Русалка

26

Саша смотрел во все глаза на ужасное существо, которое они подняли из земли, и был не в состоянии понять, в чем именно заключалась ошибка. Ему лишь было ясно, что все вышло не так, что дело приняло до смертельного опасный и неправильный оборот, о чем он мог судить и по проносившимся в воздухе, холодным как стальной клинок, напряжениям злой воли.

Восставшее из праха существо назвало Ууламетса мужем. И с точно таким же смертельным скрежетом добавило:

— А это должно быть, моя дочь.

Ивешка в ужасе взглянула на призрак, а Петр…

— То-то и оно, — сказал Петр. — То-то и оно. Может быть, хватит с нас этих слепых попыток и блужданий в темноте? Сделайте вы, ради Бога, что-нибудь с этими горшочками, и отправьте этого идола туда, откуда он явился…

— Теперь уже слишком поздно, — проскрипело существо, видимо недовольное тем, что на костях не видна дьявольская усмешка, и посмотрело на Петра с таким вниманием, что Саше пришлось выпустить весь запас внутренних сил для того, чтобы уберечь его…

Но в результате все внимание призрака теперь было обращено в его сторону, куда был обращен и неторопливый, осторожный взгляд, напоминающий взгляд змеи. Он чувствовал этот взгляд, чувствовал, как по коже ползли мурашки, как от этого путались и сбивались мысли.

— Драга! — очень резко произнес Ууламетс, а ворон взлетел вверх с пронзительным криком, а затем будто раненый опустился вниз, в то время как Ивешка стояла все на том же месте, теряя одну за одной нити воздушной паутины, уносимой ветром, который словно вырвался из подземелья.

— Испугался? — спросил призрак. — Чувствуешь вину?… Что он наговорил

тебе, дочь моя? Что я просто-напросто бросила тебя? У меня не было выбора.

— Ни чувства меры, ни угрызений совести! — сказал Ууламетс, поднимая свой посох, отгоняя ее прочь. — Ивешка, не верь ничему, что бы ни говорила эта воровка, эта змея…

— Эта твоя мать, — произнес призрак. — Иди ко мне, Ивешка. Я знаю все, что произошло. Мертвые знают все. И они не чувствуют больше боли, не чувствуют обид. И тогда уже никто не сможет в очередной раз причинить тебе никакого вреда…

— Стой на месте! — будто выстрел прозвучали слова Ууламетса, и в воздухе смешалось лед и пламя, отчего он пришел в яростное движение. Некоторое время Саша ничего не мог видеть, его голова безвольно болталась, он потерял внутренний контроль над происходящим, не забывая лишь только про Петра, сознавая лишь то, что Ууламетс был доведен до безумия, а Петр был полностью зависим от него, и если вдруг он потеряет контроль над происходящим, то им никогда не удастся увидеть следующий рассвет…

—… Твоя мать обыкновенная воровка, — ледяным голосом произнес Ууламетс. — Когда ты появилась на свет, она не испытывала к тебе никакого интереса, кроме как желания получить за тебя выкуп…

— Ты врешь! — прошипел призрак. — Он никогда не собирался обзавестись потомством, и в дочери не видел ничего, кроме угрозы для себя, вот почему он отнял ее у меня, вот почему я была вынуждена спасать свою жизнь, вот почему он охранял тебя все эти годы…

Прозвучало столько ненависти и столько боли, что Ивешка неожиданно бросилась к Петру и ухватилась за него, приговаривая:

— Здесь каждый лжец, каждый лжец, а до меня никому нет дела…

— Поэтому ты и взял к себе Кави Черневога, — продолжал призрак, будто поднимая ледяной ветер. — И ты позволил ему влиять на мою дочь. Будь ты проклят за свою ложь и вероломство… Он убил мою дочь, а ты был настолько глуп, чтобы учить его тому, чему ты отказался учить мою дочь. О, я знаю, знаю, что ты никогда не доверял ничему, что разбавлено моей кровью, Илья Ууламетс, и меньше всего тому, что было смешано с твоей. Более же всего ты не хотел, чтобы на нее влияли другие колдуны. К чему ты готовил ее?

— Ты все врешь! — воскликнул Ууламетс. — Убирайся! Отправляйся назад в свою могилу! Возвращайся к своим червям вместе со своей злобой и злым языком, ей незачем дышать твоим ядом, Драга!

— Безнравственная свинья. Я еще увижу тебя мертвым.

— Не забудь взглянуть на себя в тот день! Боже мой, да что же я мог найти в тебе?

— Мне досталось самое худшее от этой сделки, я получила тебя. Бог ты мой, да взгляни на себя, ты, тупоголовый засохший пень. Я сама не знаю, что нашла в тебе.

— И вот это твоя мать, — сказал Ууламетс, выбрасывая руку, и поворачиваясь к призраку плечом. — Это твоя мать, девочка. Боже мой, какое животное…

Он напряг свою волю так неожиданно, и с таким холодным неистовством, что Саша разом растерял все свои силы, чувствуя внутреннее опустошение, но уже через мгновенье, с тяжело бьющимся сердцем, вновь ощутил себя на поляне, где по-прежнему был только один призрак, один-единственный, сотканный из клочков воздушной паутины испуганный призрак, который тут же повернулся и бросился в лес.

