Рыцарь пяти королей. История Уильяма Маршала, прославленного героя Средневековья

Глава 3 Жизнь воина

В 1166 году Уильям Маршал был профессиональным воином, недавно ставшим рыцарем, и пребывал в постоянном поиске работы. Он впервые ощутил вкус сражения в Нефшателе и теперь испытывал неодолимую жажду действия. Однако в первом бою он лишился боевого коня, а после этого к тому же утратил и покровительство лорда Танкарвиля, таким образом оказавшись перед перспективой нищеты и забвения. Маршал был не единственным рыцарем XII века, пребывавшим в таком положении – без денег и щедрого работодателя. Это было время, когда рыцарство, сформировавшееся как отдельный класс, привлекало в свои ряды тысячи молодых людей, честолюбивых и готовых действовать. Возник закономерный вопрос: чем все эти воины должны заниматься? Где найти применение своему военному опыту и социальным амбициям?

В культуре, которая почитала военные качества мужчины, рыцари, подобные Уильяму, не были востребованными даже после того, как получили возможность проявить свою доблесть. Но им надо было что-то есть и где-то жить. Некоторые рыцари нашли места в mesnie аристократов, но, если только всей Европе не суждено было запылать в огне, нужда в таких воинах была ограниченной. Установление мира в Северной Франции в 1166 году показало, как передышка в войнах может сделать рыцарский класс избыточным, когда предложение многократно превысило спрос. При таких обстоятельствах могли начаться беспорядки, и аристократы стали искать повод выставить своих воинов в поле – для набегов или участия в приграничных конфликтах. Появились «фрилансеры»[8].

Рыцарские турниры возникли как ответ на эту дилемму. Это были организованные состязания, в которых средневековые воины могли сражаться в контролируемых условиях, приобретая и известность, и финансовую награду. Первые турниры имели место еще в XI веке, но после 1100 года они стали более масштабными и частыми, особенно на северо-востоке Франции, в таких районах как Фландрия, Эно и Пикардия. Этот район, расположенный между огромной Германской империей и маленьким Французским королевством (сосредоточенным вокруг Парижа), в XI веке стал неуправляемым: там постоянно случались разрушительные междоусобицы между соседями. В середине 1160-х годов, когда Уильям Маршал стал рыцарем, турниры уже проводились по всей территории Западной Европы, включая часть Анжуйских владений. Эти состязания захватили воображение аристократии и рыцарей, стали повальным увлечением.

После военной кампании в Нефшателе по всей Нормандии распространилось известие, что к северу от Ле-Мана состоится рыцарский турнир. В «Истории Уильяма Маршала» сказано, что любой человек, желающий получить известность, должен участвовать в турнирах, если у него есть необходимые средства. Неудивительно, что Уильяма Маршала привлекала возможность продемонстрировать свои военные навыки, но вопрос боевого коня оставался нерешенным. Лорд Танкарвиль объявил о своем намерении посетить это мероприятие во главе отряда из сорока рыцарей. И хотя Маршалу позволили присоединиться, он был явным изгоем, поскольку имел только иноходца. В конце концов, накануне начала турнира, лорд сменил гнев на милость. Очевидно, он не смог вынести мысли, что его молодой родственник будет сражаться на жалкой кляче вместо боевого коня.

Уильям получил боевого коня – самого последнего. Животное выглядело хорошо – было сильным, красивым, хорошо сложенным, но оказалось, что большинство домочадцев Танкарвиля считали его непригодным для верховой езды. Конь был «таким диким, что его невозможно было объездить». Уильям сделал все от него зависящее, чтобы усмирить коня, но определенно смотрел в будущее без оптимизма.

Участие в турнире даже в лучшие времена было рискованным предприятием. Успех мог помочь Уильяму выделиться и дать остро необходимые средства. И все-таки на карту было поставлено многое. Неудача грозила ухудшить и без того безнадежное его положение. Были широко известны случаи разорения рыцарей и их семей из-за систематических поражений на турнирах. К тому же Уильяма могли ранить или убить. Хотя считалось, что сражения на турнирах велись под контролем, нет никаких указаний на то, что рыцари использовали специальное затупленное оружие. Им приходилось полагаться на свое умение и крепость доспехов. При таких условиях раны и сломанные кости были обычным делом, да и гибель в поединке нельзя было исключить, особенно если ты выбит из седла и окружен другими всадниками. Сохранились записи о том, что в один особенно неудачный год пятнадцать рыцарей погибли на турнирах в Германии. Проанализировав все риски и опасности, Уильям решил, что будущее в его руках, и начал свой первый турнир.

Было бы заманчиво применить современные представления о средневековом мире к турниру XII века – красивый поединок, восторг прекрасных дам от доблести Уильяма. Но подобные рыцарские поединки были делом будущего, до них еще оставалось больше века. Турниры же, в которых участвовал Уильям, были совершенно иными. Да, это были пышные, цветистые зрелища, но беспорядочные, даже хаотичные, и больше похожие на военные игры, в которых участвуют конные рыцари, перемещающиеся по большой территории. Термин «турнир» произошел от французского слова torner (вращаться) и наводит на мысль о кружащейся толпе рыцарей. Современники также называли это мероприятие ludus (игра).

Турниры были главной чертой рыцарской культуры и образа жизни в середине Средневековья. Короли нередко относились к этим мероприятиям с подозрением: позволить крупным баронам собраться вместе с сотнями воинов – все равно что лично спровоцировать их на подрывные действия и даже на открытый бунт. Для церкви турниры были опасными и расточительными излишествами, поэтому церковники делали все возможное, чтобы их искоренить. Целый ряд папских указов объявлял вне закона эти «отвратительные празднества и представления», потакающие гордыне и тщеславию. Церковь не уставала грозить, что тому, кто погибнет в подобных игрищах, будет отказано в христианском погребении. К XIII веку клирики стали заявлять, что убитые на турнирах рыцари или вернутся в виде терзаемых призраков, или попадут в ад, обреченные вечно носить горячие доспехи. Но их никто не слушал. Во Франции, Германии, на территории современных Нидерландов и на севере Испании рыцарские турниры распространились чрезвычайно широко.

Популярность военных состязаний достигла своего пика, когда Уильям Маршал вступил во взрослую жизнь. По сути, в его мире это было нечто вроде профессионального спорта, только с более высокими ставками и подчеркнутым акцентом на «игру», как тренировку для реальной средневековой войны. В свое время они станут фундаментальной чертой карьеры Маршала. Его первый турнир, устроенный между Сен-Жамом и Валеном, был совершенно типичным для своего времени. Действо разыгрывалось не на арене, а на открытой территории шириной около 30 миль, и в нем участвовали сотни рыцарей со всего анжуйского мира, а также большой отряд, который возглавил Вильгельм, король Шотландии, и уважаемый воин Филипп де Валонь, которого «История» называет самым красивым рыцарем из всех.

Подобно всей рыцарской культуре и ее традициям, практические механизмы рыцарского турнира – ритуалы, правила и нормативы – формировались при жизни Уильяма Маршала. Мероприятия проводились на протяжении большей части года, за исключением разве что периода от начала Великого поста до Пасхи, причем довольно часто – иногда каждые две недели. Уведомления о предстоящем турнире, как правило, рассылали заранее, чтобы дать время на подготовку и проезд. Со временем появилось расписание поединков – своеобразная турнирная таблица. В Северной Франции турниры, как правило, проходили между двумя обозначенными городами, как, например, Сен-Жам и Вален, расположенными вдали от крупных главных городов – Парижа и Руана. По большей части турниры напоминали военную игру между двумя сторонами, при этом англичане, норманны, анжуйцы и обитатели Пуату входили в одну команду, а французы из Фландрии, Бургундии, Блуа и Шампани – в другую. Команды нередко собирались в определенной деревне по крайней мере за день до начала турнира.

Сам факт, что сотни, а иногда и тысячи рыцарей со своими слугами путешествовали с одного турнира на другой и всем нужно было жилье и питание, дестабилизировал обстановку. В «Истории Уильяма Маршала» описано, как турнир, устроенный спустя несколько лет в Шампани, привлек столько участников, прибывших из разных концов, что по региону словно прошел ураган. Со временем в крупных центрах проведения турниров появились большие ярмарки, где трудились оружейники, кузнецы, ремесленники, купцы и артисты. В свое время эти мероприятия приобрели некоторое сходство с современными музыкальными фестивалями – толпы народа, палаточные городки, грандиозное зрелище и даже свои звезды.

Большинство турниров происходило в течение одного дня, хотя накануне могли проводиться некоторые предварительные состязания – учебные бои на мечах или между двумя всадниками, каждый из которых старался выбить противника из седла с использованием копья. Они часто давали возможность молодым воинам вроде Уильяма приобрести первый опыт, хотя он не сделал этого в Сен-Жаме, возможно, потому, что был слишком занят, пытаясь справиться со своим необузданным конем. Они также давали рыцарям шанс оценить противников, и опытные воины нередко наблюдали за такими состязаниями, выискивая слабые места отдельных участников. Для многих канун турнира был временем общения: люди ходили в гости, делились новостями, возобновляли знакомства и укрепляли союзы.

День турнира начинался в спешке последних приготовлений: трудоемкого процесса надевания хаубергов, койфов и легинсов, который обычно выполнялся с помощью сквайра (щитоносца), подгонки ремней на щите, конской упряжи, проверки копья и меча, а также булавы и шлема, хотя этот весьма неудобный предмет защитной экипировки надевали только перед самым началом турнира. В промежутках рыцари находили время для завтрака. Рыцарская литература начала XIII века напоминала участникам турнира, несмотря на волнение, не забыть поесть. После 1200 года также воины обычно начинали день с религиозных обрядов: молитвы и причастия – следовало позаботиться о душе на случай, если произойдет худшее. Хотя известный германский рыцарь XIII века Ульрих фон Лихтенштейн признавался, что молился скорее не о спасении души, а об удаче.

После этого рыцари начинали собираться в команды – для этого предусматривались две огороженные площадки. Биограф Уильяма описывает, как менялась атмосфера, когда отряды плотным строем подъезжали, чтобы присоединиться к английской и норманнской команде. Время шуток, хвастливых заявлений и пустых угроз истекало.

Визуальная демонстрация была важнейшей частью турнира. Для Уильяма и его коллег было важно, чтобы их увидели в самом лучшем виде – в сверкающих доспехах и с превосходным оружием в руках. В «Истории» сказано, что рыцари Танкарвиля не спали полночи, полируя свои доспехи.

Поле турнира являло собой красочное зрелище. У команд были огромные знамена, поднятые высоко над головами, с яркими цветными изображениями. На общем знамени норманнов и англичан было два золотых льва на красном фоне. Подразделения каждой команды – такие, например, как отряд Танкарвиля, – тоже сражались под своими знаменами. В 1166 году к тому же рыцари имели обыкновение носить такие же идентификационные цвета и изображения на щитах или сюрко, надетых поверх доспехов. Цвета Танкарвиля – их носил и Уильям – белый с красным обрамлением.

Использование знамен и ярких идентификационных знаков являлось практической военной необходимостью. Эти бросающиеся в глаза визуальные маркеры позволяли воинам быстро ориентироваться в неразберихе средневекового сражения, видеть своего господина и следовать за ним, различать товарищей по команде и противников. Уильям очень скоро обнаружил, что и на поле турнира, и в настоящем сражении, большое преимущество дает схватка небольшими группами: не плотными сомкнутыми рядами, как римский легион, а более свободными, но тем не менее сплоченными группами воинов, перемещающихся вместе и защищающих друг друга. В XII веке такой тип координации требовал безошибочных визуальных сигналов. Представляется, что таковы были зачатки геральдики, развившиеся в конце XII и начале XIII века. В конце долгой жизни Уильяма европейская знать уже активно использовала специфические идентификационные цвета и изображения. Вскоре их количество стало таким, что пришлось использовать специально подготовленных людей, которые запоминали их, и перед турниром проверяли и объявляли каждую группу. Эти люди были первыми герольдами.

Большую роль играли и звуки. Средневековые командиры, как правило, использовали барабаны, роги и трубы для подачи звуковых сигналов, имея целью добиться какой-то степени контроля над своим отрядом и одновременно воодушевляя людей. Немного позже на предварительных стадиях турнира использовалась возбуждающая музыка, которая вдохновляла рыцарей, готовящихся к сражению. В Сен-Жаме, судя по всему, музыки не было. Уильям и его товарищи использовали специфические боевые кличи, позволявшие соединиться отряду, привлечь внимание или направить друг друга. В Нефшателе Уильям Маршал кричал «Танкарвиль!». Возможно, такой же клич использовался и в Сен-Жаме. Большинство боевых кличей были одинаково простыми – названиями мест, именами королей или святых. Хотя они могли быть и несколько более сложными. Традиционный норманнский боевой клич – Dex aïe («Бог нам поможет»), а рыцари из французского города Шатильон, что недалеко от Парижа, кричали Alom lour Châtillon («Достань их, Шатильон»).

Как только Уильям Маршал и остальные рыцари собрались на своих площадках у Сен-Жама, обе стороны выехали, чтобы подготовиться к главному событию дня – большому сражению. Рыцари противоборствующих сторон, как правило, занимали места на открытой местности друг напротив друга, обычно выстроившись в длинные шеренги. Все, надев шлемы, ждали. По команде или звуку рога начиналось сближение. Это было впечатляющее действо из размытых цветов и оглушительного шума, который достигал максимума, когда противники сближались и закипал бой. Это самый опасный момент турнира. Уильям за годы понял, что ни в коем случае нельзя паниковать, терять контроль над конем и позволить себе оказаться в самой гуще толпы. Это означает верную смерть. Успех и даже просто выживание требовали стальных нервов, физической силы и высокого мастерства в верховой езде.

Во время большинства турниров, после первой стадии, когда все шли на всех, общее сражение разбивалось на ряд более мелких, происходивших на большой территории. В ходе этой длительной военной игры воины могли использовать ландшафт, чтобы получить для себя преимущество, – устраивать засады и даже прятаться. Сражение длилось много часов, зачастую затягиваясь до темноты. Как и все участники, Уильям старался захватить противника, используя военный опыт, грубую силу и хитрость, и при этом не попасть в плен и защитить своего господина. Все участники турнира знали: успех принесет награду, причем не только славу и репутацию, но и материальную выгоду, поскольку плененные рыцари должны были платить выкуп за свое освобождение, а также могли отдать своего коня, оружие и вооружение. Учитывая, что это был первый турнир Уильяма, он хорошо справился, захватив двух очень ценных пленников. Одним был безымянный рыцарь, которого он выбил из седла обломком копья, а другим – Филипп де Валонь, которого Маршал пленил в самом начале сражения, схватив уздечку коня Филиппа. Этот трюк – все равно что схватить руль мчащейся машины – очень трудно выполнить, но он дал Уильяму контроль над конем противника и позволил «вытащить Филиппа с поля сражения». Тот в конце концов признал поражение и обещал заплатить выкуп.

Турнир изменил положение Уильяма, положив начало его финансовому благополучию. В «Истории» сказано, что утром того дня Маршал был бедным человеком – что касается имущества и коней, – а уже вечером стал обладателем четырех боевых коней, вьючных лошадей, иноходцев и рабочих лошадей, а также конской сбруи. После Сен-Жама отношение к нему домочадцев Танкарвиля изменилось. Рыцари, впечатленные богатой добычей, воздали Маршалу почести и отнеслись к нему с большой благосклонностью. Биограф Уильяма откровенно признал, что материальные ценности символизируют статус. Имущество сделало Маршала человеком со средствами. В «Истории» сказано: «Ты то, что у тебя есть, и не более того».

Турниры играли важную роль в оформлении и определении рыцарского класса в целом в Западной Европе, стали главной чертой в карьере Маршала. Будучи полномасштабными военными играми, а не приукрашенными индивидуальными поединками, они являлись отличной военной тренировкой. Как писал один современный хронист, воспевая хвалу турнирам, «науку боя, если не изучить заранее, нельзя познать, когда возникает необходимость сражаться». Успех Уильяма в Сен-Жаме также доказал, что турниры дают возможность для совершенствования. Но помимо практических черт, были еще и более глубокие концептуальные соображения. Турниры давали средневековым рыцарям и их лордам возможность продемонстрировать свои качества: показать отвагу и военный потенциал, благородство – посредством уважения правил турнира, щедрость – организуя мероприятия или оснащая свою свиту. Они также позволяли подтвердить или повысить статус, выступив в составе или во главе прекрасно оснащенного отряда. В конце XII века именно на турнире рыцарь мог показать себя прототипом preudhomme – лучшего человека.

Все это увеличивало важность визуального показа. Турниры были мероприятиями, требовавшими зрителей. Для того чтобы храбрость и мастерское владение оружием сделали рыцаря известным, тому должны были быть свидетели. Разумеется, на турнирах было место нарциссизму и тщеславию. Многие участники считали главным не само действо, а то, что его увидели. Некоторые современники, понимавшие это, не могли не высказать своего отрицательного отношения. Известный богослов и проповедник начала XIII века Жак де Витри обличал рыцарские турниры как гнездовье смертных грехов, таких как гордыня и тщеславие. Однако в «Истории Уильяма Маршала» подчеркивается зрелищность турниров и демонстрация мастерства. Для людей вроде Уильяма Маршала необходимость в аудитории была повседневным фактом рыцарской жизни.

Но турниры устраивались не как спектакли, предназначенные исключительно для зрителей. Кое-кто, разумеется, приезжал, чтобы понаблюдать, но их было немного, и они следили за ходом сражения, находясь на самом краю поля. Очень редко для зрителей специально устраивались места. Только однажды – и это было далеко не в начале карьеры Маршала – в «Истории» упоминаются приехавшие на турнир благородные дамы. Для Уильяма тогда турниры не были гладиаторскими боями, организованными на потеху толпе. Не были они и формальными сражениями, которые в эпоху позднего Средневековья велись на арене для развлечения. По чисто практическим причинам ранние турниры не были источником острых ощущений для зрителей. Предварительные состязания и первая большая атака – на это определенно стоило посмотреть, но все остальное было уже не так интересно. Когда общая схватка распадалась на множество небольших, которые перемещались на удаленное открытое пространство, следить за ними было уже невозможно. Поэтому во времена Маршала зрители по большей части не стояли на краю поля, как в театре. Они были непосредственными участниками. Иными словами, непосредственными свидетелями проявления блестящих военных качеств являлись другие рыцари. Именно они оценивали достижения рыцаря и способствовали распространению его славы.

В повествовании «Истории» о турнире в Сен-Жаме содержится одно дополнительное, вроде бы второстепенное наблюдение. В этой мелкой случайной детали виден обязательный механизм средневекового турнира и привлекательный аспект духовных и моральных качеств рыцаря. В «Истории» сказано, что, когда Уильям схватил уздечку коня Филиппа де Валоня и выволок рыцаря с поля сражения, Филипп с готовностью дал обещание Маршалу, и, поверив ему, Уильям его отпустил. Филипп обещал, что в конце дня, когда будут подводиться итоги, он уплатит любой выкуп или штраф, и одного только его слова было достаточно. Оба рыцаря обладали врожденным пониманием того, что обязаны уважать правила игры, и по существующим социальным и культурным нормам иное считалось бы постыдным. Такое прегрешение навлекло бы позор и утрату статуса не только на рыцаря, но и на его семью и друзей.

В эпоху Уильяма chevalier – рыцари, которые понимали и принимали такие традиции, – следовали принципам chevalerie – рыцарства. В буквальном смысле, они знали, как должен действовать всадник. Заповеди могли немного видоизменяться в пользу того или иного индивида, но нарушить их открыто – значило вызвать скандал и бесчестье. Идея, что рыцарь должен придерживаться более строгого кодекса поведения, постепенно проникала в западное общество с самого начала XI века. Зачаточные идеи рыцарства стимулировались и оформлялись широким рядом взаимосвязанных сил, начиная от христианской теологии, появления крестоносцев и военных орденов и до повального увлечения западноевропейцами мифологическими рыцарскими историями. Но именно на турнирах подобные идеи оказывались в самом центре внимания, и начиная с середины XII века военные игры были и катализатором, и котлом, в котором «изготавливались» идеалы рыцарства. Не случайно именно в этот период авторы популярных рыцарских историй начали писать о героях эпохи короля Артура, таких как Ланселот, сражавшихся на турнирах.

Для Уильяма и его современников рыцарство являлось довольно свободно обозначенным набором правил и требований, в основном касающихся регулирования отношений между рыцарями, и взаимных обязательств между рыцарями и их лордом. Благородные рыцари не выказывали интереса к более широким социальным обязательствам. Они определенно не были эгалитарными приверженцами справедливости или защитниками бедных. Пройдет еще много десятилетий, прежде чем все эти правила сделаются более четко определенными и сформулированными, и почти два века, прежде чем традиции рыцарства станут утонченными и войдут в такие труды, как Le livre de chevalerie («Книга рыцарства»), написанная знаменитым рыцарем XIV века Жоффруа де Шарни. К этому времени не слишком умные воины совершали в высшей степени безрассудные поступки, чтобы только соответствовать высоким рыцарским идеалам. В 1330-х годах, к примеру, некоторые английские рыцари отправились на войну с Францией, имея повязки на глазах, поклявшись дамам при дворе, что не снимут их до победы. Ясно, что до победы они не дожили.

Следующий год или даже дольше Уильям провел в путешествиях с одного турнира на другой, в основном действуя как «свободный художник», хотя продолжал носить цвета Танкарвиля. Удача не всегда ему сопутствовала. На турнире между Сен-Брайсом и Буэром, к юго-западу от Ле-Мана, Маршал был атакован пятью рыцарями, пожелавшими принудить его сдаться. «Они грубо избили его, – сказано в «Истории», – и силой повернули шлем у него на голове задом наперед». И хотя Уильяму, в конце концов, удалось освободиться, перевернутый шлем закрывал ему лицо, ослепив его и затрудняя дыхание. Поврежденный шлем оказалось так трудно снять, что Маршал поранил руку, срывая его, и едва не задохнулся. Позже он был захвачен фламандским рыцарем Матье де Валинкуром и лишился одного из своих боевых коней. Уильям уплатил выкуп, но попытался уговорить Валинкура проявить снисходительность и освободить коня – на основании того, что он, Маршал, еще совсем молодой и неопытный рыцарь. Но Валинкур наотрез отказался. Уильям помнил это пренебрежение до конца своих дней. Несмотря на отдельные неудачи, дела Уильяма в целом шли хорошо. Его биограф утверждает, что жил он очень хорошо и ему многие завидовали, и добавляет, что слава о нем начала распространяться по всей Франции.

Современные историки обычно называют этот период – середину и конец 1160-х годов – началом неизменной любви Уильяма к рыцарским турнирам. Они считают, что к 1170 году он уже был одним из самых искусных и усердных из чемпионов турниров своего времени. На самом деле есть основания считать, что в это время занятость Уильяма Маршала на турнирах была пока еще периодической. Самым явным доказательством этого является его решение в 1167 или 1168 году вернуться в Англию – впервые за восемь лет. Уильям уже не был нищим просителем, нуждавшимся в благосклонности старшего брата Джона. Он ехал домой, став человеком с прочной репутацией, имеющим независимые средства к существованию. Но, сделав это, он намеренно отказался от участия в турнирах, которые были запрещены в Англии королем Генрихом II, поскольку, по его мнению, являлись разрушительными для мира в королевстве. Теперь Маршал желал подняться на новую ступень в своей карьере – получить опыт реальных военных действий. Довольно скоро он, на свою беду, узнал, что война далеко не всегда ведется в соответствии с рыцарским этикетом турниров.

Дождавшись благоприятного ветра, Уильям без приключений переправился через Канал и направился верхом в западные графства. Согласно «Истории», он вернулся в Англию, «потому что родился в этой стране и потому что желал навестить своих достойных родственников». Правда, нет никаких свидетельств того, что Уильям пытался увидеться с оставшимися в живых членами своей семьи или отдать дань уважения своему покойному отцу, который был похоронен в монастыре Браденсток в Уилтшире[9]. Маршал имел в виду совсем другую семейную встречу, не имевшую ничего общего с сентиментальностью или эмоциями, – он искал покровителя. Поэтому Уильям направился прямо в Солсбери, резиденцию его могущественного дяди графа Патрика – человека, который после окончания гражданской войны процветал, пользовался благосклонностью нового короля и держал на службе от пятидесяти до шестидесяти рыцарей.

Жизнь нищего рыцаря, не имевшего даже хозяина, которую он вел в 1166 году, оставила на характере юноши отпечаток. Он не желал рисковать и оказаться когда-нибудь в таком положении снова. Его неплохая военная репутация могла дать ему место во многих домах Нормандии и Англии. Однако надежное и постоянное место обеспечивали только родственные связи. Граф Патрик не был его потенциальным противником, как родной брат Джон. Он был состоявшимся аристократом, человеком с блестящими перспективами, который мог стать наставником Уильяма, помочь ему с продвижением по карьерной лестнице. Когда Патрик предложил ему место в своей mesnie, будущее юноши казалось обеспеченным. Вскоре мудрость решения Уильяма искать службу у родственника подтвердилась. В начале 1168 года граф Патрик был призван для ведения кампании в Юго-Западной Франции, причем рядом с королем Генрихом II. Маршал уже однажды встречался с монархом – с королем Стефаном, когда ребенком был у него в заложниках. Теперь он оказался вблизи центра новой Анжуйской династии.

