Русский Афонский отечник ХІХ-ХХ веков

Иеросхимонах Виссарион (Толмачев) и схимонах Варсонофий (Вавилов) [439]

Основателем и первым ктитором нового русского Свято-Андреевского общежительного скита на Святой Горе Афон был иеросхимонах Виссарион (в мiру Василий Толмачев). Он был сыном благочестивых родителей Максима и Мавры Толмачевых. Родился в 1808 году. Отец его принадлежал к московскому купечеству из древней фамилии Толмачевых. У Василия было два брата, Иоанн и Александр. Детство свое он провел в родительском доме, был весьма прилежен в учении, тих и скромен, почитал и утешал их.

Помогая родителям в торговле, Василий Толмачев находил время для чтения Священного Писания и других душеспасительных книг. Любил ходить в святой храм Господень, часто посещал его, прислуживая священнослужителям алтаря. При таком духовном настроении юный Василий искал себе утешения не в увеселениях, свойственных его возрасту и званию, а в частых беседах с духовными лицами, преимущественно же с проживавшим в то время в Москве настоятелем Свято-Никольского подворья афонского Иверского монастыря архимандритом Кириллом. Рассказы этого опытного в духовной жизни старца – подвижника Святой Афонской Горы Василий Толмачев слагал и хранил, как неоценимое сокровище, в боголюбивом своем сердце. Наконец после многих раздумий, многих самоиспытаний и молитв богомудрый и смиренный юноша Василий в возрасте 17 лет решился оставить мiр. Не прельщали его ни богатства отца, ни любовь родителей, ни суета столицы. Сердце его горячо любило Господа, и он во имя Его всем пренебрег, следуя евангельским словам: «Иже любит отца или матерь паче мене, несть мене достоин: и иже любит сына или дщерь паче мене, несть мене достоин» (Мф. 10:37).

Он тайно от отца и матери решился навсегда оставить родительский любвеобильный кров и о своем решении поведал только своему другу Василию Вавилову, которого он сердечно любил. Вавилов был старше Толмачева на одиннадцать лет, ему было уже 28, но, несмотря на это, друзья всегда делились и мыслями, и чувствами, душа одного была открыта другому. Они были так единомышленны и единодушны, что, когда юный Толмачев решился оставить мiр, оставил его и Вавилов. Последний был родом из города Дмитриева Орловской губернии и принадлежал к тульскому купечеству. Он, как и Толмачев, происходил от благочестивых родителей и принадлежал к богатому семейству. Отец Вавилова торговал хорошо и так же имел достаток во всем, как и отец Толмачева. Однако ничто не прельщало друзей, и они, желая испробовать свои силы, по обоюдному согласию местом для своих первоначальных монашеских подвигов избрали известную в то время по своей строгости и благочестию общежительную пустынную Белобережскую обитель, находящуюся в Орловской губернии Брянского уезда и состоявшую тогда под управлением мудрого и опытного в духовной жизни старца-строителя иеромонаха Моисея, известного всем своей строгой жизнью. Помолившись, они навсегда простились с родным своим домом и отправились в путь. Белокаменную Москву они оставили без сожаления.

Путь из Москвы в Орловскую губернию друзья совершили благополучно. Придя в обитель, они назвались странниками, явились к настоятелю за благословением, не открывая ему ни своих имен, ни происхождения, и были встречены им со свойственной ему любовью и добродушием. Он предвидел в них будущих великих подвижников Церкви Русской, а потому, узнав об их искреннем намерении не возвращаться больше в мiр, согласился, даже не зная, кто они, на их поступление в число временно трудящихся при обители. При этом он обоих поручил духовному руководству опытного в жизни духовной старца иеросхимонаха Серапиона, бывшего впоследствии настоятелем Одринской пустыни. Тот полюбил обоих пришельцев, как и они полюбили старца. Отношения между ними установились самые искренние, самые близкие. Новоначальные желали спасаться, а старец был мудр и опытен. Они всецело открывали свои души старцу-отцу, а он, как мудрый руководитель, назидал их духом кротости и терпения, вразумлял и научал.

Какую борьбу новоначальные вели сами с собой, это может быть понятно только тому, кто сам проходил этот искус. От новоначального требуются скромность и смирение, послушание и повиновение, стяжание духа целомудрия, а для достижения всех этих иноческих добродетелей необходимо большое внимание к самому себе и безусловное доверие к своему старцу. Требуется также и пост, постоянный труд и неленостная молитва, совершенное отчуждение от всего греховного и мiрского.

Юные подвижники, одаренные духом разума, сознавали все это и поэтому без благословения своего старца ничего не делали и ничего от него не скрывали, во всем ему подчинялись, сознавая вполне, что такая борьба со своей собственной волей сплетает монаху славный венец мученичества, мученичества без крови, мученичества добровольного, как бы мечом обоюдоострым отсекающего ежеминутно злую волю его.

Оба Василия, одноименные духовные братья, часто занимались чтением Священного Писания и вели беседы с опытными старцами, в числе которых был и афонский схимонах Симеон, проживавший в Белобережской обители. Все это подкрепляло их в немощи и более и более развивало в них великую добродетель и разум.

Долгое время скрывая, кто они, наконец Василии чистосердечно открыли тайну своему любвеобильному и мудрому старцу. Тогда и родителям пришлось узнать об их пребывании в брянском Белобережском монастыре. После нескольких месяцев испытаний иеросхимонах старец Серапион сообщил настоятелю об их душевных качествах, и тот не замедлил облечь их в одеяние новоначальных. Василия Толмачева, как более сильного и крепкого сложением, определил на монастырскую кухню, а Василия Вавилова, как более слабого здоровьем, – в братскую трапезную. Послушания эти они исполняли с усердием, были смиренны и послушливы.

Когда до слуха настоятеля обители дошло, что они оба опытны в церковном чтении и пении, то он заменил первые послушания клиросным. Белобережская обитель посещалась в то время множеством богомольцев из разных мест России, в частности из Москвы, и молва о юных подвижниках дошла до жителей столицы, а также до Тулы и Орла. Стали приезжать к подвижникам их родственники, стали их смущать, соблазнять благами мiра, предлагать оставить обитель. Привозимая им вещественная помощь в виде денег, разнородных гостинцев и предметов роскоши стала расслаблять их дух. Словом, враг, не спящий и даже никогда не дремлющий, стал наносить им немало внутренних скорбей. Они боролись с ними, но немощь человеческая дала себя чувствовать, и подвижников наших спасало лишь только их полнейшее доверие к старцу Серапиону. Ему было известно все. Они, как покорные отцу дети, ежедневно сообщали ему о внутреннем состоянии своем, исповедовали ему и друг другу все прегрешения свои и, по словам Писания, назидаясь друг от друга, были тверды и разумны.

Сознавая опасность, которая их окружала тогда, они стали настойчиво стремиться на Святую Гору Афон, где Матерь Божия обещала навсегда инокам свою защиту, где помощью ее сохранилось еще подвижничество во всей силе слова, где между тысячами иноков есть такие, которые в своей жизни подражают великим отцам египетским, где и отцов афонских великое собрание поможет им достигнуть той высоты, к которой стремились их юные, любвеобильные сердца. Желание свое они сообщили старцу Серапиону, а он передал об этом настоятелю Белобережской пустыни. После долгих и многих совещаний опытные и внимательные старцы, хотя со скорбью для себя, дали им благословение свое оставить навсегда Белобережскую пустынь. Они сознавали тот вред, который приносили юным подвижникам частые свидания с родными, и, усматривая в них достаточно сил духа и разума духовного, чтобы со временем достигнуть совершенства духовного, даже посоветовали им поспешить исполнить желаемое – водвориться на Святой Горе Афон.

В Белобережской обители они прожили около четырех лет и за свои добрые качества покрыты были рясофором. Повинуясь воле Божией, выраженной устами старцев, получив от них назидание и напутственное благословение, подвижники отправились на родину, простились навсегда с родителями своими, с друзьями и родными, выправили себе нужные документы, взяли с собой денег по пятьсот рублей ассигнациями и, напутствованные всеобщими молитвами и благословениями, отправились через Одессу в Константинополь.

На пути они остановились в Киеве, посетили Киево-Печерскую Лавру, почтили должным поклонением святыни киевские и святых угодников, почивающих в пещерах. В Константинополе они остановились на одном из афонских подворий, осмотрели город и все его достопримечательности. Затем отправились на Афон. Это было в 1829 году. Так они простились навсегда с Отечеством своим, Россией, которое оставили ради одного только спасения души. Греческое судно, на котором они отправились из Константинополя, благополучно причалило к пристани Святой Горы Афон, именуемой Климентова, а именно к пристани монастыря Иверского, куда Василий Толмачев уже давно стремился.

Достигнув Святой Горы, возжелавшие спасения юноши не могли нарадоваться, что Господь сподобил их увидеть эту обетованную Гору, эту Великую Гору, которую Он отдал Пречистой Деве как наследие избранное. Сойдя с причала 3 июня 1829 года, они поспешили разыскать давно знакомого им архимандрита Свято-Никольского монастыря Кирилла, при радостной встрече с которым по обычаю афонскому сотворили ему метание, т. е. поклон.

И снова возобновилась радость, давно прошедшая, снова возобновились для Василия Толмачева отрадные беседы с архимандритом Кириллом, который принял подвижников со свойственной ему любовью, не отказывая им никогда ни в добром назидательном слове, ни в помощи вещественной. Монастырь Иверский, братски приветствовавший их, для их безмолвного жития уступил им келлию святого Николая Чудотворца, находящуюся на горной северо-восточной стороне Афона. Там по благословению старцев они поселились вдвоем и под руководством их положили начало совершенному безмолвному житию и молитвенному подвигу. Вскоре к ним присоединился еще один боголюбивый старец по имени Иоасаф, прежде подвизавшийся в Переяславском монастыре Полтавской губернии, где был духовником братства. Этот Иоасаф, уроженец города Дмитриева Орловской губернии, был постриженником нямецкого Молдаво-Валашского монастыря и прошел искус духовной жизни под руководством учеников великого старца Паисия Величковского. Юные подвижники с радостью приняли к себе этого старца, и они, все трое, живя в уединении, постоянно занимались чтением Слова Божия, которое, по слову Апостола Павла: «Жи́во бо слово Божие и действенно, и острейше паче всякого меча обою́ду остра́, и проходящее даже до разделения души же и духа, членов же и мозго́в, и суди́телно помышлением и мы́слем сердечным» (Евр. 4:12). Там, в уединении, они стали приготовлять себя всецело к принятию великого ангельского образа, т. е. схимы, занялись разнородными посильными трудами: возделывали виноградники, огороды, занимались виноделием, устроили красильню для окрашивания монашеского сукна, приобретая этими трудами средства к пропитанию не только для себя, но и многих немощных братий своих – старцев Святой Горы Афон. Они, по словам св. Апостола Павла, днем трудились, а ночь провождали в молитве и псалмопении.

Василий Толмачев был характера простого и откровенного, нрава веселого, скорый на труды и находчивый в ответах на вопросы. А Василий Вавилов был довольно учен, отличался любовью к труду, имел дар слова и рассуждения, который был основан на глубоком знании Священного Писания.

Из келлии святого Николая Чудотворца подвижники, все трое, перешли на жительство в келлию того же Иверского монастыря, именуемую келлией Преображенской. Но только семь лет пришлось им жить здесь втроем. По воле Божией и начальства старец их и духовник был вызван в Россию на прежнее свое место духовника. Тогда по совету опытных подвижников, по слухам и многим испытаниям они нашли себе в глубокой и непроходимой пустыне старца именем Харалампий, славившегося святостью своей жизни. Он был родом болгарин. 72 года подвизался в пустыне Лак, диком ущелье, принадлежащем обители святого Павла. Этот великий старец Святой Горы Афон стяжал высокую степень совершенства: он имел дар прозорливости, а также и власть над духами злобы. Молодые подвижники уговорили его не оставлять их на тернистом пути иноческой жизни, и он, усматривая в них великие добродетели, стал, несмотря на свою глубокую старость, часто приходить к ним и направлять их духовные подвиги.

Ведя под духовным его руководством строгую аскетическую жизнь, они оба решили принять Святую схиму. Харалампий был приемным отцом Василия Толмачева, который был назван Виссарионом. Василий Вавилов принял пострижение в Святую схиму с именем Варсонофий от руки духовника иеросхимонаха Арсения, а приемным отцом его был старец Исидор, родом из города Дмитриева Орловской губернии. Схимонах Арсений часто беседовал с ними, так как он был старец весьма искусный и нес подвиги великие. Все они были связаны духовным родством и проводили жизнь поистине равноангельскую. Виссарион и Варсонофий были искусны в чтении и пении церковных служб, были счастливы, и оба за смирение свое удостоены великих даров от милостивого Бога, принявшего от них труд и пламенные молитвы.

