕДНИЙ АВТОБУС

Приходилось ли вам, дорогой читатель, бывать в глубинке?

В глубинной глубинке, в полуторах часах езды от столицы?

Был я недавно в такой глубинке, где все взбухло от дождя, где сорван дерн стальными гусеницами мощных тракторов и вместо душистых трав проклюнулись на полях колючие кинжалы камыша, где облупленный сельмаг всегда закрыт на проржавевший с времен застоя замок, где в зыбких деревеньках на утлых завалинках сидят старушки-одуванчики и жадно глядят на дорогу, на которой уж никогда теперь не мелькнет проезжий корнет, а если бы и мелькнул, то ни на кого и ни на что не загляделся бы.

Сыро, безлюдно, уныло, безнадежно.

На окраине деревеньки узенькая дорога, по которой один раз в два часа проходит резиновый автобус.

Едут куда-то за хлебом, за молоком, за спичками, колбасой и куревом, которое загадочно исчезло, едут закутанные в серые шали озабоченные женщины с сумками, едут налегке бронзоволицые, поддатые с утра мужички, кто местный, а кто невесть откуда пришедший, у всех дела, все спешат.

Вот и я дождался в единственном числе этого автобуса на заброшенной в чистом поле остановке. Последний рейс, переполненный салон, но он все же остановился, видавший виды, потемневший, в царапинах и вмятинах автобус.

Едва втиснулся я средь суровых телогреек, как мне сразу же стало не по себе.

Автобус молчал. Ни звука. Подвывал ветерок в приоткрытых, заляпанных глиной оконцах. Впившись в поручни, замерла разноликая толпа пассажиров, никто не шелохнется.

«Что случилось? — пронеслась тревожная мысль. — Ведь не могут все молчать просто так, все пятьдесят человек, как один, молчать так долго и дружно!..»

— Что случилось? — произнес я вслух, но сосед сердито потряс пальцем: погоди, мол, помолчи!

И тут из шоферской кабины донесся характерный, слегка охрипший голос Ельцина:

— Решение принято!

Шел российский съезд, и, внемля ему, бежал по разбитой российской дороге списанный автобус с усталыми от забот людьми. Последний автобус…