16

По темным волнам Ледовитого океана под немецким флагом плыла стройная белая яхта «Орел». Море немного штормило, дул свежий ветер, и в воздухе, несмотря на яркое солнце, чувствовалось то холодное дыхание, которое в самой средине лета напоминает путешественнику, что он находится за полярным кругом.

«Орел» очень удачно осуществил плавание на север; погода была ясная, и море достаточно спокойное; постоянно сменяющие друг друга величественные виды скалистых берегов рисовались вполне отчетливо, а когда встречные острова оставались позади, перед глазами во всем своем необъятном просторе расстилался залитый солнцем океан. Приятно было путешествовать на этом маленьком плавучем дворце, в котором было все, удовлетворяющее самых требовательных пассажиров.

Возле большого салона, где обычно собирались пассажиры, если не были на палубе, находилась небольшая каюта, обставленная с необыкновенным вкусом. Стены были выдержаны в нежных светлых тонах, а на занавесях и мебели преобладал голубой цвет. Это был прелестнейший будуар, устроенный с большим комфортом. Принц Зассенбург приказал отделать его специально для этой поездки и предназначил исключительно для своей невесты. Рядом находилась ее спальня.

Сильвия лежала на кушетке. В открытое окно врывался свежий морской бриз и слышался шорох и плеск волн; ей видны были только темно-синие волны с белыми гребнями, над которыми иногда быстро мелькала чайка, а по небу проносились белые облака, гонимые ветром на север. Взгляд девушки был мечтательно устремлен на эту привлекательную картину, но это не была мечтательность молодой невесты, которую переполняет тихое, тайное счастье; глаза Сильвии имели какое-то затуманенное выражение, но счастья в них не было.

Вдруг девушка испуганно приподнялась; дверь открылась, вошел ее отец.

— Лежи, лежи, дитя! — сказал он. — Альфред только что сказал мне на палубе, что ты не совсем здорова и ушла к себе. Надеюсь, ничего серьезного?

— Решительно ничего, папа. Я просто переутомилась и ослабела.

— Переутомилась? Прежде тебе была незнакома усталость.

— Здесь с ней поневоле познакомишься, когда ночи совсем не бывает, а царит вечный день со своим ярким светом. Я просто тосковала по темной ночи и звездному небу. Мне хотелось бы скорее оказаться дома!

Министр придвинул к кушетке стул и сел.

— Что случилось? — спросил он вполголоса. — Альфред в ужасном настроении. Ты опять его мучила?

— Нет, это он мучил меня своей бесконечной страстью, настойчивостью и требованиями взаимности. У меня от природы нет расположения к этому. Он ведь знает это! Зачем же он так упорно добивается того, что я не могу ему дать?

— Я совсем иначе представлял вас как жениха и невесту, — сказал Гоэнфельс, и между его бровей образовалась глубокая складка. — Когда вы, вернувшись тогда из Рансдаля, неожиданно объявили мне о своей помолвке, а ты попросила у меня ради этого прощенья за свой самовольный визит в пасторат, я думал, что вы в самом деле сблизились и что все, разделявшее вас и отчуждавшее друг от друга, исчезло; но оно все снова возвращается. Кто виноват в этом? Альфред любит тебя даже слишком сильно, он только и смотрит тебе в глаза, ты же относишься к нему с холодком. Он вполне вправе требовать от тебя большего.

Сильвия резко поднялась с кушетки.

— Ты собираешься бранить меня, папа? Но ведь я исполнила твое заветное желание.

— Я хотел видеть тебя счастливой, окруженной блеском и предоставил тебе самой действовать.

— Но я не знала, что быть зависимой так страшно тяжело! — горячо воскликнула Сильвия. — Сейчас я завидовала чайкам, которые могут летать, облакам, несущимся вдаль; они свободны, свободны! И я была свободна, а теперь чувствую на себе цепи!