— Ивешка! — произнес Ууламетс, все с той же силой, и она замерла на самой опушке леса, продолжая терять с себя легкие шелковистые нити.

— Ивешка! — окликнул ее Петр, и новые облачка паутины взметнулись от порывов ветра, исчезая в темноте.

— Что случилось с моей матерью? — спросила она.

— Не могу даже представить себе, — ответил Ууламетс.

— Так как же она умерла?

— Уверяю тебя, что не знаю. Я не имею к этому никакого отношения.

Ивешка смотрела на него не отрываясь, и в глубине ее темных глаз была лишь ярость.

— Ты не можешь не знать.

— Я не знаю, как это случилось. Она исчезла после того, как пыталась украсть мою книгу, она оставила тебя, что, видимо, было пределом ее материнских возможностей. Ведь она была колдунья. Да, да, несомненно была. Ты, может быть, думаешь, что у нее было сердце? — Он протянул руку, и ворон, взмахнув крыльями, тяжело опустился ему на запястье, прежде чем он успел отпугнуть его. — Ее наверняка находилось у змеи, у одного из тех гадов, которые скрываются в выгребных ямах. Никогда не слушай ее. Она тебя не растила, ты не ее созданье, никогда не была и никогда не будешь. — Он сделал движение рукой в сторону Саши. — Затуши костер и собирай вещи.

— Что? Прямо сейчас? — воскликнул Петр. — Да ведь кругом такая темень, хоть глаз выколи! Один только Бог знает, что поджидает нас здесь за каждым кустом. Ведь мы шли всю прошлую ночь, да и этой ночью фактически так и не спали…

— Ты же хотел что-то делать, — отрезал Ууламетс, пристукивая посохом о землю. — Так вот, теперь шевелись!

Петр почувствовал, как старик упрекнул его: после того как сам провел не одну бессонную ночь, после того как получил столько тяжких потрясений, он все еще был готов продолжать свой путь.

— Черт возьми…

— Попридержи свой язык! — сказал Ууламетс. — Не проклинай ничего и не пытайся называть какие-то имена, а больше всего смотри не ошибись в своем противостоянии волшебству. Я скажу тебе еще раз: ты почти не подвержен его действию, ты не можешь вовремя заметить его присутствие, ты плохо видишь, плохо чувствуешь и тупо воспринимаешь все, что происходит вокруг тебя, но когда что-то понятное тебе, что-то знакомое по материальному миру вдруг накладывает на тебя свои руки, или ты хоть один раз оказываешься в непосредственной близости от колдуна, помни, что ты всегда находишься в смертельной опасности, сынок. Расстояние всегда играет большую роль.

— Не надо… — Но он лишь хотел убедить Ивешку, чтобы она не враждовала со стариком. Он проглотил свое полезное, но горькое лекарство, и сказал спокойно и как можно почтительнее: — А могли бы вы починить порванный парус два-три дня назад?

— Ты! — произнес Ууламетс, выставляя вперед подбородок. — Ты проклятый, надменный и невежественный негодяй, ты, представляющий себя не иначе как пупом земли, ты, тупоумный всезнайка, путающийся под ногами, ты, открытая настежь дверь для любой зловредной помехи, сиди в дыму, пока не начнешь чихать, чертов дурак: иди, помогай нашему врагу, почему ты не идешь? В этом все наше спасенье!

Петр чувствовал, как у него горит лицо: ведь все сказанное было сущей правдой, подумал он, и старик был прав в этом. Старик мог бы и не выговаривать ему этого перед Сашей и Ивешкой, хотя если бы он не выразил своего недовольства, то подвергал бы их опасности.

Но все это не могло остановить тот вопрос, который он собирался задать.

— Но я по-прежнему хочу знать, — сказал Петр, — неужели это самое лучшее, что нам остается делать? Если расстояние так важно в нашей ситуации, то не будет ли для нас более подходящим вернуться на лодку…

— Почему бы тебе не поучить собственную бабушку, как пить сырые яйца?

— Я хотел лишь сказать, что, возможно, я здесь единственный, кто может иметь правильное представление о его образе мыслей, и единственный, кто сомневается в этом мероприятии: я спрашиваю вас, можете ли вы превзойти этого человека? Разве лучший выход для нас поступать именно таким образом?

Ууламетс внимательно смотрел на него, опершись на свой посох, не слишком угрюмо, но чуть сдвинув брови.

— Собирайтесь, — сказал он, и его челюсти захлопнулись, напомнив чем-то черепаху. — Ты думаешь, что я очень грубый, так ведь? И моя дочь считает так же. Но ведь я сейчас просто говорю с вами и объясняю вам словами, словами, что именно я хочу заставить вас делать. А это весьма вежливо с моей стороны, понятно? И это говорит о большом терпенье. Теперь ты понял?

