Русло реки - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Эмили Б. Мартин (ч. 6)

Многие люди забывали, что молния могла ударить, даже если ты был далеко от центра бури.

— Мне сказали, тебя зовут Ларк, — сказала она.

Я попыталась сглотнуть, горло пересохло.

— Да, мэм.

— Меня зовут Мона Аластейр. — сказала она. — Но ты ведь уже это знала?

— Да, мэм.

Она кивнула на мои руки.

— Кто это?

— Крыс. Моя собака.

— Как думаешь, он пойдет ко мне?

Я посмотрела на него в моих руках, его большие уши были подняты.

— Возможно, если вы присядете, — сказала я.

Она подвинула стул к камину и опустилась на него. Она вытянула руку.

— Сюда, Крыс.

Он склонил голову, глядя на ее пустую ладонь.

— Он думает, что вы дадите ему еду, — сказала я.

Она отломила уголок кукурузного печенья на подносе и протянула ему.

— Сюда, Крыс.

Он заерзал в моих руках, и я с неохотой отпустила его. Он подбежал и понюхал ее ладонь. Она замерла, пока он ел печенье с его ладони. Она погладила его голову, и он плюхнулся рядом с ней, с надеждой посмотрел на столик.

— Хороший пес, — сказала она.

— Он понимает, когда у Верана начнется припадок, — быстро сказала я, ощущая себя глупо, ведь защищала своего койота перед ней. — Он начинает шуметь, и Веран знает, что нужно присесть.

Ее идеальные брови приподнялись.

— Да? — она посмотрела на пса, почесала его. — Восхитительно… и полезно. У тебя умный пес.

Он лениво закрыл глаза. Я шагнула ближе.

Она посмотрела на меня. Ее лицо было узким и гладким, лишь немного морщин возраста было у рта и между бровей. Веснушки усеивали ее щеки и нос, как у меня и Элоиз.

— Я рада, что твои дреды на месте, — сказала она. — Ты ненавидела распущенные волосы, как у Элоиз. Когда ты увидела сенатора Фонтенота, ты заявила, что и себе такие хочешь.

От ее слов я поняла, что все еще была в шляпе — это точно было грубо. Я быстро сняла ее и сжала поля.

— Так это… вы начали делать их? — спросила я. Вопрос ощущался странно.

— Нет, у меня не было навыков. Я отвела тебя к мадам Бинош в Лилу, и она начала их и научила меня, как заботиться о них, — что-то мелькнуло в ее глазах. — Но у меня не было шанса тренироваться. Это было за неделю до саммита в Матарики.

Там я пропала.

Не понимая этого, я добралась до края короткого дивана у стола. Крыс нюхал поднос. Королева отщипнула еще кусочек печенья для него. Я медленно опустилась на краешек дивана, кофейный столик разделял нас.

— Ты помнишь что-то о том дне? — спросила королева.

— Нет, мэм.

— Ни лица, ни корабля?

— Нет.

— Ты помнишь что-то из раннего? — ее голос, как и лицо, был нечитаемым. Не печальным, не злым, почти без эмоций.

— Только… мелочи, — сказала я. — Я даже не знаю, воспоминания ли это…

— Например?

— Кофе, — тут же сказала я, хотя было глупо начинать с этого. — С корицей.

Уголок ее губ чуть дрогнул.

— Ро всегда такое пил.

— Вы не пьете кофе, — сказала я, не думая. Я не знала, почему вспомнила это, почему это пришло ко мне сейчас — что он пил кофе, а она — чай.

— Не пью, — сказала она, и мы обе посмотрели на поднос. Край металлического ситечка для чая выглядывал из-под крышки чайника.

Она сложила ладони на коленях.

— Что еще ты помнишь?

— Думаю… водопады. Воду в общем. Много воды.

— Это озеро Люмен и Сиприян. У тебя было много воды в ранние годы.

— И… несколько имен, — сказала я. — Они ощущаются знакомо. Кольм и… Джемма.

— Да?

— Я назвала свою лошадь Джемой, — выпалила я. — Не знаю, почему.

Она слабо улыбнулась.

— Уверена, она будет рада это услышать.

Я стала улыбаться, так же почти незаметно, как она, но быстро сжала губы. Все шло слишком хорошо и быстро. Это было нереально. Нужно было замедлить это, осторожно остановить ее.

Я кашлянула.

— Кхм, есть еще кое-что. Вам нужно кое-что знать обо мне, пока вы… не привяжетесь.

Она приподняла брови.

— О?

— Просто… я была разбойницей, знаете?

— Слышала, да.

— На мою голову была назначена цена.

— И у тебя была репутация, если не ошибаюсь, — сказала она.

— Нет. Да. То есть… вы правы. И… — я посмотрела на ее ладони, гладкую светлую кожу. — У меня есть татуировки. Много.

— Какие?

— Мои меч и щит. Река. Жаворонок. Поющий койот. Солнце, — я повернула запястья. — Эти слова.

— Что там говорится?

— Сила и упрямство.

Она тихо хмыкнула, приподняла голову.

— Хорошие слова.

Я быстро продолжила:

— И я не верю в Свет.

Она кивнула.

— Как и я.

Это меня сбило с толку, и я перешла к важному:

— Я делала то, что многие посчитали бы… спорным. Неправильным чаще всего, — я заставила себя поднять голову под стать ей. — И я не сожалею.

Она выдержала мой взгляд.

— У нас с тобой больше общего, чем ты думаешь.

— Просто… вы слышали, как я напала на карету Кольма?

— Он рассказал мне, да.

— Его была не единственной. И я обокрала много складов. О, и я работала какое-то время воровкой скота.

— Что ты ожидаешь, Ларк? — спросила она тем же ровным голосом, что и до этого. — Думаешь, ты скажешь то, что расстроит меня, и я умчусь и оставлю тебя? Откажусь от того, кто ты?

Да, этого я и ожидала.

Я заерзала на краю дивана.

— Я просто хочу, чтобы вы знали, с кем имеете дело. Я не как Элоиз.

— Ты никогда не была как Элоиз, — сказала она.

Между нами повисло молчание. Крыс опустил голову на лапы, одно ухо отвел назад.

Королева Мона тихо выдохнула. Часть напряжения пропала из ее плеч. Она склонилась и взяла с подноса чашку чая.

— Тебе говорили об обстоятельствах твоего рождения? — спросила она, наполняя чашку горячим чаем.

Я сжала край шляпы.

— Нет.

— Я была больна. У меня было два выкидыша до вас двоих, и когда лекари поняли, что я ношу близнецов, никто не надеялся, что они выживут. У меня были все документы готовы, чтобы передать трон моему младшему брату, Арлену, — она изящно сделала глоток из горячей чашки. — Ро был комком нервов. Он горевал по двум малышам, которых мы потеряли, но перспектива потерять нас троих была мучительной для него.

Она опустила чашку на блюдце с едва слышным стуком.

— Детали родов не важны — как многие матери, я помню об этом мало. Они длились часами, и мое здоровье уже было слабым, но вы обе родились живыми, и я смогла выжить. Но ярче всего я помню о той ночи, что ты кричала.

— Я была ребенком, — сказала я, заинтригованная.

— Да, — сказала она. — Худым, красным ребенком, рожденным раньше времени, похожим на свою сестру. Но ты плакала. Она — нет. Свет, ты плакала часами. Элоиз была тихой, как ночь. Я не слышала ничего ужаснее той нехватки звука. Ни писка от крохотного больного малыша. Лекари, конечно, напали на нее. Они перепробовали все. Ро и Элламэй помогали им. Они стучали по ее ножкам, очистили ее воздушные пути, массировали ее тело, щипали, тыкали, делали все, чтобы она ответила. А ты лежала в моих руках и визжала, как поросенок. А я лежала, едва держась за сознание, думала, что ты была воплощением здоровья — глубокое дыхание, красное лицо, сила крика. Ты была сильной.

Я сжимала край шляпы так сильно, что костяшки онемели. Я попыталась ослабить хватку. Королева Мона крутила чашку, задумчиво глядя на нее.

— Элоиз спасли, ясное дело, но те несколько часов ваших жизней были опасными. Я была больна, моего молока вам не хватало. Элоиз пила только у меня, и только если я держала ее особым образом, если Ро протирал ее влажной тканью, чтобы она не уснула. Ты не перебирала. У тебя была няня с рождения, Элоиз была со мной. Позже у Элоиз месяцами были колики, она плакала днями и ночами, а тебе хватало лежать и смотреть на фигурки над кроваткой. Ее нянчили, качали, с ней ворковали семья и няни, а ты бормотала с маленькой перламутровой рыбкой над твоей колыбелью. Элоиз не могла научиться спать ночью. Ты спала как камень. И ее кроватка стояла у нашей кровати, чтобы я могла успокаивать ее, не вставая, каждые два часа. Твоя была в углу, а потом в отдельной комнате, чтобы ее плач не будил тебя.

Она взмахнула ладонью.

— Это продолжалось. Пять лет продолжалось. Элоиз пугалась громких звуков. Ты научилась выбираться из кроватки, чтобы посмотреть, что там шумело. Элоиз боялась воды. Ты попыталась заползти в нее, когда тебе и семи месяцев не было. Элоиз было плохо от всего — моллюски, клубника, козье молоко. Ты ела все. Представь, к каким противоречиям это вело. Это было заметной проблемой.

Она сделала большой глоток из чашки.