— Что это значит? Ты давно знала, что принц ищет твоей руки; и я уже говорил тебе это однажды — такими вещами не шутят. Каждая женщина, вступая в брак, жертвует своей свободой, но не каждая получает в обмен так много, как ты. Такие фантазии не особенно лестны для твоего будущего супруга. Если он терпит их — тем хуже для него, а я не желаю об этом и слышать. Ты сделала выбор, значит, дело решено. Назад дороги нет!

Это было произнесено тем тоном, которым барон всегда умел покорить дочь; она подчинялась ему беспрекословно. Но сегодня он как будто утратил свою власть над ней. Сильвия вдруг бросилась отцу на грудь и обняла его за шею.

— Но зачем мне выходить замуж? Почему ты хочешь расстаться со мной? Ведь я люблю только тебя, одного тебя на всем свете, и я твое единственное дитя! Зачем Альфреду становиться между нами? Я дала ему слово, да, но я не могу… не могу!

При этом взрыве отчаяния на лице министра выразился сильнейший испуг. В словах дочери звучало что-то вроде смертельного страха; она цеплялась за него, точно искала у него защиты и помощи. Отец забыл строгость и упреки под влиянием страха. Он обнял дочь.

— Ты не можешь? Чего ты не можешь?

— Любить его! — вырвалось у Сильвии. — Я боюсь этого брака, боюсь страсти Альфреда, которая иногда так страшно вспыхивает, а потом вдруг гаснет и сменяется прежней усталостью. Мне все кажется, что нас ждет какое-то несчастье, что он в состоянии уничтожить и себя, и меня, когда узнает…

Она вдруг замолчала.

— Когда узнает что? Я не понимаю тебя.

Гоэнфельс действительно не понимал дочери. Она отнеслась к ухаживанию принца и к помолвке с ним шутя, весело и, в сущности, в высшей степени равнодушно; она была вполне согласна с отцом, который видел в этом браке лишь блестящую партию для дочери, и вдруг такая сцена! Она дрожала всем телом в его объятиях, и вместо ответа он услышал только судорожные рыдания.

— Опомнись, Сильвия! — стал он уговаривать ее. — Ты вне себя! Я не видел тебя такой с детства, с того дня, когда грубая шутка Бернгарда вызвала у тебя нервный припадок, чуть не стоивший тебе жизни.

Сильвия вздрогнула, ее рыдания прекратились, и она выпрямилась. Слезы еще не высохли на ее глазах, но губы выражали упорную энергию, а голос звучал холодно и жестко, когда она ответила:

— Ты прав, папа, все это фантазии. Прости, что я мучила тебя ими. Все прошло, я не хочу больше фантазировать.

Переход был таким внезапным, что барон смотрел на дочь с крайним изумлением. За взрывом полного отчаяния последовало такое спокойствие! Но все равно, лишь бы она опомнилась и вспомнила о своем долге.

— Фантазировать всегда опасно, когда приходится считаться с действительностью, — серьезно сказал он. — Ты невеста Альфреда, стала ею добровольно, и твое слово свято. Вполне естественно, что вы еще не совсем понимаете друг друга. Он человек уже в летах, а ты еще очень молода и неопытна. Научись понимать его, тогда научишься и любить.

Он поцеловал дочь и ушел, но, уходя, еще раз бросил на нее глубоко озабоченный взгляд. Его честолюбивое желание было исполнено, и ради этого желания он не хотел слышать то, что нашептывал ему предостерегающий внутренний голос, а именно, что Зассенбург почти на тридцать лет старше своей невесты, что его жизнь покатилась под уклон, тогда как для нее жизнь только начинается, и что принц вообще не такой человек, который способен привязать к себе Сильвию. Однако теперь, после такой сцены, этот голос опять заговорил громче, предостерегая Гоэнфельса, что он затеял опасную игру, не подозревая, с какой стороны приближается несчастье.

