ТРИ ПОВЕСТИ

Три повести — «Войка» (1924) Генриэтты Ивонны Сталь, «Чекан» (1930) Михаила Садовяну и «Адела» (1933) Гарабета Ибрэиляну, — произведения весьма различные, на первый взгляд их трудно поставить рядом. И вместе с тем в них ощущается как бы взаимное тяготение. Объединяет их то, что следует назвать нравственной проблематикой. На разном жизненном материале, в различной стилистической манере каждая из повестей рассказывает о любви, и общая тема, хотя и трактуется авторами всякий раз по-разному, сближает и объединяет их, создавая несомненное внутреннее единство самих произведений.

В свое время все три повести, каждая по-своему, произвели в румынской литературе сенсацию.

«Войка» поразила художественной зрелостью, пластикой, глубоким психологизмом, подлинностью и яркостью картин деревенской жизни — а ведь это было первое произведение автора, которым к всеобщему удивлению оказалась молодая женщина, француженка по происхождению.

«Адела» тоже была дебютом, но сенсацией было не раннее, а наоборот, слишком позднее начало: в качестве автора выступил человек не просто известный в румынской литературе, но весьма активно содействовавший ее развитию, критик и фактический руководитель крупнейшего литературного журнала «Вьяца ромыняскэ» («Румынская жизнь») — Гарабет Ибрэиляну.

Автором «Чекана» был в то время уже маститый, широко признанный прозаик, недавно избранный членом Академии, Михаил Садовяну. Сенсацией явилось то, что «зеленорубашечники», легионеры, так именовались румынские фашисты, быстро сообразив, что народная месть, к которой призывал своей повестью Садовяну, в первую очередь должна будет обрушиться на их головы, и в бессильной ярости прислали писателю разрубленный топором экземпляр повести, с угрозой поступить и с автором также, если он не отступится от своих демократических убеждений.

Сенсационность, как нетрудно заметить, была разная, но она не возникла бы, не отвечай эти литературные произведения запросам времени, не затрагивай они острых и больных проблем, как общественных, так и человеческих.

Первая мировая война перекроила политическую карту мира. Великая Октябрьская социалистическая революция расколола мир на две противостоящие системы. Великий лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — стал воплощаться в реальной и солидарной борьбе трудящихся действительно во всех уголках земного шара. В противовес рабочему интернационализму в мире эксплуатации укрепляется национализм, который напяливает на себя черные рубашки фашизма в Италии, коричневые в Германии, зеленые в Румынии, голубые в Испании. Фашизм рвется к власти, попирая человека, находящегося не только вне «движения», но и внутри его, превращая в слепое орудие дуче, фюрера или кондукэторула (вождя — по-румынски), и вызывает общественную необходимость бороться не за одну только социальную справедливость, но и за человеческое достоинство, гуманизм, этические принципы.

Пристальное внимание к этике было велением времени. Но к утверждению этических принципов каждый из трех писателей шел своим собственным путем.

Генриэтта Ивонна Сталь, как бы не стесненная никакими предубеждениями, посмотрела широко открытыми глазами на открывшийся перед нею мир румынской деревни и со всем пылом своих двадцати четырех лет описала судьбу Войки, молодой крестьянки, которой пришлось выдержать нелегкую борьбу с самой собою, со своими, а значит, и общедеревенскими вековыми предрассудками, чтобы сохранить свою любовь, а тем самым и себя как человека.

Непосредственность первого соприкосновения с крестьянской жизнью, искренность авторского сопереживания, достоверность чувств — все это шло от самой жизни.

Писательнице суждено было родиться в Лотарингии, но детство она провела в румынском селе. Ее родители, обосновавшиеся в Румынии, не возили слабую здоровьем девочку по модным курортам, они посылали ее на лето в деревню, где она жила в простой крестьянской семье. Год за годом она врастала в деревенскую жизнь, а деревенская жизнь занимала свое место в ее сердце, становясь родной и кровной. Таким образом, появление на свет деревенской повести «Войка» и рождение румынской писательницы Генриэтты Ивонны Сталь перестает быть загадкой: для впечатлительной девочки, потом подростка, румынская деревня стала вторым «я» в жизни и первым «я» в литературе.