В келлии Преображения они оставались недолго. По совету духовника старца Арсения они перешли в третью свою по счету келлию, более удобную и обширную, под названием Троицкой, которая находилась в пределах монастыря Ставроникиты.

Между тем к подвижникам присоединилось еще два собрата. Один из них был белгородский купеческий сын, а другой – из ростовских обывателей. Первый принял у них пострижение, а другой много помог им как своим собственным достоянием, так равно и приглашением к тому же своих соотечественников. Все пятеро жили вместе. Вскоре по водворении их в келлию в пределах монастыря Ставроникиты духовник их старец Арсений был от них вызван для служения малороссийскому Ильинскому скиту, основанному Паисием Величковским. Здесь он был поставлен игуменом.

Арсений был старцем очень высокой жизни. При светлом разумении он стяжал дух прозорливости и имел особый дар обращать неверующих к чистосердечному верованию. Но, сознавая свое бессилие водворить в стенах Ильинской обители надлежащий мир и спокойствие после случившегося между братством разногласия, пригласил Виссариона и Варсонофия в сотрудники к себе для благоустроения обители. Любя и уважая своего духовника, они не могли ему отказать, разделяли с любовью все его труды, содействовали ему во всем, но, однако, уединенной своей Троицкой келлии они совсем не оставляли, удаляясь в нее в свободное от трудов время.

Труды настоятеля Ильинского скита усилиями белобережских старцев были значительно облегчены, но возникшие среди братства его, состоящего из малороссов и великороссов, разногласия и неудовольствия не прекращались. Тогда у Виссариона и Варсонофия по совету и благословению старца Арсения явилась мысль устроить на Святой Горе Афон особый монастырь исключительно для великороссов, оставив Ильинский скит для одних малороссов. Соболезнуя своим соотечественникам, не имевшим в то время никакого пристанища на Святой Горе, Виссарион и Варсонофий готовы были на всякую жертву для устроения их. Тогда великие старцы и подвижники Святой Горы, в том числе и архимандрит Иверского монастыря Кирилл, избрали на это великое дело старцев Виссариона и Варсонофия. Они стали просить и убеждать их собрать воедино всех своих соотечественников и управлять ими отдельно. Однако отцы Виссарион и Варсонофий этого не хотели, но архимандрит Кирилл и духовник их Арсений убедили их принять это новое послушание, возлагаемое на них Богом. Они подчинились воле Божией, молитвенно просили пред Богом о помощи свыше, о вразумлении при устройстве этой новой обители, которой предстояло быть на Святой Горе началом духовной жизни собственно для великороссиян.

Теперь главной заботой подвижников стал поиск свободной келлии, которая впоследствии могла бы быть обращена в особый русский скит. Обрести такую келлию можно было, только купив ее. Они везде искали такую келлию сами, посылали и других искать. Но нигде не находили. Монастырь Ксенофонт предлагал им купить свою келлию, Ивер предлагал купить келлию на Могуле*, Лавра святого Афанасия – келлию на Марофане* и на Провате*, Ватопед – келлию под названием «Гифтатика» с большим при ней участком земли, монастырь же Каракала предлагал келлию Честного Креста.

Старцы думали, молились и сами осматривали все эти места, сообразуясь с будущим, имея в виду не только свое довольство, но и довольство будущих насельников обители – русских собратий, желающих спасаться на Святой Горе Афонской. Как мудрые старцы, они заботились и о выборе климата, и об изобилии воды, и о чистоте воздуха, и многом другом, дабы будущие подвижники были всем довольны и не роптали на своих старцев, основателей скита. Опытные в жизни, они были осторожны и действовали без спешки.

Часто проходили они мимо Великой келлии, называемой Серай. Это был красивый дворец, покоивший Вселенских Патриархов. Серай находился на расстоянии одной версты от Кареи. Эта келлия была как бы Лаврой всех афонских келлий. Она очень сильно отличалась от других мест по величию и красоте местности, чистоте воздуха и величине своей. Основана она была в XVII веке именно в виде келлии Константинопольским Патриархом Афанасием, умершим в России, на обратном пути из Москвы на Афон, 5 апреля 1654 года в лубенском Преображенском монастыре, который находился около уездного города Лубны Полтавской губернии. Святые мощи его находились именно в этом монастыре. Вследствие смерти святого Афанасия келлия Серай осталась незаконченной. Прошло более ста лет, пока другой Вселенский Патриарх, Серафим, прибывший на Афон, чтобы пребывать на покое, избрал себе для жительства ту же самую келлию Серай. Он обустроил ее на средства расположенных к нему лиц, заложил в виде башни храм и дом в одной связи с ней. Постройки эти были сооружены в византийском стиле. В храме помещались две церкви: одна – в честь Покрова Пресвятые Богородицы, а другая – во имя святого апостола Андрея Первозванного.

Но только два года пришлось Святейшему Патриарху Серафиму наслаждаться тишиной Святой Горы. По случаю войны Турции с Россией Патриарх был вынужден покинуть свой любимый приют. Он надеялся возвратиться на Святую Гору, но вместо этого изволением Божьим скончался на чужбине в том же лубенском Преображенском монастыре, где умер и его предшественник, святейший патриарх Афанасий Пателарий.

Ученик и преемник келлии Патриарха Серафима любимый его архидиакон после смерти патриарха перешел в обитель Ватопед, и с тех пор келлия Серай стала собственностью этого монастыря. Смуты греческого восстания привели в упадок все афонские обители, в том числе и роскошные постройки келлии Серай. Между тем само провидение готовило это место для великих целей. Попустив упадок построек Серая, оно приготовляло эту келлию для русских подвижников, которым не могла она не быть дорога, так как в России покоились мощи ее святых строителей.

Старцы Виссарион и Варсонофий, по смирению своему не решавшиеся вначале даже пойти осмотреть эту келлию, по особому указанию Божьему приобрели ее, и в 1841 году она была уже собственностью старцев. Дело было так: однажды утром, помолившись Господу Богу, отец Виссарион послал сотрудника своего Варсонофия в Ксенофонт для окончательного решения вопроса о покупке келлии. Когда, дойдя до серайского креста, водруженного на пути в Карею, он взглянул на великую келлию Серай, то один юродивый, полуголый словун по имени Яни, сидевший на лавочке у креста, быстро вскочил с места, поспешно подошел к Варсонофию, схватил его за плечи и за руки, быстро повернул его по направлению к Сераю и, указывая ему на него, нечистым русским языком сказал: «Вот вам Серай, скит руссов и московов», после чего, с шумом заграждая путь в Ксенофонт, повторял те же слова и другим проходящим. Старец Варсонофий в смущении остановился и долго стоял на этом месте, недоумевая, что ему делать. Благоразумный старец решил повиноваться этому указанию, преградившему ему путь в Ксенофонт, и направился в Карею, место правления всего Афона. Там он прежде всего обратился за решением вопроса о Серае к старцу Исайе, имеющему торговую лавку в Карее. От него он узнал, что старцы монастыря Ватопед призывали в монастырь старшего Серапиона и решительно приказали ему немедленно продать Серай, огорчившись предложением, сделанным им на соборе, об уничтожении верхнего этажа келлии с древней церковью во имя святого Андрея Первозванного, которая с того времени переименована греками во имя святого Антония Великого. К тому же у них не было и средств к поддержанию и возобновлению серайских строений. Выслушав этот рассказ, Варсонофий поспешно возвратился домой и передал все бывшее своему собрату отцу Виссариону. Возрадовались они оба просиявшей надежде приобрести Серай и, помолившись усердно Господу Богу, на другой день рано утром отправились в монастырь Ватопед, взяв с собой в качестве драгомана отца Илариона, занимавшегося деланием монастырских шапок в Карее. Прибыв туда, они все трое явились в собор, где заявили о своем желании купить продающуюся келлию Серай. Соборные старцы осмотрели пришедших с ног до головы и с любопытством и недоверием сказали: «Папа Виссарион! Мы иначе не можем продать келлию, как только с тем условием, чтобы не снимать верхнего этажа». В ответ Виссарион сказал: «А я иначе не согласен купить, как только с тем, чтобы его возобновить совершенно». Удивленный его ответом собор обратил тогда на него особое внимание, и старцы сказали ему: «Приходите за ответом завтра, а мы об этом сегодня подумаем». Вечером отец Виссарион посетил многих из уважаемых ватопедских старцев, просил их согласия на продажу Серая, а на другой день старцы, собравшись утром, сказали: «Папа Виссарион, иди к старшему сераиоту и договорись с ним относительно цены». Виссарион не замедлил явиться к сераиоту, и оба старца окончили дело относительно цены. С общего согласия Серай был уже окончательно предназначен к продаже Виссариону, и в 1841 году состоялся акт продажи Серая русским белобережским подвижникам. Акты и омологии были составлены на имя трех владельцев: первым был геронда и настоятель Виссарион, вторым – иеросхимонах Варсонофий, а для записи третьего оставили пробел. Итак, несмотря на скудность средств, совершилось устроением и помощью Божией дивное дело! Серай, эта великая, знаменитая на Афоне келлия, стал достоянием всех русских в лице смиренных старцев – москвичей, этих бессребреников и тружеников. Предсказание юродивого словуна Яни свершилось, и келлия, основанная и обновленная двумя великими Патриархами Вселенскими, волей Божией скончавшимися в России, обратилась в тихое молитвенное пристанище для русских. Таков Промысел Божий!

Приобретение Серая для русских подвижников на Афоне назидательно и утешительно для внимательного и верующего человека. Подписав акты о покупке, старцы приступили к продаже своей келлии и, продав ее, перешли в Серайскую келлию с твердым намерением возобновить ее. Но у них была еще одна великая забота: они не знали, из каких средств смогут уплатить деньги Ватопеду! Но недолго оставались они в таком затруднительном положении; милосердный Господь вскоре помог им: отец Виссарион из рук родного брата своего благочестивого Ивана Максимовича Толмачева получил нужную для уплаты за келлию сумму. Таким образом, местность, избранная и освященная покоящимися в России Вселенскими Патриархами, всегда получавшими помощь от великих царей русских, перешла от греков в собственность русских.

Господь, всегда скорый на помощь рабам Своим, в затруднительное для старцев время послал отцу Виссариону, настоятелю Серайской келлии, еще одного весьма состоятельного гостя. Когда старцы нуждались в средствах, прибыл на Афон в качестве поклонника один старец по имени Филипп, родом из Ростова-на-Дону. Этот благочестивый поклонник, движимый ревностью и любовью к новым строителям богоугодного братства, помог им как собственными капиталами, так равно и пожертвованиями своих сограждан.

Нельзя при этом не упомянуть и о другом поклоннике по имени Илия, который несколько ранее прибыл на Афон из Белгорода и также много помог строителям как своими трудами, так равно и пожертвованиями. Возобновление великой келлии шло успешно. Виссарион был избран братством в настоятели келлии, и с тех пор подвиги его все более и более умножались, имя и ревность его стали известными по всей Горе.

В возобновляемой обители до 1842 года братии было только пять человек. В том же году в число братства были приняты старцами еще два человека торгового сословия из города Сызрани Симбирской губернии – почтенный старец Прокопий и юный, 19-летний, приемный сын его Федор Крестовиков. Они не столько материально, сколько трудами своими содействовали к возобновлению зданий Серая. Оставшись навсегда под руководством старца Виссариона, они оба вскоре от руки его получили пострижение: старец Прокопий – с именем Пимен, а юный Федор – Феодорита.

После вступления в число братии последних начали присоединяться к строителям серайским и многие другие русские из братии. После возобновления и устройства келлии дела старцев приняли такой быстрый и неожиданный к лучшему оборот, что в скором времени на Афоне в одном нераздельном уединенном ските собралась многочисленная русская семья, а старцы белобережские заслужили от всех одобрение, уважение и почести, имена их стали известны на Востоке и в России. Все притекали к ним, как к подвижникам благочестия и труженикам великим, все стремились к ним за советом и утешением. Воспитанные с ранних лет в правилах монашеской жизни в России, а потом на Афоне, под руководством опытных и мудрых старцев-аскетов, они приобрели те духовные добродетели, которые делают инока достойным руководить другими.

Старец Виссарион совершал великие тайные подвиги в келье своей. Он читал Псалтырь и духовные поучения всегда стоя. На книгах «Добротолюбия» и Исаака Сирина им были сделаны сотни бумажных наклеек со своими заметками об иноческой жизни. Он неустанно изучал писания святых отцов и следовал им. Не раз удостаивался благодатных явлений, был прозорлив, но запрещал своим ученикам кому либо рассказывать о том во время его жизни, связав этим запрещением даже ближайшего к себе после Варсонофия собрата, вышеупомянутого монаха Феодорита, которого он избрал третьим хозяином Серая. Только после его смерти в назидание другим они были благословлены не скрывать сказаний о благодатных явлениях, дарованных ему.

