Рыцари удачи. Хроники европейских морей.

повествующая о том,

к чему привело великое

противостояние Запада и Востока.

Tак как город окружен стенами с трех сторон, то осаждать его с суши - пропавшее время. Приходилось изыскивать средства для атаки его с моря. Это было трудное предприятие, потому что гавань между Галатой и Стамбулом была так прочно защищена, что через нее нельзя было пройти ни одному судну. Как ни умны были начальники, они не могли придумать средства для преодоления этого препятствия. Тогда султану пришла в голову мысль перетащить галеры по земле от нового замка, что позади Галаты, к крайней части гавани и таким путем напасть на город со стороны моря, подвергнув его пушечному обстрелу. Византийцы были уверены, что это единственное место, через которое мусульмане не смогут напасть на них. Однако предприятие, задуманное султаном, удалось благодаря ловкости опытных инженеров, которые при помощи невероятных усилий сумели перетащить галеры через горы. Когда галеры были переправлены, ими воспользовались для того, чтобы устроить мост, и этот мост стал путем для нападения со стороны гавани и для крепкого охвата осажденных с этой стороны... Город был взят, и войска, войдя в него, предали его крови и разграблению... Грабеж продолжался три дня, и не было ни одного воина, который не стал бы богатым благодаря захваченной добыче и рабам. По прошествии же трех дней султан Мехмед запретил под страхом тяжких наказаний продолжать грабеж и резню, которая все еще не утихала. Все повиновались его приказу. Когда наступило полное спокойствие, вместо нелепого колокольного звона раздался приятный голос муэдзина, возвещающий пять раз в день молитвы. Из церквей выбросили идолов, очистили их от запахов, которыми они были оскверняемы, и устроили в них ниши, дабы обозначить место, куда следует устремлять взор, когда творишь молитву. К церквам приделали минареты; одним словом, не забыли ничего, чтобы превратить их в места благочестия для мусульман».

Так писал во второй половине XVI века придворный историк турецких султанов Саад-ад-Дин. «В один день и в одну бедственную ночь», 29 мая 1453 года Византийская империя перестала существовать, и слово «Истанбул» было начертано на всех картах поверх слова «Константинополь». В течение четырехсот семидесяти лет этот город был потом столицей Османской империи и затем Турции.

О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,

Пока не предстанут Небо с Землей на Страшный Господень Суд...

После завершения испанской Реконкисты и изгнания мавров с Пиренейского полуострова в Северную Африку Средиземное море сделалось передним краем борьбы двух вер: восточные и южные его берега стали мусульманскими, западные и северные - христианскими,

Но нет Востока, и Запада нет (что племя, родина, род!),

Если сильный с сильным лицом к лицу у края Земли встает.

«Край земли» оказался близок, слишком близок, гораздо ближе, чем ожидали и те, и другие. В год, когда Колумб открыл для Европы Новый Свет, в Свете Старом началось великое противостояние Востока и Запада, растянувшееся почти на полтысячелетия. Пока на юге Пиренейского полуострова держался под натиском христиан арабский эмират, арабы воспринимали удары судьбы с философским спокойствием: «Значит, так угодно Аллаху». Но теперь, когда всех их изгнали с насиженных мест, изгнали те, в чьи дряхлеющие вены они впрыснули живительный сок знаний и кого приобщили к подлинной культуре, арабы провозгласили газават - священную войну против «неверных». Мавры сделали свое дело, но уйти они намеревались, громко хлопнув дверью.

Братья по вере, турки, если и не стали их прямыми союзниками на первых порах, то, во всяком случае, заняли позицию доброжелательных наблюдателей. Подобно финикиянам во время Троянской войны, они выжидали - кто кого, чтобы потом отпраздновать собственную победу, прихлопнув обескровленного победителя.

Расчет был верный: после того, как турки перерезали торговую артерию, связывавшую Европу с Индией через Босфор, европейская торговля быстро стала хиреть. Избалованные обилием пряностей и предметов роскоши, захлестнувших Северное Средиземноморье после первого же Крестового похода, европейские короли и аристократы неожиданно лишились всего. Фанатическое упорство, с каким они, не жалея средств, принялись искать новые связи с Индией и Островами пряностей (Молуккскими), с Китаем и Японией, свидетельствует и еще об одном: многие из них успели стать великими поклонниками наркотиков. Дым кальянов, чилимов и наргиле, курившийся от Стамбула до Сеуты, достигал их ноздрей и тревожил их воображение.

Как это ни парадоксально, изгнанные мавры остались хозяевами положения. Они толпами уходили в Ифрикию - Северную Африку, а точнее - в Тунис. В 1434 году наместником Туниса стал Осман, царствовавший пятьдесят три года. Европейцам нетрудно было запомнить это имя: владыками Турции были представители Османской династии. В те годы всех нехристиан стали называть османами.

Соперником Туниса был Алжир. Именно здесь осело большинство пиренейских мавров, преследуемых испанскими солдатами. Утратив родину, растеряв все свое имущество, с трудом сохранив свободу и не имея никаких видов на будущее, многие из них обратились к древнейшему и самому доступному промыслу, способному доставить кусок хлеба,- к пиратству. Главной базой варварийских пиратов стал остров Джерба в заливе Сирт.

С начала XVI века пиратство в Средиземном море почти целиком сосредоточили в своих руках мусульмане, с этих пор оно приобрело, можно сказать, религиозную окраску. История сохранила для нас имя гончара Якоба - вероятно, грека, переселившегося с Балкан на остров Лесбос, принадлежавший формально Греции, хотя в XIV веке он был передан Византией в наследственное владение знатному генуэзскому роду Гателуччо. Когда в 1462 году греческий Лесбос стал турецким Мидюллю, Якоб, не слишком раздумывая, принял ислам, а впридачу - прозвище Рейс, что по-турецки означает «капитан». У него действительно было собственное судно, он развозил на нем по рынкам Эгейского моря свои горшки. Чтобы оправдать в полной мере новое прозвище, Якоб Рейс решил стать настоящим капитаном. Он занялся пиратством.

Вместе с ним на разбойный промысел выходили его сыновья Хорук, Элиас, Исхак и Ацор. Чем кончил Якоб, мы не знаем. Возможно, он умер в своей постели, а может быть, был убит в пиратской стычке, как его сын Элиас. Неизвестна и дальнейшая судьба Исхака. Хорук, попавший вместе с турецким пиратским кораблем, где он служил, в плен к рыцарям-иоаннитам в том самом бою, в котором погиб Элиас, несколько лет ворочал весла на иоаннитских галерах-каторгах, базировавшихся на Родосе, и стал называть себя на итальянский лад - Арудж.

Чтобы выкупить своего незадачливого братца, Ацору пришлось стать пиратом-профессионалом: сумма была заломлена немалая. Вполне естественно, что, как правоверный мусульманин, он грабил только суда христиан. Это не осталось незамеченным, и к тому времени, как требуемая сумма была собрана, Ацор по примеру своего отца тоже переменил имя, его теперь называли Хайр-эд-Дин - «Хранитель веры».

Выкупленный Арудж вернулся к пиратской службе в султанском флоте, но ненадолго. То ли доля султана показалась ему чрезмерной, то ли он решил, что излишняя опека ему ни к чему, но однажды Арудж взбунтовал команду и вышел на промысел самостоятельно. Первым делом ему следовало обзавестись надежной базой, а сделать это было не так-то просто. В турецких водах он показываться не решался, христианские же были его охотничьим угодьем. Оставалась Африка. Арудж попросил покровительства тунисского эмира и получил его - вместе с Джербой. Остров превратился вскоре в пиратское государство, а Арудж - в его хозяина.

Каторга. Рисунок.

