Рыба моя рыба (сборник рассказов)

Omnia Praeclara Rara

— Ты взял вилку? Хорошо! Теперь воткни ее в свой сосок!

Я пыталась делать домашку, но Ви мне мешала.

Львов хотел закопать меня в песке своей латыни, как Саида из «Белого солнца пустыни», чтобы только голова торчала из всех его плюсквамперфектов и поговорок. Даже списать было не у кого: никто не хотел тратить все выходные на перевод дурацких упражнений. Если домашку не делала я, то неуд получала вся группа. Иногда Львов швырялся стульями, когда один за другим студенты поднимались на его зов и по-крокодильи молчали в ответ на просьбу что-нибудь просклонять или проспрягать.

— Margaritas ante porcos! — тогда рычал он.

У Ви было красивое дагестанское имя, но я называла ее просто Ви.

Ви мне досталась вместе с комнатой от ее бывшего мужа. Мы с ним когда-то приятельствовали, но ЛитИнстиут его испортил. Он начал писать рассказы с библейскими аллюзиями и на этой почве возомнил себя великим прозаиком, перестал ходить на занятия, бухал и вообще потерял человеческие контуры. В конце концов его выгнали из института и из общаги. Я как раз перессорилась со своими соседками и переселилась в комнату к Ви.

— Воткни сильнее, пусть идет кровь! — низким голосом приказала Ви в телефон. — Я буду лизать твою окровавленную грудь.

Я закатила глаза. Чтобы меня умаслить, соседка достала замороженные котлеты и жестами спросила, сколько разогреть на меня — одну или две.

— Abiens, Abi! — буркнула я вослед, когда она выплыла в коридор со сковородкой.

Ви раньше работала ночной охранницей в Академии водного транспорта, и будущие моряки водили вокруг нее хороводы. Она была — как Шахерезада: глаз не отвести — тоненькая, с черными волнистыми волосами и родинкой над губой. Потом ей надоели ночные смены. К тому же, они с Олей в этом году выпускались и копили на съемное жилье.

Мы втроем ездили в Лит, болтались по Тверскому бульвару и ходили на оперу в Большой театр. Денег на билеты у нас не было, но по студенческому можно было получить проходки на самые дешевые места, откуда было видно половину сцены. Так я полюбила оперу. Мы наряжались, бродили по театру, и, стоя на верхнем балконе, я рыдала над судьбой Мими, Виолетты, Чи-чио-сан и прочих страдательных покойниц.

Как-то в антракте я сфотографировала Ви в коротком блестящем платье на фоне красной портьеры. Ви выложила эту фотку на «Авито» с подзаголовком: «Ищу работу». В объявлении говорилось, что она готова помогать по хозяйству, но рассмотрит и другие предложения.

Предложения не заставили себя долго ждать. Прямые непристойности мы отметали сразу. Но люди нас все равно удивляли.

Так мы и нашли телефонного извращенца. Он платил пятьсот рублей за двадцать минут разговора и звонил чуть ли не каждый день. За те же пятьсот рублей в начале своей репетиторской карьеры я ехала на другой конец города и проводила полуторачасовое занятие.

Звонки превратились в рутину.

— Да, да, — изображала Ви страстную госпожу, — ты хочешь, чтобы я на тебя помочилась?

Это она вернулась с котлетками, шипящими на сковородке.

— O tempora, o mores! — воскликнула я.

Надо признаться — мой латинский минимум сводился к сотне обязательных пословиц, так что я могла цитировать только банальности.

Ви попрощалась с клиентом и призвала меня к трапезе.

— Задолбал он, — сказала я.

— Да он безобидный…

— Ты только не говори ему, где учишься! А то будет — как с Олей.

А было так. Оля решила устроить личную жизнь и дала объявление в газету. «Взрослый и свободный», — перечислила она немногие требования к кандидату. Такой способ знакомства в эпоху интернета казался ей романтичным.

— Как в книгах! — мечтательно вздыхала она.

Кандидат нашелся. Они писали друг другу письма, цитируя Мятлева. Спустя год Оля ворвалась в нашу комнату с воплем: «Па-ма-ги-те!» Мы заперлись на замок и держали оборону, пока ее пылкий поклонник на манер кота Леопольда барабанил в дверь с ласковым: «Ольга, выходи!» Потом охранник вытолкал его на улицу. Оказалось, переписка оборвалась, когда Оля узнала, что ее избранник сидит в тюрьме. Она перестала отвечать на полные томления письма и забыла эту историю как страшный сон.

