Рыба моя рыба (сборник рассказов)

Коррупция

Было время — меня дразнили «командиром звездочки». Шутили над моей ребячливой принципиальностью. Говорили — такая хорошая, аж тошнит.

Мы вели богемную жизнь: просыпались к полудню, учились, работали кое-как; кто-то висел на шее у предков или любовников. А к вечеру мы впадали в безумие: лезли ко всем со своими виршами, пили, буянили, прелюбодействовали. Мы читали стихи в клубах и библиотеках, в школах и домах престарелых. Еще — на фестивалях меда и пожарских котлет. Как-то на городском празднике нам выдали ящик абрикосов в качестве гонорара за выступление — мы размяли их в десятилитровой кастрюле с дешевым игристым и всю ночь бродили по улице с этой кастрюлей, скандируя: «Абрикосы в шампанском, абрикосы в шампанском!». Каждый второй называл себя футуристом и наследником Маяковского, каждый третий — символистом (в качестве «Башни» приспособили квартиру Гришиной бабушки в Сокольниках). Многие пили беспробудно, а потом гордо пересказывали свои приключения — как убегали от ментов, соблазняли поклонниц, дрались с бомжами — все это сопровождалось цитатами из классики и рассуждениями о своем высоком призвании. Как слепые, мы шарили по лицу жизни жадными руками, пытаясь узнать ее. Это была молодость, это было по-своему красиво.

Несколько лет в нашей компании я исполняла роль морального компаса. Я мирила подравшихся, пускала к себе пожить бесприютных, одалживала деньги, варила похмельные супы и проповедовала правду и умеренность. Из вытрезвителей в первую очередь звонили мне. Гришина бабушка в первую очередь звонила мне. Даже брошенные друзьями девушки звонили мне. Это льстило.

Иногда мы ездили на писательские семинары и форумы. Это была тьма кромешная и веселая. Редакторы журналов там проворачивали наши стихи через мясорубку, и мы потом запивали горе канистрами коньяка, которые везли с собой более опытные участники. В полутемных коридорах гостиниц мы спотыкались о голых пьяных девушек, сраженных наповал критикой на семинарах. Но в конце концов нас все-таки начали где-то публиковать и приняли в какие-то союзы.

Тут я с ней и столкнулась. С Химерой, которая сторожила русскую жизнь.

Старший товарищ взял меня с собой получать творческую стипендию. Мы собирались ее отметить в подвальном буфете ЦДЛ. Сумма была хорошей, можно жить пару месяцев, если не кочевряжиться. За эти стипендии шла подковерная возня среди молодых литераторов: чтобы такую заполучить, надо было попасть в тайные списки — кто их составлял и на каком основании — неизвестно. И вот очередь дошла до моего товарища. Мы поздоровались с горбоносой секретаршей и сказали, что мы счастливые получатели государственных даров. Секретарша оглядела нас скептически, как будто государственных даров мы были не достойны. И, вынув здоровенный полиэтиленовый пакет с наличкой, отсчитала половину оговоренной суммы.

— Остальное — на нужды Союза, — пояснила она и спрятала пакет.

— Надо бороться за свои права! — возмущалась я, когда мы, поджав хвосты, бежали к метро со своими стипендиальными обрезками.

Выяснилось: борьба писательского пролетариата за полные стипендии разгоралась периодически, но затухала с первыми жертвами бюрократического произвола. Борцы за правду просто исключались из списка стипендиатов в следующем году, а их разочарованные стенания в соцсетях все равно никто не слушал. Все всё знали, всех всё устраивало.

— Ну и гори оно синим пламенем! — решила я. — Тогда мне и не надо!

С этих пор меня начала преследовать коррупционная лапа.

Я выиграла поездку в Финляндию. Это было в те райские времена, когда страны еще не обтянулись колючей проволокой и не смотрели друг на друга с угрозой. Я написала конкурсное эссе на тему «Почему я хочу в Финляндию?» и выиграла у финского посольства недельный тур на двоих. Радость мою уравновесила скорбь: состарился мой загранпаспорт. Срок изготовления нового — месяц, а мне следовало сдать документы на визу в течение десяти дней. О, северные красоты, вы почти скрылись за холмом!