Старец Варсонофий в особенности любил чтение и церковное богослужение, был довольно образован, очень кроток и смирен, очень усерден в молитве, имел дар слова, утешал братию своими рассуждениями и тем много помогал им в духовных подвигах. Таковы были старцы белобережские, сохранившие это название на Афоне до приобретения Серайской келлии, а потом переименованные в сераитов.

Все афонцы, особенно греки, любили отца Виссариона за простоту, доброту, общительный и откровенный характер. Он этим привлекал к себе внимание всех. Его простота соединялась с мудростью, а его беседы всегда приносили всем большую пользу. Он знал, как, с кем и о чем говорить, что кому нужно сказать.

До умножения братии старцы много трудились сами: сами копали виноградники, возделывали огороды, сами поочередно служили Божественную Литургию, вычитывали правило, пели, к чему имели большое дарование. Они сами были строгими постниками, но для друзей и знакомых, для бедных у них всегда была готова трапеза и угощение в гостинице, называемой «Архондарик». Не будучи никогда богатыми, они прослыли таковыми по всему Афону за свою щедрость. Отказывая себе во всем, они отдавали другим все, что присылали им их московские, тульские и орловские родные.

Ближайшим сотрудником их по устройству Серайской келлии был вышеупомянутый схимонах Пимен, который, хорошо понимая каменную кладку, сам лично трудился при постройке и ремонте зданий. Когда Серайская келлия была устроена, то один за другим русские люди стали поступать в нее. Наконец владельцы келлии стали думать и заботиться о том, чтобы переименовать новую обитель в скит. Они пожелали упрочить и возвести келлию в степень самостоятельного скита, много об этом рассуждали, многих о том просили, старались узнать, каким путем начать это дело. Старец Виссарион неусыпно о том думал и молился. Молилась о том и вся собранная ими братия.

Наконец, сам Господь указал им путь. Родной брат отца Виссариона Иван Максимович Толмачев при посредстве московского синодального ризничного получил в 1849 году возможность просить известного своим благочестием и связями в Петербурге Андрея Николаевича Муравьева, отправлявшегося в то время на Афон в качестве путешественника, заехать в Серай. Боголюбивый Андрей Николаевич исполнил просьбу. Прибыв в Серай, он познакомился с обителью и старцами ее и дал им слово ходатайствовать за них, пред кем следует. Его ходатайство увенчалось полным успехом.

В 1849 году Серайская келлия, называвшаяся до того времени лаврой-келлией, утверждена была Ватопедом с согласия карейского Протата самостоятельным скитом. Боголюбивый Андрей Николаевич Муравьев своим мудрым содействием и добрым участием оставил после себя вечную благодарную память братства Серайской обители. С этого времени она уже была переименована в Свято-Андреевский афонский русский общежительный скит. Торжественное его открытие последовало 22 октября 1849 года. Митрополит Адрианопольский Григорий с двумя архимандритами и тремя протоигуменами при значительном стечении монашествующих из разных монастырей пространного Афона во время Литургии поставил отца Виссариона в игумена, вручив ему вместе с посохом икону Богоматери «Утешение в скорбех и печалех» на благословение обители. Эта икона хранилась в келье отца Виссариона до смерти его. В день открытия скита звон колоколов не умолкал, радость была всеобщая. В ознаменование несказанной радости в братской трапезной три дня не прекращалось угощение приходящих. А чтобы выразить свою благодарность всем представителям многочисленных афонских обителей, старцы Виссарион и Варсонофий с собратом своим Феодоритом приготовили в Карее и в самом Протате богатую трапезу.

Новый игумен после этого празднества поехал в Константинополь для засвидетельствования нового устава, условий и других актов у Вселенского Патриарха, архиепископа Святой Горы.

Там ему был оказан самый благоприятный и благосклонный прием. Патриарх Анфим выдал старцу от лица Святейшего Синода хрисовул, или грамоту, со своей подписью и печатью в вечное и нерушимое утверждение этого нового русского скита. Брат во Христе и сотрудник игумена Виссариона Варсонофий был назначен казначеем скита, третий из товарищей отец Феодорит – блюстителем благочиния, а отец Нифонт – духовником.

Все они трудились усердно, но старец Варсонофий, всегда слабый здоровьем, после открытия скита стал постоянно болеть и вскоре после того, как отец Виссарион возвратился из Константинополя от Вселенского Патриарха, скончался. Когда Виссарион, возвратившись, рассказал Варсонофию о благосклонном приеме Патриархом, то Варсонофий, рассматривая документы, перекрестился, поцеловал печать и благодарил Бога. Через три дня после этого он отошел ко Господу, пред самой смертью сказав со слезами: «Благодарю Господа Бога нашего, что Он привел нас сюда и при скудных средствах и при усиленных трудах и заботах помог нам приобрести приют своим соотечественникам и единокровным братьям русским!» Это было 14 марта 1850 года.

Тяжело болел отец Варсонофий не более месяца. В это время он очень часто приобщался Святых Таин, наконец просил совершить над ним таинство елеосвящения, после которого мирно предал дух свой в руки Господа в присутствии братии и старца Виссариона.

Любовь братии подкрепляла отца Виссариона на трудном пути начальства, а помощником после смерти своего друга и собрата он избрал иеромонаха Феодорита, которого в последствии назначил и наместником своим. Уже в 1852 году на отца Феодорита было возложено важное дело: с высочайшего соизволения он был отправлен в Россию для сбора пожертвований для скита. В эту поездку отец Феодорит по молитвам скитских старцев успел познакомиться со многими именитыми русскими боярами. Граф Шереметьев, Татьяна Борисовна Потемкина, семейство баронессы Розен и многие другие присоединили свои усилия к усердию боголюбивого Андрея Николаевича Муравьева. Все они вместе и каждый порознь старались помочь отцу Феодориту. Три года провел он в то время в России, высылая своему старцу и игумену нужные для сооружения обители средства. На эти средства отец Виссарион смог воздвигнуть храм во имя святителя Петра, митрополита Московского, мощи которого почивают в Москве в Успенском соборе. С того времени стараниями и заботами отца Феодорита обитель все более и более процветала. Братство быстро умножалось, средства прибавлялись. Воздвигались новые здания, украшались новые сады, и всему этому был свидетелем белобережский старец, отец игумен Виссарион. Так старец дожил до великих и радостных дней. Тут он проливал уже слезы не скорби, а радости, слезы благодарности пред Богом. Он дал завет своим ученикам любить друг друга, молиться друг о друге. Плоды своих праведных трудов он оставил в наследство братиям своим во Христе и в надежде на будущее воздаяние от Господа, с упованием на Его милосердие, веселясь духом, доживал последние дни своей труженической жизни.

Около 12 лет жил старец Виссарион после смерти своего духовного друга и брата Варсонофия. 26 апреля 1862 года было днем весьма скорбным для братии скита. Старец Виссарион скончался после тяжкой двухдневной болезни на 54-м году жизни. Великий пост он провел еще довольно бодро, бдительно следя за всеми работами по устроению обители и не упуская и церковного пения, хотя братия усердно просила его не утруждать себя. Светлое Христово Воскресенье он встретил бодрствуя, три дня кряду служил, но при слабом своем здоровье сильно простудился. На Фоминой неделе слег в постель. Медицинские пособия не помогали ему. Скорбящая братия просила всех отцов, в афонских обителях живущих, молиться о выздоровлении болящего. Все подвижники афонские усердно молились о нем, но жизнь его угасала. Господь призывал его к Себе. Настало время отдыха для него за исполнением великого дела, предназначенного ему свыше.

Почувствовав приближение своей кончины, он пожелал, чтобы над ним было совершено таинство елеосвящения, после которого он ежедневно приобщался Святых Христовых Таин. 26 апреля, сподобившись принять Тело и Кровь Христовы, он говорил слабо, но внятно и пребывал в совершенном спокойствии духа. Все замечали, что приближается час перехода его в вечность. Вся братия окружила его ложе. Он прощался с каждым отдельно и благословлял каждого. Затем последние его слова были обращены ко всем. Это была его заповедь молиться о нем. Молиться о всех потрудившихся с ним собратиях, молиться о благодетелях обители. «Благословен Бог, – сказал он наконец – призвавший вас в сообщество к нам, грешным, на сей спасительный и многотрудный путь. Теперь я, отходя к Нему, Отцу нашему, поручаю вас, чада мои, Покрову милостивой Владычицы всего рода христианского, теплой и скорой Заступнице. Она да вознаградит и всех тех христолюбцев, которые оказывают нам помощь во время скудности. Мир Божий да будет со всеми вами». При этом старец благословил братию и, обратившись к хранившейся в его келье иконе Божией Матери «Утешение в скорбех и печалех», сказал: «Она вам да будет отрадой и утешением в скорбях и печалях». Затем язык ему изменил, и дальше слов старца понять и услышать уже было невозможно.

Во втором часу пополудни стали читать молитвы на исход души. При чтении их блаженная его душа начала разлучаться с телом. Мирно, не испустив ни одного гласа стенаний, предал он дух свой в руки Господа Бога нашего и, казалось, только уснул. Братия пала на колени. Начался неутешный плач ее, лишившейся доброго отца, мудрого наставника и многолюбимого пастыря.

Братия всю ночь провела без сна, окружая гроб старца, молилась и плакала. По приглашению старших после половины дня 27 апреля архиепископ Кирилл, епископ из монастыря Ватопед, священники диакона из монастыря Руссика, духовник Иероним, отец Макарий, из Ильинского скита отец Паисий и игумен монастыря Есфигмен собрались на отпевание и погребение тела усопшего. Прощальное слово сказал отец Феодорит: «Мир праху твоему, добрый и усердный старец, ты был истинным подражателем Аврааму страннолюбивому; все приходящие были тобой утешены; твоими неусыпными трудами воздвигнута первая великорусская обитель на Афоне; во веки память твоя здесь незабвенна; всякий приходящий будет благословлять прах твой. Почивай спокойно до дня всеобщего воскресения и не забывай о нас, чадах твоих». В день и час кончины старца многим пустынникам Афона были о его смерти чудесные извещения.

Архимандрит Феодорит (Крестовиков)

У крестьянина села Суринского Симбирской губернии Василия Крестовикова и жены его Екатерины 7 февраля 1822 года родился сын Федор, [440] который впоследствии стал архимандритом Феодоритом, настоятелем Русского Свято-Андреевского общежительного скита на Афоне. Родители отца Феодорита были люди простые, но богобоязненные, благочестивые и добродетельные. Они и сына своего старались воспитать в благочестии и добродетели. Научившись в доме родителей читать, писать и арифметике, отец Феодорит на примере жизни своих родителей привыкал также к благочестию и добродетелям. Отец его, занимавшийся земледелием в родном селе, впоследствии переехал в город Сызрань для занятий торговлей, но вскоре оставил всякие мiрские занятия и посвятил свою жизнь на служение Богу. В 1838 году он отправился на поклонение по святым местам России и Востока. Обойдя многие монастыри и пустыни России, он побыл и в Иерусалиме, на Синае и Афоне. Мать отца Феодорита, оставшись одна с сыном, в отсутствие мужа собрала в своем доме детей бедных родителей и сирот для обучения грамоте, но в 1839 году скончалась, не дождавшись возвращения своего мужа из странствий.

По возвращении домой отец Феодорита устроил в своем родном селе странноприимный дом и начал готовиться к поступлению в монашество. Сын хотел последовать за отцом, а потому они вместе решили отправиться на Святую Гору и там принять монашество. Когда стали они уже собираться на Афон, отца постигла болезнь, от которой он скончался 4 декабря 1840 года, завещав перед смертью другу своему, старцу Прокопию, принять сына своего на попечение. С этого времени отец Феодорит не разлучался со старцем до самой его смерти. Вместе они обходили святые места для поклонения и вместе отправились на Святую Гору Афонскую, которую и выбрали для своего подвижничества.

В 1843 году они достигли Святой Горы и поступили в келлию Серай, которая недавно перешла к русским подвижникам отцу Виссариону (Толмачеву) и отцу Варсонофию (Вавилову). Старцы с радостью приняли новых помощников, которые помогли им в деле восстановления обители, и вскоре постригли их в мантию, назвав Прокопия Пименом, а Федора Феодоритом. Последний был внесен в омологий* обители как третий собственник келлии, которая вскоре стала скитом.