И вот ее поклонник освободился, разыскал нашу общагу, проник в нее, представившись Олиным отцом, и даже узнал у охранника номер комнаты «своей дочери». Дальше он пал на колени, перегородив выход, вытащил какое-то ломбардное кольцо и стал нараспев читать: «Как хороши, как свежи были розы/ В моем саду! Как взор прельщали мой!» Оля на автомате выпалила «…моей страной мне брошенные в гроб», ударила мужика какой-то вазой по башке и перебежала в нашу комнату, где мы заперлись на замок и ждали спасения.

Ви была еще более легкомысленна, поэтому я переживала из-за ее попыток найти работу.

Как-то она попросила съездить с ней на собеседование. На «Авито» ей предложили подработку уборщицей в квартире, но зарплата была подозрительно высокой.

— Мне еще эпитеты к Одиссею готовить, — попыталась я отвертеться.

Львов вел у нас не только латынь, но и античку. Как-то он задал за неделю выписать все эпитеты из «Одиссеи».

— О, хитроумная! О, бесстрашная! О, советами равная Зевсу! Не бросай меня, — взмолилась Ви. — А то будешь скорбеть, когда мою тухлую шкурку приволокут бродячие собаки из какой-нибудь канавы!

— Ага. Лучше, чтоб они приволокли две наших шкурки, — мрачно согласилась я.

Мы поднялись в пафосную новостройку в дорогом районе. Дверь нам открыл пузатый мужик. Он был улыбчивый и обходительный. Хороший мужик. Только голый. Он даже обрадовался, что мы пришли убираться у него дома вдвоем, и спросил, не смутит ли нас, если он будет ходить голым, ведь он всегда так ходит дома. Его хозяйство приветливо смотрело на нас.

Мы с Ви пошептались и рассудили, что мы не можем запретить незнакомому мужику ходить по своему дому, как ему нравится.

— Ну, в чужой монастырь со своим уставом… — скептически заметила я.

Ви незаметно пырнула меня локтем. Она боялась, что мужик не даст нам денег. Мы быстренько помыли полы, посуду и протерли пыль. Наш работодатель все это время спокойно занимался своими делами, а в конце — поблагодарил, вручил крупную купюру и предложил выпить чаю. Мы забрались за барную стойку.

— Вы, значит, юные писательницы? — завел он светскую беседу.

— Trahit Sua Quemque Voluptas, — не совсем к месту, в виду ограниченности латинского запаса ответила я.

— Omnia Praeclara Rara, — вежливо заметил мужик.

Когда нижняя часть его тела была прикрыта барной стойкой, он выглядел почти приятным человеком.

— Amor Gignit Amorem, — сказала Ви, обратившись к тому же набору пословиц, который Львов требовал на экзамене и навсегда заколотил в наши головы.

— А знаете, что я люблю? — обрадовался хозяин квартиры.

— Что же? — недоверчиво спросили мы.

— Я люблю голые тела. Но вы не думайте, я не извращенец. Мне просто нравится смотреть на красивые тела, — смущенно пояснил он.

— Боязнь эстетики есть первый признак бессилия!.. — процитировала Ви Достоевского.

— Вот и я говорю, — согласился мужик, сраженный нашей интеллектуальной изобретательностью. — Поэтому в следующий раз не могли бы вы тоже раздеться?

Я смекнула, куда дело катится, и ущипнула Ви под столом с намеком, что нам пора.

— Нет, это нам не подходит, — отказалась Ви, хотя я расслышала в ее бархатном голосе некоторые колебания.

— Очень жаль! — расстроился мужик. — Но ничего. Просто поболтать как-нибудь заходите.

Мы раскланялись и поехали домой.

На улице отовсюду лезла весна, лизала дома влажным, теплым языком, у метро торговали подснежниками и медом. Возле общаги мы встретили Олю. Она сидела на скамейке и глядела в весеннее небо, которое тогда было таким же юным и веселым, как мы.

— Хорошо как! — сказала Оля.

Ее лицо поглаживало солнце.

— Ага, — сказали мы.