Флот Аруджа пополнялся с неслыханной быстротой: слухи об его фантастической удачливости уже успели облететь все Средиземноморье. Его потайные стоянки и убежища были далеко от берегов Африки, и Арудж выжимал из них все преимущества, какие они могли дать. Одна из таких стоянок находилась, например, в Корсиканском проливе у самых берегов Италии. И выходя из нее на охоту, пираты считали ниже своего достоинства сменить, скажем, флаг с полумесяцем на флаг с крестом или поменять тюрбан на шапку. Они не скрывались, их набеги были молниеносны. Под свист плети рабы проворно орудовали тяжеленными веслами, а те, кто не выдерживал, находил вечный покой в морских глубинах. Ночью пиратские корабли были бесшумными призраками, днем - колесницами морского дьявола, несущими смерть. На борт они принимали только крупный товар: для дублонов, дукатов, пиастров или цехинов у них существовал особый «кошелек» - полые мачты, и раззявы-купцы сами заботились о том, чтобы он всегда был набит «под завязку».

Весной 1504 года Арудж совершил одну из самых блестящих и остроумных операций на море, какие знает история. Тот день, по свидетельствам очевидцев, был ясным и безоблачным, а море - каким его изображают нынче на рекламных проспектах Лазурного Берега. Из Генуи в Чивитавеккью не спеша продвигались две военные галеры с ключами святого Петра на флагах. Никакой войны папа Юлий II не вел, и, значит, на галерах мог оказаться какой-нибудь ценный груз. Арудж моментально оценил обстановку и принял решение. Было около полудня, солнце припекало вовсю. Погода не располагала папских моряков к излишней бдительности, да и берега Италии проплывали совсем рядом. Первая галера вырвалась далеко вперед, вторая замешкалась где-то за горизонтом.

И вот, когда первая галера миновала остров Эльба, ее матросы заметили, что их догоняет быстроходный корабль, распустивший все свой крылья. Палуба его была безлюдна, но у рулевого и у капитана, маячивших на корме, по мере приближения все явственнее можно было различить на головах цветастые чалмы. Корабль Аруджа шутя догнал неповоротливое судно, на его палубу обрушился ливень стрел. Пока беспечный экипаж искал оружие, галера была взята на абордаж, и все было кончено в считанные минуты. Пираты раздели тех, кто остался в живых, заперли их в трюмах, затем взяли на буксир собственное судно и, замедлив ход, преспокойно стали поджидать вторую галеру. Ее капитан сам подошел к ним бортом к борту, чтобы выразить восхищение победой над пиратами...

В другой раз Арудж вместе с Хайр-эд-Дином захватили военный корабль его католического величества, перевозивший под охраной нескольких сотен солдат губернатора и горсточку знатных пассажиров. Трюмы корабля ломились от набитых в них сокровищ. Сокровища достались маврам. Этот бой, правда, стоил Аруджу руки, отрубленной в абордажной схватке, после чего его счеты к испанцам заметно возросли.

В 1509-1510 годах почти весь Алжир был захвачен войсками Фердинанда V Католика - так теперь именовали Фердинанда II Арагонского, «завоевателя Гранады» и «открывателя Америки». Испанская речь зазвучала в портовых городах Ал-Джесаир (Алжир), Бужи (Беджаия), Оран и других. На островке Пеньон (Марин), запиравшем выход из Алжирской бухты, испанцы выстроили ряд укреплений: это был их плацдарм, направленный против мавров.

Алжирский эмир заключил с Испанией мир после того, как лишился главных своих портов, но мир этот тяготил обе стороны. После смерти Фердинанда в 1516 году Алжир восстал, восстание возглавил араб Селим ат-Туми, горожанин из Блида. Он сделал то, на что не решились испанцы: заручился поддержкой пиратов. Арудж и Хайр-эд-Дин, предвидя этот шаг, заранее перебазировались с холмистой тунисской Джербы на скалистый алжирский архипелаг Агелли, и подмога не заставила себя ждать. Алжир был взят пиратами с моря и с суши, сопротивление продолжал только скалистый остров Пеньон, где дон Мартин де Варгас с гарнизоном всего из полутысячи солдат сумел организовать превосходную оборону.

Алжирским эмиром стал теперь Селим ат-Туми, и пиратам, несомненно, улыбалась привольная жизнь. Однако их вождь рассудил иначе, не в его обычае было таскать для кого бы то ни было каштаны из огня. Он предпочитал есть их сам. Арудж испросил аудиенции у новоиспеченного монарха и направился в эмирский дворец Дженину. Селим в это время плескался в дворцовом бассейне, и освежающая прохлада настроила его на безмятежный лад. Он принял пирата прямо в купальне и отослал по его просьбе слуг: дело, по словам Аруджа, было спешным, важным и конфиденциальным. Так оно и оказалось. Поразмыслив, Арудж, видимо, решил, что, поскольку в Турции уже правил в это время Селим I, то двух Селимов на одно Средиземное море, пожалуй, многовато: как бы не произошла путаница. Дело было улажено за несколько минут: Арудж извлек эмира из бассейна за волосы, словно котенка, и профессионально задушил его.

Так Алжир стал государством пиратов. Чтобы подчеркнуть независимость своей вотчины от Турции, Арудж возвел себя в ранг султана, а поскольку все четыре сына Якоба были огненно-рыжие, как флорины, за которыми они охотились, он присвоил себе тронное имя Барбаросса, что по-итальянски означает «Рыжебородый», и порядковый номер один. Под этим же номером и в том же году на испанском престоле утвердился внук Фердинанда, шестнадцатилетний Карл, уже десять лет числившийся королем Бургундии и Нидерландов. В придачу к Испании Карл получил Неаполь, Сицилию и Сардинию - ключевые военно-морские пункты Западного Средиземноморья.

Вполне понятно, что новое государство, к тому же еще пиратское, у себя под боком изрядно портило настроение его величеству. Донесения о бесчинствах алжирских пиратов нескончаемым потоком стекались в Мадрид из всех уголков Средиземного моря, где можно было встретить испанский флаг. Аппетиты Барбароссы I не знали предела. Сделавшись фактическим властелином моря, он не оставлял своим вниманием и сушу. Поскольку остров Пеньон лишал пиратов какой бы то ни было возможности пользоваться преимуществами Алжирской бухты, следовало срочно искать новые базы на побережье. Взор Аруджа обратился на восток. Особенное его внимание привлек соседний Тунис, и он совершил туда несколько вылазок.

Но этим он, сам того не заметив, перегнул палку Во-первых, война Алжира с Тунисом означала братоубийственное истребление мусульман мусульманами, что противоречило заветам Магомета; во-вторых, алжирцы быстро распознали на собственной шкуре разницу между государством, покровительствующим пиратам и обогащающимся за их счет, и пиратским государством, противостоящим не только всему христианскому миру, но и миру мусульманскому - Турции и Тунису.

В 1518 году в Алжире вспыхнуло новое восстание. Восставшие заключили тайное соглашение с испанцами о помощи, и Карл отправил в Оран десять тысяч солдат, полных решимости постоять за христианскую веру. Вскоре столица Барбароссы I пала, а сам он с полутора тысячами пиратов бежал на запад, ко двору марокканского султана. Испанцы ворвались в Марокко на их плечах и окружили войско Аруджа у города Тлемсена. Пираты дрались с мужеством обреченных, все они во главе со своим вождем полегли на поле битвы.

Победа испанцев была полной. Африка, казалось, сама плыла им в руки. Карл I уже видел себя властителем южного побережья Средиземного моря, национальным героем и столпом веры. Чтобы осуществить эти грезы, нужно было сделать еще один шаг, и он сделал его: к берегам Алжира вышла мощная испанская армада, несущая на своих палубах целую армию.

И тут произошло то, чего никто не ожидал. Испанцев встретил пиратский флот под командованием Хайр-эд-Дина, о котором все успели позабыть после того, как он бежал по приказу Барбароссы I из павшей столицы. Хайр-эд-Дин жестоко отомстил за гибель старшего брата. Больше двух десятков кораблей Карла и четыре тысячи испанских солдат навсегда остались в прибрежных водах мавританской Африки. Не давая врагу опомниться, Хайр-эд-Дин мощным броском занял город Алжир и провозгласил его собственностью... турецкого султана Селима I.

