Русь и норманны

Глава V ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ЗНАЧЕНИЕ НАЗВАНИЯ РУСЬ

Сформулированная в названии этой главы проблема ставит два вопроса: один касается происхождения названия Русь, т. е. его скандинавской, славянской, или иной этимологии[488], другой — значения термина Русь, русин в период формирования Древнерусского государства, поскольку не вызывает сомнений, что этот термин был многозначным и имел широкое, в том числе и территориальное, значение.

Сразу следует оговорить, что если рассматривать происхождение Русского государства как результат завоевания, то и в этом случае возможность его иноземного названия нельзя преувеличивать[489]. Происхождение названий — явление сложное; из-за влияния случайных факторов в истории неоднократно случалось, что завоеватели навязывали свое название покоренной стране, но часто встречаются и противоположные случаи: название завоеванной страны принималось завоевателями[490]. Более того, в истории названий бывали вещи совсем неожиданные; например, средневековые авторы называли Русь Грецией, очевидно из-за общей религии и сходных знаков алфавита[491].

С точки зрения норманнской теории нужно считаться с двумя возможностями: пли название русь первоначально определяло норманнов, которые действовали в Восточной Европе, а затем было перенесено также и па славян в силу их политических связей с норманнами, или же оно было местного происхождения и в определенный момент стало обозначать и тех норманнов, которые вступили в союз со славянской русью. Вторая возможность полностью согласуется с теорией внутреннего генезиса Русского государства, первая — не свидетельствует как таковая о решающей роли норманнов в этом процессе^{108}. Можно предположить, что местное государство стало называться Русью, например, от династии норманнского происхождения, призванной местными силами, выражающей их стремления и ими же контролируемой. Тем не менее скандинавское происхождение обсуждаемого названия подчеркивало бы пусть и второстепенную, но в этом случае очень важную роль норманнов в процессе создания восточнославянского государства, в то время как доказательство древнего и местного происхождения этого названия и принятия его норманнами от славян, а не славянами от норманнов развеяло бы еще одну иллюзию норманистов о вкладе скандинавских пришельцев в историю строительства Русского государства. Поэтому представляется существенным — перед обсуждением роли скандинавов в составе господствующего класса славянского общества — заняться вопросом о происхождении названия русь.

Одним из главных оснований концепции о скандинавском происхождении названия русь является известная легенда «Повести временных лет» о призвании варягов во главе с братьями Рюриком, Синеусом и Трувором северными славянскими и финскими племенами^{109}. Исследование этой легенды значительно продвинулось вперед, подтверждено ее литературное происхождение[492]; тем не менее норманисты и сейчас охотно признают, что летопись облекла в литературную форму историческое предание о происхождении руси из Скандинавии[493]^{110}. Тогда снова следует припомнить анализ этого источника, проведенный Шахматовым (позднее отвергнутый некоторыми учеными[494]) и доказавший, что упоминание о приглашении руси из-за моря в легенду включила «Повесть временных лет». Приведем тексты:

Идоша за море к Варягомъ и ркоша: «земля наша велика и обилна, а наряда у нас нету; да пойдете к намъ княжить и владеть нами». Изъбрапася 3 брата с роды своими, и пояша со собою дружину многу и предивну, и приидоша к Новугороду. И седе старейшин в Новегороде, бе имя ему Рюрикъ; а другый седе на Белеозере, Синеусъ; а третей въ Изборьске, имя ему Труворъ. И от тех Варягъ, находникъ техъ, прозвашася Русь, и от тех словет Руская земля; и суть новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска[495].

И идоша за море къ варягомъ, к руси. Сице бо ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане и анъгляне, друзии гъте, тако и си. Реша русь, чюдь, словени и кривичи и вси: «Земля наша велика и обилна, а наряда в ней нетъ. Да пойдете княжить и володети нами». И изъбрашася 3 братья с роды своими, и пояша по собе всю русь, и придоша; старейший, Рюрикъ, седе Новгороде, а другий, Синеусъ, на Белеозере, а третий Изборьсте, Труворъ. И отъ техъ варягъ прозвася руская земля, новугородьци, ти суть людье новугородьци от рода варяжьска, преже бо бета словени[496].

Прежде чем приступить к рассмотрению интересующего нас известия, уделим немного внимания самой легенде, тем более что нашей обязанностью является выяснить, какие вообще данные она содержит о норманнском происхождении Руси. Об истоках этой легенды высказаны два различных мнения. По А. А. Шахматову, она была создана в славянской среде и представляла синтез местных сведений: новгородских — о Рюрике, белозерских — о Синеусе, изборских — о Труворе, оформленных эпическим мотивом, который вывел на сцену трех братьев-князей[497]. А. Стендер-Петерсен полагал, что легенда возникла в варяжской среде[498], в иноземных правящих слоях, которые в XI в.^{111} стремились обосновать свое право на власть на Руси, доказав, что она была не узурпирована, а основана на договоре с местным обществом[499]. Легенда, по мнению этого автора, использовала два мотива: скандинавский, восходящий к готландской «Гута-саге»^{112}, где рассказывается о выселении с острова трех братьев, и англосаксонский — о призвании иноземных правителей^{113}. Соединение этих двух мотивов произошло в норманнской среде[500], в которой были созданы сходные легенды в южной Италии (XI в.) и Ирландии (XII в.).

Хотя исследование фольклорных и литературных «бродячих мотивов» достойно внимания историков культуры и литературы, однако литературные образы не должны заслонять историческую действительность. Более близким действительности представляется взгляд, что летописание восприняло легенду не от норманнов, путешествующих между Русью, Англий, Ирландией, Сицилией, наконец, Византией, а от новгородских информаторов Никона, которые могли использовать предания норманнов, часто посещавших Русь во времена Ярослава Мудрого. На определенном этапе обобщения местный материал иногда соответствовал исторической действительности, а иногда представлял вымыслы и легенды. Связь Рюрика с Новгородом представляется сомнительной[501], хотя поводов, чтобы отвергать историчность самого имени, как кажется, нет. Очевидно, предание (записанное лишь в 1118 г.), локализующее деятельность Рюрика в Ладоге, согласуется с действительностью; о его достоверности говорит также связь Олега с Ладогой, что дает основание предположить, что и Рюрик, и Олег принимали участие в русско-скандинавской торговле. Не исключено, что Синеус выполнял какие-то функции в Белоозере, а Трувор — в Изборске^{114}; не обязательно видеть в них купцов, они могли принадлежать к тем варягам, которым русские князья иногда давали города в кормление. Что касается упоминания в легенде о договоре между норманнами и местным обществом, то оно не было нужно господствующей династии^{115} (как считает А. Стендер-Петерсен), поскольку ее законного права на власть на Руси в XI в. никто не отвергал и опа никогда не выступала в роли завоевателей, как норманны в Италии или в Ирландии.