В первом же десятилетии после своей коронации в 1154 году Генрих II показал себя проницательным, динамичным и честолюбивым правителем. Королевская власть в Англии довольно быстро укрепилась. Генрих и его чиновники реформировали законодательство, правосудие и управление. Был установлен контроль над чеканкой монет, а уверенная реализация прав короны и четкое налогообложение пополнили королевскую казну. Всего этого Генрих достиг, продолжая удерживать Нормандию и Анжу и расширяя анжуйское влияние в Бретань, что на северо-западе Франции. На протяжении всего этого периода Генрих II мог положиться на твердую руку своей матери – императрицы Матильды, которая до самой смерти в 1167 году вела уединенную жизнь в замке недалеко от Руана. Также власть Генриха II, размер его королевства и политика определялись его браком с еще одной замечательной женщиной, Элеонорой (Алиенор) Аквитанской.

По словам одного из современников, Элеонора была женщина, не имевшая себе равных – волевая, умная, жизнелюбивая. К сожалению, ни один из хронистов ничего не писал о ее внешности, хотя ее супруга Генриха описали весьма подробно. По праву рождения она была наследницей великого герцогства Аквитанского, земли которого раскинулись по всей Западной и Юго-Западной Франции, не говоря уже о городах Пуатье и Бордо. Возвышение Элеоноры началось задолго до встречи с Генрихом. В 1137 году в возрасте пятнадцати лет ее выдали замуж за французского короля Людовика VII, главу королевской династии Капетингов. Это был выгодный союз, обещавший объединить маленькое Французское королевство, сосредоточенное вокруг Парижа, с обширными землями Аквитании. Но Элеонора не испытывала пылких чувств к своему непривлекательному супругу, которого она впоследствии назвала монахом за регулярное уклонение от исполнения супружеского долга.

В конце 1140-х годов Элеонора с супругом совершила путешествие на Святую землю. Это было во время катастрофического Второго крестового похода. Но в Сирии королеву обвинили в кровосмесительной связи с ее дядей, правителем Антиохии Раймундом (Раймондом) де Пуатье. Элеонора не испугалась и уверенно отвергла обвинения, однако скандальная история распространилась по Европе. Однако самой серьезной проблемой являлось то, что королевский брак не обеспечил продолжение династии Капетингов. У пары родились две здоровые девочки, но наследника мужского пола так и не появилось. В 1152 году брачный союз был аннулирован на основании кровного родства, вроде бы по взаимному согласию. Уже через восемь недель, к ужасу Людовика, Элеонора вышла замуж за более энергичного Генриха Анжуйского и Нормандского, главного соперника Капетингов, человека, который был ее младше на двадцать лет. Двумя годами позже Генрих стал королем Англии, и было создано новое обширное Анжуйское королевство, раскинувшееся от границ Шотландии на севере до предгорий Пиренеев на юге.

В течение пятнадцати лет брак Генриха и Элеоноры был весьма плодотворным в части наследников. Их первый ребенок, Вильгельм, умер в трехлетнем возрасте, но у него было семь братьев и сестер, и все они дожили до зрелого возраста. Мальчик, ставший основным наследником Анжуйской династии, родился 28 февраля 1155 года, был наречен Генрихом, его три брата – Ричардом, Джеффри и Иоанном. Их трех сестер звали Матильда, Элеонора и Иоанна. Король Генрих II был в восторге. У него появилась возможность создать прочную династию и устроить целый ряд брачных союзов, полезных для анжуйских интересов.

Управление столь обширной и многоликой империей было сопряжено с существенными трудностями. Главной из них была давняя и непримиримая вражда с Капетингами, вспыхнувшая с новой силой после женитьбы Генриха на Элеоноре. Король Людовик VII был отпрыском древней королевской семьи, но, если говорить о территории, богатстве и военной мощи, он унаследовал относительно слабое королевство. Несколькими веками раньше, еще при Каролингах, Франция была единым королевством, но потом она распалась на несколько герцогств и графств. Французская монархия сохранила лишь небольшую территорию – Ильде-Франс – вокруг Парижа, и, хотя король был номинальным владыкой окрестных правителей, на практике его превосходили многие предполагаемые вассалы.

Больше всего раздражали Капетингов герцоги Нормандии – выскочки, территория которых граничила с Ильде-Франс на западе. Эти воинственные норманны являли собой постоянную угрозу, не в последнюю очередь потому, что заявляли права на ряд стратегически важных пограничных крепостей, расположенных всего в 40 милях от Парижа в области, называемой Вексен. В предшествующем веке враждебность между двумя сторонами только усилилась, поскольку герцоги Нормандии добавили к своим владениям Английское королевство, а потом, уже при анжуйцах, регионы Анжу, Мэн и Аквитанию. К началу 1160-х годов анжуйцы, бесспорно, были доминирующей силой во Франции. Однако король Людовик вынашивал честолюбивые планы восстановления былого величия французской монархии, и Генрих II прекрасно понимал, что будет стараться при любой возможности навредить анжуйцам. Лютая ненависть между этими двумя династиями будет медленно кипеть и в будущие десятилетия. Когда соперничество обострится, оно определит историю Англии и Франции, а Уильям Маршал в один прекрасный день окажется на передовой линии этого судьбоносного конфликта.

Анжуйская империя в конце XII века

Являясь правителем обширной территории, Генрих II должен был решить проблему масштаба. Он хотел управлять просторной «империей», которая протянулась из конца в конец на тысячу миль, не имея комплексной инфраструктуры, которая в современном мире принимается как само собой разумеющееся. Речь идет о системах, обеспечивающих быстрое сообщение и оперативную связь. Генрих решил, что будет постоянно в движении, путешествуя из одной провинции в другую, и быстро прославился своей неукротимой и неиссякаемой энергией. Для современников Генрих был человеком, который никогда не отдыхал. Он садился только для того, чтобы поесть или куда-то отправиться верхом, волоча за собой нечто вроде «человеческой колесницы». Он установил безжалостный ритм для своей свиты, преодолевая за один день расстояние, на которое у других уходило четыре, и один хронист даже заключил, что он должен летать, а не путешествовать на коне или корабле.

Первый этап правления Генриха II был необычайно успешным. В конце 1160-х годов его беспокоили только две давние проблемы. После назначения доверенного лица и советника короля Томаса Бекета архиепископом Кентерберийским между ним и королем началось отчуждение. Генрих ожидал, что его старый друг Томас останется преданным и уступчивым союзником, но Бекет стал ярым защитником церкви от хищнических поползновений короны. Вероятно, на это его вдохновило возвышение. После ожесточенной ссоры в 1164 году Томас Бекет отправился в ссылку во Францию, где получил полную поддержку короля Людовика VII. Несмотря на все попытки папства найти способ примирения, спор остался нерешенным.

Другой насущной проблемой, требовавшей самого пристального внимания Генриха II, было неуправляемое герцогство Аквитанское. Король провел часть 1167 года, утверждая там анжуйское правление, но в начале 1168 года снова до него дошли слухи о восстании. Исполненный решимости укротить этот важный регион, король разработал план новой военной кампании. Королева Элеонора присоединилась к экспедиции, а граф Патрик стал главным полководцем короля. Граф своевременно переправился через Канал во главе своей свиты, в которой был и новый рыцарь – его племянник Уильям Маршал.

Экспедиция в Аквитанию увела Маршала далеко от дома. До этого момента он жил в Южной Англии и Нормандии, регионах, которые в XII веке имели много схожих черт в ландшафте, языке и культуре. Аквитания была совершенно другим миром. На юге даже говорили на другом языке – не французском, а окситанском. Эта большая провинция – размером с Нормандию и Анжу, вместе взятых, – была одним из богатейших районов Франции. Здесь были плодородные почвы, произрастали зерновые культуры и виноградники.

Жители Аквитании высоко ценили культуру и искусства, создавали новые формы музыки, поэзии и песен. Дед королевы Элеоноры, Вильгельм IX, был одним из первых трубадуров – деревенских певцов, и местные аристократы гордились не только военными успехами, но и сочинительством. Это был мир мифического рыцарства, откуда Каролинги – герои прошлого – шли на священную войну против мусульман Испании. Считалось, что в одной из местных церквей покоится тело самого Роланда и хранится рог, с помощью которого он пытался собрать помощь против мавров. А в одной из любимых святынь короля Генриха, расположенной на вершине скалы церкви Рокамадур, выставлен легендарный меч Роланда – Дюрандаль.

Аквитанская герцогская столица – Пуатье – была изумительным городом. Уильяму еще не приходилось видеть ничего подобного. На плато, возвышающемся над окружающим ландшафтом, стоял впечатляющий окруженный стеной дворец, построенный по приказу деда Элеоноры.

В городе было две известные церкви. Одна, посвященная жившему в Пуатье в IV веке святому Иларию, была тесно связана с герцогами Аквитании. Другая – Нотр-Дам-ля-Гранд – по праву могла считаться шедевром конца XI века. Ее украшали лучшие во Франции романские скульптуры. Генриху и Элеоноре показалось мало этих архитектурных богатств. Они пожелали оставить собственный след, и в 1162 году началось строительство кафедрального собора, посвященного святому Петру. Сооружение этого величественного здания продолжалось несколько десятилетий.

Анжуйские власти прочно держались в своей хорошо защищенной столице. Уильям вскоре обнаружил, что аквитанцы – гордые, отчаянно независимые и задиристые люди, не привыкшие никому кланяться, и определенно не проявляли желания преклонить колени перед пришельцем с севера, коим для них был Генрих II. За пределами Пуатье, в регионах Пуату, Ангулем и Лимузен, беззаконие было повсеместным. Здесь строптивые военно-феодальные правители желали утвердить собственную власть, и многие строили небольшие замки, чтобы господствовать на окружающей территории. Пример – Лузиньяны из Пуату. Эта мелкая аристократическая семья имела небольшие земельные владения и крепость в 15 милях к юго-западу от Пуатье. Лузиньяны не входили в число великих аристократических домов юга, однако новый глава династии – Жоффруа де Лузиньян – желал это положение изменить. Он был грозным воином и имел брата Ги себе под стать – такого же честолюбивого и склонного к стяжательству. В начале 1168 года они начали совершать набеги на местность вокруг Пуатье, грабя все на своем пути.

С таким беспорядком Генрих II категорически не желал мириться. Прибыв на место, вместе с рыцарями графа Патрика он обрушился на Лузиньянов, словно молот на наковальню. Уильям Маршал получил наглядный урок суровых реалий средневековой войны. Это было вовсе не рыцарское состязание, проходящее на открытой площади. Целью Генриха было нанесение максимального ущерба мятежникам из Пуату, используя превосходящие силы и грубую тактику, чтобы уничтожить их ресурсы, тем самым ослабив военную мощь.

Основной прием подобных кампаний – chevauchée – разрушительный конный рейд, при котором группы конных воинов совершают агрессивные вторжения на вражескую территорию, разоряя ее – сжигая посевы и стирая с лица земли деревни. Первыми жертвами этой средневековой тактики выжженной земли становились местные крестьяне, фермеры и горожане. Именно они страдали в первую очередь, когда Уильям и другие рыцари свирепствовали в Пуату, «уничтожая города и деревни Лузиньянов». Это была садистская и безжалостная работа, но в военное время знать XII века не слишком интересовалась невзгодами низших классов. Не сохранилось свидетельств, указывающих на реакцию Уильяма на подобные жестокости, – «История» обходит молчанием эту фазу конфликта в Аквитании. О ней известно только из короткой ссылки в современной норманнской хронике.

Сегодня такой тип военных действий может показаться дикостью, однако chevauchée использовались в большинстве военных кампаний, проходивших в Европе XII века. Ветераны – Генрих II и граф Патрик – хорошо знали, что это самый быстрый и надежный способ поставить врага на колени. В «Истории» сказано: «Когда бедняк больше не может собирать урожай с поля, он перестает платить ренту, и это, в свою очередь, разоряет его лорда». В 1168 году этот прием тоже сработал. Бунт Лузиньянов был подавлен меньше чем за месяц. Жоффруа и Ги подчинились, их замок сдался, и в Пуату вернулось подобие порядка. Но Генрих понимал, что такие карательные меры не могут обеспечить долговременное решение, и потому обратился к супруге. В 1167 году она дала жизнь восьмому ребенку – сыну Иоанну – и была готова принять более активное участие в управлении государством. Расчет был на то, что, являясь аквитанкой по рождению, она сумеет завоевать преданность жителей провинции. Поэтому Элеонора вместе с графом Патриком осталась в Пуатье, а король отбыл на север на мирные переговоры с Людовиком Французским.

В начале 1168 года Уильям Маршал вместе с небольшой частью свиты графа Патрика сопровождал королевский кортеж Элеоноры Аквитанской в поездке по заросшим лесами холмам Пуату. Точная цель ее путешествия неизвестна, но представляется, что в тот теплый весенний день никто из путешественников ничего не опасался. Патрик и его люди были без доспехов, да и рыцарей среди них оказалось немного. Вероятнее всего, Элеонора объезжала покоренные земли Лузиньянов и теперь возвращалась в Пуатье.

Внезапно королевский кортеж был атакован с тыла большим отрядом тяжеловооруженных воинов Лузиньянов, которыми командовали братья Жоффруа и Ги. В «Истории Уильяма Маршала» это нападение названо хорошо подготовленной засадой, и, хотя некоторые аспекты рассказа подтверждаются другими источниками того времени, точные причины внезапной конфронтации остаются неясными, и впоследствии вызвали ожесточенные споры. Представляется, что обозленные последней кампанией Генриха Лузиньяны рассчитывали захватить ценных заложников, чтобы получить выкуп и иметь дополнительные рычаги в будущих переговорах. Не исключено, что их целью была сама королева Элеонора.

Граф Патрик сразу понял, что силы противников не равны, и первым делом «отправил королеву в замок» – вероятно, в Пуатье. Самому Патрику, Уильяму и оставшимся членам mesnie из Солсбери предстояло задержать противника, чтобы дать возможность королеве оказаться в безопасности. Ожесточенная схватка началась немедленно. Граф Патрик, без доспехов и верхом на иноходце, крикнул, чтобы ему немедленно привели боевого коня, и устремился на врага. В горячей неразберихе первого контакта граф оказался изолированным от своей свиты, потому что многие воины Солсбери, в том числе и Уильям, немного отстали, поспешно облачаясь в доспехи. Тем не менее Патрик в первом столкновении уцелел. Привели его боевого коня, граф спрыгнул на землю, чтобы сесть на него и продолжить сражение. Он уже почти был в седле, на какое-то время повернувшись спиной к противнику, когда случилось несчастье. Рыцарь Лузиньянов выехал вперед и пронзил графа сильнейшим ударом копья. На Патрике не было доспехов, и поэтому копье пробило тело графа насквозь. В результате страшного удара вероломного убийцы граф Патрик умер на месте.

Обе стороны не сразу осознали масштаб случившегося. Представляется в высшей степени маловероятным, что смерть графа Солсбери входила в планы Лузиньянов. Люди, занимающие такое высокое положение, были слишком ценными, чтобы их убивать, тем более так – между прочим. Да и все знали, что рыцарь в полном защитном облачении практически неуязвим. Уже в первый момент Жоффруа и Ги, должно быть, поняли, что это черное дело повлечет серьезные последствия. Конечно, позже они будут утверждать, что это был скорее несчастный случай, чем умышленное убийство.

Но Уильям Маршал, как и другие рыцари Солсбери, на этот счет имели другое мнение. Они испытали шок и ослепляющую ярость. Согласно «Истории», Уильям обезумел от горя, ругая себя за то, что не успел остановить руку убийцы. Теперь на Уильяме уже был хауберг. Он не стал надевать остальную часть доспехов, вскочил на коня и бросился в бой, желая во что бы то ни стало жестоко отмстить врагам. Он наносил удары копьем, а потом, когда его конь пал, мечом, разя противников и их коней. Биограф уподобил его «голодному льву», рвущему добычу. Но все же число противников оказалось слишком велико. Постепенно рыцари Солсбери отступили или сдались. Маршал упорно сопротивлялся, прислонившись спиной к забору, словно «дикий кабан, отбивающийся от стаи волков». Он пытался удержать нападавших на расстоянии удара меча. И тогда один из воинов Лузиньянов обошел его и нанес удар сзади. Копье прошло сквозь прутья забора и ударило Уильяма в бедро, пронзив его насквозь. Только тогда рыцарь упал.

Убедившись, что Уильям Маршал больше не шевелится, воины Лузиньянов подошли, чтобы взять его в плен. Копье вытащили из его тела, и кровь сразу хлынула из раны, заливая одежду… Земля под ним тоже окрасилась кровью. Физическая боль не могла заглушить боль душевную, пришедшую, когда он попытался осознать величину постигшей его катастрофы. В этом удаленном уголке Анжуйской империи он в одночасье лишился всего. Бездыханное тело его дяди лежало на земле совсем рядом с ним. Мука от этой потери лишь усугублялось пониманием, что после гибели его родственника и покровителя его будущее погублено. Все надежды на безопасность и успех рассыпались в пыль. Уильям Маршал был никому не известным, а теперь еще и тяжело раненным рыцарем, пленником банды головорезов Лузиньянов, которые не могли не понимать, что поставили себя вне закона. Готовясь к бегству, Лузиньяны не сделали попытку позаботиться о ране Уильяма. Его окровавленное тело бесцеремонно привязали на спину осла, и отряд поспешно удалился, растворившись на просторах Аквитании.

Глава 4 Человек, который будет королем

Уильяму Маршалу повезло. Он пережил схватку с воинами Лузиньянов и последовавшие за ней долгие месяцы плена. Почти все время с ним обращались грубо и бесцеремонно даже по меркам того времени. Он бесконечно долго ехал на осле по густо заросшим лесами холмам Пуату, при этом никто и не подумал перевязать его раны. В «Истории» сказано, что пленители совершенно не заботились о нем, продираясь по лесам, и их переход больше всего походил на поспешное бегство. Им было чего бояться, и они нигде не могли чувствовать себя в безопасности. Являясь разыскиваемыми преступниками, они старались избежать возмездия анжуйцев и потому все время находились в движении, не задерживаясь в одном месте больше чем на ночь. Их пленник – Уильям – не имел особой ценности. За рыцаря такого положения никто не стал бы платить выкуп. Да и в качестве средства давления на переговорах на него не стоило рассчитывать. Лузиньяны все же не были мясниками, поэтому не добили его, но и не старались спасти его жизнь.

В первые дни после гибели графа Патрика Уильяму пришлось бороться за жизнь самостоятельно. Сначала он разорвал на бинты свою одежду, надеясь остановить кровотечение. Он выпросил у Лузиньянов кусок холста и тщательно перетянул раны. Но все самодельные бинты быстро пропитывались кровью, и рыцарю приходилось стирать их и снова использовать. Остается только удивляться, что Уильям не погиб от кровопотери или инфекции. По прошествии многих лет эти дни стали полузабытым воспоминанием о сильной боли и постоянных неудобствах, но одновременно в памяти Маршала осталось два примечательных инцидента.

Первый больше похож на изрядно приукрашенную рыцарскую сказку, хотя мог быть и правдой. Согласно «Истории», один из союзников Лузиньянов предложил им ночлег, и «добрая леди с благородным сердцем», очевидно, пожалела Уильяма. «Она принесла из своей комнату буханку хлеба, вынула мякоть и заполнила корку отличными полотняными бинтами». Получив столь ценный подарок, Маршал смог лучше перевязывать раны, и его состояние начало медленно улучшаться. Вторая история весьма любопытна и, возможно, дает правдивое представление о склонном к соперничеству характере Маршала. Прошли недели, и Уильям почти излечился от ран, причинивших ему столько боли. Он лучше узнал Лузиньянов, и даже получил возможность относительно свободно передвигаться по лагерю. Как-то вечером воины Лузиньяна коротали время за игрой la pere geteien. Это простая забава, заключающаяся в том, что каждый участник старается забросить как можно дальше тяжелый камень. Уильям не смог устоять и попросил принять его в игру. Он выиграл состязание, но из-за приложенных усилий его раны снова открылись, существенно задержав его окончательное выздоровление.

Для Уильяма Маршала это время было настоящим кошмаром, полным мучительной неопределенности. Он подозревал, что анжуйские хозяева о нем попросту забыли. Но вскоре его судьба в одночасье изменилось. Пришло сообщение, что королева Элеонора желает заплатить выкуп за его освобождение. До нас не дошло никаких свидетельств, объясняющих это неожиданное решение: возможно, Уильям привлек внимание Элеоноры во время первого этапа Аквитанской кампании, или до нее могли дойти рассказы о его героизме во время стычки с нападавшими. Как бы то ни было, Уильям получил свободу, и, более того, после полного выздоровления ему было предложено место в личной военной свите королевы. Перемены оказались весьма впечатляющими. Брошенный пленник стал рыцарем одной из самых замечательных женщин в мире. Теперь у него была прекрасная одежда, новые доспехи и оружие, кони и деньги. По утверждению биографа Уильяма Маршала, он не мог поверить своему счастью и считал, что теперь он «весь в золоте».

О следующих двух годах жизни Уильяма почти ничего не известно. Его биограф предполагает, что он объездил много земель в поисках славы и денег, но при этом оставался членом свиты Элеоноры. Возможно, Уильям действительно посещал в этот период турниры, но, вероятнее всего, он все же оставался в Аквитании и помогал установить анжуйское господство в регионе[10]. К тому времени, как он получил свободу, тело графа Патрика уже было с большими почестями захоронено в церкви Святого Илария в Пуатье, однако вражда с Лузиньянами не прекратилась. Сражения велись по всей Аквитании до лета 1169 года. Пуату и окрестные провинции в конце концов были покорены, хотя Жоффруа и Ги оставались на свободе.

Один факт представляется определенным: к 1179 году Маршал существенно упрочил свою репутацию. Королева считала его храбрым и опытным воином, безоговорочно ему доверяла. Возможно, его уже заметил и ее супруг – король Генрих II. Теперь Уильям был в милости у членов Анжуйской королевской семьи. Таким образом, за четыре года он прошел путь от нищего рыцаря, которого сторонились домочадцы Танкарвиля, до уважаемого воина, служащего самой могущественной королевской династии Европы.

Степень изменчивости карьеры Маршала стала очевидна, когда летом 1170 года он сопровождал Элеонору Аквитанскую в Англию. Королева прибыла в Лондон, чтобы посетить коронацию своего сына Генриха, состоявшуюся 14 июня в Вестминстерском аббатстве. Это событие изменит анжуйскую историю и ход карьеры Уильяма Маршала. Генрих II хотел избежать и неопределенности, последовавшей после смерти его деда – короля Генриха I, и возврата к разрушительной гражданской войне, имевшей место при короле Стефане. Теперь порядок престолонаследия новой Анжуйской династии должен был стать четким и неоспоримым, и центральное место в исполнении этих планов короля принадлежало его старшему сыну и тезке. В 1170 году юному Генриху было пятнадцать лет. Это был высокий и удивительно красивый молодой человек. Современники восхищались его широкими плечами, длинной шеей, бледной кожей, потрясающими голубыми глазами и золотисто-рыжими волосами. Создавалось впечатление, что родился новый мифологический герой, обладающий внешностью Париса, отвагой Гектора и непревзойденным мастерством Ахиллеса – по крайней мере, такого мнения придерживался один из придворных льстецов Генриха II.

Этот эффектный принц стал одной из центральных фигур в жизни Уильяма Маршала на ближайшее десятилетие и даже больше. Пара стала неразлучной. Генриха с раннего детства воспитывали для короны. Вначале его отец Генрих II использовал сына в качестве пешки в большой игре со своими извечными соперниками – Капетингами. Чтобы обеспечить в 1160 году выгодный мир с королем Людовиком VII, гарантирующий права анжуйцев на спорную территорию нормандского Вексена, король Генрих женил своего сына – тогда ему едва исполнилось пять лет – на дочери Людовика Маргарите (родившейся от второго брака с Констанцией Кастильской). Маргарита была еще младше своего жениха – ей было только два года. Свадьба стала настоящим скандалом, поскольку противоречила церковным законам. Позднее шутили, что Маргарита прибыла на свадьбу в люльке, и оба малыша во время церемонии плакали.

Впоследствии Генрих II стал уделять большое внимание образованию сына, временно отправив его для обучения в дом Томаса Бекета, после чего стал привлекать к управлению страной. В январе 1164 года юный Генрих (тогда ему было девять лет) посетил совет феодальной знати и церковнослужителей в Кларендоне, где были приняты «кларендонские конституции», закрепляющие привилегии короны. Отмечалось, что этот противоречивый законодательный документ был принят в присутствии «лорда Генриха и его отца короля». К этому времени Генрих II уже всерьез обдумывал идею короновать и помазать своего старшего сына еще при своей жизни, чтобы его статус наследника престола никто не мог оспорить. Судя по сохранившимся финансовым документам, в 1162 году были потрачены деньги на изготовление маленькой копии королевской короны, а также набора царских регалий, однако после отчуждения короля Генриха и Томаса Бекета планы пришлось отложить, поскольку процедура коронации издавна считалась прерогативой архиепископа Кентерберийского.