— Ро было сложно понять, как заботиться о вас обеих. Он из братьев-тройняшек. Элоиз названа в честь одного из них, который был к нему ближе всего. Но он и его третий брат не ладили, и он всегда жалел об этом. И переживал, что так будет с вами. Вы сильно отличались. И он пытался осыпать вас обеих теплом, это он умеет. Элоиз принимала это, как пчела — мед. О, она обожает отца. И ты любила его, но у тебя были и важные дела. Свои миссии. Ты вырывалась из его объятий, пока Элоиз прижималась к нему. Ты приходила ко мне, Ларк. Ты знала, что я не буду дуть на твой животик в момент затишья. Ты знала, что я не буду тискать тебя за щеки, когда ты пыталась со мной говорить. Я иначе проявляла любовь к тебе. Для Элоиз со мной было не так весело, как с вашим отцом. Для тебя я была стабильной и предсказуемой. Тебе это нравилось.

Без предупреждения пыль поднялась к моему горлу и носу, жалила глаза. Я поняла, что смотрела на скол на краю столика несколько минут, но не могла оторвать взгляд. Все в голове снова было мутным, кружилось, как обломки в бурю. Молчание снова затянулось. Чашка звякнула об блюдце.

— Ты знаешь, как создается жемчуг, Ларк?

Я не знала, почему она это спрашивала. Я перевела взгляд с кофейного столика на ее ладони, держащие блюдце — выше я не могла посмотреть. У нее было два кольца, по одному на каждой руке. Левое было с большой белой жемчужиной среди золотых завитков. Наверное, ее обручальное кольцо. На правой была печать из перламутра.

— Начинается это с раны, — сказала она, когда я не ответила. — Может, немного песка попадает в ракушку. Может, ее кто-то задевает, оставляя порез. Чтобы защититься, она строит слой за слоем перламутра. Такое случилось с Ро и Элоиз, когда ты пропала. Произошедшее с тобой разбило твоего отца, Ларк. Он все глубоко ощущает. Третий брат, с которым он не ладил… когда он умер, Ро горевал по нему, как по лучшему другу. Это его натура. И он любил тебя куда больше, чем любил Лиля.

Она увидела, что я разглядывала ее ладони, повернула обручальное кольцо, чтобы мне было лучше видно.

— Чтобы защититься, он сделал жемчужину. Элоиз — жемчужина его сердца, и она всегда такой будет. Он питал ее всю ее жизнь, укутывал ее любовью. О, он давал ей жить достаточно, чтобы она могла действовать сама, и хорошо — она когда-то будет хорошей королевой. Но она — его, а он — ее, так всегда было.

Снова стало тихо. Она допила чай и опустила блюдце на столик. Она снова сложила ладони на коленях.

— Ларк, — сказала она. — Можно я расскажу тебе то, что еще никому не рассказывала?

Нет, нет, нет, нельзя. Я подумала о том, как попадала в вихри с песком, задерживала дыхание, пока ветер хлестал, и я снова будто попала в такой.

— Ни мужу, ни Элоиз, ни моим братьями или близким друзьям, — продолжила она, пока я смотрела на ее красивые ногти. — Потому что это стыдная мысль, Ларк. Такой мысли не должно быть у матери, и я ненавижу себя за это.

Я опустила взгляд на пол между своих ног.

— Но ты можешь представить, если бы в тот день в Матарики забрали ее, а не тебя? Нежную чувствительную Элоиз, которая, несмотря на ответственность единственной наследницы, находит способ быть щедрой и доброй со всеми, без изъяна. Милая и нежная Элоиз. Что случилось бы с ней? Что случилось бы с Ро? Тот день и следующие были худшими в моей жизни, Ларк, а у меня уже хватало плохих дней, — сказала она. — С тех пор во мне была дыра, которую ничто не могло заполнить — ни моя вторая дочь, ни муж. Я не буду говорить, что это того стоило в конце, потому что это не так. Я бы убила того, кто тебя забрал без — как ты и говорила — сожалений. Но я сижу и смотрю на тебя, Ларк, и вижу, кем ты стала, вижу победу. Ты сильная. Ты умелая. Ты боролась и победила. И мне не важно, ненавидишь ли ты меня за то, что с тобой случилось — ты имеешь на это право — пока я вижу то, что передо мной. Я потрясена и невероятно рада, но я и оказалась права. Все это время я знала, где бы ты ни была, что бы с тобой ни случилось, ты одолеешь это. Так и получилось.

Я выронила шляпу. Я не хотела, но руки не слушались. Ничто не слушалось. Горло сдавило, из носа текло, и глаза — проклятые глаза! Я вытерла нос рукавом.

— Ты можешь плакать, — тихо сказала она.

— Ненавижу плакать.

— Как и я, — сказала она. — Но порой мы должны.

Я зажмурилась, опустила голову и сжала кулаки. Слезы покатились раньше, чем я смогла остановить их, упали двумя большими каплями на мою оброненную шляпу. Как только они начались, они не могли остановиться. Я прижала кулак к переносице, дыхание застревало глубоко в груди. Зашуршала ткань, и подушка прогнулась рядом со мной. Ее нежные пальцы сжали другой мой кулак. Она склонилась, и ее лоб прижался к моему виску, а потом она поцеловала меня туда же, куда двух других. Я слышала ее неровное дыхание, знала, что и она плакала.

Мы плакали несколько минут. Сидели, прижавшись друг к другу, на диване, ее лоб возле моего, мои слезы текли по моим сжатым пальцам. К моему удивлению, пока я плакала, мне становилось все лучше. Я не ожидала этого, что с каждым сдавленным выдохом буду будто убирать что-то гадкое из груди. Всю ту пыль. Мои кулаки медленно разжались, и она смогла сжать мои пальцы своими, ее большой палец погладил мою ладонь, татуировку солнца.

Когда мои слезы замедлились до прерывистого дыхания, ее тоже утихли, и она поцеловала меня в лоб еще раз. Я медленно посмотрела ей в глаза. Вблизи я видела маленькие перемены и тени эмоций на ее лице, которое издалека казалось каменным — не открытое горе посла, нечто такое же настоящее, но менее пугающее своей силой. Что-то тише. Что-то теплое, успокаивающее.

То, что я помнила в глубинах души.

Я не знала, стоило ли что-то говорить, а не просто смотреть, но всплывшие слова казались чужими и неловкими. Она не ждала слов, просто смотрела мне в глаза, ее большой палец гладил мою щеку. Я моргнула, еще две слезы покатились, и она вытащила из кармана белый платок, вышитый маленькими растениями.

Я отмахнулась, пытаясь вытереть щеки ладонью.

— Я… такая грязная, что испорчу его.

— Вышивка — моя нервная привычка, — серьезно сказала она. — У всех моих друзей и семьи много вышитых платков, — она вытащила из другого кармана еще платок, такой же, как первый.

Я робко взяла тот, который она протянула. Вблизи я поняла, что вышиты были камыши — символ озера Люмен. Камыши много раз спасали меня. Я вытерла свое лицо уголком. Да, я оставила грязь на платке.

— Мне нужно помыться, — буркнула я.

— И мне, — согласилась она. — Но сейчас будет правильно впустить твоего отца и сестру. Ро уже, наверное, бьется головой об стену. Помни мои слова и попытайся увидеть все с его стороны. Его сердце открыто, и то, что он еще не ворвался сюда и не стал рыдать из-за тебя, означает, что он проявляет большую сдержанность, чем я ожидала от него. Будь с ним помягче.

Я вдохнула и кивнула.

— Хорошо.

Она взглянула на дверь.

— Но еще кое-что, пока он не вошел, — она повернулась ко мне. — Я должна упомянуть, Ларк, что ты старше Элоиз. Ты родилась первой, и это технически делает тебя первой в очереди на трон озера Люмен.

Паника поднялась в моей груди в месте, которое освободили слезы. Она быстро подняла руку.

— Я просто хочу, чтобы ты знала. Решение не нужно принимать сейчас. Я уже не раз переписывала законы о наследии, и я могу сделать это снова. Элоиз всю жизнь готовили к роли королевы, она могла бы забрать корону завтра, если бы так сложились обстоятельства. Но я хотела, чтобы ты знала, что официально место твое по праву рождения.

— Я этого не хочу, — быстро сказала я.

— Не страшно, — ответила она. — И я хочу, чтобы ты понимала, что ты не обязана покидать Алькоро, если не хочешь. Мы все отчаянно хотим, чтобы ты была с нами, конечно, но решать тебе. Если хочешь жить тут, ты не обязана уезжать в Сиприян или озеро Люмен. Я не хочу, чтобы ты ощущала давление.

— Я думала, тебе не нравился Алькоро, — сказала я и прикусила язык.

— Это неплохое место, — сдержанно сказала она, окинув взглядом кабинет Кольма. — Из того, что я видела. Мне пора отпустить кое-что из прошлого и свое упрямство. Но не важно сейчас, что мне нравится. Куда важнее, что предпочитаешь ты. Если выберешь остаться, это будет первый из множества визитов.

Я теребила платок.

— Там… на озере Люмен есть место для меня? К-комната или что-то еще?

Она кивнула, без тени изумления, хотя вопрос точно был глупым.

— О, да. Для тебя всегда было место на озере Люмен.

— Думаю, я хотела бы вернуться… хотя бы посмотреть, как там, — сказала я. — А потом уже решить?

— Хорошая идея.

— Я пока не знаю, что буду там делать, — призналась я. — Я не знаю, в чем я хороша.