* * *

На нижней палубе стоял принц Зассенбург с подзорной трубой в руках и наблюдал за довольно большим пароходом, плывшим неподалеку от «Орла». Он показался впереди еще до полудня, но быстроходный «Орел» догнал его. Теперь можно было различить, что он вез компанию туристов, большая часть которых столпилась на палубе и с любопытством следила за приближающейся яхтой. Принц заметил это с явным недовольством и обратился к капитану:

— Велите дать полный ход, чтобы, насколько возможно, обогнать этот пароход; мы должны пристать к Нордкапу, по крайней мере, часом раньше, иначе эти туристы своим шумом и суетой испортят нам всю экскурсию.

Капитан ушел отдать приказание, и через несколько минут «Орел» понесся полным ходом. Он, как стрела, пролетел мимо парохода, совсем близко от него. Какой-то господин принялся раскланиваться оттуда, усердно махая шляпой; Зассенбург слегка ответил на поклон; он узнал молодого немца, который был представлен ему в пасторате в Рансдале. Еще секунда — и суда разошлись.

Гаральд Торвик, стоявший у руля, был несколько удивлен, услышав приказание ускорить ход, и крикнул одному из матросов:

— Зачем дали полный ход?

— По приказу его светлости. Мы должны опередить пароход, чтобы пристать раньше него; господа не желают, чтобы им мешали туристы.

— Так-так! Его светлости угодно, чтобы и природа принадлежала ему одному. И как это туристы осмеливаются желать тоже увидеть что-нибудь, когда туда едет принц!

— Придержите свой язык, Торвик! — сказал капитан, услышавший слова штурмана. — Вы, кажется, забыли, что принц хозяин судна, а вы у него на службе.

— У руля я исполняю свои обязанности, — грубо ответил Гаральд.

— Это только ваш долг. Вы уже не впервые позволяете себе такие непочтительные замечания. При мне вы этого, правда, не делаете, да я и не посоветовал бы вам пробовать, но я достаточно часто слышу об этом от команды.

— На меня доносили? — спросил Гаральд, бросая на матроса угрюмый взгляд. — Так я и знал!

Капитан знаком велел матросу уйти и, подойдя к штурману вплотную, продолжал нахмурившись:

— Я уже давно собираюсь поговорить с вами, Торвик. Вы объявили войну всем, кто есть на судне. Мои люди в этом не виноваты, они приняли вас как товарища, но вы, словно нарочно, стараетесь всюду нажить себе врагов. Поэтому вы не имеете права жаловаться, если они позволяют себе злые выходки по отношению к вам. Я все знаю, но не могу ничем помочь.

— Я и не требую этого, — холодно возразил Торвик. — Я и сам сумею защититься, и если не отплачу им сразу же, то за мной не пропадет.

— Что вы хотите сказать? Может быть, это угроза? Берегитесь! До сих пор я не хотел беспокоить принца по этому поводу, но если вы будете продолжать в том же духе, то вынудите меня сказать ему, что вы вносите разлад на нашем судне, и я не ручаюсь за то, что общее раздражение против вас не выразится самым непредсказуемым образом. Вы хотите довести до этого?

В эту минуту на задней палубе появился сам Зассенбург и остановился на некотором расстоянии от них. Капитан сразу же прервал разговор, с поклоном прошел мимо и поднялся на мостик.

Помолвка принца, конечно, не была тайной на «Орле», его постоянно видели с невестой, слышали, как они общаются друг с другом, но принц не выглядел счастливым женихом. Сейчас, когда он глядел на море, его лицо казалось бледным, утомленным, а взгляд был мрачным и задумчивым.

Из каюты вышла Сильвия и подошла к жениху, но принц заметил ее лишь тогда, когда она подошла вплотную. Положив на его руку свою, она позвала:

— Альфред!

— Ах, это ты! Я не хотел тревожить тебя, справляясь о твоем здоровье, ты ведь хотела остаться одна.

— О, я уже совсем здорова, — беззаботно ответила она. — Очевидно, это был приступ морской болезни.

— В такую-то погоду? Ты не страдала морской болезнью даже в бурю.

— Значит, это была усталость, но она уже прошла.

Действительно, Сильвия стояла цветущая и улыбающаяся. От пролитых слез и волнения, с которыми она недавно бросилась в объятия отца, не осталось и следа; и голос ее звучал по-прежнему шаловливо.