Селим не возражал против того, чтобы принять под свое крыло нового вассала, но и не спешил с изъявлениями удовольствия. Чтобы проверить, на что способен Хайр-эд-Дин, он послал к нему в подкрепление две тысячи пушкарей и четыре тысячи отборных янычаров. Брат Аруджа не уронил себя в глазах сюзерена: за короткое время он очистил от испанцев портовые города Аннаба, Колло и Константина к востоку от Алжира и Шершель - к западу. В 1519 году благодарный султан пожаловал Хайр-эд-Дину титул паши всего Алжира, и тот обосновался в Дженине под именем Барбароссы II.

Сделавшись владыкой Алжира, Хайр-эд-Дин столкнулся с проблемой, лишавшей сна и его покойного брата: пиратскому флоту требовались базы. Пеньон, хорошо различимый с крыши дворца, уже попортил немало крови мавританским разбойникам. Район их действий охватывал всю часть Средиземного моря, расположенную треугольником между Апеннинским и Пиренейским полуостровами и западной частью Северной Африки, и в самом центре основания этого треугольника засели испанцы, по существу блокируя с моря Алжир. Арудж оказался бессильным изменить это положение вещей. За дело взялся теперь его младший брат.

Атаки на Пеньон следовали одна за другой, но «шип в сердце Африки» был неуязвим. Однако потери испанцев, очевидно, были все же чувствительными, и они, обманув бдительность блокирующих пиратских эскадр, сумели переправить на континент гонца с призывом о помощи. Испанский король, ставший в этом году императором Священной Римской империи и сменивший порядковый номер I на V, прекрасно понимая важность обладания Пеньоном, выслал туда на помощь флот в полсотни кораблей под командованием Уго де Монкады, но пираты вновь вышли победителями.

После этой победы редкий христианский корабль отваживался оторваться от спасительного берега. Впрочем, берег был надежным, да и то относительно, только на материке. Острова же Средиземного моря почти обезлюдели. Пока «Гроза Ада» Айдин, флотоводец Барбароссы II, опустошал Корсику или Эльбу, его коллега Драгут, родосский турок, наводил страх на Сицилию или Сардинию, а смирнский еврей Синан лавировал где-нибудь в лабиринтах Балеарского архипелага или Киклад. Неисчислимые сокровища и толпы рабов (преимущественно молоденьких мальчиков) стекались в Алжир, и двадцатая их часть, лучшая, заботливо отобранная самим Барбароссой, отсылалась затем в Константинополь, где с 1520 года правил Сулейман I.

В 1526 году Карл V, умевший ценить талантливых и мужественных людей, предложил Хайр-эд-Дину союз. Он обещал не только сохранить независимость Алжира, но и предоставить паше свои войска. И все это - в обмен на отступничество от Стамбула.

Хайр-эд-Дин отказался, пряник остался нетронутым.

Тогда в дело пошел кнут, испанцы предприняли новую отчаянную попытку отбить Алжир. Под непрерывную пальбу с острова Пеньон испанские корабли ворвались в Алжирскую бухту. Здесь, на краю мира (он был краем и для тех и для других), снова стали лицом к лицу сильный с сильным. Завязался бой. Удача улыбнулась варварийцам, им удалось потопить несколько испанских кораблей, а некоторые, в том числе флагманский, захватить в плен.

Сделав на море все, что мог, Барбаросса ушел в Тунис: он заподозрил алжирского бея в измене. Тунис стал его убежищем и его базой на три долгих года. Но пирата грызла ностальгия, он скучал по Алжиру. Нужно было подстеречь удобный момент, чтобы вернуть его себе. Барбаросса подстерег этот момент. Он появился у стен Алжира с сильным войском, и столица открыла ему свои ворота. Наведя порядок в городе, паша вспомнил о Пеньоне.

Остров-крепость все еще держалась. Держалась тринадцать лет. Это число стало поистине роковым для суеверных испанцев. Она пала лишь в 1529 году после непрерывного шестнадцатидневного штурма, сопровождавшегося шквальным артиллерийским огнем. Жалкие остатки гарнизона (в основном раненые) приняли на себя всю ярость мусульман. Мартина де Варгаса привязали раздетого к столбу возле великолепной мечети на приморской площади Бадистан, служившей рынком рабов, и два здоровенных мавра запороли его насмерть розгами.

Не удовлетворив этим свою ненависть к испанцам и желая обезопасить свою столицу от повторения истории с Пеньоном, Барбаросса решил «наказать» этот клочок суши. Разгневанный Ксеркс приказал когда-то выпороть плетьми море, потопившее его корабли, Барбаросса повелел уничтожить остров. Но его нельзя было упрекнуть в необдуманности действий. По-видимому, Хайр-эд-Дин был начитанным человеком. Он знал историю о том, как Александр Македонский, будучи не в силах захватить островной город-крепость Тир, приказал превратить остров в полуостров. Александр сделал это до осады, Барбаросса осуществил это после, превзойдя великого Македонца.

Но ему была знакома и гавань Александрии - лучшая на Средиземном море. В этой гавани к острову Фарос, расположенному, как и Пеньон, на расстоянии окрика от берега, вела дамба, благодаря чему захват Александрии врасплох был делом невозможным. На следующий день после казни де Варгаса к северной части набережной Алжира напротив Пеньона были согнаны несколько тысяч рабов-христиан. В 1531 году остров перестал существовать, возведенный из камня полуостров двухсотметровой длины превратил Алжирскую бухту в лучшее пиратское убежище Западного Средиземноморья. Этот мол в Старой гавани Алжира до наших дней носит имя Хайр-эд-Дина.

«Ум и храбрость в нападении, прозорливость и отвага в обороне, огромная работоспособность, непобедимость - все эти похвальные качества заслонялись приливами неутомимой и холодной жестокости»,- писали о Хайр-эд-Дине в 1841 году авторы «Истории французского флота». Сумасбродство прекрасно уживалось в нем с осмотрительностью. Его покровитель Сулейман Великолепный вел в это время непрерывные войны в Европе, ему удалось захватить Белград, завоевать почти всю Венгрию, зеленое знамя пророка взвилось над большинством островов Эгейского моря, в Триполитании и Ираке. Над империей Карла, где «никогда не заходит солнце», неумолимо всходил полумесяц.

В 1528 году, когда турки выступили на Вену, Карл сумел переманить к себе талантливого итальянского адмирала-авантюриста Андреа Дориа, служившего до того французскому королю Франциску I.

Дориа и Барбаросса - долгие годы эти двое стояли лицом к лицу на рубеже двух миров. Это были достойные соперники. Пока флот Дориа щипал беззащитные острова Эгейского моря, утверждая эпизодически и ненадолго крест над полумесяцем, корабли Барбароссы терроризировали берега Италии. Узнав об этом, Дориа бросился на помощь родине, но в Мессинском проливе потерпел сокрушительное поражение и еле унес ноги в Венецию. Пираты преследовали его по пятам, открыв для себя при этом на много лет вперед богатые адриатические берега Италии.

Не удовлетворившись этой блистательной победой, Барбаросса в 1534 году на шестидесяти галерах вновь форсировал Мессинский пролив, захватил портовый город Реджо в Калабрии и прошелся по всему западному побережью Италии вплоть до Генуи, заполнив пленниками палубы и трюмы всех своих кораблей. (Об этом его рейде потом слагали легенды, иногда весьма пикантного содержания, где в числе персонажей можно найти красавицу-вдову и ее молодого слугу, а сюжетное действие сопровождается бешеной ночной скачкой молодой княгини через лес и «кровавой оргией» разочарованных пиратов. Все это, скорее всего, именно легенды, хотя доля истины в них может быть.)

