Русская литературная усадьба

Знаменское-Губайлово

Знаменское-Губайлово не принадлежит к числу знаменитых усадеб — и здесь очевидная несправедливость. Кажется, есть все: и незаурядная архитектура, и богатое прошлое. Перебирая в памяти созвездие знаменитых имен, связанных с этим местом, остается только удивляться: почему Знаменское-Губайлово не стало объектом пристального внимания?

По преданию, название села связано с неким боярином, носившим прозвище Губа. Что же касается существующей ныне усадьбы, то она создана в екатерининские времена крупным полководцем той эпохи князем Василием Михайловичем Долгоруковым-Крымским. Почетный эпитет был добавлен к его фамилии после того, как он в 1771 году присоединил к России Крым. Долгоруков-Крымский разбил превосходящую армию последнего крымского хана Селим-Гирея и в течение двух недель овладел всем полуостровом. Правда, современники по-разному оценивали качества Долгорукова-военачальника. Все единодушно признавали его храбрость, но отнюдь не полководческий талант. Многие полагали, что победные лавры достались генералу «малоискусному» и даже «неспособнейшему». Екатерине II пришлось считаться с общим мнением, и поэтому Долгоруков до самой смерти не дождался звания фельдмаршала, о котором мечтал.

Согласно историческому анекдоту Долгоруков сам упустил благоприятную возможность заслужить милость императрицы. Якобы на торжественном обеде по случаю победного завершения Русско-турецкой войны и заключения Куйчук-Кайнарджийского мира она протянула ему кубок со словами: «Князю Долгорукому, — и после паузы добавила: — Фельдмаршалу». Ничего не понявший Долгоруков передал кубок сидевшему рядом фельдмаршалу А. М. Голицыну и остался в прежнем чине генерал-аншефа.

В Знаменском-Губайлове удалившийся в деревню полководец развернул обширное строительство. Им был возведен большой главный дом в стиле классицизма с двумя флигелями, многочисленные службы, в том числе внушительный конный двор, обновлена старинная Знаменская церковь. На освящение ее «1773-го года декабря в 21 день» Долгоруков-Крымский пригласил Екатерину II, и императрица изволила посетить усадьбу Знаменское-Губайлово. Она вовсе не готовила опалы ее владельца, а, наоборот, ждала случая по-царски отблагодарить Долгорукова-Крымского. Спустя несколько лет указом от 21 апреля 1780 года Екатерина II назначила его московским главнокомандующим. На этом посту Долгоруков-Крымский пробыл всего лишь около двух лет (он умер 30 января 1782 года), но успел заслужить искреннюю благодарность москвичей — правда, за свои человеческие качества, а вовсе не за административные способности.

Его племянник И. М. Долгоруков следующими словами характеризует своего родственника и покровителя: «Князь был из редкого числа тех столбовых бояр, коими славился доныне век Петра I и его предшественников. Князь был груб, но справедлив, строг и добр вместе, благодетелен своему роду и вообще доброхот ближнему. Таких людей ныне трудно и с фонарем Диогена отыскать»[178]. Подобная патриархальность, уже в екатерининские времена, противостоящая чиновному Петербургу, была по духу первопрестольной столице, и нет ничего удивительного в том, что кончину Долгорукова-Крымского (по свидетельству того же мемуариста) оплакивала вся Москва.

Прошло столетие, и блестящая усадьба екатерининского вельможи стала собственностью московских купцов и текстильных фабрикантов Поляковых. Еще в 1830-е годы в Знаменском-Губайлове была создана писчебумажная фабрика, но она отнюдь не процветала. Поляковы переоборудовали эту фабрику, получившую название Знаменской мануфактуры. Вскоре они присоединили к ней еще две фабрики: одну — в Ново-Никольском, другую — в Щелкове. Директорами их были трое братьев Поляковых; таким образом, создалось уже Товарищество Знаменской мануфактуры.