— Если позволишь быть честной с тобой, Ларк, я сама не знаю, в чем ты хороша, — сказала она с ноткой иронии. — Хотя ты точно многое умеешь, ты можешь лежать на берегу и бросать камни в уток весь день, и я лично изгоню любого, кто возмутится.

Сдавленный смех сорвался с моих губ. Крыс вильнул хвостом на полу. Королева убрала пальцами последние слезы с моих щек, а потом встала с дивана.

Она повернулась к двери, и что-то еще всплыло в моей голове. Моя ладонь коснулась ее рукава.

— Эм.

Она повернулась.

— Да?

— Как… как мне тебя называть?

— А как тебе удобно?

Я подумала, теребя платок.

— Мона? — наконец, сказала я.

— Хорошо, тогда Мона.

— А…? — я беспомощно указала на дверь.

— Тут уже сложнее. Элоиз зовет его папа. Я знаю, что он был бы счастлив, услышав такое от тебя, но он может подождать.

Я кивнула и отклонилась. Она сжала мое плечо, снова повернулась к двери. Я успела почесать Крыса за ушами, прижалась лбом к его лбу. Он растерянно фыркнул. Дверь открылась, и Мона заговорила с группой в соседней комнате. Я выдохнула сквозь зубы и встала.

Элоиз вошла впервой, Ро — за ней. Он двигался медленно, утомленно, без той напряженности, что была раньше. Я дважды подвела его, сначала убежав в Пасуле, потом отпрянув в комнате. Мона закрыла за ними дверь.

— Спасибо, что дали нам время, — сказала она. — Ро, прошу, зови Ларк по ее имени, а не Мойрой.

Он издал звук горлом, не сводя с меня взгляда. Я сглотнула и вытерла влажные ладони об штаны.

— Я, кхм… — начала я. — Простите, что убежала, бросила вас в Пасуле. Я… не знала, что думать. Я запаниковала. Простите, что расстроила.

Я поняла, что не знала, как начать объятия. Я протянула руку, словно ждала рукопожатие. Он посмотрел на мою ладонь, подошел и сжал ее обеими руками. Но он сдерживался, пустота оставалась между нами.

— Ты, кхм, можешь меня обнять, — неловко сказала я. — Но я грязная, так что…

Он шагнул вперед, сжимая мою ладонь, и обвил меня руками, прижался лицом к моим волосам. Одна рука прижалась к моей спине. Другую ладонь он прижал к моему затылку, словно держал ребенка.

Так и было, родитель обнимал ребенка.

— О, моя дорогая девочка, — прошептал он. — Моя милая девочка.

Я думала, что слезы кончились, но нос снова заложило, хотя я ощущала запах кофе и корицы. Элоиз прижала ладони к щекам за ним, ее глаза блестели. Мона повернулась и обняла ее, гладила ее волосы. Они не виделись. Впервые за месяцы они видели друг друга после ее долгого и опасного путешествия в и из Моквайи.

— Мне так жаль, — Ро прижался щекой к моей щеке. Его голос был сдавленным от эмоций. — Прости, что ты пережила такое, терпела такое.

— Все хорошо, — выдавила я. — Я выжила.

Он сжал меня крепче.

— О, моя девочка, я знаю, — он вдохнул. — Больше всего мне жаль, что я оставил надежду, и ты думала, что мы не любили тебя. Ты знаешь, как мы тебя любим, как сильно всегда тебя любили?

Я прильнула чуть ближе, кончики пальцев прижались к его вышитому жилету на спине.

— Да, — сказала я. — Думаю, я начинаю понимать.

Веран

Через полчаса Ларк вышла из кабинета с королевой Моной, Ро и Элоиз. Мой голос уже охрип от рассказа другим о наших приключениях, и я был рад, что внимание уже было не на мне. Кольм первым встал, когда другие вошли. Он подошел к Ларк, ее глаза были уставшими, но она уже не так нервничала, как когда мы только прибыли. Она стала извиняться за то, что ограбила его карету, но он не дал ей закончить. Он обвил ее большими руками, почти поднял ее над полом. Я улыбнулся и отклонился на диване, другие встали и пошли к ней.

Винс остался со мной. Он провел пальцами по медным волосам.

— Это нечто, — сказал он. — Не верится, что ты все это сделал.

— Многое было удачей, — сказал я, глядя, как мама представляет себя Ларк, пожимает ее ладонь и целует в лоб. Ларк пришлось склониться, чтобы принять поцелуй.

— Но в той впадине и каньонах… Даже на тренировках мама любит устраивать пожар и учить нас, но мы знаем, что где-то есть вода. Мы знаем, что нас страхуют.

Я заерзал на диване. Ларк говорила с моими родителями, указывала в мою сторону. Я не слышал ее слова из-за гула других голосов, но они слушали внимательно, и я нервничал.

— Это как любой другой пейзаж, — рассеянно сказал я. — В нем есть сила, ее нужно уважать. Просто та сила не такая, как дома. Я не справился бы без Ларк.

Он фыркнул.

— Всегда цитаты из учебников. Клянусь, ты знаешь наизусть больше всего моего отряда.

— Мм, — я оторвал взгляд от мамы. — Кстати, ты не в форме. Решил теперь путешествовать как обычный житель?

Он взял булочку с вареньем с подноса.

— Я навсегда отказался от значка.

— Что?

— Да, пару месяцев назад. Ты уже уехал тогда, — он откусил и сказал с полным ртом. — Не мое.

— Не твое…

Он вытер рот.

— Я всегда ощущал себя виновато, работая как Лесничий. Мы думали, что сердце мамы разобьется, если никто из нас не будет скаутом, и у всех были причины на это. Вию всегда интересовала политика, она первые регент, пока нет и мамы, и папы, посмотрим, будут ли горы еще стоять, когда мы вернемся. Милая Ида всегда хотела быть вооруженным стражем. А еще ты. И Суси ненавидит делать то, что может подвернуть колено и помешать ей танцевать. Ты знаешь, что она устраивает Фестиваль Появления в этом году? В любом случае, — он пожал плечами, доедая булочку. — Мне всегда казалось, что это или я, или никто. Но я не хотел быть Лесничим. Мне всегда больше нравились уроки музыки. Я опаздывал на тренировки, потому что играл с ансамблем… ты бы видел барабан Хайли, там три вида тарелок…

Остальные его слова я не слушал. Одна фраза крутилась в голове, словно мотылек вокруг огня.

А еще ты.

Ты, у которого не было повода быть скаутом. Ты просто был, просто есть, по своей природе не подходил для этого.

Я смотрел в пространство между нами и группой вокруг Ларк, пока Винс болтал о струнах скрипки и свистках. Мысль о том, как он легко поднял и бросил то, что я хотел делать всю жизнь, кипела в моем животе. Он не хотел этого. Просто не ощущал это своим.

Ларк все еще говорила с моими родителями, но группа отошла к диванам. Винс не унимался рядом со мной:

— …и когда я пропустил очередной поход, мама усадила меня и сказала, что я не должен тренироваться, если не могу вложить в это душу, и если я хочу делать что-то другое, я должен делать это, а не…

— Одного стула не хватает, — резко сказал я, вскочил на ноги. Он не успел ответить, другие не успели отвернуться от Ларк, я схватил свою чашку кофе и ушел от мебели. Делая вид, что я пошел в кабинет профессора Кольма за стулом, я скользнул к лестнице, ведущей на второй этаж.

Я шагал как можно тише, оставил гул голосов позади. Сжимая кофе, я прошел по коридору меж двух спален — в дверь в запасную комнату я видел, что пол был в одеялах и подушках, там спали товарищи Ларк. Я добрался до небольшой лестницы в конце и забрался через дверцу на крышу.

Как и во многих домах в каньонах, крыша была жилым пространством, заполненным растениями, а еще в углу было гнездо с куропаткой. Я прошел в угол ближе к каньону, опустил кофе на кирпичную стену. Я уперся ладонями, глядя на пространство между моими большими пальцами. Солнце опускалось за горизонт, озаряло все золотым светом, бросая лиловые тени. На улице внизу стражи моих родителей тихо стояли вокруг дома, привлекая взгляды прохожих.

Я вдохнул, пальцы сжали стену. Я напоминал себе, что злился не на Винса. Было не на кого злиться, ведь никто не был виноват. Такой была моя глупая жизнь, всегда возвращала меня в эту реальность. Ларк была права недели назад, когда мы с ней ехали к Утцибору.

Она сказала, что жизнь не изменить. Что нужно было просто реагировать на это.

Я тогда не согласился с ней, но теперь не знал. Она сама, наверное, теперь думала иначе. Ее жизнь изменилась. Ее реальность стала новой. Но после всего произошедшего, всего пережитого… моя реальность осталась прежней. Она всегда будет такой.

Люк на крышу скрипнул. Я повернулся, увидел, как мама появилась оттуда. Она выбралась и стряхнула пыль со штанов формы.

— Я видела, как ты убежал, — сказала она. — Что сказал твой брат, что ты так встревожился?

— Ничего, — соврал я. — Я просто хотел дать другим побыть с Ларк.

— Тебе лучше передумать, — она подошла ко мне у стены и уперлась локтями. — Она, наверное, захочет рядом знакомое лицо в ближайшие дни.

— Я скоро вернусь, — сказал я. — Но… если кто и может о себе позаботиться, то это Ларк. Я ей не нужен.

— Как по мне, вы были нужны друг другу много раз, — она взглянула на меня. — Например, в водной впадине без снаряжения?

