Рыцари удачи. Хроники европейских морей.

повествующая о том,

к чему привели поиски

несуществовавшего пресвитера.

Между 1165 и 1170 годами многие государи Европы получили таинственные послания, сразу ставшие сенсацией номер один и всколыхнувшие весь континент. Автором посланий был пресвитер Иоанн - царь-священник неведомого христианского государства где-то далеко на Востоке. Оригинал письма не сохранился, неизвестен и язык, на котором оно написано. Разные источники называют латынь, греческий и арабский. Предполагают, что оригинал был направлен византийскому императору Мануилу I, правившему во второй половине XII века, а он переслал его копии римскому папе Александру III и германскому императору Фридриху Барбароссе, и уже через них с письмом ознакомились остальные европейские монархи.

Вот что говорилось в этом пространном письме.

"Пресвитер Иоанн, всемогуществом Божиим и властью Господа нашего Иисуса Христа Царь царей, Повелитель повелителей желает своему другу Мануилу, князю Константинопольскому, здравствовать и благоденствовать по милости Божией.

Я, пресвитер Иоанн, властелин над всеми властелинами, превосхожу всех обитающих в этом мире добродетелями, богатством и могуществом. 72 царя платят Нам дань... Наше Великолепие властвует над тремя Индиями, и земли Наши простираются до потусторонней Индии, где покоится тело Святого апостола Фомы... В Нашем подчинении находятся 72 провинции, из которых лишь немногие населены христианами... В стране Нашей водятся слоны, дромадеры, верблюды... пантеры, лесные ослы, белые и красные львы, белые медведи, белые мерланы, цикады, орлы-грифоны, тигры, ламы, гиены, дикие лошади, дикие ослы, дикие быки и дикие люди, рогатые люди, одноглазые, люди с глазами спереди и сзади, кентавры, фавны, сатиры, пигмеи, гиганты вышиной в 40 локтей, циклопы - мужчины и женщины, птица, именуемая феникс, и почти все обитающие на Земле породы животных.

За Нашим столом ежедневно пирует 30 000 человек, не считая случайных гостей, и все они получают из Наших сокровищниц подарки - коней или другое добро. Стол этот из драгоценнейшего смарагда, а поддерживают его четыре аметистовые колонны... Каждый месяц Нам прислуживают поочередно 7 царей, 62 герцога, 265 графов и маркизов, не считая тех, кто состоит на какой-нибудь службе. По правой стороне Нашего стола ежедневно восседают 12 архиепископов, по левой - 20 епископов, а кроме того, патриарх Святого Фомы, Сармогенский протопапа и архипапа Суз, где находится Наш славный престол и стоит Наш царский дворец...

Фундамент и стены его сложены из драгоценных камней, а цемент заменяет наилучшее чистое золото. Свод его, то есть крыша, состоит из прозрачных сапфиров, среди которых сияют топазы... Есть в нем дверь из чистого хрусталя, украшенная золотом. Она ведет на восток, высота ее 130 локтей, и она сама открывается и закрывается, когда Наше царское Величество отправляется во дворец...

Наш стольник - примас и царь, Наш кравчий - архиепископ и царь, Наш постельничий - епископ и царь, Наш доезжачий - царь и аббат... В одну сторону государство Наше простирается на четыре месяца пути; на какое расстояние Наша власть распространяется в другую сторону, никому не известно..."

Заканчивалось письмо прозаической просьбой прислать алтарь из Иерусалима для новой строящейся церкви, где собирались бы все ученые мужи для выработки методов дальнейшего распространения христианства.

Не одна голова закружилась от этих строк!

27 сентября 1177 года папа откликнулся на послание Иоанна, выразил готовность переслать алтари и уведомил, что в царство пресвитера отправляется его личный врач, магистр Филипп. Путь предстоял неблизкий и нелегкий: Сузы, где была столица сказочного царства,- это нынешний Шуш в Иране, бывшая резиденция эламских и персидских царей. Филипп проделал его и благополучно возвратился, но о его путешествии ничего не известно. Можно лишь смело утверждать, что царство пресвитера Иоанна он не нашел, потому что оно никогда не существовало. Скорее всего, это письмо было сочинено на досуге каким-нибудь скучающим рыцарем, начитавшимся бесчисленных фантастических «житий» (вроде истории о том, как святой апостол Фома, чье упоминание в письме едва ли случайно, построил крепость для индийского царя Гондофара) и создавшим на их основе легенду, пережившую века.

Об этой легенде не стоило бы и упоминать, если бы в нее не уверовал папа - единственный из всех адресатов. Легенда о сказочно богатом царстве христианского пресвитера открыла собой новую эпоху в истории Европы и явилась началом новой главы в истории мореплавания. Интерес к этой легенде в значительной мере подогревался Крестовыми походами, второй из которых закончился неудачей в 1149 году, а третий начался в 1189-м. Письмо подоспело как раз в промежутке, и надежды на союз со столь могущественным монархом не могли не вызвать волнения в умах европейских властителей. Показательно, однако, что ни один из них даже не попытался установить контакта с потенциальным союзником, чье царство, судя по его посланию, очень кстати располагалось в самом сердце языческих земель.

Однако упоминание Индии сыграло огромную роль в проникновении европейцев на таинственный Восток. Итальянские моряки уже пользовались тогда компасом, заимствованным у арабов во время Крестовых походов. В первые годы XIII века французский поэт Гийом из Прованса сочинил восторженную оду «волшебной игле», и она решительно опровергает притязания некоего Флавио Джойи из Амальфи на первенство в изобретении этого прибора в 1320 году. То ли этот Гийом впоследствии переехал в южную Италию и стал там известен как Гильельм из Апулии (под этим именем его упоминают некоторые авторы), то ли, наоборот, апулиец Гильельм прославился в роли провансальского поэта,- неясно. Несомненно лишь одно - свое стихотворение он написал в Италии. В нем он прославляет апулийский город Амальфи как всеевропейский центр по производству «магнитных игл», не упоминая, однако, при этом никакого Флавио Джойю.

Спустя ровно еще одно столетие (как раз около 1320 года) в трактате, написанном все в том же Амальфи, было дано первое описание корабельной буссоли (давно уже известной арабам под именем «хукка»), но несомненно, что и она применялась европейцами много раньше, с конца XII века или около того: именно с этого времени начинается внезапный и бурный расцвет портовых городов - Венеции, Амальфи, Пизы, Флоренции и Генуи в Италии, Марселя во Франции, Барселоны в Испании. Это именно те порты, где были сосредоточены практически все торговые связи Европы с Китаем и Индией - через египетских и сирийских посредников в Средиземном море и через итальянские базы Тану и Феодосию на Черном. Ибн Баттута называл феодосийский порт несравненным и утверждал, что он мог принять одновременно до двух сотен самых разнообразных судов. Аналогичные базы-фактории с военными гарнизонами возникли также на побережьях Сирии и Палестины и на некоторых островах Средиземного моря.

Индийские пряности, наркотики и предметы роскоши занимали особое место в этой торговле. Монополистами в ней были итальянские купцы, долгие годы сотрудничавшие с купцами Александрии - всемирного рынка торговли того времени. После завоевания Египта арабами и упадка Александрии они вынуждены были искать иные пути. В немецкой народной книге второй половины XV века о приключениях Фортуната упоминается стародавний обычай: «...Когда судно приближается к Александрии, но еще пребывает в открытом море, навстречу ему высылают небольшое суденышко и спрашивают, откуда судно идет, что они везут и каков их промысел. Те ответствуют, означенную весть передают королю. А когда судно зайдет в гавань, никому не дозволяется ступить на сушу, прежде нежели пришлют охранную грамоту». Охранная грамота выдавалась сроком на шесть недель - дольше задерживаться иностранному судну в Александрии не дозволялось.

Разумеется, европейских купцов такие строгости не устраивали. Итальянцы создали собственную Александрию в городе Тана в устье Дона - на месте древнегреческой колонии Танаис. С конца XII по XV век через Тану шли караваны к устью Волги, а оттуда через Каспийское море товары Европы проникали в китайские, иранские и арабские города. Из описания флорентинца Франческо Бальдуччи Пеголотти, совершившего одно из таких путешествий в 1334-1335 годах и потратившего на него около года, известен маршрут итальянских купцов: Тана - Гинтеркан (Астрахань) - Сара (Сарай) - Органчи (Ургенч) -Отрар (Ташкент) - Армалек (близ Кульджи) -Карамуран (Гуанчжоу) - Кассай (Ханчжоу) - Камбала (Пекин).

Как это ни парадоксально, именно итальянская торговля обогатила Константинополь, сделавшийся главным складочным местом и перевалочной базой всех товаров между Востоком и Западом,- тот самый Константинополь, который после 1475 года разрушил Тану и выстроил на ее руинах свой главный пункт на Черном море - крепость Азов. Но морской державой он уже не станет никогда. Византийские императоры совершенно перестали уделять внимание флоту и целиком погрузились в бухгалтерские расчеты и религиозные размышления, молчаливо признав этим превосходство итальянских эскадр.

Константинополь еще блистал, и никто пока не догадывался, что это блеск погасшей звезды, что Восточный Рим уже переступил ту гибельную грань, где кончается величие и начинается упадок. Он умирал, но умирал красиво. «Сюда приходят купцы из земли Вавилонской, из Месопотамии, Персии, Мидии, всех царств земли Египетской, из земли Ханаанской (Палестины.- А. С), Руссии, Венгрии, земли печенегов, Хазарии, Ломбардии и Испании,- делится впечатлениями путешествующий раввин Вениамин из наваррского города Туделы в декабре 1171 года.- В него стекаются для торговли со всех стран, морем и сухим путем, это шумный город; нет подобного ему ни в одной стране, за исключением Багдада, этого величайшего города, который принадлежит измаильтянам... Говорят, что доходы одного этого города со сдачи в наем лавок и рынков и от пошлины с торговцев, прибывающих морем и сухим путем, доходят ежедневно до 20 тысяч золотых монет. Населяющие эту страну греки очень богаты золотом и жемчугом, ходят разодетыми в шелковые платья, вышитые золотом, ездят на конях, подобно княжеским детям».

Мог ли Вениамин предположить, что дни этого города уже сочтены? Когда в 1199 году папа Иннокентий III заговорил об очередном, Четвертом крестовом походе в Александрию и далее в Сирию, перед крестоносцами встала обычная проблема: нужен флот, и немалый. С этим шестеро послов и прибыли из Франции в Венецию в феврале 1201 года. Венецианский дож девяностолетний полуслепой Энрико Дандоло не сказал ни «да», ни «нет», он обещал подумать.

Торговля Жемчужины Адриатики страдала в те годы, как никогда раньше, ее корабли проходили между двух огней, между Скиллой и Харибдой, поселившимися в горле адриатической «бутылки» - проливе Отранто: итальянский берег пролива принадлежал норманнскому Сицилийскому королевству, греческий - Византии. Завоевание Далматии Венецией не дало того эффекта, какого ожидали, морская полиция не справлялась со своей работой. Выбор у венецианских купцов был незавиден: норманнские и византийские пираты грабили одинаково чисто. Существовали, правда, и варианты - пираты Далматии у порога родного дома, генуэзские на Корфу, сарацинские в Ионическом море за проливом или папские там, где, по их мнению, было наиблее безопасно. Стихотворение «О падении Рима», сочиненное при английском дворе Генриха II Вальтером Мапом, где кардиналы названы морскими разбойниками с корабля «Святой Петр» (так поэт окрестил церковь), куда как близко к истине. Они вездесущи. Если бы хоть один берег Адриатики был не столь опасен...

Вот об этом и размышлял Дандоло в ожидании назначенного послам срока.