— Не смотри так строго, Альфред! — продолжала она. — Неужели ты станешь дуться на меня за то, что я плохо вела себя? Ты хочешь, чтобы я просила прощения?

Зассенбург выпрямился. С той минуты, как он увидел свою невесту, в его лице и во всей его внешности появилось какое-то лихорадочное напряжение. Вместо ответа он спросил:

— Верно, у тебя был папа?

— Да, полчаса тому назад. Почему ты спрашиваешь?

— Я хотел знать, чему обязан этим внезапным проблеском солнца.

— Да, папа выбранил меня; он ведь всегда на твоей стороне. — Сильвия сделала вид, что не заметила горечи его слов. — Итак, высочайший приказ гласит, что мы должны заключить мир и торжественно поклясться впредь не нарушать его. Придется, конечно, подчиниться. Или ты, может быть, не желаешь складывать оружие? Что касается меня, то я готова к примирению.

Это было сказано так неотразимо мило, что сопротивление Альфреда было сломано; он уже опять был весь во власти чар, против которых только что боролся, и, страстно схватив протянутую ему руку, воскликнул:

— Сильвия, зачем ты постоянно мучишь меня?

— А ты зачем позволяешь себя мучить? Ведь вы, мужчины, всегда утверждаете, будто вы наши повелители; так попробуй же, докажи, что ты владыка!

Девушка смеялась, говоря это, но ее глаза потемнели, и в них мелькнула почти угроза, как будто они хотели сказать: «Только посмей!»

— Зачем? Ты ведь не можешь любить, — ответил принц с безграничной горечью. — Я с самого начала знал это и все-таки не мог совладать с собой, питая надежду. Я мечтал, что, когда ты станешь моей, моя душа сольется с твоей, согреет тебя, зажжет в тебе огонь и любовь. Я думал, что добьюсь этого; увы! Напрасно; ты остаешься «немилостивой богиней».

— Альфред, прошу тебя! — Она с силой вырвала у него свою руку. — Мы не одни… Штурман!

Зассенбург обернулся и тоже увидел, что штурман наблюдает за ними. Он стоял слишком далеко, чтобы слышать что-либо из разговора, но его глаза не отрывались от них.

— Это невыносимо! — раздраженно воскликнул принц. — Неужели от этих людей никуда не спрячешься? Но хоть верхнюю то палубу я уберег от них. Пойдем, Сильвия!

Девушка колебалась; она явно боялась оставаться наедине с женихом, и свидетели, так неприятные ему, напротив, были ей желательны. Она будто случайно подошла еще ближе к рулю и сделала какое-то замечание относительно парохода, оставшегося далеко позади.

— Да, я велел дать полный ход, — сказал Зассенбург, идя за ней, — иначе мы попали бы в шумное общество туристов. Теперь же мы подойдем к мысу раньше, вблизи нет больше ни одного судна.

— Нет, есть, вон то маленькое парусное судно впереди, — заметила Сильвия. — Оно тоже идет на север.

— Очевидно, какой-нибудь китолов, плывущий в Ледовитый океан.

— Ну, нет! Те тяжелые, неуклюжие. А ты взгляни только на это стройное суденышко с его белыми парусами! Оно просто летит по волнам, как чайка с распростертыми крыльями.

Принц равнодушно поднес к глазам подзорную трубу и спросил:

— Как вы думаете, Торвик, это китолов?

— Нет, ваша светлость, — уверенно ответил штурман, — это «Фрея» из Эдсвикена.

Он говорил принцу, но смотрел на его невесту, и увидел то же, что уже видел однажды на другом лице: внезапно пробежавшую по нему дрожь, бледность и странный блеск широко открытых и уставившихся в одну точку глаз. Гаральд был плохим психологом, но тогда, в рансдальской церкви, ревность заставила его быть проницательным, и теперь по его лицу пробежало выражение насмешки.

— Так я и думал! — пробормотал он.