— И близкой игре с обезвоживанием, — сказал я, не глядя ей в глаза. — А еще пару раз упал в припадке, заставляя Ларк разбираться с этим.

— Ты ожидал чего-то другого? — спросила она.

— Нет, — тут же сказал я, а потом понял, что да, я ожидал чего-то другого. Я думал, что доберусь до Утцибора и обратно, и тело не откажет.

Она подцепила пальцем серебряный шнурок на плече, где он перекрутился.

— Как по мне, поход в Феринно — еще и не один раз — значительно достижение даже для того, кому не нужно внимательно слушать свое тело.

— Если бы я был один, я бы умер на солнце, — сухо сказал я.

— Я не говорила о походе в Феринно в одиночку. При чем тут это?

Я не дал себе сказать о походе на две ночи, который каждый ученик проделывал сам, чтобы стать скаутом, но я невольно отвел взгляд, посмотрел на серебряные цветочки на ее воротнике, первую метку ранга скаута. Ее потемнели от возраста, но выделялись сильнее серебра ее значка и диадемы на лбу. Значки появлялись и пропадали, но скауты не убирали цветочки, только если они не терялись и не ломались так, что не восстановить.

Я выдержал паузу, а потом сменил тему:

— Винс сказал, что ушел из стражи, — ровным голосом сказал я.

Она сдула прядь волос с лица.

— И вовремя. Он подавал плохой пример. Я говорила ему годами, что он не обязан заниматься этим, но, как все мои дорогие дети, он меня не слушал. Он думал, что мое сердце разобьется, если он уйдет из стражи.

— Разве так не случилось?

— Земля и небо, нет. Я говорила ему, что лучше пусть он занимается тем, что любит, но он сводил меня с ума и делал себя жалким при этом.

— Но никто из нас не стал скаутами, — отметил я.

— Это ваши жизни, не моя, — сказала она. — Я всегда пыталась подтолкнуть вас к принятию ваших решений.

Я кивнул, поднял чашку кофе.

— Кроме меня.

— Почему?

Я махнул рукой, стараясь выглядеть беспечно.

— Как когда ты не пустила меня в лесную стражу.

— Когда тебе было десять? — спросила она.

— Да, — я быстро сделал глоток.

— Когда тебе было десять, у тебя было по три-четыре припадка в неделю. Ты хорошо помнишь это время, как и я, — подушки вокруг твоего стула, стая слуг, которая ходила с тобой по замку, запрет на поездки, прогулки, на пребывание на вершине лестницы. В те годы мы пытались понять, как лучше тебя уберечь, дать тебе жить, — она вздохнула. Я не считала тебя неспособным, просто какое-то время у тебя были неудобства.

Я заставил себя смотреть на каньон, было больно, ведь солнце било по глазам. Я опустил взгляд от света.

— Тогда почему ты не позволила мне начать позже, когда припадков стало меньше?

Она посмотрела на меня, и я заметил краем глаза, как ее брови приподнялись.

— Потому что тогда ты уже собирался в университет. Ты писал Кольму год, не сказав мне. Я думала, что ты забыл о скаутах, выбрал другое. И когда ты уехал в Алькоро, в Каллаисе ты был чаще, чем дома.

Я не говорил никому, что переписывался с Кольмом, потому что боялся, что он скажет, что мне лучше остаться дома. Я боялся, что он скажет, что они не могли меня принять. Я боялся, что он скажет, что это слишком рискованно. Я боялся, что он не пустит меня к тому, что я выбрал, решив, что лесная стража вне моей досягаемости. Если я никому не сказал бы, никто и не узнал бы, что мне отказали.

Но он сказал «да», а потом и мои родители, к моему удивлению, согласились. Я ухватился за эти «да», как за последний глоток воздуха в бездонном пруду.

Я пожал плечами как можно беспечнее.

— Мне нравилось в университете и учить моквайский. Я хорош в этом. Но я все равно хотел быть скаутом.

— Хочешь или хотел?

— Что?

— Ты все еще хочешь быть скаутом? — спросила она.

Я поднял чашку.

— Уже поздно, — отметил я поверх края чашки.

— Почему.

— Мам, многие дети начинают в десять лет.

— И мы определили, почему ты не начал, — она повернулась ко мне, прислонилась боком к стене и уперла кулак в бедро. — Это не мешало тебе разводить костры на балконе или запомнить учебники. Ты воровал их из комнаты брата, а я находила их под твоей подушкой.

Он не заметил, потому что едва читал их.

— Запоминать — не то же самое, что и тренироваться, — с горечью сказал я. — Помнишь, я рассказывал, как мы остановили карету ашоки у Великанши и пытались поговорить с ней? Мы не просто ее остановили. Мы устроили полноценное нападение. Это была моя идея. Я был наверху, направлял всех пением птиц, как скауты. И что? Я все испортил. Настолько, что Ларк поймали, ранили и чуть не казнили, а Тамзин упала с сотен футов и чуть не умерла, мы разделились. Знания были в моей голове, но я запаниковал, и все развалилось. Ларк это вряд ли рассказала.

— Рассказала, — ее резкий тон означал, что я вел себя грубо. — Она сказала, что ты совершил пару ошибок, но ты добрался до замка Толукум и обманом заставил преступницу раскрыть себя.

Я вдохнул, сжав стену. Солнце опускалось, залило окрестности, дальняя сторона каньона погрузилась с синий и лиловый цвета.

Мама вздохнула и покачала головой.

— Веран, признаю, я сделала не так много, сколько могла, когда ты был младше, чтобы найти тебе место в страже. Но, думаю, проблема отчасти была в том, что «не сейчас» ты воспринимал как «никогда».

— Для меня это одно и то же, мама, — сказал я. — Жизнь… не изменить. Мне нужно просто реагировать на это.

— Это бред, Веран, — сухо сказала она. — Если жизнь не изменить, почему ты так старался разбить рабство в Моквайе?

— Мою жизнь не изменить, — с горечью сказал я.

Она фыркнула.

— С таким отношением — нет. Ты можешь что-то прогнать одним желанием? Нет. Но раньше это не казалось для тебя замком и ключом. Что изменилось?

Я молчал, вдруг вспомнил Ларк на земле у кареты, пропажу Тамзин, то, скольким людям навредила Фала.

Я вдохнул с болью, поднял чашку и с дрожью опустил ее.

— Просто… я совершил так много ошибок, мам. Ошибки стоили другим людям…

— Земля и небо, Веран, а кто нет? Когда я была в твоем возрасте…

— Ты была Лесничей, — быстро сказал я. — Не пробуй это на мне — когда тебе было восемнадцать, ты уже два года была Лесничей, самой младшей за десятки…

— И я совершила много ошибок, — сказала она, приподняв бровь.

— Ты заступалась за других Лесничих, изменила все в Сильвервуде…

— Ты не слушаешь, Веран, — она подняла руки и посмотрела на небо. — И угораздило меня родить пятерых детей, которые никогда не слушают мать! Да, в восемнадцать я была Лесничей, и хорошей, и я знала это — и я дала себе поверить, что это место мне принадлежало. Кричать на короля кажется храбрым или легендарным теперь, но это было глупо, это испортило мою жизнь на пять лет. Было бы дольше, если бы мне не повезло пару раз. Это было плохое решение, Веран. И да, это привело к объединению Востока, но это легко могло все испортить. Я могла умереть без имени в порту в Пароа. Не равняй ошибки с поражением. Люди не рассказывают легенды о тех, кто не ошибался. Люди рассказывают легенды о тех, кто преодолел ошибки. И посмотри на меня, Веран, — я взглянул, опустил взгляд на ее воротник с цветочками, чтобы не видеть ее глаза. — Проблема не в том, что ты делаешь ошибки. Может, тебе не получится что-то изменить, но ты можешь исправить ошибки. Это синяки, не шрамы. Ты дашь им управлять собой?

Грудь сдавило, и я посмотрел на небо. Теперь уже был закат, несколько облаков сияли розовым и оранжевым у горизонта.

Мама не смотрела на закат, она все еще глядела на меня, уперев кулак в бок.

— Как долго ты был в Феринно? — спросила она.

— Пару дней. Неделю, наверное, когда нашел Ларк. А потом еще несколько дней в водной впадине.

— И ты спас Ларк от обезвоживания? Она не выдумала это?

— Но я был растерян…

— Да или нет?

— Да, наверное.

— И ты дошел по следам до ее лагеря?

— Когда именно?

Она посмотрела на меня, оценивая.

— Ты сделал это не один раз?

Я попытался отмахнуться от ее взгляда.

— Мне просто везло, первый раз я использовал порошок, чтобы она оставляла след, а во второй раз земля была мягкой…

— Это не удача, Веран, это навык. Это понимание того, что у тебя есть. Последний вопрос — ты спас больного человека из горящего здания и нес ее по пустыне к людям?

— Тамзин? Это… было не так. Ларк тоже была там…

— Хорошо, — она прервала меня. — Это не только знание того, что у тебя есть, но и того, кто у тебя есть. Ночлег на природе, — она загибала пальцы. — Выслеживание. Поиск пути. Оказание первой помощи. Понимание своего снаряжение. Понимание своей команды. Понимание себя. Выводы из своих ошибок. Думаю, этого хватит.

Она отошла на шаг и указала на землю.

— На колени.

Мое лицо вспыхнуло.

— Зачем?

— Потому что так нужно. Все должны, ты не особенный.