Когда они явились вторично, дож сказал, что Венеция готова взять на себя строительство судов для перевозки четырех с половиной тысяч конных рыцарей, девяти тысяч оруженосцев (по два на каждого рыцаря) и двадцати тысяч пехотинцев. Кроме того, она предоставляет собственные корабли, способные разом перевезти всю эту ораву со всем снаряжением, в распоряжение воинства Христова. Но и этого мало: Венеция всего лишь за восемьдесят пять тысяч марок не возражает против обеспечения всех этих людей и лошадей провиантом в течение девяти месяцев из тех двенадцати, на которые предлагается заключить контракт... Стандарт. Не вызывало удивления и единственное условие дожа: он намеревался самолично присоединиться к экспедиции и взять с собой половину всех венецианцев, способных носить оружие, с тем, чтобы половина будущей добычи отошла к Венеции. Для этого Жемчужина Адриатики снаряжала еще полсотни галер за свой счет, в том числе одни из самых крупных для того времени - «Рай» и «Орел». Лишь одно было не совсем обычно в тексте этого договора. Совсем маленькая деталь: направление похода было указано не «в Египет», а «за море». Папа насторожился, но ничего худого все же не заподозрил, и контракт был подписан.

Венецианцы в точности выполнили его условия. Даже больше: они сразу же дали крестоносцам понюхать крови, введя в ноябре 1202 года свой флот в богатейший хорватский город Зара (Задар), торговый соперник Венеции, незамедлительно разграбленный бравыми рыцарями. «Крестовые походы - то же пиратство, чуть повыше классом, а больше ничего!» - воскликнул однажды Фридрих Ницше. Цепь, преграждавшая вход в гавань Зары, не остановила корабли венецианцев, по всей видимости, оборудованные то ли мощными таранами, разрывавшими цепь при разгоне судна, то ли особыми приспособлениями - «ножницами», перекусывавшими ее.

А потом... Потом они, как того и требовал договор, перевезли всю эту орду за море. Но не за Средиземное, а за Эгейское. 23 июня 1203 года огромная венецианская армада бросила якоря в Золотом Роге у стен Константинополя. Перед крестоносцами, защищаемый цепью и молитвами, лежал самый богатый город Европы.

13 апреля следующего года он капитулировал.

Право же, Иерусалим стоил Константинополя! И Энрико Дандоло успел убедиться в этом лично, хотя и не знал еще, что то был его последний поход: в 1205 году он умер и был похоронен в соборе святой Софии.

По свидетельству организатора и участника этого похода маршала Жоффруа Виллардуэна, после занятия города крестоносцы поджигали его трижды, причем в третьем пожаре «сгорело домов более, чем сколько находится в трех самых больших городах королевства Франции», а добыча «была так велика, что вам никто не в состоянии был бы определить количество найденного золота, серебра, сосудов, драгоценных камней, бархата, шелковых материй, меховых одежд и прочих предметов... В течение многих веков никогда не находили столько добычи в одном городе. Всякий брал себе дом, какой ему было угодно, и таких домов было достаточно для всех». Примерно такое же описание могли бы сочинить вандалы после упоминавшегося уже разграбления Рима, будь у них письменность!

Византийская держава перестала существовать, на ее руинах крестоносцы основали недолговечную Латинскую империю, после чего методично приступили к искоренению всего греческого, начиная с языка и кончая одеждой. Уцелевшие византийцы сумели отстоять лишь три клочка земли, чтобы создать на них независимые государства - Никейскую и Трапезунтскую империи и Эпирское государство. Забегая вперед, можно напомнить, что именно войска полутурецкой Никеи отвоевали Константинополь 25 июля 1261 года при деятельной поддержке генуэзцев - исконных конкурентов Венеции.

Но еще за столетие до этого генуэзцы вытеснили венецианцев с черноморских берегов и стали безраздельными владельцами путей в Индию и Китай. Они располагали торговыми факториями на Корсике и в Северной Африке, в Тавриде и Леванте. Если еще раз заглянуть вперед, мы увидим, что их владычество резко пошатнулось лишь в 1406 году, когда Тимур основал Крымское ханство и по крайней мере на полтысячелетия закрыл для европейцев Переднюю Азию.

Однако многочисленные новшества в морском деле позволили венецианцам после утраты ими черноморских торговых путей переключиться на поиски новых.

Первым делом они заручились благосклонностью султанов Сирии и Египта и вернули себе прежние торговые связи с этими странами.

В 1206 году они отбили у генуэзских пиратов остров Корфу и сделали его важным опорным пунктом в горле Адриатики.

Сразу же после этого венецианцы вступили в спор с греческими и итальянскими пиратами за обладание стратегически важными Ионическими островами около пролива Отранто - и выиграли его.

Затем они наладили отношения с властителями Аравии и Индии, и те открыли для них свои порты. Южный путь в Индию, самый длинный, оказался в конечном счете самым коротким.

Гавань Венеции в XII веке. Средневековая гравюра.

Подчинив острова Кипр, Кандию и Эвбею, венецианцы получили безраздельную власть над Средиземным морем.

С 1223 года генуэзцы и венецианцы имели постоянные торговые склады в Тунисе и торговые конторы и представительства на всем североафриканском побережье от Каира до Орана, включая остров Джербу. Именно с этого времени Венеция приобретает титул Жемчужина Адриатики и вводит обычай «венчания» дожа с морем.

Не ограничиваясь южными товарами, Венеция в обмен на них получает и северные, ее торговые представительства появляются в Германии (Аугсбург и Нюрнберг), Фландрии и Голландии. Она надолго становится средоточием всех географических и этнографических сведений, доставляемых ее купцами со всех концов обитаемого мира. «Нужда, заставившая всех этих людей жить среди вод,- рассуждает Никколо Макьявелли,- принудила их подумать и о том, как, не имея плодородной земли, создать себе благосостояние на море. Их корабли стали плавать по всему свету, а город наполнялся самыми разнообразными товарами, в которых нуждались жители других стран, каковые и начали посещать и обогащать Венецию. Долгие годы венецианцы не помышляли об иных завоеваниях, кроме тех, которые могли бы облегчить их торговую деятельность: с этой целью приобрели они несколько гаваней в Греции и Сирии, а за услуги, оказанные французам по перевозке их войск в Азию (во время Четвертого крестового похода. - Л. С), получили во владение остров Кандию. Пока они вели такое существование, имя их было грозным на морях и чтимым по всей Италии, так что их часто избирали третейскими судьями в различных спорах».

Многие византийские владения стали теперь венецианскими. Город приобрел такое великолепие, что было бы неудивительно, если бы автором послания пресвитера Иоанна оказался венецианец, описавший в несколько преувеличенном виде богатства самой Жемчужины Адриатики.

Достоверность легенде в глазах современников придавали некоторые общеизвестные факты из истории христианства. Еще примерно в 300 году армянин княжеского рода Григорий принял религию Христа и распространил ее к югу от Каспийского моря. Столетие или полтора спустя был отправлен в изгнание за лжеучение константинопольский епископ Нестор. Несториане основали свои общины в Персии, Средней Азии, Индии и Китае (несторианкой была даже одна из жен Чингисхана). Позднее среди учеников Нестора был Джованни ди Монтекорвино, обративший в христианство одного из монгольских князей и переложивший на монгольский язык Новый Завет в 1305 году, а еще позднее, в 1326 году, богатая армянка выстроила за свой счет христианский храм в Кантоне.

Слухи о христианизации Востока, как правило, преувеличенные и искаженные, достигали ушей европейских монархов. Их привозили арабские, венецианские и генуэзские купцы вместе с экзотическими товарами. На протяжении трех десятилетий, например, европейцы всерьез считали Чингисхана грузинским царем Давидом IV и надеялись обрести в нем союзника в Крестовых походах. Чистая случайность помешала тому, что монгольские орды не пришли в Европу по приглашению их властителей: после того как перед степняками склонились Китай и Русь, монголы увязли в войнах на восточных границах Германии, покрытых в то время настолько густыми лесами, что в них способны были потерять друг друга две большие армии. Разбив 9 апреля 1241 года у Вальштатта христианские войска, монголы повернули к югу, опустошили Моравию и Венгрию, но от Адриатики внезапно повернули на восток.

Парализованная ужасом Европа оставила пустые мечты о союзе с мифическим пресвитером и стала подумывать о вполне реальном союзе с Батыем, все еще надеясь настропалить его на сарацин. С этой целью папой Иннокентием IV в пасхальное воскресенье 16 апреля 1245 года были посланы из Лиона с письмом и богатыми дарами к хану Аюку в Верхнюю Монголию монах миноритского ордена Джованни дель Плано Карпини и уроженец Вроцлава Бенедикт Поляк. В апреле следующего года Карпини и Поляк через Чехию, Польшу и Киев, по берегам Днепра, Дона и Волги достигли Сарая и оттуда в сопровождении эскорта прибыли в Сыр-Орду (около нынешнего Улан-Батора). Пробыв при дворе около трех месяцев, они отбыли с ханским письмом и в начале ноября вернулись в Лион. В письме ничего не понявший монгольский хан снисходительно благодарил Иннокентия за присланную дань и соглашался удовлетворить его просьбу и принять его в вассалы, припугнув для острастки на случай непослушания. (Китайские императоры по примеру монголов тоже всегда четко различали «дары», которыми они, и только они одни, могли выразить свои симпатии, и «дань», которую им обязаны были регулярно присылать все остальные смертные.)

Посчитав Карпини неспособным к дипломатическим делам, европейские монархи отправили на Восток еще несколько миссий с той же целью - христианизировать монголов. Все они, естественно, потерпели неудачу, а их главы оказались не в состоянии даже представить внятный отчет о своих путешествиях, хоть сколько-нибудь сравнимый с «Историческим обзором» Карпини.

Вторым источником сведений о восточных землях явилась книга францисканского монаха родом из Фландрии Виллема (Гильома) Рубрука. В 1253 году он был послан к сыну Батыя Сартаку - по слухам, благочестивому христианину. Миссия Рубрука кончилась ничем, но ему Европа обязана самым обстоятельным и правдивым описанием восточных земель из всех, когда-либо сделанных до него.

Превзойти Рубрука сумел лишь знатный венецианец Марко Поло, не оцененный в полной мере при жизни, но получивший позднее прозвище «Геродот Средневековья». Современники же называли его «Миллионом», намекая на бесконечные, по их мнению, преувеличения в описаниях восточных земель.

В отличие от всех прежних путешественников, упомянутых выше, Марко Поло не собирался христианизировать восточных владык. Он преследовал чисто торговые цели, как и его отец Никколо и дядя Маттео. Да он и не мог задаться этой целью по простой причине: ему едва исполнилось к началу путешествия семнадцать лет.

Никколо и Маттео Поло уже побывали в Азии. Примерно в 1254 году, когда Рубрук обращал в истинную веру повелителя монголов, братья выехали по торговым делам из Венеции в Константинополь. Неизвестно, что побудило их пуститься затем в дебри неведомых земель, но в 1260 году они уже были на черноморском побережье Крыма, а в следующем году их можно было повстречать на Средней Волге. Оттуда братья через владения Золотой Орды добрались до Ургенча и затем до Бухары. В Бухаре они встретились с послом ильхана Хулагу, спешившим из Тегерана ко двору великого хана Хубилая, внука Чингисхана, и в составе его каравана проделали дальнейший путь - по долине Зерафшана до Самарканда, по долине Сырдарьи до Отрара, по долине Или до оазиса Хами и далее по Великому шелковому пути до столицы великого хана. После десятилетнего отсутствия они через Акку возвратились в Венецию.