Зассенбург был занят подзорной трубой и ничего не заметил.

— Пожалуй, вы правы, «Фрея» вышла раньше нас и отправилась на север, мы ведь нигде ее не встретили.

— Она несколько раз была неподалеку от нас, — возразил Торвик, — но каждый раз, завидев «Орла», меняла курс и уходила в открытое море. Должно быть, нас избегали.

— Это похоже на Бернгарда, — обратился принц к невесте. — С ним никак не удается сладить, он не забывает старой вражды. Ты слышишь, он каждый раз уклонялся в сторону, когда видел, что может встретиться с нами. Но теперь он от нас не уйдет. Это, действительно, «Фрея», я и сам теперь вижу. Посостязаемся!

Он говорил по-английски, чтобы штурман не мог понять разговор, и Сильвия ответила на том же языке, но как-то неуверенно:

— Нет, Альфред, пощади папу;мы испортим ему этим настроение, да и Бернгард, наверно, еще не забыл, в какое неприятное положение был поставлен при встрече в Рансдале; оттого он и избегает нас. Лучше будет, если и мы постараемся не встречаться.

Принц посмотрел на нее с удивлением. Ей и в голову не приходило учесть это, когда она настаивала на той встрече, а позднее — на своем визите в пасторат; но он уже привык к капризам своей невесты, так что это противоречие не бросилось ему в глаза. Он только пожал плечами.

— На этот раз избежать встречи не удастся, мы слишком близко от них. На «Фрее» известно, что мы видели их, и мы нагоним их у Нордкапа. Разве ты уже не интересуешься своим медведем-кузеном? Я два раза должен был разыскивать его по твоему приказанию; теперь помог случай.

Сильвия ничего не ответила, но ее глаза неотрывно следили за стройным судном, плывшим впереди на всех парусах. В это время подошел капитан; он доложил, что показался Нордкап, и спросил, не пожелают ли господа подняться на верхнюю палубу, откуда виднее.

— Да, разумеется… Пойдем? — Зассенбург сделал жест рукой по направлению к лестнице наверх.

Случайно повернув голову, Сильвия опять встретилась с зоркими серыми глазами штурмана, буквально следившими за ней, и почувствовала, что не простое любопытство выражается в наблюдательном взгляде этого человека. Гаральд смотрел им вслед, и его брови были мрачно сдвинуты. Он пробормотал:

— Что-то выйдет из этого? И что скажет на это Гильдур? У Бернгарда в голове совершенно не то, что она думает. Я открою ей глаза, когда мы вернемся.

«Фрея» не подкачала. Правда, она была значительно впереди, но не осрамилась перед «Орлом», который шел на всех парах и все-таки не нагнал ее до самого Нордкапа. Она уже стояла на якоре в маленькой бухте, когда подошла яхта принца, которая благодаря своей глубокой посадке должна была остановиться гораздо дальше от берега. Министр не рискнул сильно утомлять себя, взбираясь на Нордкап; он остался на яхте и с палубы махал лодке, увозившей на берег принца с невестой и капитана. На берегу они встретили Христиана Кунца, прогуливавшегося по зеленому склону; от него они узнали, что его хозяин и лейтенант Фернштейн уже высадились и пошли на вершину. Принц и его спутники тоже немедленно начали довольно трудное восхождение.

Между тем Христиан радостно здоровался с матросами «Орла», во время этого плаванья, длившегося целые недели, он сильно соскучился по своим землякам, с которыми ежедневно виделся в Рансдале, и, вознаграждая себя теперь, без устали болтал с матросами, вместе с ними ожидая своих господ.

Прежде всего, он узнал новость о помолвке принца с баронессой Гоэнфельс, а потом о ближайших планах яхты «Орел». Она возвращалась пока в Рансдаль, так как господа хотели провести еще несколько недель в Альфрейме, а в начале осени должна была покинуть Норвегию и отправиться домой в Германию с женихом и невестой.