Перейдем теперь к известию о прибытии руси из-за моря. Исходя из сравнения текстов, мы считаем, вслед за Шахматовым, что известие о скандинавском племени русь ввела в текст только «Повесть временных лет»; его не было в предшествующих сводах (в так называемом древнейшем киевском своде Никона около 1072 г. и в начальном — 1093 г.). Отсюда вытекает, что слова новгородской летописи «прозвашася Русь, и от тех словет Руская земля» являются позднейшей интерполяцией, внесенной в текст только новгородским летописцем, который использовал свод 1093 г., но, как доказал Шахматов, многие места «Повести временных лет» изменял по своду 1167 г.[502] Интерполяция цитированных выше слов подтверждается упоминанием летописи о том, что варяги приняли название русь только в Киеве[503]^{116}, которое содержалось уже в древнейшем киевском своде и перешло от Никона в свод 1093 г., а также в Новгородскую первую летопись.

Но существует и иное истолкование рассматриваемого текста. А. Стендер-Петерсен полагал, что первоначальный текст легенды (записанный Никоном около 1072 г.) содержал как известие о приглашении руси, так и следующее далее в «Повести временных лет» географическое пояснение («яко се друзии зовутся Свие» и т. д.). Но позднейший новгородский летописец, переписывая легенду из начального свода 1093 г., отредактировал текст и, поскольку его поразило непонятное призвание руси из-за моря, исключил и его, и следующий далее список северных народов как излишний после этого сокращения.

Редакторский талант (Emendationstalent) подвел его только в одном месте, в том самом, которое мы признаем интерполяцией. Почему летописец не исключил и этих слов, Стендер-Петерсен не объяснил. Более того, он даже не отметил, что Шахматов считал эти слова интерполяцией, и не обратил внимания на противоречие между этими словами и последующим упоминанием о принятии варягами названия русь только в Киеве. Сравнивая Концепцию Шахматова, полностью объясняющую текст, и и Стендер-Петерсена, не раскрывающую причины незаконченности переработки текста и возникающих вследствие этого противоречий, надо признать, что первая из них более убедительна.

Правда, Стендер-Петерсен привел один аргумент против концепции Шахматова: неясность причин, заставивших летописца конца XI – начала XII в. приписать варягам название русь, которое в то время относилось исключительно к государству со столицей в Киеве. На этой загадочной для автора детали мы остановимся ниже.

Далее встает вопрос: какая из двух летописных редакций отвечает действительности, та ли, которая говорит о скандинавском происхождении названия русь, или та которая признает это название киевским. Новгородская традиция, записанная Никоном, ничего не сообщала ₀ скандинавском происхождении этого названия; по киевской же традиции, записанной при Ярославе Мудром, варяги войска Олега приняли это название только в Киеве. Откуда получил свои сведения Нестор? Ясно, что не из киевской среды, но также нет данных об использовании в этом своде и новгородской традиции. Поэтому следует признать киевские известия достоверными, а скандинавское происхождение названия русь — собственной концепцией автора «Повести временных лет», где она появилась впервые. Об этом говорит и еще одна деталь, которой не учел Стендер-Петерсен[504]. Нестор, хорошо знакомый с этнической географией тогдашней Европы, особенно Восточной и Северной, в географическом вступлении к «Повести временных лет» совершил явную ошибку, помещая русь среди германских и романских[505]^{117} народов. Очевидно он дополнил имеющийся географический материал в соответствии со своей концепцией. Поскольку ни в первом, ни во втором случае мы не знаем источника, которым бы он мог воспользоваться, то, видимо, вся она — его собственный вымысел.

Не думаю, что Нестор, говоря о скандинавском происхождении руси[506], руководствовался политическими целями^{118}, хотя политическая тенденциозность не раз проявлялась в русском летописании. В особенности же маловероятным представляется стремление Нестора с помощью этой версии доказать скандинавское происхождение династии, поскольку оно и так было известно и предшествующие летописные своды указывали на приглашение Рюрика из-за моря. С точки зрения династических целей эта версия была излишней. Вряд ли также можно говорить о желании летописца противопоставить норманнскую теорию греческим претензиям на политическое господство на Руси, так как, насколько известно, эта теория не использовалась в борьбе с Византией. Думается, что нельзя любое соображение Нестора объяснять политической тенденциозностью; при анализе трудов каждого историографа, включая и средневекового хрониста, надо принимать во внимание и такое обстоятельство, как стремление осветить прошлое при помощи логической конструкции. Очень распространенным приемом средневековой историографии было объяснять происхождение отдельных народов их миграцией из чужих краев, часто путем искусственных построений, основанных на созвучиях этнонимов^{119}. Сама идея миграции опиралась на исторический опыт и предания; сохранялись воспоминания об общем юго-западном направлении переселения народов в конце античности; как писал Аноним из Равенны, «западные народы» (gentes occidentales) вышли с древнего острова Скифия, называемого Сканза (Скандинавия)[507]. Происхождение народов из другой земли считалось правилом; и поиски предков данного народа, истоков его названия, основателей его городов и т. п. из-за примитивности методов иногда приводили к фантастическим результатам. Видукинд, современник создателей русского летописания, включил в свою хронику известие о происхождении саксов от остатков македонского войска, распавшегося после смерти Александра Великого[508]; по Галлу, пруссы вышли из Саксонии[509]; Юлию Цезарю и его сестре Юлии различные авторы (Титмар, Эббон, Кадлубек) приписывали основание нескольких городов в Средней Европе, в особенности польских, таких, как Любиш, Волин, Люблин[510]. Одна из характерных для схоластики этимологий встречается в труде Адама Бременского, где Русь названа (в скандинавской форме) Хунгардом, от наименования ее столицы Киева, с возведением этого названия к гуннам, которые якобы имели в Киеве свое местопребывание[511]. Такие примеры можно увеличивать бесконечно. Подобный прием был использован и в русском летописании. Уже древнейший киевский свод приписал радимичам происхождение «от рода Ляховъ»[512]. Нестор не только принял эту редакцию, но и расширил ее, приписав то же происхождение и вятичам[513]. В «Повести временных лет» прежде всего находим обширные рассуждения, стереотипные для средневековой историографии, возводящие народы всего известного мира, согласно библейскому преданию, к потомкам Ноя; при этом русский летописец умело включил и славян в эту «генеалогию» народов, выделив им родину «по Дунаеви»[514]; очевидно, он полагал, что они пришли из Азии не через Кавказ, а через Балканы, поскольку в то время на этом полуострове жила значительная часть славян. Л. Нидерле справедливо утверждал, что это было ученое построение[515], может быть заимствованное из западнославянского источника, что и доказывал Шахматов[516]. Подобную же ученую основу, без сомнения, имеет и скандинавская концепция происхождения названия русь. Можно представить, как формировалась эта концепция. Собирая материалы для своего труда и, очевидно, имея доступ к княжескому архиву, Нестор обнаружил и пересказал один из важнейших источников — русско-византийские договоры 911, 944 и 971 гг. в древнерусском переводе[517]. Он не только включил полные тексты этих документов в «Повесть временных лет», но и использовал их для сопоставления с другими источниками, коль скоро с их помощью исправил титул воеводы, ошибочно данный Олегу в начальном своде 1093 г., на правильный — князь[518]; более того, он попытался, как видно, реконструировать и текст договора 907 г.[519]^{120}. На основе тех же договоров, вероятно, он пришел к выводу о скандинавском происхождении руси. В интитуляции договоров 911 и 944 гг. Нестор прочел: «Мы от рода рускаго»…[520] — и далее список русских послов, имена которых по преимуществу скандинавские. Пояснить эти имена ему могли потомки тех варягов, которые еще во времена Ярослава Мудрого были приглашены на службу и иногда достигали высокого положения, как, например, потомки варяга Шимона, оставшиеся в близких отношениях с Печерским монастырем[521]. Выше мы уже говорили, что Нестор отнесся к договорам, хранящийся в княжеском архиве, с большим доверием и что на их основе исправлял другие источники; поэтому неудивительно, что и в этом случае он пошел по тому же пути и сделал вывод об идентичности варягов и руси, а также о прибытии руси со скандинавами и внес соответствующую поправку (или дополнение) в повесть о призвании князей вместе с дружиной из страны варягов, из-за моря.