«Юный русский скит переживал все трудности роста: брожение среди братии, противодействие недоброжелателей, нехватку средств. Что касается двух первых пунктов, тут можно было воевать только с помощью смирения. Добыть же какие-либо средства на Афоне не представлялось возможным. Земли у скита было мало. Да и производство разных сортов масла или иконопись не могли приносить достаточного дохода, так как этим занимались на Афоне многие крупные монастыри. Поэтому единственной возможностью обеспечить русскую обитель всем необходимым был сбор средств в России. Практика показала, что использовать каких либо посторонних людей для сбора было нецелесообразно, потому что трудно было ожидать от них особого усердия и, кроме того, заметное количество денег представляло соблазн для сборщиков. Но самое главное организация сборов требовала разрешения Синода, которое, вероятнее всего, мог получить только насельник скита. Вообще в то время денежными сборами на монастыри и храмы заниматься было гораздо труднее, чем в нынешнее. После окончания определенного Синодом сбора сборщик должен был сдать Синоду не только собранные средства, но и учетные книги, и только после их проверки обитель могла получить все, что ей полагалось. Разрешение на сборы давалось далеко не каждому просящему. Синодальные чиновники уделяли внимание и личности сборщиков, и в случае каких либо сомнений следовал отказ. Отношение к афонским обителям было особое, и получить разрешение было гораздо сложнее, чем российскому монастырю. Все это говорило о том, что для сборов нужно было посылать в Россию насельников скита, и при этом самых лучших». [441]

Старцы остановили свой выбор на отце Феодорите, и он полностью оправдал их доверие. Именно его стараниями они получили возможность провести необходимые строительные работы и благоукрасить скит. За три года (с 1852 по 1855) своего пребывания в России отец Феодорит успел познакомиться со многими именитыми русскими боярами. Несмотря на свое отсутствие на Афоне отец Феодорит не прерывал духовного общения со своим старцем отцом Виссарионом и постоянно переписывался с ним.

В 1862 году умер старец Виссарион, и, согласно его завету, настоятелем обители был избран братией скита отец Феодорит. Новый игумен, по завету усопшего основателя обители, прежде всего приступил к постройке кладбищенской церкви, в которой установил чтение неусыпаемой Псалтыри, совершаемое четырьмя выборными старцами-схимонахами. Для них, также по завету старца, при церкви был построен специальный жилой корпус.

Высокими духовными качествами, заботами, попечением, трудами и молитвами отца Феодорита обитель быстро возрастала и благоустраивалась. Если при основании обители было только 13 братий, то в последние дни управления отца Феодорита их было уже более 250. Начав с постройки кладбищенской церкви и корпуса при ней, отец Феодорит затем построил в обители корпус, называемый Богородичным, с церковью во имя чудотворной иконы Богоматери «Утешение в скорбех и болезнех», корпус при трапезной, при которой устроена была церковь во имя Святой Троицы, а также трапезную (зал на 400 человек) с кухнями и прочими хозяйственными отделениями при ней. Над корпусом при трапезной он воздвиг колокольню, для которой пожертвовала колокола императрица Мария Александровна. Отец Феодорит начал строить и собор святого апостола Андрея Первозванного, заложенный в 1866 году Его Императорским Высочеством Великим князем Алексеем Александровичем. Также он построил для охранения обители в виде крепости величественную каменную ограду. Кроме того, он устроил в Константинополе, Ростове-на-Дону и Одессе подворья для бесплатного приюта паломников, отправлявшихся в Иерусалим и на Афон. При подворье в Одессе выстроил большой странноприимный дом с благолепным храмом при нем. Приобрел в Санкт-Петербурге два дома, доход с которых поступал на нужды скита.

Верный завету старцев Виссариона и Варсонофия, отец Феодорит, приняв обитель под свое руководство и на попечение, всю жизнь свою, все силы духа и тела посвятил на служение ей, на служение русским инокам, подвизавшимся на Святой Горе Афон, и русским паломникам. В заботах о спасении других он не страшился никаких трудов, никаких лишений.

С самоотвержением истинного подвижника он нес тяготы многотрудного правления обителью, быв по апостолу, «всем вся». Много раз он совершал трудные путешествия с Афона в Россию для сбора добровольных пожертвований в пользу обители и для устройства ее подворий, находящихся в России. Уже изнемогая от болезни, сведшей его в могилу, он не прекращал самоотверженной деятельности на благо и во спасение других. За два года до кончины от подвижнических трудов силы старца начали слабеть, но он еще не думал оставлять свою деятельность. Больной, едва передвигающийся от слабости сил, осенью 1886 года он совершил еще одно путешествие в Россию для устройства существующих в ней подворий обители. В ту же осень, забывая о своих телесных немощах, он много заботился и трудился по устройству странноприимного дома в Одессе и храма при нем. Кроме обустройства обители отец Феодорит был занят мыслью и заботами о просвещении и утверждении чад Церкви в истинах веры Христовой, так что его настоянием и ходатайством перед руководством Русской Православной Церкви обитель начала с 1887 года издавать в Одессе духовный журнал «Наставления и утешения святой веры христианской».

Отец Феодорит не жалел также средств на дела благотворения. Многие частные лица или организации пользовались его щедрой помощью. Отец Феодорит поддерживал беспрерывную духовную связь со старцами Пантелеимонова монастыря, с которыми часто переписывался, [442] и при первой возможности посещал их. Особенное духовное родство связывало его с духовником Иеронимом, которого он глубоко почитал и с которым порой часами беседовал о вопросах спасения души.

За неутомимые труды и самоотверженное служение делу спасения других, а также за высокий ум, соединенный с простым, добрым и любвеобильным сердцем, братия обители еще при жизни отца Феодорита выказывала ему свою любовь и благодарность. В 1881 году от всей братии ему был преподнесен благодарственный дар – Святое Евангелие, как знак преданности, любви и благодарности ему.

Последние дни земной жизни судил Господь отцу Феодориту провести в Одессе, через которую он некогда 19-летним юношей шел для подвигов на Святую Гору Афон. Здесь же, в Одессе, на одной из пригородных дач, он и почил от своих трудов 10 августа 1887 года.

Уже давно начавшиеся телесные страдания отца Феодорита особенно усилились к началу зимы 1886–1887 года. Теперь он уже лишился возможности ходить и всю зиму и весну, а также часть лета 1887 года постепенно угасал, перенося нередко очень тяжелые страдания. Но за все время болезни ни одно слово раздражения, даже неудовольствия не вышло из уст смиренного старца. Состояние его духа было состоянием бодрого, светлого и ясного упования на Господа.

В апреле, предчувствуя приближение смерти, он, с полного и единодушного согласия всей братии, возложил должность настоятеля на своего ученика, сотрудника и духовника всей братии скита иеросхимонаха Феоклита. С того времени он всецело сосредоточил свои духовные силы на приготовлении себя к переходу в вечную жизнь. Тихо, мирно напутствованный Святой Церковью, он отошел ко Господу на 66-м году своей жизни.

Здесь же, в Одессе, было совершено и его погребение по церковному чинопоследованию в том самом благолепном храме, который был устроен его трудами.

Схимонах Лаврентий (Жиляев)

Схимонах Лаврентий [443] (в мiру Лев Васильевич Жиляев) родился приблизительно в 1830 году в деревне Пересухи Малоархангельского уезда Орловской губернии. Отец его Василий Платонович был простым крестьянином, а мать Мария Дмитриевна – дочерью священника. Мальчик был нрава кроткого, мягкого и до того был любезен, что все и везде любили его за его примерный характер. На улицу он не ходил, игр не любил. В нем был какой-то врожденный интерес к учебе. Так как братья были все женаты, он вызвался исполнить долг семьи перед государством и пойти на военную службу. Когда он уезжал, то говорил младшему брату Петру, чтобы тот не оставлял своего намерения вступить в монашество, и обещал ему: «Молись за меня, где бы ты ни был, я найду тебя после службы, если жив буду».

С 1848 по 1853 год Лев проходил военную службу. Был мастеровым. Где стоит часть на квартирах, то там он обошьет всех. Трудился из любви. Всякому желал угодить. Трубки не курил, вина не пил и был примерного поведения. Когда только это было возможно, не упускал случая сходить в церковь.

Однажды он молился Господу и Божией Матери, чтобы Они открыли ему, какому угоднику Божьему лучше молиться. И вдруг на дороге встречает его один старец и говорит: «Ты мыслишь, кому молиться, какого угодника призывать на помощь? Молись праведным богоотцам Иоакиму и Анне!» Лев хотел было поговорить со старцем, но его вдруг не стало. На него напал тогда ужас, а в сердце его воссияла такая неизреченная радость, что он как бы ощутил прилив новых сил и со слезами и трепетом сердца благодарил Господа.

После увольнения со службы Лев поступил в Оптину пустынь, куда до этого поступил его брат Петр, который был пострижен в монахи с именем Патермуфий. Оптинские старцы приняли Льва в братство. Здесь он проходил разные послушания. Но главным его послушанием был уход за больным иеродиаконом Мефодием, которого разбил паралич и который лежал 24 года и только мог говорить: «Да, да, да, Господи помилуй!»

Послушание было трудным, но Лев исполнял его с ревностью и любовью. Оптинские старцы хотели постричь его в монахи, но тут разразилась Крымская война, и Льва вновь призвали на военную службу. Лев сказал старцам: «Если Богу угодно, чтобы я был монахом, то это от меня никуда не уйдет и после службы, а если суждено мне пролить кровь и положить жизнь свою на поле брани, то я от этого не отказываюсь». Когда у Льва сбрили бороду, постригли волосы и одели в солдатскую форму и он пришел к своему старцу Мефодию проститься, то тот не узнал его. А когда Лев спросил: «Не узнаешь меня отче? Я твой послушник Лев и пришел проститься с тобой», – тогда Мефодий узнал его и заплакал, так как Лев много угодил ему.

Много раз смотрел Лев смерти в глаза, но милостивый Бог уберег Своего избранника. После окончания войны он решил поехать на Афон. В 1860 году он поступил в Свято-Андреевский скит, где вскоре его постригли в мантию с именем Лаврентий. Он и здесь выполнял послушание портного. Но главным его послушанием было сеять на каждом шагу любовь. Его самоотверженность не знала границ. Вся братия скита дивились его любвеобилию.

Три раза отцу Лаврентию было явление Божией Матери: однажды во время чтения Псалтыри и два раза на всенощном бдении. Первый раз он видел Божию Матерь с Предвечным Младенцем. В память этого он попросил монаха-иконописца, чтобы тот по его описанию написал икону. Эта икона после его смерти была помещена в гробничной церкви. При этом видении Божия Матерь что-то говорила ему, но он никому, кроме игумена Феодорита, не рассказал об этом. После этого его постригли в схиму с тем же именем.

Преставился отец Лаврентий 29 августа 1866 года. Перед смертью он сильно страдал от тяжелой болезни. В больнице его навестил игумен и говорил ему: «Лаврентий, что же ты завалялся, вставай! Возьми благословение!» Тот был всегда послушен ему, готов был и в огонь и в воду. Даже измученный болезнью, вскочил, взял благословение и тут же упал. После его кончины игумен Феодорит сказал братии: «Вот скончался у нас брат. Немного пожил он, но он служил всем примером, и я желал бы, чтобы и все были подобны ему».

Вместе с отцом Лаврентием умер еще один монах. Его видел во сне один из братий, который подметал коридор. Умерший проходил мимо, и тот спросил:

– Ведь ты, брат, умер?

Тот ответил:

– Нет! Только начинаю жить!

– Каково же тебе там?

– Слава Богу, хорошо!

– А как Лаврентий? Он отличался здесь особенной жизнью?

– О, мне далеко до Лаврентия, ему несравненно лучше.

Иеросхимонах Феоклит (Позднеев)

Иеросхимонах Феоклит [444] (в мiру Феодосий Андреевич Позднеев) родился в Москве в 1833 году у благочестивых родителей Андрея и Надежды Позднеевых, которые были крестьянами деревни Гурьево Ефремовского уезда Тульской губернии. Воспитанный в благочестии Феодосий с ранней юности чувствовал влечение к монашеской жизни: посещал монастыри, присматривался к житию монашескому и чем больше знакомился с иночеством, тем сильнее желал расстаться с мiром и его соблазнами. В одном из монастырей Московской губернии Феодосий провел несколько лет. Наконец, оставив этот монастырь в 1860 году, он отправился на Афон, куда давно уже стремился. Здесь он поступил в Свято-Андреевский скит. Под мудрым руководством отца Феодорита Феодосий успешно стал проходить труды и подвиги афонского иноческого жития. 17 мая 1871 года он был пострижен в мантию с именем Феоклит, 3 ноября того же года рукоположен в иеродиакона, а 23 сентября 1873 года – в иеромонаха.