— Мама… — я переминался, как маленький ребенок, пригладил спутанные волосы, потирая грязную шею, поправил тунику. Я знал, что она пыталась сделать. Я думал обо всех церемониях, которые подсмотрел, как ребята после ночей в лесу опускались на колени перед ней, и она посвящала их. Я думал о роскоши и символах события — фанфары, серебряные цветочки в резной шкатулке, зеленый шнурок для плеча, и все происходило при других скаутах, впереди стоял ряд Лесничих, а ученике снимал гладкие сапоги, менял их на первые с бахромой, и это был знак, что он выдержал две ночи в лесу.

Я понял, что прошел последнюю часть, и я не горел восторгом победы. Это было неловко.

— Я сделал все это не сам, — возразил я в последний раз. — И я не хочу место в страже из жалости, чтобы людям приходилось все время нянчиться со мной.

К моему удивлению, мама помрачнела.

— Из жалости? Думаешь, я отправила бы кого-то в стражу из жалости? У меня есть слепой скаут и тот, кто не может шевелить ногами, а еще три думают и ведут себя не так, как другие. Я жду от них выполнения работы, и они справляются. Думаешь, я взяла их из жалости?

— Я не это…

— Я беру людей, потому что их навыки подходят для работы и команды, — ее голос был железным. — Ты позоришь всю организацию, думая иначе. Ты должен перестать делать все в одиночку. Никто в страже не делает все в одиночку. У всех есть отряд, товарищи, на которых можно положиться. Даже новички в те две ночи проверки могут позвать на помощь, если попадут в беду. Меня всегда вытягивали из беды. Ты хорошо знаешь, что у тебя есть, но упрямый, когда дело касается того, кто у тебя есть. Ты не один, Веран. Ты не камень в море. Если не хочешь полагаться на других, кто решится положиться на тебя?

Она вдохнула, глядя на меня, а потом продолжила нежнее, но голос остался твердым:

— Тебе решать, Веран, но помни: если хотя бы половина того, что нам рассказала Ларк, правда, то тебя проверили больше, чем любого из моих Лесничих.

Я сглотнул, мысли остановились на Ларк. Ларк обвиняла меня, что я жил в стиле все или ничего. Что нужно было что-то между.

Что-то. Не все, не ничего, а что-то.

Может, в погоне за всем я что-то упустил.

Наконец, я оторвал взгляд от воротника мамы и посмотрел в ее глаза. Она увидела решимость на моем лице, потому что кивнула и указала на землю.

— На колени.

Я опустился на колени.

Мама сняла со своего воротника серебряные цветы.

— Какое имя ты примешь? — спросила она.

Обычно получение ранга было шансом получить новый эпитет. Но это нужно было обдумать, и я подумал о шиповнике с муравьями, который терзал меня по пути в Толукум.

— Веран Шиповник.

— Ты клянешься заботиться и оберегать горы Сильвервуд, защищать его ресурсы, поддерживать монархию, народ и союзников? — спросила она и добавила, отойдя от традиционной речи. — Или ту страну, где ты окажешься?

Проклятье. Я не думал, что эти слова меня растрогают. Но я столько раз стоял в стороне и слушал, как она говорила их другим…

Я сглотнул, пытаясь прогнать жжение из глаз.

— Да.

— Точнее.

— Да, Лесничая Сердцевина.

— Ты будешь верным королевской страже, лесной страже, слушаться старших и поддерживать товарищей?

— Да, Лесничая.

— Чем ты клянешься?

— Моя мощь — в моем усердии, — сказал я, во рту пересохло. Я все детство смотрел на слова, вырезанные над крылом стражи. — Моя честь в моей верности. Моя сила в моей честности.

— И мы придерживаемся этого, — обычно последнюю фразу кричали, и вопль звенел во дворе, все присутствующие отражали его. Но она сказала это просто, прямо. Толпа не ответила. Эхо опустилось глубоко в мою грудь, ощущалось большим, как каньон под небом перед нами.

Мама взяла мой воротник, потрепанный, пропитанный потом, и прицепила первый цветочек. Она повторила это с другой стороны и отошла. Ее воротник был с двумя бесцветными следами, где метки были с тех пор, как она получила их.

— Веран Шиповник, я связываю тебя с твоей клятвой и называю тебя членом лесной стражи гор Сильвервуд, — она протянула руку с кольцом с печатью сверху, вырезанный светлячок сиял в свете заката. Я склонился и поцеловал его.

Она подняла большой палец. Я встал, посмотрел на пространство между нашими сапогами, пытаясь подавить слезы. За ней солнце скрылось за краем каньона, добавив небу розовые и синие оттенки.

— Веран, — сказала она и прижала палец к моей груди. — Ты стоишь больше, чем думаешь. Для меня, папы, твоего брата и сестер, для людей вокруг тебя и для красивого и опасного мира, в котором мы живем. Но твое достоинство диктуется не тем, сколько ты достиг, и никто не любит тебя за то, что жалеет. Мы любим тебя за то, кто ты, — она нежно ткнула меня в грудь. — Не забывай это.

Я провел большим пальцем под глазами и шмыгнул. Я кивнул.

Она отклонилась.

— Ты знаешь, что ты добавил себе еще слой ранга? Принимаю это как мать, королева и Лесничая. Клятва была дана при свидетелях.

— Это слишком, мам, — хрипло сказал я, благодарный за ее знакомое поведение. — Кто свидетели? Куропатки?

Она в ответ опустила ладонь на мою голову. Она медленно повернула меня от заката к другой стороне крыши, где люк был все еще открыт.

На лестнице, упершись локтями в край люка, улыбаясь, стояла Ларк.

Тамзин

— Это должно отвечать требованиям, — сказал инженер, крутя деревянную ручку. — Прочный рычаг, пресс из свинца, — он указал на он указал на большую деревянную плиту пресса — он напоминал пресс Соэ для масла, но отличался, ведь был для другой цели. Плита была не круглой, как у Соэ, а прямоугольной. — Должен помещаться лист пергамента или бумага, которую можно сложить в двусторонний памфлет, — продолжил он. — Двадцать шесть строк на странице, — он указал на своего помощника, тот опустил металлическую печать в ведро с вязкими чернилами. Инженер повернул деревянную пластину, прикрепил бумагу, развернул ее обратно и опустил на печать. Бумага отлепилась с вязким шлепком, и он вытащил ее. Я забрала бумагу, с трепетом смотрела на линии ровного текста — пока что просто алфавит снова и снова, но алфавит еще никогда не выглядел так красиво.

Я удовлетворенно кивнула, вручила ему бумагу и ответила знаками. Соэ в паре шагов от меня — в шали, но уже не в бинтах — кашлянула.

— Тамзин говорит, что все как она и просила. Спасибо. Когда можно сделать больше?

— У меня есть еще два в мастерской, я хотел ваше одобрение до того, как делать больше, — инженер уже работал со мной много раз, и он вежливо смотрел на меня, пока отвечал, другие люди обычно о таком не думали — они смотрели на Соэ. Инженер задумчиво прищурился. — Схемы на месте, и я могу сделать шесть, которые вы заказали, в течение двух месяцев.

Я улыбнулась. Кулудреси, последний месяц года, си разделения богатства. Символизм радовал мое сердце поэта.

— Отлично. Спасибо вам и вашей команде за труд, — сказал Соэ.

Он поклонился.

— Это гениальный прибор, миледи. Я жду того, что много людей будут его использовать.

И я на это надеялась. Инженер и его помощник собирались. Помощник поднял сумку, и я заметила татуировку на предплечье. Это стало трендом — хоть клеймо раба было названо устаревшим до того, как Ларк и Веран покинули страну, и не нужно было освобождать людей болезненно, выжигая линию через кольца. Но многие работники решили сделать татуировки сверху, как Ларк добавила свой меч. Некоторые были простыми линиями, другие — словами или символами. У помощника виднелись иглы на конце, словно там была ветка хвойного дерева.

— Эй, — сказала я ему, и он посмотрел на меня. Соэ узнала мою просьбу о разговоре наедине, понизила голос, чтобы вышедший инженер не слышал.

«Ты сам выбрал это место, или тебя заставили?».

Пока происходил шум, который мы ожидали, из-за ухода от использования рабом, было то, что мы должны были предвидеть, но не учли. Некоторые угрозами или подкупом заставляли рабочих остаться на своих ролях — или с помощью долга — чтобы процветать. Новое Бюро Труда Яно вело переговоры с нанимателями, но пройдут месяцы, пока эту практику подавят.

— О, нет, леди, — сказал он, глаза радостно заблестели. — Я был на фабриках в Виттенте. Я попросился в гильдию мастеров, как только попал в Толукум, и Бо нанял меня без обучения. Он поставит меня за токарный станок на следующей неделе.

Я выдохнула, радуясь из-за энтузиазма юноши, и что мне не нужно было отменять контракт.

«Хорошо. Ты хорошо постарался. Я желаю тебе удачи».

— Спасибо, леди, — он поклонился и поспешил за инженером.

Я провела ладонью по гладкому дереву пресса, восхищаясь красным деревом и прочностью. Прибор построили работать на века. Мои пальцы коснулись больших подносов на рабочем столе, там были печати из темного металла, все лежало аккуратно.

Соэ заерзала на стуле, укуталась сильнее в шаль. Раны, полученные от нападения Фалы, оставили ей боли в правом плече, груди и боку, куда попал нож, но заражения не было, и органы чудом не пострадали. Но все же она не скоро сможет двигаться, как раньше, и ее медлительность и невольные гримасы боли напоминали мне каждый день, что тайная и быстрая казнь Фалы была слишком добрым концом для нее.