В истории русской общественной мысли это был не единственный случай создания легенд об иноземных корнях господствующей династии. Значительно позже под влиянием не умозрительных рассуждений, как у Нестора, а политических потребностей времени появилась повесть, устанавливающая происхождение Рюрика от императора Августа. Ее целью было показать столь же блестящую генеалогию московской династии, как и Гедиминовичей, которые также якобы вели свой род из Рима[522].

Итак, отпадает единственный исторический довод, будто бы основанный на собственно русской традиции, о приходе руси из Скандинавии и усвоении славянами ее названия. Против северного, а в особенности шведского происхождения руси говорят и другие свидетельства источников. В письменных памятниках не только господствует глухое, но красноречивое молчание о существовании в Скандинавии племени с таким названием, но есть и прямое указание па то, что племя рос^{121} следует искать вне Швеции. Древнейший источник, приводящий это имя в форме rhos, «Вертинские анналы»^{122}, пользующийся полным доверием у исследователей, сообщает о неизвестных людях (quosdam), прибывших вместе с греческим посольством в Ингельгейм (на Рейне) в 839 г., «которые утверждали, что они, то есть народ их, зовутся рос» («qui se, id est gentem suam Rhos vocari dicebant»). Император, выяснив причины их прибытия, установил, что «они принадлежали к народу свеонов», т. е. шведов («eos gentis esse Sueonum»), и высказал подозрение, не прибыли ли они скорее с разведывательными целями, чем для установления дружбы[523] Из этого известия вытекает, что шведы появились в Иигельгейме под необычным именем, неизвестным при императорском дворе, хотя здесь и имелась информация не только о датчанах, которые уже несколько десятилетий нападали на империю, но и о шведах, посольство которых было у Людовика в 829 г. и к которым была направлена миссия св. Ансгария; император знал отчеты этой миссии[524]. По мнению императорского двора, шведы назвались чужим именем, чтобы скрыть свои намерения; вызвало сомнение и утверждение прибывших, что они не могли возвратиться на родину из Константинополя обычной дорогой, захваченной варварами. Интересно, что в Иигельгейме не получили от греческого посольства разъяснений, которые бы могли рассеять сомнения, возникшие при императорском дворе[525]. Очевидно, и в Византии название рос, как определение шведов, еще не укоренилось. Ни германский двор на основании своего знакомства со Скандинавией, ни византийский двор на основании своего знакомства со странами, расположенными к северу от Черного моря, не смогли объяснить, почему это название обозначало шведов. Очевидно, шведы получили его где-то на территории Восточной Европы, между Балтикой и Черным морем, причем сравнительно недавно, поскольку более удаленные соседи еще не знали об этом. Где следует локализовать русь — rhos первой половины IX в., мы узнаем из «Баварского географа», сочинения, составленного в середине этого столетия[526]^{123}. Этот источник (вопреки Шафарику и последующим исследователям) знает лишь народы, заселявшие Среднюю и Юго-Восточную Европу, и не приводит ни одного достоверного названия на север и восток от линии Пруссия — Хазария. Непосредственно после хазар (Caziri) он называет Ruzzi^{124}. Этот народ следует искать на границах восточных славян, где-то на север от Черного моря. Таким образом, сообщения «Вертинских анналов» и «Баварского географа» согласуются с известием «Повести временных лет» о принятии варягами называния русь в Киеве. Одновременно они указывают на то, что шведы начали использовать это название незадолго до 839 г.

Более поздние русские источники также подтверждают вывод, что русь в своем точном значении находилась на юге. Как хорошо известно, кроме более широкого понятия русь, охватывающего всех восточных славян, существовало более узкое, относимое к территории на Среднем Днепре с главными центрами Киевом, Черниговом и Переяславлем[527]. Даже Новгород не принадлежал к Руси в узком смысле, когда новгородский архиепископ направлялся в Киев, о нем говорили: «Иде въ Русь»[528]. Поэтому и названия от корня рус–, имеющиеся в Новгородской земле, анализированные Экблумом и признанные доказательством расселения скандинавов на этой территории, в действительности являются следами проникновения населения на север из Руси в узком смысле^{125}. Может возникнуть вопрос, правильно ли предположение, что первоначальное значение названия Русь имело локальный характер, когда теоретически скорее можно допустить обратное, а именно что его значение сузилось^{126}. В литературе этот вопрос поставлен; мы займемся им позднее и постараемся показать, что скорее правильна наша точка зрения.