Отец Феодорит, видя, что отец Феоклит более всех братий преуспевает в духовной жизни, в 1878 году назначил его духовником всего братства. 10 лет он был в этой должности и за свою опытность и смирение приобрел расположение и любовь от всех своих духовных детей по иночеству. Когда игумен Феодорит почувствовал приближение смерти, то позаботился, чтобы еще при его жизни был избран и поставлен преемник ему по духовному управлению обителью. Он указал на отца Феоклита. Указание его было встречено всей братией с сочувствием, и вскоре состоялось торжественное избрание и утверждение отца Феоклита в должности настоятеля обители.

Отец Феоклит продолжил все начинания своего старца отца Феодорита. Он возобновил сгоревшую в марте 1887 года братскую трапезную с церковью во имя Святой Троицы, продолжил строительство главного храма во имя святого апостола Андрея Первозванного. В 1888 году, после покушения на императора Александра II, по инициативе отца Феоклита было принято решение построить храм во имя Благовещения Божией Матери с приделами святого пророка Осии и преподобного Исидора Пелусиота в Санкт-Петербурге на принадлежащем скиту месте (на Песках, на углу 5-й Рождественской и Дегтярной улиц). Высочайшее разрешение на сооружение этого храма последовало 11 мая 1889 года. Вслед за этим немедленно были начаты строительные работы. За свое усердие 1 апреля 1890 года, в день Пасхи, отец Феоклит Священным Синодом был награжден наперсным крестом.

Преставился отец Феоклит 18 октября 1891 года. Всего четыре года он был игуменом скита, но оставил о себе добрую память как старец высокой подвижнической жизни и как любвеобильный и кроткий отец. Лучше всего о благочестии этого игумена можно судить по словам его духовного завещания: «Прошу у всех вас прощения и усердных молитв ваших за меня. Да безбедно пройду страшные мытарства злых демонов! Вместе с сим и я прощаю всех вас во всем, чем кто меня обидел. При этом, любя вас всем сердцем моим, не могу не напомнить вам об одной заповеди Христовой: храните между собой, братие, мир, любовь и единомыслие; слезно и убедительно прошу вас помнить, что вы находитесь там, где пребывает незримо Сама Пресвятая Богородица. А в таком святом месте терпимы ли вражда и несогласие, наводимые врагом людей?» [445]

Схиархимандрит Иларион (Левицкий)

Схиархимандрит Иларион (в мiру Иосиф Степанович Левицкий) был уроженцем города Москвы. Его родители Степан и Екатерина были достаточно богатыми людьми и сыну дали соответствующее хорошее образование. После смерти супруги отец Иосифа Степан поступил в монастырь и стал монахом. Вскоре за ним последовал и сын, который, постригшись в монахи впоследствии, стал синодальным ризничным и настоятелем московского Высоко-Петровского монастыря.

В 1884 году отец Иларион приехал на Афон и поступил в Свято-Андреевский скит. Игумен скита отец Феодорит высоко ценил духовные качества отца Илариона и назначил его духовником скита.

Интересное воспоминание о встрече с отцом Иларионом оставил нам отец Денасий (Юшков). Он писал: «В скиту с 1884 года подвизался архимандрит Иосиф, бывший синодальный ризничий и настоятель московского Высоко-Петровского монастыря, автор нескольких сочинений. Здесь он принял схиму с именем Иларион. Покойный отец Феодорит прочил его в преемники себе, но Ватопед не согласился на это... Он в последнее время выполнял должность духовника скитского. За месяц до его блаженной кончины мне представился случай побывать у них в скиту. Я выразил желание повидаться с отцом архимандритом. Один услужливый инок повел меня коридорами до его кельи. Когда пришли мы к келье, постучали легонько, произнося при этом обыкновенную в таких случаях молитву, то в ту же минуту со словом „аминь“ отворилась дверь, и в ней показался одетый в полное облачение отец Иларион, приготовившийся идти на службу, так как уже подали повестку звонить к вечерне. Отец архимандрит с особенной любезностью, хотя и не знал меня, попросил войти „на минутку“. Я вошел. С первого же раза мне невольно бросилась в глаза особенность кельи, которая была похожа на церковицу. На полу ковры, так что самого пола совсем не видать. Затем, кроме многих святых икон большего размера и в хороших ризах, я ничего не мог заметить: видел, что направо и налево что-то высоко нагромождено, но, что именно, разглядеть было некогда. Весьма любезно и с приятной улыбкой, но с некоторой поспешностью отец архимандрит, не раздеваясь, начал предлагать мне вопросы. Заметив, что скоро покончить со мной не удастся, предложил мне прийти к нему после вечерни или же он сам зайдет ко мне, в мой номерок. При этом он спросил, где я занимаю номер. Теперь же он спешил, уже отзвонили к вечерне. Таким образом мы и разошлись». [446]

После службы отец Иларион сам пришел в келью отца Денасия, чем достаточно удивил его. Беседа у них получилась задушевная, и отец Денасий убедился, что в отце Иларионе равномерно смешались глубокая духовность и непритворная простота.

Преставился отец Иларион 30 апреля 1891 года, от роду ему было около 60 лет.

Схимонах Иннокентий (Сибиряков)

Схимонах Иннокентий [447] (в мiру Иннокентий Михайлович Сибиряков) родился 30 октября 1860 года в городе Иркутске в семье известных сибирских богачей-золотопромышленников Михаила Александровича и Варвары Константиновны Сибиряковых. Образование он получил сначала в местной гимназии, а затем в Санкт-Петербургском университете. После его окончания он много истратил средств на образовательное путешествие по Европе и посетил все главные культурные центры. С самой ранней юности он отличался необыкновенной добротой. Будучи студентом, он проявил большую отзывчивость к нуждам бедных своих товарищей, которым с сострадательной любовью помогал.

После смерти отца ему и его брату досталось громадное наследство, по несколько миллионов рублей каждому. У Иннокентия Михайловича было развито громадное золотопромышленное дело, и оно шло с блестящим успехом. Но вот один случай заставил его глубже поразмыслить о смысле жизни. Старший брат его Александр Михайлович обнаружил коварную измену своей невесты, на которой хотел жениться. Это сильно подействовало не только на самого Александра Михайловича, но и на его младшего брата Иннокентия Михайловича, который после этого решил, что он не найдет себе счастья ни в богатстве, ни в семейной жизни, а только в Боге и в благотворительности.

Первым шагом его в деле благотворительности было следующее: когда брат его (Александр Михайлович был не менее известным благотворителем) строил собор в Иркутске, то позаимствовал на время у него несколько сот тысяч рублей. Когда же брат его стал отдавать позаимствованные деньги обратно, то его природная доброта не позволила взять от брата деньги, и он сказал: «Я брат тебе, пусть и моя лепта будет вместе с твоей в святом деле».

С этих пор сердца его коснулась искра Божественной благодати, и он стал утолять скорбь своего сердца делами милости и благотворения, прибегая к тому источнику исцеления, в котором всегда искали забвения от тяжких мук сердца все истинные последователи Христа. Он стал известным общественным деятелем и одним из редких русских благотворителей. Всей своей пламенной любящей душой, всеми заботами своего чуткого сердца, чувствительного к горю ближнего, всем своим имуществом и положением наконец, даже самой своей фамилией он был связан неразрывно с Сибирью, которую любил и для которой столько сделал добра, что память о нем остается там доныне.

Он не жалел средств, широко и щедро наделял нуждающихся, жертвовал крупные суммы на поощрение научных работ по исследованию природных богатств Родины и ее населения, на просвещение. При его материальном содействии открылся Томский университет и Воcточно-Сибирский отдел Географического общества. Он поощрял разнообразные местные экспедиции и издавал труды научных исследователей. По его инициативе в Ачинске возникла в 1887 году публичная библиотека. Им было построено множество церквей и школ.

Он откликался на всякое хорошее и полезное дело или предприятие и в этом отношении пользовался большой известностью не только в Сибири, но и в европейской России. Видя, как тяжело живется приисковым рабочим, он дал 420 000 рублей на создание фонда имени своего отца М. А. Сибирякова для выдачи пособий рабочим в случае увечий и других несчастий.

Высшие женские курсы получили от него в дар более 200 000 рублей. Профессор Лесгафт учредил при его помощи биологическую лабораторию в Петербурге, на что им было дано 350 000 рублей. Кроме того, он способствовал изданию произведений многих русских классических и современных авторов.

Указанными пожертвованиями не исчерпывалась его благотворительная деятельность. У него находили поддержку многие общественные деятели в заботах о распространении народных школ и больниц, библиотек, читален и тому подобных учреждений.

В конце XIX века Иннокентий Михайлович поехал путешествовать по всему белому свету. Цель его последнего путешествия заключалась в том, чтобы лично увидеть жизнь других народов и поискать среди них того счастья, которого ищет всю жизнь каждый человек. Но напрасны были его поиски, и он прибыл обратно в Россию разочарованным.

«Как человек пуст своей жизнью, – говорил Сибиряков, – как ничтожны все его потребности, обусловленные одной наживой; как жадно все человечество в своем стремлении к богатству... Но что оно нам приносит? Одно грустное разочарование. Вот я миллионер, мое „счастье“ должно быть вполне закончено, но счастлив ли я? Нет. Все мое богатство в сравнении с тем, чего жаждет душа моя, есть ничто, пыль, прах. А между тем все человечество стремится именно к достижению богатства».

«Я обладаю богатством. Как это случилось, – думал я, – что в моих руках скопились такие средства, которыми могла бы прокормиться тысяча людей? Не являются ли эти богатства, случайно попавшие ко мне в руки, достоянием других людей? И я нашел, что это именно так, что мои миллионы – это результат труда других лиц, и я чувствую себя неправым, завладев их трудами. Жизнь наша красна бывает тогда, когда все нам улыбается вокруг, но если вы чувствуете подле себя нищету, будучи сами богаты, то вам как-то становится не по себе».

«При помощи своих денег я видел мiр Божий, повидал всех людей света. Изучил их жизнь, быт, нравственные достатки, узнал все их радости, счастье и горе. Но что из всего этого прибавилось к моему личному счастью жизни? Ровно ничего, та же пустота в сердце, то же сознание неудовлетворенности, то же томление души».

«Отсутствие счастья в жизни гнетет мое сознание безотчетным чувством скорби, горести и отчаяния. Так чувствую я себя теперь, по возвращении в Россию. Здесь, как и везде на свете, я вижу только одни страдания людей, одни муки человеческие, одну суету мiрскую. Как будто вся наша жизнь только в этом одном состоит, как будто Господь Бог всех нас создал для одних страданий на свете, и нет для человека никакой отрады, кроме одного печального конца – смерти... И я думаю, что все эти пытки, все мучения, все страдания суть лишь вещи, приобретенные человеком, но не наследие Божие для нас на земле. Ведь Царство Божие внутри нас, а мы всем этим пренебрегли и впали в отчаяние, в тоску, в ад жизни. Да, слаб, ничтожен и малодушен человек в выборе своего земного блага, личного счастья!»

Из приведенных высказываний Иннокентия Михайловича ясно, как проникла искра Божественной благодати в сердце молодого миллионера, которое неведомо для него самого все более и более освящалось.

После этого он стал часто посещать храм Божий и направил свою благотворительность на нужды Церкви. Здесь он нашел удовлетворение своим устремлениям к евангельской идее и последние дни своей жизни всецело посвятил достижению христианского совершенства. Около 1890 года он прибыл в Санкт-Петербург и поселился временно в своей квартире на Гороховой улице. Часто стали видеть Сибирякова в числе посетителей столичных храмов и монастырей. Его щедрые пожертвования потекли неиссякаемым источником на нужды разных обителей и богоугодных заведений. Дом, где жил Сибиряков, обратился в место, куда шли алчущие и жаждущие. Не было человека, которого он выпустил бы без щедрого подаяния. Многие получали единовременную помощь. Сколько студентов при его материальной помощи окончили в Санкт-Петербурге свое образование! Сколько бедных девушек благодаря его помощи устроили свою судьбу законным замужеством! Сколько людей, разорившихся от неудач, при его помощи взялись за прежний свой честный труд!

Входя однажды в Знаменскую церковь, он положил на книжку стоявшей на паперти монахини серебряный рубль. Та, привыкнув видеть у себя на книжке в числе добровольных подаяний одни лишь мелкие монеты, так умилилась этим даром, что сейчас же, на глазах у жертвователя, упала на колени перед образом Знамения Пресвятые Богородицы и стала громко возносить свои молитвы за щедрый дар на ее бедную обитель. Это так заинтересовало Сибирякова и так тронуло его, что он тут же спросил у монахини ее адрес и из какой она обители. Оказалось, что эта инокиня прибыла сюда из Угличского женского монастыря.