В коридоре отделения МВД вилял длинный хвост пестрой очереди. Я в нем сидела, и сидела, и сидела… И в конце концов взбесилась, влетела в кабинет начальника и вдохновенно прокричала хвалебную песнь северным соседям, их соснам и лотереям.

— Я буду вам оооочень благодарна! — подытожила я монолог о сердце, ищущем финских берегов.

Начальник буркнул: посмотрим. Я уже утихомирила сердце и подготовила его к разочарованию. Но через неделю мне позвонили: можно было забрать паспорт. Я встала в особую, дополнительную очередь (кабинет №2). Особая очередь двигалась быстрее — грустные старушки из основной очереди смотрели на нашу очередь враждебно. Меня пригласили в широкий кабинет, к одному из столов. Женщина покопалась в документах, извлекала из них мой свеженький красный загранник и стала крутить его в руках.

— У вас ведь были особые обстоятельства? — задумчиво спросила она и выдвинула ящик стола.

Я опять спела песнь о финских берегах и лотереях.

— Мы специально ускорили процесс в вашем случае, — сказала женщина.

Я благодарно затрясла ей руку и горячо поблагодарила.

— Не всем так везет! — она раздраженно выдернула руку, поглядев на меня так, будто интеллектом я не превосходила пенек в лесу.

Челюсть ящика чуть ли не отвисла от моего простодушия.

— Я вам так благодарна, — ответила я со счастливой улыбкой. — Спасибо вам огромное!

Две минуты работница стола крутила в тюрьме своих пальцев мой новенький паспорт и смотрела исподлобья. Две минуты я глядела на нее с радостью, во все тридцать два. В конце концов, женщина окончательно разочаровалась в моем уме и выдала мне заложника.

Только на весенней улице, где солнце сразу погладило желтой рукой красную корочку, до меня дошло.

С одной стороны, я чувствовала себя великолепным борцом с коррупцией, носителем нравственных устоев, Иванушкой-дурачком, который по недоразумению унес Кощееву иглу. С другой стороны, мне было неловко из-за непонимания, случайно возникшего между мной и отзывчивыми служителями паспортной системы.

На каникулах мы съездили в Финляндию. А в новом учебном году к моим предметам добавилось компьютерное моделирование. Вел его Морж. Морж был низеньким, лысоватым, в пузырящихся штанах и с лишайником седых усов над пухлой губой. Живот его глубоко свисал над ремнем и смотрел на студентов, как отдельная сущность. Морж часто ходил с красивыми молодыми девушками. Они голубиными стайками толпились на переменах возле его кафедры. Я поняла, в чем секрет Моржа, когда он вдоль и поперек исчеркал мой ватман с фигурными построениями и влепил тройбан за домашнюю работу. Апперкот. Я училась на одни пятерки и полдня проплакала в туалете. Трое суток я переделывала домашку по советам старшекурсников. И получила второй тройбан. Так длилось несколько месяцев. На занятиях он склонялся над моим плечом, уставившись в экран с «Автокадом» и клал свою руку поверх моей — на мышку, так что его лишайные усы щекотали мне ухо. Когда я спросила, что мне нужно сделать, чтобы исправить оценки, Морж предложил прийти к нему на «вечернюю лабораторную». В восемь вечера. В пустой кабинет. Я попыталась расспросить девчонок, которые на такие лабораторные ходили. Они густо краснели и уверяли, что ничего страшного. Тогда я пожаловалась своему парню. Он пришел со мной, дыша огнем, и тоже сел за компьютер. Он придвинул стул так близко к Моржу, что задевал своей коленкой его коленку. При этом глядел как Джек Потрошитель. На этом мои проблемы с компьютерным моделированием сами собой рассосались.