Существует предположение, что южная Русь в момент захвата Киева Олегом была недавним образованием, причем норманнским. Оно было высказано А. А. Шахматовым, который благодаря тщательному анализу древнейшего русского летописания выявил особенно важные данные для опровержения норманнской теории, но, не осознав их истинного значения, пытался интерпретировать их в духе норманизма. Установив, что летопись не говорит ни об основании варягами государства на землях восточных славян, ни о завоевании ими словен и кривичей[529], Шахматов, неосознанно следуя за Куником, обратился к иностранным источникам, в первую очередь арабским (Ибн Русте и др.), говорящим об острове Рус, который он признал норманнским и локализовал в Старой Руссе (на юг от озера Ильмень), а также о правящем там кагане. Из этого сообщения был сделан вывод об образовании государства разбойничье-купеческой организацией скандинавов. Это якобы и было первое русское государство^{127}. Необходимость обеспечить дружинников зерном заставила русов захватить Днепр, а поскольку тамошние славянские племена подчинялись хазарам, русский каган искал союза с Византией, р/чем свидетельствует приезд туда русского посольства, известного по «Вертинским анналам» (839 г.). Вероятно, ради союза с Византией, русы захватили этот путь и таким образом около 840 г. основали в Киеве Древнерусское государство, второе по счету[530]. Тем временем северные племена изгнали свою русь; однако, когда возникла угроза со стороны русского Киева, вызвали на помощь уже не русов, а варягов. В ходе борьбы с киевской русью образовался союз северных племен с центром в Новгороде под властью Рюрика, а во второй половине IX в. в Новгороде сформировалось варяжское государство, но при участии местной знати; благодаря поддержке славян это варяжское государство под предводительством Олега победило русское государство на юге, и в Киеве образовалось не варяжское, а третье русское государство. Таким образом, Шахматов понимал летописное известие о принятии варягами названия русь в Киеве как передачу названия предшествующего государства последующему[531]. Такой вывод надо понимать как попытку Шахматова согласовать норманнскую теорию с результатами нового анализа летописей. Трудно признать ее удачной. То, что в выводах Шахматова есть гипотетические элементы, понятно, поскольку число источников IX в. невелико. Слабую сторону построения Шахматова составляют ошибочные или неправдоподобные положения, играющие существенную роль. Мало правдоподобно основание норманнами — русами государства в Киеве после его захвата около 840 г., а затем начало их борьбы с новгородскими варягами. Непонятно, почему норманны называются то русами, то варягами. Автор преувеличил роль норманнов в Восточной Европе, основываясь на данных археологии, которые, по его мнению, свидетельствовали о существовании сети скандинавских колоний[532]. Таким образом, нельзя признать удовлетворительным предложенное Шахматовым норманистское объяснение, почему название русь в момент прибытия Олега в Киев существовало на юге, а на севере его не было, хотя именно на севере сохранялись названия ruotsi или Roslagen, с которыми норманисты связывают русь. К этому вопросу и надлежит теперь обратиться.

Классическая схема норманистов может быть выражена формулой: Ro(d)slagen — > Ruotsi — > русь — > Rhos; считается, однако, что финское название Швеции — Ruotsi происходит не непосредственно от Roslagen (лежащего напротив Финляндии участка шведского побережья в Упланде), а от наименования жителей этой территории. Считается также, что Roslagen заменило древнейшее название области Rother[533], а жители этой местности назывались rothskarlar, roths-maen, roths-byggiar[534], что, по мнению одних, означало «гребцы», «мореходы», а по мнению других — «жители морских проливов»[535]. В финском языке, согласно правилам его развития, это название должно было приобрести сокращенную форму Ruotsi[536]. Трудно сомневаться, что этот вывод правилен с точки зрения языковой^{128}, однако это не свидетельствует, что исключена возможность иной этимологии слова русь^{129}. Случайности затемняют закономерности, и поэтому любое построение, стремящееся раскрыть факты прошлого как закономерности, требует учета исторической обстановки. И именно в данном случае особенно важно соотнесение с историческими данными.

Шведы не могли выступать под названием roths-karlar и т. п., поскольку в противном случае остались бы какие-то следы в топонимике Восточной Европы^{130}, а также в исторических источниках, подобно тому как существуют многочисленные следы сходных названий на Руси: варяги, кюльфинги, буряги. Между тем о roths-karlar письменные источники хранят глухое молчание, и материал топонимики не более красноречив. Неправдоподобно, чтобы в этот исторический период название roths-karlar, определяющее шведов, было передано финнами славянам в финизированной форме Ruotsi — > русь, коль скоро в это время на финских землях отсутствовала как шведская колонизация, так и торговля^{131}, а русско-скандинавские отношения были оживленными. В этих условиях финское посредничество исключено. Тем самым схема roths-karlar и т. n. –> Ruotsi — > русь не достоверна для периода викингов[537]. До эпохи викингов название Рослаген не могло существовать, поскольку означало округ, несущий определенные повинности в военное время[538] и поэтому возникший только в условиях развитой государственной власти^{132}. Тогда в схеме Rodslagen — > Ruotsi — > русь первая часть неправомерна. По предположению В. Томсена, первоначальное и подтвержденное источниками название этого участка побережья — Rother или Rothin[539], но и это название, вероятно, связано с военной организацией и обозначало, по Розенкампфу, «воинов, плывущих на веслах» (milites remigium agentes)[540]. Допустим, однако, что название шведского побережья, от которого якобы произошло финское Ruotsi, первоначально имело другое значение, независимое от организационных функций государства, и посмотрим, какие последствия должна была повлечь за собой передача его славянам.

Восточные славяне, приближаясь к Балтике, очевидно, за несколько столетий до эпохи викингов^{133}, переняли бы от финнов название Ruotsi, используемое последними для обозначения Швеции в форме русь[541] Исходя из этого, название русь служило бы им первоначально как обозначение Швеции и шведов и только в IX в. (согласно выводам Шахматова) было бы перенесено на юг и связано с окрестностями Киева. Таким образом, это название имело бы у славян, начиная с середины IX в., двойное значение: 1) Швеции и шведов, 2) территории на Среднем Днепре, а позднее — всех восточных славян. Подобные раздвоения значений встречаются не раз, как показывают, например, названия Франконии и Франции, пруссы и пруссаки и т. п. В то же время в русских источниках русь обозначает исключительно восточнославянские земли, исключая неудачное построение Нестора, который, однако, под русью понимал не шведов вообще, а только какую-то неопределенную их часть. Сами шведы, остающиеся на восточнославянской и даже византийской службе, охотно выступали под именем росов или русов, что и отразилось в какой-то момент в византийской и даже в арабской номенклатуре; однако восточные славяне, включая новгородцев, среди которых должны были быть сильнейшие традиции шведской руси, называют шведов свеями или чаще варягами. А ведь еще в первой половине IX в., согласно норманнской теории, русь должна была быть у восточных славян единственным однозначным термином, определяющим исключительно шведов. Такое молниеносное исчезновение названия невозможно, так как русское летописание уходит своими традициями именно в IX в. Поскольку нет каких-либо следов того, что у восточных славян слово русь первоначально обозначало шведов, представление о нем как об ославяненной форме Ruotsi не находит подтверждения, а, скорее, вступает в противоречие с историческими фактами. Таким образом, эта концепция, на вид убедительная и являющаяся одним из краеугольных камней норманнской теории, основана на этимологическом анализе и не согласуется с историческими данными источников. Языковеды убедительно показали родство слов русь и Ruotsi[542] обоснованно считая второе более древним (аффриката — тс в эпоху викингов была неизвестна славянам[543]); они доказали, что переход Ruotsi — > русь возможен (ср.: Suomi — > слав. сумь)^{134}. Но они превысили границы своих исследовательских возможностей, утверждая, что слово русь должно было непременно произойти из Ruotsi. Ведь следует еще считаться с тем, что оба названия, хотя и родственные, могли развиться независимо одно от другого из одной основы^{135}. Именно к такому выводу можно прийти, если отказаться, согласно историческим данным, от выведения слова русь из Ruotsi[544].