Планы Генриха II для Анжуйской империи стали окончательно ясны в январе 1169 года на мирной конференции с Людовиком VII, которая состоялась в местечке Монмирай, что к востоку от Ле-Мана. В объемном договоре король Генрих недвусмысленно определил, что старший сын станет его преемником – королем Англии, герцогом Нормандским и графом Анжуйским. Также были предусмотрены условия для двух других его сыновей: Ричард, следующий по старшинству, должен был унаследовать герцогство Аквитанское, родину его матери, а Джеффри был назначен наследником графства Бретань. В ответ на подтверждение Людовиком этих условий анжуйцы принесли ленную присягу за свои континентальные владения, и Генрих согласился на еще один брачный союз с Капетингами – на этот раз речь шла об обручении юного Ричарда и дочери Людовика VII Алисы.

Представляется, что после Монмирая дела анжуйцев были в основном упорядочены, хотя, конечно, некоторые вопросы остались. Так, не были выделены земли для младшего сына Генриха – Иоанна, которому тогда исполнилось два года, но тем не менее он получил прозвище Безземельный. Не был ясен и баланс сил между сыновьями Генриха. Но даже при этом король проявил похвальную заботу и проницательность. К этому времени он уже начал выдавать замуж дочерей, стремясь обеспечить с их помощью ценные политические союзы. В 1168 году Матильда вышла замуж за Генриха Льва, герцога Саксонии, кузена германского императора. Браку не помешало то, что ей было двенадцать лет, а ему почти сорок. Генрих II также планировал довести до свадьбы помолвку юной Элеоноры с Альфонсо VIII Кастильским.

Таким образом, Генрих II стал главным архитектором династии, вечно переставляя, планируя и манипулируя, чтобы обеспечить текущие интересы и будущую стабильность могущественной Анжуйской империи. Королевской печатью на этом амбициозном проекте должна была стать коронация юного Генриха летом 1170 года. Если у короля и существовали какие-то сомнения относительно этого преждевременного акта, они были отринуты после близкой встречи со смертью, когда королевский флот оказался застигнут мартовским штормом в Канале. В этой катастрофе утонуло 400 придворных, и среди них личный врач короля Ральф Бомонтский. Церемония была назначена на середину июня. Для участия в ней на север прибыла королева Элеонора со своей свитой, в которую входил Уильям Маршал. Генрих II сумел обойти проблему отсутствия Томаса Бекета, убедив Роджера, архиепископа Йоркского, провести ритуал. Понимая, что такой отход от традиций может вызвать осуждения папства, король приказал закрыть все английские порты, чтобы в страну никак не могли попасть папские послания.

14 июня молодой Генрих был коронован и помазан. Церемония прошла в Вестминстерском аббатстве в присутствии его отца, матери и самых знатных людей королевства. Был там и Уильям Маршал, входивший в свиту королевы, и его биограф впоследствии упоминал о пышном зрелище того дня. Отсутствовала только юная супруга Генриха Маргарита Французская, которая осталась в Нормандии. Некоторые современники считали, что ее отсутствие было случайным, связанным с неблагоприятными ветрами или закрытием портов Канала. Вероятнее всего, это было намеренное действо, вызванное желанием оставить пространство для будущих политических махинаций, возможно, даже аннулирования брака. Так, по крайней мере, интерпретировал случившееся Людовик VII. Говорят, он пришел в ярость, узнав, что церемония прошла без его дочери.

В Англии был провозглашен новый монарх – Генрих Молодой, который в будущем станет Генрихом III. Практика преждевременных коронаций была обычной в Европе и привычной у Капетингов. Она утверждала безусловное и неотъемлемое право наследника на престол. Но в Англии ее использовали впервые с IX века, причем без проблем не обошлось. Теперь в стране было два помазанных анжуйских монарха, два человеческих существа, прошедших священный христианский ритуал и занимавших одно и то же место. В июне 1170 года всем было ясно, что молодой король был младшим партнером, ожидавшим «повышения», но такая ситуация не могла длиться бесконечно.

Генрих II был готов использовать сына в работе. Старый король (так современники стали его называть, хотя ему едва исполнилось сорок) принял решение вернуться во Францию в ожидании примирения с Томасом Бекетом и хотел, чтобы в его отсутствие управлением занимался сын. Для нового монарха была сделана специальная печать-кубик. Это был один из самых важных в средневековом мире инструментов управления – тщательно выгравированная форма, предназначенная для оставления уникального удостоверяющего отпечатка на восковых печатях, которые прилагаются к королевскому документу. Большинство английских королевских печатей имело две стороны. На одной обычно изображали монарха, сидящего в торжественном облачении, а на другой – монарха верхом на коне, таким образом передавая идею короля-воина. На печати юного Генриха была только одна сторона, где он был изображен без меча в руке, что было необычно, поскольку меч считался одним из главных символов королевской власти. Пусть Генрих II оставил сына с королевской печатью, но он позаботился о, так сказать, графическом подтверждении его ограниченного статуса.

Король Генрих также окружил сына доверенными советниками. Те, кому он поручил присматривать за деятельностью молодого короля, были известными и давними сторонниками анжуйского режима: Уильям Сент-Джон, Ранульф Фицстефан и другие. Но Генрих II сделал еще одно дополнительное назначение. Уильям Маршал был назначен наставником молодого короля в военном деле и главой его mesnie. Это была уникальная возможность сделать еще один шаг к сердцу власти. Теперь Уильям фактически был правой рукой будущего короля Англии, блестящего принца, о котором биограф Маршала сказал: это лучший из всех принцев на земле, будь то язычники или христиане.

Уильяму в это время было двадцать три года. Молодой король, его новый господин и ученик, был на восемь лет его младше. Разница в возрасте не велика, однако Генрих был еще почти ребенком, а Уильям мог по праву считать себя опытным воином. Он бывал в сражениях и видел смерть, участвовал в рыцарских турнирах и приобрел известность. Поэтому его и посчитали подходящим наставником для молодого короля, который мог одновременно выполнять несколько функций: учителя, друга и доверенного лица.

Кому Уильям был обязан столь высокой честью? Если верить «Истории Уильяма Маршала», решение принял Генрих II. Биограф отмечает, что «король поместил Уильяма в компанию своего сына», и добавляет, что «король обещал сделать Маршалу много добра в обмен на его заботу и науку для юного короля». Далее в «Истории» сказано, что польщенный Уильям решил даже не торговаться относительно условий службы. Вместе с тем из книги ясно, что Маршал приехал в Лондон с королевой, и логично предположить, что она тоже приложила руку к этому назначению. Историки утверждают, что в это время Элеонора уже ничем не интересовалась, кроме Аквитании и карьеры своего младшего сына, но представляется, что это мнение сформировано под влиянием ретроспективного взгляда, а не современных документов. В 1170 году королева имела все основания поддерживать тесный контакт и оказывать влияние на старшего сына и наследника. Назначение ее домашнего рыцаря военным наставником юного короля давало ей такую возможность. Только время могло показать, кому был на самом деле предан Маршал.

Король Генрих II в свое время оставил юного Генриха с Уильямом Маршалом в Англии и еще до конца июня отбыл в Нормандию. В течение лета король встретился с Томасом Бекетом, и их ссора, по крайней мере официально, была оставлена в прошлом, хотя напряженность в отношениях, конечно, сохранилась. В Анжуйской империи наконец наступил мир. Около 10 августа старый король неожиданно заболел и слег в постель с лихорадкой. Это случилось в Домфроне, что на юго-западе Нормандии. Возможно, сказались годы постоянных путешествий и напряжение, связанное с его недавними делами, и, хотя новый доктор был при нем, Генриху могло не хватать заботливого ухода покойного Ральфа Бомонтского. Недели шли, здоровье короля ухудшалось, и он стал молиться Святой Деве, надеясь на чудесное исцеление. Создавалось впечатление, что его мероприятия по обеспечению упорядоченного престолонаследия для Анжуйской династии были выполнены вовсе не преждевременно, а очень даже вовремя. Чувствуя близость смерти, старый король оставил подробные инструкции, касающиеся своего погребения, и завещание, подтверждающее заключенный в Монмирае договор, и права юного Генриха на Англию, Нормандию, Анжу и провинцию Мэн. Новости о тяжелой болезни короля пересекли Канал, и уже в сентябре прошел слух, что Генрих II умер. Анжуйский мир затаил дыхание. Вот-вот придет к власти новый король, и рядом с ним будет Уильям Маршал.

Юный король той осенью был искушающе близок к власти. Генрих и свита готовились к его восхождению на престол. Вот-вот должен был родиться полноправный король Генрих III.

Хотя Генрих II в конце концов выздоровел, пережитое, должно быть, потрясло его до глубины души. Едва поправившись, он отправился в 300-мильное паломничество к святилищу Черной Мадонны в Рокамадуре – в Аквитании. В этом удаленном месте поклонения находилась знаменитая статуя Черной Мадонны, обладавшая особенно мощной силой. Также, предположительно, в этом месте был похоронен слуга Святой Девы Аматор (Амадур), который, согласно легенде, путешествовал из Палестины во Францию, живя отшельником в придорожных пещерах. Несмотря на еще не окрепшее здоровье, старый король совершил долгое утомительное путешествие, чтобы поклониться Святой Деве и вознести благодарственную молитву за свое выздоровление. По пути он щедро раздавал милостыню бедным. Возможно, он даже последовал местной традиции и поднялся по крутым ступенькам, ведущим к святилищу на вершине скалы, на коленях. Совершив сей благочестивый акт, Генрих II вернулся к управлению государством.

Юному Генриху пришлось остаться в тени отца – наследником и будущим королем – на все ближайшие годы. Историки традиционно считают его карьеру после лета 1170 года увядающей. Он обычно изображается красивым, но нерадивым денди, экстравагантным плейбоем, который, однажды лишившись шанса править самостоятельно, ударился в разгул. Опубликованная в 1973 году биография Генриха II, написанная профессором Льюисом Уорреном, до сих пор остается одним из основополагающих трудов на эту тему, и в нем автор оценивает юного короля очень низко. По его словам, это мелочный, тщеславный, легкомысленный, пустоголовый, некомпетентный, недальновидный и безответственный человек – настоящее средоточие пороков. Эта оценка привилась, и в результате юный Генрих до сего дня остается непонятой фигурой. Он – забытый король Англии.

Но близкое и более беспристрастное изучение жизни Генриха и его связи с Уильямом Маршалом показывает, что общепринятый взгляд является слишком упрощенным, а зачастую и вообще неверным. Большинство свидетельств современников указывают на то, что юный король был способным и политически грамотным членом Анжуйской династии и весь рассматриваемый период находился в тесном контакте с Уильямом Маршалом. Для начала, в 1170-х годах, юный Генрих помог отцу укрепить Анжуйскую империю во время двухлетнего кризиса, управляя Англией в отсутствие старого короля.

Исцелившись от тяжелой болезни, Генрих II, должно быть, решил, что худшее позади, но вскоре его радужные надежды развеял кризис. В конце 1170 года Томас Бекет, ссыльный архиепископ Кентерберийский, вернулся в Англию. Через несколько недель четыре рыцаря при дворе старого короля услышали его гневную тираду о продолжающейся непокорности Бекета. Ошибочно приняв эти слова за руководство к действию, они немедленно переправились через Канал и отправились в Кентербери. Возможно, первоначально они намеревались арестовать архиепископа, но, когда его загнали в угол в соборе за алтарем, последовала ожесточенная перебранка, и у рыцарей сдали нервы. Они накинулись с мечами на беззащитного прелата и зарубили его.

Скандал этого ужасного убийства вызвал негодование по всей Европе и стал определяющим моментом в правлении Генриха II. Неудивительно, что Римская церковь отреагировала на убийство одного из своих главных прелатов резким осуждением. Широкое международное распространение культа, посвященного архиепископу Томасу, было еще более примечательным. При жизни Томас Бекет был противоречивой фигурой, после смерти ему стали поклоняться, как благочестивому мученику. Вскоре появилось великое множество рассказов о чудесных исцелениях на его могиле в Кентербери, и в начале 1173 года он был официально канонизирован как святой. Старый король пережил эту бурю благодаря причудливой смеси защитительной дипломатии и абсентеизму. Он отправился покорять Ирландию, закрыв за собой все порты, чтобы приказы об отлучении от церкви не могли быть доставлены. К 1172 году ситуация несколько стабилизировалась, и в мае Генрих предстал перед судом папского легата в Нормандии и принял епитимью.

Все это означает, что Генрих II не возвращался в Англию до лета 1172 года, и все это продолжительное время юный король правил вместо него, не испытывая явных затруднений. Сохранились некоторые свидетельства о том, что он жил не по средствам, учитывая, что он не имел независимого состояния или собственного дохода. В «Истории Уильяма Маршала» говорится, что в те годы, когда Уильям обучал юного Генриха военному искусству, тот много тратил, но указывается, что иного и нельзя было ожидать от «короля и сына короля». В конце 1171 года Генрих переправился в Нормандию, чтобы отпраздновать Рождество со своим двором возле Байё. Один современник отметил, что юный король желал встретить праздник с большой пышностью, – это был шанс показать щедрость, ожидаемую от любого лорда рыцарей, не говоря уже о коронованном монархе. На празднике было так много людей, что, когда Уильям Сент-Джон шутливо провозгласил, что сидеть с ним за одним столом могут только те, кто носят имя Уильям, в комнате осталось 110 человек, среди них, предположительно, был и Уильям Маршал.

По настоянию Людовика VII юный Генрих в августе 1172 года прошел еще одну церемонию коронации, на этот раз вместе со своей супругой – Маргаритой Французской. Торжественная церемония была проведена в Винчестерском соборе епископом Ротру из Руана. Несмотря на то что пара официально состояла в браке больше десяти лет, только после вторичной коронации юный Генрих стал жить вместе с супругой. Его статус короля теперь был подтвержден дважды, но у него все еще не было своих владений, а учитывая, что здоровье и политическое положение старого короля существенно упрочились, он не имел перспектив унаследовать королевство в обозримом будущем. Разница между королевским титулом и реальным положением юного Генриха не могла не раздражать.

Юный король в этот период, как правило, изображается вздорным, нетерпеливым и непокорным подростком, не желающим ждать своей очереди. Но такой акцент игнорирует возросшее финансовое и социальное давление, которое Генрих испытывал, став взрослым. Теперь у него была супруга – королева, которую он должен был обеспечивать, и, хотя Маргарита принесла богатое приданое – земли и денежные средства, оно оставалось в руках старого короля. Даже современники, весьма благоволившие юному Генриху, отмечали недовольство юного короля тем, что Генрих II не желал выделить сыну территорию, где тот мог бы жить со своей королевой. Юному королю приходилось думать и о своих рыцарях, которые, естественно, ожидали награды за свою преданную службу.

После своей первой коронации в 1170 году Генрих собрал вокруг себя группу рыцарей. Центром его mesnie было пять человек: три рыцаря из Нормандии – Адам Икебеф, Жерар Тальбот и Робер Трегоз, и два из Англии – Симон Марш и Уильям Маршал. По культурным нормам того времени, человек такого положения, как юный Генрих, должен был дать своим людям защиту, продвижение по службе и, в конце концов, землю. Неспособность сделать это считалась постыдной. Рыцари того времени – и Маршал не исключение – ожидали от своих лордов всяческих проявлений благосклонности – выделения им собственности и даже руки богатой наследницы. Все это была обычная практика. Но пока Генриху Молодому нечего было дать своим людям.

На все это в той или иной степени указывается в «Истории Уильяма Маршала», а другие современные источники предполагают, что к концу 1172 года сторонники юного короля стали подталкивать его к действиям. Один хронист отмечает: некоторые лица стали нашептывать Генриху, что он должен править страной вместе с отцом или даже самостоятельно, поскольку после коронации эпоха правления его отца, по сути, подошла к концу. Мы не знаем, участвовал ли в этом Уильям Маршал. Но информация о том, что в mesnie юного короля зреет заговор, определенно достигла ушей Генриха II. Он немедленно вмешался и убрал воина Аскульфа Сент-Илера и других молодых рыцарей из числа советников и домочадцев своего сына.

Старый король не имел намерения делить реальную власть с сыном. С его точки зрения, Генрих Молодой был королем только номинально, фигурой, которую можно показать и которой, при необходимости, можно манипулировать. Ему выплачивали щедрое (хотя и ограниченное) содержание, но не давали реальной независимой власти. Мальчик должен был оставаться наготове и покорно ждать – желательно бесконечно долго. Такой подход к делу управления государством был «фирменным знаком» старого короля. Генрих II был феноменально искусным монархом и правителем, но также маниакальным скопидомом, когда речь шла о власти. Он был готов делиться средствами, но не властью. Возможно, это было проявление жадности, или Генрих считал немыслимым, что кто-то другой способен выполнить геркулесову задачу управления империей. Значительную часть своей карьеры он действовал как шахматный игрок, сидящий перед доской и стремящийся во что бы то ни стало каждую пешку передвинуть собственной рукой. Только под большим давлением старый король мог прибегнуть к помощи доверенного лица: так Генрих Молодой правил Англией вместо отца после кризиса 1170 года, а его младшие сыновья должны были со временем надзирать за Аквитанией и Бретанью. Однако Генрих II категорически не желал никому отдавать неограниченную власть над Англией или любой другой частью Анжуйской империи. В 1150 году, когда Генриху II было всего шестнадцать лет, его собственный отец, Жоффруа Плантагенет, счел возможным отдать ему права на герцогство Нормандское. Теперь, двадцать лет спустя, старый король не мог заставить себя сделать то же самое для своего старшего сына.

Вальтер Мап, один из придворных Генриха II, позднее утверждал, что грозная мать старого короля, императрица Матильда, учила сына внушать преданность, ни к кому не проявляя благосклонности. Говорят, он утверждала, что «неуправляемого ястреба» можно приручить, только держа его впроголодь. По ее мнению, секрет заключался в том, чтобы все время показывать хищнику мясо, но в последний момент убирать его, не давая схватить. После такого воспитания хищная птица становится более бдительной, внимательной и послушной. Конечно, сохраняется опасность, и Мап это хорошо знал, что голодающий хищник может наброситься на хозяина.

Первые признаки надвигающейся бури были заметны уже в конце 1172 года. В ноябре Генрих Молодой и королева Маргарита прибыли в Париж, чтобы встретиться с ее отцом Людовиком VII. Говорят, что он отнесся к обоим как к детям. Юный король и его супруга провели рождественские праздники в Бонвиле, что в северной части Нормандии, и Уильям Маршал, разумеется, был с ними, а Генрих II и Элеонора Аквитанская встретились в большой анжуйской крепости Шинон, что более чем на 200 миль южнее. Вероятнее всего, юный Генрих уже готовился бросить вызов власти отца. Возможно, он даже сговорился со своим тестем из Капетингов. Должно быть, старый король чувствовал растущее недовольство сына, но он все же не предвидел взрыва, которому предстояло разорвать на части Анжуйскую империю.

Генрих II собрал жену и четырех сыновей на встречу, состоявшуюся 25 февраля в Лиможе, столице региона Лимузен, что в центральной части Аквитании. Туда также съехались ведущие представители знати из Южной Франции и Иберии, а также прибыл граф Тулузский и король Арагонский. Старый король наметил это большое собрание анжуйцев как подтверждение династического превосходства и регионального господства. Но все пошло не по плану, и оно послужило искрой, зажегшей пламя самого крупного мятежа за период его правления. Проблемы начались, когда Генрих гордо объявил об устройстве очередного выгодного брака – его младшего сына Иоанна, которому не было еще и пяти лет, и дочери французского магната Гумберта, графа Морьена, счастливого обладателя трех самых важных замков в Анжу – Шинона, Людона и Мирабо. Это был искусный маневр. Понятно, что Иоанн не мог управлять этими крепостями лично, а значит, ими будет управлять старый король и держать их за пределами досягаемости Генриха Молодого, номинального «графа Анжу». Да, старший сын будет недоволен, но старый король, вероятно, посчитал, что Генрих будет вынужден проглотить гнев. Он ошибся.

Генрих Молодой открыто выразил недовольство, решительно заявив, что этот план нарушает его права как графа Анжуйского, а значит, никогда не будет принят. Более того, он потребовал, чтобы его отец передал ему в полное владение Анжу, Нормандию или Англию. Всем присутствующим стало ясно, какая глубокая пропасть разделяет отца и старшего сына. Короли разошлись, кипя от гнева, не в силах разговаривать друг с другом спокойно. Тем вечером Генрих II обнаружил, что началась большая игра. В личной аудиенции граф Тулузский сообщил королю, что два его младших сына, Ричард и Джеффри, и даже – немыслимо! – его супруга Элеонора, по слухам, готовят его свержение. Оказывается, уже много недель, может, даже месяцев в его доме зрел заговор, который угрожал потрясти до основания возлюбленную империю старого короля.

Генрих II не стал медлить. Он, судя по всему, отнесся скептически к рассказу о попустительстве Элеоноры, поскольку предоставил Ричарда и Джеффри ее заботам. В конце концов, и в этом все более поздние хронисты едины, ни одна королева в анналах истории никогда не предавала короля, да еще таким предательским образом. Но Генрих Молодой – другое дело. Теперь его встреча с Людовиком VII, прошедшая в ноябре, приобрела совсем иной смысл. Старый король поспешно отбыл на север, забрав Генриха и Маргариту с собой, и отдал тайный приказ готовить замки к войне. Юный Генрих, вероятно, следовал в сопровождении своей свиты, а значит, вместе с Уильямом Маршалом, но неясно, последовал ли он за отцом по собственной воле или по принуждению. По сообщению одного из местных хронистов, Генрих II сделал вид, что собирается на охоту, но, учитывая, что проехать надо было 150 миль, это объяснение не могло продержаться долго. Вероятнее всего, молодого короля проинформировали, что он должен сопровождать старого короля, но открытого разрыва пока не было.

Юный Генрих, наконец, начал действовать в Шиноне. Он среди ночи сбежал из замка в сопровождении только private familia – своих самых верных приближенных. В спешке даже Маргариту оставил в замке. И слуги вначале не поняли, что происходит. Хотя рыцари, и в том числе Уильям Маршал, сопровождали короля. Когда отряд удалился от Шинона и продолжал движение в ночи, стало очевидно, что Генрих хочет открыто выступить против отца, и каждому члену свиты необходимо сделать свой выбор. Кому они преданы? Генриху Молодому, своему господину, или его отцу, Генриху II, великому анжуйскому монарху? Неверное решение могло положить конец карьере, а может быть, и жизни рыцаря. Ричард Бар, хранитель королевской печати Генриха Молодого, решил вернуться в Шинон. Печать он забрал с собой. Унизительно, но домашняя челядь, включая ответственных за гардероб Генриха, последовала его примеру. Правда, когда слуги предстали перед старым королем, он отправил их обратно к сыну, вместе с богатыми дарами – серебряными чашами, лошадьми и богатыми одеждами. Пусть Генрих Молодой теперь был его противником, но он оставался анжуйцем и должен был сохранять королевское достоинство. Королевскую печать, однако, не вернули.

После того как недовольные уехали, юный король потребовал от оставшейся свиты официальной клятвы верности. Он понимал, что ждет впереди, и хотел окружить себя только теми людьми, в ком мог быть уверен. Согласились не все. Например, королевский сенешаль Уильям Бланд отказался дать клятву, и ему позволили вернуться в Шинон. Но большинство рыцарей, в том числе Уильям Маршал, остались. Вместе с молодым королем они отправились на встречу с Людовиком VII, которая должна была состояться в пригороде Парижа. Преодолеть надо было 180 миль. По мнению Генриха Молодого, его рыцари подтвердили свою преданность, и он мог на них во всем положиться. Но в глазах Генриха II они были виновны в самом чудовищном преступлении – государственной измене. Был составлен официальный список предателей, в котором перечислялись пять главных членов mesnie молодого короля. Этот список дошел до наших дней, скопированный великим историком XII века Роджером Ховеденским в повествовании о правлении короля Генриха II. Таково было первое упоминание об Уильяме Маршале в современных хрониках. Человека, который в будущем станет самым отважным рыцарем Англии, назвали врагом государства.