Богатства Китая, не шедшие ни в какое сравнение с унылыми монгольскими степями, виденными Карпини и Рубруком, поразили воображение братьев, и летом 1271 года они вновь отправились ко двору великого хана. На этот раз Никколо взял с собою Марко. Теперь братья избрали маршрут, пройденный ими два года назад при возвращении из Китая: от Акки через Малую Азию и Армянское нагорье до Басры и Тебриза, через пустыню до Кайена и Балха и далее до Памира, затем они достигли Тибета и через область тангутов спустя три с половиной года после начала путешествия прибыли в ставку великого хана Клеменфу (Шанду, километрах в трехстах к северу от Пекина).

Это путешествие растянулось на двадцать четыре года, из них около двадцати лет семейство Поло жило в Китае и находилось на службе у великого хана. В 1275-1279 годах, когда хан завоевывал остававшиеся еще независимыми области Китая, Марко сконструировал несколько метательных и осадных машин и преподал монголам основы осадного искусства, хорошо знакомого венецианцам. Благодаря этому он снискал особое расположение Хубилая и в течение многих последующих лет пользовался неограниченной свободой, разъезжая по стране и изучая ее.

В 1292 году ко двору великого хана прибыло посольство от ильхана Ирана Аргуна с просьбой прислать достойных невест для самого Аргуна и для его наследника. Хубилай снарядил четырнадцать четырехмачтовых кораблей, способных нести по дюжине парусов каждое, и отправил в Тебриз китайскую и монгольскую принцесс, снабдив корабли продовольствием на десять лет. Сопровождать невест он поручил Марко.

Флотилия отправилась из Зейтуна через Чинское (Южно-Китайское) море и через три месяца достигла Явы. На Суматре Марко узнал о «стране семи тысяч четырехсот сорока восьми островов» - Индонезии, затем мимо Никобарского и Андаманского архипелагов прибыл к Цейлону, и наконец, вдоль берегов Индии и Ирана, корабли вошли в Персидский залив.

Все это плавание заняло двадцать один месяц, за это время умерли и Аргун, и восьмидесятилетний Хубилай. Из шестисот пассажиров флотилии в живых осталось восемнадцать человек: такова была тогда цена мореплавания. Смерть хана освободила венецианцев от обязательства вернуться к нему, и в следующем, 1295 году они прибыли домой через Трапезунт и Константинополь.

В 1298 году между Венецией и Генуей вспыхнула война, и Марко вместе с адмиралом Дандоло 7 сентября попал в плен во время морского сражения у Корчулы, где, по словам современников, он отличился незаурядной храбростью и военным мастерством. Томясь от бездействия в генуэзской темнице, н продиктовал свои воспоминания другому пленнику - пизанцу Рустичано, записавшему их на венецианском диалекте. Это сочинение, названное «Книгой о разнообразии мира», было продиктовано по горячим следам за очень короткое время, ибо Марко был отпущен на свободу через девять месяцев, но в течение веков служило авторитетнейшим источником для картографов, географов, этнографов и путешественников.

Значение книги невозможно переоценить. Описание персидских пустынь, монгольских степей и рек соседствует в ней с живыми и точными зарисовками обычаев и обрядов Тибета и Бирмы, Лаоса и Вьетнама, Японии и Индии. Из нее европейцы впервые узнали о жемчужине южных морей Яве, о людоедах Суматры, о голых дикарях Никобарских и Андаманских островов, о могиле Адама на Цейлоне и о птице Рухх (эпиорнисе), водящейся на Мадагаскаре. Впервые после Геродота Марко Поло указал на возможность обогнуть Африканский континент. То, чему Марко был очевидцем, он воспроизводит с документальной точностью; сведения об Африке или Мадагаскаре, основанные на слухах и устных рассказах, менее достоверны, хотя в общем достаточно критичны и правдивы. Это не осталось не замеченным и современниками.

Умер Марко 8 января 1324 года в возрасте семидесяти лет, всеми осмеянный и презираемый. Даже немногие оставшиеся у него друзья слезно молили умирающего путешественника отречься хотя бы от самых лживых, по их убеждению, страниц его книги. И еще много лет спустя после его смерти на венецианских карнавалах наряду с масками Арлекино и Пьеро забавляла зрителей маска Поло, изрекавшая самые невероятные небылицы.

Первыми его заслуги и его правдивость признали испанцы, составившие в 1375 году в Каталонии карту Востока по книге Марко. В 1459 году его сведениями воспользовался венецианец Фра-Мауро при работе над круговой картой мира. А чуть позднее книга Марко Поло стала настольной для некоего генуэзца по имени Кристобаль Коломбо.

Из других книг того времени замечательны письма-отчеты францисканского монаха Джованни ди Монтекорвино, посланного папой Николаем IV с христианской миссией в Камбалу (Пекин) примерно в 1289 году. Из Ормуза он морем добрался до Южной Индии и оттуда, тоже морем, до Китая. В Пекине он построил церковь о трех колокольнях, где крестил около шести тысяч человек. При церкви действовала певческая школа для мальчиков, распевавших переведенные Монтекорвино псалмы. Позднее эта церковь стала собором с полным приходом. В 1328 году, уже после смерти Марко Поло, он умер в сане архиепископа в Пекине, где прожил тридцать шесть лет.

Между 1317 и 1330 годом другой францисканский монах, Одорико Маттусси ди Порденоне, совершил путешествие в Китай и Тибет, посетив также Индию и Малайский архипелаг. Примерно шесть лет он действовал в Китае рука об руку с Монтекорвино, а по возвращении в Падую с мая 1330 по 14 января 1331 года диктовал свои впечатления. Однако смерть оборвала его воспоминания, и книга, названная «О чудесах мира» и отчасти дополняющая и подтверждающая некоторые страницы книги Марко Поло, осталась незавершенной. Одорико первым из европейцев посетил Целебес (Сулавеси) и указал довольно точное количество островов южноазиатских морей - две тысячи четыреста, втрое уменьшив число, приведенное Марко Поло. Однако книга больше повествует о различных чудесах, вполне оправдывая свое название (например, о дынях, при созревании рождающих ягнят), чем о географических реальностях.

Чудеса - вот слово, лучше всего характеризующее ту эпоху, слово, чаще всех других употреблявшееся на всех европейских языках и диалектах (исключая, разумеется, слово «пираты»). Чудеса сделались модой века, если можно так выразиться, даже веков. Они были злобой дня во дворцах и в лачугах, в лавках и на палубах кораблей, в воинских палатках и в конторах менял. Чтобы нейтрализовать воздействие на умы чудес Востока, церковь срочно создавала в противовес им чудеса Запада.

Чудеса, чудеса... Они заполонили все страны континента и островов, в них верили, на них уповали, им больше, нежели чему-нибудь другому, обязана церковь чудовищным ростом своих доходов. Смутные грезы, смутные слухи, смутное будущее...

То было поистине смутное время, хотя ни один историк не решится этого утверждать, поскольку он располагает множеством имен и дат и ему ясна последовательность событий. Не в этом была «темнота» эпохи. По дорогам Европы, Малой Азии, стран Леванта и островов Средиземного моря в одиночку или целыми отрядами бродяжничали безработные рыцари в поношенных и сильно потускневших доспехах. Они искали сеньора, хотя бы самого завалящего, который пожелал бы воспользоваться их услугами. Однако сеньоры не спешили с предложениями: мало кто мечтал добровольно впустить в свой дом разбойника. К тому же предложение слишком явно превышало спрос, со времен короля Артура странствующих рыцарей в Европе заметно поприбавилось. В одной только Англии в 1270-х годах их было две тысячи семьсот пятьдесят - в среднем по одному на полсотни квадратных километров. Куда ни пойди - везде наткнешься на рыцаря. Многие из них изъяснялись на новом европейском языке - английском, смеси англосаксонского и старофранцузского. В XIV веке он станет литературным языком Британии. Если в течение двух предшествовавших столетий рыцари находили достойную цель для удовлетворения своего честолюбия в Крестовых походах, то после захвата Акки (крепости Сен-Жан д'Акр) арабами в 1291 году на Крестовых походах был поставлен решительный крест: слишком силен оказался шок от поражения, слишком ничтожен оказался результат мимолетных побед.

Опьянение прошло, началось тяжелое похмелье. В тесных монастырских кельях, в гулкой тишине обомшелых родовых замков, в развеселых трактирах - везде можно было встретить одноруких, одноглазых, одноногих, покрытых рубцами ветеранов, с тоской и умилением вспоминавших, как в 1147 году их отцы или деды шли отомстить туркам за взятие Эдессы (но умалчивавших о неудаче под Дамаском), как в 1189 году великолепная троица - Фридрих I Барбаросса, Филипп II Август и Ричард Львиное Сердце вели свои рати на безбожника Саладдина (но умалчивавших о том, что Иерусалим так и остался в руках мусульман). Предательски разграбленный Константинополь - вот все, чем они могли похвалиться. Ни учреждение в 1118 году духовно-рыцарского ордена тамплиеров (храмовников) для охраны толп паломников, ни благотворительная деятельность иоаннитов (госпитальеров), ни жестокости возникшего в конце XII века Тевтонского ордена - ничто не смогло сломить упорства и отваги потомков Магомета. Не помогло и то, что среди участников Третьего похода не было ни одного простолюдина: отборная интернациональная гвардия трех королевств Европы вымостила своими гробами путь к гробу Господню. Теперь вот и «девятый вал» вдребезги разбился о ворота Востока. И нет больше ни средств, ни сил, чтобы сокрушить «неверных».

Перспективы были безрадостны. Без работы оказались не только рыцари, владевшие каким-никаким завалящим замком, но и тысячи тысяч рядовых крестоносцев, чьи надежды избавиться от назойливых кредиторов и поправить свои дела рухнули безвозвратно. Их обычно тоже называли рыцарями те, кто к ним не принадлежал, потому что они шли с теми же армиями, под теми же знаменами и грабили ничуть не хуже, чем их титулованные соратники.

О том, что представляли собою армии крестоносцев, неплохое представление дает «Великая хроника» английского монаха Матвея из монастыря Сент-Олбанс, долго жившего в Париже и потому получившего прозвище Парижский. Он сообщает, как в 1251 году некий венгр, хорошо владевший французским, немецким и латинским языками, а следовательно, принадлежавший отнюдь не к общественным низам, ссылаясь на поручение девы Марии, стал собирать крестоносное воинство из простолюдинов, «ибо французские рыцари были отвергнуты Богом из-за своей спеси». Ему оказала поддержку королева Бланка, и вскоре число добровольцев перевалило за сотню тысяч. «Они несли военные знамена,- пишет Матвей,- и на знамени их вождя был изображен ягненок, несущий стяг: ягненок - в знак кротости и невинности, стяг с крестом - в знак победы... Со всех сторон к ним стекались воры, изгнанники, беглецы, отлученные - все те, которых во Франции в народе имеют обыкновение называть бродягами; таким образом они сформировали весьма многочисленную армию, которая имела уже 500 знамен, подобных стягу их учителя и вождя. Они несли мечи, обоюдоострые секиры, копья, кинжалы и ножи и выглядели приверженными скорее культу Марса, чем Христа». Дальше следует описание самых разнузданных оргий и проповедей распущенности, насилий и безумств. Нетрудно вообразить, чем кончилась эта затея и против кого были обращены впоследствии упомянутые кинжалы и ножи. Это вообще очень характерный пример, по праву занявший место во всех хрестоматиях. Вместо 1251 года можно поставить любой другой, вместо Франции - любое другое европейское государство.

С конца XIII века положение многократно ухудшилось. Банды разгромленных на Востоке рыцарей, спасая свое реноме, весь свой гнев и отчаяние обрушили на беззащитную Европу, грабя монастыри и лавки, сжигая леса и строения, разоряя князей и ремесленников: должны же они как-то жить.