Проникновение в финские языки исходной формы, из которой произошли названия и русь и Ruotsi, должно было произойти очень давно, на что справедливо указывал А. Куник[545]; причем эту форму финнам могли передать и не сами славяне. Достаточно вспомнить, что финское название Руси — Venäjä или «страна венедов»^{136}, — первоначально обозначавшее, скорее всего, территорию западных славян[546] и, наверное не родственное этнониму вятичи[547], заимствовано финнами не от славян, а, как допускают некоторые, от готов с Вислы[548], поддерживавших с балтийскими финнами оживленные торговые отношения[549]. В начале нашей эры финны, вероятно, не сталкивались непосредственно со славянами, поскольку между поселениями, занятыми обоими народами, должна была-лежать область расселения балтов[550]. Только войдя в близкие контакты со славянами^{137}, финны распространили название Venäjä на своих непосредственных соседей, восточных славян. Не исключена и другая возможность, а именно что роль посредника в передаче этого названия сыграли черноморские готы, которые могли называть венедами всех славян. Во всяком случае, финские народы окончательно совместили определение Venäjä с территорией восточных, а не западных славян. Можно допустить, что при посредничестве черноморских готов в финские языки попало также название, определявшее в начале нашей эры, если не раньше, округу позднейших Киева, Чернигова, Переяславля и получившее у финнов название Ruotsi^{138}. В пользу этого предположения говорит следующее: 1) названия русь, обозначающее некую славянскую территорию, и Ruotsi, обозначающее Швецию, восходят, скорее всего, к довикингскому времени, как это справедливо предполагал Куник; по мнению языковедов, они генетически связаны и, как мы пытались показать выше, происходят не одно от другого, а от какого-то первичного названия; 2) территория, определяемая первичным названием, теоретически должна находиться или в Швеции, или в окрестностях Киева, а так как первая возможность исключается, следует принять другую; 3) поскольку название первоначально обозначало территорию в Среднем Поднепровье, то очевидно, что финны перенесли его на Швецию, узнав о нем от скандинавов, которые, видимо, в момент передачи названия находились на Руси в качестве воинов или купцов, что в данном случае безразлично.

Черноморские готы, которые включились в местные этнические процессы[551] участвовали в торговле, особенно с Боспором и городами южного берега Черного моря[552]. Многочисленные археологические находки, особенно III в. н. э., в районе Киева, Чернигова и Полтавы^{139} свидетельствуют о торговых отношениях этого региона с империей[553]. Однако торговые связи развивались не только в южном направлении. По археологическим данным (фибулы с эмалью)^{140}, Эстония в римский период поддерживала торговый обмен с Поднепровьем, в особенности с окрестностями современного Киева, очевидно экспортируя на юг меха[554]. Грабительские набеги готов или их политические завоевания отражены, без сомнения в преувеличенной форме, в известии Иордана о государстве Германариха_г включившем и территории, заселенные финскими племенами[555]^{141}. В этих условиях знакомство в Эстонии с названием окрестностей Киева естественно; менее ясны причины переноса названия Ruotsi на Швецию. Возможно, что купцами, посредничающими между Средним Поднепровьем (Русью) и Эстонией, были готы, которых финны считали представителями Ruotsi. Более того, если Русь в вотский период лежала на северных окраинах владений готов, финны могли называть все готское государство по имени этой наиболее близкой им области. Затем это название было перенесено на заморских купцов готского и вообще скандинавского происхождения и в конечном результате локализовано в Швеции, когда торговые отношения с приднепровской Русью прервались^{142}.

Зато в устах шведов первоначальное название Руси, которое должно было иметь еще сочетание — тс (возможно, — дс)^{143}, утраченное в славянских языках в результате ассимиляции[556], сохранило исконное значение территории славян. А. Куник выдвинул предположение, что это название первоначально определяло у шведов правящую династию на Руси, а потом, когда исчезли топонимы Гардарики и Кюльфингаланд, обозначавшие Русское государство, а династия ассимилировалась в славянской среде, было перенесено на восточных славян в целом. Этому предположению противоречат такие исторические факты, как появление названия русь в Киеве еще до Рюриковичей, а также перечни представителей Руси в русско-византийских договорах 911 и 944 гг., позволяющие установить более широкое значение слова русь, не ограничивающееся одной династией. Вероятнее, что обсуждаемое название появилось в Швеции после готского периода. Черноморские готы не прерывали отношений со своей прародиной[557]. И раз они передали название русь финнам, то это могло быть известно и их шведским сородичам; это название могло сохраняться в фольклорной традиции, песнях и, быть может, благодаря хотя бы случайным контактам с Причерноморьем получило новое, живое содержание в IX в. Есть две возможности происхождения таких немецких форм, как Rûz, Riuz[558] явственно сходных со шведскими: или название заимствовано немцами у шведов^{144}, или проникло в немецкий язык континентальными торговыми путями. Первая возможность представляется более вероятной[559]. Однако решение этого вопрос© не имеет для нас существенного значения, оно принадлежит языковедам. Не наша задача устанавливать исходную форму и значение названия, и мы ограничимся только постановкой вопроса, не могло ли оно восходить к корню raud («красный», «рыжий») и указывать на какую-то особенность территории. Первоначальное название могло быть славянским[560], но следует считаться с тем, что в его распространении на север сыграли роль готы, а в южном; направлении, может быть, иранцы[561].