В следующем году он захватил город Тунис, чей бей Мулен Хасан, как доложили Барбароссе, был подкуплен Карлом V. Год спустя Андреа Дориа удалось отбить Тунис, но цена оказалась чрезмерно высокой: пока испанцы в поте лица трудились у стен тунисской столицы, эскадра пиратов совершила молниеносный рейд к Балеарским островам, разорила Менорку и захватила на ней шесть тысяч пленных. Хайр-эд-Дин почтительнейше преподнес их в дар турецкому султану.

Дориа, этот кондотьер, продававший свою шпагу тем, чей кошелек выглядел внушительней, официально числился адмиралом испанского флота, слыл национальным героем и пользовался всеми преимуществами полноправного гражданина. Барбароссу, даже в самые отчаянные моменты сохранявшего верность своему султану, везде преследовала слава вероотступника, разбойника и плебея. Преследовала на протяжении всех шестидесяти лет, когда он верой и правдой служил своему султану.

Чтобы восстановить справедливость, Сулейман 15 октября 1535 года пожаловал Хайр-эд-Дину фирман (указ), возводивший преданного слугу в достоинство капудан-паши (главнокомандующего османским флотом) и бейлербея (бея над беями, по европейским понятиям - вице-короля) Северной Африки.

Барбаросса не обманул доверия своего благодетеля. В феврале 1536 году он был направлен султаном к Франциску I, чтобы защитить Францию от притязаний Карла. Когда его корабли проходили Мессинским проливом, их неожиданно обстреляли пушки города Реджо-ди-Калабрия. Трудно сказать, на что рассчитывали городские власти: должно быть, у них просто сдали нервы. Расплата за это легкомыслие последовала незамедлительно: Барбаросса огнем судовых орудий подавил батареи Реджо, а высаженные на берег двенадцать тысяч янычаров предали город огню и мечу. После того как пиратские галеры прибыли в Марсель, где Барбароссу встретили как самого султана, Франциск довольно скоро пожалел о своей опрометчивой просьбе: пираты методично и без разбора грабили все подряд до самой Лигурии, И французам приходилось за умопомрачительные суммы выкупать кораблях у них своих же соотечественников. Никакие увещевания не действовали на железного Хайр-эд-Дина. Наконец Франциск I уведомил Сулеймана, что помощь больше не требуется, и флот Барбароссы отбыл восвояси вдоль побережья Италии, разграбив по пути все острова от Эльбы до Липары, какие оказывались на его пути. Чуть позже Барбаросса захватил Бизерту и несколько островов, принадлежавших Венеции.

Бомбарда XIV-XV веков, часто использовавшаяся на кораблях.

Однако 1537 год оказался несчастливым для капудан-паши: в стычке с Дориа около Мессины он потерял двенадцать галер. Ярость Барбароссы слегка улеглась лишь после того, как молодцы с уцелевших его кораблей затопили кровью побережья Апулии и острова Корфу. Дориа между тем торжествовал победу, осыпаемый милостями Карла. Но радость была преждевременной. Год спустя, 25 сентября 1538 года в морском сражении у Ионических островов, в заливе Превеза, флот капудан-паши наголову разгромил испанско-венецианскую армаду, которой командовал Андреа Дориа, после чего Венеция, скрепя сердце, вынуждена была заключить позорный мир с Турцией. А еще через два года Хайр-эд-Дин закрепил свое превосходство на море, уничтожив другой христианский флот при Кандии, у северных берегов Крита.

Союз султана с Хайр-эд-Дином очень напоминает аналогичный союз понтийского царя Митридата с киликийцами. Как и те, варварийские разбойники всегда были уверены в поддержке и благосклонности султана. Султан, со своей стороны, отчетливо сознавая, что его подданных трудно назвать морской нацией, возлагал на пиратов все свои надежды на море и именно в алжирских молодцах видел своих учителей в области мореходства и судостроения.

Престиж Карла в Европе таял на глазах, необходимо было срочно спасать его. Единственное, что могло восстановить сильно пошатнувшийся авторитет императора,- это ликвидация пиратской столицы Средиземноморья - Алжира. На разработку плана его захвата ушло около трех лет.

Флагманская каравелла Андреа Дориа. Модель.

Осенью 1541 года Карл решил, что час настал: Хайр-эд-Дин загостился в Стамбуле (у него был там собственный великолепный дворец с видом на Босфор) и гарнизон Алжира возглавлял его сын Хасан, молодой и неопытный, как надеялись испанцы. Он не догадался даже закрыть ворота города! 19 октября от пятисот до шестисот христианских кораблей под флагами чуть ли не всей Европы появились на рейде Алжира. На мостике флагманского корабля Андреа Дориа стоял с подзорной трубой в руке император. Герцог Альба отдавал последние указания армии: предстояло высадиться на мысе Матифу и штурмовать стены города-крепости.

Однако испанцев подвела погода. На море было волнение, не сильное, но вполне достаточное для того, чтобы лодки с штурмовыми группами, сидевшие в воде почти по планширь, продвигались к берегу с черепашьей скоростью. Стремительной атаки не получилось, алжирцы успели подготовиться. Император просчитался и на этот раз. Сопровождавший его войско знаменосец мальтийских рыцарей в бессильной ярости вонзил свой кинжал в захлопнувшиеся перед европейцами ворота Востока. В этой битве погибло более десяти тысяч христиан, а пленных, сообщают летописцы, было столько, что на рынках рабов за них «нельзя было получить даже луковицы». Карл взошел на свой флагманский корабль последним, в бессильной ярости разрывая на себе дорогие кружева.

Победа пиратов была полной. Вскоре они без особого труда возвратили себе Джербу. Франциск I заключил с Сулейманом политический и наступательный союз, направленный против Карла V, и 22 августа 1543 года французы при помощи Барбароссы захватили Ниццу, где варварийцы обратили в рабство более пяти тысяч жителей. Они привезли их в Тулонский порт, предоставленный им Франциском для базирования, и распродавали по дешевке в Марселе в течение нескольких последующих лет, пока 19 июня 1547 года Сулейман не заключил с Карлом пятилетнее перемирие и не отозвал Барбароссу из Франции.

Хайр-эд-Дин умер в своем константинопольском дворце 4 июля 1546 года в весьма почтенном возрасте (год его рождения в точности неизвестен) и был похоронен в мавзолее как национальный герой.

После смерти Барбароссы II бейлербеем Северной Африки стал его сын Хасан, но в этой должности ему пришлось пробыть всего четыре года: Хасан никак не мог взять в толк, почему союз Стамбула и Парижа должен лишать его возможности грабить плодородные и богатые берега южной Франции.

Памятуя о союзническом долге, султан был вынужден отстранить Хасана от должности и назначить на его место Салаха, совершившего немало подвигов плечом к плечу с Барбароссой. Салах успел отвоевать у испанцев Бужи, но внезапно умер при подготовке штурма Орана, процарствовав лишь три года.

Подготовку штурма продолжил начальник янычаров Хасан-Корсо, присвоивший себе вместе с титулом главнокомандующего и титул бейлербея. Султан, недовольный тем, что этот вопрос был улажен без него, отозвал войска от Орана, а бейлербеем назначил Мухаммеда Курдогли.

В Алжире наступило двоевластие, сменившееся вскоре полным безвластием: Хасан-Корсо умер от голода на необитаемой скале в море, куда его высадили люди Курдогли, Курдогли немного времени спустя погиб от кинжала племенного вождя Юсуфа, а Юсуф каким-нибудь месяцем позже тихо скончался от чумы.

Перебрав все возможные кандидатуры и не найдя достойной, султан вернул титул бейлербея Хасану. Сын Хайр-эд-Дина больше не повторил ошибки, допущенной шесть лет назад, и оставался в этой должности десять лет, до своей смерти, пережив и самого Сулеймана, умершего 6 сентября 1566 года в Сигетваре во время очередного похода на Венгрию.

В 1556 году почил в бозе и Карл V, испанский трон занял его сын Филипп II. Почти все время своего царствования Карл противостоял Хайр-эд-Дину. Теперь место того и другого заняли их сыновья. Великое противостояние Востока и Запада продолжалось в новом поколении.