Король Генрих II еще до начала встречи в Лиможе понимал, что конфронтация со старшим сыном в той или иной степени неизбежна. Но он и предположить не мог, что бунт Генриха Молодого станет искрой, из которой разгорится массовое восстание, и его власти будет брошен вызов почти во всех частях Анжуйской империи. Сразу после побега Генриха Молодого из Шинона его братья Ричард и Джеффри отправились в Иль-де-Франс, чтобы присоединиться к нему, и раскрылось участие в деле Элеоноры. Королева, судя по всему, приняла продуманное решение пойти против мужа, но ее мотивы остаются неясными. Некоторые предполагают, что причина – ревность, вызванная многочисленными любовными похождениями Генриха II. Якобы последней каплей стала его связь с красивой англичанкой Прекрасной Розамундой – Розамундой Клиффорд. Впоследствии легенды утверждали, что Элеонора в 1176 году организовала убийство Розамунды. Однако представляется, что такое объяснение является вымыслом, весьма далеким от реальности. Пятидесятилетнюю Элеонору, конечно, беспокоил тот факт, что ее не допускали, но речь шла вовсе не о спальне короля. Как и супруг, Элеонора была политической фигурой, не желающей, чтобы ее отстраняли от власти. В 1173 году ее беспокоило прежде всего собственное положение в Аквитании и помощь возвышению сыновей.

Весной 1173 года «повстанцы» собрались в Париже. Встречу устроил Людовик VII. Генрих Молодой был провозглашен Генрихом III, полноправным королем Англии. Используя новую королевскую печать, любезно предоставленную французским монархом, он начал с привлечения на свою сторону влиятельных союзников. Были составлены документы, обещавшие богатое вознаграждение в виде земель и доходов таким людям, как кузен молодого короля Филипп Эльзасский, граф Фландрии – один из самых могущественных людей в Северной Франции. В возрасте тридцати одного года он быстро завоевывал репутацию грозного воина и хитроумного политика. Также в конфликт оказался втянутым брат Филиппа Мэттью Булонский, а также граф Блуаский и шотландский король Вильгельм. Иными словами, Генрих Молодой создавал могущественный союз, но с какой целью и по чьему приказу?

Многие историки предполагают, что все дело организовали или Элеонора, или Людовик VII, даже не рассматривая возможность того, что Генрих Молодой, бездумный плейбой, может быть архитектором собственной судьбы. А ведь ему в то время было уже восемнадцать. Визит Генриха в Париж в 1172 году и его связь с Людовиком через супругу действительно указывают на участие в заговоре Капетинга. Но даже если Людовик действительно был участником, это еще не делает его главным организатором заговора. Влияние королевы представляется еще более интригующим, тем более что у нее вполне мог быть свой агент в свите Генриха Молодого – не кто иной, как Уильям Маршал, ранее входивший в ее свиту. К сожалению, точная роль Маршала в этих событиях неизвестна. Как ведущий член свиты молодого короля, Уильям мог обладать влиятельным голосом и подтолкнуть заговорщиков к действию. А Генрих Молодой, судя по всему, играл весьма важную роль в планировании и практическом осуществлении мятежа против своего отца. Во всяком случае, представляется крайне маловероятным, что он оставался простой марионеткой, которой манипулировали другие.

Бросая вызов отцу, молодой король желал получить не просто земельный надел или увеличенное содержание. Его целью было свержение старого короля и захват Анжуйской империи, и его поддержали на удивление многие. Молодой король и его союзники подняли восстание по всей империи. Вскоре король Генрих II столкнулся с набегами вдоль шотландской границы, беспорядками в Англии и мятежом в Аквитании. К лету 1173 года вся империя оказалась во власти разрушительной гражданской войны. Дело шло к возвращению мрачных дней правления короля Стефана.

Один из современников назвал эту отчаянную междоусобную борьбу «войной без любви». Некоторые очевидцы понимали ее глубинные причины и симпатизировали Генриху Молодому. Богослов Иордан де Фантом, тогда живший в Южной Англии, заметил, что король без королевства не понимает, что делать; не понимал этого и «благородный и милостивый молодой король». Несмотря на то что Иордан широко поддерживал в своих хрониках Генриха II, он возлагал большую часть вины за конфликт на старого короля. Описав коронацию Генриха Молодого, он обращается с прямым увещеванием к Генриху II, заявляя, что «после коронации и прихода к власти ты отобрал у сына полномочия, расстроил его желания, и он не мог осуществлять свою власть. Ты сам посеял семена безжалостной войны».

Об участии Уильяма Маршала в этом конфликте известно очень мало. Мы только знаем, что он остался верным Генриху Молодому. Автор «Истории» предлагает нам осторожный и весьма туманный рассказ о мятеже. Возможно, он передает двусмысленное положение Маршала, оглядываясь назад, на эту предательскую борьбу. В биографии высказывается сожаление, что «многие знатные люди погибли в конфликте», утверждение, что земля была разорена войной, и у обеих сторон имелись перегибы. Говорится о физическом ущербе ландшафту – многие замки и города сравнялись с землей, и уродливые шрамы на земле остались на многие десятилетия. Упоминается также, что во многих местах до сих пор видны следы войны.

В «Истории Уильяма Маршала» вина за развязывание войны не возлагается прямо ни на старого, ни на молодого короля. Генриха II биограф называет «очень мудрым и учтивым». Столь же ловкий уход от критики виден в повествовании о времени, проведенном маленьким Уильямом в заложниках у короля Стефана в 1152 году. Биограф возложил вину на losengiers (обманщиков), которые давали плохие советы и отцу, и сыну. В «Истории» сказано, что в свите молодого короля существовали разные мнения. Одни советовали Генриху идти против отца и свергнуть его силой, другие предостерегали против таких действий. Собственное мнение Маршала не приводится. Возможно, это означает, что Уильям выступал в качестве голоса разума и пытался примирить стороны. Хотя, возможно, нам предлагается «санированный» вариант событий, какой он предпочитал вспоминать. В ходе войны Маршал определенно сражался на передовой и давал военные советы, но только он оставался несведущим в некоторых аспектах военного дела, например в ведении осадной войны, а значит, нужны были и другие советники, такие как Филипп Фландрский и Людовик VII.

«История Уильяма Маршала» более или менее подробно описывает только одно важное деяние во время мятежа: в разгар конфликта Уильям, предположительно, посвятил в рыцари молодого короля. До этого не упоминает, что у Генриха не было рыцарского статуса, поэтому все дело представляется сомнительным. Крайне маловероятно, что молодой король до коронации не прошел церемонию посвящения. Тем более что в другом источнике говорится о посвящении юного Генриха в рыцари отцом в июне 1170 года. «Посвящение в рыцари» 1173 года, вероятно, было вымышлено ради репутации Маршала. Кроме того, здесь содержится намек на то, что в разгар довольно-таки бесчестного конфликта Маршал «облагородил» молодого короля. На посвящении якобы настаивала свита, поскольку отсутствие статуса рыцаря не всем нравилось, добавляя при этом, что «мы все будем более эффективной силой, если ты будешь опоясан мечом». Биограф Уильяма не уставал подчеркивать его героизм и славу. Несмотря на то что в его свите были графы и бароны, Генрих якобы выбрал Маршала для церемонии, потому что тот был «лучшим рыцарем из всех, кто есть и будут», что является существенной переоценкой его репутации и достижений в то время. В итоге Уильям «опоясал его мечом и поцеловал, и молодой король стал рыцарем». По мнению биографа, Маршал повысил статус молодого короля, хотя сам не имел ни клочка земли, ни какой-либо собственности – только рыцарские качества.

Молодой король и его союзники предприняли первые действия в июле 1173 года, начав скоординированное вторжение в Нормандию. Имея целью захватить герцогскую столицу Руан двойным охватом, король Людовик VII возглавил атаку на приграничную крепость Вернёй с юга, а молодой король наступал с северо-востока во главе крупных коалиционных сил, в которые входили его братья Ричард и Джеффри, а также графы Фландрии и Булони. К этому времени бывший покровитель Уильяма, лорд Танкарвиль, тоже присоединился к молодому королю и привел с собой сотню рыцарей.

Генриху Молодому сначала сопутствовал успех. Он почти сразу захватил крепость Омаль, что на восточной границе Нормандии (не исключено, что командир гарнизона перешел на его сторону), а потом повел свои войска на Нефшатель-ан-Бре. Это было странное возвращение для Уильяма Маршала. Семью годами раньше в этом городе он вступил в свой первый бой, сражаясь плечом к плечу с лордом Танкарвилем, чтобы защитить Нормандию от вторжения. Теперь, когда Уильям вернулся в компании своего бывшего хозяина и рядом с молодым королем, он сам был захватчиком.

До этого времени Маршал определенно был свидетелем одной осады: он был заложником, когда король Стефан в 1152 году хотел захватить замок Ньюбери. Но в Нефшателе он впервые непосредственно участвовал в осаде. Как и конные рейды – chevauchée, – осада была важнейшей составляющей средневековой войны. В мире Уильяма замки были везде. Правящая элита использовала крепости для стратегического, экономического и административного контроля территории, и почти каждый город был в той или иной степени укреплен. Спорные территории, такие как приграничные регионы Нормандии, имели густую сеть фортов – к середине XII века по большей части каменных. В результате территориальные войны в основном сводились к ожесточенным сражениям за контроль над крепостями, и на протяжении своей долгой жизни Уильяму Маршалу придется участвовать в бесчисленных осадах (в качестве как защитника, так и нападающего).

Летом 1173 года, когда Уильям и молодой король прибыли со своими союзниками к Нефшателю, им было доступно две стратегии. Уильям знал не понаслышке, что в городе есть прочная каменная крепость, которую будет очень трудно захватить. Можно было взять город в блокадное кольцо, устроить кордоны и отрезать его от снабжения, так что рано или поздно гарнизон будет вынужден сдаться. Это была очень эффективная стратегия, хотя и часто сводившаяся к испытанию силы воли, однако она требовала длительного времени и нередко становилась опасной для нападавших, поскольку к защитникам города могла подойти помощь.

Желая как можно быстрее подойти к Руану, молодой король решил атаковать. Изучив фортификационные сооружения Нефшателя, союзники развернули большое количество осадных машин (вероятно, обычные катапульты, бросающие камни весом 10–20 фунтов) и начали массированный обстрел города. Каменные ядра могли нанести некоторый ущерб стенам, даже пробить брешь, но такой обстрел также являлся прикрытием для атакующих, использовавших боевые тараны и осадные лестницы. Подобные атаки были очень опасны для нападающих, поскольку защитники использовали все возможные средства, чтобы не позволить им забраться на стены, – обстреливали врага из луков и арбалетов, лили им на головы кипящую смолу и т. д. Уильям и молодой король в первой атаке не пострадали, но графу Булонскому повезло меньше. Во время атаки он был ранен стрелой в ногу, рана воспалилась, и ему пришлось очень нелегко.

Атака велась не только на земле, но и под ней. Союзники отправили саперов, чтобы вести подкопы под укреплениями Нефшателя. Эти осадные специалисты копали тоннели под стенами, аккуратно подкрепляя их деревянными стойками, чтобы не засыпало. Завершив работу, саперы набивали тоннели ветками и другим горючим материалом, поджигали его и оставляли, ожидая, пока дерево сгорит, тоннели обрушатся, а с ними и соответствующие участки стен. Правда, в этом случае тоннели не поджигали. Столкнувшись с такой мощной комбинированной атакой, гарнизон Нефшателя решил, что дальнейшее сопротивление бесполезно, и капитулировал. Этот важный успех был омрачен смертью графа Булонского. Это был настоящий шок для всего фламандского контингента. Филипп Фландрский был настолько убит горем, что не мог продолжать военные действия. Когда он отошел, наступление Генриха Молодого замедлилось. Заминка усугубилась отсутствием каких бы то ни было успехов короля Людовика на юге, где его армию отбросили от Вернёя и обратили в бегство. Таким образом, первый этап восстания завершился неудачей. Король Генрих II показал себя опытным и искушенным командующим. Столкнувшись с нарастающей волной беспорядков, вынужденный сражаться на нескольких фронтах, он остался спокойным и осторожным. Решив, что бароны, сохранившие верность короне, смогут удержать провинции, старый король не позволил втянуть себя в поспешные действия. Как и всякий средневековый военный лидер, Генрих опасался ввязываться в генеральные сражения, поскольку такие открытые конфронтации были в высшей степени непредсказуемыми. Большинство военачальников XII века избегали масштабных столкновений такого типа, если, конечно, не имели подавляющего численного преимущества. В результате в эту эпоху сражения были на удивление редкими. За всю свою жизнь Уильяму Маршалу довелось участвовать лишь в одном сражении, которое можно было назвать генеральным, да и то имело место в рамках осады.

В 1173 году король Генрих II вводил в дело свои силы только при наличии смертельной угрозы и, если возможно, старался находиться как можно дальше от передовой. Он использовал денежные средства, в которых не испытывал недостатка, чтобы нанять 20 тысяч брабансонов – наемников, сражавшихся от его имени. Генрих II понимал, что плен станет для него катастрофой. Причем он опасался не казни – хладнокровный акт убийства короля был попросту немыслимым, – а отстранения от власти. Семьюдесятью годами ранее двоюродный дед Генриха II Роберт Куртгёз был отстранен от власти подобным образом и провел оставшиеся дни в тюрьме. Старый король не имел намерения следовать по его стопам.

После неудачного вторжения в Нормандию обе стороны оказались в тупике. Попытки примирения успеха не имели. Примерно в это время королева Элеонора сделала попытку покинуть Аквитанию и присоединиться к своим сыновьям. Говорят, она надела мужской костюм, но это ей не помогло, и она была схвачена. Королева Маргарита тоже пребывала под надзором, так что у Генриха II теперь было два ценных заложника. Последовал перерыв в боевых действиях, возможно, даже где-то в промежутке между Рождеством и Пасхой было объявлено перемирие, но, если так, его нарушил молодой король, совершив отчаянное, но бесполезное нападение на Южную Нормандию. Весной 1174 года противостояние возобновилось.

Мятеж молодого короля «буксовал», и король Людовик оказался по большей части неэффективным союзником. Тем временем Генрих II и поддерживавшие его роялисты достигли существенного прогресса в Анжу, Мэне и Аквитании. Молодому королю необходим был решающий удар, однако план, который он обсуждал с Филиппом Фландрским, был очень рискованным. Молодой король собирался предпринять полномасштабное вторжение в Англию. Планировалось повторение 1066 года, но на этот раз высадка должна была произойти в восточной части страны. Крепости роялистов на севере уже осаждал шотландский король Вильгельм, да и в самой Англии у Генриха Молодого было немало сторонников. У фламандского побережья был собран флот, и в середине мая первые корабли подняли паруса. Передовые силы – около 300 человек – успешно захватили плацдарм на берегу и затем взяли под контроль Норидж. Теперь молодому королю нужно было только одно – благоприятный ветер. Генрих ждал на побережье Фландрии много недель, и Уильям Маршал все время был рядом, деля со своим господином тревогу и нетерпение, но весь июнь и начало июля ветер не менялся.

В это время старый король был в Нормандии, где его застали тревожные сообщения из Англии. У него не оставалось выбора – надо было выходить в море, невзирая на погоду. Генрих II взял с собой Элеонору и Маргариту и 7 июля 1174 года вышел в море из Барфлёра. Море было неспокойным. Погода ухудшалась. По словам одного из очевидцев, ветер оставался неблагоприятным. Идти приходилось прямо против ветра. Команда нервничала и сомневалась, что переправа через Канал окончится благополучно. Говорят, Генрих стоял на палубе перед всеми, обратив взор к небесам, и молился, прося Господа о благополучном переходе. Неужели ему предстоит окончить свои дни в воде, как Вильгельму Этелингу в 1120 году?

По свидетельствам современников, только утром следующего дня был замечен берег. Королевский корабль сбился с курса, но каким-то чудом все-таки прибыл в Саутгемптон. Генрих благополучно высадился на берег и сразу поспешил в Кентербери к новой святыне, возведенной в честь мученика Томаса Бекета. О мотивах неожиданного паломничества старого короля можно только догадываться. Представляется, что, по крайней мере частично, им руководило искреннее желание вознести благодарственную молитву за свое чудесное спасение и сожаление из-за убийства Бекета. Но также старый король хладнокровно и расчетливо решил отметить свое прибытие в Англию публичным актом искупления. У его подданных не должно было остаться сомнений в том, что возвратился их истинный, благочестивый и богобоязненный монарх. 12 июня старый король пришел босым в Кентерберийский собор. По его щекам струились слезы. Плача, он молил об отпущении грехов. Группа прелатов подвергла раздетого до пояса короля битью розгами. Перенеся наказание, король обещал ежегодно выделять сорок фунтов, чтобы вокруг могилы мученика постоянно горели лампады, для почитания святого Томаса.

Сразу после этого визита поступило сообщение о блестящей победе роялистских сил на севере страны. Возле Олнвика был взят в плен Вильгельм Шотландский. Его восстание провалилось. Для многих это стало актом божественного провидения. Маятник качнулся на сторону Генриха II. Воспользовавшись моментом, старый король очень быстро подавил оставшиеся очаги сопротивления в Англии. Генрих Молодой, все еще ожидавший благоприятного ветра на континенте, понял, что его шанс упущен, и отменил запланированное вторжение. Пока его отец был занят в Англии, молодой король и Уильям Маршал присоединились к графу Филиппу и королю Людовику и в конце июля начали второе вторжение в Нормандию. Они понимали, что, если им удастся захватить Руан, мятеж все же будет не напрасным. Союзники собрали все имеющиеся силы, и герцогский город был осажден большой и грозной армией. Началась сборка осадных машин. Но Руан был хорошо защищен и отлично укреплен. К тому же он стоял на берегу реки Сены, а значит, не мог быть полностью окружен. Союзники так и не смогли сомкнуть кольцо. Действуя с легендарной скоростью, Генрих II снова переправился через Канал, и 11 августа осада Руана была снята. Старый король переиграл молодого. Повстанцы сожгли свои осадные машины и палатки и начали беспорядочное отступление. Война закончилась.

Молодой король не смог преодолеть хладнокровную решительность и неистощимые ресурсы отца. Как самодовольно объявил один из роялистов, мятежники узнали, что вырвать дубинку из руки Геракла – нелегкая задача. Если бы удача не отвернулась от Генриха Молодого или если бы Людовик VII оказался более эффективным союзником, победа была бы вполне возможна. А так молодому королю пришлось заключить мир на условиях отца, что и было сделано 30 сентября 1174 года в районе Тура. Впрочем, одержавший безусловную победу Генрих II проявил некоторое великодушие. По условиям соглашения его старший сын получил годовое содержание в размере 15 тысяч анжуйских фунтов и права на два нормандских замка (когда его отец сочтет удобным их освободить). Ричарду и Джеффри также были обещаны денежные средства и земли. Большинству сторонников молодого короля было позволено сохранить свои владения, хотя «несанкционированные» замки повсеместно были уничтожены. Многие пленники тоже получили свободу. Так старый король поставил своих отпрысков на место. Никто не сомневался, что отныне и впредь он не будет спускать с них глаз. Только королева Элеонора не получила прощения. Возможно, старый король посчитал ее пауком, сплетшим обширную паутину заговора. Хотя, не исключено, он попросту разозлился из-за ее предательства. Она была заключена в тюрьму в Англии, где провела следующее десятилетие или даже больше.

Генрих Молодой не попал в тюрьму, но тем не менее следующие полтора года был вынужден жить в некоем подобии открытой клетки, постоянно пребывая под надзором отца. Последовала череда официальных мероприятий, на которых он был вынужден подтвердить свои верноподданнические чувства, а новая присяга на верность – за себя и своих людей – была дано в Байё в присутствии Ротру, архиепископа Руана. 8 мая 1175 года отец и сын вернулись в Англию и оставались в королевстве до конца года.

Для Уильяма Маршала это был период почти полной бездеятельности. В «Истории» сказано, что молодой король и его рыцари теперь жили хорошем и красивом месте, предаваясь развлечениям, по большей части охоте. Биограф Уильяма утверждает, что только по прошествии нескольких месяцев Генрих и его люди стали проявлять беспокойство. Понимая, что длительное безделье – позор для молодого человека, Генрих испросил разрешения отца отправиться через Канал, чтобы заняться спортом, иными словами, посещать рыцарские турниры, которые все еще оставались под запретом в Англии. Историки в целом принимают эту часть повествования и потому делают вывод, что после неудачного мятежа Генрих Молодой и Уильям Маршал удалились от мира высокой политики и военных конфликтов. В начале 1176 года оба якобы всерьез увлеклись турнирами, позабыв о реальном мире. В действительности это была в лучшем случае часть истории.

Подробные свидетельства позволяют нам проследить перемещения молодого короля и его челяди по Англии. Оказывается, Генрих и его рыцари вовсе не наслаждались сельской идиллией. Наоборот, в 1175 году они преодолели много сотен миль, объезжая королевство, как правило, рядом со старым королем. Они побывали в Лондоне, Оксфорде, Кентербери, Вудстоке, Йорке, Виндзоре и Винчестере, встречались с шотландцами, ирландцами и папскими легатами. Возможно, Генрих II намеренно возил за собой сына, чтобы подтвердить собственное превосходство и выставить напоказ покорность своего капризного наследника. Хотя не исключено, что он пытался определить меру лояльности сына, прикидывая, можно ли возобновить военную и политическую карьеру молодого короля. Даже в 1176 году он явно не горел желанием отпускать наследника в мир рыцарских турниров.

Молодому королю действительно надоел постоянный надзор. В начале 1176 года он заявил о своем желании совершить вместе с супругой паломничество в Сантьяго-де-Компостела, что на северо-западе Иберии. Но Генрих II расценил это предложение как уловку, придуманную молодым королем для получения свободы, и запретил поездку. Правда, после Пасхи старый король немного смягчился. Его наследник отправится на юг, но лишь для того, чтобы помочь своему брату Ричарду, ставшему графом Пуату, справиться с беспорядками в провинциях. И в 1176 году Уильям Маршал сопровождал молодого короля в Пуату, в тот регион, где произошло убийство Патрика Солсбери и он сам попал в плен. В 1176 году большое внимание уделялось подавлению беспорядков в Ангулеме, к югу от Пуату, но только в городе Пуатье снова проявилась враждебность молодого короля к старому.

Выбравшись из Англии и, таким образом, избавившись от постоянного надзора старого короля, Генрих сразу начал расширять свою свиту. Со временем он привлек на службу многих грамотных людей, в том числе родственника семейств Солсбери и Маршала – Жерваза из Тилбери и теолога Ральфа Нигера. Но первой его заботой были рыцари. Ядро его mesnie – Уильям Маршал и Робер Трегоз – оставались, как всегда, рядом с ним. Но Генриху были нужны новые воины, и он с радостью приветствовал французских и норманнских рыцарей, которые считались «врагами» старого короля, – предположительно людей, которых посчитали предателями во время восстания. Скорее всего, Генрих всего лишь желал восстановить свою независимость, но отец расценил это как намеренную непокорность.

Молодой король, вероятно, предполагал, что в Пуатье он в безопасности и надежно скрыт от зоркого ока Генриха II. Но он ошибся. Уже в августе было сделано скандальное открытие. Старый член свиты Генриха Молодого – Адам – был пойман за отправкой послания с перечислением неоднозначных действий молодого короля его отцу – старому королю. В рыцарской среде, где безусловная преданность являлась само собой разумеющейся, это было чудовищным актом предательства, запятнавшим и шпиона, и старого короля. Молодой король устроил показательный суд, на котором присутствовал и Уильям Маршал, и вынес предателю смертный приговор. Только вмешательство епископа Пуатье спасло того от виселицы. Смилостивившись, Генрих приказал раздеть предателя донага и прогнать его плетями по городским улицам, после чего отправить в Нормандию.

Представляется, что только начиная с этого периода Генрих Молодой стал отходить от династической борьбы. Он был сыт по горло постоянным вмешательством отца. Только три года спустя он снова появился в Англии. В декабре он отпраздновал Рождество в Нормандии с королевой Маргаритой. Тогда она уже ждала их первенца, что, возможно, снова воспламенило амбиции молодого короля. Но его пыл быстро угас, поскольку младенец умер при рождении летом 1177 года. Дважды в том же году Генрих Молодой неохотно выполнил требование отца и возглавил военные кампании в район Берри – к востоку от Пуатье. Но сделал это без энтузиазма. Вместе с Уильямом Маршалом он увлекся турнирами. Похоже, оба решили оставить свой след в мире рыцарства.

Глава 5 Чемпионы турниров

Уильям Маршал был втянут в мир турниров в конце 1176 года, и следующие три года и он, и молодой король с головой ушли в рыцарские соревнования. Лишившись политических амбиций, Генрих нашел другое поле деятельности, где мог добиться уважения окружающих, известности, даже славы, что помогло бы снизить степень недовольства и неудовлетворенности, которые все еще преследовали этого молодого короля без королевства. Уильяму и рыцарям турниры давали возможность забыть о разочарованиях последних лет, которые они провели на службе у короля, любимого и почитаемого всеми, но совершенно неспособного помочь им сделать карьеру. Победа на таких состязаниях не только подтверждала их доблесть, что тоже было необходимо после поражения мятежа, но и давала материальное вознаграждение. Так что вряд ли стоит удивляться тому, что и Генрих, и его рыцари вскоре оказались в самой гуще турнирных событий.