Греческое соответствие названия — ’Ρως — принадлежит к его южному варианту, особенностью которого является гласный — ω-. К сожалению, в византийских источниках это название появилось поздно, только в IX в.; из античных авторов только Птолемей (II в. н. э.) называет роксоланов, связь которых с народом ’Ρως представляется весьма проблематичной с точки зрения и языка[562], и исторических условий, поскольку сомнительно, чтобы кочевой народ, который быстро прошел от Меотиды (Азовского моря) к нижнему Днестру[563], мог оставить после себя такой длительный топонимический след, как название Русь. Не имеет отношения к данному вопросу еще более древнее упоминание парода рош в Причерноморье в «Книге Иезекииля»[564] (VI в. до н. э.), которое некоторые исследователи связывают с русью. Но это толкование библейского текста вызывает серьезные сомнения[565], а отсутствие на протяжении следующего тысячелетия сведений о руси в греческих и латинских источниках, лучше, чем Библия, информированных о ситуации в Северопричерноморском регионе, делает отождествление рош и русь еще менее вероятным^{145}. Также слишком смелой и не соответствующей историческим данным представляется связь этого названия с одним из обозначений Волги (Ra)[566]. Зато первым подлинным упоминанием о руси, не вызывающим оговорок, мы готовы признать название hros (или hrus, хотя на юге первая форма более вероятна), в сирийском источнике VI в. «Церковной истории» Псевдо-Захарии[567]^{146}. Название hros, попавшее в этот источник из армянской традиции[568], фигурирует там в конце списка кавказских народов. Упоминание об участии русов в борьбе на Кавказе 643 г. во «Всемирной истории» ат-Табари (923 г.), дошедшей до нас в персидской обработке Бал’ами (X в.), некоторые исследователи считают позднейшей вставкой[569]. Не связано с названием русь и упоминание τα ρουσια χελανδια, на которых император Константин Копроним совершил поход против булгар в 773 г.[570], поскольку это были скорее «красные» а не «русские» (ρονσια) хеландии — суда больших размеров^{147}, тогда как русь использовала легкие ладьи, более того, маловероятно, чтобы русь в это время доставляла подкрепления Византии[571]. Таким образом, в византийских, арабских и вообще южных источниках название русь распространяется только с IX в. Но па этой основе было бы рискованно делать вывод, что прежде это название было неизвестно на юге или вообще не существовало. Достаточно вспомнить, как поздно появились упоминания славян (точнее, славянских этнонимов, употреблявшихся и позднее) в греко-латинском мире. О венедах в Риме узнали или по крайней мере стали писать в I в. н. э. (Плиний, Тацит); а под названием славяне они выступают в греческих и латинских источниках только с VI в., хотя трудно сомневаться в их древнем происхождении[572]. Византийские источники, кроме общего названия анты, которое, кстати, уже в VII в. исчезло, вообще не знали восточнославянских раннесредневековых этнонимов, и только в середине X в. Константин Багрянородный перечислил ряд из них^{148}. Это объясняется, вероятно, отсутствием политических связей и очень слабыми, скорее опосредованными, торговыми контактами; кочевники, распространившиеся в черноморских степях, затрудняли установление тесных отношений между Византией и восточными славянами. Кстати, только формирующееся феодальное государство обеспечило постоянный экспорт мехов, меда, воска, невольников. И понятно, что раннесредневековая Византия, как и арабский Восток, так поздно зафиксировали название русь, исключая случайное упоминание Псевдо-Захарии. Это не значит, что название русь не было известно до IX в. на зависимых от Византии землях., по крайней мере в Крыму. На давнее знакомство с^этим названием указывает сама его греческая форма ’Ρως, которая не могла появиться в IX в., поскольку не была заимствована ни из скандинавского (раз слово русь не скандинавского происхождения), ни из славянского языков^{149} (замена — у– на — ω– не имеет объяснения). Тем более исключено происхождение слова ’Ρως из финского Ruotsi. Тогда остается единственная возможность: Византия обязана знакомством с этим названием кочевым народам, передвигавшимся в черноморских: степях^{150}. Но эти посредники не могли быть тюркского происхождения, поскольку в их языках перед начальным г– появлялось и– (например, Urus)[573], которого нет в греческом ’Ρως. Не могло ли поэтому слово русь попасть в греческий язык от одного из иранских народов в еще более раннее время (т. е. до IV в., когда в черноморских степях появились тюркоязычные гунны). В этом случае название, распространенное на протяжении столетий у греков в Северном Причерноморье, проникло бы в Византию только в IX в., в период формирования Древнерусского государства и сопутствующей этому процессу военной экспансии[574].

Проблема происхождения названия русь требует дальнейших исследований, в особенности лингвистических. В этом этюде мы хотели лишь обратить внимание на односторонность схемы Roslagen (или ему подобное) — > Ruotsi — > русь и ее несоответствие исторической обстановке, а также на возможность локализации первоначальной руси на Днепре.

О первоначальном значении названия русь у восточных славян можно только делать предположения. В соответствии с нашими предшествующими наблюдениями, оно должно было быть не этническим (племенным)[575], а географическим понятием, как позднейшие Подолия, Полесье, Волынь[576]. В период формирования Древнерусского государства на территории Руси (в географическом смысле), кроме полян, очевидно, жили и другие племена, б частности северяне[577]. На совместную деятельность этих двух племен указывает отсутствие в источниках достоверных известий о конфликтах между ними[578], как между полянами, уличами и древлянами. Когда в Киеве появился «государствообразующий» центр не только полян, но и северян, он получил название не от полян, поскольку это не отвечало реальной политической ситуации, но от территории, на которой жили оба эти племени, от Руси в географическом смысле. Только тогда исконное географическое значение названия Русь сменилось на политическое, охватывающее сначала древнюю территорию, но проявляющее тенденцию к распространению на другие земли, подчиненные этому центру^{151}. Процесс формирования Древнерусского государства шел довольно быстро и вел к подчинению всех восточных славян, которые стали входить в понятие Русь. Эти политические преобразования нашли отражение уже в источниках X в., как, например, в сообщении Иби Якуба (966 г.), а также в документе «Dagome iudex» (ок. 991 г.), которые указывают, что Польское государство на востоке граничит с Русью, и тем самым признают Русью не только «Русскую землю» в узком значении, но и прилегающие к ней пространства на польской границе[579]. Раннее расширение понятия Русь вызвало гипотезу, будто исконно оно обозначало всех восточных славян, а его локальное значение, ограниченное ядром Русского государства (Киевской землей), было вторичным[580] и появилось в связи с процессом государственной децентрализации в XII–XIII вв. Однако многочисленные примеры показывают, что чаще политический центр навязывал свое название зависимым странам, даже иноэтничным (название Римской империи сохраняла еще средневековая Византия; то же подтверждают более близкие примеры Венгрии и Литвы). Еще ярче это проявлялось в раннефеодальный период, когда создавались этнически однородные государственные организмы: во Франции^{152}, Чехии, Польше и т. п. Труднее объяснить сужение понятия Русь до обозначения Киевской земли (включая Черниговскую и Переяславскую) в период феодальной раздробленности, т. е. в то время, когда Киев утратил главенствующее положение и политическое первенство перешло к Ростово-Суздальской Руси. Если бы произошло ограничение понятия, то название Русь в узком смысле скорее появилось бы на Клязьме. Есть также ряд древнейших источников, употребляющих название русь в узком смысле. К ним принадлежит в первую очередь «Баварский географ»; его термин Ruzzi, без сомнения, определяет не всех восточных славян, поскольку некоторые из племен фигурируют в самом списке, например, Basant — бужане, Unlizi — уличи[581]. В русской традиции название Русь также соединялось с Киевом, как следует из нашей гипотезы о принятии этого названия варягами только в Киеве. Характерны упоминания летописей, противопоставляющие русь отдельным восточнославянским племенам. По новгородскому известию, Олег велел руси сделать паруса из наволок, а словенам из простого материала; когда ветер разорвал тонкие паруса, словене вернулись к старым, из грубого полотна, но более мощным[582]. Шахматов не без основания приписал этот рассказ новгородцам[583], которые, вероятно, шутливо критиковали киевлян за склонность к роскоши^{153}. В 1018 г. летопись называет в рядах войска Ярослава: «Русь, и варягы, и словене»[584]. В легенде, записанной в XI в., древляне, убив Игоря, говорят: «Се князя убихомъ рускаго…»[585] Так не могли сказать люди, считающие себя русскими.