Опорой Хасана был его великолепный флот, возглавляемый талантливыми адмиралами, чьи имена были хорошо известны и в христианском мире. Ярче всех в этом созвездии блистал уже знакомый нам Драгут. Он многим был обязан отцу Хасана, Барбароссе II.

И у него были свои счеты с христианами. Вначале он промышлял в Восточном Средиземноморье с эскадрой из дюжины кораблей, но однажды счастье отвернулось от него, и Драгут попал в плен к Андреа Дориа. Три или четыре года, проведенные им в качестве гребца на итальянской галере, превратили его в личного врага Дориа, и он поклялся отомстить ему. Хайр-эд-Дин выкупил его за три тысячи крон, прибегнув к посредничеству рыцарей Мальтийского ордена, и Драгут, приняв командование варварийским флотом, принялся за укрепление Джербы - своей главной базы, откуда он намеревался руководить боевыми операциями.

Дориа вскоре оценил нового противника, но подивился его легкомыслию и неопытности: ядро своего флота Драгут держал в озере внутри Джербы, соединенном с морем узким искусственным каналом с расставленными вдоль него пушками. Пират сам приготовил себе ловушку, решил Дориа. Итальянские корабли бросили якоря у входа в канал и стали ждать. Когда ожидание, по мнению Дориа, чересчур затянулось, он отдал приказ осторожно войти в канал. Остров молчал. Итальянцы прошли весь канал и оказались в озере. Никаких признаков пиратов. И только когда они обошли весь этот водоем, они увидели второй канал, прорытый к противоположному берегу острова за то время, пока итальянский флот дежурил у входа в «ловушку». Эту операцию можно сравнить только с операцией воинов Спартака, запертых римской армией на неприступной скале, но спустившихся с нее в месте, где их никто не ожидал.

Таков был этот человек. Он погиб в 1565 году при осаде мальтийской крепости, когда сам повел своих головорезов в атаку.

В 1567 году султан Селим назначил Хасана капудан-пашой, и вакантный титул бейлербея Алжира получил Мухаммед, сын того самого Салаха, который сменил некогда Хасана на этом посту. Но уже в марте следующего года в бейлербейском дворце водворился новый хозяин, чья биография во многом напоминает биографию отца Барбароссы.

Его звали Оччали, он был калабрийцем и готовил себя к карьере священника. Но однажды во время прогулки у морского побережья его захватили пираты. Оччали стал гребцом на галере рейса Али Ахмеда, потом рулевым у самого Драгута (немалая честь!), потом... Потом он переменил Библию на Коран и имя Оччали на Ульдж-Али и стал соратником Драгута и его доверенным лицом. В 1557 году, когда в Алжире шла борьба за власть, Ульдж-Али сумел заполучить пост губернатора Тлемсена, а три года спустя Хасан сделал его пашой Триполи.

Вся эта чехарда с назначениями, смещениями, заменами и убийствами правителей Алжира навела европейских правителей на мысль об упадке мощи варварийского государства. Казалось, возникшая ситуация сама подталкивала на то, чтобы укоротить султану руки, дотянувшиеся уже и до далекой России. И тогда в просторной гавани Мессины начал сосредоточиваться самый многочисленный и сильный христианский флот, какой когда-либо знала Европа.

Парусно-весельная галера XVI века. Рисунок Питера Брейгеля Старшего.

В начале октября ему был устроен смотр. Флагманский фрегат главнокомандующего объединенными военно-морскими силами дона Хуана Австрийского, побочного брата Филиппа II, величественно проплывал мимо восьмидесяти одной галеры и двенадцати боевых кораблей Испании под командованием генуэзца Джан Дориа, находившегося на жаловании испанского короля (вероятно, это потомок знаменитого адмирала, умершего в 1560 году), дюжины папских галер, возглавляемых ватиканским адмиралом Марком Антонио Колонной, ста восьми галер, шести галеасов и двух боевых кораблей венецианского адмирала Себастьяно Вениеро, трех мальтийских галер, трех галер герцога Савойского и бесчисленных мелких и грузовых судов. На их палубах кроме корабельных команд были двенадцать тысяч итальянцев, пять - испанцев, три - немцев и три тысячи добровольцев разных национальностей, среди которых, между прочим,- братья Родриго и Мигель Сервантесы.

Всей этой армаде противостоял турецкий флот Али-паши Муэдина-заде, насчитывавший двести десять галер и шестьдесят шесть галиотов.

Воскресным утром 7 октября оба флота сошлись у входа в залив Патраикос в западной Греции, в шестидесяти километрах от города Лепанто (Нафпактос). Какая ирония судьбы! Именно здесь, у мыса Акций, 2 сентября 31 года до н. э. Агриппа, возглавлявший флот Запада, нанес непоправимое поражение флоту Востока, предводительствуемому Антонием и Клеопатрой. И вот - вновь испытывают судьбу Азия и Европа, Восток и Запад, полумесяц и крест, две веры, два мира...

После пятичасового боя султанский флот был разгромлен. Насаженная на длинную пику голова Али-паши, убитого в перестрелке, вызвала панику на османских кораблях. Победа союзников не вызывала сомнений: турки потеряли двести двадцать четыре корабля (из них сто семнадцать было захвачено в плен) и тридцать орудий, пятнадцать тысяч человек убитыми и пять тысяч пленными, двенадцать тысяч рабов-христиан получили свободу. Потери христиан - полтора десятка галер и восемь тысяч человек.

Так закончилось последнее в истории крупное сражение гребных флотов.

7 октября 1571 года морские историки с полным правом могут считать концом Средневековья в области мореплавания и судостроения: редчайший и счастливый случай, когда можно точно определить временной рубеж двух эпох! Наступало Новое время - эпоха паруса, а затем и пара.

Те пятьдесят два турецких корабля, что уцелели в лепантском побоище, принадлежали алжирским пиратам. Их встретили как героев - бывшего венецианца Гассана, бывшего француза Джафара из Дьеппа, бывшего албанца, хромоногого Дали-Мами. Но подлинными героями дня были Торгут и особенно Ульдж-Али, сумевший не только защитить и сохраните левое крыло турецкого строя, порученное пиратам, но и захватить флагманскую галеру мальтийцев. После сражения при Лепанто султан удостоил Ульдж-Али звания капудан-паши и титула бейлербея.

Ульдж-Али был последним бейлербеем, занимавшим этот пост благодаря личным заслугам. После его смерти место в Джанине можно было купить. Султан мало интересовался положением дел в своей империи, блеск золота делал его слепым. После Ульдж-Али бейлербеем стал Рамадан, но вскоре венецианский вероотступник, переменивший имя Андрета на Гассан, сумел убедить султана отозвать Рамадана в Стамбул и занял его место. Может быть, в этом назначении решающую роль сыграли не столько деньги, сколько то, что Гассан был так же рыж, как Арудж и Хайр-эд-Дин. Как знать, не видал ли в нем султан Барбароссу III.

Имя Гассана сохранилось для истории, однако, вовсе не потому, что он был незаурядной личностью. Талантами он явно не блистал. Зато ими блистал один из его пленников. Это был дон Мигель Сервантес де Сааведра. Сражаясь при Лепанто на корабле «Маркеза», он потерял руку (к счастью, левую) и потом долгих четыре года скитался по Италии, раздумывая, где бы раздобыть средства для возвращения на родину. Случай свел его с братом Родриго, не успевшим еще растратить свое жалованье, и проблема была решена. В Неаполе они разыскали три парусника, готовых отплыть в Испанию, и на одном из них, называвшемся «Солнце», нашлось местечко для двух героев Лепанто.

Они отплыли 20 сентября 1575 года курсом на Геную и далее на Марсель. Вот и огни Марселя остались за кормой, корабли вошли в залив Сент-Мари, уже открылось устье Малой Роны. Но тут налетевший с юго-запада шторм разметал эскадру в разные стороны, корабли потеряли друг друга. И в этот момент из ронской дельты выскользнули три легких суденышка, заждавшихся своей добычи. «Солнце» было взято на абордаж тремя полумесяцами. Командовал ими Дали-Мами, герой Лепанто.