На конях наши роты

Сидят, полны заботы;

Щадить нам нет охоты,

Лишь ты, Христова мать,

Не устаешь внимать,

распевали немецкие рыцари-разбойники из вольницы Шенкенбаха в эпоху Крестьянских войн. Сколько таких песенок и таких вольниц было в другие времена и в других странах - подсчитать просто невозможно.

«Хроника Рамона Мунтанера» поведала историю так называемой Каталонской компании - армии из двух с половиной тысяч конных рыцарей и вдвое большего количества пехотинцев, отосланных в начале XIV века из Сицилии, уже не чаявшей от них избавиться, в Константинополь по просьбе византийского императора. По пути они ограбили Корфу, но императору, следует признать, служили исправно, пока того не прикончили его же подданные. Сочтя себя после этого свободными от всяких обязательств, эти кондотьеры обосновались на Галлипольском полуострове, где совместно с тысячью восьмьюстами турецких конников вскоре опустошили всю округу. Превратив окрестности Галлиполи в пустыню, изголодавшаяся орда двинулась через Македонию и Фессалию в Афины. Однако афинский герцог, принявший их к себе на службу, очень скоро стал искать, кому бы предложить услуги этой шайки: пусть убираются - и чем дальше, тем лучше. Охотников не находилось: Каталонская компания уже успела стать знаменитой. Дело кончилось тем, что этот вельможа погиб от их рук, а наемники остались безраздельными хозяевами одного из лучших герцогств Европы.

Французские короли для защиты своих владений от броненосных бандитов додумались в конце концов учреждать регулярные армии, где за приличную, но отнюдь не регулярную плату служили не иностранные наемники, а их собственные подданные.

Тем, кто не был королем, оставалось лишь тешить себя слухами о грядущих переменах и надеяться на чудо. Но чудес не происходило, и все множились и множились толпы на дорогах. Разорившиеся крестьяне, озорные школяры, хитроумные попрошайки, смазливые обольстительницы, продавцы индульгенций и святых реликвий, калеки явные и мнимые, трубадуры, фальшивомонетчики, бродячие торговцы и фокусники, составители гороскопов, юродивые, насквозь пропыленные паломники с нахлобученными на нос увядшими венками, прокаженные, фигляры, монахи всех мастей, бесталанные ремесленники - все, кому не лень, выходили на большую дорогу суши или моря и кто на собственный страх и риск, а кто заручившись содействием и поддержкой тех же рыцарей, пытались быстро и эффективно поправить свои дела.

И все они разносили по отдаленнейшим уголкам европейского мира самые невероятные слухи о чудесах Востока, о баснословных богатствах арабских ал-касаров, о почти фантастической веротерпимости сарацин и об их чудовищной жестокости. Правдоподобие всем этим басням придавало детальное описание восточного быта. Чтобы ознакомиться с ним, можно было теперь ехать не на восток, а на запад - в Испанию: 16 июля 1212 года мавританские войска были разгромлены, и черные клобуки быстро стали вытеснять белоснежные бурнусы в Кордове, Севилье, Арагоне, на Балеарских островах, в Португалии. Каталонско-арагонский флот совместно с кастильским, созданным Фердинандом III, стал господином всего западного Средиземноморья. Именно флоту испанцы обязаны захватом Севильи, после чего единственным мусульманским клочком в Европе остался Гранадский эмират на юге Пиренейского полуострова. Но он был слишком удален от центра христианского мира.

Не найдя на дорогах желаемого, многие оседали в приглянувшихся городах и селах. Росли города, росло их население, росли монаршьи аппетиты. Двум миллионам англичан становилось тесно на своем острове (так думали Плантагенеты). Французы, коих было в одиннадцать раз больше, мечтали о заморских владениях, лучше всего - в Британии (так считали Капеты). Не желая отставать от Болоньи, основавшей в 1158 году первый европейский университет, просвещенные Плантагенеты в 1209 году учреждают сразу два - в Кембридже и Оксфорде, поскольку перенаселенный сорокатысячный Лондон слишком тесен, чтобы вместить еще несколько десятков студиозусов. Итальянцы, не ударив лицом в грязь, основывают в 1222 году второй университет - в Падуе. В том же году их примеру следует Саламанка, а два года спустя Неаполь. С 1253 года Капеты уже гордятся своей несравненной Сорбонной, разместившейся в самом сердце трехсоттысячного Парижа.

Именно от мавров и переселившихся вместе с ними в Испанию евреев черпали европейские недоросли познания об античной философии и географии, прокомментированных и развитых арабами. Только в Испании можно было в те времена свободно вкусить тела Христова, поклониться пророку и послушать песнопения торы. Только там считалось истиной учение о шарообразности Земли и только арабы правильно оценивали соотношение суши и моря на планете. Они уже вовсю собирают в то время материал для первой в мире настоящей (в современном понимании этого слова) лоции - справочника ловцов жемчуга, содержащего достаточно полные сведения о глубинах и течениях Персидского залива, о портах и правилах плавания. (Рукописный экземпляр этого справочника, датированный 1341 годом, поступил в 1984 году в Центр народного наследия стран Персидского залива в столице Катара городе Доха.)

А в университетах Европы (кроме Гранады, разумеется, ведь нельзя же считать язычников европейцами!) процветают схоластика и догматизм. Еще не пришло время Бруно, Галилея, Коперника, Сервета и Парацель-са. Но уже существует с 1215 года доминиканский орден, и в том же году папа Иннокентий III на четвертом Латеранском соборе уже учредил инквизицию, но на откуп доминиканцам ее отдаст папа Григорий IX лет через пятнадцать-двадцать. Есть еще время пожить в свое удовольствие. И умереть в своей постели.

Европа похожа в эти годы на жизнерадостный восточный базар, играющий всеми красками, насыщенный всеми ароматами, наполненный всеми звуками. Ночь еще нескоро. Через пятнадцать лет. Громко скрипят перьями летописцы и мифотворцы, громко бурлят реторты алхимиков, громко выясняют ученые богословы, сколько чертей поместится на кончике шпиля Кёльнского собора, когда он будет наконец достроен (спор этот так и не был завершен, ибо Кёльнский собор, начатый в 1248 году, был достроен лишь в 1861-м). Громко обсуждаются там и сям злободневные новости, касающиеся всех,- об изгнании королем Арагона и герцогом Барселоны Иоанном I сарацинских пиратов с Балеарских островов (наконец-то каталонские купцы могут вздохнуть свободно!), о бесчинствах тосканских и корсиканских пиратов (куда до них сарацинам!), о появлении новых братств рыцарей удачи - мальтийских рыцарей-иоаннитов и флорентийских рыцарей-стефанитов (говорят, от них не отстают даже подданные Ватикана!), о договорах пиратов с властителями европейских государств (тут держи ухо востро!). Потоки новостей, водопады новостей, моря новостей.

Испанские инквизиторы за работой. Гравюра конца XV века.

Но громче всего в эти годы, как, впрочем, и в предыдущие, говорило оружие. Это было совершенно новое, невиданное оружие, страшное и дальнобойное. Его изобрел, как полагают, немецкий ученый, францисканский монах Бертольд Шварц на заре XIV века. Однако едва ли это можно считать изобретением в привычном нам смысле слова. Просто Шварцу попалась однажды на глаза переведенная в середине XIII столетия на латинский язык рукопись трактата VIII или IX века «Книга об огне, предназначенном для сожжения врагов», принадлежавшая Марку Греку.

В этой рукописи содержалось первое известное нам упоминание о неслыханной дотоле взрывной смеси. В сущности это был рецепт «греческого огня», а точнее - одного из его компонентов. Сам огонь приготовить было несложно: «Возьми чистой серы, земляного масла, вскипяти все это, положи пакли и поджигай»,- так написано в трактате. «Земляным маслом» могла быть минеральная нефть - лучше всего с берегов Красного моря, об этом тоже нетрудно было догадаться. Смущало другое: если всю эту адскую смесь поджечь, она сгорит (или взорвется) тут же, в руках пожигателя.

Византийцы и арабы метали ее из трубок или сифонов, причем довольно далеко и прицельно. Но ведь их огнеметы - не праща, они жестко закреплены на носах кораблей или в фигурах движущихся зверей.

Можно было бы заподозрить здесь действие сжатого воздуха: его секрет был известен еще древним египтянам и широко варьировался в громоздких пневматических автоматах Герона Александрийского. Но метательные трубки слишком малы для этого, их изображения ясно это показывают.

Какая же сила выбрасывала шарик? Шварц получил ответ из той же рукописи: это порошковая смесь шести частей селитры с одной частью угля и одной - серы, разведенная льняным или лавровым маслом.. Сгорая, она мгновенно выделяет большое количество газа, с успехом заменяющего собой пневматическое устройство.

Этим составом пользовались в XII-XIII веках арабы в своих модфах, отдаленно напоминающих мушкеты. Модфы выстреливали металлический шарик бондок («орех») на значительное расстояние. Несмотря на то, что это оружие иногда относят к ручному, оно никогда им не было: судя по гравюрам, модфы жестко укрепляли под углом на штативе наподобие безоткатных орудий, упирая задним концом («лафетом») в землю, а к отверстию примерно в середине ствола, куда засыпалась взрывчатая смесь, подносили раскаленный прут (что уже исключает ручное использование). Модфы гораздо ближе к устройствам для метания жидкого огня, да вероятно они и были ими, судя по тому, что взрывной состав, без всякого сомнения, заимствован из того же трактата Марка Грека, но раньше, чем он стал известен Бертольду Шварцу. Арабы могли заполучить этот трактат (даже не в одном экземпляре) в любом из захваченных ими византийских городов или кораблей.

Взяв за основу ручную трубку и значительно видоизменив ее, немецкий монах на основе этой смеси, называемой по-латыни «пульвис», сконструировал огнестрельное оружие - и ручное, и стационарное. Секрета «греческого огня» больше не существовало. Глиняный шарик превратился в новом оружии в пулю или ядро - сперва монолитное, потом полое, начиненное взрывчатыми смесями и разбрасывавшее огонь точно так, как об этом писала Анна Комнина. Пульвис немцы стали называть «пульвер», англичане - «пауда», французы - «ла пудр», что означает одно и то же - пыль, порошок. Скандинавы назвали эту смесь «форс» (водяные брызги), прибалты - «парслас» (снежинки), русские - зельем, пока не заимствовали у поляков в XVII веке слово «прох» (пыль, порошок), вскоре превратившееся в «прах» и затем в «порох». По всей видимости, Шварц сделал свое изобретение, будучи в Англии, потому что именно англичане первыми применили новое оружие на втором году Столетней войны. Оттуда оно начало шествие на юг (Испания, 1342 год), на север (Швеция, 1370-е годы) и наконец на восток (Венгрия, 1378 год и Московия, 1382-й).

Связь «греческого огня» с артиллерией до конца не выяснена. Из некоторых китайских хроник явствует, что еще в 618 году до н. э. в Поднебесной империи гремели пушки. Арабы применяли огнестрельные орудия, заимствованные, как полагают, у китайцев или индийцев, в 1118 году при осаде Сарагосы и в 1280-м - при осаде Кордовы. Чуть раньше, в 1232 году китайцы отбивались артиллерийским огнем от монголов, штурмовавших крепость Канфэнгфу. В 1310 году только благодаря артиллерии кастильский король Фердинанд IV отбил у арабов Гибралтар. Но были ли это орудия на основе пороха - сомнительно. Скорее - разновидности «греческого огня».

Однофунтовая спрингарда XIII века.

Изобретение же Шварца совершенствовалось очень быстро: в 1364 году в Перуджии началось промышленное производство короткоствольных ружей, в Пистойе вскоре изобрели пистолет, в 80-х годах XIV века пушки устанавливались на английских и французских кораблях, а в конце того же столетия появились духовые ружья и был изобретен ружейный замок.