Период занятости в турнирах изменил карьеру Маршала. До этого времени он показал себя способным рыцарем и верным слугой, прошедшим через ряд военных свит и замеченным представителями Анжуйской династии. А в сущности, Уильям оставался относительно малоизвестным рыцарем, не признанный за пределами узкого круга – свиты молодого короля. Успехи на турнирах принесли ему широкую известность и богатство, не говоря уже о том, что укрепили и без того прочную связь с молодым королем. Уильям стал выдающейся фигурой в mesnie Генриха Молодого, известной и далеко за ее пределами. Ему уже исполнилось тридцать, и это был закаленный воин, находящийся на пике физической формы. Он делал успехи в турнирах, даже когда другим этого не удавалось, – ведь в подобных состязаниях можно было не только проиграть, но и оказаться перед лицом финансового краха, ранения и даже смерти. И дело было не только в удаче, хотя без нее, конечно, тоже не обошлось. Слишком много побед одержал Уильям на протяжении пяти лет, чтобы говорить об одном только везении. Он превратил турнирные бои в искусство. В зрелом возрасте Уильям утверждал, что захватил в плен в турнирах не менее 500 рыцарей. Так что же сделало его победителем и как достижения в этих соревнованиях повлияли на его характер и человеческие качества? Ответ дает «История Уильяма Маршала», но к тексту следует относиться с осторожностью.

Этому периоду жизни Уильяма биограф посвятил большую часть работы. Примерно 2300 строк «Истории» посвящены его турнирным подвигам, в то время как шести годам жизни и обучения Уильяма в Танкарвиле – всего 37. Возможно, это отражает большее внимание самого Уильяма к дням своей славы. Судя по всему, этот период врезался в память доблестного рыцаря как самое счастливое время его жизни: мало ответственности, много побед и еще больше волнующих легенд. В «Истории» Уильям изображается непобедимым героем турниров, однако подробную картину совершенствования его рыцарского мастерства восстановить невозможно. Мы видим рыцаря, искусного в обращении с оружием и верховой езде, но также жадного, хитрого, гордого и даже самодовольного.

Победа на турнирах далась небыстро и нелегко. Историки, как правило, утверждают, что молодой король появился на турнирной арене в середине 1170-х годов – Уильям Маршал был рядом с ним – и немедленно добился повсеместного успеха. Но источником такой постановки вопроса является идея, что Маршал уже был опытным турнирным бойцом, уважаемым чемпионом и посвятил молодого короля во все тонкости мастерства. На самом деле ранняя турнирная карьера Уильяма была недолгой (вероятнее всего, она завершилась девятью годами ранее – в 1167 году), а его послужной список – солидным, но вовсе не выдающимся. Скорее всего, Маршал понимал правила игры лучше, чем любой другой рыцарь из челяди Генриха Молодого, но суперзвездой он не был, во всяком случае пока.

Свита молодого короля не только не произвела мгновенной сенсации. Скорее, поначалу она была комедийной интермедией. В «Истории» сказано, что в течение восемнадцати месяцев рыцарей Генриха на всех турнирах только обижали и унижали, его воинов, как правило, брали в плен и плохо с ним обращались. Французские рыцари так привыкли разбивать команду молодого короля, что накануне турнира договаривались о разделе выкупов и добычи. У людей Генриха был возбуждающий боевой клич – Dex aïe – хорошие кони и броня. А поскольку он мог рассчитывать на денежные средства старого короля, в его команде были лучшие из бойцов. Проблема была в дисциплине, и сначала Уильям был ее главным нарушителем. Его биограф признает, что вначале Уильям покидал команду короля, пришпоривал коня, направляя его к противнику, и бросался в самую гущу сражения. Все это было хорошо, если речь шла о демонстрации личной отваги, – Уильям действительно побеждал многих врагов, нанося им мощные удары, – но при этом он покидал своего господина, и молодой король по возвращении выговаривал ему за это.

Со временем команда усовершенствовалась. Маршал научился держать в узде свой восторженный энтузиазм, и впоследствии в «Истории» постоянно отмечается, что он все время находился рядом со своим господином и защищал его ударами сильными и опасными. Рыцари Генриха отточили свое мастерство и, набравшись опыта, научились действовать в команде. По утверждению биографа, постепенно все поняли, что тот, кто нарушает строй слишком рано, является глупцом. Молодого короля и его свиту также наставлял Филипп Фландрский, к этому времени ставший общепризнанным покровителем турниров и их участником. Филипп был скорее злодеем, безжалостным, беспринципным и крайне амбициозным. Он присоединился к молодому королю, когда почувствовал выгоду для себя, но оставался ненадежным союзником. В «Истории Уильяма Маршала» он изображается в героическом свете, как достойный человек, по мудрости превосходящий всех своих современников, но вместе с тем в ней не скрывается его коварство на турнирной арене.

Турнирная тактика графа Филиппа являлась зеркальным отражением его подхода к реальной жизни. Он нарушал правила, использовал хитрости, нередко действовал исподтишка и не думал ни о чем, кроме победы и добычи. Как правило, он предпочитал следующую тактику на турнирах: прибывал к месту сбора со своей свитой и публично заявлял, что намеревается не участвовать, а посмотреть. Только после окончания первого этапа большого сражения, когда участники уже устали и дезорганизованы, он внезапно вступал в бой. Используя эту уловку, свита графа наносила огромные потери на поле боя, выбивая десятки рыцарей из седла и беря их в плен. В этой уловке есть нечто общее с использованием резервных частей в реальном сражении – высокоэффективной тактикой удерживания части войск в запасе, пока сражение не достигнет пика. После этого резервные части бросались в бой для нанесения решающего удара. В контексте турнира такая двуличность сегодня может показаться откровенным обманом, однако современники Филиппа, судя по всему, принимали его уловку как хитроумное манипулирование правилами. «История» изображает этого человека как мудрого и отважного и отмечает, что даже Уильям Маршал избрал эту тактику.

Будучи турнирным капитаном и стратегом молодого короля, Маршал посоветовал свите сымитировать методы Филиппа Фландрского. На следующий турнир рыцари Генриха прибыли, никак не показывая, что намереваются в нем участвовать, а потом неожиданно бросились в атаку, когда противник не мог за себя постоять. Тактика принесла блестящий успех. Поле оказалось буквально усыпанным вражескими знаменами, и люди молодого короля в одночасье разбогатели. Биограф Уильяма радостно заявляет: «После этого король ни разу не появлялся на турнире, не прибегнув к уловке или обману». Любопытно, что «История» подвергает суровой критике losengiers (обманщиков) в реальном мире, но на турнире, вероятно, мошенничество считалось честной игрой.

К концу 1177 года свита молодого короля – с Уильямом Маршалом во главе – блистала на турнирах. Побед становилось все больше, выкупы и добыча заполняли сундуки. Теперь Генриха, Маршала и всех его рыцарей видели в ином свете. Они больше не были легкими жертвами, завоевав репутацию квалифицированных искусных воинов. Команда молодого короля стала одной из самых уважаемых и грозных в Северной Франции.

Генрих и Уильям знали друг друга уже семь лет. Корольмальчик вырос в высокого и потрясающе красивого молодого человека. Эти двое вместе ввязались в войну и проиграли ее, и связь, образовавшаяся между ними в 1170 году, только укрепилась. Они не были (и не могли быть) равными – все же в жилах Генриха текла королевская кровь, однако они были хорошими друзьями, и эти годы совместных сражений на турнирах были для обоих счастливыми. В «Истории» всячески подчеркивается особое положение Маршала в mesnie молодого короля, и не исключено, что фразу «король горячо любил Уильяма, больше чем любого другого рыцаря» можно принимать буквально. Другие источники – в первую очередь acta Генриха – тоже подтверждают высокий статус Уильяма. В них он неизменно занимает почетное место, являясь первым из домашних рыцарей.

В «Истории» дана выразительная картина безудержной радости, которую молодой король делил с Уильямом после очередных ярких побед. Чувствуется общая бравада и чувство товарищества. Особенно отчетливо это проявилось в описании большого турнира, состоявшегося на границе Нормандии и Франции, между Ане и Сорелем. Свита Генриха выступила в высшей степени успешно, удачно выбрав время для нападения, так что противники сразу обратились в бегство. Королевская свита устремилась в погоню, и Маршал все время оставался рядом с Генрихом. Вместе они спустились по склону холма и оказались прямо в центре главной улицы Ане. Город был пустынным. Однако, завернув за угол, они наткнулись на конного французского воина Симона де Нефле, преградившего им путь вперед. С ним были пехотинцы. Согласно «Истории», король сказал: «Мы не пройдем, но вернуться не можем». На что Маршал ответил: «Тогда да поможет мне Бог, придется нападать».

И он бросился на противника. Пешие солдаты рассыпались в разные стороны, чтобы не быть растоптанными до смерти. Проход вперед открылся, но Уильям еще не был удовлетворен. Он поскакал к Симону де Нефле, схватил узду его коня и изо всех сил потянул за собой. Генрих не отставал. Это был любимый прием Маршала, позволивший ему в 1160-х годах захватить множество пленных. Волоча за собой французского воина, Маршал направился к месту сбора, желая объявить Симона своим пленником. Но у того были другие соображения. Пока они двигались по городу, Уильям не обращал внимания на то, что происходит за его спиной. Француз вскочил, ухватился за свисающий желоб и был «выдернут» из седла. Маршал ничего не заметил, но молодой король, скакавший следом, все это видел и промолчал.

Добравшись до места, Уильям приказал своему сквайру отвести рыцаря в заключение. В ответ Генрих, смеясь, спросил: «Какого рыцаря?» – и рассказал, какой акробатический трюк выполнил француз. «История» излагает этот случай как комический. Маршал и молодой король вдоволь посмеялись, и этот случай рыцари еще много недель пересказывали друг другу. Эпизод больше всего похож на изрядно приукрашенный анекдот, но суть дела – близкая дружба Уильяма с молодым королем представляется аутентичной.

«История» описывает много индивидуальных, весьма ярких деяний Уильяма. Постоянно участвуя в турнирах, он приобретал все больше мастерства. В конце 1170-х годов Маршал стал посещать турниры в одиночку, считая это более быстрым способом накопить опыт, репутацию и богатство. Первым стал турнир в Плёре, что в Шампани, к востоку от Парижа. По утверждению биографа, это место было слишком далеко, чтобы молодой король мог поехать туда со своим тяжелым обозом, но Генрих позволил своему сердечному другу Уильяму отправиться на турнир в сопровождении только одного рыцаря. На деле Уильям, вероятно, долго досаждал молодому королю, прося разрешения поехать на турнир, и получил его не так уж легко, поскольку, судя по всему, не носил при этом цветов или герба Генриха. В «Истории» говорится, что участники смотрели на него с подозрением, но не знали, кто он.

Турнир в Плёре собрал многих именитых французских рыцарей и баронов. Там был Филипп Фландрский, герцог Гуго Бургундский и граф Теобальд Блуаский. Посетили его и два лучших европейских воина Жак д’Авен и Уильям де Бар. Они были прямыми соперниками Маршала. Эти рыцари славились своим умением виртуозно владеть оружием. Уильям наслаждался поединком, сражаясь «как лев среди быков». Согласно «Истории», он проложил себе путь сквозь отряд противников, нанося удары, словно дровосек, который рубит дубы. В действительности, хотя Маршал, вероятно, на самом деле получал удовольствие от потасовки, отсутствие дисциплинированной слаженной команды сделало его незащищенным. Подвергшись бесчисленным нападениям, он был так избит, что шлем треснул, обнажив его голову. В целом Маршал счел день чудесным. Многие рыцари вокруг него показали достойную восхищения доблесть. Уильям произвел впечатление на сверстников и начал, по словам биографа, создавать свою репутацию. Хотя его фактические завоевания в тот день, скорее всего, были весьма скромными.

Турнир закончился во второй половине дня, но на поле сохранилась хаотичная ярмарочная атмосфера. Рыцари и их слуги сновали взад-вперед, делясь впечатлениями, договариваясь о выкупе, разыскивая потерянную амуницию. Последовало длительное обсуждение, кто должен получить церемониальное копье, которое, по правилам, вручается самому достойному рыцарю дня. Многие, подчеркивая свою скромность, отказались, в том числе Филипп Фландрский. В конце концов решили, что награду получит Уильям Маршал. Единственная проблема заключалась в том, что его нигде не было видно. Два рыцаря наконец обнаружили его в местной кузнице. Уильям стоял на коленях, положив голову на наковальню, а кузнец пытался снять с него разбитый шлем, используя молотки, кусачки и клещи. Сцена была забавной, и Уильям впоследствии вспоминал о ней с большим удовольствием. Ему вручили призовое копье, и хотя он тоже объявил себя недостойным, но тем не менее принял награду.

В последующие месяцы турнирная карьера Уильяма развивалась очень быстро. На Турнире в Э – городе, что на восточной границе с Пикардией, он за один только день захватил в плен десять рыцарей и двенадцать коней. Согласно «Истории», слава и репутация сделали его известным человеком. Состояние Маршала в немалой степени зависело от боевых качеств рыцарей, окружавших его в mesnie молодого короля, потому рыцари самым тщательным образом отбирались. Они получали плату из годового содержания Генриха. Но Уильям обладал и особыми качествами и высоким мастерством, которые выделили его из общей массы. Его большая физическая выносливость позволяла ему выдерживать удары, от которых менее сильный рыцарь сразу бы умер. Сила его ударов копьем или мечом, когда он нападал, также принадлежала к разряду выдающихся. Немногие могли с ним сравниться и в искусстве верховой езды. К тому же он обладал острым умом, иными словами, превосходил соперников во всем.

После череды блистательных побед Уильям стал чемпионом. Теперь его почитали не только рыцари, но и, наконец, заметили сильные мира сего. В «Истории» рассказывается, как накануне турнира в Эперноне, что в провинции Блуа, Маршала пригласил в гости местный магнат, граф Теобальд. В те дни было принято, чтобы «богатые и знаменитые» ходили друг к другу в гости, рассказывали истории, сплетничали и пили вино. К этому времени положение Уильяма уже было таково, что даже самые могущественные люди Франции были рады провести время в его компании. Но именно в тот вечер все получилось неудачно.

Уильям приехал в Эпернон на высоком и очень ценном жеребце, которого оставил на попечение местного паренька. Но пока он наслаждался вниманием гостей графа Теобальда, неожиданно с улицы послышался шум. Маршал, не медля ни минуты, вскочил, выбежал на улицу и обнаружил, что на его коне удирает вор. Негодяй, вероятно, решил, что легко скроется под покровом темноты, но не учел возможностей Уильяма. Тот бросился в погоню, ориентируясь на стук копыт. И даже когда вор свернул в лес и спрятался за повозкой, наполненной ветками, Уильям услышал, как животное сопит и переступает с ноги на ногу. Осторожно приблизившись, он схватил тяжелую палку и ударил вора так сильно, что у него вытек один глаз. И хотя граф Теобальд настаивал на повешении конокрада, Маршал проявил милосердие, заявив, что несчастный достаточно пострадал.

Биограф Уильяма Маршала постоянно упоминает о его достойном поведении и честности в рыцарских состязаниях, однако нет никаких сомнений в том, что для таких воинов притягательность турниров была связана не только с идеями рыцарства. Конечно, значение репутации было огромно. И все же турниры привлекали тем, что давали рыцарям возможность получить добычу, денежные средства в виде выкупов и, следовательно, богатство. У автора «Истории» интересное отношение к вопросу материальных приобретений. С одной стороны, он настаивает, что его герой не думал о наживе. «Ни на мгновение Маршал не имел в виду корыстные мотивы. Он был так сосредоточен на благородных деяниях, что ему и в голову не приходило зарабатывать на этом». Тем не менее биограф не мог полностью умолчать о сказочном богатстве, появившемся у Маршала, потому что эти материальные активы были важным компонентом стремительного взлета Уильяма.

Трудно сказать, что думал об этом биограф, но Маршал не видел никакой несовместимости между рыцарством и материализмом. В его мире эти два аспекта были неразделимы. Механизм средневекового турнира означал, что захват пленных и добычи служил и наглядным подтверждением доблести, и источником материальных благ. Одерживая все больше побед, Уильям начал относиться к турнирам как к деловому предприятию. В конце 1170-х годов он заключил сделку с Роджером (Роже) де Жуи, фламандским рыцарем, рекрутированным в свиту молодого короля.

Биограф Уильяма относится к Роджеру без симпатии, утверждая, что это человек храбрый и бесстрашный, известный умением владеть оружием, предприимчивый и умный, но склонный к жадности. Но Маршал, похоже, заинтересовался известной способностью Роджера получать богатейшую добычу. Два воина заключили официальное соглашение сражаться в турнирах бок о бок, чтобы получить больше добычи, после чего разделить ее пополам. Они даже использовали одного из слуг молодого короля – писаря Вигайна, чтобы тот вел учет их победам. Много лет спустя биограф увидел один из листов, составленных клерком между Великим постом и Троицей (что соответствовало двум месяцам турниров и не более того). Он был одновременно шокирован и впечатлен, узнав, что за это время Маршал и Роджер захватили 103 пленных. Компаньоны работали вместе около двух лет и, должно быть, заработали целое состояние[11].

Даже теперь, когда деньги потекли к Уильяму рекой, он вел свои дела с большой рачительностью – многие сказали бы, что он проявлял мелочность. Во время второго турнира между Ане и Сорелем у него увели двух лошадей. Сам Уильям в это время был пешим и не мог ничего сделать. Это была все же скорее предприимчивость, чем криминал. Тем же вечером Маршал потратил много часов, чтобы добиться освобождения своих лошадей, и позднее искренне радовался, что сумел выкупить одну из них всего за 7 фунтов, в то время как она стоила все 40. Также Уильям воспользовался своей репутацией, чтобы нагнать страх на «трусливого» рыцаря, совершившего этот поступок, и заставил его признаться в воровстве перед лицом своего дяди, знаменитого рыцаря Уильяма де Бара. Высокий статус Маршала означал, что в его слове никто не может усомниться, даже де Бар (который, кстати, сделал все возможное, чтобы урегулировать неприятный инцидент). По мнению биографа, Уильям всего лишь поставил молодого выскочку на место, но трудно не прийти к заключению, что Маршал использовал свое положение весьма беспринципно.

Во время этого критического этапа своей карьеры – процветания на турнирах – личность Уильяма становится немного более понятной. Он – человек, наделенный редкой физической силой, отвагой и стойкостью. Он понимает и строго придерживается рыцарского кодекса чести того времени. Некоторые его действия могут не совпадать с нашим представлением о «рыцарстве» – коварство на поле боя, самовосхваление и бесконечный материализм, – но не может быть сомнений в том, что современники Маршала искренне считали его образцом совершенства. Его поведение и достижения были именно такими, каких ожидали от chevalier.

Молодой король в конце 1170-х годов тоже стал звездой в турнирном мире. Но в отличие от его друга и соратника Уильяма Маршала мерилом славы короля было не только его собственное искусство в обращении с оружием, а богатство определялось не выкупами и добычей. Молодой король сражался в сердце своей свиты, и, естественно, рыцари должны были защищать своего господина от врагов. В отраженном свете достижений его воинов на турнирах слава короля многократно укреплялась. Помимо этого Генриха превозносили за щедрость и покровительство.

Современники сравнивали молодого короля с Александром и Артуром, великими героями прошлого, и назвали «отцом рыцарства». Так было, потому что после 1177 года Генрих собрал одну из самых впечатляющих военных свит в Европе, куда входили воины из всей Анжуйской империи. Очевидным доказательством знаменитости Генриха было количество и качество рыцарей в его mesnie. Автор «Истории Уильяма Маршала» упомянул о желании молодого короля всегда иметь на службе только достойных людей, и его бесконечная щедрость установила новые стандарты в Северной Европе. Люди, подобные Филиппу Фландрскому, следовали примеру Генриха, понимая, что «ни король, ни граф не могут повысить свое положение, не имея вокруг себя достойных людей».

Все это было прекрасно для ведущих рыцарей того времени, и именно их взгляды, точнее, взгляды Уильяма Маршала, отражены в «Истории». Эти люди много получили от необычайной щедрости Генриха. Он давал им коней, оружие и деньги – сколько они хотели – и никогда не торговался, а они в ответ его обожали. Но в других местах такая ситуация не могла не иметь тяжелых последствий. Филипп Фландрский, Гуго Бургундский и иже с ними не могли радоваться расточительной щедрости Генриха. Ведь им и другим баронам приходилось платить бешеные деньги за наем хороших рыцарей. Со временем даже финансы Генриха подошли к концу. Более того, его свита задолжала оружейникам, кузнецам и хозяевам постоялых дворов по всей Северной Франции. К 1178 году молодой король опасно пристрастился к роскоши турниров. Он путешествовал по многим землям в поисках славы и известности. Ему постоянно не хватало риска, и он был не в силах остановиться в изъявлениях щедрости. Генрих никому ни в чем не мог отказать.

Как бы то ни было, грандиозный показ щедрости, чести и статуса сотворил чудеса. В конце 1170-х годов молодой король достиг вершины известности. Для рыцарей и знати Северной Франции, все больше увлекавшейся идеями рыцарства, Генрих Молодой стал культовой фигурой. О нем говорили на каждом турнире и состязании, о нем распространялись слухи и легенды – очевидный показатель известности в те дни. По утверждению «Истории», все мужчины хотели быть похожими на него. Этот образ – икона рыцарства – дошел и до Англии, где хронист назвал Генриха вдохновителем своего класса и своего поколения, «славой всего рыцарства», «цветом молодости и щедрости».

Пламенная страсть молодого короля к миру рыцарства и турниров может показаться легкомысленной неумеренностью невзыскательного плейбоя. Но это была бы не полная картина. Да, турниры были, по сути, играми, но в них играли самые могущественные люди Запада – бароны и всевозможные магнаты, увлеченные рыцарской культурой. В конце 1170-х годов стало очевидно, что показ военной мощи и рыцарской известности оказывает влияние, не ограниченное турнирным полем. Это дало молодому королю дополнительные преимущества, поскольку, являясь «отцом рыцарства», он неизбежно пользовался большим влиянием и в реальном мире. Подростком он пытался добиться славы при посредстве восстания. Теперь он сделал себе имя и укрепил королевский статус на другой арене.

Эти несомненные достижения не ускользнули от внимания старого короля. Историки часто предполагали, что Генрих II рассматривал активность своего сына на турнирах как пустую трату времени. В 1179 году его отношение стало намного более позитивным. Это было очевидно для Ральфа Дисского, священнослужителя лондонского собора Святого Павла, который дал следующую оценку деятельности молодого короля: «Генрих провел три года в турнирах, истратив много денег. Путешествуя по всей Франции, он не занимался государственными делами и стал не королем, а рыцарем, одержав победы в разных столкновениях. Победы сделали его известным. Старый король радовался, подсчитывая и восхищаясь его победами, и впоследствии вернул собственность, которую ранее отобрал».

Генрих II, возможно, не желал терпеть турниры в Англии, но не мог игнорировать огромную популярность, которую эти состязания приобрели в остальной Европе. Его старый соперник из Капетингов, стареющий Людовик VII, не делал попыток представить себя покровителем рыцарства. Это оставило важную брешь, в которой мог развернуться молодой король, оказывая влияние и укрепляя связи, способные продвинуть анжуйские интересы. Вероятнее всего, это было очевидно с самого начала, и отношения молодого короля с Филиппом Фландрским и ему подобными всегда носили политическую подоплеку. Посещая друг друга накануне очередного турнира, богатые и знаменитые наверняка вели беседы не только о спорте. В общем, самое позднее в 1179 году Генрих II решил, что пора использовать известность старшего сына. Во время Великого поста молодой король вернулся в Англию – впервые с 1176 года – и провел Пасху вместе с отцом в Винчестере. Заблудшая овца вернулась в овчарню.

Летом 1179 года в жизни молодого короля произошли существенные перемены. Поражения и разочарования неудачного мятежа остались в прошлом, раздражающее чувство полной зависимости от отца по большей части исчезло. Турнирная карьера молодого короля, конечно, финансировалась щедрым содержанием, выделенным ему отцом, однако след, оставленный им в рыцарской культуре, был его собственным. В возрасте двадцати четырех лет он стал старшиной европейской рыцарской аристократии. Звезда Генриха взошла вместе со звездой его друга – Уильяма Маршала. За десятилетие, проведенное им на службе у анжуйцев, Уильям достиг качественно нового уровня в своей карьере. Благодаря своей славе и богатству он смог собрать собственную свиту, став баннеретом – рыцарем на службе у лорда, которому позволено нести собственное знамя. Маршалу уже перевалило за тридцать, и он с гордостью носил свои новые цвета и эмблему: красный лев, стоящий на задних лапах, на зелено-золотом фоне. Это изображение, напоминающее львов на норманнском флаге, останется с Уильямом на всю жизнь. И он, и молодой король были в самом расцвете сил, и события конца 1179 года дали им превосходную возможность продемонстрировать свои качества.