Переживания Войки полны внутреннего драматизма. Молодая женщина трагически переживает, что у нее нет детей. Но не меньшей трагедией для нее оказывается, что у ее мужа, Думитру, есть сын: во время войны, оказавшись далеко от дома, он сошелся с цыганкой, родившей ему наследника. Именно то, что чужой ребенок будет наследником, больше всего пугает Войку: ведь ему достанется земля, которую с таким трудом и таким тщанием она обрабатывает. А потом, может, и выгонит неродную мать из родного гнезда. Пытаясь настоять на своем, Войка уходит из дома. Но любовь к Думитру заставляет ее вернуться, а великое чувство материнства повелевает прижаться к груди неродного ребенка.

Одним из первых, кто заметил повесть Сталь и дал ей высокую оценку, был Гарабет Ибрэиляну. Жизненная, психологическая и художественная правда слились, по его мнению, в этой повести воедино.

«…Писательница сохранила при описании характеров крестьян всю их грубость, примитивный эгоизм, свойственный темным и невежественным людям, занимающимся непосильным физическим трудом, — все это передано сильно и мастерски, вместе с тем мы «понимаем» этих людей, — писал известный критик. — В конфликте между мужем и женой писательница сохраняет объективность, не вмешиваясь в их споры, при этом ей удалось создать подлинную художественную реальность, как это, например, делают писатели. Поэтому оба главных героя правы и оба виноваты. Госпожа Ивонна Сталь руководствуется верным инстинктом, показывая нам мотивы поведения каждого из них».

С большим одобрением высказывался о повести и Михаил Садовяну.

Важно подчеркнуть, что с впечатляющей жизненной правдивостью в повести показано преодоление таких чувств, которые, казалось бы, исконны, как род человеческий, вроде крестьянской любви к земле и ненависти жены к незаконному ребенку собственного мужа. Писательница показывает зыбкость, относительность, условность и даже бесчеловечность таких чувств, на которых, начиная с 20-х годов, все откровеннее, все грубее играл румынский национализм, таких чувств, как «зов земли», «чистота крови» (а ведь сын Думитру, которого принимает в конце концов Войка, наполовину цыган, то есть принадлежит к последним париям, за которых почитали цыган румынские легионеры).

Не будем приписывать Ивонне Сталь, автору «Войки», сознательного намерения создать произведение, противостоящее бесчеловечной фашистской идеологии, написать разоблачительную повесть. Однако тем более она ценна, эта повесть, воспроизводя сложный клубок переживаний простых, естественных, непридуманных людей и показывая, что сама жизнь отвергает националистические «устои», что у народной жизни своя этика, что гуманизм трудового народа выше эгоистических принципов, которые национализм пытается раздуть до размеров чуть ли не всемирных.