Новое оружие нашло признание не сразу: слишком оно было страшно, не укладывалось ни в какие мерки. Кроме того, его еще надо было научиться делать, а потом обучить пользоваться им. Лишь примерно столетие спустя оно уравняло шансы рыцаря и крестьянина при встрече на узкой дорожке. «Благословенны счастливые времена, - ностальгически вздыхал Дон-Кихот в романс Сервантеса, - не знавшие чудовищной ярости этих сатанинских огнестрельных орудий, коих изобретатель, я убежден, получил награду в преисподней за свое дьявольское изобретение, с помощью которого чья-нибудь трусливая и подлая рука может отнять ныне жизнь у доблестного кавальеро...» - и добавлял: «...В глубине души я раскаиваюсь, что избрал поприще странствующего рыцарства в наше подлое время...» Но это было позднее, а до того «подлого времени» исход битв по-прежнему определялся составом войск и преобладанием того или иного вида метательного, колющего или рубящего оружия, а также качеством доспехов. Во время Столетней войны, например, дисциплинированные английские арбалетчики в битве при Креси 26 августа 1346 года уничтожили несколько тысяч генуэзских наемников Филиппа VI и тысячу двести девяносто одного конного французского рыцаря, плотно упакованных в лучшую броню Европы. Ровно десять лет спустя эта же история в точности повторилась при Пуатье, где сложили головы еще около восьмисот французских рыцарей.

Спербер XV века. Музей Сан- Марино.

Крестоносцы принесли с собой с Востока еще одно страшное оружие, скосившее в 1347-1349 годах больше людей, чем все войны, вместе взятые. «Король Чума», как назвал ее Эдгар По, начал свое триумфальное шествие под печальный перезвон колоколов из Леванта через Константинополь по Греции, Италии, Франции, Испании, Англии, Германии, Голландии, Дании, Скандинавии, Польше, России. Это была та самая чума, благодаря которой человечество получило бессмертный «Декамерон» Джованни Боккаччо. «Черная смерть» унесла в могилы двадцать миллионов человек в Европе и пятьдесят - в Азии, почти четверть тогдашнего населения Земли. В одной только Англии умерла от чумы по крайней мере треть жителей. Вымирали деревни и города, саранча выедала то немногое, что еще можно было отыскать на опустевших полях, в задымленной миллионами костров Европе свирепствовал голод. Это был единственный противник, перед которым спасовали не только все армии, но - неслыханное дело! - и пираты, что было подлинным и единственным чудом того времени.

Бедствия Столетней войны, тысячекратно усиленные все возрастающим разбоем на дорогах, бесконечными эпидемиями и междоусобицами, национальными и интернациональными, не могли не вызвать взрыва в среде неимущих. Он произошел в 1358 году. Вот как описывает его знаменитый летописец и поэт Жан Фруассар из Валансьенна в своих «Хрониках Франции, Англии, Шотландии и Испании»: «Некие люди из деревень собрались без вождя в Бовэзи, и было их вначале не более 100 человек. Они говорили, что дворянство королевства Франции - рыцари и оруженосцы опозорили и предали королевство и что было бы великим благом их всех уничтожить... Потом собрались и пошли в беспорядке, не имея никакого оружия, кроме палок с железными наконечниками и ножей, прежде всего к дому одного ближайшего рыцаря. Они разгромили и предали пламени дом, а рыцаря, его жену и детей - малолетних и взрослых - убили. Затем подошли к другому крепкому замку и сделали еще хуже... Так они поступали со многими замками и добрыми домами и умножились настолько, что их уже было добрых 6 тысяч; всюду, где они проходили, их число возрастало, ибо каждый из людей их звания за ними следовал; рыцари же, дамы, оруженосцы и их жены бежали, унося на своей шее малых детей, по 10 и по 20 миль до тех пор, пока не считали себя в безопасности, и бросали на произвол судьбы и свои дома, и имущество. А эти злодеи, собравшиеся без вождя и без оружия, громили и сжигали все на своем пути, убивали всех дворян... Поистине, ни христиане, ни сарацины никогда не видали таких неистовств, какими запятнали себя эти злодеи. Ибо, кто более всех творил насилий и мерзостей, о которых и помышлять-то не следовало бы человеческому созданию, те пользовались среди них наибольшим почетом и были у них самыми важными господами... Между прочими мерзостями они убили одного рыцаря, насадили его на вертел и, повертывая на огне, поджарили при даме и ее детях. После того как 10 или 12 из них истязали и насиловали женщину, они накормили ее и детей этим жареным, а потом всех умертвили злой смертью. Выбрали короля из своей среды, который, как говорили, происходил из Клермона и Бовэзи, и поставили его первым над первыми. И величали его, короля, Жак Простак. Они сожгли и начисто разгромили в области Бовэзи, а также в окрестностях Корби, Амьена и Мондидье более 60 добрых домов и крепких замков, и если бы Бог не пришел на помощь своей благостью, эти злодеи так бы размножились, что погибли бы все благородные воины, святая церковь и все зажиточные люди по всему королевству, ибо таким же образом действовали названные люди и в области Бри, и в Патуа. Пришлось всем дамам и девицам страны, и рыцарям, и оруженосцам, которые успели от них избавиться, бежать в Мо, в Бри поодиночке, как умели, между прочим и герцогине Нормандской. И спасались бегством все высокопоставленные дамы, как и другие, если не хотели стать жертвами истязания, насилования и злой смерти. Точно таким же образом поименованные люди действовали между Парижем и Нуайоном, между Парижем и Суассоном, между Суассоном и Ан, в Вермандуа и по всей стране до Куси. И тут творили они великие злодейства и разгромили в области Куси, Валуа, епископства Ланского, Суассона и Санли более 100 замков и добрых домов рыцарей и оруженосцев, а всех, кого хватали, грабили и убивали».

Несмотря на бросающуюся в глаза односторонность в оценке этого восстания, получившего название Жакерии, совершенно ясно, что картинки эти списаны с натуры. Это описание подтверждается и другими документами. Не стоит удивляться беспримерной жестокости доведенных до отчаяния простолюдинов: действие рождает адекватное противодействие. Фруассар, видимо, сам оказался в числе пострадавших вместе с воспеваемыми им рыцарями и прекрасными дамами, этим и объясняется его отношение к Жакерии. К словам Фруассара можно добавить еще, что многие из этих «жаков» после поражения восстания нашли выход своей неутолимой ярости под пиратским флагом. Легко вообразить, каково приходилось тем, кто попадал в их руки.

Пока Европа была поглощена всеми этими бедами, далеко на востоке, в Пекине, в 1368 году приходит к власти китайская династия Мин, сменившая монгольскую династию Юань. Ее основатель Чжу Юаньчжан прекратил абсолютно всякие сношения с внешним миром, и в первую очередь - с Западом. Именно с этого времени, как никогда раньше, Восток становится тем пленительным, таинственным и притягательным Востоком, куда три десятилетия спустя во что бы то ни стало стремились добраться португальцы и испанцы, и который еще и в наше время носит отпечаток чего-то неуловимо исключительного, экзотического и чудесного.

О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,

Пока не предстанут Небо с Землей на Страшный Господень Суд.

С этих пор европейцы вынуждены довольствоваться исследованиями Европы и ее окрестностей - не дальше Передней Азии, пока и ее через сорок лет не закроет для них Тимур.

Схолия четвертая. КРЫЛАТЫЕ ПИЛИГРИМЫ.

«Когда все пилигримы собрались в Венеции и увидели великолепный флот, который был построен, великолепные нефы, большие дромоны и юиссье для перевозки коней, и галеры, они сильно дивились всему этому и огромному богатству, что нашли в городе»,- торопится поделиться впечатлениями Робер де Клари. По его словам, для начала XIII века это был «самый богатый флот, какой когда-либо можно было увидеть». Главенствующее положение в нем занимал неф, поставленный и Робером, возможно бессознательно, на первое место в перечне.

Неф родился одновременно с коггом или чцть позже его и отличался более округлой формой форштевня.

Неф на печати города Уинчелси ХIII века.

Когда Альберт Великий обратил свое королевское внимание на необычные суда фризов, он не знал еще, что этим судам уготована долгая и блестящая родословная. Для него это были норманнские корабли. В Бретани - просто корабли, по-бретонски - нефы (от латинского «навис»).

На севере, в том числе и на Руси, эти суда называли бусами - от древнескандинавского bussa, buza («быстрый» - отсюда, кстати, и само это русское слово), знакомого нам по английскому bus и по окончаниям слов омнибус (транспорт для всех), автобус (самоходная повозка) и другим. Так что буса - это калька слов навис, неф и прочих, означающих в общем смысле любое транспортное средство, а более узко - любое судно. В XII веке эти бусы известны из документов как «корабли крестоносцев». Но развитие они получили не в Англии и не во Франции...

Потеря сухопутных трасс не обескуражила итальянских купцов. Возросшее значение морской торговли обратило их к поискам путей ее интенсификации - увеличению скорости и грузовместимости судов. Начав свою коммерцию на античных «черепахах», генуэзцы и венецианцы продолжили ее на судах нового типа, переняв и усовершенствовав важнейшие североевропейские инженерные новшества.

Привычной деталью становится подвешивающийся на петлях поворотный руль, окончательно вытеснивший кормовое весло и заметно повысивший маневренность (первый когг с таким рулем зафиксирован в 1242 году). К прямому рейковому парусу добавился или пришел ему на смену косой, треугольный, позволяющий лавировать против ветра. (Предполагают, что итальянцы заимствовали его на Востоке.) Ахтеркастль и фор-кастль, придававшие судну лучшую остойчивость, превратились в открытые платформы, соединенные переходным мостиком и огражденные богато орнаментированным резным ярусным фальшбортом. Иногда на них ставили дополнительные мачты с парусами и рыцарскими гербовыми знаменами, а под сильно выступающим кормовым подзором подвешивали разъездную шлюпку. Нередко шлюпка крепилась на грузовом палубном люке - в том случае, если судно имело вырезы в борту, открывавшие прямой доступ в междупалубное пространство - твиндек, и в палубном люке не было особой нужды.

Один из первых английских кораблей с навесным рулем, 1340.

На знаменитой мозаике XIII века из венецианского собора святого Марка неф изображен с тремя мачтами, убывающими по высоте начиная с передней (столетие спустя все стало наоборот), с двумя рулевыми веслами и латинским парусом. На юте ставили тент или навес. Неф с тремя-четырьмя мачтами называли нередко марсильяной. Длина таких нефов достигала тридцати метров, ширина - восьми, а высота борта - трех. Их двадцатипятиметровая мачта могла нести несколько парусов. На них появляются шпили для выборки якорных канатов, их штурманы пользуются компасом и довольно еще неуклюжим секстаном, свой курс они прокладывают на портоланах - морских навигационных картах без координатной сетки. В 1255 году венецианские моряки создают «Собрание морских правил», подробно регламентирующее эксплуатацию кораблей и впервые вводящее понятие грузовой марки (до двухсот тонн) для определения высоты надводного борта (до семи с половиной метров). Длина и ширина венецианских нефов в полтора раза превышала цифры, указанные выше.

В северных морях нефы называли также гатами. Если в основе этого слова лежит древнеиндийское gatus - дорога (отсюда «гать» - тропа через болото), то эти корабли - «путники, странники» для норманнов, исландцев и шведов (по-шведски gatt - узкий пролив, то есть специфически морская дорога). У нижнелужицких славян gat - пруд, а у ирландцев - ивовый прут, тот самый, что шел в огромных количествах на плетеные корпуса судов. Однако, скорее всего, судно получило свое имя от нижненемецкого gat - корма. Видимо, Германия и стала его второй, северной родиной. А уже оттуда пошли и голландское katt, и английское cat (эти слова имеют еще одно значение - «кошка», и это может указывать на какую-то родовую связь с византийскими элурами или галеями), и русское «кат», обозначавшие трехмачтовое торговое судно.