Французскому королю Людовику VII в то время было около пятидесяти девяти лет. Его власть в королевстве Капетингов ослабела. Третий брак, наконец, привел к появлению на свет в 1179 году долгожданного наследника. В 1179 году этому мальчику, Филиппу, было четырнадцать лет, и ожидалась его коронация. Тем летом юному французскому принцу предстояло испытание. Во время охоты на кабана в лесах Шартра Филипп отстал от спутников и заблудился. В конце дня он все еще блуждал по лесу – одинокий, незащищенный, испуганный. К счастью, он заметил слабый свет от костра лесоруба, пошел на него, и крестьянин отвел его в безопасное место. Но только принц тяжело заболел, и очень скоро его выживание оказалось под большим вопросом.

Опасаясь за будущее королевской династии, Людовик отправился в паломничество в Кентербери, чтобы просить об исцелении Томаса Бекета. Сам король в это время уже был пожилым человеком и не мог похвастаться богатырским здоровьем. Он сумел пережить долгое путешествие, переправился через Канал, и в Дувре его встретил сам Генрих II, чтобы лично сопроводить в Кентербери. Принимая во внимание их извечную вражду, современники были потрясены беспрецедентным мирным визитом. Через три дня Людовик вернулся домой. Французский король обещал кентерберийским монахам ежегодную поставку ста бочек лучшего французского вина, которым они могли утолять жажду. Молитвы Людовика, вероятно, были услышаны, потому что юный Филипп выздоровел. Но путешествие оказалось слишком тяжелым испытанием для самого короля. Почти сразу после возвращения в Париж он перенес удар, в результате которого одна сторона его тела оказалась парализованной и он с трудом мог говорить. В итоге Людовик был вынужден отойти от дел и в сентябре 1180 года умер.

Для того чтобы не было проблем с престолонаследием, Филипп должен быть коронован и помазан еще при жизни отца. Церемония была назначена на 1 ноября 1179 года в королевском дворце Реймса. На нее были приглашены представители главных западноевропейских династий и знатных семейств, и, в довершение всего, планировался грандиозный турнир. Той осенью стала как никогда ясна тесная взаимосвязь между практической властью и рыцарским зрелищем. С рождением нового короля на шахматной доске политики ожидалась перестановка, и, естественно, все ключевые игроки стремились получить как можно больше влияния и преимуществ. Ведущие фигуры, такие как граф Филипп Фландрский и герцог Гуго Бургундский, прибыли на коронацию с намерением занять место ментора юного Капетинга.

Король Генрих II решил, что представлять Анжуйскую монархию будет его старший сын. При спонсорстве старого короля Генрих отправится в Реймс и на турнире предстанет во всем возможном блеске. Рядом с Уильям Маршалом, прославленным чемпионом, красивый молодой король поразит мир рыцарскими качествами и сумеет приобрести влияние на юного Филиппа Французского. Не впервые Генрих II решил потратить состояние, чтобы создать ауру роскоши и величия. Двадцать один год назад, когда у старого короля еще не было разногласий с Томасом Бекетом, он отправил его во Францию на переговоры о браке юного Генриха с Маргаритой Французской. Томас, человек низкого происхождения, сын торговца текстилем из Чипсайда, был полон решимости во время этого важного посольства в Париж произвести впечатление благородного дипломата. И потребовал для себя необычную свиту. Прохожие изумленно замирали, взирая на пышную процессию. Томаса сопровождали 200 рыцарей, небольшая армия пехотинцев, писарей и слуг, восемь повозок (две из них, нагруженные бочками лучшего пива), каждую тянула пятерка лошадей, и двенадцать вьючных лошадей с пожитками самого Бекета, причем на каждой сидела маленькая обезьянка.

В 1179 году молодой король путешествовал с такой же роскошью, но это было не просто, как предполагают некоторые историки, экстравагантное излишество. Это было рыцарское действо с политическим подтекстом, продуманное, разыгранное и оплаченное Генрихом II. Нормандский хронист Роберт де Ториньи, писавший примерно в это время, отметил, что молодой король ехал на коронацию с дарами золота и серебра и в сопровождении большой рыцарской свиты. Одновременно он уточнил, что по приказу отца Генрих был полностью обеспечен всем необходимым для путешествия и ему не нужна была ничья помощь по дороге и во время торжеств.

«История Уильяма Маршала» приводит подробности окружения короля той осенью. Его сопровождали отборный отряд из восьмидесяти ведущих рыцарей, но не менее пятнадцати из них, в том числе Уильям Маршал, были баннеретами и следовали в сопровождении десятка или больше собственных воинов. Молодой Генрих платил каждому из этих дополнительных воинов двадцать шиллингов в день на протяжении всего путешествия. Даже если не считать прочих сопутствующих расходов, на оплату рыцарей уходило около 200 фунтов в день, и оплата велась почти весь месяц. Учитывая, что королевский доход от графства Вустер составлял 200 фунтов в год, ясно, сколь велика была цена королевского великолепия. В «Истории» выражено сочувственное удивление: откуда взяли такие богатства?

Да, средств на это ушло много, однако пышность выделила молодого Генриха из общей массы гостей, прибывших на коронацию Филиппа. Граф Фландрский тоже присутствовал, и даже получил привилегию нести церемониальный королевский меч, когда Филипп следовал в Реймсский собор. Однако всеобщее внимание привлек к себе именно Генрих. Он величаво лавировал в толпе, разговаривал с собравшимися баронами и заявил о предполагаемой прерогативе нормандских герцогов, неся королевскую корону, когда дядя Филиппа II, архиепископ Реймсский, выполнял церемонию коронации. В общем, все присутствующие могли наглядно убедиться в тесных связях Генриха с новым французским монархом.

После пиршества гости переместились на открытый участок, что к востоку от Парижа, в Ланьи-сюр-Марн. Сегодня там располагается французский Диснейленд. Турнир, устроенный в Ланьи в ноябре 1179 года, не имел себе равных по размаху. Во всяком случае, так сказано в «Истории». Его посетило не менее 3 тысяч рыцарей – численность вполне достаточная, чтобы совершить Крестовый поход на Святую землю. Людей было множество. «Все поле боя был заполнено воинами», и «ни клочка земли не было видно». Уильям Маршал был одним из самых известных участников, и он вполне мог получить памятный пергамент, в котором перечислялись все собравшиеся именитые воины. Его биограф использовал такой документ в своем повествовании. В «Истории» перечисляется длинный список рыцарей из Франции, Фландрии, Англии, Нормандии и Анжу.

Почти каждый рыцарь получил короткий эпитет. Так, биограф назвал великого Уильяма де Бара «мудрым и доблестным рыцарем», отметил, что норманнский воин Джон де Прео «удивительно хорош, когда надо держать удар». На самом деле Джон был одним из пяти братьев де Прео, которые служили в свите молодого короля. Неудивительно, что многие домашние рыцари Генриха Молодого удостоились отдельного упоминания. Как и Маршал, фламандский воин Балдуин де Бетюн был рыцарем-баннеретом. Он недавно стал членом свиты Генриха и очень скоро стал ближайшим доверенным лицом Уильяма. Симон Марш был назван «смелым, стойким и непреклонным рыцарем». Жерар Тальбот характеризовался как человек, «достойный быть королем», Робер Трегоз – «доблестным рыцарем и умным человеком», а Томас де Кулонс – в высшей степени достойным человеком. Это были люди, с которыми Уильям Маршал общался каждый день, – друзья, соотечественники, соперники[12].

Турнир в Ланьи был замечателен размахом и великолепием, но совершенно не обязательно спортивными достижениями. Даже наоборот, как военное состязание он мог разочаровать знатоков. Когда на поле собирается столько рыцарей, сражение не может не превратиться в хаос. Некоторые рыцари, выбитые из седла, попали под копыта и получили ранения. Во всеобщей суматохе молодой король на какое-то время оказался в одиночестве и в окружении. Уильяму Маршалу пришлось вмешаться и выручить друга и господина. С головы Генриха слетел шлем, но в остальном все было более или менее спокойно. Этот турнир изначально задумывался как уникальное зрелище, наполненное яркими красками сотен развернутых, и громовым шумом 3 тысяч наступающих рыцарей.

Ланьи стал свидетелем апогея турнирной карьеры Уильяма Маршала и приверженности молодого короля культу рыцарства. Оба стали известными людьми. Генрих существенно укрепил свое положение и снова был готов принять королевскую мантию и потребовать королевство, которое ему уже давно обещали. И в этом он мог рассчитывать на своего друга и союзника Уильяма Маршала, человека, которого уже начали считать одним из величайших европейских рыцарей.

В начале 1180 года возвышение Уильяма Маршала и его друга и господина Генриха Молодого шло полным ходом. Враждебность и подозрительность, некогда портившая отношение молодого короля к отцу, исчезли, и оба короля активно сотрудничали в укреплении анжуйского влияния при дворе Капетингов. Граф Филипп Фландрский начал отдаляться от молодого короля, стараясь усилить свое влияние на нового французского монарха Филиппа II (Филиппа Августа). В первые годы своего правления Филипп II оставался робким болезненным подростком, склонным проявлять нерешительность в выборе союзников. Сначала он отдавал предпочтение графу Фландрскому, и они вместе организовали жестокое нападение на мать Филиппа, французскую королеву. Позднее маятник качнулся в сторону анжуйцев: мирный договор с новым монархом из Капетингов был заключен в Жизоре, что в Норман-Вексене, и Генрих Молодой неожиданно для самого себя оказался втянутым в короткую, но жестокую кампанию против Филиппа Фландрского и герцога Бургундского. Но о ней ничего не сказано в «Истории», и есть только короткие упоминания в других источниках. Генрих Молодой одержал победу, и старый король впервые стал выказывать признаки уважения к старшему сыну.

Тем не менее вопрос статуса молодого короля оставался нерешенным, и к осени 1182 года его терпение истощилось. Желая предупредить об этом старого короля, Генрих нанес официальный визит в Париж и потом выдвинул претензию на герцогство Нормандское. Те же проблемы, которые положили начало мятежу десятилетием раньше, снова всплыли на поверхность. По словам одного хрониста, Генрих хотел получить территорию, где он мог бы жить с супругой. Также хронист добавляет, что молодому королю нужна была семья, с которой он мог бы платить своим рыцарям и слугам за службу. Вероятно, несмотря на успехи в турнирах, Уильям Маршал и другие члены mesnie Генриха все же требовали от своего господина награды за верность. Как обычно, старый король уклонился от прямого ответа, обещав Генриху возобновление содержания в 100 анжуйских фунтов в день (плюс жалкие 10 фунтов для королевы) и службу еще 100 рыцарей.

Сильнее всего раздражало то, что братья молодого короля, Ричард и Джеффри, процветали. Особенно прочная репутация была у Ричарда. Он получил прозвище Львиное Сердце и впоследствии сыграл важнейшую роль в жизни Уильяма Маршала. Лишившись в 1174 году влияния и помощи своей матери, королевы Элеоноры, Ричард вполне самостоятельно справлялся на юге. Внешне он напоминал старших братьев, хотя самым привлекательным из них все же был Генрих. Хронист, лично знавший Ричарда, писал, что это был высокий и элегантный мужчина. Его волосы имели цвет средний между рыжим и золотистым, а руки и ноги были стройными и сильными. Но по темпераменту Ричард существенно отличался от молодого короля. Ему передалось больше стремительной энергии отца, он был умен, образован, но был всегда готов прибегнуть к насилию, даже жестокости. И главное, не проявлял никакого интереса к рыцарской роскоши турниров. Некоторые из этих качеств, вероятно, сформировались благодаря постоянной необходимости усмирять жителей Аквитании, и Ричард вполне соответствовал стоявшим перед ним задачам. Благодаря упорным военным кампаниям, осадной войне и разрушительным набегам он систематически подавлял недовольство независимых аквитанцев, и даже нашел время обследовать северную территорию соседнего Анжу – графства, на которое имел права Генрих Молодой.

Когда братья молодого короля выросли, встал очевидный и тревожный вопрос: выживет ли Анжуйская империя после смерти Генриха II? Или Бретань и Аквитания станут самостоятельными независимыми территориями? Это всерьез беспокоило молодого короля. Уже почти три десятилетия его отец правил Анжуйским миром. Как его наследник, молодой король имел все основания ожидать, что займет столь же почетное место. В конце концов, он – старший сын своего отца и помазанный король. Значит, он должен занять более высокое место, чем его младшие братья, и требовать от них верности. Понятно, что у герцога Ричарда и графа Джеффри было иное мнение на этот счет. По их мнению, смерть старого короля означала конец империи, и они станут вольны свободно править в своих владениях, которые им стоили немало пота и крови. Спор относительно этого вопроса вернул Уильяма Маршала на арену большой политики.

По мнению Генриха Молодого, старый король оставался раздражающе уклончивым в вопросе об империи. Генриху II уже было почти пятьдесят, но его хватка по-прежнему оставалась железной. Рычаги власти он сжимал крепкой рукой и не выказывал намерения ничего менять. Во второй половине 1182 года Генрих Молодой решил, что ждал достаточно. Ему нужны были ясные ответы и определенные действия. Неизвестно, прибег ли молодой король к советам своих главных сторонников или обдумал план сам, но Генрих определенно решил поставить отца в положение, когда откладывать решение больше невозможно. Для начала он объявил о своем намерении совершить Крестовый поход на Святую землю. Крестовый поход считался актом рыцарской добродетели и христианского благочестия. Тот, кто планировал участие в такой кампании, как правило, выполнял ритуал принесения клятвы – нечто вроде официального сообщения Господу о своих намерениях – и принятия креста, иными словами, пришивания к одежде креста из ткани. Это был видимый символ статуса крестоносца и подтверждения решимости. Итак, осенью 1182 года Генрих объявил о своем намерении выполнить эти два шага и отправиться на Восток. В некоторых отношениях это решение не было удивительным. Призывы о помощи от осаждаемых врагами латинских христианских поселенцев в Леванте становились все более отчаянными. Кроме того, у Генриха были родственные связи с христианскими правителями Святой земли. Его прадед Фульк Анжуйский в 1131 году стал христианским королем Иерусалима, создав династию, которая продолжала существовать. Теперь Иерусалимом правил его слабый внук – король Балдуин IV. Это трагическая фигура. Он еще ребенком заразился проказой. А во главе мусульман в это время стоял очень сильный лидер – грозный курдский военачальник Саладин. Таким образом, выживание латинских государств на Востоке было под большим вопросом.

Кроме того, импульсивному порыву молодого короля был очевидный прецедент. Король Генрих II сам часто обещал возглавить Крестовый поход на Восток, хотя дальше обещаний дело не пошло. Стараясь удержать власти над обширной Анжуйской империей, Генрих постоянно жаловался на невозможность покинуть Европу и вместо этого посылал деньги для защиты Иерусалима. Граф Филипп Фландрский дал клятву крестоносца в 1175 году и летом 1177 года отправился в Левант во главе крупного военного контингента. Так что решение Генриха Молодого было вполне объяснимым. С другой стороны, Генрих давал понять отцу, что, если его требования останутся невыполненными, а будущее Анжуйской империи неопределенным, он может найти иное будущее на Святой земле, возможно, даже предъявит претензии на Иерусалимскую корону. Это разрушит планы Генриха II на прочную династию и изменит баланс сил в пользу Капетингов.

Пока крестоносные планы обсуждались, молодой король увидел более прямое средство, чтобы подтолкнуть отца к действию, не требующее столь дальней дороги. Поскольку старый король не желал выделять ему собственные земли или подтвердить его превосходство, Генрих решил взять власть самостоятельно и тем самым доказать, что он выше своих братьев. Аквитания казалась ему вполне подходящей целью. Крупная провинция, склонная к беспорядкам, население которой считало Ричарда жестоким тираном. Даже английские хронисты признавали, что он «угнетал своих подданных неоправданными требованиями и установил режим насилия». При этом «знать Аквитании ненавидела его за жестокость». Один современный автор даже утверждал, что Ричард силой уводил жен и дочерей своих подданных, делал их наложницами, а потом отдавал своим людям для развлечения.

Уильям Маршал давно знал регион – еще с 1168 года, и ни для кого, в том числе для молодого короля, не была тайной глубина антипатии аквитанцев. Весной и летом 1182 года Ричард провел еще ряд кампаний в Ангулеме и Перигоре (Перигё). Генрих II пришел сыну на помощь, а позднее призвал молодого короля для участия в кампании. Генрих подчинился и совершил марш через Аквитанию в сопровождении Уильяма Маршала и своих рыцарей. 1 июля он прибыл к стенам осажденного Пюи-сен-Фрона. Столкнувшись с подавляющим превосходством анжуйцев, местная знать неохотно запросила мира.

Молодой король использовал этот шанс для установления связей с местными высокопоставленными семействами. Он исподволь формировал сеть союзов и связей, прощупывая почву. Не приходилось сомневаться в том, что многие аквитанцы стремились сбросить иго правления Ричарда, и молодой король имел все основания предложить себя на роль избавителя, человека, который принесет в провинцию долгожданный мир. В конце концов, ведь именно он является легендарным героем множества рыцарских турниров, образцом рыцарства, покровителем таких известных личностей, как Уильям Маршал. Вероятно, имея целью создания образа королевского величия и достойного благочестия среди более широкой аудитории, Генрих отправился в Лимож – туда, где в 1173 году имел место его первый открытый раскол со старым королем, чтобы навестить почитаемое аббатство Святого Марциала. Там его с радостью приняли монахи, священнослужители и миряне. В знак своего искреннего благочестия и покровительства молодой король сделал аббатству подарок – чудесный плащ, сшитый из лучших материалов, украшенный вышивкой Rex Henricus – король Генрих.

Несмотря на масштабную летнюю кампанию, открытое сопротивление правлению Ричарда вновь проявилось осенью 1182 года. Молодой король почувствовал, что это его шанс. Многие представители аквитанской знати просили его вмешаться и освободить их от угнетения. Откликнувшись на их призыв, Генрих мог утверждать, что выступает за правое дело, отобрать у Ричарда герцогство, тем самым не оставив отцу выбора. Тому придется признать статус сына. Оставался лишь один вопрос: хватит ли у молодого короля духу вступить в открытую войну с братом.

Но как раз в тот момент, когда Генрих взвешивал шансы на успех, когда ему, как никогда, нужна была преданность и поддержка, до него дошла ужасная весть. Ему наставили рога. Оказывается, один из его доверенных воинов спал с королевой Маргаритой. И самым страшным было то, что в этом шокирующем отвратительном преступлении обвинили его друга, Уильяма Маршала.

Глава 6 Вопрос лояльности

Предательство Уильяма Маршала остается окутанным покровом неопределенностей и тайны. Об этом говорится только в «Истории Уильяма Маршала», но, учитывая, что автор решил включить в повествование рассказ об этих событиях и отреагировать на обвинения, представляется определенным, что раскол между друзьями действительно произошел. Согласно «Истории», некая фракция рыцарей Генриха позавидовала особому положению Маршала, его известности, богатству и постоянной близости к королю.

Пять заговорщиков решили организовать падение недруга, посеяв разлад между Уильямом и его господином. Это Адам Икебеф, как и Маршал, бывший ядром mesnie Генриха еще с начала 1170-х годов, но не сделавший такую же блистательную турнирную карьеру, и новичок – Томас де Кулонс. Оба участвовали в большом турнире в Ланьи в 1179 году. Биограф Уильяма не раскрывает имена еще трех участников заговора, поскольку их родственники еще были живы, когда «История» увидела свет – в 1220-х годах. Но впоследствии он указывает на одного из них – сенешаля молодого короля (сенешаль – чиновник, заведовавший внутренним распорядком при дворе). В 1170-х годах им был Питер Фицгай. Возможно, это и есть третий участник заговора.

Обвинения, выдвинутые против Маршала, обрели две формы. Во-первых, было высказано предположение, что Уильям нагло превышает свои полномочия и крадет славу, по праву принадлежащую молодому королю. Маршал не только собрал собственную военную свиту, но также использует собственного герольда, Генриха ‘li Norreis’ (Северянина) и боевой клич Dex aïe lei Marschal – дерзкая и опрометчивая модификация боевого клича молодого короля Dex aïe. Описание второго преступления, якобы совершенного Уильямом, было более прямым. Было сказано, что он вступил в связь с королевой (il le fait a la reïne), что в буквальном переводе означает «он сделал это с королевой».

Пятеро заговорщиков, решивших очернить имя Маршала, действовали очень осторожно. Посчитав слишком рискованным идти с обвинениями прямо к молодому королю, они стали распространять слухи, избегая открытых заявлений. Питер де Прео, один из пяти братьев Прео, служивших в mesnie, услышал эти слухи и немедленно предупредил Уильяма. Он настаивал, что Уильям должен быть настороже и предпринять упреждающие меры, объяснившись с молодым королем, пока тот его не возненавидел. Но Маршал отказался. Со временем Адам, Томас и другие заговорщики нашли посредника для выполнения своей грязной работы – молодого человека, пользовавшегося доверием короля, – Ральфа Фарси. Ральфа пригласили на собрание заговорщиков, как следует напоили и рассказали о преступлениях Маршала. Семена были брошены в благодатную почву. Тем же вечером еще не протрезвевший Ральф рассказал обо всем Генриху, и хотя король сначала не поверил, но, когда его рассказ подтвердили пятеро заговорщиков, волей-неволей задумался.

Вероятно, у молодого короля все же оставались сомнения. Он не выказал ни слепой ярости, ни насилия, а просто стал относиться к Уильяму с холодной отчужденностью. В утонченной атмосфере королевского двора, где публичная демонстрация милости являлась главной для поддержания высокого статуса придворного, эта внезапная перемена была весьма неприятной. В «Истории» говорится, что «король был очень расстроен и недружелюбен к Маршалу, отказывался говорить с ним». Вскоре всем окружающим стало очевидно, что Уильям больше не пользуется расположением короля и влиянием при дворе. Совсем наоборот: теперь Генрих всем сердцем его ненавидит.

Мог ли Маршал быть виновным в этих преступлениях? Обвинения в горделивой надменности и тщеславии представляются более чем вероятными, хотя изначальные намерения Уильяма едва ли были подлыми. Маршал был не единственным рыцарем-баннеретом в свите Генриха, но теперь он стал одной из именитых «достопримечательностей» турниров и, судя по всему, искренне наслаждался известностью и славой. Его взлет на вершину был очень быстрым, и, вероятно, многие считали его выскочкой, желающим во что бы то ни стало выйти из тени своего господина – молодого короля.

Уильям жил в аристократическом обществе, где высоко ценили рыцарскую культуру и благородные идеалы. В этом мире всегда существовало естественное напряжение между господином или королем и его рыцарем. У каждого были свои достоинства. Молодого короля почитали за щедрость, Маршала – за доблесть. Но какое качество можно считать приоритетным? Если рыцарь в действительности является лучшим воином, чем его господин, делает ли это его более достойным похвалы? Этот вопрос относился не только к Уильяму Маршалу и Генриху Молодому. Он стал одной из острейших социальных дилемм дня и неоднократно обсуждался в рыцарских «романах» – популярной художественной литературе конца XII века. Эти эпические истории о рыцарских подвигах и придворных интригах, часто происходивших в мире короля Артура, развились на основе более ранних chanson de geste и быстро захватили всю Европу. Неудивительно, что вымышленные сюжеты и характеры нередко отражали действительные реалии дня. Так, например, одним из центральных аспектов взаимоотношений Артура и Ланселота был вопрос превосходства. Обвинение в том, что Уильям конкурирует со своим господином и ведет себя с неуместной надменностью, является вполне понятным, учитывая вечное состязание между рыцарями за славу. На самом деле, вероятно, узы дружбы между Генрихом и Уильямом Маршалом были очень сильны, иначе разрыв наступил бы раньше.

А как насчет незаконной связи Маршала с королевой? Возможно ли, чтобы Уильям пошел на такое подлое предательство? К этой связи его могла склонить любовь или обычная похоть. А Маргариту вполне могла привлечь известность Маршала. В конце концов, в литературе нередко напряженность между героями вроде Артура и Ланселота завершалась адюльтером. Причем характерно, что Гвиневра предпочла своему супругу знаменитого рыцаря. Аналогичный сюжет присутствует в большом количестве романтических историй, уже популярных в этот период. Сексуальное желание может влиять на поведение человека – в Средние века это хорошо понимали. Средневековая церковь всячески стремилась «продвинуть» святость целибата и предупреждала, что секс вне супружеской постели – смертный грех. Даже в браке половое сношение считалось постыдным актом. Оно разрешалось только ради продолжения рода, а вовсе не для получения удовольствия. Оно категорически запрещалось в дни церковных праздников и постов, а их в году было более двухсот.

Несмотря на все сказанное, многие мужчины и женщины XII века имели удивительно откровенный и естественный подход к сексу. Регулярные занятия любовью считались необходимыми для хорошего здоровья, да и достижение сексуального удовольствия было важным. Тогда многие считали, что зачать может только женщина, испытавшая оргазм. Непристойные развлечения тоже были весьма популярны. При жизни Уильяма Маршала были необычайно популярны юмористические поэмы, называемые fabliaux. Обычно они рассказывали о сексуальных победах и злоключениях и писались в высшей степени откровенным языком.