— Это сильно отличается от моего винного пресса, — изумленно сказала Соэ. — Думаю, тебе стоит увековечить мой старый для наглядности.

«Он заслуживает почетное место», — согласилась я и замерла, пальцы опустились на подносы букв. Мысль, которая тревожила меня всю неделю, снова всплыла в голове, рожденная от времени, проведенного у кровати Соэ. В промежутки между изменением законов труда и сессиями с инженером, подготовкой Яно к грядущей коронации я наняла наставницу — глухую женщину, которая терпеливо исправила некоторые мои знаки и научила меня новым. Я медленно раскрывала новый мир. Когда Ларк только показала мне разницу между знаками, я поняла, что в этом языке была поэзия. Мое время с наставницей завело меня дальше. Я могла использовать ритм, сленг, показывать концепты, которые нельзя было описать словами. Я могла использовать рифму, и не просто с теми же надоевшими словами, которые использовались все время — боль, соль, роль. Я могла ладонями рифмовать дождь с ветром, снег с ночью, и это радовало меня в плане символизма больше, чем соединять два несвязных слова. Мой источник творчества, который иссяк в Феринно, снова был переполнен, и у меня были три исписанных блокнота в доказательство.

Соэ попросила меня проводить уроки с наставницей у ее кровати, чтобы развеять ее скуку, и чтобы проще было общаться потом. Там я почти все сочиняла, визуально и на странице, и она уже заявила, что в языке жестов я нашла лучшую форму выражения себя — смесь слов, ритма и движений была мне суждена.

Это было не все, и я не могла решить, как спросить у нее то, что мне было нужно. Теперь я повернулась к ней.

«У меня есть вопрос», — сказала я.

Она приподняла брови.

— Ладно.

«Ты можешь отказаться, — быстро продолжила я. — И я буду платить тебе, как за настоящую работу, по крайней мере, пока ты не сможешь вернуться в Великаншу…».

— Тамзин Моропай, ты тренируешь слова? — она рассмеялась. — Давай к делу.

Я виновато улыбнулась.

«Ты не могла бы остаться со мной и действовать официально как мой переводчик? Яно умеет читать мои знаки, но не другие при дворе. Я не могу полагаться на табличку во время разговоров, когда его нет рядом».

Она улыбнулась.

— Я буду рада.

«Я не хочу, чтобы ты ощущала, словно отдаешь свой голос, — сказала я. — Словно ты просто повторяешь за мной. И я не хочу заставлять тебя покидать Великаншу».

— Я люблю свой дом, — сказала она. — Но ты творишь тут великие дела, Тамзин. Ты меняешь баланс власти. Мне нравится быть частью этого.

«Мы можем вернуться в твой дом, — сказала я. — Я пишу там лучше. Мы можем сохранить место в Толукуме, но когда в кабинетах установят прессы, мы можем вернуться в Великаншу».

Она улыбнулась.

— Звучит идеально, — она скованно поднялась со стула, сделала пару шагов ко мне и обвила меня руками. Я обняла ее в ответ.

Дождь не мог промочить сухую землю. Если земля не хотела его принимать, он растекался и становился потоком.

Оказалось, мир в этом и нуждался.

Ларк

Дом Андраса был в городе в Лилу, который оказался столицей Сиприяна. Я стояла с ним на пороге его вишневой двери. За нами были Ро и Элоиз, а за ними — несколько стражей, которые пытались быть неприметными. Чтобы не было еще сложнее, остальные оставались в каретах и со стражей на соседней улице. Мы проехали по рынку по пути сюда, Элоиз купила печенье с малиной и большой букет зеленых и желтых цветов.

Андрас постучал в свою дверь. Несколько секунд было тихо, а потом загремела ручка. Появился высокий мужчина в очках. Андрас радостно завопил и бросился вперед. Мужчина поймал его, потрясенный. А потом его колени не выдержали, и он закричал с болью, притянул своего мальчика ближе, порой вытягивая руки, чтобы посмотреть на него, а потом снова прижимая к груди, касаясь ладонью его головы, как Ро делал со мной в Каллаисе пару недель назад.

Женщина влетела в комнату, испуганная воплем мужа. А потом все они оказались кучей у двери, обнимались. Все рыдали: они, я, Ро и Элоиз. Ро подошел ко мне и сжал мое плечо, Элоиз подошла с другой стороны и прислонила свою голову к моей. После шока пришли вопросы, а потом объятия, а потом благодарности, больше слез и смех — дикий смех, полный потрясения — а потом приглашения остаться и поесть. Мы вежливо отказались, и Элоиз передала родителям Андраса букет и сладости.

Андрас в последний раз обнял меня. Это было последнее из вереницы прощаний, которые я делала, покинув Алькоро — Роза, Лила, Седж, Сайф остались в Каллаисе, и мне нужно было найти место для горя по Уит. Роза стала тестировать искусственные ноги, которые крепились к седлу, ведь она хотела участвовать в создании карт для новых секций дороги Феринно весной. Седж не уходил от нее, не оставлял свою работу. Лила, хоть до этого говорила об озере Люмен, решила статься с ними и продолжить работу в детской больнице. Они переехали в небольшой домик с Араной. Сайф жил в домиках при университете. Прощаясь с ними, а потом Кольмом и Джеммой — это было сложнее, чем я ожидала — я обнималась и плакала больше, чем когда-либо.

Мы повторяли друг другу, что прощались до весны, а потом мы вернемся этим путем, встретимся с Тамзин и Яно в Каллаисе. Но все же казалось, что я теряла кусочки себя, они оставались позади. Путь к каретам был тихим. На пути по рынку рука обвила мою, Элоиз придвинулась ко мне. Мы были странной парой — она была в сиреневом платье с кружевами на рукавах и воротнике, кудри были собраны с одной стороны лица, чтобы рассыпаться по плечу, а я была в алькоранских сапогах и штанах, в новом жилете, а волосы были собраны высоко на затылке.

Самая странная деталь в нас была наименее заметной. В ее ушах вместо красивых сережек были оловянные гвоздики. В моих — две маленькие жемчужины. Мы обменялись неделю назад, в последний день в Алькоро, когда нам обеим исполнилось двадцать.

Я плотнее сжала локоть вокруг ее руки.

Ро за нами громко высморкался.

В карете Веран сидел на подставке и чесал Крыса за ушами. Его нарядили, туника была одного цвета с его глазами, сапоги украшала бахрома. Даже Крыс выглядел по-новому, его несколько раз искупали, моя красная бандана была повязана на его шее, чтобы соседи в Каллаисе не прогнали его за поиски возле их урн.

Веран встал, когда мы подошли, и я заметила вспышку двух маленьких серебряных брошек на его воротнике — он не снимал их с тех пор, как мама дала их ему.

— Как все прошло? — спросил он. — Андрас в порядке?

— Все идеально, — я склонилась, приветствуя Крыса. — Он дома, и он знает, как связаться.

Ро снова протер лицо платком — Мона не врала, он был вышитым — и убрал его в карман. Он опустил ладонь на мое плечо.

— Ты сделала много добра многим людям, Ларк.

Я выдохнула.

— Не для всех.

— Возможно, — он сжал мое плечо. — Но если думать только о тех, кого ты не смогла спасти, ты не перестанешь укорять себя, — он чуть встряхнул меня. — Ты создала основу, и мы будем строить на ней. Знаю, тяжело, когда ты в порядке, а другие — нет. Но мы разберемся с этим, и мы не забудем тех, кого потеряли. А тот мальчик и его семья? Ты спасла их, Ларк.

Я сжала пальцами шерсть Крыса, опустив голову.

— Спасибо, пап.

Он поцеловал меня в лоб и открыл дверцу кареты. Внутри звучал шепот, тихий, значит, Гетти уснула на коленях королевы Элламэй. Ро забрался к остальным.

Элоиз поправила мой воротник, где шнурок с камешком из Трех Линий зацепился за пуговицу.

— Ты же знаешь, что он говорил о себе?

— Точно о себе, — согласился Веран.

Я улыбнулась им. Элоиз пригладила юбки и забралась в карету за Ро. Веран прислонился к деревянной панели рядом с дверцей, глядя на меня.

— Ты в порядке? — спросил он.

— Да, — я выдохнула. — Я буду скучать по Андрасу… по ним всем, хотя я знаю, что это лишь на несколько месяцев. И… — я взглянула на открытую дверцу и прошла к Верану. Я прислонилась спиной к карете и понизила голос. — Не знаю, мне кажется… это все хорошее, что я сделала, спасая детей, возвращая их в семьи. Как только Гетти вернется домой… я не знаю, что буду делать с собой.

— Ты что-нибудь найдешь, — сказал он мне. — То, что тебе подойдет.

Я взглянула на него.

— Как ты?

— Ну… — он сунул руки в карманы и пожал плечами. — Мы не знаем пока, подойдет ли это. Но мама сказала, что ее старшина хочет уйти на покой. Он занимается снаряжением скаутов, а еще хранит удаленные тайники рабочими.

— Начни с того, что у тебя есть, — сказала я с улыбкой.

— Как-то так. И если тот мужчина из Виндера, которому писал папа, может обучить собаку, которая будет поддерживать меня… — он посмотрел на Крыса и почесал его голову, его большие уши опустились.

— Ты будешь готов, — согласилась я.

— Посмотрим, — я слышала улыбку за его сдержанными словами.