Петр уже вздохнул, чтобы сказать очередную грубость, но, помня наставления, решил, что гордость может постоять и на втором месте, и поэтому сказал, с легким поклоном:

— Понял, — и пошел к одеялам, чтобы начать сборы. Ивешка тут же оказалась на его пути. Он остановился, взглянул на нее и сказал: — Мы собираемся уходить…

Но Ууламетс тотчас же закричал в их сторону:

— Держись подальше от моей дочери!

Поэтому он отошел от нее, запомнив это разбитое горем испуганное лицо, переживая и за себя, и за Сашу, не имея никакого представления о происходящем и не в силах обрести здравый смысл в таком месте, где простая куча старых листьев может попытаться сбежать вместе с твоими вещами, а девушка, которую ты уже едва ли не полюбил, стояла, непрерывно то теряя, то вновь обретая свои черты, и терпела настоящее бедствие от своего отца, единственным доказательством добродетели которого были его собственные спокойно сказанные слова о том, что он не убивал ее мать.

Саша подошел, чтобы помочь ему, и, усевшись на корточки, начал собирать разбросанные горшки и кастрюли.

— А где Малыш? — едва слышно спросил его Петр. — Ты не можешь пожелать, чтобы он вернулся обратно?

— Это…

—… очень глупое желание. Человек в таком окружении очень часто оказывался неправ.

— Опасное, — прошептал Саша, поднимаясь с земли. — Петр, не подходи близко к ней, пожалуйста, не подходи к ней! Я не знаю, я не вполне уверен, но мне не нравится то, что я слышал…

— Ну у меня и компания… — Он ухватил Сашу за плечо, ощущая твердость мускулов как что-то единственно реальное в этом лесу. — Саша, послушай меня, с ней все в порядке, да еще есть ты. Нас здесь будет трое, если мы будем все делать вместе, ведь только Бог знает, что являет ее мать, на самом деле.

Саша взглянул на него так, будто Петр сказал нечто внушающее сильное беспокойство, и крепко сжал его руку.

— Петр, Ууламетс прав, ей нельзя верить, на нее нельзя полагаться…

— Думаю, что еще больше нельзя верить ее отцу, приятель. Я надеюсь, что ты заметил, как он обходился со своим последним учеником. — Петр сложил одеяла и добавил, будто имел все время какую-то постоянную цель: — Так куда же, ради Бога, скажи мне, мы все-таки отправляемся?

— Я не знаю.

— А знаешь, что я думаю? Я думаю, что мы сейчас находимся не так уж и далеко от реки. Мне кажется, что мы просто-напросто сделали большую петлю вдоль берега. Ведь водяной не очень-то ходит по земле. Я думаю, что мы собираемся вверх по реке, и это почти совпадает с тем направлением, которого мы придерживались, когда шли сквозь чащу, если никто из нас не сбился со следа.

— Это вполне может быть, — согласился с ним Саша. Это можно было рассматривать как, в некотором смысле, реабилитацию. Петр нагнулся и связал одеяла, пока Саша собирал мелкие вещи.

— Поторопитесь! — закричал на них Ууламетс.

Петр побормотал, обращаясь к Саше:

— А ты, случаем, не мог убить дворовика?

— Не знаю, — сказал Саша, плотно сжав рот, и в отблесках костра его лицо вовсе не напоминало бывшего конюшего из Воджвода. — Я очень беспокоился о тебе и об Ивешке. Запомнил, что мы обещали друг другу? Ничего не делать без предупреждения?

От этих слов Петр почувствовал какое-то беспокойство. В его душе было уже готово противоположное мнение, которое он держал при себе, пока Саша не заговорил об этом.

— Обещай мне… — Петр едва уже не закончил фразу, добавив «не влиять на меня», но подумал, что, может быть, сейчас это будет очень глупо, и не сказал ничего.

— Петр, — продолжал Саша, — ради Бога, предупреди меня, если ты соберешься что-то сделать. Ну, по крайней мере, доверяй мне. Хорошо?

Петр кивнул, и попытался было объяснить, что он чувствовал к Ивешке, как он чувствовал себя под ее взглядом, что он думал по поводу любви, о которой говорили люди, когда они только и хотели получить власть над кем-то одним, или кто-то один хотел получить эту самую власть над ними, и клялся самому себе, что никогда не будет ни таким вероломным, ни таким глупым. Но, тем не менее, он был. Все ощущалось не так, как он себе представлял. Бывали моменты, когда он испытывал даже головокружение, что вполне могло быть проявлением власти русалки над ним. И тогда все, во что он едва верил, могло оказаться самой настоящей правдой…

Он пытался рассказать Саше именно это.

Но в итоге смог лишь сказать:

— Я попытаюсь. Клянусь, я буду по крайней мере стараться…

Ему удалось пробормотать это прежде, чем Ууламетс в очередной раз закричал им, чтобы они шевелились, и Саша опрометью бросился тушить костер.