Следует также помнить, что в мире Уильяма мужской адюльтер был обычным делом. Для аристократов было вполне нормальным явлением иметь любовниц, и некоторые хронисты удивлялись даже самой идее, что благородный лорд может хранить верность супруге. У Генриха II, о чем широко известно, было несколько любовниц, в том числе Розамунда Клиффорд и валлийка Нест. Ходили слухи, что его любовницей была также Алиса, сестра Филиппа II, даже несмотря на ее помолвку с сыном Генриха – Ричардом. Знать, служившая в доме короля, не виделась с женами. Для удовлетворения сексуальных нужд таких людей существовали королевские проститутки.

Но адюльтер благородной дамы – совсем другое дело, редкое и скандальное. Тем не менее вовсе не неслыханное. Королеву Элеонору подозревали в кровосмесительной любовной связи со своим дядей во время Второго крестового похода. Трактат о придворных манерах, написанный в конце XII века Дэниелом Бекклсом, проливает свет на мораль тех дней. Бекклс и не думал отрицать, что благородные дамы могут быть охвачены похотью. Как и многие современники, он верил, что женщины обладают ненасытным сексуальным аппетитом. И он считал нормальным, что они находят неотразимыми мужчин с большим «достоинством». В свете этого он сформулировал два совета рыцарям, пытающимся держать на расстоянии жену своего господина: первый – в случае чего скажись больным, второй – никогда и ни при каких обстоятельствах не жалуйся своему господину. Вальтер Мап тоже рассказывает непристойную историю о королеве, которая прониклась чувствами к молодому рыцарю. Один из его друзей попытался решить проблему, сказав королеве, что юный рыцарь на самом деле евнух. Но королева не поверила на слово и отправила одну из своих дам, приказав ей соблазнить рыцаря и лично убедиться, мужчина он или нет.

Представляется очевидным, что похоть и адюльтер были вполне возможными у аристократов, даже если речь шла о замужней женщине королевской крови. Во всяком случае, его нельзя было считать чем-то немыслимым. Но нет ни одного другого свидетельства того, что Уильям Маршал и королева Маргарита были хотя бы знакомы. Да и ни у него, ни у нее не было репутации распутников. «История Уильяма Маршала» обходит молчанием шумные празднества, которыми завершались турниры. Историк Дэвид Крауч назвал их «послетурнирными» развлечениями. На самом деле о сексуальности Уильяма Маршала в 1170–1180-х годах не известно ничего. Нигде не упоминаются его любовницы или незаконные дети. То же самое можно сказать и о Маргарите. Помимо одного ребенка, которого она зачала с Генрихом, о ее личной жизни мы не знаем ничего. Все это делает обвинение в адюльтере неправдоподобным.

Сдержанная реакция молодого короля, вероятно, является еще более показательной. В аналогичных обстоятельствах его прежний союзник, граф Филипп Фландрский, отреагировал с безжалостной яростью. В 1175 году Филипп обвинил рыцаря по имени Вальтер де Фонтень в преступной связи с его супругой Изабеллой (кузиной молодого Генриха). Вальтер отверг обвинения и предложил доказать свою невиновность, но не получил такой возможности. Филипп велел избить его до полусмерти, после чего подвесить за ноги над выгребной ямой, так чтобы его голова почти вся погрузилась в нечистоты. Несчастный умер от удушья[13].

По сравнению с этим реакция Генриха была на удивление умеренной. Хотя шок от обвинений, выдвинутых в адрес его близкого друга и доверенного лица, под присмотром которого он жил последние тринадцать лет, должно быть, был ужасным. «История» признает, что ненависть к Маршалу была сильной, и в результате Маршал отдалился от своего господина и нигде не подходил к нему. Тем не менее Маршал не был изгнан или публично наказан, в отличие от Адама, которого Генрих в 1176 году покарал смертью за предательство. Следует также отметить, что другие члены mesnie молодого короля оставались в дружеских отношениях с Уильямом, хотя это могло объясняться высоким положением Маршала и его известностью. Другая реакция относилась к королеве Маргарите. Ее впоследствии отослали в Париж к ее брату Филиппу. На первый взгляд это говорит о раздоре между супругами, но на практике все могло объясняться совершенно другими причинами. Маргарита уехала ко двору Капетингов только в феврале 1183 года по сугубо политическим соображениям. Представляется в высшей степени вероятным, что обвинение в адюльтере было сфабриковано, и молодой король это понимал, хотя обвинение в унижении достоинства Генриха осталось. Однако свидетельств тому нет, и правда об этих событиях остается скрытой.

В конце осени 1182 года Уильям Маршал и молодой король в последний раз посетили турнир вместе. Он был организован к северу от Парижа. Но ничего хорошего из этого посещения не вышло. Отчуждение между двумя бывшими друзьями было очевидно всем. Оба мужчины чувствовали неловкость, демонстрируя это окружающим. Генрих сгорал от стыда. Маршал тоже был зол и смущен. Филипп Фландрский посоветовал молодому королю не позволить Маршалу удалиться от него, но Генрих наотрез отказался делать какие-либо попытки к сближению. Недруги Уильяма достигли своей цели – теперь он попал в немилость. Когда турнир завершился, Маршал удалился из mesnie, устроив себе нечто вроде добровольной ссылки. Вскоре после этого молодой король посетил цистерцианское аббатство в Фонтевро – любимый монастырь анжуйцев. Там он издал две хартии, которые дошли до наших дней, одна – в оригинальной форме, другая – в более поздней копии. В обоих документах перечислялись ведущие рыцари Генриха. Имени Уильяма Маршала, всегда занимавшего почетное место во главе списка, там не было, а вместо него теперь значился Томас де Кулонс. Второй заговорщик, Адам Икебеф, также указан в списке вслед за Жераром Тальботом, Робером Трегозом и Джоном де Прео. Свита молодого короля была реорганизована. Уильям Маршал сделал только одну попытку очистить свое имя на большой Анжуйской ассамблее, собранной Генрихом II в Кане, что в Нормандии, в декабре. Рождество – всегда время празднований и пиршеств. Подобные собрания – прекрасная возможность публично подтвердить королевское величие и широту души, а также шанс увидеть и быть увиденными для собравшихся аристократов. Можно насладиться королевским спектаклем и выставить напоказ собственный статус. Ассамблея 1182 года была особенно претенциозной. Знать собралась со всей Анжуйской империи. Были гости из Германии и Гаскони. Присутствовали все четыре сына Генриха II, его дочь Матильда и ее муж Генрих – Саксонский Лев со свитой из тысячи рыцарей.

Рождество – это еще и время, когда аристократы могли рассказать о своих проблемах или обратиться с просьбой о королевском правосудии. Так, на этом собрании прежний господин Маршала – лорд Танкарвиль – открыто пожаловался старому королю, что его должность в Нормандии незаконно захвачена. К этому времени новости о якобы имевших место преступлениях Уильяма Маршала уже дошли до Генриха II, но Уильям обратился не к нему, а к молодому королю. Он, судя по всему, не обратил внимания на политическую напряженность, особенно ощущавшуюся в Кане. В том году двор бурлил интригами и махинациями – велись большие и малые игры, – но Уильям желал только помириться с молодым королем.

Появление Маршала в Кане было неожиданным. В «Истории» отмечено, что его с радостью приветствовали многие высокопоставленные люди, однако его враги проявили большое недовольство. Уильям наверняка чувствовал повышенное внимание к себе, поскольку обвинения, выдвинутые против него, теперь стали общеизвестными. Он предстал перед молодым королем и попросил о возможности доказать свою невиновность, пройдя испытание сражением. Уильям предложил сразиться по очереди с тремя противниками и заявил, что если окажется побежденным, то сам отправится на виселицу. Он даже объявил о готовности отрезать себе палец на правой руке – даже это не заставит его признать вину. Но молодой король остался равнодушным и отверг саму идею испытания. Таким образом, Маршал оказался в немилости. Теперь ему было запрещено появляться при дворе молодого короля. Он больше не был членом его свиты. Понимая, что он может быть арестован, брошен в тюрьму или подвергнуться нападению убийц, Маршал попросил у Генриха II охранную грамоту и с нею благополучно добрался до границ Анжуйской империи. Его ссылка началась.

В начале 1183 года Уильям Маршал впервые за пятнадцать лет остался без хозяина и mesnie. Ему уже исполнилось тридцать шесть лет, и он оказался брошенным на произвол судьбы. Новость о скандале – или, по крайней мере, о ссоре между Уильямом и его хозяином – распространилась по Северной Франции, однако слава чемпиона турниров позволяла ему рассчитывать, что аристократы, жившие за пределами Анжуйской империи, пожелают иметь его в своей свите. Поведение Маршала в этот период в «Истории» описывается весьма уклончиво. Там лишь отмечено, что за возможность нанять Уильяма на службу разгорелась настоящая война. Филипп Фландрский предложил ему 500 фунтов, герцог Бургундский тоже, а лорд Бетюна – 1000 фунтов и руку своей красавицы дочери в придачу. Уильям отверг все эти предложения, оставшись «свободным художником». Представляется, что это – удобное «затуманивание» правды, направленное на поддержание впечатления непоколебимой верности Уильяма молодому королю. На самом деле Уильям, вероятнее всего, какое-то время служил у графа Фландрского. Сохранились сведения о получении им от Филиппа четверти дохода фламандского города Сент-Омер, предположительно в качестве вознаграждения за присоединение к турнирной команде.

Нет никаких сведений о том, что Уильям Маршал в начале 1183 года не мог свести концы с концами. Напротив, в «Истории» говорится, что он вел вполне комфортное существование во Франции. Речь не шла о возвращении к пугающей неопределенности 1166 года и остракизму, которому он подвергся со стороны домочадцев Танкарвиля. Маршал подружился с другим чемпионом турниров – великим Жаком д’Авеном. Когда начался Великий пост, а с ним и сезонный перерыв в турнирах, два рыцаря совершили паломничество в Германию – в Кёльн, – где можно было поклониться раке, содержащей мощи трех волхвов, которые приходили к младенцу Иисусу. Вероятнее всего, Уильям вернулся во Францию только в середине или конце апреля 1183 года. В какой-то момент после этого Уильям встретил посланца от молодого короля – Ральфа Фицгодфри. В «Истории» говорится, что Ральф, заметив Уильяма, галопом устремился ему навстречу и приветствовал с огромной радостью, поскольку уже давно объезжал города и деревни Северной Франции, разыскивая его. Он сообщил, что все обвинения против Уильяма сняты, и молодой король предлагает ему вернуться в свиту, причем сделать это надо как можно быстрее, поскольку Генрих ведет кровавую войну в Аквитании.

Уильям, вероятно, этого не знал, но неуклонное скатывание к этому конфликту началось, как только он покинул Кан. Генрих II и его сыновья в конце декабря перебрались в Ле-Ман. Атмосфера при дворе оставалась напряженной. Генрих II понимал, что должен, наконец, принять решение и разделить власть между сыновьями. 1 января 1183 года Ричарду и Джеффри было предложено отдать дань уважения Генриху Молодому, тем самым признавая подчинение Бретани и Аквитании его господству. Джеффри с готовностью выполнил требование отца. Ричард выразил недовольство, но в итоге тоже нехотя согласился, но при условии, что молодой король сначала гарантирует его вечные права на Аквитанию. Вероятно, Генрих II считал, что успокоил старшего сына. Исключительный статус, которого он требовал, теперь был у него в руках.

На самом деле перед глазами старого короля предстала мирная идиллическая картина (правда, ненадолго). Стоя перед отцом, братьями и большой группой анжуйских придворных, Генрих Молодой, положив руку на Святое Евангелие, поклялся, что отныне он будет хранить верность старому королю. Однако он тут же сообщил, что обещал поддержать баронов Аквитании против Ричарда и что эти вельможи желают объявить его своим господином. Это было публичное объявление войны своему брату, Ричарду Львиное Сердце. Молодой король собрал в кулак все свои силы, чтобы пойти на эту конфронтацию, загоняя старого короля в угол, заставляя его выбрать, какого сына поддержать. Молодой король, должно быть, рассчитывал, что получившийся гамбит не только заставит Генриха II подтвердить его статус властелина Анжуйской империи, но и даст ему собственную землю. Или он завоюет ее силой оружия в Аквитании, или отец уступит ему ее в Нормандии. Но только Генрих Молодой ввязался в опасную игру, исход которой был непредсказуем.

Сначала расстроенный Генрих II сделал отчаянную попытку сохранить семью, заставив сыновей дождаться нового пакта, который будет принят на следующей ассамблее. Но это была лишь внешняя сторона вопроса. Положение старого короля было очень сложным. Должен ли он поддержать своего старшего первородного сына и главного наследника, известный образец рыцарства, или Ричарда, закаленного воина, прославившегося своей доблестью? Мы не можем с точностью судить о намерениях Генриха II из-за противоречивых свидетельств. Современники, похоже, и сами их не слишком хорошо понимали, потому что старый король никогда и никому не открывал свои карты. Один из самых опытных, проницательных и благоразумных политиков своего времени, Генрих II всегда соблюдал осторожность. Согласно Ральфу Дисскому, старый король молчаливо одобрил Генриха – после того как Ричард «взорвался яростью» и наотрез отказался вести дальнейшие переговоры о мире. Разозлившись, Генрих предрек Ричарду большие трудности и потребовал, чтобы Джеффри сохранил преданность своему брату и господину.

На самом деле, возможно, старый король просто смирился с фактом, что два его старших сына собираются драться, так что в каком-то смысле сражение за Аквитанию станет испытанием их сил и амбиций. Вероятно, он намеревался поддержать того, кто одержит верх. А публично Генрих объявил о созыве еще одной ассамблеи – на этот раз к северу от Пуатье, где аквитанская знать сможет выразить свое недовольство Ричардом. Только ни один из его сыновей не проявил интереса к продолжению разговоров. Джеффри отправился в Лимузен якобы чтобы согласовать перемирие, но сразу объявил о своей безоговорочной поддержке аквитанского дела и встал на сторону местного барона, виконта Эймара из Лиможа.

Молодой король последовал туда же в феврале 1183 года. Примерно в это время его супруга Маргарита была отослана в Париж. Восемью месяцами ранее молодой король посетил Лимож и предложил покровительство знаменитому аббатству Святого Марциала. Теперь город стал местом сбора его сил. Сегодня мало что сохранилось от средневекового Лиможа (за исключением недавно раскопанных остатков крипта святого Марциала), но в 1183 году там было крупное аббатство и крепость по соседству. Крепость была в основном уничтожена по приказу Ричарда в 1181 году, и начались работы по восстановлению ее стен с использованием дерева, земли и демонтированной каменной кладки.

По мере прибытия сил местные аристократы тоже начали предлагать молодому королю свою поддержку, в том числе Жоффруа де Лузиньян, человек, напавший в 1168 году на свиту Патрика Солсбери. Виконт Эймар также вызвал наемников из Гаскони. Трудно сказать, кто пользовался расположением молодого короля в этот период, когда шла активная подготовка к противостоянию. Старого проверенного друга и советника – Уильяма Маршала – рядом с ним не было. Вероятно, Генрих Молодой в это время активно общался с другими членами свиты и со своим младшим братом, графом Джеффри. Если так, он находился в большой опасности избрать неверный курс.

Джеффри было чуть больше двадцати лет. Это был хитрый и коварный подхалим. По словам одного современника, он был скользкий, как масло, и лицемер во всем. Его льстивое и весьма убедительное красноречие позволяло ему разрывать нерушимое и растворять нерастворимое. Своим языком он один мог развратить два королевства. Этот весьма неприятный персонаж 1 января в Ле-Мане выказал все признаки согласия, но определенно думал при этом о своей выгоде. Ведь, поддержав Генриха Молодого, по крайней мере временно, он мог получить преимущества в будущем. Джеффри мог опираться на военные ресурсы Бретани и приказал бретонским наемникам прибыть в Аквитанию – к Пуатье, однако ему нельзя было доверять.

В начале февраля Ричард понял, что его братья планируют наступление. Разозлившись из-за бездействия отца, Ричард уехал в Пуатье, чтобы подготовиться к прямому военному столкновению. Ричард не был человеком, относившимся к войне как к игре. Это был опытный, эффективный и жесткий командир, уже проверенный в многочисленных военных кампаниях. Он без особого труда сокрушил бретонских наемников, казнив всех пленных, и 10 февраля вывел своих людей из Пуатье для форсированного марша на юго-восток. Переход продолжался два дня и две ночи. Пройдя семьдесят пять миль, воины прибыли в Гор, что в двенадцати милях от Лиможа. Там Ричард расправился с гасконскими наемниками – большинство было убито, остальные взяты в плен. Нанеся удар, Ричард отошел на короткое расстояние к крепости Экс. Там пленников утопили, зарубили мечами или ослепили. Послание было вполне понятным. Именно так Ричард Львиное Сердце намеревался действовать, если братья окажутся достаточно глупыми, чтобы пойти на него войной.

В середине февраля король Генрих II наконец прибыл на юг, чтобы вмешаться. Он, наверное, уже начал собирать силы в Анжу и Нормандии, но пока его сопровождал только небольшой отряд рыцарей. Старый король приехал в Лимож, чтобы поговорить с Генрихом, вероятно еще не решив, кого поддержит. Но когда его отряд приблизился к крепости, неожиданно в пришельцев полетели стрелы. Одна ранила рыцаря, находившегося рядом с королем, вторая была нацелена прямо в грудь самого Генриха II, но в последний момент его конь попятился, и стрела ударила животное в голову. Старый король оказался на волосок от тяжелого ранения, возможно, даже смерти. В последовавшем хаосе рыцари спешно препроводили короля в безопасное место, и тот отправился прямиком в замок Ричарда в Экс. Он сделал выбор, решив поддержать Львиное Сердце. Сейчас уже невозможно сказать, была ли это намеренная попытка убийства, и если да, был ли в этом как-то замешан молодой король. Смерть Генриха II, естественно, освободила бы место для его старшего сына, но такое прямое нападение все же было в высшей степени рискованным. Впоследствии было заявлено об ошибке. Защитники крепости якобы перепутали и приняли отряд короля за нападающих. Но поскольку король скакал под своим знаменем, которое было очень ярким и видным издалека, в такую ошибку поверить трудно. Вечером молодой король сам приехал в Экс, чтобы принести извинения. Ему отнюдь не помог тот факт, что лучники, ответственные за «ошибку», не понесли наказания. Генрих II был очень зол, встретил старшего сына с подозрительностью, и было очевидно, что теперь он на стороне Ричарда.

На две недели воцарилось затишье. Старый король и герцог Ричард собирали силы перед атакой на Лимож. Неожиданно молодой король осознал, насколько серьезно его положение, и заколебался. Он сам затеял эту войну, но только теперь понял, что после отчуждения отца у него почти нет шансов на успех. Заоблачная плата, потребованная наемниками, которых нанял Эймар, тоже начала ощущаться. У молодого короля заканчивались деньги. Он быстро шел ко дну. Вскоре ему пришлось прибегнуть к постыдному средству – ограблению монастыря Святого Марциала ради денег. Последние две недели февраля велись беспорядочные переговоры между старым королем и его старшим сыном. Одни велись лично, другие – через посланников. Молодой король проявлял нерешительность: были сделаны мирные предложения, которые потом были отозваны. Генрих снова объявил о своем намерении совершить Крестовый поход на Святую землю, но, когда Генрих II согласился финансировать экспедицию, он пошел на попятный.

До 1 марта никаких решений так и не было принято. Обе армии были на местах. Генрих II и Ричард осадили крепость Лиможа, используя смешанную тактику окружения и нападения. У окруженного и оказавшегося в меньшинстве Генриха не было другого выхода – только организовать оборону. Осада оказалась тяжелым испытанием для обеих сторон. В конце зимы погода стояла холодная. Ледяные дожди заливали палатки в лагере осаждающих. Через две недели некоторые наемники старого короля отказались продолжать осаду. Тем не менее перспективы у молодого Генриха были отнюдь не радужными. Вероятно, именно в этот момент, в марте 1183 года, один из людей молодого короля, обвинивший в предательстве Уильяма Маршала, сам оказался предателем. Посчитав дело молодого короля безнадежным, он покинул своего господина и mesnie и переметнулся к старому королю. Согласно «Истории», этот акт измены заставил молодого короля понять, что все обвинения против Уильяма Маршала были злобной ложью. Не исключено, что был раскрыт и весь заговор. Хотя может статься, что загнанный в угол молодой король решил на время позабыть о злости и подозрениях. Какой бы ни была правда, Генриху нужен был человек, обладавший отвагой Уильяма, и Ральф Фицгодфри был послан на его поиски со всей мыслимой поспешностью.

Представляется, что Ральф был отправлен на поиски Уильяма в то же самое время, когда сам Генрих ускользнул из Лиможа, или прорвавшись через блокаду Генриха II, или, что более вероятно, используя короткое перемирие, чтобы тайно скрыться. Джеффри Бретонский, виконт Эймар и Лузиньян остались удерживать крепость. Молодой король в это время отчаянно метался по Ангулему и Лимузену в поисках припасов и добычи. Он снова грабил монастыри: он разорил Гранмон, что к северу от Лиможа, и аббатство Ла-Курон, но взятая добыча позволила ему продолжать войну. Крепость Лиможа держалась весь апрель, и в начале мая старый король снял блокаду. Создавалось впечатление, что подул ветер перемен. Поддержка молодого короля в Аквитании оставалась сильной, даже несмотря на нападения на местные религиозные учреждения. Соседи – герцог Бургундский и граф Тулузский – тоже выказали свою симпатию молодому королю, предпочитая его правление безудержной жестокости режима Ричарда.

Ориентировочно в мае Уильям Маршал вернулся к молодому королю. Используя политические связи, установленные на турнирах, Маршал заручился охранными грамотами от короля Филиппа II Французского, архиепископа Реймсского и графа Блуаского, чтобы без помех пересечь зону конфликта. Даже Генрих II дал Уильяму разрешение присоединиться к свите молодого короля, вероятно рассчитывая, что он наставит его заблудшего сына на путь истинный. В действительности же прибытие в Лимож Маршала вполне могло подтолкнуть молодого короля к наступлению. 23 мая он прошел вдоль Вьена, занял Экс, в котором теперь не было гарнизона, и последовал дальше на юг. После безрадостной неопределенности конца зимы его перспективы волшебным образом изменились. Генрих Молодой все еще был в долгу перед своими наемниками, однако Ричард и старый король теперь перешли к обороне. 26 мая молодой король заболел. Он находился в Юзерше, что в 35 милях от Лиможа. Сначала он еще мог держаться в седле. Его армия прошла двумя днями позже небольшой замок в Мартеле и направилась к любимой святыне старого короля – Рокамадуру. В начале июня Генрих вернулся в Мартель и уже был так слаб, что слег в постель. В дополнение к лихорадке его мучила дизентерия. Жизнь молодого короля оказалась в опасности. Так было с самим Генрихом II в 1170 году и с молодым Филиппом Французским в 1179 году.

Понимая, что он больше не может вести военные действия, молодой король послал гонца к отцу, прося его приехать в Мартель для примирения. Опасаясь за здоровье сына, Генрих II собрался в путешествие, но его советники, памятуя о предательстве в Лиможе в феврале, предложили ему отказаться. Вместо себя старый король послал сыну кольцо «прощения и мира». Шли дни. Здоровье Генриха ухудшалось. Его тело было сильно обезвожено, и усилия врачей не приносили ему облегчения. Уильям Маршал и другие рыцари королевской свиты тоже оставались в Мартеле. Не было никаких сомнений в том, что молодой король серьезно болен. Но все надеялись, что в двадцать восемь лет его организм еще достаточно силен, чтобы побороть тяжелую болезнь.

Но к 7 июня стало очевидно, что Генриху Молодому не удастся встать на ноги. Он умирал. В тот день он исповедался епископу Каора и причастился. Спустя четыре дня, 11 июня, он уже был на пороге смерти. Генрих Молодой публично покаялся в грехах и получил отпущение.

В тот день человек, который должен был стать королем Генрихом III, продиктовал свою последнюю волю. Он пожелал, чтобы его похоронили рядом с предками, великими герцогами Нормандии, в соборе Руана. Затем он обратился к отцу, моля его проявить милосердие к его матери, Элеоноре Аквитанской, его супруге, Маргарите Французской, и его рыцарям, которым он дал много обещаний, но не смог их выполнить. Своего близкого друга Уильяма Маршала Генрих попросил взять его плащ, на котором пришит крест, и отнести его к Гробу Господню (в Иерусалиме), тем самым выполнив его обязанности перед Богом[14]. После этого его лицо стало «землистым и серым». Смерть молодого короля стала воплощением раскаяния. Его истощенное тело облачили во власяницу, на тонкую шею надели петлю. Его за веревку вытащили из постели и положили на посыпанный пеплом пол. Под голову и ноги подложили камни. Сжав в руке кольцо «прощения и мира», молодой король впал в беспамятство и вскоре умер.

Для Уильяма Маршала и других рыцарей, собравшихся в замке Мартеля, смерть молодого короля стала настоящим потрясением. Говорят, король Генрих II тоже горевал, услышав страшную новость. Он разрыдался и бросился на землю, оплакивая сына. Золотоволосый красавец принц умер бессмысленной, жалкой смертью. Вскоре после его ухода сопротивление в Аквитании прекратилось само по себе. Несмотря на душевную боль, которую испытывал Уильям, он был вынужден разбираться с долгами Генриха. Отвечая на выпады взбешенного командира наемников, которому не понравилась перспектива не получить платы за свою деятельность, Уильям связал себя обещанием заплатить из собственных средств, хотя позднее король Генрих II выплатил все долги.

