Русалка

29

Не останавливаясь на поиски пищи, не отдыхая с самой середины дня, только сделав случайный глоток воды из ручья, чтобы смочить пересохшее от тяжелого дыханья горло, он шел вперед и вперед, чувствуя, как слабее и слабее становится ощущение присутствия Ивешки. И он не мог понять, почему: то ли от расстояния, то ли от того, что сила ее начинает иссякать, то ли здесь была какая-то другая причина. И он наблюдал за приближением ночи с возрастающим мрачным предчувствием.

— Вешка, — еле слышно позвал он ее, — Вешка, ведь, на самом деле, ты не хочешь бросить меня здесь…

Возможно ему не удалось сделать это так, как он мог. А возможно, ни у кого из них никогда и не было никаких шансов с самого начала…

Однако это опять были вторичные мысли, которые следовало отбросить. Нет, сказал он сам себе, нет, нет и нет.

С наступлением темноты должны будут вернуться и призраки. А она намеревалась продолжать путь.

— Вешка, будь ты проклята!

Но по-прежнему было только лишь это слабое затухающее ощущение присутствия ее где-то впереди, будто под действием волшебства она уносилась от него, оставляя ему единственное направление — берег ручья.

Нет, в очередной раз сказал он себе. Это всего лишь еще один обман: это или Ивешка, или Черневог пытаются обескуражить его. Но он знал так же и то, что должен идти, идти не останавливаясь вдоль берега ручья, потому что был уверен: у нее есть сердце, даже если оно и находится у Черневога.

— Ивешка! — закричал он, и почувствовал, каким хриплым был его голос. — Наступает ночь! И что же ты собираешься делать? Хочешь оставить меня с этими разбойниками?

Он застыл на мгновенье, будто не мог вспомнить, куда следует направить свои ноги или в каком направлении они только что были направлены.

Затем вновь пришел в себя и с большим трудом смог вспомнить, почему находился здесь, в этом лесу, но где именно, и в каком направлении ему следовало идти, этого он не знал.

— Вешка!

Она только что была, вон там, а теперь вновь исчезла. Он же подумал… он подумал, что это и было то самое направление, в котором только что шел. И тогда он пошел, время от времени посасывая тыльную сторону ладони и раздумывая над тем, что само по себе это было угрожающим признаком.

— Вешка, — позвал он в отчаянии. В темнеющем лесу его голос прозвучал особенно слабо и одиноко, а боль в руке стала сильнее. — Вешка, ради Бога, сделай хоть что-нибудь. Я не переношу змей, Вешка, я, на самом деле, не переношу их…

Затем он почувствовал внутренний толчок, вынуждавший его остановиться и взглянуть налево. Встав ногами на огромный выпирающий из земли корень и ухватившись руками за согнутую ветку, он замер, с опасениями глядя на затененную деревьями воду.

— Это ты? — спросил он.

Он чувствовал, что это было. Он вновь ощущал слева легкое притягивающее напряжение, тогда как прямо перед собой не ощущал ничего.

— Вешка?

Она явно хотела, чтобы он спустился вниз, к самой воде.

— Разве ты не можешь, — спросил он, — хоть как-то показать мне, что это все-таки ты?

«Иди сюда», вот все, что он почувствовал в ответ. Он нащупал свой меч, продолжая думать о змеях, и наконец услышал, как она, хотя, скорее всего, это вообще не было похоже на звук голоса, заговорила:

— Петр, Петр, ты должен прислушиваться к моим словам, а не к моим желаниям. А теперь, уходи, возвращайся, уже слишком поздно… ах, Боже мой, тебе следовало бы оставаться с моим отцом…

Она притягивала, словно диковинная редкость. Нет, говорила она, но в тот же самый момент напряжение, исходящее от нее, постоянно повторяло: да. И от этого ему еще сильнее хотелось увидеть ее, так что он был готов спуститься вниз, к самому краю…

— Только… покажись мне хоть раз, — сказал он, продолжая стоять на месте. Он вдруг почувствовал холод и слабую дрожь во всем теле, а руки и ноги отказывались слушаться его. — Прямо оттуда, Вешка. Иначе как я поверю тебе.