Подчеркивая объективность и непреднамеренность автора «Войки», следует сказать, что и Михаил Садовяну, создавая свой «Чекан», не намеревался вступать в единоборство именно с фашизмом. И если его повесть была воспринята румынскими легионерами как личный выпад против них, то это произошло в соответствии с пословицей: на воре шапка горит. У Садовяну была другая внутренняя задача: он пересматривал так называемый попоранистский (и свой, конечно) взгляд на крестьянина, заимствованный в конце XIX века у русских народников, согласно которому румынскому пахарю якобы ничего не оставалось, как только ждать милосердия от тех, кто владел землей, имел деньги и вообще был у кормила власти. Решительным отрицанием подобного взгляда было потопленное в крови восстание крестьян в 1907 году, происходившее на глазах самого Садовяну и о котором он писал. А после войны столь же жестоко было подавлено Татарбунарское восстание, о котором хотя он и не писал, но не мог не думать, как и о множестве других крестьянских волнений, вспыхивавших в различных концах страны. Историческая активность трудового крестьянства воздействует на мировоззрение писателя, которое после первой мировой войны претерпевает радикальное видоизменение. Его творчество в послевоенные двадцатые годы свидетельствует, что народ перестает восприниматься им как пассивная масса, достойная только милосердия, участия, снисхождения. Народ осознается как активно действующая историческая сила, имеющая свои этические принципы, с высоты которых он может не только судить, но и приводить в исполнение свой приговор. Размышления писателя о социальной справедливости, о народном суде, о возмездии содержатся в его произведениях «Голубой аист» (1921) и «На постоялом дворе Анкуцы» (1923). Народному гуманизму, творческому гению румына пахаря и овцевода посвятил он свою речь на выборах в Академии (1923), названную им «Народная поэзия».

Повесть «Чекан» — итог многолетних размышлений писателя о судьбе народа, о его историческом праве на отмщение за многие столетия гнета и бесправия. Садовяну еще не говорит, что отмщение — закон как бы исторический, но готов уподобить его закону природы:

«Злодею не уйти от справедливой кары, — излагает автор мысли одного из героев повести. — На нем проклятие, его будут повсюду искать и непременно схватят. Людям само собой положено преследовать его. Но даже звери и птицы не остаются в стороне. Знал бы человек смысл движения ветров, птичьих возгласов, поскуливания зверей, бега насекомых и прочих знаков, кои, хоть и незаметны сразу, существуют на самом деле, виноватого можно было бы найти без труда».

Эпиграф к повести, взятый из народной баллады «Миорица», крепким узлом связывает два эти произведения, фольклорную балладу и историю поисков убийцы Некифора Липана, изложенную Садовяну, но уже в прозе.

Народная баллада представляет собой разговор Миорицы, овечки-вещуньи с хозяином, молодым чабаном. Миорица предупреждает хозяина, что попутчики, польстясь на добро, решили его убить. Далее следует как бы завещание чабана: что следует сделать, если недруги его одолеют, где похоронить, как рассказать о смерти неутешной матери.

Чисто фольклорным зачином начинает и Садовяну свое повествование о том, как жена Некифора Липана Витория отправляется искать мужа, который погнал на продажу отару овец и пропал, как она находит в конце концов убийцу. Не имея прямых доказательств, она ведет себя так, что этот убийца, Калистрат-Богза, припертый к стенке, сам выдает себя и гибнет от удара чекана, который наносит ему сын Некифора и Витории, Георгицэ. Все это происходит в гористых краях северной Молдовы, где испокон веков живет своим укладом, обусловленным временами года, горами, овцами, «удивительный народ — жители лесного нагорья! Непоседливые, переменчивые, словно вода, словно погода. Терпеливые в беде и в зимнее ненастье, беспечные в радостях и в летнюю пору, они превыше всего ставят любовь, застолье да стародавний дедовский обычай».

Ведя неторопливое повествование, писатель как бы вплетает идею отмщения в стародавние обычаи, выводит ее из народного обихода, представляя естественной и законной, утверждая таким образом стремление к справедливости как моральную и историческую неизбежность. Художественно эту задачу Садовяну решает в первую очередь фольклоризацией повести, превращением ее в балладу. В повествовании так туго сплетены воедино обычаи, обряды, реалии быта, что почти физически ощущается, как сама повесть выходит за рамки литературного сочинительства и вступает в царство народной поэзии. Весома каждая сцена, каждая деталь, каждое имя дано автором не случайно. Неспроста зовут главную героиню Виторией, то есть Победой, а сына ее — Георгицэ, вызывая в памяти Георгия Победоносца, который, как известно, поражает дракона, это воплощение зла и народной беды. Липан — фамилия Некифора — означает «татарник» — растение мощное, стойкое, колючее и по-своему красивое. Привычное русское восприятие не очень благосклонно к этому растению, но стоит вспомнить описание татарника, обрамляющее повесть Л. Н. Толстого «Хаджи-Мурат», как мы ощутим иную символику. Убийца Некифора не случайно носит фамилию Богза, что значит — филин, хищная ночная птица. Даже второстепенные персонажи раскрываются писателем через фамилии: покорного и безропотного подручного Богзы зовут Куцуем, иначе говоря, «Щенком», а фамилию нерешительного субпрефекта — Балмез можно перевести, как «Тюря».