Братья Поляковы принадлежали к тонкому слою образованного купечества. Все они прошли через университет. Но среди них ярко выделялся своей одаренностью младший — Сергей Александрович Поляков. Выпускник физико-математического факультета Московского университета — alma mater всех Поляковых, — он в равной степени был приверженцем как точных, так и гуманитарных наук. Он владел почти всеми европейскими (и рядом азиатских) языками и в ипостаси литератора предпочитал быть просто переводчиком новой западной (прежде всего скандинавской) литературы. Здесь успехи его оказались значительными; до настоящего времени ряд произведений Ибсена и Гамсуна издаются в его переводах. С другой стороны, его привлекала организационная сторона литературного процесса (сказалась наследственная деловая жилка!). Вот что пишет о нем Андрей Белый: «Поляков — полиглот, мягкий умница и математик, выкапыватель никому не известных художников»[179]. В другом месте Андрей Белый не без ехидства замечает, что образованнейший и тонкой натуры человек в молодости был вынужден по воле сурового отца по утрам «сидеть в амбаре» со счетами.

С Брюсовым свели Полякова его университетский товарищ поэт Ю. Балтрушайтис и К. Бальмонт. В дневнике Брюсова за август — сентябрь 1899 года имеется подробный рассказ о первом визите в Знаменское-Губайлово:

«Бальмонт утверждает, что опоздал на поезд. Едем опять на станцию. Бродим, ждем С. Полякова, ибо без него Бальмонт ехать не решается; с Григорием Александровичем (директором фабрики в Щелкове. — В. Н.) он почти не знаком. Сергей Александрович не приехал. Второй звонок.

Я предлагаю Бальмонту ехать с ним. Берем билеты, садимся. Уже 11 ч. ночи. Путешествие длится час, с мелкими приключениями, вроде жестокого кровотечения у Бальмонта. Приезжаем в полночь, нет извозчиков. Случайно находятся чьи-то лошади, которые и доставляют нас на фабрику. Там все спят, на нас смотрят подозрительно, а я-то уже совсем незнакомый.

Наконец разбудили хозяина. Он принял нас любезно очень. Сидел с нами до 3 часов… Спать уложили нас в комнате с решетками, и мы долго перекликались с кровати на кровать, отрывочно поверяя друг другу свои замыслы…

Утром опять нас обласкали. Мы читали стихи, хозяин слушал, показывал нам картины и старинные вещи, показывал фабрику и очень поил вином…

К вечеру приехал и С. Поляков. Это человек любопытный, по образованию математик, написал несколько статеек о числах (не знаю, изданы ли), а по любви — поэт; пишет стихи, читает Verlain’a, Verhaeren’a, Regnier… Мы еще сидели до ночи. За шампанским разговорились и чересчур оживленно произносили тосты; я — за рифмы. Уехали опять в 11 ч.

Но на станции, где надо было пересаживаться (из Щелкова, в Мытищах), оказалось, что поезд сошел с рельсов. Пришлось поместиться на товарном. Бальмонт угрюмо молчал. Мы с Поляковым толковали о бесконечно малых и многомерных измерениях. В Сокольниках пришлось слезть, и идти пешком через огороды по лужам, под мелким дождем, в темень.

Так, наконец, вернулся я к жене, которая было очень затревожилась, ибо телеграмму я послал лишь утром…»[180]

Сближение шло быстро. Новый 1900 год был встречен в Знаменском-Губайлове. Брюсов пишет в дневнике:

«Поляков давно звал нас на праздники в деревню. Под Новый год зашел Балтрушайтис и стал особенно убеждать. Я уступил. Наняли лошадей и поехали…

Вечер 1-го пришлось провести на фабрике, где давали спектакль, после которого был бал, деревенско-купеческий, достаточно дорогой.

Но все это искупали две вещи: во-первых — зимний лес, что я видел едва ли не впервые; зимний лес и блуждание в нем на лыжах… Да, где-нибудь в более дикой местности и в большем одиночестве это было бы прекрасно. А во-вторых, драма «Царь Максимилиан», которую разыграли фабричные. Те места, которые уцелели с давнего времени, прекрасны. Наивность и торжествующая условность производят сильнейшее впечатление; «за сердце хватает» (как говорили прежде) при сцене, когда окованный «непокорный сын Адольф» поет:

Впрочем, песня эта явно позднее вставлена. После ставили еще «Атамана».

Думали мы было вечером 1-го разыграть «интермедь», и я ее тут же за ужином написал, но это не состоялось»[181].