— Не смотри на меня! Уходи! Пожалуйста, прошу тебя!

Что-то было с ней неладно, и он знал, что бы это могло быть. Сейчас он даже не представлял, что он должен был увидеть, если вообще можно было еще хоть что-то увидеть, кроме как нечто, похожее на то, что однажды было рядом с Ууламетсом: кости да речную траву…

— Вешка, я помогу тебе…

— Нет!

— Но послушай меня. — Дрожь усиливалась и охватывала одну ногу за другой. — Ты направляешься к Черневогу. Туда же иду и я. Но если ты так быстро многое забываешь, тебе не много удастся добиться. Ни твоему отцу, ни Саше. Зато у меня есть вот это… — Он дотронулся до своего меча.

— Он не поможет!

— Все окажется бесполезным, если не пытаться им воспользоваться. Сейчас я спущусь вниз. Тебя устраивает это?

Ответа он не услышал. Дрожь иногда прерывалась, затем вновь возникала.

— Вешка?

— Я должна умереть. Я должна умереть. Я наверняка постараюсь умереть, Петр, если не смогу чего-нибудь добиться! Не приближайся ко мне!

— Тебе лучше следовало бы прийти в себя, — сказал он, пытаясь подойти к берегу. Он по-прежнему держался рукой за ветку, чтобы сохранить равновесие, когда вглядывался вниз, в окаймленную камышом воду.

Легкий туман стелился над поверхностью ручья, такой легкий и слабый, что кружился в устремленном вверх, похожем на водоворот, вихре, состоящем из множества прозрачных нитей, которые сплетались между собой в очертания Ивешки, которая, будто желая остановить его, поднимала вверх прозрачные нити рук, тянущиеся в его сторону и тающие в прозрачном воздухе. Ему казалось, что все его существо, часть за частью, точно так же устремляется к ней, и больше всего на свете ему хотелось приблизиться к ней хотя бы еще на один шаг.

— Тебе не справиться ним, — сказал он, — без меня. Обыкновенный дурак и меч, Вешка, каждый из которых достаточно тяжело поддается волшебству. Разве не так?

Ему уже ничего не хотелось делать с Черневогом, он не хотел ничего, кроме как только быть поближе к ней, и ничего не желал, кроме нее. Но он упорно продолжал держаться руками за свисающую между ними ветку, будто это был последний барьер, на который он мог положиться, и сказал, когда прозрачные потоки, срывающиеся с ее рук, стали касаться его, и от этого прикосновенья слабые толчки распространялись вдоль его рук и спины:

— Вешка, бери столько, сколько тебе нужно, столько, сколько нужно, пока ты сможешь остановиться…

Потоки едва видимых нитей все сильнее и сильнее охватывали его, легкие сотрясения пронизывали все его тело от головы до ног, вызывая волнение сердца, которое билось все чаще и чаще, пока эти внешние толчки не перегнали его ритм, и оно замедлилось, перетрудившись. Прикосновение невидимых дрожащих потоков наполнило его своим напряжением, заставляя пережить самое сильное ощущение, какое ему хоть когда-нибудь приходилось испытывать, и которое, если бы вдруг прервалось в этот момент, казалось, уже никогда бы не вернулось назад…

Все окружающее приобрело мерцающий мягкий цвет, невыразительный, словно при зимнем освещении, который становился все более и более зеленым, словно перед взором Петра раскинулся прозрачный, но с зеленоватым оттенком занавес.

Зеленого цвета, напоминающего первые весенние листья, свет, свет, лился теперь сквозь него, не вызывая ни боли, ни каких-то других ощущений…

Солнце только зашло, а леденящие прикосновения призраков уже начали окружать их беспорядочным хороводом, сопровождаемым злобным шепотом, предупреждающим об опасности.

— Мы знаем, где он… — прошипел один из них около сашиного уха. — Но уже слишком поздно, вам не найти его…

Другой вторил ему:

— Надвигается ночь…

— Слишком поздно, теперь слишком поздно…

— Учитель Ууламетс! — сказал Саша, пробираясь между торчащих из земли корней и низко свисающих веток. Он удержал равновесие, когда кувшин едва не свалился с его плеча. Он вовремя ухватил его, прижимая к стволу, в тот самый момент, когда уже ухватился рукой за рукав Ууламетса. — Учитель Ууламетс, сделайте что-нибудь!