Уильям Маршал и другие лояльные члены mesnie Генриха сделали все возможное, чтобы выполнить последние желания своего господина. Учитывая приход летней жары, необходимо было тщательно подготовить тело Генриха к перевозке. Внутренние органы королевских особ часто хоронили отдельно, поэтому глаза, мозг и внутренности Генриха были извлечены и позднее помещены в монастырь Гранмон, даже несмотря на то, что это было одно из ограбленных им религиозных учреждений. Тело заполнили солью, зашили в бычью шкуру и положили в свинцовый гроб. Теперь Уильям и рыцари были готовы начать долгую погребальную процессию в Руан, до которого от Мартеля было почти 300 миль. Гроб с телом молодого короля несли на плечах через деревни, города и замки, и со всех сторон сбегались люди, чтобы это увидеть.

Кортеж медленно следовал по землям Аквитании, Анжу, Нормандии, и на территории Анжуйской империи воцарилась атмосфера общего коллективного горя, особенно среди простых горожан и крестьян. Молодого короля называли цветом рыцарства, и многие искренне оплакивали потерю человека, который должен был править как король милосердия и справедливости. Силу этого убеждения, охватившего всю империю, частично можно было объяснить тем фактом, что Генрих Молодой никогда в жизни не имел полной королевской власти. Он имел возможность стать иконой рыцарства, поскольку не навязывал непопулярных законов и не повышал налоги. Сохранив руки не запятнанными грязной работой управления, он стал совершенным королем воображения.

Культ молодого короля распространился очень быстро и уже в июне 1183 года вышел за границы молчаливого обожания, вылившись в народные волнения, близкие к тем, что последовали за убийством Томаса Бекета в 1170 году. Стали звучать утверждения о святости покойного короля. Пока Уильям и его товарищи медленно несли гроб с его телом на север, люди утверждали, что после прохождения процессии больные исцелялись. Прокаженные специально приходили, чтобы коснуться гроба. Многие якобы видели небесный свет, лившийся на гроб короля ночью. Когда процессия дошла до Ле-Мана, толпы настолько возбудились, что епископ остановил похоронную процессию, и тело молодого короля поспешно захоронили в местном соборе рядом с его дедом по отцовской линии Жоффруа Плантагенетом. Таким образом, была сделана не слишком щепетильная попытка перевести культ молодого короля из Руана в Ле-Ман (ведь на паломниках можно заработать целое состояние). Говорят, старый король чрезвычайно разгневался, узнав о поспешных похоронах, и дал настоятелю Руанского собора специальную грамоту, позволяющую перезахоронить тело. В результате имело место еще одно заключительное действо: в середине июля тело Генриха было выкопано, перенесено в Руанский собор и «захоронено с должными почестями на северной стороне высокого алтаря». Так Уильям Маршал похоронил своего первого короля. Но не последнего.

Культ молодого короля оказался недолговечным. Генрих II все еще оставался у власти, а молодой король, по сути, был покоренным мятежником. Поэтому анжуйские аристократы и клирики довольно быстро перестали рисковать карьерами и повторять истории о его «чудесах». Более того, молодой король подвергся давлению большинства историков конца XII века. Для хронистов, писавших во время правления старого короля и его преемников, Генрих был легкой добычей. Блудный принц, умерший молодым и не оставивший придворных историков, готовых воспевать ему хвалу. Вальтер Мап, утверждавший, что дружил с Генрихом, тем не менее объявил его «плохим сыном своего отца», который «осквернил весь мир своими предательствами». Гиральд Уэльский обвинил Генриха в «чудовищной неблагодарности», хотя и признавал, что молодой король был «честным для друзей, ужасным для врагов и любимым всеми».

Лишь немногие из современников Генриха изложили более непосредственное впечатление о его достижениях и характере. Известный трубадур Бертран де Борн сложил planti (элегию) на смерть Генриха, оплакивая его широту души, любезность и рыцарские качества. Он назвал молодого короля «сувереном всех изысканных рыцарей» и «императором чемпионов». Еще более сердечным был Жерве из Тилбери. Он написал, что молодой король был «утешением для мира» при жизни, а его смерть в расцвете юности стала «ударом для всего рыцарства». Жерве заключил, что, «когда Генрих умер, небеса были бесплодными и весь мир нищенствовал».

Молодой король был трагической фигурой. Этот человек имел огромный потенциал, который так и остался нереализованным. Он был покровителем Уильяма Маршала и, несмотря на их короткое отчуждение, его ближайшим другом. Генрих изменил карьеру Маршала, помог ему стать настоящим мужчиной. И Маршал до конца своих дней чтил его память. Но для начала ему надо было выполнить последнюю волю Генриха и совершить путешествие в Святую землю.

Исполнить волю Генриха было не так просто. Надо было совершить путешествие протяженностью более 2 тысяч миль – почти до пределов известного мира, но это не остановило Уильяма. Его паломничество было вызвано прежде всего бескорыстной преданностью и подлинной религиозностью. После поражения и смерти молодого короля, бережно храня его память, Уильям ничего не получал взамен. И тем летом он снова оказался в непростом положении – лишенным господина и покровителя. Если бы основным приоритетом Уильяма было обеспечение своего будущего, он бы прежде всего сосредоточился на поиске нового места в свите или в Анжуйской империи, или по соседству – у Филиппа Фландрского или ему подобных. Именно такой путь выбрали многие его товарищи – бывшие члены mesnie молодого Генриха. В течение следующих лет такие рыцари, как Балдуин де Бетюн, Робер Трегоз и Жерар Тальбот, сумели снискать расположение старого короля. Они были приняты на королевскую службу и начали медленное восхождение по карьерной лестнице.

Маршал выбрал иной путь. После похорон молодого короля в Руане он принял твердое решение принять крест и отправиться на Ближний Восток. Во многих аспектах это был шаг в сторону от военной службы и перерыв в карьере. Ему было уже за тридцать, и приходилось делать судьбоносные выборы. Он участвовал в двух неудачных восстаниях против Генриха II. В 1182 году против него были выдвинуты скандальные обвинения. Поэтому его перспективы вовсе не были определенными, и надо было думать о карьере. Но Уильям своими глазами видел мучительную смерть молодого короля, и это оставило в его душе неизгладимый отпечаток. Рыцарь был решительно настроен исполнить последнее желание Генриха и отнести его плащ в Иерусалим. Последующие события показали, что Маршал думал и о собственной вере и душе.

Нет никаких оснований полагать, что Уильям Маршал был религиозным фанатиком, не интересующимся ничем, кроме далекой Святой земли. Да, он был готов идти на некоторые жертвы, однако все же он был реалистом. Когда молодой король был доставлен к месту своего последнего упокоения, Маршал попросил аудиенции у Генриха II. Согласно «Истории», он предстал перед королем, чтобы получить королевское разрешение на совершение паломничества. Оно было дано. Но одновременно это была возможность для Уильяма оценить отношение к нему старого короля и сделать шаг к примирению. Генрих, скорее всего, знал о последней воле сына, которую Маршал намеревался исполнить, и отнесся к этому решению с уважением. Также он признавал военную доблесть Уильяма. В результате старый король обещал сохранить место для Уильяма в королевской свите. Вероятно, такова была просьба Маршала. Генрих даже выделил Уильяму 100 анжуйских фунтов, которые должны были помочь ему в пути, хотя одновременно отобрал у него двух коней якобы в качестве гарантии его возвращения с Востока. Вместе кони стоили не меньше 200 анжуйских фунтов.

Уильям Маршал заложил фундамент процветающего будущего в Западной Европе, если он вернется из Леванта. Несмотря на гарантии короля, Уильям, судя по всему, обдумывал возможность остаться в Святой земле. В середине лета 1183 года он отправился в Англию, чтобы попрощаться с друзьями и родственниками. Он побывал у одной из сестер, Матильды, которая вышла замуж за мелкого землевладельца Робера из Пон-де-л’Арша[15]. Возможно, Уильям также навестил своего старшего брата Джона, который сохранил наследственную должность, перешедшую к нему от отца, но в целом не был в милости у Генриха II. Поездка в Англию была определенно отклонением от прямого пути для Уильяма Маршала и выглядит как деяние человека, желающего привести в порядок дела перед долгим, возможно, даже постоянным отсутствием.

Многие рыцари возраста Уильяма, имевшие аналогичный жизненный опыт и положение, сделали вполне успешные карьеры в Леванте. В XII веке государства крестоносцев, созданные после завоевания латинскими христианами (римскими католиками) Иерусалима в 1099 году, предлагали для них множество возможностей. Отправившись на защиту Святой земли, рыцари могли выполнить «волю Господа» и одновременно продвинуться и даже получить собственные земли. Яркий пример – бургундский рыцарь Рено де Шатильон. Он участвовал во Втором крестовом походе в армии Людовика VII, после чего остался на Востоке. Никому не известный рыцарь женился на княжне Констанции Антиохийской, наследнице северного государства крестоносцев, и в течение восьми лет правил Антиохией. Захваченный мусульманами, он провел пятнадцать лет в Алеппо, прежде чем был выкуплен. К моменту его возвращения Констанция уже умерла, и в Антиохии был новый правитель. Но Рено заключил новый выгодный союз с наследницей обширных земель Трансиордании (к востоку от Палестины). Одновременно в его владениях оказались две крепости – Керак (Крак) и Монреаль. Так Рено де Шатильон попал на передний край в священной войне с могущественным султаном Саладином.

Другим рыцарем, получившим состояние на Востоке, был Ги де Лузиньян, один из двух братьев, напавших из засады на графа Патрика Солсбери и Уильяма Маршала в Пуату в 1168 году. В 1170-х годах Ги отправился в Палестину – возможно, желал таким образом искупить вину за смерть лорда Патрика. Как и Рено, он быстро преуспел благодаря выгодному браку. В 1180 году он женился на Сибилле Иерусалимской, сестре Балдуина IV. Учитывая слабое здоровье короля (он был болен проказой), теперь Ги имел целью получение иерусалимской короны. Прихоти судьбы иногда необъяснимы. Всего лишь пятнадцать лет назад рыцарь, ожидавший получения короны Иерусалима, был в Аквитании объявленным вне закона бандитом, скрывающимся от гнева Генриха II. При наличии таких прецедентов было бы удивительно, если бы Маршал не вынашивал мыслей о левантийском будущем.

Уильям Маршал путешествовал в Иерусалим без собственной рыцарской свиты. Небольшой отряд, который он собрал к 1179 году, был распущен в начале его ссылки в декабре 1182 года. Вполне возможно, его сопровождали только один или два слуги и сквайр – рыцарь по имени Евстафий Бертримон, который останется с Уильямом на долгие годы. До нас не дошел подробный рассказ о путешествии Уильяма на Восток. Почти наверняка он добрался до Палестины на корабле. Да, первые крестоносцы следовали к цели по суше, но впоследствии большинство крестоносцев и паломников все же предпочитали морской транспорт. Уильям мог сесть на корабль в одном из портов Канала или, что вероятнее, юга Франции, например в Марселе. Его статус крестоносца, видный по кресту, пришитому к одежде, обеспечивал ему некоторую степень защиты и свободы передвижения по христианским территориям.

Поскольку молодой король был погребен в середине июля, после чего Уильям совершил поездку в Англию, он отправился в Левант не раньше сентября 1183 года, но не позднее начала ноября, когда средиземноморские морские пути закрываются на зимний период. В каком-то смысле путешествие Уильяма состоялось в «межсезонье». После захвата Иерусалима десятки тысяч западноевропейцев воспользовались возможностью побывать в Святой земле. Одни путешествовали, как Уильям, став крестоносцами, другие – просто как паломники. Как правило, эти мужчины и женщины отправлялись в путь ранней весной, а возвращались – осенью. При благоприятном ветре морское путешествие занимало двадцать дней, но бывало и больше – четыре– шесть недель. По большей части путешественники прибывали в Акру – шумный и многолюдный центр торговли, где терпимо относились даже к мусульманским купцам, несмотря на продолжающуюся священную войну.

Основным приоритетом Уильяма было совершение паломничества в Иерусалим и выполнение последней воли молодого короля. Поэтому он отправился через иудейские холмы прямиком в Святой город – крупный, обнесенный стеной мегаполис, эпицентр христианской веры. Целью Маршала была церковь Гроба Господня, построенная, как считалось, на месте смерти и воскресения Иисуса Христа. Для Уильяма, как и для всех латинских христиан, это было самое святое место на всей земле. Именно сюда 15 июля 1099 года пришли первые крестоносцы, только что уничтожившие мусульманское население Иерусалима, чтобы вознести Господу благодарственную молитву за победу. Пятьдесят лет спустя была завершена грандиозная программа восстановления, начатая королем Фульком (дедом Генриха II) и его супругой королевой Мелисендой. В это великолепное сооружение с потрясающим куполом, возвышающимся над предполагаемой могилой Христа, и прибыл Маршал, наконец исполнив волю молодого короля.

На Востоке Уильям познакомился и подружился с рыцарями двух известных военных орденов – тамплиеров и госпитальеров. Эти религиозные движения совмещали идеи рыцарства и монашества. Члены орденов считались священными воинами – элитой армий Иерусалимского королевства. Учитывая военную известность и черты характера Уильяма, его связь с рыцарскими орденами представляется естественной. Согласно «Истории», тамплиеры и госпитальеры «горячо любили Маршала за его многие хорошие качества», а он, вероятно, тоже был впечатлен их легендарной дисциплиной и виртуозным владением оружием. В Иерусалиме он не мог не посетить «лагерь тамплиеров» на Храмовой горе. Там он увидел и Купол Скалы, увенчанный крестом, а не полумесяцем. Вероятнее всего, Уильям посетил и иерусалимский госпиталь, где могло лечиться одновременно до 2 тысяч больных христиан.

Маршал мог видеть и самую почитаемую палестинскую реликвию – Истинный Крест – золотое распятие, по преданию содержащее частицу того самого креста, на котором умер Иисус. Этот священный предмет был «чудесным образом» обнаружен после взятия Иерусалима в 1066 году и стал считаться амулетом латинского военного могущества. Его несли в бой и тщательно охраняли. Люди верили, что Истинный Крест гарантирует победу.

Уильям Маршал провел в Святой земле два года, но чем он там занимался – неизвестно. В «Истории» сказано, что совершил много отважных дел, добившись того, что другие достигают за семь лет, причем его дела хорошо известны и о них много говорят. Но затем биограф заявляет, что не может описать эти чудесные подвиги, потому что «я не был там, и не стал их свидетелем, и не смог найти того, кто мог бы мне все рассказать». Таким образом, этот период жизни Уильяма остается неизвестным.

В результате многие историки описывают время, проведенное Уильямом на Востоке, в нескольких обтекаемых фразах, говоря, что Крестовый поход был большим приключением, в котором Уильям совершил много подвигов в борьбе против презренного Саладина. На самом деле можно предположить намного большее. Используя другие источники, есть возможность воссоздать довольно подробную историю существования Иерусалимского королевства в 1183–1186 годах. Картина получается весьма поучительной, поскольку демонстрирует, что Маршал прибыл в Латинское королевство, когда оно находилось на грани краха, и мрачная тень надвигающейся катастрофы была очевидна всем. Несмотря на тлеющий конфликт с мусульманским миром, Уильям попал в Палестину в период относительного спокойствия, незадолго до того, как началась разрушительная буря 1187 года.

Иерусалимское королевство в 1183 году находилось в боевой готовности. В июне Саладину наконец удалось справиться с соперниками – мусульманами из сирийского города Алеппо. Это дало султану контроль над обширной территорией, протянувшейся по дуге к югу от Дамаска, а затем в Египет к великому городу Каиру, то есть, по сути, окружающей Иерусалимское королевство. Однако его амбициозный план объединить мусульманский мир остался невыполненным, поскольку надо было еще покорить иракский город Мосул. Саладин намеревался собрать большую коалицию арабских сил, прежде чем пытаться занять латинскую Палестину. Это означало, что, хотя султан и провел две пробные атаки на латинскую территорию осенью 1183 и летом 1184 года, его цель пока еще была другой.

Возможно, Уильям Маршал попал «с корабля на бал» и в сентябре 1183 года видел армии Саладина, вторгшиеся в Галилею, что непосредственно к северу от королевства Иерусалим. Чтобы отразить вторжение, тогда была собрана большая латинская армия, и паломники, ожидавшие в Акре кораблей, чтобы отплыть в Европу, привлекались в нее. Представляется вероятным, что Уильям, прибывший во второй половине сентября, тоже принял в этом участие, хотя он мог и не добраться до Леванта так быстро. Тяжелая болезнь короля Балдуина означала, что командовал латинскими силами Ги де Лузиньян. Это был первый опыт Лузиньяна в командовании крупными силами в полевых условиях, и он блестяще справился, поведя свою грозную армию в боевом порядке прямо на мусульман, которые не стали ввязываться в бой. Если не считать ряда мелких засад и незначительных столкновений, военных действий не было, и Саладин благоразумно отступил. Так что, даже если Маршал участвовал в этой кампании, вступить в бой ему не удалось.

Осенью Саладин осадил замок Рено де Шатильона в Кераке, на пути из Дамаска в Аравию и Египет. Летом 1184 года султан снова вернулся и напал на замок. Оба раза латинская армия приходила, чтобы прорвать осаду, так что, вполне вероятно, Уильям участвовал в одной из этих кампаний или в обеих. Но ни одна из них не закончилась сражением, поскольку султан отступал всякий раз, когда приближались латинские рыцари. Других значимых военных кампаний во время пребывания Маршала на Востоке не было. Весной 1185 года султан больше интересовался покорением Мосула и, чтобы не допустить войны на два фронта, согласился на двенадцатимесячное перемирие с Иерусалимским королевством. Мирный промежуток разочаровал только что прибывших крестоносцев, в том числе большую группу появившихся в начале 1186 года европейских рыцарей, которые рвались в бой, но им строго запретили нападать на мусульман из опасения нарушить перемирие, что могло повлечь за собой репрессии.

Единственной военной акцией в эти годы был мелкий тайный набег, который устроил Ги де Лузиньян 6 октября 1184 года на бедуинских кочевников, живших возле крепости Дарум, что на границе Иерусалимского королевства с Синаем. Бедуины нередко снабжали латинских рыцарей ценными сведениями о передвижениях армий Саладина, и потому им была обещана защита иерусалимской короны. Поэтому несанкционированная экспедиция Ги разозлила короля Балдуина. Учитывая историю в Пуату, легко предположить, что у Маршала не было теплых чувств к Ги де Лузиньяну. Хотя единственная дополнительная подробность о пребывании Уильяма в Святой земле, которая приводится в «Истории», – то, что Маршал установил хорошие отношения с Лузиньяном. Поэтому нельзя исключить, что Маршал и сам участвовал в этом неблаговидном набеге. Понятно, что у Маршала попросту не было возможности совершить много славных дел, которые упоминаются в «Истории». Представляется, что Маршал был разочарован опытом, полученным в Крестовом походе. По возвращении ему не о чем было рассказывать. Быть может, поэтому его биограф при описании этих лет так немногословен.

Несмотря на отсутствие военных действий, Уильям мог не сомневаться, что Иерусалимское королевство двигается к катастрофе. Пока прокаженный король боролся за жизнь – в возрасте двадцати трех лет его тело было ужасно деформировано, и он почти ослеп, – шла ожесточенная борьба за престол и должность регента, которой Маршал был свидетелем. В апреле 1185 года Балдуин IV умер. 16 мая его преемником стал семилетний племянник и тезка Балдуин V (сын Сибиллы от первого брака). Кризис еще более усугубился. Королевство скатывалось к политическому хаосу. Латиняне оказались парализованными раздробленностью.

Именно на фоне катастрофической раздробленности христиан и усиления мусульман имел место последний отчаянный призыв о помощи, обращенный к Европе. В начале лета 1184 года на Запад была отправлена делегация, которую возглавил патриарх Ираклий, глава латинской церкви в Палестине, и магистры орденов тамплиеров и госпитальеров. Учитывая близость Уильяма Маршала и к королю Генриху II, и к обоим орденам, он мог давать советы по подготовке к экспедиции. Патриарх Ираклий отправился сначала к папе в Рим, а потом, совершив переход через Альпы, к королю Филиппу II в Париж. В Англию миссия прибыла в начале 1185 года и была принята Генрихом II со всеми возможными почестями. 10 февраля Ираклий освятил новую церковь тамплиеров в Лондоне, в архитектуре которой прослеживаются общие черты с церковью Гроба Господня. А 18 марта Генрих II созвал совет в Клеркенуэлле, чтобы обсудить анжуйский ответ на просьбы Ираклия о помощи. После недельного обсуждения Генрих II все же отказался от идеи нового Крестового похода. Он считал, что не может оставить королевство, опасаясь козней французских Капетингов.

К этому времени в Иерусалимском королевстве уже было ясно всем, что катастрофа неизбежна. Незадолго до своей смерти в 1185 года архиепископ Тирский написал, что, по его мнению, «пальма первенства, которая так часто заслуженно принадлежала христианам, вскоре перейдет мусульманским врагам». И еще он высказал страх, что спасти Иерусалим не удастся. В общем, если Уильям Маршал в 1183 году и обдумывал возможность построить для себя новую жизнь в Леванте, он, скорее всего, отказался от этих планов, видя свидетельства неминуемого краха.

Однако, несмотря на все разочарования, сопровождавшие путешествие Маршала на Восток, паломничество оказало на него сильное духовное влияние. Сохранившиеся источники, описывающие жизнь Уильяма, почти не дают нам шансов заглянуть в его внутренний мир, так что о глубине и силе его веры судить трудно. Он жил во времена, когда христианская вера в Европе была всеобщей. Люди даже не задумывались, верят ли они в Бога, поскольку его существование считалось несомненной реальностью, и все могли в этом убедиться, благодаря его чудесным вмешательствам в земные дела. Это вовсе не означает, что средневековое европейское христианство было невежественным до слепоты и не умеющим думать. Просто для большинства людей религиозность была естественной, присущей от рождения чертой. Возникали основательные вопросы относительно определений и выражений христианской веры и силы воздействия церкви – и священнослужители, особенно папство, постоянно подвергались нападкам из-за неправильного понимания отдельных моментов и материализма.

Многие рыцари – и Уильям вряд ли являлся исключением – были охвачены сомнениями относительно греховности, присущей их земной профессии, поскольку христианство осуждало кровопролитие и насилие. Представляется, что Уильям, по большей части, отвергал подобные дурные предчувствия. Судя по всему, он непоколебимо верил, что, пока его поведение соответствует основным заповедям рыцарства, его военная карьера не является препятствием для религиозной чистоты. Маршал не проявлял глубокого интереса к теологии и не стремился к святости. Он просто старался жить, как, по его мнению, должен жить честный христианин, и надеялся, что это обеспечит ему после смерти место в раю. Он прибыл в Иерусалим, чтобы выполнить последнюю волю Генриха, став свидетелем его мучительной смерти. Неудивительно, что на Святой земле он задумался и о том, что сам тоже смертен. Многие паломники и крестоносцы, посетившие Святую землю, вернулись обратно с каким-то символом своего путешествия. Первые крестоносцы везли с собой пальмовые ветви. Уильям приобрел два отреза драгоценной шелковой ткани, которые должны были стать его похоронным саваном. Они были тщательно упакованы и втайне доставлены на Запад. Маршал также принял обязательство закончить свои дни в ордене тамплиеров, но сделал это тоже тайно. Пока он никому ничего об этом не говорил, даже близким друзьям. Это была его личная подготовка к собственному Судному дню.

После двухлетнего отсутствия Уильям Маршал вернулся в Европу. Это произошло в период между осенью 1185 и весной 1186 года. Годом позже разразилась катастрофа. Малолетний король Балдуин V умер, и его преемником стал Ги де Лузиньян, женившийся на Сибилле Иерусалимской. К 1187 году Саладин заключил союз с Мосулом и теперь был готов осуществить полномасштабное нападение на Палестину. Летом султан снова вторгся в Галилею. Он привел 40-тысячное войско. Ги вышел навстречу, чтобы встретиться с мусульманами в открытом сражении. Уже 4 июля султан одержал большую победу. Тысячи латинских христиан остались на поле боя, многие были уведены в плен. Король Ги оказался в плену. Мусульмане также захватили священную реликвию – Истинный Крест. Рено де Шатильон был казнен лично Саладином. Более двухсот рыцарей военных орденов тоже были преданы смерти. В том же году мусульмане захватили Иерусалим. Султан приказал сбросить крест с Купола Скалы и разбить его. Когда вести об этой катастрофе достигли ушей папы, он умер от горя. Известия о захвате мусульманами Иерусалима прокатились по всей Европе, положив начало подготовке к Третьему крестовому погоду, который анжуйцы не могли игнорировать.