Потом мама решила, что мне необходимы водительские права. Мне не нравилось водить машину. Но маму нужно было возить в больницу. Я записалась в школу, выучила ПДД и колесила по летней площадке с инструктором, сбивая флажки и конусы при парковке. Иногда мы ездили за город на тихое шоссе, где я под осенним солнышком каталась между березняками и весело болтала. Теорию я сдала легко. Но ко второму экзамену наступила зима. Площадка заледенела, словно ее всю ночь заливали водой, а потом полировали всем отделением ГАИ. Своей очереди надо было ждать часами, стоя на морозе, так что в машину забирались, не чувствуя ни рук, ни ног. Машина была чужая, с незнакомыми габаритами. Но я даже ничего не сбила и взобралась на скользкую горку. Экзамен мне не засчитали, потому что я на несколько сантиметров на радостях переехала линию остановки. Со второго раза я сдала площадку и перебралась на новый круг мучений. Он назывался: город. В городе была толкотня, светофоры, машины, горы снега, из-за которых выпрыгивали на дорогу бабульки, забитые парковки, а я сидела в незнакомой машине, полной хмурых дядек, из-за которых нервничала. После третьей неудачной попытки я сдалась. Тогда мама позвонила дяде Кеше. К дяде Кеше мы ездили на дачные шашлыки раз в три года. У него были в ГАИ какие-то подвязки. Мама выдала мне конверт и сказала, куда его везти. Это противоречило всем моим принципам. Я отказывалась, но мама шантажировала меня своей болезнью и врачебной необходимостью. Я приехала в отделение ГИБДД и там передала конверт тетке из строительного вагончика. На новом экзамене мне дали привычную машину, справа сидел мой инструктор. Он подмигнул мягко и разочарованно. На его месте тоже были педали газа, тормоза и сцепления. Мне приходилось только крутить руль. Да и маршрут отличался разительно: тихие улицы, свободные обочины. Я навернула несколько кругов по спальному району и получила долгожданную галочку.

Так началось мое моральное падение. Я уже не была столпом света, опорой правды. Я была обычным человеком, слабеньким одуванчиком, чьи достоинства разметал ветер. Права мне так и не пригодились. Десять лет они валялись в коробке с документами, а потом истекли.

И вот мир перевернулся: меня добавили в стипендиальные списки Союза. Лет пять назад я бы швырнула грязные деньги в лицо горбоносой секретарше, но теперь я была тертый калач, я познала земную жестокость, и голод, и хитрость. Я решила вести окопную войну: дождалась, пока деньги придут на карту, и затаилась. Все мои молодые коллеги, заарканенные системой, переводили половину стипендии назад, а я нет. Я просто не отвечала на письма и звонки с незнакомых номеров. По городу, конечно, никто за мной с лассо не бегал. Просто через год или два меня тихонько удалили из волшебного списка. Но я чувствовала себя верной остаткам былой принципиальности.

Когда на одном из форумов преподаватель зазвал меня в гости в свой номер, намекая на стипендию, что давали самым талантливым семинаристам, я пришла в боевом настроении. Он, как большая гора, сидел голышом в кровати и пьяно протягивал мне в качестве романтического подношения полупустой флакон духов. Эта нелепая картина так меня поразила, что я рыдала от хохота, брызнула ему духами прямо в нос и потом ходила от компании к компании, рассказывая об этом нелепом происшествии. Всю неделю его сопровождали косые взгляды и громкие смешки. Впрочем, мастер этот спокойно себе преподавал еще много лет до тех пор, пока не умер.

И все-таки однажды Химера придавила меня к земле своей вездесущей лапой.

У меня была ученица — Даша. Умная черноглазая девочка из богатой семьи. Таким семьям всегда было мало счастья, и они хотели чего-нибудь эдакого: возили детей в Альпы кататься на лыжах и покупали им породистых щенков. Щенки иногда сидели у меня на коленях во время уроков и мелко тряслись. Еще таким детям нанимали упряжку молодых учителей для дополнительных занятий. Я вела русский и литературу и передавала приветы «математике» и «английскому». Мы готовили детей в одни и те же школы. В основном, в Лицей. Начиная с шестого класса, Лицей становился таким же атрибутом хорошей жизни, как лыжи или щенок. Поступить было непросто, и в сентябре состоятельные родители бежали наперегонки бронировать преподавателей, которые могли бы натаскать их чад на экзамены. Мы с «математикой» и «английским» совершенно случайно сколотились в мафиозную упряжку на районе и таскали десятки детишек по экзаменационным льдам этого Клондайка. Мы заламывали цены вдвое выше, чем за обычные занятия, сосредоточенно восседали на резных стульях с щенками на коленках, пили облепиховый чай с печеньками, которые нам приносили домработницы, а иногда оставались на кофе с добрыми и тревожными родительницами.