Но почему - корма?

Обшивка нефа делалась внакрой (хотя на мозаике из собора святого Марка она больше похожа на гладкую), но именно корма, по-видимому, представляла собой исключение. Чем корма выше - тем лучше: ведь при плавании под парусами при попутном ветре волны догоняли корабль и прокатывались по нему от штевня до штевня. Высокая корма в какой-то мере предохраняла от постоянного холодного и соленого душа. Еще на античных судах это была самая высокая часть корпуса. Там находился кормчий, оттуда флотоводец руководил боем, там ставились палатки или каюты для почетных пассажиров, там обитал патрон-покровитель судна (римский тутела), а позднее поднимался флаг.

Эта деталь судового набора издревле приобрела особое значение. И оно, это значение, воплотилось в сильно развитой кормовой надстройке - наследнице боевой платформы и ахтеркастля. На нее было перенесено и традиционное украшательство кормы, переросшее в вид особого искусства морских архитекторов. Ахтеркастль сделался органической частью набора корпуса корабля, выраставшей из разукрашенного или покрытого резьбой верхнего Корма с боевой площадкой пояса обшивки, круто поднимавшегося к штевням, и составлял с ним единое целое. Собственно боевая башня (форкастль) осталась только в носовой части, кормовая же надстройка нового типа совместила в себе функции ахтеркастля, каюты и складочного места судового снаряжения, в том числе и боеприпасов (с этого времени крюйт-камера - от голландского kruit, «порох» - традиционно располагалась в корме). Эта кормовая надстройка получила у итальянцев название talare - «спускающийся до пят» - от латинского talaris с тем же значением. В выборе термина, возможно, сыграли роль и греческие слова talaros (корзина, плетенка), falaros (белый) и falaron (металлические украшения). На городских печатях XIII-XIV веков видно, что и носовая часть нефа изменила свой силуэт: впереди форкастля появился бушприт. Только марсильяна сохранила прямую корму, и это роднит ее скорее с коггом или кнорром, чем с нефом.

Корма с боевой площадкой.

Верхний пояс щедро разукрашенной обшивки, огибавшей корпус в виде орнаментированного фриза, мог дать нефу еще и третье имя: по-итальянски fregio - украшение, фриз, fregiato - украшенный, fregata - фрегат. Но принято считать, что слово это голландское, и тогда в основе его лежит именно второе название нефа - гат: подобно тому как когг (тот же неф), участвовавший в боевых операциях, назывался фреккоггом, так гат в аналогичных случаях приобретал имя фрекгат.

Возможно, впрочем, что верны обе версии: в XIII- XIV веках первые фрегаты известны как раз в Средиземном море - это были быстроходные парусно-гребные (до пяти пар весел) посыльные суда, осуществлявшие связь между крупными кораблями (теми же нефами) или с берегом и следовавшие за ними на буксире; в северных же морях фрегат появился полтысячелетия спустя именно как военное судно.

Количество весел средиземноморского фрегата и сочетание их с парусом не могут не напомнить абсолютно такое же маленькое суденышко римлян времени Цицерона - актуариолу (характерно, что актуариола - это уменьшительное от актуария, не мог ли и маленький фрегат сосуществовать с большим - нефом?), а также барку (будущий баркас), предназначенную для высадки на берег, и некоторые другие типы античных судов с аналогичными функциями. Греки называли буксируемую лодку efolkion, у римлян это слово стало звучать как хелкиарий (от helcium - «ярмо» для крепления буксирного каната), а у арабов фулк, фулук, фулука стало уже самостоятельным типом судна, ничего общего не имеющим со своим первообразом, как и произошедшие от него небольшая турецкая фелука (фелюга) или северный хулк, хольк.

Вот как описывает Робер де Клари преображение мирного нефа в «опасный» и его участие в боевых действиях: «И когда нефы и все другие суда венецианцев были введены в гавань и стали в безопасности... дож Венеции сказал, что он поставит орудия на своих нефах и лестницы, с которых будет произведен приступ стен... Дож Венеции приказал соорудить дивные и прекрасные осадные орудия, ибо он распорядился взять жерди, на которых крепят паруса нефов, длиною едва ли не в 30 туаз (58,47 метра.- А. С.) или даже более того, а потом он приказал хорошенько связать их и закрепить прочными канатами на стенах, и устроить поверх них добрые мостки и оградить их по краям добрыми поручнями из веревок; и каждый мостик был столь широк, что по нему могли проехать бок о бок три вооруженных рыцаря. И дож повелел хорошо укрепить мостки и прикрыть их с боков столь прочными кусками эксклавины (грубого холста.- А. С.) и парусины, что тем, кто проезжал по ним, чтобы участвовать в осаде города, нечего было опасаться стрел ни из арбалетов, ни из луков; и каждый мостик находился на высоте 40 туаз (77,96 метра.- А. С.) над нефом, а то и больше; и на каждом юиссье был мангоннель (колесная баллиста.- Л. С), который мог метать камни так далеко, что они били по стенам и достигали города. (...) Когда корабли должны были вот-вот причалить, венецианцы взяли тогда добрые канаты и подтянули свои корабли как можно ближе к стенам; а потом французы поставили свои орудия, свои „кошки", свои „повозки" и своих „черепах" для осады стен; и венецианцы взобрались на перекидные мостки своих кораблей и яростно пошли на приступ стен; в то же время двинулись на приступ и французы, пустив в ход свои орудия. (...)

Венецианцы подготовили к приступу перекидные мостики своих нефов, и свои юиссье, и свои галеры; потом они выстроили их борт к борту и двинулись в путь, чтобы произвести приступ: и флот вытянулся по фронту на доброе лье; когда же они подошли к берегу и приблизились насколько могли к стенам, то бросили якорь. А когда они встали на якорь, то начали яростно атаковать, стрелять из луков, метать камни и забрасывать на башни греческий огонь; но огонь не мог одолеть башни, потому что они были покрыты кожами... И во всем флоте имелось не более четырех или пяти нефов, которые могли бы достичь высоты башен - столь они были высоки; и все яруса деревянных башен, которые были надстроены над каменными, а таких ярусов там имелось пять, или шесть, или семь, были заполнены ратниками, которые защищали башни. И пилигримы атаковали так до тех пор, пока неф епископа Суассонского не ударился об одну из этих башен... а на мостике этого нефа были некий венецианец и два вооруженных рыцаря; как только неф ударился о башню, венецианец сразу же ухватился за нее ногами и руками и, изловчившись как только смог, проник внутрь башни (...) и в башню взошел затем другой рыцарь, а потом и еще немало ратников. И когда они очутились в башне, они взяли крепкие веревки и прочно привязали неф к башне, и, когда они его привязали, взошло множество воинов, а когда волны отбрасывали неф назад, эта башня качалась так сильно, что казалось, будто корабль вот-вот опрокинет ее или... что силой оторвет неф от нее». Так воевали средневековые итальянские нефы... или все же фрегаты?

Чтобы разобраться в биографиях судов, в происхождении и трансформациях их названий, нелишне делать это с оглядкой на эпоху, особенно если эта эпоха - средневековая, межвременье.

Ушли в прошлое классические греческий и латинский.

Нет еще испанского языка, есть так называемая «народная», или «кухонная» латынь, подобно губке впитывающая в себя германские, кельтские, иудейские и арабские корни, изменяющая первоначальные значения латинских слов и утверждающая новые. Лишь к концу XV века кастильское наречие превратит этот волапюк в тот испанский язык, на коем писал свои донесения Колумб.

Италия до X века вообще не имела единого языка, там доживала еще свой век рафинированная латынь, жадно вбирая в себя звонкие диалекты, которые Цицерон без колебания назвал бы варварскими. Генуэзцы не без труда изъясняются с римлянами, римляне с венецианцами, венецианцы с флорентийцами, флорентийцы с тарентцами. И только в XIV веке Данте, Боккаччо и Петрарка на основе флорентийского диалекта создадут и утвердят тот единственный итальянский язык, который мы знаем, но утвердят лишь в произведениях изящной словесности, а не в устной речи,- точно так же как Камоэнс стал, в сущности, «отцом» литературного португальского языка, сотканного из местных наречий - наподобие испанского и итальянского.

Вот этот фактор и надо учитывать при анализе названий судов, появившихся до XIV-XV веков.

Ну вот хотя бы плоскодонная гондола, достоверно известная с 1094 года, когда Венецией правил дож Вито Фальери. Сами итальянцы не могут объяснить ее происхождение, опираясь на собственный язык, и в их словаре это слово стоит особняком: оно единственное на gond, если не считать двух производных - gondoliere (гондольер) и gondolare (плыть в гондоле). Чаще всего его пытаются вывести из диалектного konkula или khontilas - «лодочка, челнок». Но если это даже и так, здесь все же ясно проглядывает греко-римский контотон - челнок, тоже плоскодонный и управляющийся вместо весел шестом.

И вот что сразу приходит на ум. По наблюдению Стендаля, «во всей этой прекрасной Италии... только три города - Флоренция, Сьена и Рим - говорят приблизительно так, как пишут; во всех остальных местах письменная речь отстоит на сто лье от устной». Особенно этим славилось именно тосканское наречие, где «к» звучит как «г», а «г» легко принять за «з».

Озвончившись, contus неизбежно должен был превратиться в венецианском диалекте в gond (латинское окончание, естественно, исчезло). Значит, первые гондолы, были, по-видимому, маленькими рыболовецкими челнами - gondula в документах XI века - и управлялись шестами, если только это имя не было прямо перенесено на какой-нибудь местный челнок с этими признаками- тот же контотон.

Именно из шеста могло произойти единственное весло гондолы - рулевое и вместе с тем гребное. Сама техника управления им напоминает работу шестом или гребком: ведь первоначально место гондольера было в центре судна. (От contus, означающего также копье, произошла и condotta - договор с начальником наемного войска и само это войско, и по дорогам Италии зашагали наемные полководцы - кондотьеры, «копьеносцы».) Весло гондолы вырезается обычно из бука, его длина превышает четыре метра, а вес - четыре килограмма. Для него была изобретена уключина особой формы - forcola («вилка») с двумя длинными и узкими выемками, позволяющая придавать гондоле желаемую скорость путем переноса весла из одной выемки в другую. Эта уключина и сейчас по традиции делается из ореха. На носу гондолы укрепляется массивная ferro («железяка») в виде шапки дожа - она придает плавность носовой оконечности и уравновешивает корму.

Любопытна одна особенность гондолы - она сохраняет нормальное положение на воде только до того момента, пока у кормила находится гондольер. Стоит ему сойти на берег - и судно кренится на правый борт. Дело в том, что когда-то гондолой управляли два гондольера (потому-то и уключину приспособили для двух весел), но примерно с XVI века из-за нехватки гребцов пришлось ограничиться одним (или возвратиться к одному, если весло гондолы действительно произошло от шеста). Поскольку же конструкция была рассчитана «на пределе», а вилкообразная уключина уже прочно вошла в обиход и сделалась традиционной, то вес второго гребца заменила металлическая накладка на правом борту, выравнивавшая корму.

На корме, а чаще в центре судна - там, где прежде было место гондольера,- красуется каюта или, скорее, навес с полукруглым верхом, покоящимся на бортах. На одной картине художника рубежа XV и XVI веков Витторе Карпаччо гондолой управляет негр. Хроника 1493 года подтверждает - первоначально гондольерами были рабы. В числе представителей этой профессии не редкостью были женщины.

Ганзейский когг. Реконструкция.