Превращение повести в балладу возводит и главную идею ее из частного случая в ранг долженствования: утверждения возмездия как нормы народной этики.

Связующей нитью, если всмотреться в нравственную подоплеку развертывающихся событий, проходит через всю повесть мысль о любви. «Любовь, застолье да стародавний дедовский обычай» — это, по словам автора, устои народной жизни, принципы народной этики и формы ее проявления. Любовь между Виторией и Некифором, как изображает ее Садовяну, это земное чувство, и в то же время в ней есть что-то неприземленное, нечто более сильное, чем просто семейная близость. Четко и образно это выражено автором, передающим размышления Витории об увлечениях ее мужа: «Один раз были черные глаза, в другой — голубые, какая-то немка. Понимала она, что для такого мужчины, как Липан, это лишь забава, вроде как выпить стакан вина или сорвать ветку. Все равно превыше всех для него она, в ней была сила и тайна, над которыми Липан был не властен». И сама Витория, потерявшая мужа, мучительно гадающая, что же могло с ним случиться, вдруг явственно ощущает, что любит Некифора любовью властной и мощной, какой любят землю и солнце, какой любят жизнь. Любовь толкает ее на разгадывание тайны исчезновения мужа, взывает к отмщению, она становится этической силой, взывающей к возмездию за нарушение гармонии в жизни, требующей восстановления попранной человечности. Любовь оборачивается судьей и исполнительницей приговора, она выступает как Фемида, у которой в одной руке весы, в другой меч.

Но если любви и суждена роль Фемиды, то с полной объективностью она должна отнестись в первую очередь к самой себе, ибо по самой своей природе она вовсе не беспристрастна, а напротив, ей суждено быть пылкой, горячей, сумасбродной, иногда безумной. Таким образом оказывается, что любовь — один из столпов народной этики — сама по себе целый этический мир, внутри которого есть собственное добро и зло, есть своя праведность и неправедность. Так возникает еще одна проблема, которую ставит Гарабет Ибрэиляну в повести «Адела».

Видный литературный критик и общественный деятель, отстаивавший всю свою жизнь права трудового крестьянина, ратовавший в литературе за реалистическое отображение деревенской жизни, и вдруг на закате творческой деятельности преподнес миру элегию о любви! Казалось бы, что молодая Генриэтта Ивонна Сталь и пожилой Гарабет Ибрэиляну должны были бы поменяться местами: начинающему писателю, да еще женщине, скорее пристало бы описать любовную историю, а умудренному опытом человеку, наоборот, показать суровую правду деревенской жизни. Но все было как было! И ничего парадоксального, если вдуматься, в этом нет. Ивонна Сталь превратила в литературное явление тот кусок деревенской жизни, которому сопереживала, мучаясь и радуясь вместе с Войкой и ее мужем Думитру. Иное дело — Гарабет Ибрэиляну, который шел к своей повести путем мыслителя, философа, моралиста.