Экзамен по русскому языку в Лицей был несложным. Нужно было написать обычный диктант. Допускалась одна ошибка. Я выяснила, из какого сборника берутся эти диктанты, и вместе с зубрежкой правил весь год диктовала тексты из сборника, пока их не выучивали наизусть. С Дашей мы спокойно прошли программу и все у нее было хорошо. Но к весне ее мама заволновалась.

— Точно Даша поступит? — терзала она меня за чашкой кофе, теребя рукав кружевного халатика.

— Должна, — я пожимала плечами.

— А вдруг диктант будет другой, незнакомый?

Она нервно курила одну за одной.

— Правила-то мы выучили.

— Но ошибиться она может?

— Все могут ошибиться, — многозначительно отвечала я.

Дашина мама расстроилась.

— Просто, — она нагнулась ко мне… — Если может ошибиться, то, наверно, лучше подстраховаться?

— В каком смысле? — я с удовольствием сжевала профитролину.

— Угощайтесь еще, — Дашина мама пододвинула ко мне тарелку с пирожными. — Просто мы знаем, что можно подстраховаться… Но дорого.

Я похлопала глазами:

— Да?

— Угу, — она понизила голос. — Миллион.

Я чуть не подавилась второй профитролиной.

— Вот и мы думаем — совсем они там… — рассмеялась женщина.

— Да вы не волнуйтесь, — сказала я. — Мы хорошо подготовились. Ну в крайнем случае на следующий год поступите.

Дашина мама чуть ли не затряслась, как их маленькая собачка, и покачала головой.

Мы позанимались еще пару месяцев. Даша щелкала диктанты про зайчиков и ежиков, словно орешки. Наступил май. Пора экзаменов. Я написала Дашиной маме:

— Все будет хорошо! Удачи!

Она мне ответила:

— Вы не волнуйтесь, Анна Игоревна, у нас все схвачено!

Дальше шли пять смайликов с цветочками.

Я поняла, как чувствовал себя мой инструктор по вождению.

Даша поступила в Лицей. Как, впрочем, и другие мои ученики, которые просто хорошо занимались.

После этого случая я осознала, что мы с Химерой слиянны и русская жизнь затейлива в своих хитростях. Беги не беги — лапа настигнет тебя, как мышку, и приподнимет за хвостик.

И все же апофеоз моей внутренней войны с Химерой наступил неожиданно. Мне написала Оксана. Оксана всегда спешила, ее кучеряшки, как волнистые древесные стружки, беспорядочно спадали с головы вместе с такими же кучерявыми мыслями. Ее юркая голова то и дело высовывалась из какой-нибудь комиссии или оргкомитета.

— Привет! Я могу порекомендовать несколько человек на стипендию в Союз. Хочешь тебя впишу? Только надо будет отдать им половину, — предложила мне Оксана.

Мне нужны были деньги. Я уже перешла Рубикон. Чего добру пропадать — рассудила я. О коррупционная лапа, ты уже схватила меня за хвостик! Я мышь, я жажду мелких земных благ, я винтик великого круга жизни. Теперь я готова вернуть половину стипендии нуждающимся.

— Давай, если я у них не в черном списке…

К моему удивлению, мне пришла вначале анкета на стипендию, а потом — и сама стипендия. Карточка потяжелела. Я с грустью подумала: ну что ж, я обещала, я отдам. И стала ждать звонка или письма из Союза. Но никто мне не звонил и не писал. И Оксана не писала. Чем больше проходило времени, тем меньше мне хотелось расставаться со второй половиной стипендии — это почти месяц жизни, в конце концов. Нет, если бы у Оксаны были неприятности, тогда другое дело… Я перестала отвечать на звонки с незнакомых номеров. Ведь никогда не поздно вернуться к своим принципам, нащупать в себе нравственное начало. Посмотреть, так сказать, в коррупционную морду, и ударить ей по носу своим хвостиком.