При обыске у Мигеля обнаружили рекомендательное письмо Хуана Австрийского к Филиппу. Это письмо было заполучено не без труда, оно должно было помочь Мигелю хоть немного поправить свои дела по возвращении в Испанию. Дали-Мами стало совершенно ясно, что особы королевской крови не стали бы попусту тратить бумагу и деньги ради безродного идальго, каким пытался прикинуться Сервантес. Это по меньшей мере гранд! Дали-Мами тоже хотел поправить свои дела, он запросил две тысячи дукатов выкупа.

Потянулись долгие дни плена. В Алжире в те годы было, по разным источникам, от десяти до двадцати пяти тысяч христианских рабов. Жизнь их была несносна, но надежда на освобождение скрашивала время ожидания.

Еще в 1198 году во Франции неким Иоанном из города Маты был учрежден монашеский орден тринитариев для выкупа попавших в плен к маврам христиан. За первый год своей деятельности орденские братья выкупили у мавров восемьдесят шесть пленников. Идея понравилась. Иоанн был причислен к лику святых. Через каких-нибудь два года в Европе было уже примерно восемьсот пятьдесят обществ тринитариев, и количество их непрерывно росло. Ко времени битвы при Лепанто они имели около двухсот пятидесяти монастырей. Тринитарии пользовались неприкосновенностью везде, где бы ни появлялись. Они свободно жили и в Алжире. Здесь жили, правда, по контракту и христианские купцы, но только через тринитариев можно было переслать весточку и получить ответ, они были посредниками в переговорах о выкупе, они же собирали и пожертвования для этой цели.

Родриго воспользовался этим каналом и теперь ожидал выкупа. Мигелю надеяться было не на что: две тысячи дукатов - это и впрямь королевский выкуп.

Он решил бежать. К нему присоединились еще десять единомышленников, а вскоре нашелся и доброхот, вызвавшийся доставить их в Оран. На шестую ночь проводник удрал, ограбив одного из своих подопечных - испанского купца, сумевшего каким-то чудом утаить от пиратов мешочек с дублонами. Все одиннадцать вернулись в Алжир: это было лучше, чем погибнуть в пустыне. Дали-Мами, все еще веривший в свои две тысячи дукатов, простил Мигеля.

Вскоре тринитарии доставили в Алжир триста дукатов - это было все, что сумели наскрести родители Сервантеса. В августе Родриго отплыл на родину.

Тем временем в Алжире стали таинственно исчезать рабы. По одному, по двое. Всего их пропало полтора десятка, в том числе и Сервантес. Мавры сбились с ног, не подозревая, что те, кого они ищут, преспокойно живут в каком-нибудь часе ходьбы от города, в огромном поместье одного из высших чиновников, почти не наведывавшегося туда. Родриго должен был прислать за ними корабль в условленный день.

Но им надо было чем-то питаться. Один из них, флорентиец по имени Дорадор, вызвался пробираться через день в город и доставлять съестное. Корабль (маленький люгер) появился с опозданием. Нужно было подать знак, и - вот она, свобода. Все ждали Дорадора, задержавшегося в городе. Флорентиец пришел не один, с ним были Дали-Мами и рота вооруженных пиратов. Дорадор был щедро вознагражден за верность своим хозяевам: он получил новый тюрбан. Дали-Мами во второй раз простил Мигеля и даже предложил ему дружбу, покровительство и богатство, если тот переменит веру и забудет об Испании. Мигель отказался.

Он снова готовит побег, рассчитанный на этот раз на шестьдесят человек. Он сумел убедить богатого валенсийского купца Онофре Эксарке, постоянно жившего в Алжире, снарядить целый фрегат. Приготовления шли полным ходом, вооруженный фрегат прибыл из Картахены, и его капитан дожидался условленного срока. Оставалось два дня. В этот день один из заговорщиков, доминиканский монах из Саламанки доктор Хуан Бланко де Пас, выложил все, что знал, бейлербею. Сервантесу удалось скрыться. Трое суток будущий классик мировой литературы отсиживался в своем убежище. Но он мог подвести того, кто предоставил его. Мигель вышел на улицы Алжира.

На этот раз Дали-Мами не смог бы ни заступиться за Сервантеса, ни простить его. Но дело приняло оборот, какого не мог предвидеть никто. Никогда еще Гассану не приходилось встречать подобных пленников - тщедушных телом и могучих духом. Он и сам был таким (по крайней мере, в отношении духа, в этом уверяли его придворные). К тому же испанец был однорук, как Арудж. Не принесет ли он ему счастье, не станет ли его талисманом? Гассан предложил Дали-Мами четыреста дукатов, за Мигеля, тот не посмел отказаться. Доктор Хуан Бланко тоже получил награду от бейлербея - монету достоинством в один червонец и горшочек масла.

Тем временем Родриго пустил в ход все свои связи, чтобы вызволить брата. Его судьбой заинтересовался сам главный прокуратор ордена тринитариев Хуан Хиль. Следовало поторапливаться: похоже, Гассан доживал последние дни в Дженине, султан все явственнее благоволил к выскочке Джафару. С этим будет трудно сговориться. Гассан требовал тысячу дукатов.

Переговоры грозили затянуться до бесконечности, но в конце концов бейлербей удовлетворился половиной суммы. 24 октября 1580 года Мигель бросил с палубы корабля прощальный взгляд на Алжир, где он прожил пять лет и один месяц. В Испании ему предстоит стать писателем, а Хуану Бланко, тоже выкупленному тринитариями,- членом инквизиционного трибунала. Оба они достигнут высот в своем деле.

Победители при Лепанто не остановились на полпути. Нужно было решить основную задачу, из-за которой, в сущности, и столкнулись у греческих берегов два мира: Западу нужен был Восток. Христианские корабли не могли ни спокойно входить в мусульманские воды, ни выходить из них. И корабли, и товары конфисковывались, а команды обращались в рабство, как это произошло, например, с мальтийской галерой на Джербе. Постоянные засады, устраиваемые на их пути, вынуждали к ответным мерам. Купеческие корабли ходили с охраной, и эта охрана обстреливала любую встречную галеру, завидев ее еще издалека, потому что дать к себе приблизиться было опасно.

Особенно были озабочены англичане: их торговля с Левантом оказалась на грани катастрофы. Мало того, что соперники всеми силами пытались исключить Англию из этой торговли, но и те крохи, что оставались, перехватывали варварийские пираты. Посол ее величества Елизаветы I в Константинополе сэр Уильям Харборн требовал у султана одной аудиенции за другой и каждый раз приводил одни и те же аргументы. Наконец в 1584 году султан признал требования англичан справедливыми и послал алжирскому бейлербею фирман с приказом «мирно пересекать путь» кораблей Англии, Испании, Флоренции, Сицилии и Мальты. Султан приказывал... нет, не приказывал - умолял прекратить захваты христианских судов «ради наших привилегий и вопреки рассудку», однако фирман заканчивался брошенной как бы вскользь фразой о том, что «сторона после потребовала этот наш приказ».

Иными словами - приказ отдан под дулом пистолета победителей.

Бейлербей был человеком понятливым, и он прекрасно знал своего султана. Морской разбой продолжался с неослабевающей силой, а султан виновато разводил руками перед взбешенными посланцами Европы: ведь он отослал фирман, Аллах тому свидетель, и еще сэр Уильям Харборн...

Северная Африка осталась пиратской и была ею не одно столетие - по крайней мере до завоевания Алжира французами в 1830 году. Но побережье между Сеутой и Алжиром оставалось пиратским и позднее, еще несколько десятилетий, питаясь за счет разбойничьих племен пустыни и Атласских гор.

Схолия восьмая. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ОДНОЙ ЛЕГЕНДЫ.