Родившись в семье весьма среднего достатка (отец его был счетоводом, а мать портнихой), Ибрэиляну в годы ученичества вел традиционную жизнь талантливого мальчика из низов: упорно и жадно учился, а чтобы учиться, подрабатывал, как это чаще всего бывало, репетиторством. Обостренное чувство справедливости приобщает гимназиста к марксистскому кружку, но потом его захватывают идеи «попоранизма» — русского народничества, перенесенного на румынскую почву, — среди которых наряду с культуртрегерством главной была идея справедливого воздаяния крестьянству, «главному работнику» нации, несправедливо униженному, идея «расплаты за долги», которые копились столетиями у тех, кто пользовался и пользуется крестьянским трудом. Учитель гимназии, а потом профессор Ясского университета, Г. Ибрэиляну в 1907 году становится членом редакционной коллегии журнала «Вьяца ромыняскэ», основанного Константином Стере, идеологом и главным поборником попоранизма. Румынская общественная мысль, напряженно сосредоточенная вокруг крестьянского вопроса, порождает и литературу, в центре которой крестьянская жизнь, народные характеры, литературу социально насыщенную и реалистическую, правдивую до грубого натурализма. И волею судеб, можно сказать, во главе этой литературы становится Ибрэиляну, человек широких литературных взглядов, с тонким художественным вкусом, принципиальный демократ, человек большой души, поборник справедливости.

Однако жестокая правда жизни отвергала прекраснодушный идеализм попоранистских идей, упования на возможность создать социальную гармонию между имущими классами и трудовым крестьянством на основе милосердия, доброжелательности, одним словом, на почве любви, понимаемой в расширенном и возвышенном смысле. Попоранизм отмирал сам собой, вытесняемый жестоким детерминизмом классовых отношений. Это чувствовал не только Садовяну, отдавший дань попоранизму в начале века до первой мировой войны, но и Ибрэиляну, которого следует назвать одним из столпов попоранизма.

Надо думать, что Ибрэиляну на закате жизни было чрезвычайно больно смотреть на разрушенные иллюзии. И прямо отречься от попоранизма, критически его проанализировав, видимо, было невозможно. Ибрэиляну, автор тонкого аналитического труда «Критический дух в румынской литературе и культуре», не мог собственной рукой приписать к нему последнюю главу о крахе долгое время лелеемых идеалов. Это было сверх его человеческих сил. Но невозможно было и просто похоронить в себе надежды и боль целого поколения, не разобравшись в сущности социально-этической доктрины, служению которой были отданы лучшие годы. И вот Ибрэиляну переходит из области социально-этических проблем в сферу чувств и этики. И это логично. Действительно, если все самые благородные чувства и возвышенные побуждения оказались в сфере жестких и даже жестоких социальных и классовых отношений всего лишь розовым прекраснодушием, то это вовсе не значит, что моральные ценности вообще ничего не стоят, наоборот, ценность их возрастает по мере того, как все жестче и бесчеловечнее становятся социальные отношения.

«Адела» — весьма своеобразное литературное произведение. Автор называет его отрывками из дневника. Итак, повесть или повествование о любви доктора Эмила Кодреску к Аделе, изложенная в виде дневника, то есть в виде хронологически расчлененной исповеди, самоанализа. Взаимоотношений в этой повести нет. Что думает, что чувствует Адела, остается неведомым. Ее слова, жесты, что так многозначительны для Кодреску, поскольку возбуждают в нем бурю переживаний, заставляя страдать, пускаться в рассуждения и погружаться в размышления, являются по сути дела картиной его внутреннего мира. Сужая переживания и течение любовного чувства до исповеди одного человека, до его рассуждений о собственных чувствах, до их анализа, Гарабет Ибрэиляну создает как бы своеобразный трактат о любви. Ибрэиляну исходит из естественного и неоспоримого положения, что любовь царит в сфере чувств, что она порождена инстинктом продолжения рода, но, рассматривая ее в сфере человеческих отношений, настаивает на том, что инстинктивное, чувственное начало должно быть осознано человеком, недаром же он именуется «человеком мыслящим», ибо в человеческой жизни, как личной, так и общественной, любовь не одностороннее выражение чувственного притяжения, оно должно быть обоюдным, взаимным, и человек чувствующий должен быть одновременно и человеком мыслящим, поскольку любовь накладывает на него определенные обязанности, требует, чтобы она совмещалась с этическими условиями и условностями, без чего не возникает необходимой гармонии, а значит, исчезнет и любовь.