Гондолы брали на борт от двух до четырех пассажиров, соответственно варьировались и их размеры, но в XVIII веке, когда они возросли до того, что эти суденышки стали создавать невообразимую толчею в узких каналах Венеции, мешать друг другу и калечить пассажиров своими украшениями (иные гондолы напоминали ощетинившегося ежа), был принят строгий закон, ограничивавший длину гондолы десятью метрами и восьмьюдесятью семью сантиметрами, а ширину - метром и сорока двумя сантиметрами...

Итак, достоверно одно - в основе чуть ли не всех названий средневековых судов лежит латынь или греческий, а в литературные языки они вошли в том виде, в каком существовали с момента своего рождения, причем не только в разных районах и в разное время, но подчас и одновременно могли использоваться различные названия для обозначения одного и того же типа - неф, буса, гат, когг.

Робером де Клари когги не упоминаются: чистокровный француз, он знает только нефы. В его время это были, за исключением мелочей, суда-синонимы. В начале XII века Вольфрам фон Эшенбах в своей поэме «Парцифаль» упоминает «большой, крепкий корабль»- возможно, когг. В 1199 году на печати английского города Данвича был изображен парусник с кормовым рулевым веслом по правому борту. Схематичное изображение бимса намекает на наличие палубы - ее имели и когги, и нефы. В документах 1206 года можно не раз встретить упоминание когга, этот тип судна зафиксирован в 1230 году на севере Испании, а четверть века спустя в Марселе. Но это те времена, когда коггом могли величать неф, а неф - коггом. Лишь примерно столетие спустя их пути разойдутся.

Юиссье. Напольная мозаика 1213 года в церкви Сан-Джованни Эванджелиста.

Из других типов судов, упомянутых Робером де Клари, весьма примечательно юиссье. Это не что иное, как византийская гиппагога - судно для перевозки лошадей. Но как она изменилась внешне! Главным новшеством стали, по-видимому, запирающиеся ворота в корме, а иногда и по бортам, предназначенные для прохода животных по широкой сходне. Во всяком случае, из античных источников эта деталь неизвестна, хотя нечто подобное у греко-римских судов предположить все же можно: вряд ли случайно замечание Фукидида о том, что самены, имевшие срезанную транцевидную оконечность, очень легко и быстро могли быть переоборудованы в гиппагоги - для этого достаточно было прорезать двери или перебросить мостки через фальшборт. Дверь по-латински ostium, по-итальянски uscio, по-французски huis (первая буква не читается). Поэтому новые суда получили имя ускиеры у итальянцев и юиссье у французов. Не исключено, что и итальянское usciere (швейцар) тянется корнями из тех времен: так могли называться если не все члены команды ускиеры, то по крайней мере те, на чьем попечении находились двери и погрузка лошадей.

Ускиера была высокорентабельным типом морского транспорта и довольно быстро вытеснила популярную на Средиземном море, особенно в западной его части, византийско-арабскую парусно-гребную тариду, хотя оба типа сосуществовали по крайней мере до XIV века.

Ускиера. Реконструкция.

У крестоносцев пользовались популярностью и те, и другие, смотря по средствам заказчика. Если компания Робера де Клари заказала ускиеры, то прижимистый Людовик IX, собираясь в 1248 году в очередной, Седьмой крестовый поход, предпочел именно тариды, и дюжина этих судов, сорокавесельных и трехпарусных, была для него построена в течение двух лет. Каждая тарида принимала на свою единственную палубу не более двух десятков лошадей, ее длина составляла от двадцати шести до тридцати шести метров (длина киля - семнадцать метров), ширина палубы до девяти метров, а плоского днища - чуть больше трех. Одно из последних упоминаний тариды можно отыскать в анналах Генуи, относящихся к 1270-м годам.

Постройка корабля крестоносцев. Гравюра на дереве, 1486.

Гонку выиграла ускиера. И неудивительно. Она имела две сплошные палубы, способные принять до сотни лошадей - в восемь-девять раз больше, чем могли себе позволить византийцы, и впятеро - по сравнению с таридой! Но чаще на верхней палубе размещались колесницы, разного рода военная техника и обслуживающий персонал, а иногда и пассажиры; там же в случае долгого рейса прогуливали лошадей, чтобы они не застоялись и постоянно были в боеспособном состоянии. Лошади во время плавания довольствовались нижней палубой, где для них были оборудованы стойла, а верхняя хорошо укрывала от непогоды. Такие суда были очень широко распространены и дожили почти до нашего века.

Вот как отзывается о них французский писатель Теофиль Готье, совершивший осенью 1861 года путешествие по Волге от Твери до Нижнего Новгорода: «Следуя вниз по реке, мы часто встречали суда, походившие на те, что я видел на стоянке у Рыбинска. Они неглубоко сидят в воде, но по размерам не меньше торгового трехмачтового судна. Их конструкция представляет собою нечто особенное, своеобразное, чего не встретишь в других местах. Как у китайских джонок, нос и корма их загнуты наподобие деревянного башмака. Лоцман сидит на некоей площадке с рубленными топором перилами, на верхней палубе возвышаются каюты, имеющие форму беседок, и покрашенные и позолоченные маковки с флагштоками. Но самое удивительное представляет собою находящийся на таком судне манеж. Он дощатый и поддерживается столбами. В нижнем этаже судна размещаются конюшни, в верхнем - сам манеж. Сквозь просветы между столбами видно, как по кругу манежа ходят лошади, связанные спереди три по три или четыре по четыре. Эти лошади наматывают на ось буксирный канат. На конце этого каната якорь сначала отвозится вверх по течению на лодке с восемью или десятью гребцами и забрасывается в грунт реки. Число лошадей на борту такого судна может доходить от ста до ста пятидесяти. Они поочередно сменяют друг друга: в то время как одни работают, остальные отдыхают, а пароход хоть медленно, но безостановочно плывет. Мачта такого судна бывает невероятной высоты и делается из четырех или шести сцепленных стволов сосен и напоминает ребристые столбы готических соборов. С мачт свешиваются веревочные лестницы, ступеньки которых крест-накрест переплетены между собою веревками. Я описал в подробностях эти большие волжские барки потому, что они скоро исчезнут... Суда, о которых я говорю, напомнили мне огромные деревянные сооружения, плававшие по Рейну и переправлявшие целые деревни с их хижинами, запасы провизии... даже целые стада коров. Последний лоцман, умевший ими управлять, умер несколько лет назад...»

Несомненно, очень многие детали этого описания дошли сквозь века из Средиземноморья эпохи Крестовых походов. И даже от античности: «На носу таких барок, - замечает Готье, - часто изображали глаза, смотрящие огромными зрачками вдаль...», причем брови представляли собой шкурки соболей или других пушных зверьков, приколоченные гвоздями в надлежащих местах. Да и такая деталь, что «кружевом украшает корму резьба, вырубленная топором по дереву с такой ловкостью, какой не превзойти даже резцом», уводит воображение во времена весьма отдаленные... Что же до меховых бровей, то они заставляют вспомнить одну из этимологии - так называемую «народную» - слова галера, произошедшего якобы от латинской galerus - меховой шапки, помещавшейся то ли в натуральном виде, то ли в живописном на носу корабля. Ничего общего с действительностью сия словесная эквилибристика, конечно, не имеет.

Венецианская галера рубежа XIII и XIV веков. Реконструкция.

Не менее примечательны были в то время и суда, именуемые Робером де Клари галерами. Галера венецианского дожа, например, «вся была алой», а над самим дожем «был раскинут алый парчовый балдахин, впереди были четыре серебряные трубы, в которые трубили, и кимвалы, которые гремели по-праздничному». Когда флот покидал венецианскую гавань, «это было со времени сотворения мира самое великолепное зрелище, ибо там было наверняка 100 пар труб, серебряных и медных, которые все трубили при отплытии, и столько барабанов, и кимвал, и других инструментов, что это было настоящее чудо. Когда они вышли в открытое море, натянули паруса и подняли свои знамена и флажки на башни нефов, то казалось, что все море заполнилось кораблями, которые они направили сюда, и словно пламенело от великой радости, которую они чувствовали». Похоже, что эти галеры были парусными, поскольку здесь нет никакой оговорки.

Думается, однако, что значение слова галера как «морское гребное судно», о чем уже сказано выше, наиболее вероятно. По-видимому, в эпоху Крестовых походов этот термин сосуществовал наряду с галеей: в итальянском сохранились оба эти слова, причем galea обозначает галеру, a galera - лодку. Первоначальное же galee в среднегреческом превратилось в galaia и стало обозначать тот, первый тип судна, патриарха всего этого семейства. Не говорит ли это о том, что жители Апеннинского полуострова различали мбольшую галею и аленькую галею, то есть что эти суда составляли такую же типовую пару, как неф и фрегат, актуарий и актуариола? Вполне ведь могло быть, что галерой, в отличие от прочих лодок - барок, называли шлюпку только галеи, следовавшую за ней на буксире, а позднее и поднимавшуюся на палубу.

Галея. Рисунок из генуэзского документа второй четверти XIII века.

Это тем более правдоподобно, что у тех же итальянцев «большая галера» - переходное звено между галерой и парусником - носила имя галеацца или галеас (тогда как просто «большую лодку», как позднее и баржу, называли barcone), а гребец галеры - галеотто. Барконе, по-видимому,- то же, что бардже: так называли лодку с дюжиной гребных банок.

Галеацца, галеас, галеотто - все они явно связаны с галеей, а галеотами называли гребцов галеры и тогда, когда она стала плавучей тюрьмой: слово galeotto приобрело в те времена второе значение - каторжник, a galera - каторжные работы. У испанцев же galeota (во Франции - galiote) стало обозначать маленькую галеру - в противоположность другой ее современнице - итальянской галеацце, а крестоносцы иногда величали так дромоны...

Так о каких же галерах ведет речь Робер де Клари? Не о лодках же... Скорее всего, здесь под словом «галера» скрывается галеон (почему-то в русском языке все еще иногда по старинке пишущийся через «и» - как до недавнего времени Вергилий). Первые упоминания галеона и галеаса встречаются в генуэзских хрониках 1100-х годов. Их, новорожденных, долго еще путали с галеями, и в одном из отчетов, датируемом 1189 годом, его составитель счел нужным разъяснить, что есть что: «Галея (galea.- А. С.) -это длинное, узкое и низкое судно, на его носу прикреплен брус, именуемый обычно шпорой и способный протыкать насквозь неприятельский корабль. Галеон также имеет только один ряд гребцов, но он более короток и подвижен, более поворотлив и быстроходен и пригоден к метанию огня». Как раз то, что и нужно было крестоносцам в войнах против мусульман!

Крестовые походы отнюдь не ввергли Аравию в то жалкое состояние, в каком ее мечтали видеть христианские монархи. Флот ее и гавани блистали прежним великолепием, а потери в одном месте с лихвой компенсировались приобретениями в другом. В X веке, например, ярко засверкала звезда Могадишо на побережье Сомали - новая торговая фактория южноморских Синдбадов. Ибн Баттута, побывавший там в 1331 году, уже застал большой, оживленный и прекрасно оборудованный порт. Каждый прибывающий корабль встречали еще на рейде небольшие лодки-самбуки, и их владельцы наперебой предлагали странникам здоровую пищу и гостеприимный кров. Принять у кого-либо из них накрытое кисеей блюдо с яствами означало отдаться под его покровительство, заключить жилищный контракт. Такой или сходный обычай существовал и в других портах Африки, Индии, Мальдивских и иных островов. Однако это гостеприимство ничуть не мешало портовым инспекторам и таможенникам скрупулезно исполнять свои обязанности, а капитанам арабских кораблей (руббанам, муаллимам, каррани, нахудам) - «добровольно» уступать для местной казны часть товаров по заметно сниженным ценам: это было все же лучше, нежели конфискация груза, иногда и вместе с судном, за ложную информацию.