На следующий день Сибиряков явился по адресу монахини, на одно из столичных подворий, и передал ей свои карманные деньги, те, что были у него с собой, – около 190 000 рублей. Та пришла в ужас от такой суммы. Столько денег она в таком количестве никогда не видела и, подозревая что-то особенное, чего не могла объяснить себе по простоте душевной, после ухода своего жертвователя не нашла ничего лучше, как заявить об этом в полицию.

Началось следствие. Родственники Сибирякова настаивали на его невменяемости. Но суд, куда потом перешло дело, признав жертвователя в здравом уме и твердой памяти, утвердил за Угличским женским монастырем право на 190 000 рублей, пожертвованных ему Сибиряковым.

Судебный процесс, возбужденный родственниками против Иннокентия Михайловича о том, что якобы он раздает свой капитал в ненормальном состоянии, сильно подействовал на него. И он решил навсегда покончить с многосуетным мiром, удалиться далеко за пределы России в безмятежную тихую пристань – иноческую обитель Святой Афонской Горы, где и обрел он то счастье жизни, которого он долго искал по всему свету.

В 1894 году он поступил на Андреевское подворье в Петербурге, 1 октября 1896 года был пострижен в рясофор с именем Иннокений и в этот же день отправился на Афон. Воистину дивны дела Твои, Господи! По Божьему человеколюбию, по неисповедимым судьбам Промысла этот молодой миллионер был удален из пучины развращенного мiра под покровительство земного жребия Царицы Небесной. На нем в полной силе осуществились слова апостола Павла: «Свобождшеся же от греха, поработистеся правде» (Рим. 6:18). Он только тогда познал в полную силу лежащий во зле мiр, когда прибыл в святую иноческую обитель. Здесь ему ясно представилась ложная, разукрашенная снаружи подноготная этого мiра, полная внутри всякой мерзости и гадостей. Он на Святой Горе понял, что нигде, кроме как с Богом, душевного успокоения не найдет и что жизнь среди мiра не что иное, как «суета суетствий, всяческая суета» (Еккл. 1:2).

Вскоре отца Иннокентия постригли в мантию с именем Иоанн, а спустя немного времени облекся он и в святой великий ангельский образ с именем Иннокентий. Приняв схиму, он проводил строго постническую и глубоко безмолвную аскетическую жизнь. Братия удивлялась, как он, с детства привыкший к изысканной пище, питался грубой монастырской едой без вреда для желудка и, проводивший время также с детства в веселом светском обществе, теперь оставался все время в келье один, беседуя лишь с Богом в молитвенных подвигах и наслаждаясь чтением душеполезных книг.

Но недолог был его подвижнический путь. Очевидно, он уже созрел для житницы небесной. И угодно было Богу переселить его в расцвете лет в иной, лучший мiр, «да не злоба изменит разум его, или лесть прельстит душу его» (Прем. 4:11). Спустя пять лет после вступления в скит он, немного, но жестоко поболев, мирно скончался в келье при больничной Благовещенской церкви скита 6 ноября 1901 года, оставив образец совершенной нестяжательности и подвижнической жизни.

Одним из главных его благодеяний для Андреевского скита была его финансовая помощь в возведении главного храма обители – собора святого апостола Андрея Первозванного, который 25 лет стоял недостроенный. Он же достроил больничный корпус с церковью во имя святого Иннокентия, епископа Иркутского.

Схимонах Андрей (Путилин)

Схимонах Андрей [448] (в мiру Александр Иванович Путилин) родился 17 августа 1829 года у благочестивых и благородных родителей в городе Фридрихсгам Выборгской губернии. С самого детства он был расположен к молитве и безмолвию, потому еще семилетнему ему мать предсказывала, что он будет монахом. Воспитывался он в Санкт-Петербурге, состоя в кантонистах, и служил на военной службе унтер-офицером по части письмоводства. Участвовал в походах и двух военных кампаниях – Венгерской и Севастопольской. За беспорочно пройденный узаконенный срок службы и по экзамену был представлен для производства в гражданский чин, но от него отказался. Был уволен со службы в 1860 году с полной отставкой.

Имея от юности предрасположение к служению Богу, он после увольнения отправился искать жизни монашеской. Придя в Киев, 7 ноября 1860 года поступил в число братства Киево-Печерской Лавры, где и прожил до 1867 года. С этого времени странствовал по России, а 20 июня 1870 года отправился за границу, на поклонение святым местам Востока. Поклонившись Святому Гробу Господню в Иерусалиме, он заехал и на Святую Гору Афон, где 28 октября того же года поступил в Русский св. великомученика Пантелеимона монастырь, а оттуда 19 июля 1871 года перешел в Свято-Андреевский скит.

19 апреля 1872 года отец Андрей получил от игумена благословение на особо избранный им подвиг абсолютного безмолвия (молчания) и после этого до самой смерти, в течение почти 34 лет, не позволил себе ни одним словом обмолвиться с кем бы то ни было, исключая только духовника, беседуя с которым он говорил только самое необходимое.

Свои нужды, обращаясь к обители, он излагал письменно. В схиму был пострижен 28 марта 1874 года, жил один в особой келлии с церковью Успения Божией Матери, которая находилась за оградой обители и где еженедельно, по средам и пятницам, совершалась Литургия. Старец еженедельно приобщался Святых Таин. У него был благословленный старцами особый постнический устав, так что жизнь его выделялась особо пред всей братией. Обладая духовным рассуждением и опытностью, он был старцем многих. По просьбе братии давал письменные наставления им, в которых больше основывался на Священном Писании, смиряя самого себя и прося прощения. Он также писал сочинения против разных сектантов. [449]

Подвиг молчания, хотя на первый взгляд кажется и не особо трудным, однако, если строго вникнуть в него, представляет много препятствий к выполнению его, и надо иметь великую силу воли, чтобы устоять в нем. Многие пытались подражать отцу Андрею, но этот подвиг, кажущийся легким, становился для них таким невыносимым бременем, что они оставляли его.

Старец Андрей, хотя телосложения был и крепкого и на лице его всегда играл румянец, однако в одной из предсмертных записок говорит: «Что я перенес за свою жизнь и в особенности последнее время, тому один Бог свидетель». Из этого видно, что ему было весьма нелегко проходить свой путь и бороться с врагами нашего спасения.

Вот как описывает встречу с ним архиепископ Арсений (Стадницкий), тогда еще студент духовной академии, путешествовавший по Афону: «Я выразил сильное желание видеть этого подвижника. Со мной пошел один из старцев, предупредивший, что он вообще не любит посещений, а тем более долгих, поэтому просил не засиживаться, чтобы не побеспокоить подвижника. Келья его находится в задней части монастыря и стоит совершенно особняком. На стук в дверь и обычное афонское приветствие дверь отворилась, и передо мной предстала изсохшая фигура подвижника, который мимикой пригласил нас сесть. Старец, пришедший со мной, отрекомендовал меня и рассказал ему о моем сильном желании видеть его, благодаря чему он и решился побеспокоить его. С минуту мы молчали. Он пристально смотрел на меня, так что мне сделалось неловко, и я потупил взор. Затем взял лежащий перед ним лист бумаги и написал:

– Где учитесь?

– В Киеве, – говорю, – в духовной академии.

– Чему учитесь?

– Разным наукам, но преимущественно богословским.

– Верите?

– Верю.

– Да будет Божья благодать с вами, и да сохранит вас Царица Небесная, – и откинул бумагу в сторону, давая этим, должно быть, понять, что следовало оставить его. Но я, пораженный его подвигом, начал говорит о тяжести подвига безмолвия и кстати или некстати спросил о причине его безмолвия. Не отвечая мне прямо на вопрос, он написал: „Господь наш Иисус Христос говорит: ...Глаголю же вам, яко всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово в день судный: от словес бо своих оправдишися и от словес своих осудишися (Мф. 12:36–37)“. На вопрос мой: „Долго ли он подвизается?“ – отвечал, т. е. написал: „Богу ведомо“. После этого встал и дал мне две книжечки: „О благодатных исцелениях, совершившихся пред святой иконой Божией Матери „В скорбех и печалех Утешение““ и „О вреде табака“. Я вышел, проникнутый чувством глубокого уважения к подвижнику». [450]

Преставился отец Андрей 15 февраля 1906 года. На похоронах присутствовала вся братия обители во главе с игуменом Иосифом. 17 февраля его торжественно отпели в соборном Свято-Андреевском храме и, дав ему последнее целование, погребли на братском скитском кладбище.

Архимандрит Иосиф (Беляев)

Архимандрит Иосиф [451] (в мiру Иван Иванович Беляев) происходил из мещан города Углича, а родился в 1845 году в селении Никольском Угличского уезда Ярославской губернии. С малых лет он служил у своего родного дяди – купца в Москве. Молодой человек не увлекался обманчивыми прелестями многосуетной мiрской жизни. Будучи воспитан в церковном духе и в христианском благочестии, он с юности имел склонность и любовь к монашеской жизни, поэтому проводил свою молодость чисто и непорочно. Будучи 16-ти лет от роду, он однажды тайно от своих родственников убежал в Гефсиманский скит, что при Троице-Сергиевой Лавре, с целью поступить в монашество. Но, видно, этот порыв его был преждевременным, поэтому Господу не было угодно увенчать его успехом, и он снова возвратился к мiрской жизни.

В самом расцвете сил, 22 лет от роду, он все-таки оставил мiр, отправился на Святую Афонскую Гору и здесь, в скиту святого апостола Андрея Первозванного, был принят в число братии. Это было в 1867 году, когда настоятелем скита был отец Феодорит. Девять лет он состоял келейником настоятеля. В 1870 году был пострижен в монашество с именем Иосиф. В 1876 году он был рукоположен в иеродиакона, а в 17 января 1881 года – в иеромонаха.

Первое время своего пребывания в скиту отец Иосиф выполнял послушание клиросного певчего и, обладая от природы прекрасным, звонким голосом, был хорошим канонархом; потом состоял старшим в литографии и был гравером; а после посвящения в сан иеромонаха в продолжение десяти лет был ризничим. В 1890 году отец Иосиф был послан с чудотворной иконой Богоматери «В скорбех и печалех Утешение» на скитское подворье в Санкт-Петербург с назначением его настоятелем этого подворья.

В это время, 18 октября 1891 года, скончался тогдашний, по счету третий, настоятель скита, отец Феоклит. На его место большинством братства 3 декабря 1891 года был избран настоятель скитского подворья в Санкт-Петербурге иеромонах Иосиф. За год пребывания в Петербурге он за свой благочестивый нрав и примерную иноческую жизнь приобрел себе всеобщую любовь и уважение. Был награжден от Святейшего Синода наперсным крестом.

В бытность его в Петербурге Царица Небесная благоволила проявить от чудотворного Своего образа многочисленные дары благодатных исцелений, которые отец Иосиф, как очевидец, все сам лично записывал и потом поместил в особо изданную скитом книгу «Описание чудес, совершившихся пред чудотворной иконой Божией Матери „В скорбех и печалех Утешение“».

Отец Иосиф хотя и имел только домашнее образование, но, обладая природным светлым умом, занимался иногда и литературными трудами. Так, например, им составлен синаксарь для отпечатанной по его усердию и ходатайству в Санкт-Петербургской синодальной типографии службы «Всем святым афонским», и в ней прибавлено им несколько недостающих в рукописях песнопений. Он составил тропарь своему тезоименному святому – преподобному Иосифу Песнописцу. Также отец Иосиф написал свою автобиографию и вел дневник. Кроме того, он отличался любовью к древностям и особенно к древней словесности, рукописям. В течение всей своей жизни на Афоне, не жалея средств, он старался приобретать древние иконы, рукописи и книги и успел собрать их в большом количестве.

По прибытии на Афон отец Иосиф 1 февраля 1892 года местной властью кириархального, т. е. господствовавшего над скитом, греческого Ватопедского монастыря был официально утвержден и поставлен настоятелем, причем на него возложена была палица и вручен ему настоятельский жезл.

В апреле 1894 года отец Иосиф был возведен в сан архимандрита.

Главной заслугой его для братии, богомольцев и всех бедняков, пустынножителей и посетителей скита стало построение им огромного соборного храма во имя святого апостола Андрея Первозванного с двумя приделами и особым храмом под собором и больничного корпуса с церковью при больнице.

Собор этот был заложен в 1867 году, выложен был лишь фундамент и подняты чуть повыше поверхности земли стены. Лет двадцать пять так и стояла эта закладка без движения. В 1893 году отец Иосиф энергично приступил к окончательному завершению строительства. Нашлись и средства, и благодетели. К 1900 году великолепный величественный собор был вполне готов, и 16 июня, ровно через 33 года после закладки здания, он был торжественно освящен пребывавшим тогда на покое на Афоне, впоследствии Святейшим Константинопольским Патриархом Иоакимом ІІІ совместно с прибывшим тогда на поклонение на Афон преосвященным Арсением, епископом Волоколамским, впоследствии архиепископом Псковским.