— Да, домой! — повторил Христиан с глубочайшим вздохом. — Вам хорошо, вы поедете домой, а я останусь здесь со скалами и рыбами. И те и другие одинаково немы, а когда еще и лейтенант Фернштейн уедет, никто больше не будет говорить по-немецки в Эдсвикене! Этак совсем забудешь свой родной язык. Как бы я хотел уехать с вами!

— Так почему же тебе не уехать? — спросил один из матросов. — Ты ведь не обвенчан со своей «Фреей», а такой ловкий парень, как ты, всюду найдет работу. Выбрось всю эту историю за борт и поезжай с нами.

Христиан бросил тоскливый взгляд на «Орла», но покачал головой.

— Я не могу бросить своего капитана… а также и «Фрею». Если бы только не эта тоска по родине! Вначале было ничего, все в Рансдале было для меня ново, и летом мы целые недели проводили в море. Но зимой! Мы сидели в Эдсвикене, занесенные снегом по самые уши, точно заживо погребенные. Выйти из фиорда было невозможно, норд-вест с Ледовитого океана так и рвал что ни день. Капитан тоже не мог выдержать, он был в сквернейшем настроении, а я… я иной раз выл по ночам в постели взапуски с ветром.

Он говорил и жалобно, и гневно; видно было, как бедного юношу терзала тоска по родине. Матросы рассмеялись, но боцман сердито сказал:

— Чего же, черт возьми, твой капитан сидит здесь, на севере, в снегу? Ведь он немец, у него есть родные в Германии, и к тому же он был флотским офицером.

— Он любит норвежцев, и жену выбрал себе здесь. Он приехал сюда ребенком и вырос тут. Ваш штурман Торвик был его лучшим другом.

Это имя подействовало как удар. Лица матросов, до тех пор довольные и веселые, вдруг стали хмурыми, мрачными, а старик жестко сказал:

— Хорош друг! Пусть бы взял его к себе на судно, по крайней мере, мы отделались бы от него.

Горькие замечания насчет штурмана посыпались со всех сторон как град. Это было не просто недовольство — в них ясно слышалась ненависть. Молодой голштинец стал серьезным.

— Да и мой господин теперь с ним не ладит, — нерешительно сказал он. — Они очень редко виделись в Рансдале, а Торвик только раз пришел в Эдсвикен, лицо у него было, как туча, и он еле удостоил господина лейтенанта словом.

Он ни с кем не разговаривает, кроме своих земляков, — заявил один из матросов. — А если говорит, то лишь колкости и грубости. Он только и знает, что свою Норвегию, никакая другая страна не сравнится с ней, а я думаю, что мы, немцы, почище норвежцев, и я ему докажу это при случае.

— Эй, ты, берегись! — сказал другой тоном предостережения. — С ним шутки плохи. На днях Флеминг пробовал связаться с ним, так ему не поздоровилось, Торвик поднял его в воздух, как куль и швырнул об стену так, что у него три дня череп трещал.

— Да, он силен как медведь, — проворчал первый. — Я думаю, он справится с шестью такими, как мы, но если мы навалимся на него все разом, то…

— Молчи! — остановил его боцман, очевидно, не желавший, чтобы посторонние слышали об ожесточенной войне, идущей у них на «Орле». — Свое дело Торвик знает превосходно, он проведет судно между подводными камнями да мелями как никто, а до остального никому нет дела. Вот подходит пароход, который мы перегнали. Мы пришли раньше на целый час. Наш «Орел» как припустит, так за ним не угонишься.

— Ого! Наша «Фрея» угонится! — с торжеством воскликнул Христиан. — У нас только паруса, а вы дали полный пар, и все-таки мы первые пришли к Нордкапу.

— Потому что вы были намного впереди, — раздался голос с другой стороны, и поднялся профессиональный спор, принимавший все более ожесточенный характер.

Боцман прекратил его, объявив, что «Фрея» — сущий черт, и лучшего парусного судна он не видел. Этот комплимент удовлетворил Христиана, и общее внимание обратилось на пароход, в это время бросавший якорь неподалеку от «Орла».

Загрузка...