Преемственность древнего, средневекового и нашего времени, словно нарочно, отражена в одной истории, имеющей некоторое отношение и к мореплаванию, и к литературе, и к искусству. Причем не только христианского, но и арабского мира. Поэтому представляется нелишним поведать о ней.

Американский писатель Вашингтон Ирвинг пишет в «Легенде об арабском астрологе», включенной им в книгу «Альгамбра» (ал-Хамра: «красная»), относя ее действие примерно к началу XVIII века: «Да будет ведомо тебе, о государь, что, пребывая в Египте, я видел великое чудо, сотворенное некогда языческой жрицею. Над городом Борса, на горе, откуда открывается вид на долину великого Нила, стоит баран и на нем петушок - оба из литой меди,- и они свободно вращаются на своем стержне. Всякий раз, как стране угрожает нашествие, баран поворачивается в сторону неприятеля, а петушок кукарекает, благодаря чему жители города заранее знают о надвигающейся опасности и о том, откуда она приближается, так что могут своевременно принять необходимые меры». Из дальнейшего выясняется, что убеленный тысячелетними сединами рассказчик этой занимательной истории - он родился «во времена Магомета» (жившего, как известно, примерно в 570-632 годах) – собственноручно продырявил стену пирамиды одного из верховных жрецов, где, как поведал ему другой жрец, «погребена также священная книга, заключающая в себе всю нашу науку, все тайны магии и колдовства». Нетрудно сообразить, что перед нами - духовно облагороженная история халифа ал-Мамуна (сына Харуна ар-Рашида), правившего в 813-833 годах. Этот халиф, как сообщает историк X века Масуди, появился в 820 году у подножия Великой пирамиды и, отчаявшись отыскать вход, снедаемый любопытством - что там внутри, повелел пробить толщу одной из граней, дабы ознакомиться с содержимым фараоновой усыпальницы. Эта нашумевшая история фигурирует и в сказках «Тысячи и одной ночи».

Так Ирвинг объединил в своем рассказе две разновременные легенды, связанные с двумя «чудесами света» - пирамидами, уводящими нас в вовсе уже седые века, и еще одним сооружением, помоложе, но тоже имеющим возраст весьма почтенный. Ему перевалило за два тысячелетия еще тогда, когда на свет появился Петр Великий. А начало ему положил другой человек, носивший столь же пышный эпитет,- Александр.

При Птолемее Втором и родилось это второе «чудо света» - Александрийский маяк на острове Фарос, напротив дельты Нила. На скале в восточной части Фароса (западную его оконечность занимал храм морского бога Посейдона) грек Сострат родом из Книда воздвиг по монаршьему заказу крепость. Башню ее, взметнувшуюся ввысь на сто двадцать метров, увенчивал круглый купол, где неугасимо пылал костер.

«Назначение башни,- писал Плиний,- огнями маячить плывущим ночью кораблям, предупреждая об отмелях и указывая вход в гавань. Такие огни уже горят теперь во многих местах, как, например, в Остии или Равенне. Опасность - в постоянстве огней, которые издали могут быть приняты за звезды, так как на далеком расстоянии вид пламени остается ровным и неизменным». Сложная система зеркал из полированного гранита обеспечивала видимость спасительного света на расстоянии до сорока или даже шестидесяти километров - «за пределами возможностей человеческого глаза», как сообщают древние авторы.

Но «чудом света» его называли не только и не столько за «маячные», утилитарные свойства, сколько за оформление второго яруса. То было поистине чудо из чудес. Одна из статуй, установленных на его углах, отбивала часы суток (куранты). Другая испускала предостерегающий крик при появлении вражеских кораблей, простирая при этом длань в их сторону. Рука третьей (вращающейся) всегда указывала на солнце и опускалась, как только угасал его последний луч. Четвертая служила флюгером...

Трудно теперь отделить в этих рассказах и россказнях правду от вымысла, хотя, как говорят, нет дыма без огня. Можно вспомнить хотя бы удивительные пневматические, механические и гидравлические автоматы, изобретенные Героном Александрийским лет триста спустя и на века пережившие своего создателя. Греко-египетское «чудо света» породило немало легенд. Начало им положили арабы, к 642 году завоевавшие Египет, но сохранившие наследие чужого народа. Некоторые легенды возникали прямо «на глазах», их можно даже датировать. Вот пример: в 1375 году маяк был разрушен землетрясением, его колоссальное центральное зеркало упало в воду - и немедленно пускается в оборот слушок, что под ним спрятаны сокровища Александра Македонского.

Так продолжалось до 1517 года, когда турецкий султан Селим I присоединил Египет к своей империи. Новые хозяева дельты Нила оказались людьми деловитыми, чуждыми всяческих сантиментов. Египет разделил печальную судьбу Греции, тоже покоренной османами. Много древних памятников было разрушено, а иные и вовсе исчезли без следа. В их число попал и Фарос. В 1570-х годах турки окончательно разобрали его постамент на постройку своей крепости, и летом 1962 года в море на семиметровой глубине были обнаружены лишь одна колонна и статуя Посейдона...

Уникальное сооружение перестало существовать. Но жизнь его продолжалась в легендах. Особенно живучей и популярной стала одна, связанная с «ярусом восьми ветров». Ее-то и использовал американский писатель: при чтении его книги невозможно не вспомнить страж-скульптуру Александрийского маяка. Правда, вместо сурового воина у него - баран и петушок...

В той же «Альгамбре» Ирвинг приводит еще одну легенду, явственно перекликающуюся с легендой о звездочете. Ее источником он называет араба Аль Маккари, занимавшегося историей магометанских династий в Испании. Вот что сообщает Ирвинг, ссылаясь на своего осведомителя:

«В Кадисе, говорит он, прежде была квадратная башня высотою более ста локтей, сложенная из громадных глыб, скрепленных медными скобами. На вершине лицом к Атлантике стояла статуя с посохом в правой руке и указательным пальцем левой показывала на Гибралтарский пролив. По рассказам, ее когда-то поставили готские владыки Андалузии и она служила маяком и указаньем мореходам. Мусульмане - берберы и андалузцы - считали, что она имеет волшебную власть над морем. Правя на нее, шайки пиратов из на рода по имени Майюс приставали к берегу на больших судах с двумя квадратными парусами, один на носу, один на корме. Они являлись каждые шесть или семь лет; истребляли всех встречных на море; по указанью статуи проплывали через пролив в Средиземноморье, высаживались в Андалузии, предавая все огню и мечу; и область набегов их простиралась до самой Сирии.

Наконец, уже во времена гражданских войн, мусульманский флотоводец захватил Кадис, прослышал, что статуя на вершине башни - из чистого золота, и велел ее снять и расколоть; она оказалась из золоченой меди. С разрушением истукана рассеялось и заклятье над морем. Пираты из океана больше не появлялись, только два их корабля разбились у берега, один возле Марсу-ль-Майюса (порта Майюсов), другой неподалеку от мыса Аль-Аган.

Вероятно, эти морские разбойники, упоминаемые Аль Маккари, были норманны».

Книга Ирвинга «Альгамбра», включающая обе эти легенды, появилась из печати в 1832 году. А уже год спустя по другую сторону океана его собрат по перу рассыпал по бумаге звонкие строки:

Вот мудрец перед Додоном

Стал и вынул из мешка

Золотого петушка «Посади ты эту птицу,-

Молвил он царю,- на спицу;

Петушок мой золотой

Будет верный сторож твой:

Коль кругом все будет мирно,

Так сидеть он будет смирно;

Но лишь чуть со стороны

Ожидать тебе войны,

Иль набега силы бранной,

Иль другой беды незванной,

Вмиг тогда мой петушок

Приподымет гребешок,

Закричит и встрепенется

И в то место обернется».