Итак, мы согласны с теми исследователями, которые, как Μ. Н. Тихомиров, А. II. Насонов, Б. А. Рыбаков[586], считают, что название русь, первоначально узкое, расширяло свое значение по мере формирования Древнерусского государства.

В изменяющихся условиях формирования государства основное политическо-территориалыюе название, Русь, не только включало новые земли, по и обогащало свое этническое содержание; кроме полян и северян, оно охватило другие восточнославянские племена, а также те ипоэтничные элементы, которые вошли в Древнерусское государство, в том числе и шведов^{154}. Однако в состав русского господствующего класса, длительное время; сохранявшего обособленность и политическое преимущество на территории восточных славян, без сомнения, проникали многочисленные представители других восточнославянских племен, а также скандинавы. Для поддержания в повиновении зависимых земель создавались центры власти. Источники, как русские, так и иностранные, позволяют установить хотя бы некоторые из этих центров, также включаемые в понятие Русь.

Древнейший и главный центр исторически сложился в Киеве. Его происхождение освещает несколько сообщений, прямых и косвенных, о которых говорилось выше.

Согласно уже сделанным выводам, посольство некоего народа рос, которое в 839 г. находилось в Ипгельгейме, представляло Киев. На это указывает также титул правителя росов: хакан[587]. Именно киевских князей титуловали «хаканом» еще в XI в.[588]^{155} Вообще, в первой половине IX в. существовал только один центр Руси — Киев (если исключить небольшой черноморский центр, о котором речь дальше). Употребление титула «хакан» в 839 г. может свидетельствовать об уже развитой государственной организации[589] и одновременно указывать на то, что Древнерусское государство формировалось в соперничестве с хазарским каганатом. Наименование киевского князя ха-капом в 839 г. подтверждается дипломатической перепиской Людовика Немецкого с императором Василием (871 г.), из которой явствует, что, по византийскому протоколу, титул «хакан» принадлежал верховным правителям авар, хазар и норманнов[590], под последними, очевидно, следует понимать тогдашнюю киевскую династию скандинавского происхождения, представленную Аскольдом и Диром.

Заслуживает внимания, что в одном ряду помещены правители авар (что может быть только исторической реминисценцией, поскольку Аварское государство ко времени Людовика давно перестало существовать), хазар и норманнов, что указывает на важное место киевского князя в иерархии тогдашних владетелей. Сохранились сведения, правда не очень достоверные, что уже в первой половине IX в. Русь осуществляла нападения на византийские владения[591]. В 860 г. Русь совершила нападение на Царьград. Этот поход опустошил пригороды столицы и произвел в Константинополе огромное впечатление, как видно из проповеди и энциклики патриарха Фотия, а также из других источников[592] Он является свидетельством быстрого роста военной мощи и политической организации Киевского государства. Только из такого сильного центра, как Киев, а не из Крыма или Тмутаракани[593] можно было предпринять этот поход[594], с чем согласно большинство исследователей. «Повесть временных лет» вполне удачно приписала руководство походом Аскольду и Диру[595]^{156}.

Из других крупных политических центров наибольшее значение имел, без сомнения, Новгород, объединенный с Киевом под властью киевского хакана уже при Олеге. Скорее всего, к Новгороду относится известие об «острове русов», имеющееся в сочинениях Иби Русте вскоре после 903 г. и Гардизи (1050–1053 гг.), но восходящее к анонимному произведению IX в.^{157}. Ошибочно считалось, что в нем описаны отношения, восходящие к первой половине IX в., но упоминание о Святополке (моравском) указывает па время его правления: 870–894 гг. Согласно этому известию[596], русы живут па острове, окруженном озером, лесистом и болотистом, его размеры исчисляются тремя днями пути вдоль и поперек; жители острова имеют правителя, которого зовут хакан рус; они ходят в походы на ладьях на славян, берут их в плен и отвозят на продажу хазарам и булгарам. Численность народа рус — 100 тыс. человек. Они не пашут и живут тем, что берут у славян. Многие славяне поступают к ним на службу, чтобы таким образом обеспечить себе безопасность. Далее идут подробные, но не интересующие пас сведения об обычаях этого народа.

Так же как в более позднее время у писателей-гуманистов в арабских описаниях обнаруживается тенденция поразить читателя курьезами. Поэтому это описание не следует толковать дословно. Уже сама численность жителей острова — 100 тыс. живущих грабежом — совершенно фантастична. В Европе не найдется озера с островом, поперечник которого составляет не менее 60 км. Однако некоторые детали известия заслуживают внимания. Пейзаж имеет характер явно северный, болотисто-лесистый, а упоминание об острове заставляет вспомнить топоним Хольмгард^{158} («город па острове», скандинавское название Новгорода[597]), также достоверным представляется упоминание о славянах, под которыми, без сомнения, следует понимать местных словен, хотя жертвами нападений были скорее соседние финские племена. Откуда взялась на Ильмене русь и из кого опа состояла, достаточно ясно. Это были киевские воины, которые под предводительством Олега захватили Новгород и, заключив договор, видимо, с частью местной знати[598], забрали власть в свои руки. Среди русов могли находиться, и, скорее всего, находились, скандинавы, некоторые детали их обычаев могли отразиться в этом известии. Чьим изобретением были походы в ладьях, позднее хорошо знакомых как новгородским ушкуйникам, так и казакам с их «чайками», неизвестно. Русы, очевидно, совершали набеги на тех славян и финнов, которые не признавали главенства хакана; возможно, что их целью была прежде всего позднейшая Ростовская земля, подчинявшаяся в раннее время Новгороду и граничившая с Булгарией, откуда информация попадала па Восток к арабским авторам^{159}. Менее ясно употребление титула хакан русов, поскольку такого института новгородские источники не знают. Может быть, речь идет о хакане, правящем в Киеве; но не исключено, что этим титулом мог быть назван (возможно, в результате какого-то недоразумения) новгородский князь. Эти русы, вероятно, и оставили следы в топонимике Новгородской земли. Они свидетельствуют, что русы были пришлым элементом на этой территории.