Любовь Эмила Кодреску к Аделе — это муки, но это муки совести, которая обычно просыпается как сожаление о содеянном, если содеянное приносит другому человеку боль, несчастье, позор. Но у Кодреску совесть не «постфактум», а «предфактум». Она заговорила в нем вместе с вспыхнувшим чувством и повернет все: собственное положение, разницу лет, жесты и слова — все намеки, по которым можно угадать чувства Аделы, поверяет на возможность гармонии, слияния в единое целое, ибо Кодреску, как это можно вывести из всех его размышлений, понимает любовь как и древний греческий философ Платон, который писал: «Любовью называется жажда целостности и стремление к ней».

Как фон, на котором происходит драма совести, переживаемая Эмилом Кодреску, в повести даны несколько семейных портретов, изображающих чету Дувидов, супругов Тимотин, корчмаря и корчмарку, пару деревенских любовников. Фон этот не нейтрален, он вводится автором, чтобы показать, как же представляет себе идеал семейной жизни сам Эмил Кодреску. Автор не пытается изобразить мечту своего героя, он изображает ее методом отрицания: Кодреску то с легкой иронией, то саркастически, то брезгливо относится к проходящим перед его глазами парам, давая таким образом понять, что все эти варианты «не его романа». Так любовь оказывается под двойным контролем и совести и духовности, ибо все, что видит Кодреску вокруг себя, можно назвать, по меньшей мере, бездуховностью.

Повесть «Адела», это единственное художественное произведение критика и мыслителя Гарабета Ибрэиляну, следует рассматривать как итог развития общественно-философской мысли автора, как результат исторического опыта, который гласит, что социальные проблемы невозможно решать одними этическими мерами, но эта же повесть, утверждает, что в человеческом обществе без этики не может решаться ни одна проблема, в том числе и социальная.

Ибрэиляну, как и Садовяну в «Чекане», отодвигает действие своей повести в прошлое. «Сдвиг во времени», который производят авторы, преследует одну и ту же цель: придать главным, принципиальным идеям весомость извечных этических постулатов. Вместе с тем повесть Ибрэиляну не лишена и той злободневности, которая связывала это произведение со временем, когда оно создавалось и увидело свет. Если вспомнить, что «Адела» появилась в 1933 году, когда фашизм уже прибрал к рукам государственную власть в Италии и Германии и намеревался сделать то же самое и в Румынии, опрометчиво будет считать случайностью или капризом автора ту юдофильскую позицию, которую твердо, даже вызывающе занимает Адела, задетая досужими обывательскими разговорами. Этот краткий эпизод в повести следует признать за совершенно сознательное, открытое и самоотверженное выражение антифашистской позиции самого Гарабета Ибрэиляну. Обращаясь к повести спустя полстолетия после ее появления в свет, читатель может пропустить этот «нюанс» и тем самым недооценить мужество и благородство автора. Но ради исторической правды следует об этом предупредить, ибо в наш двадцатый век, когда человечество уже пережило две мировые войны и сплачивает все силы, чтобы не допустить глобальной ядерной катастрофы, скромная самоотверженность и подлинное человеколюбие стали истинной доблестью человека.

Назвать три повести румынских писателей, предлагаемые читателю, «триптихом», посвященным великой и извечной теме любви, было бы, наверное, слишком громко. И в то же время они уже составили единую книгу, ибо каждая из них по-своему утверждает простую истину, которая за тысячелетия существования человечества не стала менее злободневной, истину, которая гласит, что человека нужно уважать и любить.


Ю. Кожевников

Загрузка...