Старик нахмурился, взглянув на него и пожевал губу.

— Если они уже вместе… — Голос Ууламетса на мгновенье унесся куда-то в сторону, когда он взглянул на ручей и повернул голову обратно. — Водяной, — сказал он. — Вот проклятое созданье.

Саша вздрогнул, когда на него в очередной раз пахнуло холодом, а назойливый голос прошептал:

— Слишком поздно, слишком поздно, она уже нашла его…

Тогда он уткнул лицо в ладони и собрав всю свою волю, пожелал, отбросив все лишнее, спасения Петру, но даже и сейчас у него не обошлось без сомнений: а разве быть мертвым не означает спастись?

— Боже, — воскликнул он и опустился на землю, прямо на том месте, где стоял, теряя уверенность в Ууламетсе, в себе и в надежде на то, что можно рассчитывать на чью-то помощь.

От этого он еще больше разуверился в собственных силах, чувствуя лишь, что все кончилось, рухнули все надежды, и Петра ему не спасти…

Но он не прекращал своих желаний… продолжая поддерживать их всем своим сердцем, в котором все еще теплилась надежда.

А открыв глаза, он увидел, как из темноты на него уставилась еще пара глаз, пара глаз, принадлежавших пушистому черному шару.

— Малыш! — воскликнул он. — Найди Петра!

Малыш тут же вновь исчез, столь же быстро, как мелькнула Сашина мысль.

А Саша опустил голову в ладони во второй раз, желая изо всех сил, чтобы Малыш помог Петру, и опять не был уверен в том, что он сможет сделать это против воли Ивешки.

Это ведь ее собака, вспомнил он слова Петра.

Ууламетс же не предложил ничего другого, желая только лишь одного, как был уверен Саша, чтобы выжила его дочь.

То, на чем он лежал, неожиданно толкнуло его, и это было первое ощущение, которое воспринял Петр: он лежал в кустах, возможно свалился туда, но очень смутно помнил об этом. Он припомнил Ивешку и тут же решил, что все его самые безумные надежды подтвердились: она забрала у него вполне достаточно сил, прежде чем остановилась, оставив его отдыхать. Слава Богу, что он, теряя сознание, не свалился при этом в воду.

Пора идти, решил он и попытался встать, задержав свой взгляд на чем-то темном, вызвавшим в нем тревогу, слишком темном, чтобы это могло быть Ивешкой…

Дерево, решил он, и тут же почувствовал боль в сердце, как только повнимательней взглянул на него.

Оно склонилось над ним, а ветки, на которых он лежал, начали двигаться, явно приближая его к смотревшим на него глазам.

— Тебе пора просыпаться, глупый человек.

Его сердце дернулось, он ощутил приступ боли и подумал вслух:

— Ивешка! Где Ивешка?

— Я здесь, — сказала она, и тут же появилась, наклонившись над ним, беспокойная и красивая.

— Боже, — пробормотал он и взглянул мимо нее на лешего, который удерживал его. — Вьюн? Это ты?

Серьезные глаза, уставившиеся на него, моргнули. Теперь и второе дерево нагнулось пониже, почти сравнявшись с ним. Он видел перед собой только странное существо, покрытое чешуей из мха и шелушащейся коры, отчего чувствовал себя далеко не уверенно.

— Убить его, — сказал первый, а Ивешка закричала: — Нет, здесь нет его вины!

— Нет, это не Вьюн, — пробормотал Петр и попытался набрать воздуху, чтобы закричать, как только ветки сомкнулись над ним, перевязывая ему руки и ноги: — Вьюн наш друг! Он разрешил нам находиться здесь!

— Разреши-и-и-л, — словно треснувшая ветка сказал третий леший.