По-прежнему престижной оставалась для арабов и служба в военном флоте. Они имели их пять. Два «опекали» Восточное Средиземноморье: Критский, державший в повиновении острова и берега Эгеиды, и Сирийский, осуществлявший ту же задачу у южного побережья Малой Азии и у берегов Леванта (нередко эти два флота объединялись, блокируя всю Малую Азию). Сирийский флот был вторым по значению, особенно в первой четверти X века, когда им командовал византийский пират Лев Триполитаник, из каких-то соображений променявший крест на полумесяц и одержавший ряд блистательных побед над бывшими своими соотечественниками. В западной части Средиземного моря действовали Африканско-сицилийский флот, державший в постоянном страхе Италию, и Испанский, чье название отражает его цели (эти два флота тоже, случалось, совершали совместные операции). Центральным, главенствующим флотом был Египетский, его корабли дислоцировались в портах Египта и южного Леванта, а штаб-квартира была в Каире.

Ни в одном флоте мира - ни до того, ни после, вплоть до XVI или XVII века - не было такой четкой организации и железной (но отнюдь не палочной!) дисциплины, к тому же добровольной. Весь он был разделен на десять эскадр, возглавляемых «эмирами моря» - адмиралами. Из их числа назначался главный адмирал флота - мукаддам. В мирное время все они, как, впрочем, и остальные моряки, жили в своих поместьях в окружении жен и друзей, а в случае даже кратковременной отлучки обязаны были известить об этом начальство (каждый - свое, по ранжиру) и указать новый адрес или маршрут поездки.

Численный состав эскадр, а следовательно, и всего флота в разное время был различным. Неизменным оставалось количество командующих (десять) и эскадренных старшин (двадцать), ведавших выдачей жалованья. За каждым старшиной было закреплено определенное количество офицеров и матросов, и они, руководствуясь списком, выплачивали нужные суммы. Эти списки экипажей - первые достоверно нам известные судовые роли.

Из корабельных должностных лиц известны кроме палубных матросов и рулевых лоцман, писец, «мастер причала», боцман, вычерпыватель воды, плотник. Из числа матросов назначались постоянные впередсмотрящие, или дозорные, они же и сигнальщики. Иногда на судне был врач, если только лекарским искусством не владел кто-либо из команды. Разумеется, на весельных судах были две-три смены гребцов - свободных или рабов. Имелись также хранители провизии и корабельного имущества.

В случае подготовки к походу старшины отправляли посыльных по имеющимся у них адресам (потому-то и надо было извещать о каждой отлучке с постоянного места жительства) и созывали всех в Каир. Здесь халиф производил смотр и вручал именем Аллаха «походные» - по пяти динаров каждому сверх обычного жалованья, ибо перед лицом Аллаха и смерти все равны. Затем устраивался морской парад, и прямо с него корабли уходили в экспедицию, по возвращении из коей на повторном смотру подсчитывались потери и добыча, раздавались милости и высказывались упреки.

Однако вопреки всем усилиям халифов смотры начиная с середины X века становились все печальнее. В 961 году арабы потеряли Крит, а спустя четыре года - Кипр, после чего они уже практически перестали грезить о лаврах в морской войне с ромеями. В 1071 году норманны вытеснили их с Сицилии, в 1098 году они упустили из рук Мальту, и эти потери обернулись крупным выигрышем для Италии, много лет опасавшейся разделить судьбу Испании. Впрочем, скоро и Испания смогла вздохнуть свободней и начать вынашивать идею Реконкисты - после того, как арабы потеряли в 1146 году Триполи, а двумя годами позже Махдию, свою пиратскую столицу...

Типы судов у арабов оставались традиционными (во всяком случае, по названиям), и все их можно было увидеть одновременно, словно в музее, в любом районе моря, причем не обязательно Средиземного. Пришла эпоха оживленного обмена идеями, христиане заимствовали все, что казалось им дельным, у арабов, арабы - у христиан.

Но сегодня далеко не всегда можно угадать, что скрывается за тем или иным термином. Например - заимствованная у крестоносцев батта, вооруженная метательной техникой. В этом слове слышится то ли итальянское battaglia - баталия, бой (тогда это «военное судно»), то ли batto - маленькая шхуна или парусная лодка-долбленка, хорошо, кстати, известная и в северных морях.

Совершенно неясно, как выглядел кабк - плавающая крепость с тысячью воинов на ее палубах и со ста тридцатью шестью огнестрельными орудиями.

Все реже использовалась в военном деле гханья - теперь это довольно популярный тип фрахтового парусника.

Обзаводятся бушпритом багала и некоторые другие типы - в этом сыграла роль бателла, оказавшая также влияние на развитие и оформление ахтерштевня и кормового набора. (Впрочем, не исключено, что под бателлой понимали теперь маленькую батту.)

Появляется в составе итальянских флотов военно-транспортный селандр - последний левиафан античности.

Быстроходность многих из этих судов была за пределами реального для того времени: если верить китайскому свидетельству 1178 года, арабские суда (неизвестно только, какие) могли покрывать при попутном ветре расстояние в пятьсот семьдесят шесть километров за сутки, то есть шли со скоростью около тринадцати узлов!

Судя по «Книге Марко Поло», арабы строили свои суда методом тысячелетней давности, освященным Аллахом и опытом,- сшивая деревянные части кокосовыми волокнами, без применения металлических гвоздей и скреп (хотя кое-где их изредка пускали в ход), и пропитывая корпус жировыми смолами разных составов, а паруса сшивая из пальмовых листьев. По словам Марко Поло, экипаж арабского корабля составлял двести человек (хотя он мог, разумеется, значительно варьироваться в зависимости от многих обстоятельств), а каждым его веслом управляли четверо. Большие корабли в случае надобности буксировались лодками с четырьмя десятками вооруженных людей. Эти лодки принадлежали самому кораблю и путешествовали вместе с ним, привязанные за кормой (обычно по две) или к борту.

«Наработка на отказ» арабского судна была годичной, после чего его придирчиво осматривали, кренговали и ремонтировали: каждый шов между досками обшивки закрывали новой доской, так что вся обшивка становилась двойной, тройной - и так до шести раз, а доски ее слоев располагались в шахматном порядке по отношению к каждому прежнему слою. Таким образом, предельный срок службы судна составлял шесть лет или чуть больше.

Корабли, пришедшие в негодность, на всех флотах использовали теперь как брандеры. Их упоминают многие хронисты, в том числе такие знаменитые, как Жоффруа де Вилардуэн или Никита Хониат. В первый день 1204 года брандеры были применены византийцами против крестоносцев. Это зрелище довольно подробно описал Робер де Клари: «Ночью они взяли в городе корабли; они нагрузили их очень сухими деревяшками, положив куски смолы между деревяшками, а потом подожгли. Когда наступила полночь и корабли были целиком охвачены пламенем, поднялся очень резкий ветер, и греки пустили все эти пылающие корабли, чтобы поджечь флот французов, и ветер быстро погнал их в сторону нашего флота. Когда венецианцы заметили это, они быстро вскочили, забрались на баржи и галеры и потрудились так, что их флот милостью Божьей ни на один миг не соприкоснулся с опасностью. А после этого не прошло и 15 дней, как греки сделали то же самое; и когда венецианцы опять вовремя увидели их, они еще раз двинулись им наперерез и доблестно защитили свой флот от этого пламени, так что он нисколько милостью Божьей не пострадал, кроме одного купеческого корабля, который прибыл туда: он сгорел». Такие вот огненные феерии разыгрывались теперь на морях, и в них могли участвовать суда всех калибров и всех назначений - от дромона до плота.

Брандеры, по-видимому, использовались и пиратами (хотя надежных данных нет), причем не только в морских сражениях, но и в местах засад - если, например, величина жертвы оказывалась не по зубам этим морским стервятникам, а аппетит был непомерным.

Еще до наступления эпохи Крестовых походов существовали многочисленные по понятиям того времени и подробные описания морских и сухопутных дорог средиземноморских государств. То были прямые наследники античных периплов, а в Новое время они развились в целую систему «бедекеров» - путеводителей для путешествующих самостоятельно - ив хорошо знакомые нам лоции. На всем протяжении деятельности крестоносцев, начиная по крайней мере со времени Ричарда Львиное Сердце, в таких путеводителях указывались не только сами пути и их варианты, не только поведение тех или иных ветров и течений, но также исторические и бытовые сведения, относящиеся к описываемым участкам суши и моря, и продолжительность плавания при сохранении определенной скорости, и места наиболее вероятных пиратских засад, среди которых наиболее часто фигурировали проливы, скалы и узкие бухты. Чтобы миновать их благополучно, морякам рекомендовалось держаться подальше от берега.

Но ведь для этого надо уметь надежно ориентироваться в открытом море? Верно. Это умели делать еще античные греки. Разные народы пришли к одному и тому же решению, не удивительно ли? Нет, неудивительно и даже закономерно, потому что путь к этому открытию был один. В Исландии бытует предание об Одди Хельгасоне - «Звездном Одди», современнике Олава Святого, батраке крестьянина Торда, жившем около 1000 года на северном побережье острова. Этому Одди часто доводилось рыбачить, а что лучше располагает к наблюдениям и размышлениям, чем полная уединенность на маленькой карре! Судя по рассказам, Звездный Одди был человеком незаурядным, он умел не только наблюдать и запоминать, но и делать верные выводы. Вычислить широту по длине полуденной тени было для него сущим пустяком. Да и вообще его астрономические познания не оставляли желать ничего лучшего, а составленными им таблицами движения солнца, луны и звезд, отличающимися поразительной точностью, пользовались все, кому удавалось их заполучить, предпочитая познания простого батрака познаниям ученой братии того времени.

У отшельников и монахов той же Ирландии, да и не только ее, досуга было ничуть не меньше, и можем ли мы поручиться, что Одди был явлением исключительным? Просто до нас дошли кое-какие обрывки сведений о нем, и в этом ему повезло чуть больше, чем другим подобным уникумам. Кто знает, не было ли таких Одди и на борту тех, кто находил позднее острова и континенты в океанской пустыне и благополучно возвращался, чтобы рассказать о них? И уж конечно - не только у ирландцев, не только у людей Севера.

Корабль флотилии Вильгельма Завоевателя, отплытие. Ковер из Байё.

Судить об уникальности Одди - это все равно, что всерьез подсчитывать число гребцов по стилизованным и обобщенным изображениям вроде древнекритских или по ковру из Байё: где-то нечаянно получится и верный результат или близкий к верному - подобно тому как стоящие часы хоть дважды в сутки, но все же показывают правильное время.

Большинство открытий греки сделали на пентеконтерах, ирландцы - на каррах. Арабы, скорее всего, использовали для этих целей, кроме дау, пятидесятивесельный шат - вероятно, помесь византийского дромона и, исходя из названия, арабской шайти. Это был бесспорный потомок пентеконтеры, известный с XI века и применявшийся на всем протяжении эпохи Крестовых походов. Но скорость должна была примерно вдвое превышать скорость пентеконтеры, потому что каждым его веслом управляли двое. Это суденышко совмещало в себе достоинства античной монеры, где количество весел равнялось количеству гребцов, и античной же полиеры, где веслом могли ворочать несколько человек, а в конечном счете явилось предтечей позднесредневековой галеры. Вполне возможно, что шат - это чисто гребная разновидность итальянской быстроходной саетты - «стрелы», окончательно оформившаяся, однако, на Балтике, где получила имя скют, скута - «лодка» (по-видимому, от голландского schuit - течь).

А сошел он с исторической арены именно тогда, когда в морях Севера формировались флоты нового типа, вобравшие в себя все лучшее, что могли предложить ведущие морские державы того времени, и сотворившие из этого «с мира по нитке» нечто совершенно новое, неслыханное...