— Если будешь ходить по природе и проверять снаряжение, а с тобой будет большой пес… это будет так же, как в Феринно.

Он закатил глаза, и улыбка пробилась.

— Спасибо, — он повернулся ко мне и прислонился плечом к карете. — Ты тоже что-нибудь найдешь.

— Возможно. Или я буду забираться и воровать из твоих тайников.

— Разбойница, — он посмотрел поверх моего плеча, стражи стояли спинами к нам и ждали, пока мы заберемся в карету. Он поднял пальцы и провел ими по моему жилету до первой пуговицы. Он подвинул воротник рубашки, оголяя кожу над моим сердцем, где она была все еще розовой и нежной от иглы татуировщика из Алькоро.

Он посмотрел на три волнистые параллельные линии, изображенные черными чернилами.

— Как это ощущается?

— Лучше, чем от старого ножа мясника Розы, — я вытянула голову и посмотрела на древний символ, который привел меня и Розу в Три Линии, символ воды, жизни в пустыне. Роза вместе со мной сделала такую же татуировку на том же месте.

Я перевела взгляд с маленького шрама на его брови на след ожога, оставивший пятно среди его волос от пожара в Утциборе, на свежий шрам на щеке от осколка стекла. Он не успел оторвать взгляд от моей татуировки, я склонилась и прижалась губами к его губам. Его дыхание дрогнуло, пальцы сжали сильнее мою жилетку.

— Ларк, — прошептал он, не отодвигаясь. — Люди смотрят.

Я прижала ладонь к его затылку, запустила пальцы в его блестящие волосы. В насыщенные событиями дни в Алькоро, полные разговоров за едой с семьей, а еще встреч для планов по возвращению весной, и в пути в карете с другими, казалось, мы месяцы назад были с Вераном наедине. Когда мы с ним отправились в пустыню искать Тамзин, я хотела быть с кем угодно, кроме него. Теперь я с тоской думала об одиноком просторе природы. То место было ужасным для лагеря детей… но оно было уединенным.

Он скользнул ладонью за мою шею и притянул меня, его спина прижалась к карете. Я прильнула к нему, мои большие пальцы были на его щеках. Крыс прильнул к нашим коленям, шумно дыша.

Шорох послышался у дверцы кареты. Я приоткрыла глаза.

— Вы знаете, что тут есть окна? — Элоиз выглядывала из кареты.

Веран вздрогнул и отодвинулся, опустил руки. Я улыбнулась и лениво потянулась, а потом отодвинулась от него. Он быстро пригладил тунику, его лицо пылало.

— Ну же, — Элоиз поманила нас. — Чтобы нашим родителям не приходилось делать вид, что вас не видно.

Я указала Верану идти первым. Он отодвинулся от кареты и покачал головой.

— Кошмар, — буркнул он, проходя мимо меня к дверцу. Я задела его пальцы, и он сжал мои на миг, крепко.

В карете было тускло после солнечного рынка. Родители Верана сидели в дальней части. Гетти спала на коленях королевы Элламэй, ее маленькие ножки терялись среди бахромы на сапогах королевы, босые ноги королевы были скрещены в лодыжках. Она приподняла бровь, глядя, как Веран садится рядом с ней, но ничего не сказала. Я поманила Крыса внутрь, а потом села рядом с Элоиз на скамье с нашими родителями.

Эта мысль все еще кружила голову. Наши родители.

Мои родители.

Стражи закрыли дверцу. Приказы отдали, и мы поехали вперед. Поездка была короткой — до порта — там мы сядем на корабль и поплывем на север.

Взрослые продолжили разговор, который вели до этого. Отец Верана, король Валиен, делал записи угольной палочкой на столике, раскрытом на его коленях. Они обсуждали нечто, что называли длительным незаконным подавлением, и после того, что я успела послушать в Каллаисе, я знала, что они обсуждали, как не дать черному рынку рабов появиться в пустыне снова. Я отклонилась, опустила ладони между колен. Я все еще ощущала себя не в своей тарелке в таких разговорах, когда этикет во всех мелочах и слова влияли на результат. Я почти на всех обсуждениях Сената молчала, пока они обсуждали будущее моквайцев и дорогу Феринно.

— Дорогу можно патрулировать, но работорговцы найдут другие пути для телег, — сказала королева Элламэй, король Валиен записывал угольной палочкой. — Мы не сможем следить за всей пустыней.

— Ключевым фактором будет уничтожение их убежищ, — сказала Мона. — Обрезать места, где они могли получать припасы и воду.

— Это тоже может быть сложным, — Веран многозначительно посмотрел на меня. — Люди в Феринно уже выдают сбежавших рабов в Пасуле и собирают награды. Города в пустынях будут главными местами, где работорговцы будут подбирать сбежавших. Если пытаться убрать убежища, нужно сначала запретить сбор наград. Может, назначить приговор за тех, кто выдаст сбежавших…

— Нельзя так, — выпалила я. — Наказывать людей за получение наград? Это ужасная идея.

Все в карете посмотрели на меня. Веран замолк на полуслове, рот остался открытым. Король Валиен замер, угольная палочка была в воздухе. Карета подпрыгнула на ухабе. Королева Элламэй придерживала голову Гетти, чтобы она не ударилась об дверцу.

Я покраснела, жалея, что заговорила. Но это всегда злило меня в аристократах. Они хорошо находили проблемы, но не знали, как все это исправить.

Мона в конце скамьи склонилась, повернув голову ко мне. Я смотрела на свои колени, ощущая ее взгляд краем глаза.

— Почему это ужасная идея, Ларк? — спокойно спросила она.

Я вдохнула, взглянув на Верана.

— Простите. Не стоило так говорить. Но этим вы принесете отчаявшимся семьям еще больше отчаяния. Все те города стали страдать, когда в Алькоро закрыли шахты и открыли университет. Если хотите, чтобы люди перестали пользоваться шансом получить двадцать монет, сделайте так, чтобы двадцать монет не были единственным, что спасает от голода. Откройте в городах исследовательские группы, предложите людям места в патруле на дороге, научите новых кучеров — что угодно, чтобы в городах появился настоящий и надежный доход. Иначе ничего не изменится. Исправьте причину проблемы.

Я ожидала ответ, схожий с аргументами с фальшивыми улыбками, какие я слышала, пока не покинула Каллаис, где плохую идею оскорбляли как можно мягче и перенаправляли. Но это не произошло. Ро закинул ногу на ногу и отклонился с широкой улыбкой, показывая зубы. Элоиз удовлетворенно хмыкнула. Королева Элламэй проверила, что Гетти еще спала, а потом прижала ладонь к груди.

— Свет, — сказала она. — Наконец, хоть кто-то это понял.

— Валиен, — сказала Мона. — Пожалуйста, запиши предложения Ларк. Ларк, милая, как только ты устроишься у озера и почувствуешь себя готовой, я буду рада видеть тебя на своем совете. Думаю, им стоит услышать твои комментарии.

Меня потрясло, как она сказала «милая» — не просто так, а от души. Я посмотрела на нее. Ее лицо почти не изменилось за эти мгновения, но что-то странное пошевелилось глубоко во мне, какое-то воспоминание. Инстинктивно, интуитивно по слабому изменению ее губ или глаз, по какому-то невидимому сигналу, который я понимала ребенком, я ощущала ее тепло. Это было знакомо, уютно, не как от друга, сестры или отдыха и сытого желудка… а материнское тепло.

Я посмотрела на Верана, гадая, злился ли он, что я перебила его, но и он улыбался.

— Я же говорил, — сказал он.

Мои щеки вспыхнули.

— Что говорил? — многое всплыло в голове, его уверенные слова подтвердились — его комментарий, что я найду занятие у озера Люмен, или его давние убеждения, что эти люди меня точно полюбят, или просто его упрямство, что мое место было с ними. Меня не злило, что он был прав, только что он указывал это при всех.

Но он покачал головой.

— Не тебе, — он указал на остальных в карете. — Им. Я говорил им, что ты умная.

— Поразительно гениальной ты ее называл, помнится, — сказала Элламэй, и теперь покраснел он.

— Это не так, — сказала я. — Просто… я была там. И все.

— Не все, — сказала Мона. — Но, если захочешь, это может все изменить.

Она потянулась через Ро и опустила ладонь на коленях Элоиз, повернув руку. Я вытащила ладонь между своих колен и опустила на ее ладонь. Ее пальцы сжали мои. Ро без колебаний сжал наши ладони, и Элоиз опустила свои сверху. Это был простой жест, почти чужой, хоть и знакомый, но я не отпрянула. Я отклонила голову на сидение и закрыла глаза, нежась в этом ощущении, пока мы ехали к гавани.

Эпилог

15 кулудреси

Дорогой Веран,

Первым делом пишу тебе, чтобы сказать, что замок получил твой подарок за день до коронации Яно, и он чуть не затмил всю церемонию. Сотня нитей из зеркал Сильвервуда и перламутра Люмена! Вряд ли такой хороший подарок тут видели с тех пор, как замок построили. Ты бы видел, как они выглядят в атриумах — даже под пасмурным небом они покачиваются и сверкают, а на рассвете и закате отражения просто потрясающие. Двор в восторге, зеркальные пуговицы и броши тут же стали трендом. Кимела уже написала песнь «Серебро и жемчуг», и хоть ее символизм неуклюжий, она уловила пыл, который зеркала вызвали в замке. Я включила слова, чтобы повеселить тебя (отметь заодно мои новые печати для заголовков).