— Убить его, — сказал первый. — Лучше умереть, чем кормить вот это созданье. — Он протянул суковатую руку и ухватил ею Петра. Ивешка закричала. Петр вздрогнул от боли и попытался высвободиться, но все новые и новые сучки вцеплялись в него, пока это ужасное покрытое мхом страшилище крутило и вертело ему руки, уставившись на него одним затянутым паутиной глазом. — Клянусь, я переломаю ему кости, перетру их и выброшу вон…

— Отпусти его! — закричала Ивешка. — Пожалуйста, отпусти его! Ведь все это сделала я, а не он.

— Но мой лес мертв! — сказал первый леший, скосив на нее свой глаз. — А где мне еще искать виновного? Давайте его мне!

Сучки сжались с новой силой.

— Нет, нет, подождите, — сказал Петр, пытаясь успокоить бьющееся сердце. Сейчас вся надежда была на его сообразительность. — Подождите! Здесь где-то есть леший по имени Вьюн… Боже мой, но это же очень больно, черт побери!

— Помягче, — сказал второй, и занавес из сучков, покрывавший его с другой стороны, чуть сдвинулся, в то время как первый продолжал висеть над ним. — Мисай, помягче.

— Помягче с этим выродком? — сказал первый леший, но тем не менее его объятия чуть ослабли, а сучки даже раздвинулись, так что Петр мог свободно лежать, подумывая о том, что если у них и был единственный шанс сбежать отсюда, так это в том случае, если Ивешка пожелает этого, истратив для этого все, что у нее еще осталось. Леший толкнул его в грудь, прошелся по нему еще раз тонкими пальцами-ветками, и остановил свои подрагивающие пальцы между своими безумными глазами и его лицом. Они продолжали покачиваться, а большие глаза моргали. — Вьюн, говоришь? Вьюн самонадеянный выскочка, Вьюн сумасшедший…

— Мы не собирались разорять ваш лес, — сказал Петр, — мы пришли сюда только затем, чтобы забрать кое-что, принадлежащее ей, у колдуна, который украл это.

— У Черневога, — мрачно сказал леший. — Это как раз то, о чем говорил Вьюн.

— Вы говорили с ним…

— Я и сейчас говорю с ним, мы всегда говорим с ним, маленький глухой человек, так, как всегда разговаривают деревья, разве ты не слышишь?

Но ничего не было слышно, кроме шелеста листьев. В установившейся тишине Петр старался совсем не двигаться, а лишь подрагивал от напряжения.

— Тебе нужен Черневог, — сказал леший. — Звучит весьма тщеславно. А знаешь ли ты его?

— Она знает его, — сказал Петр, а Ивешка обвила свои холодные мягкие руки вокруг его шеи, откинула его волосы и поцеловала его в висок.

— Я знаю его, — сказала она, обращаясь к лешим. — А Петр просто большой дурак. Пожалуйста, подержите его здесь еще.

— Нет! — возразил он. — Только не это!

— Вьюн тоже не советовал, — сказал один из леших. А чешуйчатый Мисай принялся было опять за свое:

— Я никогда не чувствовал жалости к человеку…

В этот момент что-то залаяло на них, где-то далеко внизу. И тут же послышалось шипенье. Петр слегка повернул свою голову, чтобы взглянуть вниз, на землю, и испугался, увидев, как далеко она была.

— Дворовик, — сказал кто-то из леших. — Кто бы мог подумать?

— Малыш? — спросил Петр, чтобы убедиться, и почувствовал, как ослабли удерживающие его сучки.

Когда же он сообразил, на какой высоте находился, то в панике вцепился в суковатые пальцы лешего обеими руками.

Мисай издал громкий звук, что могло означать все что угодно, даже гнев, ухватил его обеими руками и сказал, приблизив к нему свое лицо:

— Ну, будь здоров. Однако наша помощь распространяется только до си. Если бы наша сила была достаточной, чтобы достать и до его леса, Черневог не прожил бы и часа.

— Он не прожил бы, — сказал другой. — Но там, где он сейчас, туда не доходит наша сила. Мы позаботимся о тебе, насколько это возможно. Мы одолжим тебе нашей силы, но только, боюсь, она быстро иссякнет.

— Вьюн говорит, — сказал Мисай, — чтобы тебя проводили к Черневогу.