Но состоялось самое главное. В первый день года было решено создать издательство символистов — нового литературного направления, признанным лидером которого был Брюсов. Оно получило название «Скорпион» по зодиакальному знаку осени, когда замысел созревал. Естественно, финансовую сторону предприятия возложил на себя С. А. Поляков — единственный состоятельный человек в кругу молодых литераторов. Да и его человеческие качества — прежде всего мягкая контактность и умение сглаживать противоречия — способствовали тому, что организационные проблемы «Скорпиона» стали его уделом. Такими качествами Брюсов не отличался. Человек бешеного честолюбия (по словам Зинаиды Гиппиус), он сам возвел себя на пьедестал первого поэта своего времени и никому не позволял встать с ним на один уровень. Конечно, будь «Скорпион» его единоличным делом, издательство быстро потерпело бы крах, ибо никто из «братьев-писателей» не пожелал бы подчиниться брюсовскому бонапартизму. В этой связи роль Полякова, умевшего избегать любых острых углов, возросла еще более. Андрей Белый как-то насмешливо обмолвился, что Поляков — не «скорпион», а Брюсов — «конечно, да».

Бальмонт особенно сдружился с С. А. Поляковым после своей женитьбы в 1896 году на дочери богатого московского купца Андреева Екатерине. Мужем ее старшей сестры Анны был другой из братьев Поляковых, Яков — директор фабрики в Знаменском. Таким образом, Бальмонт и С. А. Поляков стали родственниками. Еще одна из девиц Андреевых, Маргарита, была замужем за отпрыском сибирских золотопромышленников Василием Михайловичем Сабашниковым, двоюродном брате известных книгоиздателей Сергея и Михаила Сабашниковых. Итак, в недрах московского образованного купечества создался своеобразный культурный клан. Брюсов происходил из этой среды; Бальмонт ощущал себя в ней своим человеком.

Современники единодушно отмечают эгоцентризм Бальмонта. Он был неуправляем; каждую минуту от него можно было ожидать какой-либо невероятной причуды; эксцентричные выходки Бальмонта в литературной среде становились темой многочисленных анекдотов. Таким он был и в Знаменском-Губайлове. Андрей Белый вспоминает:

«Раз он в деревне у С. Полякова полез на сосну: прочитать всем ветрам лепестковый свой стих; закарабкался он до вершины; вдруг, странно вцепившись в ствол, он повис, неподвижно, взывая о помощи, перепугавшись высот; за ним лазили; едва спустили: с опасностью для жизни. Однажды, взволнованный отблеском месяца в пенной волне, предложил он за месяцем ринуться в волны; и подал пример: шел — по щиколотку, шел — по колено, по грудь, шел — по горло — в пальто, в серой шляпе и с тростью; и звали, и звали, пугаяся; и он вернулся: без месяца»[182].

Весной 1901 года Бальмонт оказался центром скандала совершенно иного рода. 4 марта в самом людном месте Санкт-Петербурга, у Казанского собора, произошла студенческая демонстрация, жестоко разогнанная полицией, не знавшей удержу и не отделявшей демонстрантов от просто прохожих. В водоворот избиений были втянуты и правые и виноватые. Случайно оказавшийся здесь Савва Тимофеевич Морозов вынужден был спасаться в ближайшей подворотне. Произошедшее вызвало всеобщее негодование. Через десять дней, 14 марта, на вечере в Городской думе северной столицы Бальмонт с эстрады прочел стихотворение «Маленький султан», в котором «эзоповым языком» говорилось, что в России царствуют «кулак, нагайка, ятаган», у кормила власти стоят «два-три нуля, четыре негодяя», а возглавляет камарилью «глупый, маленький султан». В квартире Бальмонта был произведен обыск, а сам он выслан из Санкт-Петербурга с запрещением проживания в обеих столицах и университетских городах. Жена увезла Бальмонта в Знаменское-Губайлово, но и здесь власти сочли пребывание поэта нежелательным: усадьба находилась вблизи Москвы, где генерал-губернатором был великий князь Сергей Александрович. Сабашниковы пригласили Бальмонта в свое имение в Курской губернии, откуда он вскоре уехал за границу.

В 1907 году после смерти брата Александра С. А. Поляков стал единоличным владельцем Знаменского-Губайлова и оставался им до революции, которую все ждали, но отнюдь не все хотели. В 1918 году Знаменская мануфактура была национализирована. Усадьбе Знаменское-Губайлово была выдана охранная грамота, отмечавшая ее большую культурную ценность. Она была подписана заместителем наркома просвещения М. Н. Покровским и Брюсовым. Но С. А. Поляков не верил в реальную действенность этой бумаги. Осенью того же 1918 года он навсегда покинул Знаменское-Губайлово.