Обычно комментаторы «Сказки о золотом петушке», особенно после статьи Анны Ахматовой, специально посвященной этому вопросу, указывают, что Пушкин взял этот сюжет как раз из Ирвинговой «Альгамбры»: там петушок, и здесь петушок, причем с абсолютно одинаковыми функциями. Вот только баран у Пушкина исчез... Казалось бы, прямое заимствование налицо. А так ли это? Не упускается ли тут из виду фактор времени? Нам ведь и сегодня-то не каждый день удается подержать в руках книгу, вышедшую в Америке всего лишь год назад. Вот что пишет, к примеру, Александр Сергеевич летом 1836 года: «В Нью-Йорке недавно изданы „Записки Джона Теннера"...». Недавно! Недавно - это шесть лет назад, в 1830 году. Пушкин познакомился с этими «Записками» по парижскому изданию 1835 года - по прошлогоднему. Ирвинг к тому времени был хорошо известен в России: его переводил декабрист Николай Бестужев, его печатала, в числе прочих, «Литературная газета», издаваемая Пушкиным, им зачитывался Гоголь, его имя значилось и под предисловием к «Запискам Джона Теннера». Но... ни в письмах поэта, ни в его дневниках, ни в записях, относящихся к периоду до 1833 года, когда Пушкин начал работать над этой сказкой, американский писатель не упоминается.

Так было ли заимствование, а если нет, то откуда же такое сходство? - вправе мы спросить. «Идеи носятся в воздухе»,- можно ответить на это. Подобных случаев синхронного мышления известно немало и в науке, и в искусстве, и в литературе, и в технике. Ведь никто же не станет всерьез разбираться, кому первому пришла в голову мысль написать биографический роман о Ван-Гоге - Анри Перрюшо или Ирвингу Стоуну, или о Бальзаке - Андре Моруа или Стефану Цвейгу. И уж тем более никто не возьмется утверждать, что один из них заимствовал сюжет у другого. Все они пользовались одними и теми же источниками - документами, относящимися к биографии своего героя. А поскольку таких документов не так-то много, то все не обошлись без некоторых достаточно правдоподобных домыслов.

Могут возразить: все эти литераторы - почти современники, вопроса тут нет. Ирвинг тоже был старшим современником Пушкина, верно. Но можно напомнить пример еще более удивительный, где одна и та же идея разделена почти двумя тысячелетиями - как и в случае с александрийской легендой. В 262 году до нашей эры римлянам, не имевшим тогда флота, приходилось отбиваться на Сицилии от наседавших на них карфагенян. Но однажды в их руки попала севшая на мель карфагенская галера. По ее образцу римляне выстроили вскоре целый флот, в конечном счете и решивший исход войны. И почти такая же история произошла в 1696 году в России: Петр Первый купил в Голландии галеру, построенную по последнему слову военной техники, и спустя короткое время Россия стала морской державой... Можно ли тут говорить о «заимствовании»? Поистине идеи всегда и повсюду носились в воздухе!

Почему же Пушкин должен быть в этом смысле исключением? Знаток и любитель классической филологии, он не мог не знать об Александрийском маяке и о его удивительных скульптурах. Известен и его неугасающий интерес к легендам разных народов. Известны его записи народных сказок, некоторые из них были потом переложены в стихотворные строки. Все ли записи дошли до нас? Едва ли. А ведь среди них вполне могло быть изложение арабской легенды, слышанное поэтом от кого-либо из потомков А. П. Ганнибала - эфиопа, а стало быть, выходца из арабской страны. В исключенном тексте «Золотого петушка» есть строки, перекликающиеся с Ирвинговыми, а есть и такие, каких у Ирвинга нет. Возможно, и те и другие были в каком-то неведомом нам общем источнике, из которого оба писателя отобрали лишь то, что их заинтересовало. Разумеется, все это - не более чем догадки, но, как кажется, вполне правдоподобные. Возможно и то, что Пушкин перелистывал французский перевод «Тысячи и одной ночи» и что на глаза ему попалась новелла триста девяносто восьмой ночи, довольно подробно повествующая о проникновении ал-Мамуна в пирамиду, или другие, где есть мотивы, сходные с теми, что встречаются у Ирвинга. Наконец, он, прекрасно сведущий в истории, мог проведать хотя бы понаслышке о статуе всадника на крыше дворца аббасидского халифа VIII века ал-Мансура - основателя Багдада и тоже персонажа «Тысячи и одной ночи»: по преданию, эта статуя указывала копьем в ту сторону, откуда Мансуру грозили неприятности... Но он все же предпочел петушка, куда больше созвучного его настроениям: в 1566 году крик этой птицы призывал к оружию восставших гёзов в Нидерландах, всего два-три года назад он вновь прозвучал на баррикадах Парижа, а в 1831 и 1834 годах, когда Пушкин заканчивал сказку, этот крик будил бунтовавших лионских ткачей.

Может быть, тем же самым путем шел и Ирвинг: VIII век - всадник ал-Мансура, IX век - вскрытие пирамиды ал-Мамуном - все это объединено одной канвой. Кстати, ученые, подвизавшиеся при дворе Мансура, вполне могли взять идею всадника с Александрийской башни, раскрыв технический секрет греков: таких примеров известно немало. А ведь мы даже не знаем, погибли скульптуры второго яруса вместе с маяком, уничтожили ли их турки еще раньше, или же их успели снять арабы, дабы внимательно изучить и постичь тайны древних ремесел. Вероятно, этого не знал и Ирвинг. Не потому ли у него - только у него - фигурирует баран? А вот появление петушка закономерно: французы оказали немалую помощь Соединенным Штатам в их борьбе за независимость и даже скрепили этот союз двумя одинаковыми статуями Свободы, одну из которых установили в Париже на мосту Гренель, а другую подарили Нью-Йорку.

Это как раз и есть та идея, что носилась в те годы в воздухе по обе стороны океана. Но если Ирвинг создал из нее хотя и превосходную, но все же чисто развлекательную новеллу, Пушкин писал политическую сказку-сатиру, к тому же - народную: у Ирвинга петушок медный, как скульптура Фароса, Пушкин его «позолотил», отдавая дань русской сказочной традиции. Не все ее строки вошли в окончательный вариант. Дошедшие до нас дневники поэта обрываются февральской записью 1835 года: «Цензура не пропустила следующие стихи в сказке моей о золотом петушке:

Царствуй лежа на боку...

И сказка ложь, да в ней намек,

Добрым молодцам урок.

Времена Красовского возвратились. Никитенко глупее Бирукова» (все эти лица - цензоры разных лет.- A. С). На самом деле известно, что вычеркнуто было гораздо больше: кое-что убрал сам Пушкин, не дожидаясь цензорского окрика...

Последний отзвук египетско-арабской легенды прозвучал в 1960-х годах, и тоже - в нашей стране. Идею другой вращающейся статуи Фароса - всегда указывавшей на солнце - подхватил скульптор Сергей Тимофеевич Коненков, когда работал над созданием проекта гигантского многофигурного памятника-комплекса Ленину. Этот мемориал предполагалось разместить «на склоне Москвы-реки, напротив спортивного комплекса в Лужниках по оси Университет – стадион B. И. Ленина». Одной из его деталей предусматривалась одиннадцатиметровая фигура вождя, увенчивающая Земной шар. Вся эта часть памятника должна была медленно вращаться со скоростью часовой стрелки, так, чтобы левая рука скульптуры всегда оказывалась обращенной к солнцу, а в полдень, когда светило находится к северо-востоку от Воробьевых гор, рука Ленина через раскинувшуюся внизу реку и старые районы города указывала бы на Кремль... К счастью, этот чудовищный по своему безвкусию и оскорбительный для всех народов по содержанию проект остался на бумаге, сохранился лишь макет да еще «Пояснительная записка к проекту монумента В. И. Ленину в Москве», прокомментированная искусствоведом А. Каменским, а также подробное описание памятника, сделанное самим Коненковым. И сегодня мало кто помнит о том, что истоки всех этих преданий и проектов - в Александрии Египетской, в арабской ал-Искандерии, во втором ярусе ее прославленного маяка, задуманного и осуществленного гениальными, но оставшимися безвестными инженерами древнего мира.