Из сообщения ал-Истахри (ок. 950 г.), который переработал труд своего учителя ал-Балхи (ум. в 930-е годы), известно об образовании и других подобных центров. Это сообщение, как представляется, отразило отношения более позднего (на несколько десятилетий) времени и свидетельствует об образовании новых центров русов в Восточной Европе. В нем говорится о трех «родах»^{160} русов: Куяба, Славия и Артания (с городом Арта)[599] — находящихся на значительном расстоянии друг от друга. Первые два названия не вызывают сомнений у исследователей и отождествляются с Киевом и новгородскими словенами; о локализации Артании существуют различные мнения[600].

Это сообщение вообще противоречиво, например в нем приведены явно ошибочные расстояния от Киева и Новгорода до Волжской Булгарии (в действительности Киев находился от нее дальше); дано фантастическое описание Артании, якобы недоступной купцам, поскольку там убивают каждого прибывшего, но вместе с тем жители Артании привозят в Булгарию меха и металл, т. е. находятся с местными купцами в нормальных отношениях. В источнике, как нам кажется, нет достаточных указаний для локализации Артаиии, а сама форма названия не позволяет связать его с каким-либо известным политическим центром^{161}. В то же время трудно допустить, чтобы до середины X в. в Ростовской земле, которая по своему торговому значению должна была вызывать особый интерес великих князей, не было центра русской власти. В этом сообщении, очевидно, названы только наиболее известные и более всего интересующие булгарских купцов центры Древнерусского государства, т. е., помимо самого Киева^{162}, ближайшие к Булгарии на северо-востоке Руси; тогда кроме Новгорода должен был бы быть упомянут какой-то пункт в бассейне Волги и Оки; там, вероятно, и надо локализовать Артанию^{163}.

Интерпретация арабских известий об «острове русов», а также о «родах» русов как опорных пунктах киевской центральной власти, вступавшей в соглашение с местной знатью и с ее помощью устанавливавшей государственный феодальный режим, находит подтверждение в хорошо известном рассказе Константина Багрянородного об организации русского экспорта[601]^{164}. Это известие, относящееся скорее к сфере организационно-транспортной, чем хозяйственной или политической, можно разделить на три части. В первой — император описывает, каким образом собиралась русская торговая флотилия, направляющаяся далее в Константинополь. Лодки-однодеревки доставляло население отдельных городов (очевидно, вместе с округами): Новгорода[602], Смоленска, Любеча, Чернигова, Вышгорода, спуская их в Киев, там их продавали русам, которые выступали в качестве купцов, а не правителей. Бросается в глаза, что император сообщает о способе приобретения русами лодок-однодеревок, но прямо не пишет о способе добычи товаров, хотя на основании третьей части можно допустить, что товары составляла дань, собираемая князем и боярами или доставляемая от славянских племен, которые определяются как «данники Руси» (οι πακτιωται αυτών). Вторая часть известия описывает маршрут флотилии по Днепру и Черному морю; наконец, в третьей — содержится описание образа жизни росов: в начале ноября «их архонты выходят со всеми росами из Киава»^{165} (οι αντων άρχοντες εξέρχονται μετά πάντων των ’Ρως από τον Κιαβον) для сбора дани, именуемой «полюдьем»[603] (εις τα πολνδια), с зависимых племен древлян, кривичей, северян и прочих славян» (χαι λοιπών Σχλάβων); у них росы проводили зиму, а в апреле, когда па Днепре проходил ледоход, возвращались в Киев. Император повторил сведения, услышанные от русских купцов, не вдумываясь в их истинный смысл; он даже не выяснил подробнее, что означает полюдье, и не догадался, что именно благодаря собранной росами в зимнее время дани наполнялись товарами русские однодеревки. Тем не менее, несмотря на механическое воспроизведение информации, значение слова «росы» в его сочинении вполне очевидно. Здесь это социальный термин, аналогичный термину «русы» в арабском сообщении об «острове русов»^{166}. В процессах образования государства наиболее активную роль играл господствующий слой, включая профессиональных воинов; естественно поэтому, что именно знать стала называться русью, правда только временно[604], поскольку позднее возобладало территориальное, а потом и этническое значение. Понятие русь как социальный термин включало лишь феодальную знать без таких прослоек, как дружинники^{167}, купцы, чиновники. В этом можно убедиться на основании статьи I Краткой редакции «Русской Правды»:

«убьеть мужь мужа, то мьстить брату брата, или сынови отца, любо отцю сына, или братучаду любо сестрину сынови; аще не будеть кто мьстя, то 40 гривен за голову; аще будеть русин, любо гридип, любо купчина, любо ябетник, любо мечник, аще изъгои будеть, либо Словении, то 40 гривен положити за нь…»[605]^{168}

В двух первых пунктах устанавливаются формы наказания за убийство свободного человека: кровная месть или денежный штраф. В двух следующих уточняются категории лиц, которых касалось сформулированное ранее постановление, и определяется общественное положение: гридник (дружинник), купец, княжеские чиновники (ябедник, мечник); можно сделать вывод, что на первом месте была помещена высшая социальная категория: феодалы, или русины (русь).

Эволюцию слова русь в процессе формирования Древнерусского государства мы, следовательно, понимаем как переход от первоначальной однозначности к многозначности. До IX в. этот термин имел смысл географический, определяя территорию в Среднем Поднепровье. С IX в., сохраняя прежнее, он приобрел еще два или три новых значения: 1) временно обозначал социальный слой, наиболее активный в образовании государства; 2) постепенно распространился на всю территорию Древнерусского государства, а также стал названием восточных славян в целом. Со временем первоначальное, более узкое географическое значение названия русь было забыто; видимо, было забыто и его классовое значение.

В этой главе мы рассмотрели эволюцию значения названия русь внутри страны; в следующей — остановимся среди прочего на значении этого слова за пределами Древней Руси, где оно было отождествлено с норманнами.