Отец Иосиф за время своего игуменства снискал себе неподдельную любовь и глубокое уважение братии. От природы он был ласков, деликатен, имел отзывчивое сердце, всегда располагал к себе всех тех, с кем не только постоянно общался, но и лишь случайно был знаком. Безукоризненная прямота, неусыпный труд на общую пользу были его главными чертами характера. Его организаторский, хозяйственный ум во многих отношениях сказался на благоустройстве скита. Отец Флегонт (Лебедев) так характеризует его: «Весьма деятельный, милостивый и любвеобильный». [452] Бесспорно, он немало потрудился для своей обители. Именно при нем Андреевский скит приобрел свой окончательный вид, при нем были достроены все основные храмы и жилые корпуса. Потрудился он не только в пределах Святой Горы, но и вне ее. Завершил прекрасный храм на подворье в Санкт-Петербурге и другие сооружения.

Отец Иосиф имел непрерывную духовную связь со старцами Русского Пантелеимонова монастыря, постоянно переписывался с ними [453] и часто посещал их. Многие келиоты* и сиромахи* пользовались его гостеприимством и духовным руководством.

Отец Иосиф отличался также особенной любовью и усердием к церковным богослужениям. Неопустительно служил в числе собора священников во все праздники и воскресные дни. Служение его отличалось большим благолепием и торжественностью. Обладая приятным, прекрасным голосом и представительной наружностью, он весьма благопристойно и величественно держал себя во время богослужения, что оказывало особое благотворное действие на всех молящихся. Любил благолепие священных облачений. Служил нередко и в будничные дни раннюю Литургию. Особенно излюбленным местом служения был для него нижний собор, посвященный его тезоименитым святым. После ранней службы он всегда имел обыкновение приходить еще к поздней Литургии, стоял в храме до чтения Евангелия. Продолжительные афонские бдения выстаивал всегда до конца, невзирая ни на жару, ни на духоту. Вкушал обязательно всегда с братией и никогда не позволял себе принимать пищу вне общей братской трапезы.

За несколько дней до Великого поста 1908 года отец Иосиф заболел инфлюэнцей, которая, надо полагать, ослабила его крепкое здоровье. К этой болезни добавилось воспаление легких.

7 июля больной во время утрени пожелал причаститься. После ранней Литургии над ним было соборно совершено таинство елеосвящения.

В девять часов утра к весьма больному отцу и настоятелю своему пришли все соборные старцы. Старейший из них иеросхимонах Николай [454] близко наклонился к больному и сказал: «Благослови нас, батюшка. Вот мы пришли к вам, попросить вас сказать нам что-нибудь на пользу».

После нескольких минут молчания и уже после третьей просьбы отца Николая больной начал говорить короткими фразами, сначала тихо, а потом погромче: «Мир имейте между собой... Мир и любовь имейте между собой... Начальства не ищите... Я не искал настоятельства... как меня избрала Царица Небесная, так Она же Сама изберет вам и настоятеля... А вы повинуйтесь ему... Какие мы получили от наших старцев уставы и порядки, вы их и сохраняйте... Все, что я желал, Господь и Преблагословенная Его Матерь во всем помогли мне... Синодиков благодетельских поминать не оставляйте... Милостыню бедным всегда и щедро оказывайте... Хотя я иногда и роптал на них, но всегда старался удовлетворять их нуждам... За это и нас Господь не оставит... Сами видите, как обитель наша увеличилась и благоустроилась, и всего имеется в изобилии... И впредь Господь за это не оставит нас...»

Лишь только больной начал все это говорить, как у старцев и у заходивших в это время других братий стали навертываться на глазах слезы, потом многие заплакали, и наконец уже многие плакали навзрыд. После этого больной подозвал некоторых из старших, крепко обнял каждого, поцеловал и благодарил за труды и послушание их. Некоторым дал особые краткие наставления. Затем утомленный старец умолк, и больше ни с кем не говорил, и через несколько минут мирно и тихо почил о Господе.

Архимандрит Иероним (Силин)

Архимандрит Иероним (в мiру Иван Васильевич Силин, он же Хамилин) родился в 1866 году в крестьянской семье села Сербилово Гавриловской волости Суздальского уезда Владимирской губернии. Его мать звали Варварой. Она рано умерла, и отец Ивана Василий, очень набожный и благочестивый христианин, решил постричься в монахи. С этой целью он поехал на Афон и поступил в Свято-Андреевский скит, где был пострижен в схиму с именем Варнава.

Мальчик Иван рос у своего дяди среди многочисленных племянников. Он часто думал об отце и той жизни, которую тот вел далеко на Афоне, и в юном сердце постепенно зрела мысль и самому вступить на тот же путь. Исполнить свой замысел он смог только после отбытия военной службы.

В 1888 году 22-летний Иван приехал на Афон и поступил в Андреевский скит, где жил и его отец. Ивана скоро постригли в рясофор с именем Иероним. Он выполнял различные послушания по хозяйственной части и одновременно был певчим, пел басом. В 1890 году вместе с отцом Иосифом (Беляевым) был послан с чудотворной иконой на Петербургское подворье. На подворье отец Иероним также исполнял послушание певчего. В 1896 году его постригли в мантию с тем же именем.

После пострига по благословению игумена Иосифа отец Иероним учился в Карейской школе Афона, затем в известном Халкинском богословском училище – высшем духовном училище на Востоке. В 1900 году его рукоположили в иеродиакона, а 1905 году – в иеромонаха. После хиротонии он проходил послушание эконома на Константинопольском подворье скита, а впоследствии стал настоятелем подворья.

В 1908 году умер игумен Иосиф, и братия скита новым игуменом избрала отца Иеронима. Братия очень уважала и любила молодого и образованного настоятеля, чему позавидовал враг человечества и навел на скит невероятно тяжелое искушение – раздор, вызванный учением имябожников. Известно, что главным идеологом этого учения был насельник Андреевского скита иеромонах Антоний (Булатович) [455] и именно с благословения отца Иеронима он приступил к изучению этого учения, впоследствии став его рьяным сторонником. Из-за раздоров среди братии отец Иероним даже вынужден был на время оставить обитель, но его твердая позиция в защиту Православия и единства Церкви сыграла важную роль в преодолении этого страшного искушения. После изгнания имябожников с Афона он возвратился в скит в качестве игумена и всеми силами старался восстановить прежнее единство братии. За противостояние имябожнической ереси Вселенским Патриархом Германом он был награжден панагией.

Отец Иероним прилагал немало усилий, чтобы восстановить доброе имя обители, по его благословению, «чтобы упрочить положение Андреевского скита в России иеромонах Питирим, настоятель Одесского подворья, и иеромонах Макарий добиваются Высочайшей аудиенции. Они побывали 30 января 1914 в Царскосельском дворце и в присутствии обер-прокурора Святейшего Синода Саблера были представлены Его Императорскому величеству. Официальное название этого приема было таково: „Высочайшая аудиенция, данная уполномоченным Свято-Андреевского общежительного скита на Афоне по поводу принесения ими Его Императорскому Величеству Государю Императору благодарности Скита за прекращение иноческой смуты на Святой Горе и для поднесения Государю древнего образа Всемилостивого Спаса Господа нашего Иисуса Христа“. Эта была первая в истории обители подобная аудиенция. Краткая заметка в скитском журнале извещает нас, что аудиенция эта была вызвана желанием архимандрита Иеронима, соборных отцов и всей братии выразить благодарность Русскому Императору, „державной волей коего Свято-Андреевская Афонская обитель была избавлена от беспорядков, смут и разорения“.

Государю был подарен древний, XV века, образ Спасителя византийского письма (12 вершков длиной), Государыне Императрице – копия чудотворной иконы „В скорбех и печалех Утешение“ в серебряном с эмалью окладе и книга скитского издания „Взбранной Воеводе“, Цесаревичу – складень „В скорбех и печалех Утешение“ со святителем Алексием Московским и св. ап. Андреем Первозванным, Великой Княгине Ольге Николаевне – образ Казанской Божией Матери, Татьяне Николаевне – складень с иконой Божией Матери „Достойно есть“, с апостолом Андреем и благоверным князем Александром Невским, Марии Николаевне – складень с Казанской иконой Божией Матери, преп. Серафимом Саровским и Александром Невским, Анастасии Николаевне – Касперовская икона Божией Матери. Кроме того, были подарены: альбом с видами скита, 36 снимками и пояснением к ним и краткой историей скита. Был подарен также экземпляр издания „Наставления и утешения Святой веры христианской“ за 1912 год, кипарисовый ларец с афонским ладаном и просфора о здравии». [456]

Наступил 1914 год, и Андреевский скит не остался безучастным и к судьбе России. По благословению отца Иеронима на подворье в Одессе был организован лазарет на 20 мест. «Уже 24 августа 1914 года устройство лазарета согласовано с городским комитетом Красного Креста, а 28 августа уже состоялось освящение. 2 сентября уже начинают поступать первые раненые. Кроме того, обитель жертвует через обер-прокурора Синода 5000 рублей на нужды Красного Креста и 5000 рублей Его Императорскому Величеству на военные нужды. В действующую армию было отправлено 2 миллиона брошюр и листков религиозно-нравственного содержания, а также многие тысячи экземпляров Евангелий, священных изображений, крестиков. На склад фонда ее Императорского Величества поступил скитский журнал в количестве 30 000 экземпляров В 1914 году лазарет принял 53 раненых, в 1915 году – 131 раненого. На оборудование и содержание лазарета израсходовано в 1914 году 34 000 рублей, в 1915 году – 6250 рублей. Лазарету было присвоено имя Наследника Цесаревича». [457]

Несмотря на внешнюю активность отца Иеронима, его сердце не могло полностью исцелиться от глубокой раны, нанесенной ему фактом лишения скита многих его членов. Он глубоко переживал из-за происшедшего и укорял себя, что не смог предотвратить это страшное событие. Скит лишился почти 250-ти своих насельников, что было такой невосполнимой потерей, что обитель уже не смогла оправиться от этого удара. В противостоянии горю отца Иеронима постоянно поддерживал его родной отец – схимонах Варнава. Но 30 декабря 1918 года и он оставил его – старец умер. Как истинный член Церкви, отец Иероним всегда был уверен в правильности изгнания имябожников, но, как человек, не смог пересилить страданий своего сердца, тяжело переживавшего разлуку с братиями, и начавшегося упадка родной обители.

10 января 1920 года отец Иероним, внешне совершенно здоровый, умер от разрыва сердца во время колки дров.

Иеросхимонах Евдоким (Евдокимов)

Иеросхимонах Евдоким (в мiру Григорий Васильевич Евдокимов) был уроженцем села Турбичева, которое находилось около города Димитрова Московской губернии. Его мать звали Ниной. После ухода в монастырь единственного сына и смерти своего мужа она также поступила в монастырь и в монашестве носила имя Харалампия (преставилась в 1938 году). Ее примеру последовала также сестра Григория. Она поступила в монастырь и стала монахиней Анастасией. Легко представить, в какой набожной семье рос Григорий, и понятно, почему он решил стать монахом.

В 1906 году Григорий прибыл на Афон и поступил в Свято-Андреевский скит, где 21 марта 1909 года был пострижен в рясофор с именем Геронтий, а 15 февраля 1912 года – в мантию с именем Харалампий. В 1913 году он был рукоположен в иеродиакона, а в 1930 году – в иеромонаха. Послушание отец Харалампий проходил переплетчиком и портным. Он так усовершенствовался в переплетном деле, что был известен по всему Афону. У него обучались переплетному делу монахи и из других обителей. Им лично были переплетены книги для Пантелеимонова монастыря, в которых были помещены фотоальбомы, составленные отцом Флегонтом (Лебедевым). Но главное, почему его все знали и любили на Афоне, – его безграничная доброта и любовь к людям.

Вот как вспоминает его в своих записках один паломник: «Появился мой старый друг и приятель отец Харалампий. Весьма характерно для афонского любвеобилия, как мы познакомились с ним. Было это в 1923 году. На Пасху этого года выбрался я на последние деньги со студенческой экскурсией на Афон. Студенческая жизнь моя протекала в великой нужде, и на Афон я прибыл в рваненьком пальтишке и стареньком костюмчике. Денег едва-едва хватило на дорогу. И вот, как сейчас помню, попали мы в книжную лавку Андреевского скита. Глаза разбежались перед множеством духовных сокровищ. Чего бы только не накупить, да вся беда – денег нет. Попалось мне жизнеописание особенно чтимого мной старца Амвросия Оптинского, и невольно потекли слезы от невозможности приобрести даже эту совсем недорогую книжку. Долго я перелистывал ее и со вздохом положил обратно на полку. Так и уехал с Афона без этой книги.