Я сделала то, что ты просил в письмах до этого, вместе со слугами следила за количеством мертвых птиц, которых они собирают. И хоть придется подождать весеннюю миграцию, чтобы убедиться наверняка, а летом проверить влияние на москитов, но ты будешь рад узнать, что твой подарок работает. За месяц до появления зеркал слуги собирали около двухсот пятидесяти птиц в неделю. После установки зеркал в этом месяце собрали всего сорок пять птиц — за весь месяц! — и это у террас, где зеркала не висят. Яно заканчивает создание нового комитета природных ресурсов, который будет обсуждать, как привести это количество к нулю. Я добавила и их первый отчет (посмотри на цветные чернила!). Вкратце, Веран, у тебя почти все получилось. Ты одним ударом решил нашу проблему с гибелью птиц и завоевал двор. Думаю, теперь проблем на саммите в Алькоро будет меньше, чем было до этого.

Ты заметишь, что я добавила два документа. Один — публикация жителей, это дело стало развиваться за последние месяцы — люди приносят свои сочинения в типографии (у нас их теперь пять, две в Толукуме, а три в городах у развилок), чтобы их собрали в памфлеты. Уже ясно, что мы скоро будем делить их на литературу, новости и публикации с инструкциями — сочинений подают так много. Покажи Ларк новую историю дико популярной — и подозрительно названной — серии «Приключения Солнечного бандита».

Последнее — мое сочинение, книга поэзии и два политических эссе. Соэ стоит за моим плечом и настаивает сказать тебе, что продалось уже сто двадцать копий, а спрос растет. Признаюсь, я рада видеть, что моя работа все еще нравится людям — теперь во всей стране, а не только в замке Толукум — но я еще больше рада, что с печатью и в обществе других писателей получила шанс соглашаться, не соглашаться или просто излагать что-то еще.

Я так рада услышать о твоем новом щенке из Виндера, и мне нравится ее имя. Не могу дождаться встречи с ней. Соэ и Яно передают привет. Мы ждем встречи в конце акасанси.

Надеюсь, ты и все наши друзья в порядке.

Искренне,

Тамзин Моропай

10 февраля

Слава могучей Ларк из песков и вод, хранительнице огня справедливости!

Надеюсь, это приветствие тебе нравится больше прошлого — я про «приветствую…». Так люди ведь начинают письма?

Я хотел передать тебе письмо Тамзин. Посмотри, как напечатана ее книга! А памфлет! А что она говорит о зеркалах! Ларк!!!!!!!!!!! Я кричал так громко, что Мышь попыталась залезть на меня, чтобы успокоить. Ничто еще из того, что я делал, не вызывало во мне столько гордости.

Еще кое о чем произошедшем тебе нужно знать — два дня назад, когда я был в горах и пополнял один из тайников, Мышь стала лаять на меня. Ты знаешь, она редко лает, пока мы не тренируем ее. Хоть она еще не предупреждала меня о припадке, я решил, что лучше послушаться ее и присесть. Ларк, у меня случился припадок. Она его ощутила, как Крыс. Когда я очнулся, она лежала возле меня, и рядом был лесоруб — он услышал ее лай и пришел проверить. Он прочел указания, напечатанные на моем кожаном манжете, и помог мне вернуться в замок.

Представь реакцию моей семьи — папа отплатил лесорубу монетами его вес, а Виямэй плакала. Думаю, и Винс тоже, хоть сделал вид, что это не так. Идамэй вычесала Мышь от головы до хвоста, а драматизирующая Сусимэй устроила пир в честь Мыши и остаток дня плела гирлянду из лавка, чтобы повесить на ее шею — в результате она выглядела как большой потрепанный медведь, который застрял в кустах. И мама пропала на какое-то время и вернулась со значком, который она прикрепила к ошейнику Мыши. Так что мы теперь официально старшина Веран Шиповник и Мышь, лесной страж.

Мне уже лучше, и не только физически. Это странно. Не знаю, как объяснить, но пока я лежал в кровати вчера — не мог встать, Мышь лежала на моих ногах, а она уже вести сто пудов, клянусь — я понял, что думал о своей жизни фрагментами, словно главами между припадками. И всегда было тяжело думать о будущем, потому что я знал, что новый припадок обязательно случится. (Может, потому у меня и была проблема с предусмотрительностью, в которой ты меня упрекала). Но после вчера… я так себя не ощущал. Я думал о графике выдачи снаряжения, и какие тайники нужно проверить дальше, к каким я доберусь в следующем месяце, а что нужно закончить до того, как мы уедем в Каллаис. Знаю, мое тело не изменилось, а вот моя… хватка — да. С Мышью мне не нужно выбирать, буду я совсем один или чьей-то ответственностью. Мне не нужно спешить каждый день, пытаясь сделать все, что я могу — я могу не спешить, потому что верю, что у меня есть время. Она может дать мне время.

И я подумал, что тебе это понравится. Ты же приедешь в конце месяца? Я хочу показать тебе каштановые рощи, куда мы не попали в прошлый раз. И я скучаю. Не смотри на меня так. Знаю, прошло лишь десять дней с моего визита на озеро, но я скучаю. Я думаю о тебе каждый день, каждый час. Я многим хочу поделиться с тобой, услышать твое мнение. Я хочу знать, чем ты занималась сегодня, что заставило тебя улыбаться или хмуриться. Дома хорошо, но я жду наше лето в Алькоро, потому что мы снова будем вместе, как в старые времена. Нет, не как в старые, потому что теперь у меня есть собака, а у тебя… страна. Две страны. И фамилия, а еще новые сережки.

Новые времена. Как в новые времена.

Почеши Крыса за меня и передай привет Элоиз.

Искренне,

Веран

24 марта

Дорогая Роза,

Спасибо за письма от Лилы и Ирены. Я рада, что все в порядке, и что твоя новая нога не болит так, как старая. Элоиз в порядке и передает спасибо за вопрос, и она хочет знать, не думала ли ты приехать и провести осень с нами. Знаю, ты работаешь над дорогой с исследователями, но обдумай это — у меня тут три комнаты, и ты можешь поселиться в одной из них на любой срок. У меня теперь даже есть Купальня.

Мы уезжаем через неделю в Сиприян, останемся на пару недель там (папа хочет показать мне Лилу и другие провинции). А потом мы отправимся к горам СтелераСтеллерранж Стелларандж (все еще не могу произнести это). Так что к концу мая мы будем в Алькоро. Мама с папой поедут, а Элоиз останется как регент, и дядя Арлен будет помогать ей — потому она надеется, что ты приедешь в гости. Никто не давит, но не разбивай ее сердце, или мне придется воевать с Алькоро, ведь теперь я буду так разбираться со спорами. Шучу, но мы хотим, чтобы ты прибыла в гости. Тебе нужно увидеть мою Купальню. О! И мою лодку. Я тебе говорила, что у меня теперь есть лодка? Маленькая, я учусь управлять ею. Мне нужно было ее назвать, и я назвала ее Кроха Уит. Если прибудешь на озеро, я тебя покатаю. Надеюсь, мы не утонем, это было бы обидно.

Отвечаю тебе на вопросы из прошлого письма. Да, мне нравится быть в зале совета. Я не думала, что мне понравится, но я сделала в Люмене то, что считаю хорошим. Так много всего видно сразу, Роза, что люди в замке порой не видят. Много проблем, на которые они не смотрят, а это вызывает другие проблемы. Они садят людей в тюрьмы за кражу жемчуга из озер, но не думают, почему люди так поступают. Я плавала к дальним островам на лодке, они не такие богатые, как острова ближе к замку, и говорила с семьями. Сначала я думала, что они боялись меня, а потом я накричала на губернатора посреди зимы. Я не хотела, но она вела себя глупо, говорила, что бедные жители островов были преступниками, и я накричала на нее. Это еще и был серьезный пир с крохотной едой, и я разозлилась. Я думала, что мама расстроится из-за моей сцены, а Элоиз смутится, но они обе поддержали меня, да и папа, и дядя Арлен с его семьей. Мне было стыдно, но губернатор точно ощущала себя хуже. Она все еще губернатор, но теперь жители островов говорят со мной, и мама на совете меняет торговые планы между островами, чтобы укрепить местную экономику.

Веран в порядке. Они завели щенка-ретривера из Виндера — она уже не щенок, она огромная — и она предупредила его о припадке в прошлом месяце, а потом еще раз пару недель назад. Я говорила, что он назвал ее Мышью? В честь первой собаки, заботившейся о нем. Не буду врать, горло сдавило, когда он сказал мне, но я сделала вид, что только кашляла. Я все еще ненавижу плакать.

Веран будет тут завтра с его мамой, они будут готовиться к пути в Алькоро. Я рада, потому что я ужасно пишу письма (это заметно), и я скучаю по нему. И по тебе, и я не могу дождаться, когда увижу тебя и всех остальных. Мне уже начинает нравиться озеро — тут так много неба, воды. И водопады! Но мне нужно подышать Феринно. Нужно немного времени под солнцем. Думаю, в пустыне солнце не такое, как у озера, под туманами и облаками. Год назад это казалось бы безумием, но что я могу сказать? Если вода в моей крови, но солнце — в моих костях, сердце и голове. В тех местах я ощущаю себя сильной, будто могу делать то, что думаю и чувствую. Я ощущаю себя целой и свободной.

В общем, скоро увидимся.

Со всей Любовью,

Ларк Аластейр