Прошло несколько недель по возвращении моем в Белград. Моему другу и однокашнику по богословскому факультету, ныне архимандриту Савве (Советову), духовнику митрополита Дионисия Варшавского, пришла посылка с Афона, и в ней „Жизнеописание старца Амвросия“ со следующей надписью: „По просьбе своего друга иеродиакона Харалампия выпросил у лавочника сию книгу и прошу передать студенту с бородкой, который так хотел и не мог ее приобрести. Иеродиакон Агафангел“. Оказывается, иеродиакон Харалампий был в это время в лавке и имел возможность наблюдать мою скорбь от невозможности приобрести книжку. Так завелось мое знакомство с этим милым и добрым монахом». [458]

Отец Харалампий был также гидом по Афону многих знаменитых гостей. Писатель Вл. Маевский называет его своим другом и спутником. [459] Он также поддерживал духовную связь со многими монахами по всему Афону, многие искали его советов и утешений. Иеродиакон Иоанникий (Погребняков), насельник келлии Белозерка, после смерти отца Харалампия напишет в своем дневнике: «Скончался в Андреевском скиту мой добрый приятель иеромонах Харалампий, а в схиме Евдоким. Добрый был для многих этот батюшка». [460]

23 сентября 1942 года отца Харалампия постригли в схиму с именем Евдоким, он в это время болел тяжелой болезнью и почти не выходил из своей кельи.

16 марта 1943 года отец Евдоким умер от водянки. Вся братия Андреевского скита и многие монахи из близлежащих келлий пришли провожать своего друга и наставника, истинного христианина, жизнь которого была ярким примером братской любви.

Схиархимандрит Митрофан (Щербаков)

Схиархимандрит Митрофан (в мiру Михаил Васильевич Щербаков) родился в 1874 году в Ярославской губернии.

В Свято-Андреевский скит Михаил Васильевич поступил в 1897 году, где был пострижен в мантию с именем Митрофан. В 1908 году он был рукоположен в иеродиакона, а в 1910 году – в иеромонаха. С самого начала своего подвижничества он был на послушаниях при храме: помощником ризничого, пономарем и главным ризничим. В 1911–1915 годах был настоятелем подворья скита в Санкт-Петербурге. Во время Первой мiровой войны с трудом вернулся на Афон и стал духовником братии. После кончины игумена Иеронима он был избран братией игуменом скита. С 22 января 1920 года Константинопольским Патриархом он был утвержден в этой должности с возведением в сан архимандрита. Вскоре после этого он был пострижен в схиму с тем же именем.

Отца Митрофана, наряду с игуменом Руссика отцом Мисаилом (Сапегиным), называли столпом русского монашества на Афоне. За скромность и кротость он заслужил любовь и уважение всех насельников Афона. Вот как его описывает писатель Вл. Маевский: «Этот спокойный и вдумчивый инок с лицом аскета сразу произвел на меня неизгладимое впечатление как всем своим внешним видом, так и глубоким внутренним содержанием, обнаруженным почти с первых же фраз нашей первой беседы.

Игумен Митрофан – типичный монах аскетического склада, могущий служить отличной моделью для хорошего художника. Он высок ростом, а вместе с этим худощав и сух, что, несомненно, является следствием его воздержанной и постнической жизни. У него такое же аскетическое, вполне гармонирующее со всей его фигурой сухощавое лицо, которое озаряют два умных, проницательных, но немного болезненных глаза. Отец Митрофан прекрасно духовно начитан и обладает редкой способностью понимать самые отвлеченные богословские сочинения. В то же время он сам является иноком высокой и строгой жизни.

Строгий к себе и снисходительно терпеливый ко всем окружающим, этот игумен при первом впечатлении, пожалуй, может показаться даже несколько суховатым. Но при дальнейшем знакомстве он положительно очаровывает своей сердечностью, простотой и отеческой заботливостью. В разговоре отец Митрофан улыбался редко, но если уж улыбался, то делал это увлекательно мягко. И всегда ровно, всегда спокойно звучит его голос, никогда не возвышающийся, но, несомненно, обладающий громадной силой нравственного влияния.

Поэтому после нашей первой беседы и получения благословения я уходил, всецело находясь под обаянием этого редкого человека, несомненно достигшего духовных высот, совершенно не доступных и не знакомых людям мiрской суеты». [461]

Для дополнения этого прекрасного портрета приведем слова иеромонаха Серафима, посетившего Афон в конце двадцатых годов и тоже пораженного простотой и любовью отца Митрофана: «Окончилась служба. Вот первый вышел со своей стасидии высокий худощавый монах и, слегка опираясь на небольшой посох, направился к выходу. Это игумен св. Андреевского скита архимандрит Митрофан. Трудно признать в сем скромном, простом на вид монахе с ярославским выговором настоятеля большой обители. Архимандрит Митрофан не старый человек..., но у него есть свой талант – покоряющая сердце скромность.

Рассказывают, что однажды так же вот, как и ко мне теперь, подошел отец Митрофан ко вновь прибывшему паломнику. Тот после первых расспросов сказал, что очень устал и хотел бы отдохнуть. Отец архимандрит, не говоря ни слова, отвел его на архондарик и, не найдя гостинника, сам сходил на куб за кипятком, приготовил чай и обслуживал гостя как простой послушник, и только на другой день паломник тот узнал, кто ему подавал чай. Дороже всего то, что скромность эта у отца архимандрита Митрофана не искусственная или выработанная, а природная, присущая его натуре.

Встреча наша с милым батюшкой Митрофаном была теплая, задушевная. Повел он нежданного, негаданного гостя в свои настоятельские покои угощать чаем с дорожки. А „покои“ состоят всего из приемной и небольшой кельи, служащей и спальной, и чайной, и т. п.». [462]

Отец Митрофан, несмотря на свою кротость, был отличным организатором и внимательным, заботливым руководителем, ему пришлось возглавлять скит при почти полном отсутствии внешней помощи, поэтому требовалась мобилизация всех внутренних сил, чтобы поддерживать жизнедеятельность его, с чем он прекрасно справился. Он смог установить контакты с представителями русской эмиграции и через них организовать материальную поддержку скита. Братии сам лично подавал пример трудолюбия и нестяжательности, трудился на огороде и в саду, при заготовке дров и разгрузке кораблей. Он был всюду рядом со своими чадами.

Отец Митрофан имел тесный контакт со старцами Руссика и все свои действия координировал с ними. Он прекрасно понимал, что совместно с другими русскими обителями было легче пережить тяжелые времена лишений и упадка. Он постоянно переписывался с наставниками Руссика не только о делах насущных, но и о духовных вопросах. [463]

Преставился отец Митрофан 9 марта 1949 года.

Схиархимандрит Михаил (Дмитриев)

Схиархимандрит Михаил (в мiру Михаил Дмитриевич Дмитриев) родился в 1887 году в мещанской семье города Новоржева Псковской губернии. Получил гимназическое образование, но гражданская служба его не привлекала, так как с детства он мечтал стать Божьим человеком – монахом.

В 1911 году он прибыл на Афон и поступил в Свято-Андреевский скит, где в 1914 году был пострижен в рясофор с именем Мина, а в 1920 году – в мантию с именем Михаил. 16 августа того же года он был рукоположен в иеродиакона, а 11 июня 1942 года – в иеромонаха.

Все время своего пребывания в Андреевском скиту отец Михаил имел послушания по экономской части: сначала был помощником эконома, после главным экономом и казначеем. Он был правой рукой игумена Митрофана, и благодаря его самоотверженной службе на благо скита в тяжелые для обители времена братии скита намного было облегчено бремя лишений. Он также курировал библиотечное дело и много заботился о библиотеке, ревностно приобретал древние книги для обогащения книжного фонда скитской библиотеки. При этом он был необыкновенно скромным человеком, думал о себе, что он хуже всех, и ставил себя позади всех, считал себя недостойным даже малой почести. Когда в 1945 году его постригли в схиму и игумен Митрофан ему открыл свое намерение поставить его после себя игуменом скита, то он решил любыми средствами избежать этой почести. По этой причине он попросил игумена Митрофана уволить его со скита и 22 февраля 1947 года поступил в Руссик, определившись среди братства Крумицкого метоха, выполняя рядом с ним обычные послушания новоначального послушника.

9 марта 1949 года умер игумен Андреевского скита отец Митрофан, и братия скита на своем собрании новым игуменом единогласно избрала отца Михаила. Он наотрез отказался от этой должности, но андреевцы не собирались менять своего решения и в течение шести месяцев посылали на Крумицу делегацию за делегацией к отцу Михаилу с просьбой принять должность игумена. В конце концов, убедившись, что такова воля Божия, отец Михаил согласился, и 28 октября 1949 года он был интронизирован седьмым по счету и, к сожалению, последним русским игуменом Андреевского скита с возведением в сан архимандрита.

Отец Михаил в своей личности прекрасно совмещал образованность и набожность, его интеллект обогащал его искреннюю веру в Бога, и, наоборот, вера в Бога укреплялась его глубоким интеллектом. Интересный портрет отца Михаила дал нам писатель Анатолий Даров. Вот что он пишет: «На всем облике старца – полное невнимание к себе, будто он уже не живет на земле, а только ходит по ней лишь для того, чтобы входить в алтарь: все богослужение совершает сам! Его подручные пять монахов и иеромонахов так стары, что уже даже стоять на службах не всегда могут. Прежде всего, „мы псковские“. „Значит, вы вроде земляк мой, – говорил отец Михаил. – Северные русские – все земляки. Помню мой Псков, как же... Родина... Она и для монаха остается в силе и славе. В детстве-то, бывало, ох как трудно было учиться... В те времена во всем мiре простым людям все давалось с трудом, не то что теперь. Однажды взмолился даже. И вдруг полегчало. И учение-то пошло быстро, блестяще. С тех пор и уверовал в силу молитвы“.

С каким вниманием расспрашивал обо мне! Как будто я не просто гость, а посланец от самых дорогих и близких друзей. Какие только вопросы не были затронуты, и самые неожиданные для монаха, и понятные для университетски образованного человека, но больше всего – о воспитании детей, в чем я ничего не смыслю. И о книгопечатании на Руси, причем почтительно выслушиваю настоящую лекцию с цитатами наизусть. Последнее понятно: отец Михаил большой книголюб и страстный коллекционер. Мы, русские, всегда к книге относились с большим почтением. Летописец говорит: „От книжных слов приобретаем мы мудрость“. Монастыри наши были первыми и библиотеками, и школами. Как можно после этого уничтожать святые стены? „Вот, и Горький, – отец Михаил, призвав на помощь несколько морщинок на высоком лбу, вспомнил, – писал: „Книга, может быть, наиболее сложное и великое чудо из всех чудес, сотворенных человеком““. Но о сгоревшей своей библиотеке – вскользь и сухо... А ведь всю жизнь собирал...

Выходим во двор. Прямо напротив выхода стоят обгоревшие стены библиотеки со вставленными в небо окнами. Потом я узнаю, как много на Афоне говорят и скорбят о ней и о том, будто отец Михаил не старался ее спасти. Конечно, власть игумена велика. Восьмидесятилетние монахи, как один, бросились бы по его слову в огонь и в воду. Но воды не было. Поэтому игумен запретил спасать дело всей своей жизни. „Пусть горят!“ – будто бы сказал он». [464]

Действительно, 17 июля 1958 года был самым страшным днем в жизни отца Михаила. Ночью по неустановленным причинам вспыхнул пожар и загорелась библиотека. Спасти ее не было никакой возможности, из-за давно испорченного водопровода в скит не поступала вода, а братия состояла из нескольких восьмидесятилетних старцев. Сгорела вся библиотека и весь архив. Это стало невосполнимой утратой не только для скита, но и для всего цивилизованного мiра. Бесценное культурное наследие исчезло в огне в течение нескольких часов. В тот момент никто не понимал масштаба трагедии так отчетливо, как отец Михаил. Он знал каждый экспонат горевшей библиотеки персонально, он сам их когда-то, книгу за книгой, предмет за предметом, собирал, и теперь все это перед ним пылало огромным костром. Один Бог знает, что творилось в его сердце в эту страшную минуту, только твердая вера в Промысел Бога не дала немедленно разорваться его сердцу.

Отец Михаил имел постоянный контакт со старцами Руссика. До пожара, в 1957–1959 годах, он часто писал письма игумену Иустину. [465] После пожара он полностью затворился и в течение шести лет уже ни с кем не общался. Только в июле 1963 года принял у себя в скиту делегацию Московской Патриархии во главе с митрополитом Никодимом (Ротовым), прибывшими на Афон для празднования 1000-летия Афона.

Преставился отец Михаил 18 октября 1965 года.